Описание реалий войны

1659 г.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

На первую страницу

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

КАРТА САЙТА

Описание реалий войны середины XVII века 

(1656 - 1659 гг.)

Из дневника Патрика Гордона

Война шла между многими государствами. Патрик Гордон служил и в шведских и в польских войсках, пока не попал в русскую армию, но уже после окончания всех войн 50-х годов XVII века. Даже в плену, таких наёмников, как Патрик Гордон ценили и брали к себе на службу. Что не мешало, после обратного плена, возвращать человек на место прежней службы.

Неприятель, не сумев войти приличным способом, стал взламывать дверь. Одновременно они вели переговоры с хозяином, который просил, чтобы мне не делали вреда, ибо я еще очень молод, а они призывали его отговорить меня от сопротивления. Я крикнул хозяину, чтобы он открыл дверь или позволил им сорвать ее, а я еще погляжу, кто осмелится войти. Слыша это, они утихомирились и попросили хозяина убедить меня, что если я не буду сопротивляться, они не причинят мне вреда, а один из них громко произнес на ломаном немецком: "Сдавайся на милость!" Я отвечал: "Готов сдаться на хороших условиях". Когда они подкрепили сие клятвами, скрестив пальцы, я позволил дворянину отодвинуть стол от двери, положил пистолет на стол, присел на лавку напротив двери и стал ждать их появления.

Как только мой проводник распахнул дверь, они ворвались в нее, а четверо или пятеро приставили карабины к моей груди, и мне подумалось, что они и вправду убьют меня. Однако сердце не могло смириться с покорной мольбою, дабы они пощадили мне жизнь. Среди них был шляхтич по имени Ян Стоцкий, который, кажется имел превосходство над прочими. Вмешавшись, он взял меня под охрану, немедленно усадил на худую кобылку и повез в свое поместье, примерно в миле от города.

Часа в два пополуночи он отвел меня во внутреннюю комнату, где на постели лежала его жена, разложил поверх соломы ковер для нас обоих и запер дверь на висячий замок.

Сам шляхтич спал очень крепко, а жене его вздумалось завести со мной беседу, из коей я уяснил лишь немногое. Она поведала, что ее брат или близкий сородич был в Германии генералом, и множество других вещей.

Когда занялся день, шляхтич приказал готовить лошадей и принести мне что-нибудь поесть. Он заявил, что знает обычай иноземцев кушать рано поутру, хотя у меня такого желания не было. Затем он стал объяснять, что должен доставить меня в Новый Сонч, где гайдуки будут держать меня под строгим надзором, и что меня тщательно обыщут до самой рубашки; если при мне есть что-либо стоящее, деньги или драгоценности, то их отберут, а получу я всего лишь скудное пропитание. Посему мне следует все имущество передать ему, а он уж позаботится о моих нуждах в плену и будет хлопотать, дабы я обрел свободу и жил у него в поместье, доколе король, гетман или Любомирский не распорядятся на мой счет.

Я сознавал, что он мог повелеть то, о чем столь дружески просил, да и только затем, чтобы я не разглашал перед его товарищами все полученное им от меня. Я отдал ему кошелек, где было 9 дукатов, 4 талера и около 8 флоринов мелкой монетой. Он говорил о деньгах, словно одолжил их, повторял прежние обещания обеспечить мне все необходимое и намекал, что он-то обходится со мною учтиво, но если бы я попал в другие руки, будучи так хорошо одет, то не уцелел бы. Все сие он изложил на ломаной латыни, дабы я мог лучше его разуметь. Тогда я, чересчур доверчиво положившись на его великодушие и опасаясь обыска, о коем он вел речь, извлек потаенные сокровища, которые скрыто носил при себе: два золотых браслета с эмалевыми замками, тонкую цепочку в полтора локтя длиной, три кольца с каменьями, одно с большим сапфиром, а два других с бриллиантами, четыре дюжины серебряных с позолотой пуговок, амулет и еще кое-какие безделушки общей ценою 150 дукатов или более.

Когда он увидал сие, то не мог сдержать радости, а жена его - скрыть свое довольство. Затем мне дали немало набожных заверений, сколь много они готовы сделать ради меня, но так как уже совсем рассвело, он поспешил с отъездом и сказал мне вскользь, что нет нужды сообщать кому-нибудь, что он от меня получил. По дороге к нему присоединились те, кто был при моем захвате.

Итак, в очень холодное утро и в еще более прохладном настроении от подобной неудачи, в первый понедельник нового года я прибыл с ними в город. Шляхтич, у коего я останавливался, восседал на моей лошади (молодой, рослой и подвижной - она вполне стоила 25 или 30 монет) и ехал, бахвалясь, впереди, за ним пятеро шляхтичей в ряд, потом я один на дрянной приземистой твари, а позади 10 или 12 слуг. Кажется, меня везли по той самой улице, где я квартировал до внезапного нападения на нас. Узнававшие меня люди, по-видимому, скорее сострадали моему положению, нежели глумились над ним, особливо женщины, кои по природе милосердны.

***

В укрытии из снопов зерна он обнаружил очень красивого вороного коня, коего хозяин спрятал там, дабы его не лишиться. Когда полковник уехал, я уговорил хозяина поставить коня в стойло ибо ему ничто не грозит, пока здесь. Я охотно купил бы сего коня у хозяина, но тот ни за что не желал его продавать. Поэтому я подговорил моего товарища Уильяма Мидлтона прислать ночной порою своего слугу, чтобы мой вывел ему [коня]. Первая часть возымела желанное действие, но пока слуга отводил коня сначала в Кампанью к своему господину, затем в Мариенвердер и наконец в Shafery [овчарня] в полумиле оттуда, крестьяне известили об этом моего хозяина. Тот весьма сожалел о пропаже коня, и хотя не смел этого высказать, я по многим признакам замечал, что он подозревает в содеянном меня. Однако, узнав по следу коня и сообщениям соседей, куда его увели, он попросил меня поехать вместе с его сыном на поиски, что я и сделал. Мы отправились по верным сведениям прямо к месту, где он находился, и забрали его.

Затем крестьяне собрали совещание с целью, коль скоро опасность от проходящих войск миновала, удалить кое-кого из дозорных. На совете большинство крестьян стояли за то, чтобы оставить меня одного и отпустить двух других, но кто-то заявил: "Если у вас есть добрая лошадь и вы хотите от нее избавиться, можно его и оставить". В итоге сие побудило их расстаться со мною. Уплатив мне, что следовало, они отделались от меня, и я сразу же явился к ротмистру в намерении отомстить за их поступок, если они еще попадутся на моем пути.

***

Невдалеке от сего места, будучи в разъезде, я обзавелся легкой тележкой, парой хороших лошадей и другими надобностями. В Ужендуве было велено избавиться от большей части клади. Ротмистр попросил меня заранее отвезти его [вещи] в Люблин и дожидаться там, когда он прибудет или пришлет [приказ] распорядиться тем, что неудобно возить с собою. Я провел в предместье Люблина не более 3 часов и получил приказ следовать дальше со всеми подводами. Через два дня, быстро опередив армию, мы с Уильямом и Александером Хьюмами разъезжали по округе до полудня, но не обна­ружили ничего стоящего. На обратном пути мы вышли к обширной топи, за которой стоял густой ельник. Двигаясь по длинному рукотворному проходу, мы заметили справа 15 или 20 че­ловек, кои пробирались из леса через топь. Я полагал, что они ищут в лесу добычу, и решил ехать туда по краю болота. Немного по­одаль, у родника, нам попались свежие следы польских сапог. Мы поскакали дальше и обнаружили, что оные ведут прямо в лес по тро­пинке, по коей последовали и мы. Я ехал впереди один, а двое дру­гих в некотором отдалении.

Возле того места, где мы видели помянутых людей, шедших че­рез болото, я заметил справа от дороги [тело] только что убитого че­ловека, а чуть дальше еще одного, в предсмертных судорогах. Он лежал на тропе ногами к нам и шевелил правой рукою - как мне почудилось, дабы предостеречь нас от движения вперед. Я разгля­дел его поближе и понял, что это казак, по его чубу, или клоку волос, который казаки обычно носят на лбу. Обернувшись к то­варищам, я спросил, стоит ли нам ехать дальше, на что Александер Хьюм ответил: "Я считаю, мы безумцы, что забрались так далеко - ведь это уже третий свежий мертвец из наших!" Сие в самом деле повергло меня в страх, ибо нас было мало, к тому же при неважных лошадях и оружии на случай погони, нападения или бегства.

Мы пустились назад с большей поспешностью и осторожностью. На обратном пути мы наткнулись на очень ладную повозку ценою 20 или 30 рейхсталеров, которую я бы с удовольствием прихватил, но мои товарищи не допустили задержки. На большой дороге мы встретились кое с кем из вышедших на промысел. Они пересекли ту же топь, где прошли мы, и сказали, что в одной деревне на дальнем краю видели несколько казаков. Те сообщили, что в здешних лесах их застигли врасплох около 50 поляков, от коих они бежали и, спаса­ясь от преследования, были вынуждены бросить лошадей и проби­раться через болото пешком, причем их отряд потерял восемь человек.

Назавтра, поскольку припасов недоставало, а наши обозные лошади ослабели, я вновь уговорился с моим товарищем Уильямом Хьюмом выехать прежде войск. Мы добрались до усадь­бы какого-то шляхтича на склоне большого холма, откуда приятный вид на окрестности, и заметили вдали стоящего на пригорке челове­ка. Мы понеслись к тому месту, но никого там не обнаружили. Я по­ручил Хьюму держать мою лошадь и углубился в кустарник, чтобы разыскать виденного нами человека.

За кустами я увидал троих крестьян, лежащих на вспаханной земле друг подле друга. Я погнал их перед собою туда, где оставил с моей лошадью товарища, - коего там не оказалось. Поднявшись на пригорок, я закричал, но его было не видно не слышно. Я был не­сколько напуган и озадачен и спустился вниз, чтобы отделаться от крестьян. Я вырвал у одного из них топор, забросил оный как можно дальше и отобрал у того же парня кошель с деньгами, ви­севший у него на шее. Затем я подошел к другому проверить, есть ли деньги у него. Тот схватил меня и воззвал к соседям о помощи. Я вступил с ним в борьбу и по милости Господа, в такой крайности придавшего мне необычайную силу, освободился и обнажил палаш, с коим отбросил моего противника и напал на двух других. Один из них метнул в меня подобранный им топор, от коего я по счастью увернулся. Прийдя в ярость, я погнался за теми двумя, настиг од­ного на краю кустарника и нанес ему такой удар по голове, что он свалился ничком. Но услыхав в кустах крики, я поспешил прочь.

Я пробежал около четверти мили до другого пригорка, откуда наконец завидел вдали моего товарища, к великой моей радости. Я помчался туда и стал сильно упрекать его, и по справедливости, - он же оправдывался тем, что повстречал какую-то женщину, которая отвела его в оное место, где в зарослях стояли на привязи три лошади. Забрав лошадей, мы ускакали и к вечеру доб­рались до лагеря под Лятовичем.

Ничего достойного изложения не приключилось со мною на марше к Венгруву, пока я не прибыл в Камень, откуда с пятью дру­гими отправился в разъезд к Боцкам. По пути, когда мы кормили лошадей в поместье одного шляхтича, туда случайно явились 20 венгров. Вступив в беседу, они предложили нам действовать со­вместно, и мы условились, по обычаю разъездов, поделить поровну все, что добудем.

Мы окружили усадьбу, принадлежащую одному из Сапег, и вскоре захватили двух шляхтичей. Третий укрылся в саду и так стойко оборонялся от семерых или восьмерых венгров камнями и тому подобным, а под конец - длинным шестом, что дивно и отрадно было смотреть. Однако его, изнуренного и раненого, одо­лели и немедля отсекли ему голову - к моей великой скорби. Я был возмущен такой жестокостью к побежденному храбрецу.

Мы допросили двух других, дабы узнать, где можно взять до­бычу. Один из них поведал о множестве дворян с семьями, кои ого­родились вагенбургом в лесу неподалеку отсюда. Там было обилие всевозможного добра и богатства, и никакой опасности или труда при его захвате, ибо те пребывают в столь паническом страхе, что при одном нашем виде разбежались бы и все бросили. После под­робных и обстоятельных расспросов я убедился, что дело выполни­мое, и настаивал на его осуществлении. Венгры сначала казались до­вольны и согласны и выступили с нами в ту сторону, но еще не мино­вав сада, остановились, выставляя многие трудности [предприятия], и никакими уговорами мы не могли увлечь их дальше. Они привязали обоих шляхтичей к ограде, скрутив им руки за спи­ною, и обезглавили их.

Мы пошли в Боцки, где улицы оказались завалены крест-накрест деревьями, которые мы убрали. Милей дальше мы достигли дворянского поместья, где за пирушкой застали врасплох нескольких шляхтичей. Когда мы обступили дом, те попрятались по амбарам и службам, но будучи пойманы и допрошены, сообщили, что владелец поместья со многими другими сидит в лесу среди топей, все их иму­щество там же, и они не знают, спрятано ли что-нибудь в доме или поблизости. Четверым, давшим такой ответ, [венгры] тут же снесли головы.

Пятым был юноша лет двадцати. Ужаснувшись подобного зре­лища и угроз поступить с ним так же, он сказал, будто слышал о спрятанной в доме посуде и прочих вещах. Он водил нас с места на место, предлагая копать, но нигде ничего не было. Наконец он привел нас в погреб, а когда и там ничего не нашли, воскликнул, что ничего не знает, и взмолился о пощаде за обман. Он сказал, что его побудило это сделать желание пожить еще немного.

Его вывели на лужайку, дабы казнить, как остальных. Сия жес­токость была мне ненавистна и крайне меня опечалила. Видя поло­жение юноши, я употребил все способы ради его спасения. За его жизнь я предлагал свою долю добычи, наконец, все наши доли вме­сте (составлявшие немало). Но чем более искренне и настойчиво мы пытались его выручить, тем более упрямыми те становились, обви­няли нас в дружбе с нашими общими врагами и, словно нам назло, жестоко его умертвили.

К вечеру мы выехали в поле в доброй полумиле от дома и среди кустарника распустили лошадей на прокорм. С нами был и шляхтич - управляющий сего места, из коего [венгры] завтра рас­считывали вытащить побольше путем пыток. Все венгры улеглись спать, предоставив нам заботу об их лошадях и пленнике. Тут мы стали совещаться, как лучше поступить, ибо все мы боялись за свою жизнь. Они много раз нам угрожали, теперь же, при доброй добыче и возможности захватить еще больше, тех, кто не знает ни страха Божия, ни нравственных устоев, алчность и в самом деле может толкнуть на убийство. Ведь их 20 молодцов при отличных конях и оружии, а нас [всего] шестеро, причем двое - довольно жалкие вояки!

Ускользнуть от них мы не могли, опасаясь, что на обратном пути к армии нас перехватят поляки. Кто-то внес предложение перерезать им глотки, что было одобрено всеми и, по обсуждении, сочтено легко выполнимым. Их лошади и пистолеты в нашем распоряжении, и мы сами хорошо вооружены кинжалами, пистолетами и палашами. Все они спали чуть поодаль друг от друга. Мы убеждали себя, что самосохранение, а также хладнокровно совершенные ими зло­дейские убийства вполне оправдают нас перед Богом и людьми. Но когда мы уже приготовились осуществить задуманное, Господу угод­но было не допустить этого. Один из нас даже лишился чувств, и все мы при виде сего отступились и не исполнили своего намерения.

С приходом дня мы вернулись в усадьбу и обнаружили, что все трупы оттуда унесли. Венгры с крайней жестокостью мучили под-старосту, или управляющего, заливая ему в рот холодную воду, пока он не стал харкать кровью. Он указывал им разные места, где, по его словам, спрятаны вещи, но ничто не попадалось. Наконец в низ­ком погребе под домом они откопали знатную добычу, не подпуская близко никого из нас. Однако один из моих товарищей незаметно заглянул туда и увидел, как они рассматривают серебряные подносы. По вынесенному ими ящику мы поняли, что им досталось немало серебряной утвари.

Затем они отрубили голову под старосте и, раздобыв подводы, по­грузили 4 бочки двойной водки, 2 - меда и 5 - пива. Мы доставили оные к армии, продали и раздали выручку. Мы также поделили 9 ло­шадей с седлами и пистолетами, причем каждый из нас получил по 28 рейхсталеров. Однако две подводы с лучшей добычей они угнали под конвоем. [Еще] в усадьбе мы спрашивали их о серебряной посуде, но те отнекивались, показав нам несколько оловянных подносов и уве­ряя, будто больше ничего у них нет. Вечером мы рассказали об этом нашему ротмистру, и он через генерал-майора Гауди добился от князя строгого приказа расследовать дело и восстановить справедливость. Сие тянулось четыре или пять дней, и в итоге [мы] не получили ничего, кроме кое-каких оловянных сосудов и прочей недорогой мело­чи. Эти бесчестные люди сняли с себя подозрение присягой.

***

Сбыв свою поживу в войсках, я и еще семеро снова отправились по дороге на Дрогичин и за два дня пути не нашли ничего достойного перевозки. К вечеру мы оказались в густом заболоченном лесу и по протоптанной тропе вышли на отряд наших, кои только что набрели на несколько подвод, полных разного домашнего скарба и припасов - шляхта с домочадцами при их появлении разбежалась по лесам и бо­лотам. Их было человек 30 или 4[0], все финны из полка генерал-майора Фабиана Барнса. Выбор добычи был таков, что мы, видя, как они берут лишь самое ценное, решили подобрать то, что останет­ся после них.

Пока мы, не сходя с коней, наблюдали, двое из оных финнов вывели из топи прекрасную девицу, наряд и манеры коей уверили нас в ее благородстве. Едва добравшись до суши, один из них принялся срывать с нее одежду, так что она осталась в белой фланелевой юбке и корсаже с серебряными петлями. При виде се­ребра финн немедля сорвал корсаж и, прельстившись тонкостью фланели, вздумал стащить и юбку. [Девушка] беспрестанно кричала и плакала, что могло бы растрогать и камень, и видя по мундирам и обличью, что мы выше тех мошенников, воззвала к нам о помощи.

С самого начала я упрекал [солдата] в дурном и грубом обраще­нии с нею, чего тот не замечал. Теперь же сердце мое растаяло от жалости. Я соскочил с коня и стал увещать его и стоявших рядом его приятелей словами, что у них вдоволь богатой добычи под рукою, что следует вспомнить о давших им жизнь матерях и что открывать наготу женщины недостойно христианина и человека. Все сие было напрасно.

Юная шляхтянка поняла, что я готов за нее постоять, и укрылась за моей спиною. Когда финн хотел схватить ее снова, я по-дружески отстранил его руками. Тут он так треснул меня по шее, что я с тру­дом устоял на ногах, однако, прийдя в себя и не имея привычки сно­сить подобные вещи, выхватил палаш и отвесил ему удар по макуш­ке. Тот свалился наземь, причем семь или восемь его приятелей, бу­дучи ближе всех, разом напустились на меня. Всех ударов я отразить не мог, хотя их клинки так затупились, что не причиняли вреда; лишь один, кажется, колющий выпад [пришелся] в правую бровь.

Мои товарищи все время уговаривали меня не связываться с ни­ми, но видя меня в такой переделке, дружно спрыгнули с коней и с помощью добрых шотландских палашей остановили их. Хо­тя большинство из тех собралось вместе, однако благодаря превос­ходству в отваге, ловкости и оружии, а также узкой позиции мы ста­ли их теснить. Почти каждый верный выпад выводил их людей из строя, и наконец они обратились в бегство. Мы загнали их далеко в лес и завладели их лошадьми и огнестрельным оружием.

Возвращаясь, мы размышляли, как поступить. Хотя убитых, по­хоже, не было, многие из них получили тяжкие раны. Опасаясь жа­лоб, мы решили захватить двух или трех раненых и всех лошадей с собою, пока не убедимся, что они нас не догонят. На обратном пути мы взяли их лошадей и кое-что из добычи, сколько смогли при такой спешке.

Тем временем юная шляхтянка как будто пребывала в экстазе. Заметив, что мы собираемся уезжать, она стала молить нас не остав­лять ее на расправу сим варварам. Я был так тронут, что против воли моих товарищей усадил ее сзади и увез с собою.

Выбравшись из леса, мы сделали около шотландской мили по полю и после захода солнца отпустили раненых солдат с лошадьми; всю дорогу у них были завязаны глаза. Поскольку ночь стояла свет­лая, мы проехали примерно 3 немецких мили, а затем около часа кормили лошадей в каком-то шляхетском имении.

К полудню мы завидели несколько отставших солдат и фуражи­ров нашей армии. Когда мы условились поделить добычу и разъе­хаться, я нарядил мою юную леди в одежду молодого поляка и от­правил ее вперед с двумя слугами. По приезде в главную квартиру я встретил на улице своего слугу в окружении каких-то поляков. Тот пояснил, что его остановили люди Корицкого, кои узнали даму и сказали, что она близкая родня их господина.

Как только я приблизился, вышел сам Корицкий и весьма учтиво пожелал говорить со мною. Я спешился, и он сооб­щил, что сия шляхтянка его очень близкая родственница, и если мне угодно передать ее ему, то он позаботится, дабы ее с почетом прово­дили в безопасное место. Я отвечал, что он, вероятно, уже мог уведомиться от нее либо от моего слуги, каким путем и с какою опасно­стью я уберег ее от бесчестья; намерения мои были и остаются бла­городными; она сама пожелала ехать со мною; коль скоро я ее заполучил и ухаживал за нею таким образом, мне поистине невоз­можно с нею расстаться. Он заметил, что король поблизости, и до­вольно будет замолвить одно лишь слово о ней королю. Опасаясь, как бы не вышло широкой огласки и не раскрылось другое дело, я отвечал, что если мог бы удостовериться, что она в самом деле его родственница и с нею обойдутся по чести, я готов ее отпустить.

Между тем мой товарищ сказал одному из слуг [Корицкого], будто она досталась нам взамен доли в богатой добы­че, так что, расставшись с нею, мы окажемся в убытке. Тот передал сие своему господину, который зашел в дом и, вернувшись, препод­нес мне 10 дукатов со словами: "Я узнал, что она принадлежит вам в счет вашей доли, посему благоволите это принять". Я отказался и, видя, что с ним появились несколько знатных полек, без лишних хлопот предложил ему взять ее к себе, если ей будет угодно. Она этому обрадовалась. Я просил лишь, дабы все осталось в тайне, и обещал назавтра прислать ему женскую одежду, ибо при разделе до­бычи мне достались немалые запасы. Так я и сделал, а он дал моему слуге дукат за труды.

Подойдя к реке Буг неподалеку от Камня, я вновь от­правился в разъезд с шестью товарищами. Мы проехали через Боцки к деревне, называемой Мале Скрипки, где в одном саду нашли много добра, зарытого под корнями огромного дуба. В кустарнике укрывалась красивая молодая шляхтянка со своей матерью. Я не только хотел, но и настаивал, чтобы они там остались, однако всем, особливо одному женатому человеку, вздумалось взять молодую женщину с нами. Когда мы проскакали пару миль в обратную сторону, я добился их согласия отпустить ее, но мы уже оказались среди отставших шведских отрядов. Она боялась быть захваченной други­ми, кои могли обойтись с нею менее любезно, и не желала возвра­щаться. Мы обязались взять ее с собой, и после долгих и скучных пререканий, кому иметь попечение о ней, оное наконец было предос­тавлено мне.

На другой день мы прибыли в Камень и обнаружили, что армия выступила на Венгрув. Мы остановились в де­ревне милях в четырех от Буга. Ночью парень, взятый мною в де­ревне Вельке Скрипки, сбежал и прихватил пару хороших лошадей.

С рассветом мы встретили передовых солдат армии и маркитан­тов, идущих обратно к Бугу. Те сообщили, что войскам предстоит возвращаться. В тот же день так и случилось - они переправились через реку и немедленно выслали к Цехановцу сильный отряд. На­завтра оный вернулся без каких-либо сведений о неприятеле, кото­рый, сказывали, стоит лагерем у Сокол. Разве что фельдмаршал граф Стенбок прибыл к армии с сильным конным отрядом из 500 человек.

Я узнал, что армии предстоит стоять здесь какое-то время, и бу­дучи горячо побуждаем моей юной шляхтянкой проводить ее в безо­пасное место, решил отвезти ее в отцовский дом. С несколькими товарищами мы выехали из лагеря незадолго до полудня, ночью прошли Боцки, к рассвету прибыли в Мале Скрипки и пере­дали мою подопечную сестре ее матери.

В тот же день мы повернули назад через Боцки и заехали в Hoffstatt [усадьба], где венгры во время нашего марша на Брест обезглавили нескольких шляхтичей. Спускаясь от дома к болоту, я заметил бегу­щую женщину и догнал ее. Она попросила ее отпустить и указала на кустик посреди болота. Я спешился и обнаружил за этим кустом крестьянина, который под угрозой лишиться головы сказал, что от­ведет нас туда, где жители Боцек держат лошадей. Расспросив во всех подробностях о месте, числе и вооружении людей, я нашел сие осуществимым и вернулся к товарищам.

Там я встретил одного лишь Джеймса Элфинстона, коему сооб­щил о деле. Прочие спутники отъехали так далеко, что их нельзя было призвать обратно, и мы решились исполнить это са­ми (всего с одним слугою). Крестьянину мы обещали по возвраще­нии сюда же дать свободу, но пригрозили убить, если он навлечет на нас какую-либо опасность.

Сделав по просеке через очень густой лес больше половины не­мецкой мили, мы вышли к низкому кустарнику, где поодаль увидали лошадей и бродивших между ними людей с палашами и саблями. Вблизи них мы подняли громкий крик и бросились вперед. Почти не оглядываясь, все они - человек 25 или 30 - побежали к болоту, а я за ними, делая вид, что вступаю на топь. Я разъезжал вдоль оной и следил, как бы они не вернулись прежде, чем мы возьмем лошадей, коих здесь было около сотни. Пока Джеймс Элфинстон стоял насто­роже, я отобрал 9 лучших, а слуга переменил свою, набросив пово­дья на дерево. Таким образом мы взяли, сколько могли свободно увести, и быстро умчались.

К заходу солнца мы прибыли в Hoffstatt, согласно обещанию от­пустили крестьянина и, чтобы перегнать лошадей, взяли четверых мальчишек, кои весьма кстати появились со стадом скота. Мы ска­кали во весь опор, меняя лошадей, пока не стало темнеть, а лошади наши ослабели. Мы подъехали к какой-то деревне, где надо было покормить оных, но видя в каждом доме свет, не осмелились туда вступить и забрались в амбар, стоявший довольно далеко от домов. Как можно тише мы завели туда лошадей и, увидав снопы ржи, дали им корм.

Охваченные крайней усталостью, мы решили несколько часов поспать и, прикрыв одну из дверей, улеглись возле оной; другая бы­ла заперта большим замком. Я сторожил первым, пока все осталь­ные спали, и едва смог продержаться начеку один час. Затем я поднял товарища, всеми средствами заставил его очнуться ото сна и лег отдохнуть. Когда я сам пробудился, мой товарищ ока­зался спящим. Я вскочил и окликнул его, слугу и мальчишек, подоз­ревая по [виденному мною] сну и приоткрытой двери, что те исчез­ли. Наши поиски мальчишек не обнаружили, и мы поспешно вывели лошадей и сели в седла.

Однако вести всех наших лошадей дальше мы не могли, и я ри­скнул пробраться пешком в деревню и кого-нибудь приманить. Я стал звать у окна одного домика, подражая деревенскому выгово­ру. В дверях показался какой-то отрок, коего я схватил и пригрозил, чтобы он не поднимал шума. Он понял, что должен идти со мною, и на вопрос об остальных подвел меня к двум другим домам. Из каж­дого я прихватил по мальчишке, кои могли мне пригодиться.

Мы сели на коней и к полудню догнали наших товарищей. Те пребывали в некоторой растерянности и опасались, что нас убили крестьяне. Мы условились не говорить им о нашем опасном приключении, ибо тогда каждый из них должен был бы иметь рав­ную с нами долю. Мы сочинили им сказку, будто набрели на отряд бранденбуржцев, с коими углубились в леса, взяли сих лошадей и, получив пару в качестве нашей доли, купили остальных. Приняв та­кое решение, мы добавили двух из наших лошадей к прочим приоб­ретениям.

По приезде в лагерь ротмистр ночью прислал за мною и стал сильно сетовать на нужду в деньгах. Я дал ему 15 рейхсталеров, за что он весьма благодарил, ибо сие намного превзошло его ожидания. Через два дня его выпустили из заключения, и поскольку ему недоставало лошадей для подвод, я отдал ему двух из тех, что приобрел. Каждый из нас также предоставил по коню нашим бедствующим собратьям, кои оказались пешими.

Патрик Гордон. Дневник 1635 - 1659. Пер. Д.Г. Федосова. М., Наука, 2002

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

редактор Вячеслав Румянцев