|
|
Мазуров Александр Александрович родился в 1927 г. с. Селиверстово
Алтайского края. Рассказ записал собственноручно в ноябре 1999 г.
Семья моего деда состояла из 9 чел.: он с женой, три сына, четыре дочери.
Семья моих родителей - 6 чел. (отец, мать, двое сыновей, две дочери). Моя
собственная семья - 4 чел. (сам, жена, сын, дочь).
В моем личном восприятии коллективизация ассоциируется с жестокостью, с полным
бесправием людей, унижением, беспощадностью к людям, независимо от возраста и
пола! Детские воспоминания о коллективизации у меня самые тяжелые. Было
несправедливое отношение к раскулаченным, лишение их прав на нормальную
человеческую жизнь.
Отношение моих родителей к коллективизации, разумеется, самое отрицательное. У
них была обида на власть, которая обошлась с ними незаслуженно. Правда, при нас,
при детях, родители ничего не говорили, боялись, что мы, по-детски, можем где-то
проговориться. А это значит - тюрьма. Позднее они рассказали нам правду о ней.
Для зажиточных крестьян, рассказывали они, главным методом вовлечения в колхоз
было принуждение. А для бедняков… Им же всё равно - где быть и где работать.
Безразлично. Они всегда работали с ленью. Таких в селе были единицы. Это лодыри,
пьяницы или одинокие семейные женщины, которым село, чем могло, помогало.
До коллективизации деревня жила богато. У зажиточных было всё и вся. Бедняк и
лодырь во все времена - злыдень и бездельник, доходившие до нищенства. В
доколхозной деревне, кстати, пьяницы были редкостью. К ним относились с
презрением. Пить было некогда. Надо было работать. Да и винных магазинов не
было. В обычной лавке спиртного было очень мало
Кто такие кулаки? В селе, как таковых, кулаков не было. Это советская власть
наделила этим позорным, оскорбительным именем. Были крестьяне зажиточные и
бедные. О зажиточных сибирских крестьянах можно судить по нашему роду Мазуровых.
По указу П.А.Столыпина в 1908 г. дед, как безземельный крестьянин, был переселен
с семьей из Курской губернии в Алтайский край. Здесь ему для хлебопашества
отвели земельный надел. А в сосновом бору выделили деляну для строительства дома
и подворья. В селе образовались две улицы. Одна - Белгачи, была из выходцев
Белгородской губернии. А вторая - Заозерская, из выходцев Курской губернии.
Перед революцией все переселенцы жили крепко. Но и работали от зари до зари.
Собирали хороший урожай зерна. Зимой зерно вывозили на лошадях за 70 км. на
элеватор станции Алейск. У всех было много скота, птицы. У деда, например, до
коллективизации было 6-8 рабочих лошадей, 2 - выездных, много скота. Придворные
постройки состояли из двух амбаров, конюшни, стайки для свиней, коров, птицы.
Как только сыновья женились, они получали земельный надел. Им строили дом. Но
коров, овец, свиней, птицу держали на дедовом дворе. Получалось, что все сыновья
и зятья работали на общий результат.
Дед имел полный набор сельскохозяйственного инвентаря: бороны, плуги, жнейки,
сенокосилки, веялки, молотилки. Построил пимокатню, где зимой мужчины катали
валенки. Без какого-то проекта, опираясь на собственную интуицию и опыт, сам
построил мельницу-ветрянку. Он был хорошим столяром и плотником. Все делал сам
со своими сыновьями и зятьями. Отношение односельчан к нему было, конечно,
уважительное. На селе уважали тех, кто своим трудом жил хорошо.
И вот, в 1931 г. приехала комиссия с постановлением о лишении деда, Константина
Алексеевича (ему было 58 лет), и двух его сыновей с семьями избирательных прав и
принудительном выселении из села. Это была разнарядка районных властей. Забрали
всё: и дом, и инвентарь, и зерно, и инструменты. Разрешили взять с собой то, что
можно погрузить на телегу.
Мне тогда было 4 года. Довезли до Славгорода, посадили в теплушки, довезли до
Сталинска. Затем по воде отправили по Мрас-Су и поселок Мзасс (в 40 км. от
Мысков). Там были приготовлены бараки, куда нас и поселили. По периметру барака
были сделаны нары, где каждой семье указали место. По центру барака стояли 2-3
железные печки из бочек и 2-3 длинных стола. Все высланные находились на учете в
комендатуре как спецпереселенцы. Права свободного перемещения ни у кого не было.
Только с разрешения коменданта люди могли куда-то съездить. Но такого
разрешения, насколько я знаю по рассказам, никогда, никому его не давал. На этом
спецучете мои родители находились до 1951 г. Меня же с него сняли в 1944 г. в
связи с постановкой на воинский учет.
Мужчин отправили на лесозаготовки. А женщины оставались с детьми, считались
иждивенцами и получали минимум продовольственного пайка. К весне 1932 г. дети
начали болеть от истощения. Пришла дизентерия и др. болезни. В некоторых семьях
все дети поумирали. Я тоже болел, но чудом выжил.
Из нашей деревни, как потом говорили родители, выслали настоящих тружеников.
Многие из них погибли в лесах Томской области и шахтах Кемеровской области. Но
сведения о выселенных в деревню не приходили. Мои родители, например, первые два
года никуда, ничего не писали. Запрет был строгий. Из оставшихся жителей села не
получился, да и не мог получиться, добрый колхоз. Да к тому же в 1937-38 гг.
повсеместно репрессировали молодых (30-40-летних) мужчин. А вскоре началась
Отечественная война. Деревня и вовсе захирела.
Был ли протест со стороны крестьян? Думаю, вряд ли. Все находились под
жесточайшим надзором. Но знаю, что активистов колхозной жизни в деревне было
мало. По словам родителей, это были те, кто на селе не пользовался авторитетом.
Председателем колхоза назначали из района и привозили его в деревню. А
бригадирами становились местные жители. Против них, да и вообще против советской
власти люди сказать что-либо боялись. Находились под страхом. Страх заставлял
людей не только не говорить на тему о необходимости роспуска колхозов, но даже
боялись подумать об этом. Сразу - тюрьма! Все знали, что в деревне есть
осведомители, которые всё, о каждом докладывали в комендатуру или НКВД.
Односельчане вроде бы не знали, кто именно осведомитель. Но каким-то чутьем
догадывались и старались держаться подальше от такого человека.
О том, как проходила колхозная жизнь, в моей родной деревне не знаю. Но я
наблюдал её в нашем колхозе поселка Берензасс Мысковского района. Рабочий день
колхозника… - каждый день с утра до вечера. Без выходных и отпускных. Оплата по
трудодням в конце года - натурой и деньгами. Но так как большую долю
произведенного колхоз отдавал государству, то колхозникам доставался минимум. А
то и вовсе, они ничего не получали. Подрастающее поколение под любыми предлогами
уходило в город. Но советская власть колхозников держала на одном месте.
Боялась, что если им дать паспорта, то они разъедутся. Паспорта колхозникам
стали давать только в конце 50-х начале 60-х годов. Это я точно знаю по своим
родителям. Они паспорта получили только в 1963 г.
Деревня и после войны не стала лучше жить. Молодых мужчин угробили в 1937-38
годах. В те годы в нашу деревню ночью приезжали работники НКВД, обходили нужные
дома и забирали молодых мужчин (человек 40) в контору. Потом их везли в
комендатуру. Затем этапом (пешком) под конным конвоем отправляли в Сталинск, в
тюрьму. А там шло распределение - кого, куда: в Таштагол - на строительство
рудника и на лесоповал, в шахты Кузбасса, в Норильск, на Колыму и проч. Им
обычно давали срок 8-10 лет. Но возвращались лишь единицы. А многих из таких
потом снова забирали. Там они и погибали.
А ведь это были простые труженики, молодые семейные мужчины. А что такое, нет в
семье мужчины? Даже в нашей деревне Берензасс, как не стало отца, считай, вся
семья и погибла. Зимой от голода люди пухли. Дети плакали и кричали: "Хотим
есть, дай кушать!" А мать ничего не имела. Летом ещё как-то огородом, травой
питались. А зимой, если кончались запасы, шли по деревням побираться. Умирали
люди.
Погробили их и в войне. Неправда, что, когда началась война, все мужики охотно
пошли воевать. Это ерунда! Ложь! Я в 1943-44 гг. учился в школе в Сталинске. В
то время работники КМК находились на броне, то есть, их не брали в армию. Но
частенько НКВД вместе с военной комендатурой устраивали в городе облаву (на
базаре, например). Мужчин, у которых не было с собой удостоверения "О броне",
сразу же забирали, тут же отправляли на вокзал. А на следующий день они
оказывались уже под Омском в воинском эшелоне, идущем на фронт. С войны
вернулись лишь единицы. Да и то - искалеченные и израненные. В деревне остались
лишь старые люди и одинокие женщины. За эти годы они поизносились от тяжелого
труда и хронического недоедания. Деревни стали гибнуть.
У колхозников были свои личные хозяйства. Но на эти хозяйства все время были
ограничения. А тут ещё налоги. Сдавали продукты своего хозяйства. Скажем, молока
надо было сдать на приемный пункт 220 литров. Это при нормальной жирности. А
если молоко у коровы было жидким, то ещё больше. Сдай яйцо, сдай шкуры, сдай
мясо. Сдай денежный налог.
С 1944 г. по 1952 г. (8 лет) я служил в армии. Из них 6 лет деньгами помогал
родителям сдавать налог. А то - уводи корову на базар. Нищету в деревне мои
родители прямо связывали с колхозами. Государство у колхозов все забирало, а
попросту - грабило. Жил ли в колхозе кто-то справно? Нет! Никто! Мой отец был
трезвым человеком. Мастер был. Он и плотник, он и пимокат, он и столяр, и
пчеловод. Но и он не мог нормально прокормить семью, обуть и одеть нас. Налоги
были непомерными. Особенно денежные. У многих, чаще всего у безмужних женщин, в
счет уплаты налога уводили коров со двора. Деревня до сих пор не может выбраться
из нищеты из губительной, грабительской политики государства по отношению к
селу.
Взрослые в колхозе были малограмотными или совсем безграмотными. Дети охотно
учились, старались поступить в вуз и жить хоть где, только не в родной деревне.
Были у нас и клубы "избы-читальни". В них дети приходили вечерами посмотреть
кинопередвижку. А взрослым ходить туда некогда было. Надо было работать. Не до
увеселений. А после войны раз в неделю в эти избы-читальни обязали приходить и
взрослых с тем, чтобы они изучали историю партии.
Церквей в деревне не было. Старые церкви разрушили, а новых не строили. Такая
была идеология. Церковь была несовместима с идеологией советской власти.
Мои родители вообще не имели понятия о том, что такое курорт, санаторий. Мы,
дети, уже в зрелом возрасте, экономя на всем, иногда ездили в местные дома
отдыха и санатории. Только через 20 лет после свадьбы мы смогли купить добрую
мебель, машину, через 12 лет холодильник, через 15 - телевизор.
За годы реформ жизнь изменилась только в худшую сторону: а) для молодежи нет
перспективы, нет надежной и любимой работы; б) нет социальной защищенности для
каждого гражданина; идет постоянное снижение жизненного уровня людей, жизнь
дорожает, и не видно впереди просвета; в) идет спаивание населения страны,
пьянство стало нормой поведения людей: застолья, кутежи, презентации, оргии; г)
налицо нравственная деградация населения.
Правительство не принимает решительных и действенных мер в борьбе с этим злом.
Столица живет лучше всей страны, жирует, кутит. В ней сосредоточены огромные
финансовые ресурсы. Правительство, Думу, Совет Федерации и другие властные
структуры следует перевести из Москвы в другой город. Пока Москва будет
столицей, россияне, Россия не могут рассчитывать на улучшение жизни.
С Москвой нужно поступить так, как поступил Назарбаев с Алма-Атой.
Печатается по кн.: Л.Н. Лопатин, Н.Л. Лопатина.
Коллективизация как
национальная катастрофа. Воспоминания её очевидцев и архивные документы.
Москва, 2001 г. (Использована электронная версия с адреса
http://www.auditorium.ru/books/477/index.html)
Здесь читайте:
Россия в XX веке
(хронологическая таблица)
Коллективизация
(подборка документов).
|
