   |
| |
 |
Аракчеев |
1769-1834 |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
XPOHOCФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИРЕЛИГИИ МИРАЭТНОНИМЫСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Аракчеев:Свидетельства современников
Алексей Андреевич Аракчеев. Н.И. ГречВоспоминания старика<...> Смерть Екатерины и вступление на престол Павла изменили порядок и наружность дел, но не характер и мнение Александра <...> Вокруг него собрались благородные люди: В.П. Кочубей, П.В. Чичагов, М.Н. Муравьев1, граф П.А. Строганов2, князь А.А. Чарторыжский3, Н.Н. Новосильцев4, князь П.П. Долгорукий5, А.А. Витовтов6, М.А. Салтыков7. С некоторыми из них он занимался изучением предметов философии, истории, политики, литературы. <...> // С 263 Свидетельством <...> двуличности и переменчивости Александра служит то, что, окружив себя этою блистательною плеядою, он, конечно без ведома их, сблизился в то же время с человеком неглупым, но хитрым, коварным, жестоким, грубым, подлым и необразованным Аракчеевым. Этот бессовестный, но дальновидный варвар успел подметить слабую сторону Александра, неуважение его к людям вообще и недоверчивость к людям высшего образования, и вкрался к нему в милость, но, вероятно, сам просил его не выказывать своего к нему благоволения слишком явно: он всю жизнь свою боялся дневного света. Существование тесной связи Александра с Аракчеевым, в бытность его Наследником Престола, известно мне по одному неважному обстоятельству: Аракчеев, получив какую-то должность, помнится, с.-петербургского коменданта, и чувствуя свою неграмотность, вытребовал себе в писцы лучшего студента Московского университета, обещая сделать его счастие. К нему прислан был Петр Николаевич Шарапов (бывший потом учителем в Коммерческом училище), человек неглупый, кроткий, трудолюбивый и сведущий. Аракчеев обременял его работою, обижал, обходился с ним как с крепостным человеком. Исключенный из службы по капризу Павла, [Аракчеев] почувствовал сожаление к честному труженику и поручил его покровительству Александра, сказав: «Наследник мне друг, и тебя не оставит». Действительно, Шарапов получил хорошее место; впоследствии сгубила его чарочка. Аракчеев, заметив в бумагах какого-либо высшего чиновника толк и хороший слог, осведомлялся, кто его секретарь, переводил его к себе, обещал многое, сначала холил и ласкал, а потом начинал оказывать ему холодность и презрение. Так приблизил он к себе почтенного и достойного Василья Романовича Марченка и впоследствии сделал его своим злейшим врагом. Потом вытащил он из провинции простого, неученого, но умного и дельного Сырнева. По окончании ревизии Сибири выпросил у Сперанского Батенькова, посадил его в Совет военных поселений и потом до того насолил ему, что Батеньков пошел в заговор Рылеева8. Между тем Аракчеев хорошо умел отличать подлецов и льстецов. Таким образом втерся к нему бывший потом генерал-провиантмейстером в Варшаве Василий Васильевич Погодин9, человек необразованный, но неглупый, сметливый, честолюбивый. Он начал свою кариеру в Министерстве юстиции, женился на отставной любовнице графа Шереметева, сделал себе тем состояние и пошел в люди. Что лучше, думал он, // С 264 как служить у Аракчеева? Втерся к нему, работал неутомимо, кормил и поил Батенькова, чтоб пользоваться его умом, льстил графу, соглашался на все гнуснейшие его меры и, по-видимому, обратил на себя милостивое его внимание. Однажды, когда он докладывал, графа вызвали в другую комнату. Погодин воспользовался этою минутою и заглянул в лежавшие на столе формулярные списки, в которых А[ракчеев] вписывал свои аттестации для поднесения Государю. Против своего имени прочитал он: «Глуп, подл и ленив». И Погодин рассказывал это всем, жалуясь на несправедливость и неблагодарность. Полагаю, что Александр видел в светских друзьях своих будущих своих помощников пред глазами света, а в Аракчееве готовил цепную собаку, чем он и был во всю свою жизнь. Аракчеев выбрал себе девизом: Без лести предан. Из этого общий голос сделал: Бес лести предан. <...> При дворе составились две партии. С одной стороны, граф Аракчеев, окруженный подлыми рабами, в сравнении с которыми сам он был героем добродетели. С другой — князь А.Н. Голицын, к которому примыкали Гурьев и другие подобные. Аракчеев не участвовал в духовных помыслах и подвигах Александра, смотря на них издали со скотским благоговением злого пса, еще неуверенного в своих силах, чтоб напасть на врагов своих. Голицын же сделался поверенным души Императора, двигателем и орудием его чувств и мыслей. <...> Вошел в моду Лабзин. Попов10, Магницкий, Рунич, Кавели11 и тому подобные ханжи, лицемеры и плуты завладели Голицыным и его министерством. Главную роль играл при том Магницкий. Ему отдан был на съедение Казанский университет. Приехав туда и взглянув на профессоров, он тотчас отличил подлецов от порядочных людей: первых приближал к себе, возвышал, представлял к наградам; других преследовал, обижал и выгонял. И в этом поступал он как кровожадные члены Комитета Общественного блага (du salut public) во Франции12. Является к нему профессор, толкует с ним, сообщает свои мнения, может быть, приносит жалобы. Магницкий слушает его внимательно, благосклонно. По окончании речи говорит: «Я имел до вас просьбу и надеюсь, что вы ее исполните». Профессор кланяется. «Вот лист гербовой бумаги, потрудитесь написать прошение об увольнении вас от службы и будьте уверены, что оно вскоре будет исполнено». Студентов заставлял он ходить в церковь как можно чаще; инспектору и профессорам предписано было присматривать, кто из них молится с большим усердием; по гримасам их по- // С 265 вышал и награждал. Ханжество, лицемерие, а с тем вместе разврат и нечестие дошли там до высшей степени. Особенно отличался подлостями всякого рода профессор Пальмин13, поступивший туда из плохих учителей с.-петербургской гимназии. Когда иезуитский устав Казанского университета был введен в Петербургский, казанский ректор Никольский14 поздравил петербургскую обитель благочестия и просвещения отношением, составленным трудами благочестивого Пальмина. <...> Эта бумага сделалась известною и возбудила общий смех. Магницкий видел, что его дураки пошли слишком далеко, и обратил свой гнев на Пальмина. Это же обстоятельство подало Магницкому средство или, лучше сказать, предлог расторгнуть связь свою с Голицыным и передаться Аракчееву. <...> Он поехал на поклонение в Грузине Там он всячески льстил и пресмыкался, но вряд ли умел надуть Змея-Горыныча. Аракчеев, употребив его в свою пользу, бросил бы как выжатый лимон. Магницкий, уезжая, поднес Аракчееву описание вещего сна, будто бы виденного им, когда он ночевал в Грузине: в этом сне видел он дивные вещи в будущем и предсказывал успехи и всякое счастие поборнику православия15. Воро-тясь в Петербург, занялся он какими-то планами о преобразовании просвещения и духовной части в России. <...> Голицын, Попов и вся эта шутовская компания восхищались плодами трудов своих. Но — on n'est jamais trahi que par les siens, что значит по-русски: «не выкормя, не выпоя, ворога не узнаешь». Аракчеев издавна со всею злобою зависти смотрел на успехи и распространение силы Голицына. Под влиянием его внушений составилась партия антиголицынская, ничем не лучше в нравственном отношении: ее составляли петербургский митрополит Серафим16, отданный преосвященным митрополитом московским Платоном17 из семинаристов в монахи, чтоб спасти его от позорного наказания за какое-то мерзкое преступление; петербургский обер-полицмейстер пьяный Иван Васильевич Гладков; сестра его, игуменья казанского женского монастыря Назарета18; Прасковья Михайловна Ни-лова, урожденная Бакунина19, и еще некоторые особы, собиравшиеся у вдовы Державина. Чрез кого действовать на [Голицына], не знали. Думали, думали и наконец догадались пощупать Магницкого, не согласится ли святой человек сыграть роль Иуды, изменить своему благодетелю. Между тем В.М. Попов не согласился на предложение Магницкого об исключении из службы казанского профессора Пальмина (величайшего скота), которого он сам недели за две представил к ордену за христиане- // С 266 кую его душу, и положение Комитета министров было уже утверждено Государем. К тому Магницкий получил все, чего мог ожидать: аренду, земли, пенсион, единовременное награждение: с чего было ему оставаться у Голицына? Он склонился на предложения благородного Аракчеева и поехал на поклонение в его Мекку (Грузино). Там Иуда Искариотский раскрыл пред Вельзевулом все подробности, все таинства библейского союза, всю нелепость, все ухищрения их: он мог сделать это легко и скоро, ибо сам был в этих проделках главным действующим лицом. Новые друзья условились, как погубить Голицына, и действительно в том успели. <...> Государя убедили, что Голицын и его приверженцы составили заговор против православной церкви, распространяли учение протестантизма и намерены водворить в России безбожие и нечестие. Выкрали для того подлым образом корректуру одной книги20, печатавшейся с одобрения ценсур князя Голицына, выписали из нее несколько мест и дали им кривой толк. Слабый Александр испугался, отнял у Голицына Министерство просвещения и духовных дел, оставив его только главноначальству-ющим над Почтовым департаментом, сменил Александра Ивановича Тургенева, бывшего директором Департамента просвещения Попова с преданием последнего уголовному суду. Министром на место Голицына поступил выживший в то время из ума бестолковый Шишков за сочинение нелепого разбора означенной заподозренной книги21. Не знаем, что сталось бы с лицами, прикосновенными к этому делу, если б не умер Александр. <...> К этому же времени принадлежит любопытный эпизод из жизни Аракчеева. Александр осматривал летом 1825 года Новгородские военные поселения22 и был восхищен этим уродливым произведением его прихоти, которой исполнение мог принять на себя только один Аракчеев и воспитанник его Клейнмихель. Оставляя поселения, Александр сказал графу: «Любезный Алексей Андреевич! требуй чего хочешь! я ни в чем не откажу тебе». Аракчеев стал на колени и с сатанинским лицемерием сказал: «Прошу одного, Государь, позвольте мне поцеловать вашу ручку». Дружеское обнятие было ответом. Оттуда Государь приехал в лагерь под Красным Селом, где встретил его весь штаб гвардейского корпуса. Подошли дежурный генерал-адъютант и флигель-адъютант. Последним был Шумский, воспитанник, то есть побочный сын Аракчеева, прижитый им с подлою бабою Настасьею Федоровною. Шумский был совершенно пьян; он подошел к Государю, споткнулся, упал, и его вырвало. Александр, // С 267 брезговавший всем, что походило на пьянство и его последствия, был выведен из себя этим последним явлением, обратился к Аракчееву и сказал: «Ваша рекомендация, граф, покорнейше благодарю!» — и пошел далее. Шумского подняли; он исчез и не появлялся более. Говорят, его увезли в Грузино и там спрятали. Негодование Государя не имело следствий, ибо Аракчеев слишком глубоко гнездился в его сердце. Провидение приняло на себя поразить злодея. Наложница его, как слышно было, беглая матросская жена, была женщина необразованная, грубая, злая, подлая, к тому безобразная, небольшого роста, с хамским лицом и грузным телом. Владычество ее над графом было так сильно, что в народе носился слух, будто она его околдовала каким-то питьем и, когда Александр бывал в Грузине, варила волшебный суп и для его стола, чтоб внушить ему благоволение и дружбу к графу. Она обходилась со слугами и людьми графа очень дурно — наговаривала на них, подвергала жестоким наказаниям без всякой вины и особенно тиранила женщин и девок. Они вышли из терпения. В отсутствие графа, осматривавшего поселения, вошли ночью (в сентябре 1825) в ее спальню, убили ее, отсекли ей голову и потом сами объявили о том земскому начальнику. Аракчеев, узнав о том, оцепенел было, а потом впал в бешенство, похоронил ее с почестью, подле могилы, которую заготовил себе в церкви села Грузино, и сам сочинил ей надгробную надпись. Он известил Государя о постигшем его несчастии и в ответ получил письмо, в котором Александр выражал ему свое соболезнование, уговаривал его и поручал уроду Фотию принять на себя утешение царского друга в постигшем его несчастии. Едва веришь глазам, читая эти письма. Первым движением Аракчеева было отомстить несчастным, увлеченным в преступление невыносимым тиранством. Опасаясь, чтобы при ревизии этого дела в Сенате не открылось некоторых тайн его домашней жизни, он приказал новгородскому гражданскому губернатору Жеребцову повесть дело так, чтоб оно решено было уголовною палатою без переноса в Сенат. Преступников было более девяти (двадцать шесть), и поэтому непременно следовало представить процесс Сенату. Что же сделал подлец губернатор? Разделил подсудимых на три категории, каждую не более девяти человек, составил из одного дела три и ускользнул от ревизии Сената. Между тем воцарился Николай. Вышел милостивый манифест, по которому смягчались казни, еще не исполненные23. Полученного в Новгородском губернском правлении манифеста не объявляли и приговор, // С 268 жестокий, варварский, исполнили. Николай Павлович ужаснулся, но дело бьшо так искусно облечено во все законные формы, что не к чему было придраться. К тому и не хотели срамить памяти Государя, лишь только умершего, но чрез полгода воспользовались беспорядками в Новгородской губернии, при проходе гвардии в Москву на коронацию, и выгнали Жеребцова. Аракчеев барахтался еще несколько времени, как утопающий, но его солнце закатилось навеки. Между тем он оставил России наследство, которое она долго будет помнить, умолив Александра дать звание генерал-адъютанта другу и помощнику его Клейнмихелю. Достоин замечания отчет Аракчеева, напечатанный им в «Инвалиде» в январе 1826 года, в оправдание управления военными поселениями24. Превосходнейшее произведение плутовства и наглости! <...> Николай Иванович Тургенев, будучи статс-секретарем Государственного совета, пользуясь разными окладами и т.п., толковал громогласно об всех министрах и особенно истощал все свое красноречие на обличение Аракчеева. В начале 1824 года изъявил он желание ехать за границу: ему дали чин действительного статского советника, орден Владимира 3-й степени и, кажется, тысячу червонцев на проезд. Тургенев обедывал обыкновенно в Английском клубе и после обеда возвращался домой пешком25, но, вскоре уставая от хромоты, отдыхал на скамье аллеи Невского проспекта. Вечером в апреле (1824) мы шли с Булгариным по проспекту, увидели отдыхающего Тургенева и присели к нему. Булгарин стал рассказывать, как я накануне в большой компании уличал гравера Уткина26 в лености и говорил: «Ты выгравировал картофельный нос Аракчеева, получил за то пенсию и перестая работать». Булгарин думал, что рассмешит Тургенева, вышло иное; он сказал с некоторою досадою: «С чего взяли, будто у Аракчеева картофельный нос: у него умное русское лицо!» Нас так и обдало кипятком. «Вот наши либералы! — сказали мы в один голос. — Дай им на водку, все простят!»27 <...> По возвращении Сперанского в Петербург и по представлении им донесений и отчетов своих в Государственный совет, все знающие люди изумились скорой и тщательной их обработке. Граф Аракчеев, искавший <...> людей способных, спрашивал у Сперанского, кто помогал ему, Сперанский назвал Батенькова и, по просьбе Аракчеева, предложил ему вступить в службу по военным поселениям. Батеньков принял предложение с тем, чтоб ему не давали ни чинов, ни крестов, а только положили хорошее содержание. Его назначили членом Совета военных поселений с // С 269 десятью тысячами рублей (ассигнациями) жалованья. Он работал усердно и неутомимо, Аракчеев был им доволен, называл его мой математик, но мало-помалу охладел к нему, стал им пренебрегать, обременял работою, не давая никакого поощрения. Батеньков жил в Петербурге у Сперанского (в доме Армянской церкви), занимался науками, например, изъяснением египетских иероглифов28 и исследованием разных отраслей государственного управления. Однажды прочитал он мне прекрасный проект устройства гражданской и уголовной части, в котором было много ума, начитанности, наблюдательности и ни малейшей собственно политической идеи, которая заставила бы подозревать его в либерализме. Все знали, что он приближен к Аракчееву и пользуется его доверенностью, и потому многие боялись и остерегались его. Видя в нем человека умного, интересного и прямодушного, я обращался с ним просто и находил большое удовольствие в его беседе. <...> 26 ноября 1825 года обедал я с ним у И.В. Прокофьева29 и до обеда беседовал. Он сообщил мне, что ему надоело служить у гадины Аракчеева, что он выходит в отставку и хочет посвятить себя наукам, заняв где-нибудь место профессора математики. Все это было сказано просто, равнодушно, без злобы или огорчения. С тех пор до декабрьских дней мы с ним не видались. Я простудился на похоронах графа Милорадовича30 и слег в постель. Ко мне пришел, не помню, кто-то из канцелярии Батень-кова31. Это меня изумило до крайности. «Таким образом, — сказал я, — доберутся до графа Аракчеева». Оказалось потом, что Батеньков завербован был в эту пагубную компанию Рылеевым и увлекся своим воображением, нелепою мечтою преобразований в государственном составе. <...> * * * Граф Алексей Андреевич Аракчеев (род. 1769 г., ум. 1834 г.) происходил от старинной, но бедной фамилии Новгородской губернии. Один из предков его был генералом в армии Миниха, действовавшей в Крыму. Алексей Аракчеев молодым мальчиком пришел пешком в Петербург с рекомендательным письмом к митрополиту Гавриилу. Преосвященный, приняв его ласково, подарил ему рублевик и определил в тогдашний Артиллерийский и Инженерный (что ныне 2-й кадетский) корпус. Образование тогда было скудное: лучше всего преподавалась математика, и Аракчеев оказал в ней большие успехи, но уж в детстве оказывал коварство, // С 270 низость и подлость, доносил на товарищей и кланялся начальникам. За то ненавидели его товарищи, и самый сильный из них, великан Косте-нецкий32, больно колотил его. Видно, в благодарность за его уроки Аракчеев потом перевел его в гвардию. Непосредственным начальником его был корпусной офицер Андрей Андреевич Клейнмихель, женившийся на красавице Анне Францевне Ришар, которую очень жаловал генерал Ме-лиссино, директор корпуса. По выпуске в офицеры А[ракчеев] оставлен был в корпусе для преподавания кадетам артиллерии, дослужился в 1790 году до капитанского чина и был взят генералом Мелиссино в адъютанты. В то же время преподавал он математические науки и в частных домах, между прочим, сыновьям графа Н.И. Салтыкова. В 1792 году Великий князь Павел Петрович просил Мелиссино найти ему хорошего офицера для командования батареею при его Гатчинских баталионах, и Мелиссино рекомендовал Аракчеева. Капитан вскоре заслужил внимание Великого князя деятельностью по службе, точностью и строгим исполнением всех приказаний, как бы они нелепы и бестолковы ни были; особенно нравилось строгое наблюдение им воинской дисциплины. По вступлении Павла на престол Аракчеев произведен был в полковники и в генерал-майоры, получил орден Св. Анны 1-й степени, титул барона и две тысячи душ (село Грузино) в Новгородской губернии. Замечательно, что он служил в то время не по артиллерии, а командовал Преображенским полком и был санкт-петербургским комендантом. В командовании полком обязанность его была истребить в офицерах и нижних чинах дух свободы и уважение к самим себе; он оскорблял офицеров, а у солдат срывал усы с частью губы. Не знаю, излишество или недостаток усердия не понравились Павлу, только Аракчеев в 1798 году33 был отставлен от службы, но с чином генерал-лейтенанта. В том же году он опять вошел в милость, был назначен командиром гвардейского артиллерийского бата-лиона и инспектором всей артиллерии, возведен в графское достоинство, получил александровскую ленту и мальтийский командорский крест. В 1799 году за какие-то беспорядки в артиллерийских гарнизонах и арсеналах был вновь отставлен. Говорят, что Павел недели за две до кончины своей пригласил его приехать в Петербург и вновь вступить в службу. Пален34, узнав о том, ускорил исполнение своего замысла и притом запретил пускать в город кого бы то ни было. Аракчеев прибыл уже по совершении катастрофы, явился к Александру Павловичу и в слезах пова- // С 271 лился к ногам его. Потом очень умно и хитро, будто бы с откровенностью и самоотвержением, дал знать Александру, что если б он (Аракчеев) был в то время в Петербурге, Павел сидел бы на престоле. Все это было исполнено с успехом. Замечательно, что в первые годы царствования Александра Аракчеев стоял в тени, давая другим любимцам износиться, чтоб потом захватить Государя вполне. Он особенно стал усиливаться с 1807 года, когда угасли в Александре порывы молодых мечтаний, когда он совершенно разочаровался в людях. В то время Аракчеев принес России существенную пользу преобразованием нашей артиллерии и исполнением многих важных поручений Государя. Например, в финляндской войне, когда наши генералы не решались пройти по льду на Аландский остров и на шведский берег, ездил к ним Аракчеев и убедил их исполнить волю Государеву. В Аракчееве была действительно ложка меду и бочка дегтю. Он придрался к главнокомандующему графу Буксгевдену за недочет нескольких пудов пороха и написал ему грубое отношение. На это Букс-гевден отвечал сильным письмом, в котором представил разницу между главнокомандующим армиею, которому Государь поручает судьбу государства, и ничтожным царедворцем, хотя бы он и назывался военным министром35. Этот ответ стоил дорого Буксгевдену, но разошелся в публике, к радости большинства ее. Аракчеев не знал или не думал, чтоб это письмо было известно. Однажды у себя за столом, говоря со мной о каком-то историке, неучтиво отзывавшемся о Румянцеве, он сказал: «Да знаете ли вы, что такое главнокомандующий?» — и повторил слова врага своего. Я не знал, куда деваться, и боялся смотреть на бывших при том. Еще достойно внимания, что Аракчеев и Балашов видели необходимость удалить Александра из армии в начале 1812 года и достигли цели, заставив Шишкова написать о том Государю36. Что хорошо, то хорошо. Аракчеев не был взяточником, но был подлец и пользовался всяким случаем для охранения своего кармана. Он жил в доме 2-й артиллерийской бригады, которой он был шефом, на углу Литейного и Кирочной (деревянный дом этот существует доныне). Государь сказал ему однажды: «Возьми этот дом себе». — «Благодарю, Государь, — отвечал он, — на что мне он? Пусть остается вашим; на мой век станет». Бескорыстно, не правда ли? Но истинною причиною этого бескорыстия было то, что дом чинили, перекрашивали, топили, освещали на счет бригады, а если б // С 272 была на нем доска с надписью: «Дом графа Аракчеева», — эти расходы пали бы на хозяина. По окончании войны Александр возымел странную и несчастную мысль: завести военные поселения, для пехоты на севере, для конницы на юге России. Он полагал получать из этих округов и рекрут, с детства уже готовившихся в военную службу, и продовольствие и обмундирование и вооружение из устроенных в поселениях фабрик и заводов, а остальную часть России освободить от рекрутства и податей на Военное министерство. Здесь не место излагать невозможность и неисполнимость миллионов людей производить то, что отбывали дотоле с трудом и истощением пятьдесят миллионов. Скажу только об исполнении. Оно возложено было на Аракчеева, и он взялся осуществить бестолковую мечту, грезу. Несколько тысяч крестьян превращены были в военные поселяне. Старики названы инвалидами, дети кантонистами, взрослые рядовыми. Вся жизнь их, все занятия, все обычаи поставлены были на военную ногу. Женили их по жеребью, как кому выпадет, учили ружью, одевали, кормили, клали спать по форме. Вместо привольных, хотя и невзрачных, крестьянских изб возникли красивенькие домики, вовсе неудобные, холодные, в которых жильцы должны были ходить, сидеть, лежать по установленной форме. Например: «На окошке № 4 полагается занавесь, задергиваемая на то время, когда дети женского пола будут одеваться». Эти учреждения возбудили общий ропот, общие проклятия. Но железная рука Аракчеева, Клейнмихеля сдерживала осчастливленных, по мнению Александра, крестьян в страхе и повиновении. В южных колониях казацкая кровь не вытерпела. Вспыхнуло восстание: оно было потушено кровью и жизнью людей, выведенных из пределов человеческого терпения, генерал-майором Саловым37, поступавшим при том с величайшим бесчеловечием. Аракчеев бессовестно обманывал Императора, потворствуя его прихоти, уверял его в благоденствии и довольстве солдат, а вспышку приписывал влиянию людей злонамеренных и иностранных эмиссаров. До какой степени простиралось в этом его бесстыдство, он доказал отчетом, поданным им Николаю Павловичу по вступлении его на престол и обнародованным в газетах. Мы описали в тексте историю посрамления Аракчеева Шумским, смерть Настасьи и последовавшие затем события. Сообщим здесь некоторые подробности. Аракчеев взял к себе Настасью осенью 1796 года, но // С 273 вскоре потом вступил в законный брак с девицею Хомутовою, благовоспитанною и нежною. Чрез несколько недель брака жена ридела, к какому гнусному уроду ее приковали, он не понимал благородства и нежности чувств, не любил, не уважал ее, и они вскоре разошлись. Настасья осталась его хозяйкою и тайною советницею. Между тем имел он и фаворитку из высшего класса, жену бывшего обер-секретаря Синода Варвару Петровну Пукалову, миловидную, умную и образованную женщину, которая, пользуясь своею властью над дикобразом, была посредницею между им и просителями. В одной из тогдашних сатир, в исчислении блаженств, сказано было: «Блажен... через Пукалову кто протекции не искал»38. Тиран Сибири Пестель39 жил в одном доме с Пукаловою и чрез нее действовал на друга ее сердца. В начале связи Аракчеева с Настасьею родился у ней сын Михаил. В детстве был он хорошенький и умный мальчик. Аракчеев воображал, что из него выйдет великий человек, и старался дать ему хорошее воспитание. Он отдал его (1809 г.) в Петровскую школу, и именно пенсионером ко мне40. По этому случаю познакомился я с Аракчеевым и бывал у него. Медленное, методическое преподавание наук в немецкой школе не понравилось нежному родителю; не принимая в уважение того, что Мишка его плохо знал первые правила арифметики, он требовал, чтобы его учили геометрии, и когда это оказалось невозможным, он взял его из училища, отдал в какой-то пансион, а потом поместил в Пажеский корпус. Отдавая в школу, он назвал его: Михайло Иванов Лукин41, купеческий сын; потом дал ему фамилию Шумский. Мальчик этот был выпущен в гвардию и поступил в флигель-адъютанты, которых число тогда было очень ограничено. Между тем он сделался совершенным негодяем и горьким пьяницею. После катастрофы, сгубившей почтенных родителей, достойный их сын переведен был в армию и там спился совершенно. Потом пошел он в монахи и умер в Соловецком монастыре. Аракчеев похоронил Настасью подле того места, где приготовил могилу для себя, и вырезал на гробе ее следующую надпись, сочиненную им самим: Здесь погребен двадцатисемилетний друг Анастасия. Убиенная села Грузина дворовыми людьми. Убиенна // С 274 За нелицемерную и христианскую ее К графу любовь. По смерти Настасьи Аракчеев рассмотрел ее переписку с разными особами и нашел верные свидетельства ее плутней и взяточничества. Он отправил найденные в наличности подарки к тем особам, от которых они были получены, и, как я слышал, велел перенести труп Настасьи на обыкновенное кладбище42. По увольнении от службы Аракчеев вздумал отправиться в чужие края, где незадолго до того был принимаем с уважением, как доверенный человек Александра. Времена переменились: его принимали менее нежели равнодушно. Желая напомнить о своем прежнем величии, он напечатал в Берлине перевод (французский) писем к нему Императора Александра. Этот поступок усилил справедливое к нему негодование Императора Николая и окончательно прекратил его поприще. Когда он въезжал во Францию, таможня отобрала у него серебряные вещи, предлагая возвратить ему при обратном выезде его из Франции или изломать их и отдать ему. Он избрал последнее, но когда таможенный служитель стал разбивать серебряный чайник, пришел в бешенство, бросился на него и схватил за ворот. Сопровождавшие его с трудом уладили дело. Не находя отрады и развлечения за границею, воротился он в Россию и прожил до конца своей жизни в Грузине. Он все еще считался на службе, но не подавал никакого знака жизни. Все его оставили. Тварь его, Клейнмихель, сделался первым его врагом и не называл его иначе, как злодеем. Когда в 1831 году вспыхнул бунт в поселенных войсках, он испугался и приехал из Грузина в Новгород. Не знаю, какая скотина был тогда новгородским губернатором (помнится, осел Демпфер). Он приказал объявить графу, что он присутствием своим в Новегороде мутит народ, и велел ему ехать обратно в Грузино. В это время приехал в Новгород по повелению Государя граф А.Ф. Орлов. Узнав о поступке губернатора, он призвал его к себе, спросил, по какому праву он выгоняет председателя Государственного совета, когда не смеет без причины выслать из города и отставного солдата, надел александровскую ленту и поехал к падшему вельможе. Аракчеев был приведен в восхищение этим вниманием. «Ваше посещение, граф, — сказал он Орлову, — было для меня тем приятнее, что я никогда не видал вас у себя в передней... // С 275 Нынешние происшествия огорчительны. Жалею только, что нет здесь Петра Андреевича (Клейнмихеля): он мог бы насладиться зрелищем плодов своих усердных трудов!» Так негодяи сваливали друг на друга вину в этих подвигах! Аракчеев в уединении своем принимал посещение соседних помещиц и каждую уверял, что сделает ее своею наследницею. И в этом отчуждении, в этом унижении против прежней высоты ему умереть не хотелось. Последние слова его были: «Проклятая смерть». Он умер 13 апреля 1834 года, и известие о том пришло в Петербург накануне присяги наследника Александра Николаевича по наступлении его совершеннолетия43. Для распоряжения о погребении его и прочем послан был в Грузино Клейнмихель. Я был в придворной церкви у обедни и при присяге цесаревича. Любопытно было видеть и слышать чистосердечные отзывы об Аракчееве людей, знавших его коротко. Всех откровеннее и умнее говорил бывший при нем долго Василий Романович Марченко, ненавидевший и презиравший его всеми силами своей души. Некоторые из бывших его клевретов обрадовались его смерти: она их уверила, что он не воротится. Борис Яковлевич Княжнин, бывший командир полка графа Аракчеева, узнав в церкви о кончине его, сказал, перекрестясь: «Царство ему небесное! себя успокоил и всех успокоил». Произнося такой строгий суд над Аракчеевым, мы виним не столько его, сколько Александра, который, наскучив угодливостью и царедворством людей образованных и умных, бросился в объятия этого нравственного урода. Аракчеев был тем, чем создала его природа. Должно отдать ему справедливость: он, как сказано выше, преобразовал (в 1809 г.) нашу артиллерию и прилежно работал в должности военного министра до назначения в это звание благородного и добродетельного Барклая. Еще спасибо ему за то, что он обратил внимание Александра на Канкрина, но он сделал это не потому, что постигал достоинства этого необыкновенного человека, а только в пику врагу своему, Гурьеву. Не случись под рукою Канкрина, он рекомендовал бы Андрея Ивановича Абакумова44. Ничто так не характеризует подлости духа графа Аракчеева, как отметка в положении, которым прибавлялось жалованье артиллерийским офицерам: «Ротным командирам прибавки не полагается, потому что они пользуются доходами от рот». Конфирмуя это положение, Государь не видал, что этим официально признают и допускают воровство. <...> // С 276 Примечания:Н.И. Греч. Воспоминания старика (с. 263—276) Греч Николай Иванович (1787—1867) — писатель, журналист; в 1800— 1810-е гг. преподавал русский язык в частных пансионах и в Главном немецком училище, в 1813—1817 гг. — во 2-й гимназии; с 1812 г. издавал журнал «Сын отечества». В 1818 г. по настоянию А. был назначен в работавшую под председательством Е.К. Сиверса комиссию по введению ланкастерской системы взаимного обучения и составлению учебников для кантонистов; тогда же служил инспектором классов в Военно-учительском институте (см. выше воспоминания Ф.А. Пенкина); с 1819 г. директор училища для солдат гвардейского корпуса. С 1825 г. совместно с Ф.В. Булгариным издавал и редактировал газету «Северная пчела». «Воспоминания старика» написаны в 1855—1857 гг.; фрагменты печатаются по: Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 320— 324, 364, 373-374, 383-386, 421-424, 443-444, 503-505, 551-561. 1 Муравьев Михаил Никитич (1757—1807) — известный поэт; с 1785 г. преподавал русскую словесность, русскую историю и нравственную философию великим князьям Александру и Константину. Тайный советник, сенатор (с 1800), по восшествии на престол Александра I — статс-секретарь у принятия прошений; с 1803 г. — товарищ министра народного просвещения и попечитель Московского университета. 2 Строганов Павел Александрович (1774—1817) — граф; с 1802 г. товарищ министра внутренних дел; вместе с А. Чарторыжским и Н.Н. Новосильцевым входил в начале 1800-х гг. в ближайшее окружение молодого императора — т.н. Негласный комитет, вел записи о его заседаниях. В 1805—1807 гг. на дипломатической службе; генерал-лейтенант (1812). 3 Чарторыжский (Чарторыйский) Адам Ежи (1770—1861) — польский князь; друг юности Александра I. Товарищ министра (1802—1804), затем министр иностранных дел (1804—1806); сенатор, член Государственного совета, попечитель Виленского учебного округа (1803—1824). Во время польского восстания 1830—1831 гг. глава Национального правительства. 4 Новосильцев Николай Николаевич (1761—1836) — граф (с 1835); в первые годы царствования Александра I составил проект учреждения министерств, ряд записок о правах и обязанностях Сената; с конца 1804 г., после размолвки с императором, выполнял преимущественно дипломатические поручения. Российский комиссар при правительстве Царства Польского (1815—1831); председатель Государственного совета и Комитета министров (с 1832). 5 Долгорукий Петр Петрович (1777—1806) — князь; генерал-майор, генерал-адъютант (1798). Один из ближайших сотрудников Александра 1 в делах внешней политики. 6 Витовтов Александр Александрович (1770—1840) — камергер (1802); в 1819 г. статс-секретарь Александра I, действительный статский советник. // С 443 7 Салтыков Михаил Александрович (1767—1851), уволенный Павлом I в конце 1796 г. в отставку с чином полковника, в апреле 1801 г. получил звание камергера и был определен «в ведение» Коллегии иностранных дел. В 1812— 1818 гг. попечитель Казанского университета; с 1828 г. сенатор, тайный советник. 8 Имеется в виду восстание декабристов. 9 Погодин Василий Васильевич (1790—1863) служил по комиссариатской части с 1806 г.; в 1820 г. начальник отделения в комиссариатском департаменте; управляющий 2-м отделением экономической части в штабе Отдельного корпуса военных поселений (1822—1826), генерал-интендант (1829). 10 Попов Василий Михайлович (1771—1842) — директор канцелярии Министерства внутренних дел, действительный статский советник (1811); с 1817 г. директор Департамента народного просвещения. Секретарь Санкт-Петербургского Библейского общества (с 1813), с 1816 г. участвовал в переводе Библии на русский язык. В 1824 г. в связи с делом об издании сочинения И. Госнера (см. ниже) Попов, как один из переводчиков книги, был отставлен от службы. 11 Рунич Дмитрий Павлович (1776—1860) — московский почт-директор (1812— 1816), действительный статский советник (1816); член Главного правления училищ (1813—1826), с 1821 г. исправляющий должность попечителя, а затем попечитель Петербургского учебного округа (на этом посту организовал суд над заподозренными в вольномыслии четырьмя профессорами Петербургского университета). Уволен от службы в 1826 г. Его отзыв об А. и военных поселениях см.: РС. 1901. № 3. С. 629-632. Кавелин Дмитрий Александрович (1778-1851) — в 1816 г. действительный статский советник, в конце года назначен директором Главного педагогического института (в 1819 г. преобразованного в Петербургский университет). Летом 1821 г. (после суда над профессорами) был отставлен от должности и до 1828 г. служил чиновником для особых поручений при рязанском генерал-губернаторе. Обер-прокурор 8-го департамента Сената (1829-1833). 12 Имеется в виду Комитет общественного спасения во главе с М. Робеспьером, образованный в 1794 г. 13 Палъмин Михаил Архипович (1783—1852) — с 1808 г. старший учитель латинского языка в петербургской губернской гимназии, с 1814 г. преподавал там же российскую словесность. В 1820 г. получил место экстраординарного профессора Казанского университета по кафедрам философии, дипломатики и политической экономии, с 1822 г. стал ординарным профессором. В 1823 г. отстранен от преподавания философии, в 1824 г. уволен из университета. В 1825—1832 гг. профессор философии в Петербургском университете. 14 Никольский Григорий Борисович (1785—1844) — в 1808 г. определен в Казанский университет магистром; адъюнкт математических наук (с 1811), с 1817 г. ординарный профессор по кафедре прикладной математики. В мае 1820 г. получил благодарность за «содействие делу обновления» университета // С 444 согласно плану Магницкого, в июне был назначен ректором (занимал этот пост до 1823 г.); произнесенная им в 1821 г. актовая речь называлась «Слово о достоинстве и важности воспитания и просвещения, основанных на вере христианской» (см. отдельное изд. — Казань, 1821). В отставке с 1839 г. 15 См. в приложении «Сон в Грузине» М.Л. Магницкого. 16 Серафим (Степан Васильевич Глаголевский; 1763—1843) — с 1814 г. архиепископ тверской; митрополит московский (с 1819), митрополит петербургский (с 1821). 17 Платон (Левшин; 1737—1812) — историк церкви, духовный писатель; с 1759 г. префект, с 1761 г. — ректор Троицко-Лаврской семинарии; в 1762— 1773 гг. придворный проповедник и законоучитель великого князя Павла Петровича, с 1775 г. архиепископ, с 1787 г. — митрополит московский. 18 Гладков Иван Васильевич (1766—1832) — генерал-майор (1800), окружной генерал 2-го округа внутренней стражи (1811—1812, 1815—1821); в 1821 г. получил чин генерал-лейтенанта и был назначен петербургским обер-полицеймей-стером; сенатор (1825). Его сестра — монахиня Назарета (Шванвичева), в 1807— 1822 гг. игуменья Тверского Рождественского монастыря; с 1822 г. игуменья Московского Алексеевского монастыря, в 1830 г. уволена на покой. 19 Нилова (урожд. Бакунина) Прасковья Михайловна (ум. 1853) — двоюродная сестра Д.А. Державиной; с 1798 г. жена П.А. Нилова, чиновника Министерства юстиции, впоследствии действительного статского советника, казанского гражданского губернатора (1820—1826); после смерти мужа основала в Киеве девичий институт и в течение 16 лет была его начальницей. 20 Речь идет о сочинении лютеранского пастора из Баварии Иоганна Госне-ра (1773—1858; в Петербурге с 1820) «Geist des Lebens und der Lehre Jesu Christi», вышедшем несколькими изданиями в 1822—1823 гг. В 1823 г. цензурой был разрешен к печати русский перевод первой части этого труда («Дух жизни и учения Иисус Христова в Новом завете»), построенной на развернутых комментариях к Евангелию от Матфея. Трактовки Госнера вызвали негодование православного духовенства, тираж книги (печатавшейся в типографии Греча) был уничтожен. После разбора дела в Комитете министров в апреле 1824 г. Госнера выслали из России, а само дело, закончившееся лишь в 1828 г., стало поводом к отставке АН. Голицына и многих лиц из его окружения. 21 A.C. Шишков, которому был дан для заключения труд Госнера, составил свое мнение на основании вырванных из контекста фраз. 22 Эта поездка состоялась в конце июня. 23 Имеется в виду манифест об амнистии от 1 января 1826 г. (Полное собрание законов Российской империи. 2-е собрание. СПб., 1830. Т. 1. № 29). 24 В газете «Русский инвалид» от 7 мая 1826 г. (№ 107) был напечатан «Отчет, представленный главным над военными поселениями начальником Его // С 445 Императорскому Величеству, о наличном денежном капитале военных поселений, состоящем по ведомостям к 1-му марта 1826-го г.». 25 Петербургский Английский клуб находился у Красного моста, в доме купца Таля на Гороховой улице, казенный дом Министерства духовных дел и народного просвещения, где жили братья Тургеневы, — на Фонтанке напротив Михайловского замка (современный адрес — набережная Фонтанки, 20). 26 Уткин Николай Иванович (1780—1863) — воспитанник Академии художеств, с 1814 г. академик.
28 В 1822—1825 гг. Батеньков жил сначала в бельэтаже дома Армянской церкви (дом Лазарева; ныне: Невский проспект, 42), затем в дворовом флиге- // С 446 ле того же дома. Результат его египтологических занятий — книга «О египетских письменах» (напечатана в типографии Н.И. Греча в 1824 г.; отдельному изданию предшествовал цикл статей в журнале «Сын отечества» — 1824. № 28— 30, 32-35). 29 Прокофьев Иван Васильевич (ум. 1845) — с 1820 г. и до кончины один из директоров главного правления Российско-Американской компании; жил в доме Компании на набережной Мойки, 72. 30 Погребение М.А. Милорадовича состоялось 21 декабря 1825 г. в Алек-сандро-Невской лавре. 31 То есть из канцелярии Сибирского комитета. Помимо Батенькова там служили СТ. Аргамаков и К.Г. Репинский. 32 Костенецкий Василий Григорьевич (1769 или 1772 — 1831) — воспитанник Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса, в 1786 г. выпущен штык-юнкером во 2-й карабинерный полк; в 1798 г. переведен в гвардейский артиллерийский батальон, с 1803 г. командир конной гвардейской артиллерии. Генерал-майор (1808), в 1812 г. начальник артиллерии 1-й армии; генерал-лейтенант (1826). 33 Это произошло не в 1798-м, а в 1797 г. 34 Пален Петр Алексеевич фон дер (1745—1826) — барон, с 1799 г. граф; генерал от кавалерии (1798), петербургский военный губернатор (1798—1801), один из организаторов заговора против Павла I и дворцового переворота 1801 г. 35 Об этом см. примеч. 24 к «Автобиографической записке» В.Р. Марченко. 36 Балашов Александр Дмитриевич (1770—1837) — генерал-майор (1799), в 1804—1807 гг. московский, в 1808—1809 гг. — петербургский полицмейстер; генерал-адъютант (1809), член Государственного совета (с 1810), в 1810— 1819 гг. министр полиции. История отъезда Александра I из Дрисского лагеря в Москву в начале июля 1812 г. подробно рассказана в мемуарах А.С. Шишкова, который пишет, что мысль обратиться к государю с просьбой оставить армию принадлежала ему. Шишковым же было сочинено письмо, подписанное Балашовым и А. и переданное последним императору (см.: Шишков А.С. Записки, мнения и переписка. Берлин, 1870. Т. 1. С. 139—149; здесь же текст письма к Александру от 30 июня 1812 г.). В изложении генерал-адъютанта Е.Ф. Комаровского, также находившегося в то время при главной квартире, возникает дополнительный штрих, отсутствующий в воспоминаниях Шишкова, — нежелание А. присоединяться к двум другим «подписантам»: «Граф Мишо служил тогда полковником в свите Его Величества; он составил записку о бедственном положении армии и предлагал, чтобы немедленно оставить лагерь и идти по левому берегу Десны к Полоцку. Сия записка через князя Волконского представлена была Государю; учрежден был совет, чтобы рассмотреть мнение графа Мишо. При Государе находился комитет для отправления государственных // С 447 дел, состоящий из графа Аракчеева, Шишкова, государственного секретаря, и Балашева. Совет согласился с мнением графа Мишо, и отступление армии было решено <...> Шишков и Балашев, с которыми я жил вместе, сказывали мне, что решено сделать воззвание к Москве и ко всей России, чтобы собрать добровольное ополчение, что они насилу могли убедить графа Аракчеева, чтобы он упросил Государя оставить армию, а самому Императору ехать в Москву, где присутствие Его Величества произведет большое действие в сию критическую минуту. Когда Шишков и Балашев предлагали графу Аракчееву, что необходимо нужно Государю, в теперешнем ее положении, оставить армию и ехать в Москву, и что сие одно средство, чтобы спасти отечество, — граф Аракчеев возразил на сие: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли Государь, оставаясь при армии». Они ему отвечали: «Конечно, ибо если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с Государем?» Сие заставило Аракчеева идти к Государю и упросить Его Величество на отъезд из армии. Можно сказать, что душа и чувства графа Аракчеева, совершенного царедворца, были чужды любви к отечеству» (Кемеровский Е.Ф. Записки. СПб., 1914. С. 193-194). (В ХРОНОСе см. ст. Балашев, Балашов, Александр Дмитриевич) 37 Ошибка: комендант Чугуева (назначен в августе 1819 г.) Федор Андреевич Садов в описываемое время состоял в чине полковника; его производство в генерал-майоры (с назначением командиром первой бригады 2-й Уланской дивизии) состоялось позже. Донесение Салова А. об обстановке в городе после усмирения бунта см.: Верещагин ГА. Материалы по истории бунтов в военных поселениях при Александре I // Дела и дни. 1922. Кн. 3. С. 164—165. 38 Ср. другой вариант этой сатиры: «Блажен, кто никогда в актрису не влюблялся, / Чрез Пуколовых кто фортуны не искал» (РС. 1897. N° 10. С. 36). 39 Пестель Иван Борисович (1765—1843) — в 1806—1819 гг. генерал-губернатор Сибири; с 1808 г. исполнял свою должность, живя в столице; с 1822 г. в отставке. Ср. уточнение того же мемуариста: «Жил он на Фонтанке насупротив Михайловского замка, на одном крыльце с Пукаловою, любовницею Аракчеева, и чрез нее держался у него в милости» (Греч Н.И. Указ. соч. С. 436—437; в письме к И.А Пукалову от 12 апреля 1814 г. А. просит передать «почтенному Ивану Борисьевичу мое почтение»— РА. 1891. № 1. С. 139). В 1812г. А. наводил справки о судьбе Павла Пестеля, тяжело раненного в Бородинском сражении. «При этом именно случае научился я ценить Аракчеева. Это — достойный человек, которого так мало знают, потому что он, в сущности, добрый и чувствительный, и я привязан к нему от всего моего сердца, принося ему живейшую признательность за то внимание, которое он оказал мне при сем случае» (письмо И.Б. Пестеля к сыну от 10 сентября 1812 г. // Красный архив. 1926. Т. 3 (16). С. 172-173). 40 Греч преподавал в Петровской школе в 1809—1813 гг.; успехами пансионера Шумского он не был доволен. См., например, его письмо к А. (1811): // С 448 «Я усомнился отпустить Мишеньку сегодня домой, потому что он, в течение сей недели, вел себя нехорошо: лгал, писал худо и шалил в классах, за что и был наказан» (цит. по: Отто. № 3. С. 295). 41 П.М. Дараган называет другую фамилию, под которой жил воспитанник А. до приобретения дворянства; «Между моими воспоминаниями о нашем житье-бытье в Пажеском корпусе я считаю не лишним упомянуть и о посещениях корпуса графом Аракчеевым. Эти посещения были вызываемы нахождением в корпусе Шумского, поступившего в пажи как родственник Аракчеева, хотя — когда мы находились с ним вместе в пансионе Коленса — он назывался Федоровым. Аракчеев часто приезжал в корпус по вечерам; молчаливый и угрюмый, он приходил прямо к кровати Шумского, садился и несколько минут разговаривал с ним. Не очень-то любил Шумский эти посещения» (Дараган П.М. Воспоминания первого камер-пажа великой княгини Александры Федо-ровны // РС. 1875. № 4. С. 781). 42 На самом деле все ограничилось тем, что надгробная доска «была опущена ниже пола и закрыта чугунной плитой, но ее можно было подымать, и туг видны были три засохшие букета» (Языков. Стб. 1476; ср. выше мемуары И.И. Европеуса), 43 Имеется в виду торжество, состоявшееся 22 апреля 1834 г., в день Пасхи. Великий князь Александр Николаевич (1817—1881; с 1855 г. император Александр II), достигший совершеннолетия (ему исполнилось 17 лет), приносил двойную присягу: сначала в качестве наследника (в церкви Зимнего дворца), затем в звании военнослужащего (в Георгиевском зале). 44 Абакумов Андрей Иванович (1772—1841) — в 1816—1827 гг. генерал-провиантмейстер Главного штаба и директор Провиантского департамента Военного министерства. Использованы материалы кн.: Аракчеев: свидетельства современников. М.: Новое литературное обозрение, 2000. Здесь читайте:Аракчеев Алексей Андреевич (биографические материалы). Россия в XIX веке (хронологическая таблица).
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,на следующих доменах:
|
27Тургенев
Николай Иванович (1789—1871) с 1812 г. служил в Комиссии составления законов,
помощник статс-секретаря Государственного совета (с 1816), с 1819 г., оставаясь
в этой должности, управлял 3-м отделением канцелярии Министерства финансов. В
августе 1823 г. просил императора по состоянию здоровья назначить его на другую
должность (на пост русского генерального консула в Лондоне). Через несколько
дней Тургенев был приглашен к А., который передал ему лестные слова Александра I
о том, что его «услуги необходимы в Государственном совете», и просьбу остаться
на прежней должности. Тургенев записывал в дневнике: «Он [А.] принял меня
отменно ласково; говорил, что консульской ваканции <...> нет, что я полезен в
Совете, что Цосударь] знает мой ум, что я русский, что надобно служить в России.
Коснулось и до мнений. И тут гр. Ар[акчеев] сказал: «Мало ли что кто прежде
думал, и самому иногда смешно, как вспомнишь о том, что думал прежде». <...>
Между прочим гр. Ар[акчеев] (я подчеркиваю слова его, ибо сам бы не мог их о
себе сказать) сказал мне: «Г[осударь] знает ваши нужды. Пенсия, к которой вы
представлены, будет; сверх того Г[осударь] велел спросить, чего вы еще желаете;
он согласен сделать пожертвование*. Я отвечал, что мне ничего не нужно; что я и
того не смел надеяться. <...> Наконец, при выходе моем Аракчеев] сказал: «Я рад,
что с вами познакомился», или что-то такое. «Я давно уже этого желал и очень
рад, что нашел вас не таким, как о вас говорят». — Фразы гр. Аракчеева] меня
прельстить не могут. <...> Но за ласку его я не могу не быть благодарным» (Архив
братьев Тургеневых. Пг., 1921. Вып. 5. С. 353; запись от 11 августа 1823 г.). В
марте следующего года Тургенев просил об отпуске и вновь был принят А.,
сообщившим ему о предоставлении бессрочного отпуска (с сохранением жалованья и
оплатой путевых издержек) для лечения за границей и о производстве в чин
действительного статского советника. Эти знаки монаршего внимания и встречи
открыто фрондировавшего Тургенева с А. вызывали иронию современников; ощущая
неловкость ситуации, он в позднейших мемуарах стремился задним числом
дистанцироваться от А.; см.: Тургенев Н.И. Россия и русские. М., 1915. С.
123-124. (В ХРОНОСе см. ст. 