Басаргин Н.В.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

РЕЛИГИИ МИРА

ЭТНОНИМЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Николай Басаргин

Воспоминания, рассказы, статьи

Воспоминания

ЗАПИСКИ

В Восточной Сибири существует обыкновение, которое показывает, какими глазами сельское народонаселение смотрит на беглых, оставляющих нередко места своих работ или ссылки вследствие тяжких работ, дурного обращения местного начальства или худого содержания. В каждом селении при домах вы увидите под окнами не­большие полки, на которые кладут на ночь ржаной хлеб, пшеничные булки, творог и крынки с молоком и просто­квашею. Беглые, проходя ночью селение, берут это все с собою, как подаяние. Это обыкновение вместе с тем избавляет жителей от воровства, ибо от недостатка в пище беглецы поневоле должны прибегнуть к покушению на собственность,

Простясь с добрым и умным нашим Ермолаем, мы отправились далее. Верст за 200 от Иркутска, на одном из этапов явился к нам только что выпущенный из Академии военный медик, очень милый и добрый юноша. Он только что прибыл к своей должности и очень жаловал­ся на судьбу свою, которая предназначила ему жить в отдаленном краю и в таком месте, где нет ни общества, ни способов к занятиям, ни развлечения для человека, сколько-нибудь образованного. Я нарочно упоминаю здесь об этой встрече, чтобы показать, как мало заботятся у нас о том, чтобы по окончании воспитания доставлять молодым людям средства к дальнейшему своему образо­ванию и предохранить их от пагубных следствий скуки, бездеятельности и одиночества. Проезжая это же селе­ние через 10 лет, когда мы с Ивашевым ехали из Петровского завода в Туринск, к нам явился тот же медик, но уже не тот человек. Он вошел к нам нетрезвый, с распухшим лицом, в изорванном сюртуке, который едва влез на его толстую, можно сказать, безобразную фигуру. Я по­забыл было о первой моей с ним встрече, и хотя нам вов­се неприятно было его присутствие, тем более, что тут была супруга Ивашева, но из вежливости мы пригласи­ли его напиться с нами чаю. Когда мы несколько разго­ворились с ним, я узнал в нем прежнего юношу и напомнил ему о первом нашем свидании. Лишь только я об этом упомянул, он, бедный, залился горькими слезами. «Боже мой,— вскричал он, — как изменился я с тех пор, что я теперь, на что гожусь? Ни за что бы не пришел к, вам, если б знал, что мы виделись прежде. Мне совестно да­же самого себя;   а всему причиною проклятое это место;

// С 122

сколько я ни просил, как ни старался, чтобы меня пере­вели отсюда, начальство не обращало внимания на мои просьбы. Скука погубила меня: никакого занятия, ника­кого развлечения и никакого общества. Один только этап­ный офицер, и тот из солдат, грубый, нетрезвый. При­дешь к нему — сейчас водка. Я стал пить, женился на кре­стьянке и теперь уже совершенно освоился с своим поло­жением, так что, если бы и захотели меня перевести отсюда, я бы не согласился. В другом месте, в другом обществе я уже не гожусь». Вскоре он вышел от нас, изви­няясь, что беспокоил, и прося нас пожалеть о нем. Сколько погибает таким образом дельных и умных людей, которые при другой обстановке, и в особенности в первое время молодости, были бы полезными членами общества! Наконец мы прибыли в Иркутск. Это было поздно вечером. Нас подвезли к острогу и поместили в особой комнате. Сейчас явился полицмейстер, обошелся с нами очень вежливо, спросил, не имеем ли мы в чем надобнос­ти, и распорядился нашим ужином. У меня дорогой сде­лался флюс, от которого я очень страдал, будучи бес­престанно на холоду, и я попросил его переговорить с доктором. Он обещал свозить меня к нему на другой день утром. Отведенная нам комната была обширна, но очень неопрятна; около стен были нары, на которых мы рас­положились ночевать. Утром, лишь только мы напились чаю, приехал опять полицмейстер и городской голова купец Кузнецов, впоследствии сделавшийся известным своим богатством и огромными пожертвованиями на пользу об­щественную. Полицмейстер предложил мне ехать с ним к инспектору врачебной управы. Мы отправились. Инспектор, старичок, с простодушной физиономией, лишь только узнал мою фамилию, бросился обнимать меня. Ока­залось, что он некогда, до моего еще рождения, был до­машним медиком в доме моего деда и знал все наше се­мейство. Он плакал, смотря на меня, и с большим усер­дием оказал мне необходимую помощь. Продержав меня более часа и снабдив лекарствами и советами, он трога­тельно, с участием, простился со мной. Вскоре по возвра­щении моем в острог прибыл к нам генерал-губернатор Восточной Сибири Лавинский 93), ласково обошелся с на­ми, предложил зависящие от него услуги; но при разгово­ре старался избегать слова «вы», а говорил с нами в третьем   лице,   обращаясь   более   к  бывшим   тут  чиновни-

// С 123

кам, а не к нам. Это было и странно, и смешно, даже не­ловко ему самому. Может быть, возвратись только из Пе­тербурга, он имел особенные приказания насчет нас от государя и, соображаясь с ними, хотел в присутствии чи­новников показать, что мы потеряли уже право на при­нятые в образованном обществе условия. Странно только было то, что высший государственный сановник мог думать о таких мелочах.

Мы пробыли в Иркутске около недели. Тут узнали мы кое-что о распоряжениях правительства на счет наш. Узнали, что назначен и что уже прибыл в Читу, Нер­чинском округа, определенный собственно к нам комен­дант, генерал Лепарский 94), с некоторыми другими долж­ностными лицами из военных, что в Чите наскоро при­готовлено для нас помещение, обнесенное тыном, и что некоторые из прежде отправленных наших товарищей на­ходились уже там. Все эти сведения были для нас не сов­сем приятны; одно только было утешительство знать, что все мы будем вместе, а на людях и умереть красно, как говорит пословица.

Из Иркутска отправили нас с казацким сотником и четырьми казаками в Читу. Тут мы расстались с прово­жавшими нас жандармами и тобольским частным приста­вом. Все они так были с нами вежливы, так вниматель­ны к нам, что мы не могли нахвалиться ими и не оста­ваться им признательными. Частный пристав не иначе называл Фонвизина, как превосходительством, и не хотел слушать, когда мы говорили ему, что лишены чинов и всех титулов. В Иркутске мы встретили также нашего фельдъегеря, которому приказано было, оставив нас в Тобольске, догнать прежде отправленную партию, в которой находился Завалишин, взять его одного и доставить в Иркутск. Решительно не понимаю причины этого распоряжения 95).

Много возни у нас было с нашим сотником, несмотря на то, что он очень хорош был с нами. К несчастью, он имел страсть к горячим напиткам и взял с собой целый бочонок водки, из которого на каждой станции тянул не­умеренно, предлагая беспрестанно и нам следовать его примеру. Ни советы, ни просьбы наши, ни увещания — ничего не помогало, и мы должны были покорить­ся необходимости, ожидая с нетерпением прибытия в Читу.

// С 124

Мы приехали туда вечером, довольно поздно, не зас­тав ни коменданта, ни плац-майора: они были в это время в Нерчинских заводах, где находились первые во­семь человек наших товарищей, отправленных туда сейчас после сентенции. Принял нас поручик Степанов и поместил в какое-то небольшое деревянное здание, окруженное тыном. Все это здание состояло из двух небольших комнат, разделенных сенями, и третьей очень малень­кой, отгороженной в самых сенях. Нас поместили в одной из них. В другой находились прежде прибывшие товарищи наши: два брата Муравьевых, Анненков, Свисту­нов, Завалишин, Торсон и два брата Крюковых. Мы слы­шали, как они говорили между собою, но нам не позволе­но было в этот вечер с ними видеться. Офицер Степанов освидетельствовал наши вещи, обошелся довольно грубо, поставил караул и, уходя, запер из сеней дверь, отдав ключ часовому. Никогда не видел я такого сходства в наружности, как у этого офицера с гр. Аракчеевым. Оно так было поразительно, что впоследствии мы не иначе звали его, как Аракчеевым, и сомневались, не побочный ли он его сын. Оставшись одни, без огня, мы кое-как по­местились на бывших тут нарах и легли спать вовсе не с утешительными мыслями. Мы опасались, что и здесь нам будет воспрещено сообщаться свободно с товарища­ми, и очень обрадовались, когда на другой день утром, лишь только отворили нашу дверь, все они вошли к нам, радушно нас приветствовали и пригласили в свою комна­ту пить чай.

Вслед за нами стали приезжать и другие. Каждые три дня прибывала новая партия из трех или четырех человек. Сначала помещали их в наш домик; а потом, когда сде­лалось уже очень тесно, в другой, устроенный таким же образом, на противоположном конце селения. К концу зимы, т. е. к апрелю месяцу, съехалось нас более 70 человек. Половина занимала один дом, а другая поместилась в другом. В это время приехали уже и несколько дам. Жена Муравьева первая, потом Фонвизина, Нарышкина, Ентальцева. Они жили в наемных квартирах у жителей, и им позволено было видеться с мужьями два раза в не­делю в казематах, в присутствии офицера. Комендант тоже вскоре прибыл из Нерчинска, был у нас и обошелся ласково, хотя и официально.

Помещение  наше  было  чрезвычайно  тесно.  В  первой

// С 125

комнате, аршин восьми длины и пяти ширины, жило че­ловек 16, во второй, почти того же размера, тоже 16, а в третьей, маленькой, 4 человека. В другом домике было, кажется, еще теснее. На нарах каждому из нас приходи­лось по три четверти аршина для постели, так что, пере­вертываясь ночью на другой бок, надобно было непремен­но толкнуть одного из соседей, особенно имея на ногах цепи, которых на ночь не снимали и которые при всяком неосторожном движении производили необыкновенный шум и чувствительную боль. Но к чему не может привык­нуть, чего не может перенести молодость! Мы все спали так же хорошо, как на роскошных постелях и мягких пу­ховиках.

Теснота эта еще была ощутительнее днем. Пространства для движения было так мало, что всем нам не было никакой возможности сходить с нар, притом шум от же­леза был так силен, что надобно было очень громко гово­рить, чтобы слышать друг друга. Сначала нам позволя­ли гулять только по двору, но потом не воспрещено выхо­дить днем, когда вздумается. При такой тесноте это до­зволение было почти необходимо: в противном случае, без воздуха и движения, могли открыться повальные болезни. Двор был небольшой, обнесенный высоким тыном, около которого на каждой стороне находился часовой, а в воро­тах два;  следовательно, опасаться было нечего.

При посещении дамами мужей своих выводили всех тех, кто помещался в комнате, назначенной для свидания. Разумеется, в хорошую погоду мы уходили сидеть или гулять по двору, но в худую собирались все в другую и тогда решительно помещались в ней как сельди в бочонках.

Обед нам готовили общий. Он обыкновенно состоял из супа или щей и из каши с маслом. Приносили все это в деревянных ушатах, откуда мы уже брали кушанье в тарелки. В обеденное время вносились в комнату козлы, на них клались доски, покрывались кое-как салфетками и скатертями, и на этом столе становилось кушанье. Садились же мы где было только можно: и около стола, и на нарах, одним словом, в самом разнообразном беспорядке. Ужинали тоже кое-как, и стоя, и ходя. Всякий брал свой кусок вареного мяса и ел, как и где хотел. Часто случа­лось, что, улегшись ночью на узенькой постели своей, состоявшей из войлока, вдруг почувствуешь что-то твер

// С 126

А.Г. МУРАВЬЕВА
Акварель П. Ф. Соколова. 1826 г.

дое под  боком и вынешь  кость, оставшуюся  после ужина или обеда.

Правительство назначало нам на содержание шесть копеек меди в сутки и в месяц два пуда муки, по общему положению всех ссыльнорабочих. Разумеется, этого не могло доставать не только на все содержание, но даже и на одну пищу. Но как некоторые из нас привезли с со­бою деньги, отданные ими коменданту, к тому же дамы с своей стороны радушно уделяли часть своих денег, то из всего этого составилась артельная сумма, которая рас­ходовалась на общие наши потребности. Кроме того, да-

// С 127

мы присылали нам кофе, шоколад и различные кушанья, служившие нам вроде лакомства.

Из книг, привезенных каждым из нас, составилась по­рядочная библиотека, которою все могли пользоваться, и это было одним из самых приятных наших занятий, самых  полезных  и  действительных   развлечений.

Нам назначены были дни работы. Каждый день, ис­ключая праздников, нас выводили за конвоем, на три часа поутру и два после обеда, засыпать какой-то ров на конце селения. Мы были очень рады этим работам, по­тому что они позволяли нам видеться с товарищами на­шими из другого каземата. Работать же нас не принуж­дали: свезя несколько тачек земли, мы обыкновенно сади­лись беседовать друг с другом или читали взятую с собой книгу, и таким образом проходило время работы... Ров этот, не знаю, кто-то из нас назвал Чертовой могилой, и говорят, что он до сих пор носит это название. Впоследствии придумали нам другую работу: устроили руч­ную мельницу в несколько жерновов и водили туда мо­лоть хлеб. Но и там мы почти ничего не делали, толко­вали, читали, играли в шахматы и только для виду под­ходили минут на десять к жерновам и намалывали фунта по три такой муки, которая ровно никуда не годилась. Должно отдать в этом случае справедливость комендан­ту, который по доброте своей смотрел на все это сквозь пальцы и поступал с нами вообще очень снисходительно и человеколюбиво.

Нам воспрещено было писать самим к нашим родным. В этом отношении, как во многих других, касающихся до ограничения свободной воли человека, нас подчинили оди­наковым правилам с простыми ссыльнорабочими, в иных же случаях лишали и последнего остатка той свободы, ко­торою они пользовались. Приезд и пребывание дам мно­го облегчили судьбу нашу. Им нельзя было воспретить писать, и они с удовольствием приняли на себя обязанность наших секретарей, т. е. писали от себя, по поруче­нию и от имени каждого из нас к родным и тем восста­новили переписку и поддерживали родственные связи на­ши. Не прошло и трех месяцев, как большая часть из нас стали получать от родных письма и пособие.

С другой стороны, даже и в отношении нашего тюремного быта, нашего содержания, обращения с нами долж­ностных  лиц  присутствие   их  было  истинно   благодетель-

// С 128

но. Через них мы могли говорить с комендантом как люди свободные, не подвергаясь ответственности в нарушении той зависимости, на которую обрекал нас приговор наш. Они были свидетельницами, можно сказать, участница­ми нашей жизни и вместе с тем пользовались всеми пра­вами своими, следовательно, не только могли жаловаться частным образом родным своим, но даже самому правительству, которое поневоле должно было щадить их, что­бы не восстановить против себя общего мнения, не заслу­жить упрека в явной жестокости и не подвергнуться спра­ведливому  осуждению  истории   и   потомства 96).

Не раз, по своему незнанию гражданских и уголовных законов, не признавая той неограниченной власти, которую правительство имеет над осужденными, и основываясь только на чувстве справедливости и человеколюбия, они вступали, при какой-нибудь стеснительной в отношении нас мере, в борьбу с комендантом и говорили ему в гла­за самые жестокие, самые колкие слова, называя его тю­ремщиком и прибавляя, что ни один порядочный человек не согласился бы принять на себя эту должность, иначе как только с тем, чтобы, несмотря на последствия и на гнев государя, облегчать сколько возможно участь нашу; что если он будет поступать таким образом, то заслужит не только уважение их, наше, но и уважение общее и по­томства; в противном же случае они будут смотреть на него, как на простого тюремщика, продавшего себя за деньги, и он оставит по себе незавидную память. Такие слова не могли не иметь влияния на доброго старика, тем более, что по сердцу своему он находил их справедливы­ми. «Au nom de Dieu, ne vous achauffez pas, Madame,— отвечал, бывало, он им на подобную выходку. — Soyez raisonable, je ferai tout се que depend de moi, mais vous exigez une chose que doit me compremettre auz yeux du gouvernement. Je suis sur que vous ne voulez pas, qu'on me fasse soldat, pour n'avoir pas suivi mes instructions». — «En bien, soyez soldat, general, —отвечали они, — mais soyez honnete homme»*.

___

* Бога ради, не горячитесь, сударыня, будьте благоразумны: я сделаю все, что от меня зависит; но вы требуете такую вещь, которая может меня компрометировать в глазах правительства. Я уверен, вы не хотите, чтобы меня разжаловали в солдаты за то, что я нарушил данные мне инструкции 97).— Ну что ж, будьте луч­ше   солдатом,   генерал,   но   будьте   честным   человеком   (франц.).

// С 129

Комментарии

93  Лавинский Александр Степанович (1776—1844), тайный советник; входил в состав тайного комитета по исполнению приговора над декабристами, осужденными на каторгу и ссылку в  Сибирь.

94  Лепарский Станислав Романович (1754—1837), ген.-лейтенант; в 1810—1826 гг. командовал Северским конно-егерским полком, шефом которого был Николай I. 24 июня 1826 г. получил предложение занять место коменданта Нерчинских рудников, куда на каторжные работы царь намеревался отправить осужденных декабристов. В качестве коменданта был весьма гибок, неуклонно выполняя волю царя и проявляя терпимость по отношению к декабристам.

95  Имеется в виду Д. И. Завалишин. Причина непонятного для Басаргина распоряжения местных властей относительно Завалишина объяснена последним в его «Записках»: «В Тобольске произо­шла смена провожатого. Фельдъегеря заменил чиновник, жандар­мов — казаки. Так доехали мы до Томска, где остановились так же, как и в Тобольске, в доме полицмейстера. Вдруг выходит фельдъе­герь Воробьев из числа тех, которые сопровождали всегда самого государя. Меня отделяют от товарищей и передают ему. Дело. в том, что в Петербурге вспомнили, что незадолго перед тем, воз­вращаясь из Калифорнии, я проезжал через Сибирь, и произвел там проезд мой сильное впечатление. Поэтому, опасаясь моего влия­ния и моих сношений в Сибири, послали за мной вдогонку самого надежного и самого быстрого фельдъегеря для того, чтобы привезти меня отдельно и как можно скорее» (Записки декабриста Д. И. Завалишина. Спб., 1906. С. 257).

96  Юридические права жен декабристов, последовавших за свои­ми мужьями в Сибирь, были определены «высочайше утвержден­ным» предписанием от 1 сент. 1326 г. Согласно ему декабристки теряли свое прежнее звание и впредь должны были именоваться «женами ссыльнокаторжан», а дети, рожденные в Сибири, записы­вались в разряд казенных крестьян. Далее следовало распоряжение отправлять письма «не иначе, как только через коменданта» и ка­тегорическое запрещение «отлучаться от места, где будет пребыва­ние» (Щегол ев П. Е. Жены декабристов и вопрос об их юриди­ческих правах//Исторические этюды. Спб., 1913. С. 397—441). Однако родственные и личные связи жен декабристов в высшем свете позволяли им в Сибири нарушать эти предписания, что дало повод некоторым мемуаристам, и в том числе Басаргину, писать о том, что они «пользовались    всеми правами своими».

97  Жандармский полковник Ф. Кильчевский в донесении А. X. Бенкендорфу от 9 апр. 1832 г. о положении дел в Петров­ском заводе сообщал: «Генерал-майор Лепарский предоставил право женам государственных преступников требовать его к себе во вся­кое время, если иметь будут в том надобность. <...> Он между ними как отец одного семейства и никак не отступается от предпи­санного или им обзаведенного порядка. Однако г. Лепарский гово­рит, что для пего гораздо спокойнее было иметь 100 мужчин, не­жели   одну   женщину»   (К о д а н   С.   В.   Декабристы   в   Петровском // С 478 заводе // Сибирь и декабристы. Иркутск,  1985. Вып. 4. С. 251—252).

Печатается по кн.: Н.В. Басаргин. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск:    Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988. В настоящей интернет-публикации использована электронная версия книги с сайта http://www.dekabristy.ru/ Гипертекстовая разметка и иллюстрации исполнены в соответствии со стандартами ХРОНОСа.

Здесь читайте:

Басаргин Николай Васильевич (1800-1861) - : состоял в "Южном обществе"  

Декабристы (биографический указатель).

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС