|
|
Игорь Рассоха
Апология софистов
Релятивизм как онтологическая система
Раздел IV.
НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ КРИТИКИ СОФИСТОВ
4. 4. БЕСПРЕДМЕТНОСТЬ ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА СОФИСТИКИ
Но неужели вся философская критика софистов сводилась только к обличению их
корыстолюбия и других низких моральных качеств? Ведь должны же были философы
последних двух веков тщательно проанализировать их философские взгляды, но
крайней мере, четко эти взгляды определить, если и не всех софистов, то хотя бы
того же Протагора? – Результаты таких определений поражают: Протагора умудрились
отнести практически ко всем философским течениям, какие только есть на свете.
Б. Чернышев в свое время отмечал: “Новейшие исследователи, вопреки весьма
распространенному мнению, считают Протагора объективистом. Впрочем, Брошар видит
в учении великого софиста минимум объективности; для Гомперца Абдерит является
крайним объективистом... Делались попытки модернизировать Протагора под Локка… В
век "белокурых бестий" (Ницше) переносится мечта софиста… И. Петцольд, отыскивая
в античной философии предвосхищения эмпириокритицизма, особенно восхваляет
релятивизм Протагора… Один из крупнейших представителей эмпиризма Лаас называет
Протагора "отцом позитивизма"” [8, с. 115, 124, 83, 125, 129]. И, наконец, “в
глазах Генриха Гомперца софисты по своей философской значимости грозят
превратиться в полный нуль” [8, с. 108]. Сам же Б. Чернышев считал Протагора
далеким предтечей Маркса-Энгельса-Ленина: “При таком истолковании учения
Протагора о материи, которое хорошо согласуется с сохранившимся текстом, –
Абдерит, хотя и примитивно, намечает точку зрения диалектического материализма”
[8, 116].
Можно с уверенностью предположить, что со времен Б. Чернышева список
разнообразных истолкований философских взглядов софистов был серьезно расширен и
дополнен. А раз нет ясности в том, какой, собственно, была философская позиция
софистов, то как можно критиковать эту философскую позицию?
В связи с этим очень часто софистику критикуют просто как некий негативный этап
в развитии философии, т. е. употребляют это слово (как и слово “софист”) просто
в виде утонченного философского ругательства. Так, Т. Брентано даже создал в
свое время по этому поводу целую развернутую “теорию”, нечто среднее между
готическим романом и сценарием “фильма ужасов”: “От изучения философских учений
в их историческом развитии зависит решительно всякий прогресс философии. Это
изучение имеет три ступени. На первой ступени стоят верующие ученики. В своей
наивности они слепо принимают слово учителя и передают другим свое
благоговение... Второе место занимают в деле изучения философских учений
ученики-философы в истинном смысле слова. Они овладевают вполне мыслью
основателя философии... На третьей ступени великие философские доктрины
изучаются учениками-софистами... Софист не ищет нового начала, но пытается
устранить затруднения, представляемые тем началом, которое он допускает; не
стремится к новому решению, но желает найти самые твердые основания для решения,
заимствуемого им у того или другою философа... Учение их распространяется,
переходя от учителей к ученикам; образуются школы, умножаются несогласия,
возрастают противоречия; ...смотря по школе, истина признается заблуждением,
заблуждение – истиной... С той минуты, как за и против поддерживаются с
одинаковым правом, всякая мысль является в одно и то же время и истинной, и
ложной; всякая достоверность исчезает, истина становится призраком, попытки
достигнуть ее – безумием. Ужасно (Выделено мной. – И. Р.) это могущество
мышления, которое поведет софистов, в эти три эпохи, к заблуждениям еще большим
и низвергнет их в пропасть, крайним пределом которой будет нигилизм, если только
мрак безрассудного мистицизма не поглотит последних проблесков их ума... Таким
путем в новейшие времена образовалась антиномистика (Милль, Спенсер и др.),
древность произвела эристику – искусство доказывать за и против безразлично,
средневековые ученые прославились искусством защищать одинаково тезис и
антитезис” [96, с. 10–13].
Очень любопытно, что марксист Б. Чернышев также воспроизводил, по сути, эту же
схему: “Если брать дело в схемах Гегеля и первый момент (тезис) мысли утверждать
как рассудочное определение, во втором видеть скептический, деструктивный этап
(антитезис) и в третьем (синтез) усматривать спекулятивный, по преимуществу
диалектический фазис, – то софистика по своему характеру ближе всего стоит ко
второму моменту – к моменту отрицательной диалектики. Поскольку же все эти три
момента присущи человеческому уму, постольку софистика есть некоторая постоянная
категория... Софистика – некий “стиль”, и не только исторический стиль
человеческого мышления. Человеческому уму, – в некоторых эпохах это сказывалось
особенно рельефно, – свойственно мыслить “софистически”. Можно наметить (в
разные эпохи. – И. Р.) преобладание то рассудочного (метафизического), то
софистического, то диалектического склада мышления” [8, с. 9–10].
По существу солидаризируется с этой позицией в оценке софистики и А. Ф. Лосев.
Для него она – также определенный исторический этап, причем этап “декаданса”.
Как известно, это слово имеет значение некой фазы извращения и упадка в развитии
чего-либо, и происходит от латинского “dekadentia” – “упадок”. В “Истории
античной эстетики” он пишет: “В софистах говорил дух времени, говорила сама
история. Релятивизм и субъективизм вполне созрели уже на лоне досократовской
натурфилософии... Суть дела заключалась не просто в субъективизме, но в переводе
общепризнанных объективных ценностей на язык субъективных ощущений... В
основном, перевод объективных ценностей на язык чувственных ощущений часто
оставлял у многих софистов эти объективные ценности совсем нетронутыми. Это и
дало нам возможность понимать протагоровскую проповедь человека, как меры вещей,
не просто в виде субъективизма, но, скорее, в виде своеобразного декаданса...
Декаданс, вовсе не отрицая объективных ценностей, обязательно переводит их на
язык чувственных переживаний и признает объективные ценности в меру их
субъективной и весьма прихотливой ощутимости и сконструированности...
Софистический субъективизм еще не был устойчив, часто прямо базировался на
уходящем космологизме, но зато и был овеян первыми радостями эмансипированной
личности, которая не столько преклонялась перед старыми авторитетами, сколько их
хаотически пережевывала и смаковала” [33, с. 43, 46, 26].
Насколько специфически А. Ф. Лосев понимает “первые радости эмансипированной
личности”, видно, например, из следующей (там же) общей характеристики философии
софистов: “Основной тезис софистов – анархическая теория природы и искусства...
Во-первых, софисты учили, что в природе как таковой ровно нет никакого порядка и
никаких законов, а если эти законы наблюдаются, то они чисто эмпирического
происхождения (?!– И. Р. – А какие еще в природе могут быть законы, кроме
эмпирических?). Во-вторых, софисты учили, что искусство есть насквозь
субъективная деятельность, ничего серьезного в себе не содержащая, а если эта
серьезность в нем иной раз и наблюдается, то она зависит только от совпадений с
жизнью самой природы. Таким образом, получается, что вообще нет ничего
закономерного и серьезного ни в природе, ни в искусстве” [33, с. 14–15]. – Да,
действительно, людей, не находящих ничего серьезного ни в природе, ни в
искусстве – даже если они эмансипированы как личности – вполне можно назвать не
только разложенцами (декадентами), но и, пожалуй, дураками и идиотами...
В другом месте А. Ф. Лосев пишет о философии софистов: “Опираясь на общую и
неразличимую текучесть бытия, софисты установили свою вполне релятивистскую
позицию, и притом не только в отношении богов, но и в отношении всего
существующего, и прежде всего в отношении человека” [73, с. 11].
Вот оно! – Наконец страшное слово произнесено. Это страшное слово – релятивизм,
к которому обычно и сводят все философское содержание софистики. Собственно, это
– еще одно философское ругательство, близкородственное по смыслу слову
“софистика”. Вот официальное определение этого печального термина: “Релятивизм
(от лат. relativus – относительный) – методологический принцип, состоящий в
метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания.
Релятивизм проистекает из одностороннего подчеркивания постоянной изменчивости
действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений.
Гносеологические корни релятивизма – отказ от признания преемственности в
развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий
(например, от биологических потребностей субъекта, его психического состояния
или наличных логических форм и теоретических средств). Факт развития познания, в
ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты
рассматривают как доказательство его неистинности, субъективности, что приводит
к отрицанию объективности познания вообще, к агностицизму (А. Ф. Лосев сказал
бы: для релятивистов не существует ничего серьезного. – И. Р.)... В разных
исторических условиях принцип релятивизма имеет различное социальное значение. В
некоторых случаях релятивизм объективно способствовал расшатыванию отживших
социальных порядков, догматического мышления и косности. Чаще всего релятивизм –
следствие и выражение кризиса общества, попытка оправдания утраты исторической
перспективы в его развитии (Т. е. тот же самый “декаданс”. – И. Р.)...
Релятивизм как методологическая установка восходит к учению древнегреческих
софистов: из тезиса Протагора “человек есть мера всех вещей…” следует признание
основой познания только текучей чувственности, не отражающей каких-либо
объективных и устойчивых явлений” [97].
Но можно ли считать это официальное определение из энциклопедии научной оценкой,
как там сказано, “учения древнегреческих софистов”? – Нам представляется, что
однозначно нет. – Во-первых, потому что сам этот тезис Протагора (Homo mensura)
трактуется разными философами совершенно по-разному: например, спорят, идет ли
речь о человеке как родовом понятии или о каждом конкретном человеке. Во-вторых,
неоднократно делались попытки представить Протагора объективистом (о чем уже
выше упоминалось). В-третьих, – и это самое главное, – до сих пор не произведена
общая реконструкция всей системы философских взглядов Протагора. О какой же
общей оценке его философии и его релятивизма может без этого идти речь?! Б.
Чернышев писал в свое время: “Трудно, да, пожалуй, и невозможно внести ясность
при современном состоянии источников в такой темный вопрос, как учение
Протагора” [8, с. 123]. Не служит ли это признание наилучшим доказательством
того, что вся философская критика софистики до сего дня есть критика не по
существу?
Г. Ф. В. Гегель писал в свое время: “Софистика, разумеется, – это выражение,
пользующееся дурной репутацией. Софисты получили дурную славу в особенности
благодаря их антагонизму к Сократу и Платону. Вследствие этого это слово
обыкновенно означает либо произвольное опровержение, колебание чего-то истинного
посредством ложных оснований, либо доказательство посредством таких же оснований
чего-то ложного. Этот дурной смысл слова “софистика” мы должны оставить в
стороне и забыть о нем. Теперь же напротив, мы будем рассматривать софистику с
положительной, собственно научной стороны” [11, с. 6–7].
– Увы, это благое пожелание Гегеля постигла судьба очень многих благих
пожеланий... В “Философском энциклопедическом словаре” за 1989 г. мы читаем:
“Софисты – условное обозначение группы древнегреческих мыслителей сер. 5 – 1-й
пол. 4 вв. до н. э. ...Общей чертой учений софистов был релятивизм, нашедший
классическое выражение в положении Протагора "Человек – мера всех вещей". Этому
способствовал самый характер деятельности софистов: они должны были научить
обратившегося к ним молодого человека убедительно защищать любую точку зрения,
какая только могла понадобиться ему в делах. Основой такого обучения было
представление об отсутствии абсолютной истины и объективных ценностей… Протагор,
согласно традиции, положил начало словесным состязаниям, в которых многие
софисты прибегали к логическим передержкам и парадоксам, получившим еще в
древности название софизмы”. Притом “Софизм – логически неправильное (мнимое)
рассуждение (вывод), доказательство, выдаваемое за правильное”. Соответственно,
“Софистика (от греч. “умение хитроумно вести прения” – 1) философское учение в
Древней Греции, созданное софистами; 2) Рассуждение (вывод, доказательство),
основанное на преднамеренном нарушении законов и принципов формальной логики, на
употреблении доводов и аргументов, выдаваемых за правильные” [17, с. 602]. – Как
видим, со времен Гегеля (когда тот протестовал против подобного положения вещей)
это положение вещей практически не изменилось.
Здесь мы имеем дело с уникальной исторической традицией: в течение более чем
двадцати веков оберегается уважение к Платону и жесткое отрицание философской
значимости его оппонентов (оппонентов ли?) – софистов. Т. е. мы имеем дело с
застарелой интеллектуальной инерцией, в результате которой исследователям и в
голову не приходит даже мысль отнестись к философскому наследию софистов
серьезно.
Более того, стало прочной традицией, своего рода “хорошим тоном” с порога
отрицать самостоятельную философскую значимость произведений софистов, как это
четко сформулировал, например, В. С. Богомолов в своей обзорной книге “Античная
философия”: “Собственно философские знания выступают для софистов не как
самоцель, а как предмет эрудиции и средство обоснования. Теоретически же
софистов более интересуют способы доказательства и убеждения, логика спора и
обоснования, чем содержание учений. Этим и определяется специфика их
философствования” [13, с. 113]. – Иными словами, собственной философской позиции
у софистов нет, – а на нет и суда нет, нечего и анализировать.
По сути, полностью забыта и отброшена точка зрения Г. Гегеля, который оценивал
философскую значимость их текстов так: “Софисты также и диалектику, всеобщую
философию делали предметом своего рассмотрения; и они были глубокими
мыслителями” [11, с. 33]. Современные исследователи просто отказываются читать и
анализировать общефилософские тексты софистов.
Насколько критика дошедших до нас текстов софистов не есть критика по существу,
не есть критический философский анализ их учения, можно проиллюстрировать на
показательном примере из наследия А. Ф. Лосева. Он в своей “Истории античной
эстетики” впервые дает русский перевод интереснейшего отрывка из “Двойных речей”
– текста неизвестного автора, вероятно, близкого к Протагору.
Сначала автор “Двойных речей” доказывает полную относительность прекрасного и
безобразного (“благодетельствовать друзьям – прекрасно, врагам – безобразно” и
т. д.). Затем автор заявляет: “Я сказал, что докажу тождество прекрасного и
безобразного, и во всем это я доказал”. И тут же сам опровергает этот свой
тезис, доказывая, что эту относительность сущего нельзя абсолютизировать:
“Говорится, правда, относительно безобразного и прекрасного, что каждое из них –
другое. А именно, если кто-нибудь спросит говорящих о тождестве безобразного и
прекрасного, то признают ли они когда-нибудь безобразным то, что сделано ими
прекрасно, раз уж действительно безобразное и прекрасное тождественны? И если
они знают какого-нибудь прекрасного человека, то не нужно ли его же признать
безобразным? И если что-нибудь – белое, то не признать ли то же самое черным?..
И так же прочее. Говорят, что если бы некие люди из (разных) народов отовсюду
снесли (в одну кучу) безобразное, и потом их (из этой же кучи) заставили бы
взять то, что они считают прекрасным, они это все и унесли бы как прекрасное. –
А я удивлюсь, если окажется прекрасным то, что было снесено в качестве
безобразного, а не окажется тем же (безобразным), каким оно появилось. Коли
действительно приведены лошадь, или бык, или овца, или человек, то не что другое
и будет уведено. И если золото принесли, то не унесли же медь, и если принесли
серебро, то не унесли же свинец... Если кто привел безобразного человека, то
(неужели) увел его же как прекрасного?” [33, с. 16–18 (литературная редакция
текста произведена автором)].
– Иными словами, все относительно лишь в какой-то мере, и сама эта
относительность – относительна, т. е. в мире есть относительно устойчивые
сущности, и именно поэтому он познаваем. Вообще же, этот текст, где сначала
доказывают, а затем ставят под сомнение относительность сущего, исключительно
интересен именно с общефилософской точки зрения и не так уж очевидно прост для
понимания.
А вот какой “глубокий” философский анализ именно этого текста производит А. Ф.
Лосев: “Дильс прав, назвав этого анонима "бесталанным" автором. В этом отрывке
нет ровно ничего, кроме однообразного утверждения фактов относительности
представлении о красоте и безобразии (Выделено мной. – И. Р.). Ничего, конечно,
этот автор не доказал, хотя и думает наивно, что доказал. Однако самый факт
относительности остается, как бы его ни понимать и ни истолковывать. И этот факт
– любимое софистическое основание для всего мировоззрения и философии софистов”
[33, с. 18].
– Итак, по мнению А. Ф. Лосева, бесталанный автор “Двойных речей” совершенно
“ничего не доказал, хотя и думает наивно, что доказал”. Из этого заявления
следует, что А. Ф. Лосеву точно известно, что именно пытался доказать
бесталанный наивный софист, и почему именно ему не удалось это доказать.
Собственно, именно в этом и должен был бы заключаться критический анализ
философского текста. Но ничего подобного, как мы видели, А. Ф. Лосев не сделал.
Тем самым он впал в явное логическое противоречие: сначала он заявляет, что в
тексте “нет ничего, кроме однообразного утверждения фактов”, иными словами,
вообще нет никакой философии; затем же он утверждает, что автор текста хотел
какой-то тезис доказать, но не смог. Но А. Ф. Лосев не анализирует
общефилософские взгляды софистов именно потому, что он заранее уверен: таких
взглядов у них нет. В той же книге он заявляет: “У софистов отсутствовали чисто
теоретические интересы... Софистика – это очень умное и утонченное шарлатанство”
[33, с. 32, 45].
Одно из двух: либо у софистов “нет ничего серьезного”, а значит, они – вообще не
философы в общепринятом смысле этого слова, либо они – философы, а значит, у них
были определенные взгляды по различным проблемам. О социальных и этических
взглядах софистов написано достаточно. Главный вопрос здесь: была ли у софистов
своя собственная философская позиция по онтологической (и следующей из нее
гносеологической) проблематике? По мнению автора, нельзя считать серьезной и
вообще как-либо оценивать критику общефилософских взглядов софистов, если не
достигнута ясность в определении сущности этих взглядов, хотя бы в определении
релятивистской онтологической системы того же Протагора. – Этого не сделано до
сих пор. – Следовательно, вся философская критика софистов – беспредметна.
Чтобы критиковать, надо точно знать, что именно критикуешь. Необходима
реконструкция онтологической системы софистов. Вообще, релятивистская
онтологическая система софистов, прежде всего Протагора и Горгия, заслуживает
самого пристального внимания. Ведь если исходить из социально-типологической
оценки этих мыслителей как наших современников, то теоретически возможна такая
историческая ситуация, когда мы еще не оценили их по достоинству, иначе говоря,
“не доросли” до софистов. Но это уже – отдельная тема.
Вернуться к оглавлению
Рассоха И.Н. Апология софистов. Релятивизм как онтологическая система.
Харьков. 2007.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.
Здесь читайте:
Философы, любители мудрости
(биографический указатель).
Русская
национальная философия в трудах ее создателей
(сборник произведений).
"Философская культура" №1.
"Философская культура" №2.
"Философская культура" №3.
|
