   |
| |
 |
Лидия СЫЧЕВА |
2003 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
XPOHOCНОВОСТИ ДОМЕНАГОСТЕВАЯ КНИГАБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫКАРТА САЙТА |
ПРОЩАНИЕ С ОКУДЖАВОЙБулат Окуджава один из самых популярных литераторов нашего времени. Бард, стихотворец, романист, эссеист, букеровский лауреат, общественный деятель, шестидесятник, "совесть нации" - имя его на слуху уже несколько десятков лет. В своем небольшом исследовании я остановлюсь на стихах Булата Шалвовича. Он писал их на протяжении всей своей творческой жизни и посмертное президентское признание в виде указа, а также "увековечивание памяти" получил как поэт. Исходным материалом для этой работы послужили сборники стихов, не пострадавшие от цензурных преследований. Это "Избранное" 1989 года (издательство "Московский рабочий") и "Милости судьбы" 1993 года того же издательства. Все цитаты из названных книг. Источники вдохновения Если читать Окуджаву, то становится понятным, почему он стал поэтом. Огромное, ошеломляющее впечатление на него оказала война. Этой теме посвящена едва ли не треть всех его стихов. Война осталась самым потрясающим событием в его жизни. Окуджава - навсегда напуган войной, навсегда удивлен тем, что выжил. Основой для появления поэтических состояний у него, думаю, был страх. И чем дальше боец Окуджава отходил от передовой, тем больше этот страх романтизировался, рядился в одежды какой-то другой, сказочно-"королевской" несуществующей армии. Но до конца своей жизни поэт опасался погибнуть безвестно, незаметно, негромко, "в бою на передовой", где до его драгоценной индивидуальности в данный момент никому нет никакого дела. Обратимся к примерам.
Никакого геройства в процитированных строчках нет, да и возможно ли оно, если человек впервые на войне?! (Стихотворение называется "Первый день на передовой".) Но и во второй, и в третий, и в последующие дни страх так и не преодолен - мальчик не превращается в мужчину:
Временами прорывается, правда, нечто почти патриотическое: "как я счастлив за землю мою умереть!", но тремя строками ниже следует оговорка:
Понятное дело, что в стихах фронтовика нет ничего от вечнх истин, вроде "положи живот за други своя". Есть только радость спасенного:
Конечно, можно жить и так, и никто не осудит. Но на ум невольно приходит Твардовский: "Я знаю, никакой моей вины,// В том, что другие не пришли с войны..."и думаешь: какая разница между двумя поэтическими мирами! Пропасть! Еще я вспоминаю Зою Космодемьянскую и тысячи других мученников войны. Вся война для Окуджавы заключается во внутренностях фронтовой шинели. Вот такая геополитика. Но продолжим наши иллюстрации. Годы идут, а мотив все тот же, только вариации разнятся:
Далее следует благородная мотивация: "я т а м не сгорел", чтобы выкрикнуть з д е с ь, дорогая, про то, что другой не успел (разрядка автора - Л.С.). Но напрасно мы будем искать в военных (да и в прочих) стихах Окуджавы что-нибудь о других. Все о себе! О счастье личного спасения. Лишь стихотворения "Король" и "А мы с тобой, брат, из пехоты..." можно отнести к абстрактно-гуманистическим. Все остальное - конкретно-эгоистическое:
Глагол "уцелеть" здесь стоит до глагола "победить" не из формально-логического принципа (не уцелеешь - не победишь), но как видно из всего литературного контекста творчества Окуджавы, по очередности приоритетов, главных для автора ценностей. Главное - не победить. Уцелеть. В стихотворении "Воспоминание о Дне победы" автор пытается понятия уцелеть-победить примирить, но получается это у него не лучшим образом:
Зададимся вопросами: откуда такой животный страх и откуда такая малодушная радость? Страх ли это "генетический", идущий еще из детства (родители были репрессированы), или страх - результат собственного духовного развития? Лично я склоняюсь к последнему варианту. Но как бы то ни было, человек либо должен найти выход из тупика, либо обмануться какой-то временной отдушиной, превратив ее в величину постоянную, своего рода духовную компенсацию. Для Окуджавы таким противовесом страху, "маленьким бомбоубежищем" стал Арбат. Арбат, его дворы, переулки - тема многих песен и стихов поэта. Но это вовсе не воспевание "малой родины", как может показаться на первый взгляд, поскольку ни малой, ни большой, никакой другой родины вообще у Окуджавы, похоже, нет. В его стихах невозможно найти мотивы родной земли, Руси или России. Несколько большее тяготение, чем к другим странам, у поэта к Польше:
И еще:
Всерьез все это воспринимать не стоит - стихи не более, чем благодарный отчет за загранкомандировку. Вернемся на Арбат. Затянувшееся арбатство поэта - сладкие сумерки инфантилизма. Здесь тепло, уютно, местечково, здесь можно вить стихи - романтические гамаки - и укачиваться ими бессчетно. Безопасна коробочка арбатского двора, где нет угрозы внезапной трагической смерти, где можно надежно спрятаться от злой и некрасивой жизни. Вышел на улицу - испугался, зашел домой - успокоился. Такова амплитуда его творческих раскачиваний, таковы источники вдохновений поэта. Кто я? Мне кажется, что любой поэт задает себе этот вопрос. Ответы - в стихах, в образной системе, в самоощущении. Окуджава ощущает себя не маленьким человеком, каким-нибудь Акакием Акакиевичем, а очень маленьким насекомым. Например, муравьем:
Или сверчком:
В другом стихотворении - совсем прямо ("Полдень в деревне"):
Что на все это сказать? Конечно, у Творца в природе нет ничего лишнего, и всякое живое существо достойно, так сказать, уважения. Не всем поэтам суждено быть такими слонами внешне, как Маяковский, и такими же ласковыми щенками в душе. Но вся эта мирмекология, энтомология и колеоптерология... Что же это за поэзия такая?! Поэты - полубоги, титаны, двигающие стихиями! Не могут они всю жизнь воплощаться в букашек! Почему так? Букашке, кузнечику, муравью, маленькому существу легче уцелеть. Страх превращает человека в холоднокровное. Военный страх Окуджавы был так силен, что на воспевание своего чудесного спасения у поэта ушли все силы. Никакой энергетики и просто сильных чувств нет даже в стихах о репрессированных родителях. Обратимся к самому трагическому их них:
Орел - образ, который в русской поэзии окрашен, в основном, положительно. Окуджава, сам того не желая, сделал Сталину комплимент. Но посмотрим, как еще более контрастно оттеняется образ самого автора: кто он, по сравнению даже не с орлом, а всего лишь с его тенью? Вот-вот... Сила поэту ведь нужна не для самолюбования, не для молодчества. Для чего-то другого, очень красивого. Для борьбы с тем же злом, например. А кузнечика, даже если его увеличить во много раз, не львом же он станет? Саранчой... Лирика. О любви. Стихов о любви у Булата Окуджавы с одной стороны вроде бы и много, с другой - нет совсем. Разгадка парадокса кроется в отношении поэта к женщине. Выше мы уже говорили об "энтомологическом" мире поэта. И вдруг к нему, к т а к о м у, является женщина. Поэт не скрывает своего изумления:
Но дальше этого "да неужели?" дело не пошло. Остается гадать: то ли "ваше величество" была из того же мира муравьев и кузнечиков, что и сам поэт, и любовь их стала мимикрической, незаметной для чувств читателя; то ли женщина явилась настоящая, но ничего о ней живого автор сказать не смог. В стихах этих нет никакой телесности, ничего настоящего, все бумажное, "литературное", воображаемое, двадцатая копия с блоковских стихов о Прекрасной Даме. И это понятно - ведь для того, чтобы что-то верное - плохое или хорошее - сказать о женщине, нужно, как минимум, самому быть мужчиной. Поэту же в данном случае хочется как можно дольше - до конца жизни - оставаться юношей, бумажным либо оловянным солдатиком. Он жаждет скорее сыновей, чем какой-то иной любви. Отсюда - мнимая идеальность отношения к женщине.. Христианские мотивы В стихах Булата Окуджавы мы довольно часто можем встретить обращения к Богу. Но религиозность у поэта весьма своеобразна, а о православии вообще, по-моему, речи нет. Обратимся к известному стихотворению "Молитва":
Рефрен "И не забудь про меня" сопровождает почти каждую строфу стихотворения. Подобные наказы Всевышнему не в традициях отечественной поэзии. Вспомним Лермонтова: "Не за свою молю душу пустынную,// За душу странника в свете безродного". Отношения по принципу "ты - мне, я - тебе" в традициях протестантизма. Интересен и подбор "благ": "голова", "конь", "деньги" - материальное явно перевешивает духовное, что опять же в западных, а не в отечественных традициях. Впрочем, Окуджава не чуждался и некоторых "восточных" кренов (см., например, стихотворение "Божественная суббота, или стихи о том, как нам с Зиновием Гердтом в одну из суббот не было куда торопиться"). Читая Окуджаву, убеждаешься, что для исповедывания христианства сегодня нужна такая же храбрость, как и в первые столетия нашей эры. Казалось бы, чего бояться - на кострах не жгут, на крестах не распинают. Но оказывается, для того, чтобы поверить тоже нужно мужество. А иначе:
Но если человек, поэт, страшится решить для себя один из основных вопросов бытия, то жизнь его становится во многом суетной, ложной, ненастоящей. Вспомним стихотворение "Полночный троллейбус":
Вот уровень страданий - покатался на троллейбусе и все прошло. И храма никакого не надо... Удача и удовольствие Часто говорят, что идеология "шестидесятников" вызревала на тесных московских кухнях. Булат Окуджава, безусловно, поэт "кухонный". Не только потому, что песням его необходима камерность, небольшое пространство, но и потому, что читать его нужно только после хорошего обеда. Избегая всячески натурализма и жизненности в изображении женщин, в теме продовольственной поэт являет себя истинным живописцем. Но если, допустим, Дюма-отец, сибаритствуя, все-таки разводил кулинарию и мушкетеров, то у Окуджавы идеалист-романтик-гитарист-трубач-барабанщик-скрипач и еда - неразделимы. Читатель может многое узнать об экзотических блюдах: Храмули - серая рыбка с белым брюшком. А хвост у нее, как у кильки, а нос - пирожком. .............................................. Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши, как будто беседуют с ней о спасенье души. О приспособлениях для жарки мяса: А тот мангал, словно пес - на запах орехов, зелени, бастурмы, качаясь, шел на железных лапах к столу, за которым сидели мы. О самом мясе: Рожденье бифштекса - само волшебство. Брильянтовых капель без счета. А эта, которая жарит его, похожа на рыжего черта. Или о плове: Сочиняет плов Марзлум из баранины и риса. Жир бурлит, вода клокочет, пламя пышет в камельке. Интересно, что в какой бы стороне поэт не оказался, в стихотворную характеристику местности он неизменно включает качество питания. "Август в Латвии": Булочки с тмином. Латышский язык... О Париже - стихотворение "Таможенное": ...там все к твоим услугам от песен до метро, от мяса и вина до авокадо. ..................................... И вот они бастуют, шумят, а между тем им всем хватает молока и мяса. Израиль: Тель-авивские харчевни, забегаловок уют, где и днем, и в час вечерний хумус с перцем подают. Кельн: ...и дух круасанов из булочной привычен, дразнящ и здоров. А вот и шок от благополучной Америки: Мои арбатские привычки к пустому хлебу и водичке Здесь обрывают тормоза, когда витрины бьют в глаза. Удар - и вой в пустом желудке, не слишком явственный, но жуткий, людей пугающий окрест. Впрочем, дома, оказывается, не так уж и плохо: Сперва с аппетитом отличным съедаю нехитрый обед и в пику безумцам столичным ныряю под клетчатый плед, а после в порыве сердечном, пока за глазами черно, меж вечным и меж быстротечным ищу золотое зерно. Вот и весь секрет творческой удачи - поел, поспал и создал "нетленное". Как тут не поверить, что писательское дело - одно удовольствие! Цитировать в этом же духе Окуджаву можно бессчетно. Конечно, бифштекс или "поджаренная корочка" вполне могут стать объектами для поэзии. Дело не в этом, а в удельном весе "продовольственной" темы в творчестве Булата Шалвовича. Она довлеет над читательским сознанием, ненавязчиво внушая мысль о том, что поэзия есть нечто средне материальное, находящееся между послеобеденным сном и сытным ужином. Да, поэзия - это жизнь. Но не рядовая, травяная, "абы какая", сама себя оправдывающая, маленькая жизнь маленького насекомого. Поэзия - это сверхжизнь. Поэзия - это подвиг. Вот почему мы так восхищаемся поэтическим словом, его запредельной недосягаемостью, вот почему настоящий поэт при жизни - легенда, а после смерти - тайна, которую под силу разгадать только новому поэту. Стихи - живые, кровоточащие, страдающие, летящие. Стихи - это не смысловая болтанка, вроде: Что грехи? Остаются стихи, продолжают бесчинства по свету, не прося снисхожденья... Да когда бы и вправду грехи, а грехов-то ведь нету, есть просто движенье. "Да когда бы и вправду стихи"... Всюду самоутешение, ложь. Да ведь это несчастье - так жить! Несамостоятельность Окуджава - одной ногой в прошлом веке. "Александр Сергеевич", "Грибоедов в Цинандали" (одно из лучших стихотворений), "Песенка кавалергарда", "Лунин в Забайкалье", "Нужны ли гусару сомненья" - лишь несколько названий, которые говорят сами за себя. Со стихами "девятнадцатого века" органично смыкаются произведения, посвященные мифическому, несуществующему королевству: "Старый король", "Ночной разговор", "Старинная солдатская песня", "Дерзость, или Разговор перед боем" и др. Казалось бы, все хорошо. Похвальный интерес к прошлому Отечества. Завидное свободолюбие - этакий диссидентский монархизм. Но если присмотреться внимательнее, то мы увидим, что все эти чувства - поддельные, искусственные, картонные, игрушечные. Юнкера, гусары, защита Родины - все лжемужественность, все подвиги, которые поэт совершает в своем воображении до настоящей войны, в которой ему пришлось поучаствовать. Кавалергардские времена благословенны, тогда легко было стать героем. Сейчас - дело другое, грязное и кровавое. Романтизм Окуджавы - лишь домашняя поэтизация того времени, побег от действительности (если Арбат - убежище пространственное, то XIX век - временное). Это не безумный, безнадежный, преобразующий мир романтизм Пушкина, Лермонтова или Горького. Это - лжеромантизм, убаюкивание взрослых дядей, продление их несамостоятельности волевой и несостоятельности творческой. У поэта есть стихотворение "Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину": На фоне Пушкина снимается семейство. Фотограф щелкает, и птичка вылетает. Фотограф щелкает, но вот что интересно: на фоне Пушкина! И птичка вылетает. Окуджава весь - на фоне Пушкина. Только успевает щелкать затвором. Он счастлив тем, что есть Пушкин - гигантская поэтическая фигура, но радуется этому уж больно потребительски. Сколько на его фоне не щелкай, от гения не убудет. Но каждый поэт должен идти вперед, вперед, какова бы ни была ширина его "поэтического шага", его одаренность, его возможности; идти вперед, а не паразитировать в складках одежды классика. Иначе это не поэт, а опять же какое-то насекомое.... Институт посвящений Хлебникова часто называют "поэтом для поэтов", а Шергина - писателем для писателей. Булат Окуджава тоже "поэт для поэтов", но не в возвышенном смысле, а в альбомно-бытовом. Читая его сборники, создается впечатление, что большинство стихов было написано с целью их кому-то посвятить. Перевес в альбомность, местечковость, видимо, с одной стороны, должен был продемонстрировать свободу автора от поэтических законов; с другой - замаскировать бросающийся в глаза индивидуализм и эгоизм стихов, и, наконец, с третьей, обозначить для рядового читателя замкнутый круг "посвященных в элиту". При таком подходе Окуджава невольно ставит знак равенства между собой и лицами, которым посвящает стихи. Получается, опять же, какой-то "мир насекомых" - "ну, чем тебе потрафить, мой кузнечик?" - обращается, например, Окуджава к Юлию Киму. Если исключить женщин, то в мире поэта, в его орбите окажутся: Б. Федоров, Е. Рейн, С.П. Щипачев, Ю. Васильев, С. Рассадин, Ю. Левитанский, С. Чиковани, М. Хуциев, Ю. Домбровский, Кайсын Кулиев, Ю. Никулин, Анатолий Рыбаков, А. Цибулевский, К. Ваншенкин, В. Аксенов, Ю. Трифонов, О. Чухонцев, Арсений Тарковский, Н. Эйдельман, Вл. Соколов, Ю. Давыдов, А. Володин, Ф. Искандер, В. Фогельсон, А. Кушнер, А. Жигулин, Ю. Даниэль, Ю. Карякин, Б. Сарнов, М. Козаков, Б. Биргер, Вл. Заманский, В. Войнович, А. Приставкин, В. Никулин, Л. Лосев, Лен Карпинский, Н. Коржавин, Л. Люмкинсон, Б. Слуцкий и др. "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, каковы твои политические симпатии и антипатии". Злоба дня Известно, что политика и публицистика стихи портят. До самых последних лет перестроечной вседозволенности Окуджава в этом смысле был поэтически безмолвен или до такой степени робок, что его обличения тоталитаризма совершенно не чувствовались. Но вот пришла свобода. Для Окуджавы она стала временем уничтожения даже небольшой поэтической индивидуальности, которая была ему присуща, временем самопародии. Рассмотрим небольшое стихотворение "Сладкое время, глядишь, обернется копейкою...", посвященное Рахели (еврейской девушке, которая служит в армии Израиля на момент ее встречи с поэтом). Как ты стоишь... как приклада рукою касаешься! В темно-зеленую курточку облачена... Знать, неспроста предо мною возникли, хозяюшка, те фронтовые, иные, м о и времена. (Разрядка автора - Л.С.) Может быть, наша судьба, как расхожие денежки, что на ладонях чужих обреченно дрожат... Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки! Выбора нет!.. Постарайтесь вернуться назад! Даже если не вдаваться в идеологическую подоплеку написанного (этично ли сравнивать Великую Отечественную войну и конфликт между Израилем и арабами?), то из текста явствует, что поэт пошел по пути самоцитирования известных и старых своих стихов "До свидания, мальчики!" Но такой прием привел не к трагическому, а к комическому эффекту, т.е. к самопародии. И еще одна строфа тех же лет: Вы говорите про Ливан... Да что уж тот Ливан, ей-Богу! Не дал бы Бог, чтобы Иван на танке проложил дорогу. Автор и Иван - по разные стороны передовой. Иван - враг, хотя его намерения поэту толком неизвестны: "когда на танке он приедет, кто знает, что ему приспичит". Возникает вопрос: как можно было прожить среди "иванов" столько лет и не узнать их чувств, стремлений, души? Как можно не любить народ, среди которого ты живешь?! Как можно вообще какой-то народ ненавидеть? "Как ты стоишь... как приклада рукою касаешься! В темно-зеленую курточку облачена...", - это ведь с любовью написано! Читаешь, читаешь эту "политику", и становится то грустно, то смешно. Вот две строфы из посвящения Кириллу Померанцеву: Как хорошо, что Зворыкин уехал и телевиденье там изобрел! Если бы он из страны не уехал, он бы, как все, на Голгофу взошел. И не сидели бы мы у экранов, и не пытались бы время понять, и откровения прежних обманов были бы нам недоступны опять. Стихи эти очень напоминают современное телевидение: тот же "прямой эфир", сорность речи, мелкая мыслительная суета и полная убежденность в том, что вершится великое дело. А все - мимо сердца. Итог Поэтическое кредо Булата Окуджавы сформулировано им самим в стихотворении "Душевный разговор с сыном". Мой сын, твой отец - лежебока и плут из самых на этом веку. Ему не знакомы ни молот, ни плуг, я в этом поклясться могу. ............................... Не словом трибуна, не тяжкой киркой на благо родимой страны - он все норовит заработать строкой тебе и себе на штаны. ............................... Он, может, и рад бы достойней прожить (далече его занесло), но можно рубаху и паспорт сменить, да поздно менять ремесло. Если трезво и спокойно прочитать приведенные строки, то просто жутко становится - ничего себе, "совесть нации"! Во-первых, бездельник. Во-вторых, ремесленник самого мелкого пошиба. В-третьих, рвач какой-то - "достойней прожить", значит "заработать на штаны". В-четвертых, окружающих терпит только потому, что поздно менять ремесло", а то бы давно "паспорт сменил". О каком же тут призвании, вдохновении, служении, чести, любви можно говорить?! "Фотограф щелкает, и птичка вылетает!" Любители творчества Булата Шалвовича могут пожать плечами и сказать: ну и что? Это же самоирония... Не соглашусь. Окуджава никогда не боялся писать о себе честно. Да и соврать в слове, особенно поэту - невозможно. Один из секретов его популярности в том, что подавляющее большинство нашей интеллигенции (или, если быть точнее, людей умственного труда) совершенно дезориентированы в нравственных ценностях и ценностях искусства. Для тех, кто "делал" Окуджаву, может, он действительно - выдающийся поэт. Но чтобы подобное утверждать, надо либо вовсе не знать, либо не воспринимать всю отечественную поэтическую традицию, начиная все от того же несчастного Пушкина, на чьем фоне все снимается и снимается “семейство” современного литагитпропа. В искусстве нет никакого плюрализма и вкусовщины: вам может нравиться то, мне это... Так не бывает в поэзии (прозе, музыке, живописи, журналистике, изготовлении горшков...). Есть подлинное и есть мнимое. Есть день и ночь, добро и зло, тьма и солнце. Никто не отрицает сумерек и помутнений сознания, но все-таки норма - это здоровый человек, который в состоянии не только бояться (чего угодно), но и преодолевать страх. Есть критерий истины - преодоление, красота. Мир будет существовать до тех пор, пока будут жить люди, приумножающие красоту, и те, кто способны ее оценить, принять и спасти. Но похоже, что делать и то, и другое становится все труднее. Мне неприятно было браться за эту работу, потому что я не люблю обижать произведения умерших авторов. Я вообще никого не люблю обижать. Но я хочу справедливости. И если сто газет день за днем твердят о "совести нации", великом поэте и гуманисте, почему я должна молчать? Жизнь - даже поколений - очень коротка. Люди должны знать о самых лучших своих поэтах, а не путаться в каких-то нескладухах. Худшее из рабств и несчастий - не знать свободного красивого родного слова. Москва, 1998
Содержание:
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
редактор Вячеслав Румянцев |
