Ирина ЛАНГУЕВА-РЕПЬЕВА

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

КАРТА САЙТА

НОВЫЙ - СТАРЫЙ РЕАЛИЗМ?

Недавно открыла я газету «День литературы» - приложение к прохановскому «Завтра». Внимание привлекло интервью Владимира Бондаренко с молодым писателем Сергеем Шаргуновым. И не потому, что мне знаком этот молодой автор. Никогда до того не читала его прозу, а точнее - повесть «Ура!», которая, говорит Владимир Бондаренко, наделал где-то много шума. Это новое имя стало мне интересна, потому что известный критик представил Сергея Шаргунова и как «сына известного священника», и как зачинателя литературного течения «нового реализма». Выяснилось, что Шаргунов - ещё и автор «Манифеста» этого самого обновленного реализма.

Но где собирается «направление», там всегда ожидаешь услышать свежую мысль. Да не одну! Разумеется, интересно стало узнать о принципах, на которых собирается строиться это течение. Ведь вполне могло оказаться, что перед нами новый Толстой, Чехов, Куприн или Достоевский. Что умная голова Шаргунова носит в себе литературу нашего общего будущего.

Почти что сразу Сергей заявил, что «он изначально как бы представляет собой либеральную прослойку в молодой литературе». Что его неприятно волнует тот факт, что едва он связался с радикальной газетой «День литературы», как тут же в «Коммерсанте» на это - негодующий отклик. Обеспокоился и телеканал «Культура» - тут же прибежали к великому Сергею корреспонденты, да «стали попрекать: как вы связались с ними». «Уверен, что и наша беседа вызовет нарекания», - сразу оговаривает молодой писатель. Стало быть, Сергей не только КАК БЫ представляет собой «либеральную прослойку», а тесно связан с нею душевно, некими даже моральными обязательствами - «не соваться к радикалам». А то, дескать, смотри, обеспокоимся этим.

Но вот вопрос: к каким таким либералам жмётся наш Сережа? Мне кажется, что такого понятия как «русский либерализм» сегодня в России не существует.

Да и в прошлом русский народ никогда либералов не любил. И когда они в феврале семнадцатого всё-таки пришли к власти путем нечестного, обманного свержения российской монархии, уже через полгода народ их с трона поскидывал. Так как при либералах, очень себя любивших, Россия не только не насытилась, как изначально романтически ей представлялось, но даже с голоду опухать начала.

Так что не знаю, не знаю, на каких русских либералов посматривает сегодня доверчиво молодой писатель Шаргунов. Широко обещая и либералам, и радикалам «склеить разбитое вдребезги общество».

Я, например, ни одного русского либерала в глаза не видела. Они сегодня всё больше не русского происхождения. Или же такого, что и не поймешь какого. Да они и сами вам не скажут, какой они национальности. На их взгляд, национальность - вообще лишняя деталь современной жизни. Об этом даже в паспорте теперь не пишут. Они просто люди. Да, но тогда зачем же к ним жаться, к таким бесцветным и неинтересным? А у них деньги! У них издательства. Вот и весь Сережин интерес к сильным мира сего.

Но разве не понятно ему, романтику, как он себя уважительно величает, что это всё деньги наворованные? Ну и что, КАК БЫ говорит нам упрямец Сережа, я всё равно хочу представить моим либералам «позитивный, наступательный проект спасения от хаоса». То есть спасти от хаоса тех, кто этот хаос сотворил, расплодил и тщательно лелеет? Неужели он действительно не понимает, что черта не перевоспитать? За его перевоспитание даже молиться-то Церковь не разрешает. Ибо Церковь никогда не страдала наивным благодушием только вчера родившихся птенцов.

Да -а - а, но сколько у либералов денег!... Когда увидишь, как эти деньги либералами бездарно ежедневно расходуются (наворованного не жалко!), поневоле голова заработает, как счетчик, даже у романтика. «А я б им смог дать совет, как эти деньги - да с пользой!..» Совет вы, Сережа, действительно дать можете. Да кто его, совета вашего послушается? Вот, опубликовали вы главу «Пидоры», добродушно посмеявшись над секс- меньшинствами, тоже, кстати, либералами вскормленными, - это я точно знаю. А потом сунулись в один либерал-клуб, ещё и улыбнуться никому там не успели, а на вас уже понесся «с пеной у рота», как вы рассказываете, один младопоэт, обозвал вас сволочью. За что? А не лезь ты к нам, братец, со своими советами, как нам жить! «Почувствовали натиск хаоса», по вашему признанию. Но светлой надежды не потеряли - «о слиянии каких-то либерально-патриотических начал с яростно-свободными, даже анархистскими». К последним относится, по вашим словам, Лимонов. Что ж, вы всё-таки не лишены здравого смысла. Потому что в принципе вполне можно свести в одном клубе того, кто с пеной у рта защищает либеральный гомосексуализм, и яростного анархиста Лимонова, воспевавшего в своих заграничных произведениях эти самые «секс-меньшинства». Хотя бы на одну ночь свести. А дальше пусть сами решают, что друг с другом делать.

А деньги, меж тем, сыплются золотым дождем. Либеральные деньги. Включаю, например, в один из новогодних дней один из первых каналов российского телевидения и вижу: собрались, за столиками. Певец Лещенко, киносценарист Инин, певица Лолита… и целый час травили старые и не смешные анекдоты. Да ещё за деньги! Нам бы такое счастье. И ведь настолько ленивы стали, что не дают себе труда очередную встречу нормально отрепетировать. Сразу лезут в прямой эфир. А чего стесняться? Что бы они в этот час ни сказали - уже за всё наперёд заплачено! А им, бедным, так было скучно в этот вечер, что они едва ни зевали во весь рот. Даже шуткам друг друга не радовались. И не было в их стареющих телах уже никакого молодого задора. Да и не за творческим вдохновением пришли они сюда. Сели за столики, чтобы «своего не упустить». Только финансовая ведомость их и вдохновляла. И больше чем уверена, что либералы, которые оплатили их визит на ТВ, даже не отругали их потом за дурно выполненную работу. Потому что и наш «русский» либерализм, едва зародился - на другой же день и вышел из творческого состояния, перейдя в состояние стагнации.

Либералам не качество искусства надо, а просто забить колышек на всем пространстве творческого эфира России - «Просьба не надоедать! Все места уже заняты». Ну, буквально как в гостинице для временно прописанных командировочных в советскую эпоху.

Спустя несколько дней нажимаю на кнопку канала «Культура» - на весь экран толстое, счастливое, волосатое, красное лицо ещё одного «русского» либерала. Рассказывает нам о двух дружных комиках советских времен. Кажется, о Мирове и Новицком. Хотя там ещё и фамилия какого-то Дарского в монологе мелькала. Дарский, оказывается, как узнала я из этой передачи, много лет жил по принципу «Ни дня без розыгрыша». Представляете, чем у человека голова была забита? Каждый день?! Действительно мыслитель! Однажды, например, подослал Дарский, чтобы встретить на вокзале Мирова, группу краснофлотцев на черной машине. Не знаю, как Мирова не хватил апоплексический удар, но зато Дарский смеялся!.. Потому что краснофлотцы, которыми Дарский, видимо, двигал как шахматными фигурами, привезли Мирова не к местной тюрьме, как тот ожидал, а к пивному ресторану.

И последовала мораль счастливого, краснощекого и волосатого «гения земли телевизионной»: вроде того, что Россия должна быть благодарна не Минину с Пожарским, а Мирову и Дарскому, потому что они всей своей жизнью и всем своим творчеством утверждали в нашем искусстве «легкий жанр». Вслед за этими словами ведущего потекли титры, и действительно зазвучало что-то очень легкое, бодряще одесское. Работа не уму и душе, а, разумеется, одним ногам.

Я рассказываю это только потому, что верю: нет, не приведет молодого, романтичного, русского писателя Шаргунова - к великим творческим прорывам - доверительное обнимание с артистами легкого жанра. С теми, кто в искусстве любого народа мира, как присосется к нему, так и начинает любить только один «легкий жанр». В него, и только в него, деньги свои вкладывает. Если мы присмотримся, например, к кинопроизводству Голливуда, то заметим, что лучшие, наиболее серьезные, фильмы в нём снимали кинорежиссеры - эмигранты. Да и собственно американского, национального кино, как многоводного, широкого делания сотен фильмов, в США нет.

Но я всё-таки полагаю, я надеюсь на то, что, повзрослев и возмужав умом и талантом, Сергей и сам поймет, что либералы, развалившие в нашей стране и на наших глазах не только сферу искусства, но и сельское хозяйство, промышленность, армию, - всего за полтора десятка лет! - не станут ни сегодня, ни завтра вкладывать деньги в то, что им лично на пользу не пойдет. И если они подмазывают «хорошего русского парня» Сергея Шаргунова, значит, они уже знают, как можно его «использовать».

Но на чём всё-таки строится «новый реализм»?

Да, к сожалению, всё на том же очернении нашего Отечества. Сергей может с этим не согласиться. Но как иначе я могу трактовать названные им темы настоящих и будущих художественных произведений: наркоманию, проституцию, войну в Чечне, «гулянки»? Впрочем, он и сам назвал всё это «адом современности». Не даром одна из его коллег по «новому реализму», «девочка Лимонова», Настя, окрестила свою повесть «Чума».

И сколько бы Сергей ни повторял, заклиная себя и господина Бондаренко: «Наступает наш новый период в литературе», «Остро выраженная экзистенция», - он себя же и выдает фразой: «Все пишут практически на одни и те же темы». Так чего же тогда нового в «новом реализме»? А… вот оно что - «серьезность»! Так нам объясняет Сергей: «Был постмодернистский период, связанный с крушением всех идеалов и статуй. Сегодня вновь появляется серьезность. Пусть связанная с дефицитом культуры, с варварством. Люди заново открывают для себя мир. Появляется потрясающая серьезность».

Здесь, что ни предложение, ярко выраженное, даже страстное, самолюбование. Во-первых, не вы, милые, впервые прибегаете к серьезности как к некому постулату реализма. Реализм, в отличие от «легкого жанра», всегда был серьезен, потому что жизнь всегда заключала в себе страдание, вечные вопросы; и реализм это добросовестно описывает. Поэтому и «Чума» давно написана, Альбером Камю. А у нас - Пушкиным.

Во-вторых, постмодернистский период, связанный с крушением «всех идеалов» коснулся в русской литературе далеко не всех. Некоторые своим идеалам не изменили. И таких не мало. А другие, изменив, давно раскаялись. Окончательно - аж десять лет назад, после расстрела Белого дома. И это тоже не новость. Так что и тут вы ничего обществу не открываете.

В третьих, как вы собираетесь делать серьезную литературу и не касаться в них вопросов политики? Вот, говорите вы Бондаренко: «Мы по-настоящему свободны от политических пристрастий…. Кто пишет хорошо, тот и побеждает». Это вообще детский лепет. Наивный и розовый. Ибо вся история человечества - политика то войн, то дипломатии. Или вы изолируете себя от России и прочего мира высокой стеной? Но тогда ваша литература будет выражать только одно ваше «самовыражение». И кому она тогда вообще будет нужна? Да, либералов, ваших друзей, наверняка устроит ваша самоизоляция от политики. Но, пожалуй, только их. А не тех русских и не русских россиян, которые являются сегодня вашими потенциальными читателями. Откровенная «чернуха» им уже надоела. Я точно это знаю. Потому что, в отличие от вас, езжу не по Европе, а по нашей стране и постоянно слышу о том, что телевизор люди теперь неделями не включают, а от «массовой литературы» у них скулы сводит. Так что теперь они с благодарностью возвращаются к русской и зарубежной классике - вполне серьезной.

И потом. Ваша особо выделенная «серьезность» предполагает юмор или философские раздумья? А философские раздумья, как показывает жизнь, обычно крутятся или вокруг политики, или вокруг религии. Перечитайте хотя бы «Войну и мир» Льва Толстого. Да и похоже, что «серьезность» - единственный принцип «нового реализма». Едва ли я ошибаюсь. Ведь вы не только от политики хотите отвернуться, но - и от «узкого» для вашей широкости православия.

Спрашиваете Владимира Бондаренко: «Надо ли входить в православный изоляционализм?» «Изоляционизм», позвольте, отчего? От вас? Ваших знакомых либералов? От господина Бондаренко или господина Гексогена? От Чубайса или сытого, счастливого и волосатого телеведущего? Ортодоксальное православие не может быть «изоляционизмом». Потому что оно - наша история, наша жизнь сегодня, наше мировоззрение, наша политика и наши надежды на будущее. Я до тридцати лет не была крещена и теперь, когда мне стало известно, чего я потеряла в эти первые мои тридцать лет, я скорблю. Собственно, только с прикосновением к этому богатому, щедрому и здоровому источнику - к православию, всё в моей голове и душе стало «на свои места». Открылся ясный, хотя и трудный, путь, мало не покажется, в вечность. Серьезное, требовательное отношение к себе и к литературе. Вне православия, вне Бога не может быть критериев оценки чего бы то ни было в России, ни в её прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. И шутить с православием, Богом могут ныне только несерьезные дети.

Если вы хотите подлинной и интересной другим «серьезности», почему же вы не хотите серьезного отношения к православию?

Вот вы говорите, что хотите написать о Чечне, собираетесь туда. Желаете побеседовать там не только с российскими солдатами, но и с чеченцами - то есть серьезно подойти к теме, выслушать разные стороны. Но с каких позиций вы собираетесь судить об этих страшных событиях? Неужели с либеральных? Или пацифистских? Или с обтекаемо гуманистских? В любом случае, думаю, вам придется коснуться вопросов веры. И вспомнить веру своих отцов, ибо сегодняшняя история России не с белого листа начинается, как и этот конфликт. А размытая мораль писателя, поверьте мне, нынешнему читателю не интересна, читатель нынче умнее иного писателя. Каким бы вечно пьяным дураком не изображало его телевидение. Читатели многократно жизнью биты в эти последние полтора десятка лет, они выжили, годами не получая зарплаты, не пришли в отчаяние, не покончили жизнь самоубийством - они прикипели к земле, и земля им не изменила. Следовательно, наши российские читатели получили прекрасное образование. Хотя и не обошлось без потерь - как на любой войне.

Недавно в нашу газету приезжали сельские учителя. И, представьте себе, не о зарплате они стали плакаться, да и вообще не плакались, хотя с лета не получали зарплату - их кормит огород; и только в январе их ожидал аванс в двести рублей. Они говорили о своих школах, о своей работе с оптимизмом и большим человеческим достоинством. Почти что весело. Это были очень красивые люди! Их жизнь рискованна и трудна, они живут ва-банк, не пережидая в блиндаже, что политические грозы пронесутся над их головами, не задев их. Для них жизнь - что на фронте, ибо вся Россия давно стала этим самым фронтом. Кто-то падает и умирает, а сильные ещё живут и движутся вперед. И что вы можете сказать этим молодым, средних лет, женщинам? Какое «новое слово»? Слово вне православия? Когда сама жизнь, все эти не прекращающиеся жизненные испытания не оставляют им иного выбора, как только уповать на Господа Бога. Возможно, они ещё не достаточно воцерковлены, не возвращены к этой традиции - раз в неделю посещать церковь. Но они молятся, когда им трудно. Они знают, к кому они могут обратиться, сегодня, когда многие люди стали волками. И всё это лишь даёт православному писателю надежду на миссионерство. И не среди чужих языков, а среди своих - «русскоговорящих». Это дорого.

Пока вы посещали Европу, мне довелось познакомиться с девушкой, которая, первая в мире, взялась за перевод на калмыкский язык Евангелия! Эта девушка - сама живая история! В Башкирии довелось заинтересовать православием Гоголя. В Пензе я подарила «Закон Божий» несчастной женщине, брошенной жене, матери ребенка - инвалида, затянутой по религиозной неграмотности в американскую секту. Мы с ней долго спорили, долго говорили, не смотря на то, что было поздно и мы устали. Но я знаю точно, что тот, в чей дом попадает такая книга, уже наполовину спасен. Знаю это по себе. Потому что шла к православию очень длинной дорогой - через интерес к «инопланетянам», к экстрасенсам, к протестантам.

Но у вас была другая дорога к Богу, короткая. Папа ведь - «известный священник». А короткая дорога не дает иногда возможности глубоко задуматься.

Не потому ли вы, я смотрю, метите в «бывалые православные»?

Владимир Бондаренко задает вам коварный вопрос: «Может быть, православное неофитство Алексея Шорохова и других молодых христианских литераторов, их такое дремучее, почти сектантское, фанатичное исполнение обрядов… связано с потрясающей серьезностью варваров?» Не вопрос, а Страшный Суд какой-то. С чего это Владимир Бондаренко причисляет нас, вместе с Шороховым, к сектантам? Может быть, он сам у них частенько бывает? Приметы сектантства знает?

Однако это не примета «изолюционизма» - в храм ходить и в таинствах православных участвовать. Да и с какой стати Бондаренко причисляет Шорохова к варварам? Варвары всегда были изначально язычниками. Православный человек не может быть в душе своей - христианке варваром.

И вы ему отвечаете: «Определенная связь с богослужением, с литургикой, конечно, была и у меня в детстве. Я прекрасно знаю всю православную традицию, даже прислуживал в детстве в алтаре, шёл впереди пасхального крестного хода с высокой свечой. Знаю множество молитв, - отчитываетесь вы перед «известным критиком». - Жития святых…» Действительно, бывалый! «Сейчас я далек от конфессиональной конкретики». И вы даже не замечаете, что сводите православие к чисто внешнему участию в обрядах, праздниках. А людей, которые искренно, но не с детства, а несколько позднее пришли к вере, ставите ниже себя. И… ниже Бондаренко, у которого, судя по его настроению, просто времени нет в церковь ходить. Такой занятой и важный. И потому ему надо обязательно оправдать свой не - интерес к собственной внутренней жизни - вашими «показаниями». Он словно испрашивает у вас разрешения вообще в храм больше не ходить. Зачем? Это ведь сектанство! «Мне сам сын известного священника это сказал!»

Но лучше всего вашу, пока ещё духовную несостоятельность выдает признание, что с отцом-священником у вас «сейчас разные позиции». Самое главное для вас, чтобы никто напрямую не связывал «те смелые публицистические заявления, те раскованные тексты, которые принадлежат мне, с отцом, строгим поборником нравственности». То есть фактически вы от отца с его нравственностью публично отрекаетесь. Учил он вас, учил, а толку мало. Отец-поборник нравственности, а вы - друг российских либералов. Разошлись по разные баррикады.

Но более того, вы пишете: «Мне не близка жреческая, фарисейская современная иерархия». Имеется в виду в Церкви. Вот так, походя, осудили «РПЦ», как некоторые любят её называть. И ведь не фамилии несколько священников называете, а приплели целую «иерархию». Но, видно, чтобы на будущее иметь право «склеивать разбитое в дребезги общество», тут же, оправдываясь, признаетесь: «Я обожаю монашеское пение…» Обожать можно пирожное, клубнику, а к монашеской коллективной молитве можно только примкнуть, если пустят. А дальше и вовсе сравниваете её с «крепким кагором»: «Я обожаю монашеское пение, подобное крепкому кагору». А если оно подобно шампанскому или пиву - не обожали бы? «… Люблю перезвон колоколов, соревнующихся с пташками»! Это какие же русские пташки, с какими голосовыми связками способны соревноваться со звоном многопудовых колоколов?! И ещё вы любите «…такое русское классическое, наверное, бунинское отношение к Православию»! Послушал бы вас, батюшка, преподаватель русской литературы в Московской Духовной Академии Михаил Михайлович Дунаев, написавший в своём шести томном учебнике, что вектор жизненных поисков Бунина был направлен не в верх, к Богу, а вниз, к греховной плоти человеческой! Что же в этом «классического», то есть нормального? Люблю Бунина, но ведь были Достоевский, Пушкин, Гоголь, Шмелев! Они, значит, менее классически относились к православию?

Но вы, вероятно, не лучший ученик Бунина; ибо он в эмиграции ходил в католические храмы и выходил из них совершенно потрясенным зрелищем чужой веры.

Вы же, блистательный ученик ваших друзей-либералов, говорите: «…ситуация чудовищная, и церковники пытаются утешить народ не теми словами»! Но позвольте… Даже Бунин в пылу кровавой гражданской войны не пытался завладеть вниманием Церкви и поучать её свысока, какими словами ей лучше всего разговаривать с бедствующей паствой. Богу - Богово, а кесарю - кесарево, как говориться. Не суди - и не судим будешь.

Я, например, не считаю, что священники с радиостанции «Радонеж» как-то непонятно и странно для меня выражаются. Всё, Слава Богу, в святоотеческой традиции. С соединением времен и поколений через Слово. А других священников мне и слушать не охота, нужды в них нет. В тех, кто появляется на одних тусовках с маститыми русскими либералами, и где, судя по всему, частенько бываете вы. Ведь кто у нас сегодня может позволить себе много путешествовать по Европе? Вроде вас, милостивый сударь. «Мы должны быть открыты», - говорите вы. Но кому открыты? Жизненному опыту Российского государства? Опыту Минина и Пожарского, которых, зримо и незримо, вёл на борьбу с польско-шведской интервенции сам Сергий Радонежский? Или всё-таки Европе, потому что вы её любите? Вы и тут ссылаетесь на авторитетное для вас мнение «либералов»: «Всё-таки европейские рамки для нас узки, и это сейчас понимают даже либералы». Понимаю, почему - сегодня узки! На весь мир губы раскатали. На глобализм расчеты имеют. С этих позиций: что нам Европа, и что Россия?..

Не даром Владимир Бондаренко называет вас «рисковым поколением». Рискуете - не потому пути пойти в жизни.

И вот теперь я хочу перейти к книге рассказов молодого московского писателя Лидии Сычёвой. Она не называет себя «новой реалисткой». Ведь от добра добро не ищут. И не смотря на то, что она не заявляла о своей невероятной серьезности, её рассказы серьезны, однако, не лишены юмора. Когда я прочла её первую книгу в первый раз, я сказала ей, что у неё не просто дар слова, а дар редкий - комический. И что я желаю ей со временем создать пьесу о современной нам жизни. Для театра Татьяны Дорониной, например. Что-то вроде «Старого Нового года» Михаила Рощина, - пьесы, которую ставлю не ниже гоголевского «Ревизора».

Но вот я второй раз взялась за её рассказы, а потом и в третий, и поняла, что в них собрались почти все приметы нашего времени. Как смогли они уместиться в столь небольшой по объёму книге? В этом «виноват» лаконизм Лидиного языка. Кроме того, она умеет видеть! Одной деталью, при чём нередко деталью комической, рисует главное в человеке. Так в рассказе «В кафе» обманутый муж повествует о своей молодой супруге: «Она пришла домой в три часа ночи, с трусами в руках!» Больше ничего, но портрет готов! Или - о непобедимом невзгодами характере русской деревенской женщины из рассказа «На огороде». Муж Татьяны Кречетовой опять напился, буянил. А что делала в это время Татьяна? Она, как он напился, спряталась в малине и нафаршировала там мясом перцы. Чтобы не терять времени даром. Да и удовольствие, хоть какое-нибудь, от жизни получить.

На мой взгляд, автор книги прекрасно овладела речью сельских русских людей Воронежской области, где она родилась и выросла. Думаю, что там она и нашла многих своих героев. Она почти не прибегает к вымыслу. Прибудет в отпуске в свою деревню и узнает все новости. Чего за год с односельчанами случилось. Лидия в своих рассказах больше слушает. То видишь её глаза, то уши. Изредка, кушая арбуз, подаст скупую, но точную реплику. Она отслеживает судьбы этих, видавшим многие беды, современных нам людей. Но не холодным разумом, а горячим неравнодушным сердцем. Она всех их пропускает через свою любящую душу. Душа её и объединяет в книге столь разные судьбы и характеры.

Это и дорого. Рассказы создавались не в Москве, в уютном городском кабинете. Они оттуда - из деревни. И, следовательно имеют характер документа. При богатстве, как я уже сказала, языка. У иного писателя читаешь о деревне наших дней, и едва не засыпаешь. Ну, что он там о ней?.. Да, мужики пьют, бабы скучные, дети скурили всё своё здоровье, молодые парни и девки уехали на заработки в город. Весь набор примет умирающей уже больше пяти десятков лет деревни. Но ведь когда читаешь о скучных и пассивных людях, которые ничего не предпринимают для своего спасения, и жалеть их не можешь. Умом понимаешь - погибают. А в душе: а как же иначе, если руки на груди сложили и на дно? Добровольная смерть. У Лиды нет в рассказах уныния. Она не скорбит, не ноет. Она трудится. Душой своей, и читатель - за ней.

Но как можно трудится душой писателю деревенщику сегодня? А самому быть оптимистом. Думать своей душой. «Что это за люди такие в моих рассказах? - спрашивает себя Лида. - И в каких отношениях я с ними нахожусь? А в каких отношениях они находятся друг с другом, с соседями своими, с государством?» Она изначально верит в то, что они непобедимы, непотопляемы, что они выкарабкаются. Да, кто-то сопьется и погибнет. Но в целом, их вытащит на свет их здравый смысл. Недокультуренные, со сломанными телевизорами, с разбитым подчас радио, они бьют лапками, как умеют, сбивая масло, чтобы выкарабкаться из горшка с молоком. Обречены? Как та лягушка из сказки. Могла бы утонуть да не хочет!

Здравый смысл, инстинкт жизни, остаточная благодать - эту их внутреннюю силу можно называть по-разному. Люди просто не хотят умирать.

Автор напоминает нам этими рассказами о «маленьких людях» России - этой вечной русской теме. Но она же убеждает нас: не одни старики живут ныне в деревне. Две трети школ нашей страны сельские. Значит, надежда на жизнь у деревни есть. А там, где живут дети, люди трудятся хотя бы не ради себя, а ради нет.

Да, это люди не государственные, не они делают политическую погоду в России. Но в общем-то и они. И к ним приходят раз в несколько лет с избирательной урной и просят у них «голоса». И опять: одни маленькие люди, те, что пьют и на себя рукой махнули, проголосуют за бутылку за кого угодно. Но это не все русские люди. Есть и другие. И, если государство перестало заботится о них, они о нём всё ещё думают. Это неунывающие люди.

Герой рассказа «Злоумышленники» - всё равно что Чеховский злоумышленник, отвинчивавший гайки на рельсах. Его можно обвинить в том, что он «отвинтил» от страны и свою собственную жизнь. Он сам по себе, железная дорога сама по себе. Можно и заплакать при этом. Как по покойнику. Но Лидия берет другой тон. Ведь то и дело умывающийся слезами писатель - сам довольно жалок. У такого, что ни герой - то смерть души. И показывается такими литераторами Россия как скопище мертвых душ. Однако мы это уже проходили. Довольно синхронно плакать со своими героями. Более того, я уверена, что плачущий и причитающий деревенский писатель - потому и плачет, что сам спивается. Он выше своих погибающих героев взойти в жизни не может, подняться. И плачет, следовательно, о себе самом, прежде всего. Проблема - это всегда наше отношение к ней.

Герои произведений Лидии Сычевой - «маленькие» люди, да. Но она не констатирует это. А начинает рассуждать, почему маленькие? Потому, что рядом с их родным домом нет Большого театра? Нет шоссейных дорог? Не это делает человека маленьким. А то, что он начинает жить только для себя.

Двое военных из рассказа «Два товарища» тем и производят удручающее впечатление, что живут исключительно для себя. Для себя можно жить и в городе, и в Москве. Здесь далеко не всё решает география. Вон, в монастырях монахи живут строго, скудно, в труде, за ворота не выходят без благословения настоятеля. Но молятся за всю Россию! Не теряют своего к ней причастия.

Нет, то и сближает героев «Предчувствия» с гоголевскими героями, жившими, кстати, не в деревне, а в столице, что они словно забыли о Родине, о её высоких интересах. По сути, «маленькие люди» сегодняшнего дня - осколки чего-то некогда большого и дружного, а теперь рухнувшего и разбившегося. Но и маленький осколок может играть роль большого. Наша жизнь - это наш ВЗГЛЯД на себя и общество. Это наше отношение к жизни.

Действительно «маленьким» вечно что-то мешает: то муж - пьяница, то отсутствие любви, то отсутствие денег, то развлечений. Не даром одна добрая бабушка, как бы подытоживая их судьбы в рассказе «Поезд», говорит: «Несчастные люди! Несчастная Россия». Трудно с нею не согласиться. Хотя эти «маленькие люди» не бездарны, не глупы, требовательны к жизни, замечают существование других людей рядом с собой; и даже умеют смешно и точно рассказать о себе и своих близких. Но что-то ещё в их жизни отсутствует, что дает ей смысл.

Хорошо иллюстрирует эту мысль рассказ «Предчувствие», давший название книге. Живут рядом в одном селе приехавшая на каникулы девушка, незамужняя художница, сравнившая себя с перезревшей вишней, небрежно рассыпанной на дороге, и молодой, трудолюбивый, честный и добрый парень, шофёр, от которого недавно ушла жена, уведя дочь.

У парня двухэтажный дом, ванная полнится огурцами с грядки - в общем, дом - полная чаша. Он почти предлагает себя в мужья «перезревшей вишне». Почему же он не нужен он ей? Почему оказался не нужен своей жене? Он доведён этими вопросами едва ли не до отчаяния. Потому что вопросы у него есть - ответов нет. Он ничего о себе не понимает! Совсем не понимает того, почему его, такого хорошего, бросили, и почему не хотят подобрать. Он греха в себе никакого не видит. А грех в нём есть - это грех внутренней слепоты, проистекающей от отсутствия связи с Богом.

В советские времена его, трудолюбивого, но скучного, живущего единственно ради ублажения живота своего, окрестили бы «мещанином». Тогда требовали от него участия в общественной работе. Это тоже создавало его причастие к жизни Родины. Но уже в начале перестройки был выброшен лозунг: «Обогащайтесь!» Ему разрешили быть мещанином. Он обрадовался, насажал огурцов, сколько хотел. А жизнь по-прежнему скучна. Потому что душа его бессознательно страдает, плачет о Боге, которого юноша не знает. Не потому не знает, что знать не хочет. А потому, что не привык к душе прислушиваться и принимать её в расчет. Традиция у него такая. Душа пытается взлететь, а он её к земле: «Думай об огурцах!» Собственно, Лидия и показывает нам этого парня в момент недоумения: почему он так несчастлив при своих вишнях и арбузах.

Это тоже примета нашего времени. Женщине бессознательно, инстинктивно, а, возможно, и всему нашему просыпающемуся от духовной смерти обществу, становится не нужен мужчина, молодой, добрый, ладный и красивый, порядочный даже… Но Бога не ведающий. Тема, открытая автором сборника рассказов.

Во времена повального атеизма отсутствие божеского и, значит, вечного в мужчине женщина могла бы не увидеть и не почувствовать. Просто было бы ей, возможно, по непонятной причине скучно с этим милым человеком, вот и всё. Но сегодня женщина не хочет даже войти в его дом и оплодотворить его своим присутствием. Сбегает и протестует. Как ни хватает её плачущий мужчина за подол платья. Это какой-то новый герой в современной реалистической литературе. Хотя бы и в рамках «старого» реализма.

Впрочем, жизнь героини этого рассказа - без мужа и детей - тоже не оплодотворена. И плохо от этого молодой умной и красивой женщине. Она замечает о своих картинах, что «без любви они не пишутся».

Очень интересное замечание! Любовь по Льву Толстому - главное деланье жизни, неспешное и притягательное для других людей. Мы притягиваем к себе других, только если мы любим их. Лидия любит своих героев, всех, и передает нам о них не то, что они гибнут. А то, что она их любит и желает спасти. Это источник внутренней энергии её натуры и её книги. Потому -то её и читаешь с жадностью, что упиться этой любовью к её маленькому человеку не можешь!

А вот героиня - художница не любит, ей некого любить, и жизнь её вместе с порывами к творчеству как бы оказывается брошенной на дороге вместе с перезревшими вишнями. Да и сама лирическая героиня, рассказчица, мечется в пространстве своих рассказов, задаёт разные вселенские вопросы: зачем творить, кому нужны мои книги, кому адресовать моё творчество…

Не новые вопросы. Но задача художника, на мой взгляд, связать ответы на эти вопросы, найденные в прошлом, и вопросы настоящего. Девятнадцатый и более ранние века и век двадцать первый. Лирический герой просто должен проложить к этим давним ответам на важнейшие вопросы свою личную дорогу. Если уж мы признали, что Бог всё-таки существует, и что мы живём на его поле, - надо на этом поле и потрудиться.

Это вовсе не новый реализм будет. А возвращение к традиции русской литературы. Ибо она богоискательская, по большей части.

Писатель, если он хочет создать что-то «программное», народное, значимое, не только для себя, но и для общества, на мой взгляд, должен не только с оптимизмом утверждать, что есть в нашем мире некая «высшая правда», ему необходимо получить сначала собственный опыт духовной жизни. Не душевной, как в двадцатом веке, а именно духовной. И не в виртуальности, умозрительно - за письменным столом, выпендрежно и самонадеянно «самовыражаясь», а в реальности. То есть в отношениях с другими реально существующими людьми, всем нашим обществом. Бог, Он ведь один - и для тех, кто живёт в деревне, и для тех, кто живёт в городе. Ото всех нас он требует одного и того же: сделай при жизни всё то, что поможет тебе войти в жизнь вечную. Это отнюдь не скучная тема. Сколько людей, столько и вариантов ответа на вопрос: как это сделать. И тот, кто читает сегодня о судьбах святых и просто праведников нашей современности, понимает: тут есть чему возрадоваться! Человек слаб, зато Бог силен!

Самые несчастные герои Лидии не ведают, вокруг какого центра им, осколкам, собраться. Раньше миллионы «маленьких» людей в СССР объединяли общие задачи и мечты, патриотизм. Их десятилетия могли разыскивать, чтобы вручить награду. Они имели возможность стать героями государственной жизни. Что может помочь молодым Лидиным героям сегодня? Только понимание, что помимо обывательской философии Скарлет О. Хаара, которой мы столь восхищались в начале перестройки: «выжить любой ценой», - существует жизнь души, жизнь борьбы с грехом и даже вечная жизнь.

В рассказе «Побег», очень хорошем рассказе, старушка говорит молодой писательнице: «Мой сын пишет эротику. А я ему: Лучше бы ты писал жития святых».

Её слова правильны, но звучат не убедительно. Невозможно в течение одного дня перейти от эротики к святым. Между этими двумя противоположными понятиями должна пролечь жизнь автора, полная духовных трудов.

Константин Леонтьев после двух десятилетий блуда раскаялся в прежнем образе жизни - во время болезни, от которой едва не умер. И захотел тотчас принять монашество. Год жил на Афоне! Но сами монахи отговорили его от поспешного пострижения. Перерождение, перестройка духа и души, телесной жизни - дело постепенное, говорили русские святые. Но, по сути, та старая женщина и автор рассказа правы: они указали вектор движения от плоти - вверх.

Кто может создать сегодня фигуры вроде князя Мышкина или Алеши Карамазова? И нарисовать бесов - наших современников? У Лидия Сычевой есть на то в будущем шансы. Потому что она из поколения молодых писателей, которые ведут трезвый образ жизни, в несомненной, душевной чистоте. Трезвость - ведь тоже понятие церковное.

Вообще, святых нет в рассказах Лиды, хотя её героиня - старушка и говорит своему сыну: «Посмотри! Вокруг тебя одни святые!» Но не было святых и в рассказах Чехова. Святые - они избранники не людей, а Бога. Не мы их «назначаем», не нам их судить.

А пока что вокруг героев рассказов не святые, а скорее страдальцы. Страдальцы, но не за веру свою, а в основном - от безверия. Люди с разорванным сознанием и душой, для которых счастье высшее заключается, прежде всего, в том, чтобы по выходным жена пекла пирожки, такие же, как пекла их мать. И таких людей в России пока что много. Хотя люди потихоньку и просыпаются. Понимают уже, что к чему. Их на мякине не проведешь - стреляные. Но ещё кое-кому, как герою рассказа «В старости», Петру Семёновичу, кажется, что, если он думает о вопросах вселенского масштаба, значит, он выжил из ума. Нет, он ненормален только с точки зрения автобусной кондукторши, потому что она мечтает лишь о земном и насущном - о прописке в городе и расширении жилплощади. А он - рвется душой повыше, туда, где простору для души больше.

В рассказе «Високосное небо» мама говорит дочери - художнице, что у неё работа плохая, хуже, чем у дворника. Почему? Дворник с людьми, а дочь?.. Вот он народный критерий «настоящего» - быть с людьми, писать для людей, не замыкаться в стенах кабинета. Идти к людям со своим Словом. Но не дурачить их им. Не лгать, не играть словами.

Матери кажется, что творческая работа - виртуальна. Да, есть сегодня коммерческая литература, забившая рынок, которая вообще никак не связана «с людьми», с родным нам и любимым реальным миром России. Но рассказы Лидии Сычёвой не такие. Они нужны. Потому что они показывают читателю, какой он есть сегодня, показывают точно, без лести, без приглаживания, но и без осуждения. Показывают с любовью. Потому что Лидия Сычёва пишет о своих героях тепло, с заботой, серьёзно, и тем самым уже утверждает, что эти люди маленькие ЕСТЬ! В реальности. Это её ответ СМИ, которые уже какой год доказывают нам обратное, что Россия, де, пространство пустое, на котором уже все спились. Что она побеждена и раздавлена. Что над ней можно лишь свысока смеяться. Дурачить её можно. Гипнотизировать с помощью газет и телевидения. Ведь не случайно в канун нового, 2003 года, журнал «Семь дней», сообщая о праздничных передачах, пересказал сюжет одной из них так. Не к Кремлевскому дворцу съездов, как было раньше, а именно к Останкинской телебашне торжественно съезжались на дорогих машинах эстрадные артисты. Первым делом - поклоняясь этому варианту Вавилонской башни.

Башне, по которой предки наших пародистов хотели забраться на небо, чтобы оскорбить тем самым Бога, давшего им жизнь. А в конце этой заметки говорилось, что артисты, собравшись вместе, кричали не что-нибудь, а: «Клево! Мы попали на ТВ!» Вот их заветное желание - царствовать посредством телевизора! Почти что как у Пушкина - лежа на боку. И какое им, в сущности, дело до тех, кто сидит по другую сторону «ящика»!

И Лидия Сычева как бы отвечает пародистам, любителям «легкого жанра»: «Россия спасется любовью!» Поэтому лучшим её рассказом я считаю последний в этом сборнике - «Снег».

… Сидят зимним днём в избе два одиноких старика, муж и жена, одетые не пойми во что, почти как Плюшкин, - по бедности своей. И о чём-то говорят. А говорить-то им вроде бы и не о чем. Потому что жизни у них по сегодняшнему времени никакой. Вот только занесут вездесущие иеговисты литературу о Христе почитать. Да и телевизор у них барахлит. И вдруг рождается из их мягкой и бестолковой брани оригинальная формула любви. Старик точит тяпку. Раньше недосуг было, всё в трудах, на колхозных полях. Бабе уже под семьдесят, а он ей «тяпку точит»! Но ведь, по сути, эта тяпка - его своеобразное признание любви к ней! И сразу, как придёт эта мысль в голову, эти добрые старые люди, с живым пока что сердце, становятся интересны читателю! Они любят!

А когда они выходят на свой дворик и любуются только что выпавшим снегом, их начинаешь ещё и любить! Потому что для них красота не умерла! Их внутренняя красота перекликается с внешней красотой природы и делает не только их собственную, но и нашу, читательскую, «скверную» жизнь вдруг и значительной, и не до конца прожитой, и полной смысла.

Если наши старики могут ещё радоваться тому, что по возрасту ближе к ним, нежели к нам, молодым, - красотою земли, в которую они скоро лягут, понимаешь: «Бог всё ещё с ними! Они им согреты! Он не покинул их»! И лаконизм этого, по-бунински короткого, рассказа радует: лаконизм писателя - это обещание его читателям, что им ещё далеко не всё сказано.

Содержание:

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

редактор Вячеслав Румянцев