Ирина ЛАНГУЕВА-РЕПЬЕВА

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

КАРТА САЙТА

Достоевский - писатель надежды

Не так давно известный критик русской литературы Игорь Петрович Золотусский, отвечая на мой вопрос: «На кого должна опираться литература завтрашнего дня?», сказал: «Конечно же, на Достоевского!» Я спросила: «Почему?» «Достоевский рассказал нам о человеке, который получил полную свободу и не знал, что с ней делать». Вот так же и мы сегодня. И в этом смысле мы вполне можем считать себя современниками Федора Михайловича. Можем вступить в диалог с ним.

Но что же было «такого» в Достоевском, что может пригодиться нам сегодня? Разговор тем более важен, что всё чаще раздаются голоса, призывающие Русскую Церковь канонизировать великого русского писателя, признав его праведником.

Ещё в 1996 году в Москве очень небольшим тиражом вышла замечательная книга «Достоевский в конце двадцатого века». Она составлена Кареном Степаняном и представляет собой 26 статей, собранных им фактически со всего мира. Наряду с российскими исследователями, здесь представлены работы иностранных литературоведов: из США, Японии, Англии, Дании. Так что абсолютно доказано мировое всевластие идей и художественных образов Достоевского.

Одна из авторов, Татьяна Горичева, рассуждает о том архетипе, который стал характерен для русской литературы, и который впервые появился в романах Федора Михайловича. Поклонение Христу униженному, кроткому, бессловесному. Ведь не случайно говорят о застенчивости русского человека. Неясно: то ли Христос породил этот тип личности, то ли сам народ наш - такое толкование Христа. Но посмотрите, как это перекликается с современным нам сетованием на социальную неактивность россиян! «Так и остается Россия страной великих, но не проявленных». Это тема и ныне злободневна. Ведь по-Достоевскому, проявлять себя - значит, в лучшем случае навязываться. В худшем - совершать насилие над другими. Бунт народный против властей светских означал и означает разрушение этого основного русского архетипа, порожденного одними из первых святых мучеников, Борисом и Глебом. Они - страстотерпцы, отказавшиеся «проявить себя» в сопротивлении совершаемому над ними насилию. Разве это не тема для современного романа?

Разве это не повод поговорить с народом о том, как лучше распорядиться своей свободой? Сложный вопрос. Но именно из него рождается на каторге один из важнейших постулатов Достоевского: «Смирение - это страшная сила». Отчего же именно смирение, а не бунт? В смирении проявляется доверие человека к Богу: «Как тебе будет угодно. А не как мне хочется». И тогда, по словам о. Иоанна Кронштатдтского: «Сила Божия в немощи человеческой совершается».

В том же романе Великий инквизитор говорит Христу: «Ты не хотел сойти с креста. Ты хотел свободной веры». Бунтовать, проявляя свою волю, для современного человека, привыкшего совершать революции, так же просто, как было просто Иисусу Христу сойти с креста на глазах у своих мучителей и толпы народа. Но Господь явил Своё чудо воскресения из Гроба в тиши раннего утра и несколькими днями позже. Ибо чудо, пишет Татьяна Горичева, имеет свойство - освобождать человека от свободы! Потому сделать чудо в состоянии и Антихрист. Антихрист воспользуется страхом людей быть свободными. Ведь и бунтовщики боятся и ищут для себя организатора бунта, вожака. Как боятся они и оставаться «непроявленными», жить в глубокой провинции, в полной безвестности, в отрыве от некого территориального центра, способного дать «смысл» их жизни. И если этим организующим смысл и культуру, духовную жизнь человека центром не становится Сам смиренный Господь, появляется в вожаках Антихрист. И тогда вместо скромной и по-своему героической «непроявленности», приходит к человеку смерть. Смерть духа, души и тела. Дух умирает первым.

А думали ли вы над тем, что в образе Алеши Карамазова Достоевский предсказал современную нам жизнь России? Когда умерший старец Зосима «провонял», то есть чудо святости не было явлено собравшимся в монастыре людям, Алеша временно отпал от веры. Он ведь был свободен. Но, пройдя испытание свободой от Самого Бога, он вернулся к Нему окрепшим воином Христовым! Чудо может породить веру, но и вера может породить чудо. Разве и это не тема для современной литературы?

Бунт осужден Достоевским во всех его видах. И в виде самоубийства, и на примере Раскольникова, и Ставрогина, и Верховенского. Потому что бунт - одно из проявлений страстей человеческих. Рене Жирар в книге «Ложь романтизма» показал, что страсти не соединяют людей даже в любви. Она нечто третье между двумя. Задача же современной нам литературы - объединять Отечество. Страсти забирают у человека всю его энергию. И «встречи любящих не происходит». Именно в страстности своей люди менее всего свободны. По-гречески «грех» - непопадание в цель. Если спроецировать эту мысль на судьбу России: где разгул страстей, разгул силы, игры на жизнь - там недостижение цели. И это тоже - тема для художественного произведения.

Но Достоевский в наследство оставил нам ещё и идею жертвенности. Скорее всего, он рассуждал так: ведь не может, в конце концов, человек всю-то жизнь себя не проявлять. Когда-нибудь да захочет проявить. Но тогда в чем? «В жертвенности». Поразительная мысль! Мир и человек обретают реальность только через свою жертвенность. Но более того, Татьяна Горичева замечает, что жертва - это ВОССТАНОВЛЕНИЕ существования. Мол, не было, не было человека, казался он всем и самому себе пылинкой на земле, и вдруг, как библейская вдова, пришёл в храм и положил в ящик свои две лепты. Жертва. А это, значит, отнять у себя, бедного, и отдать другому своё последнее. Своего рода страдание. Страдание - повсеместное, страдание ради Бога и ради другого человека только и может нас всех объединить, предлагает нам Достоевский. Какой высокий смысл жизни! И какой отклик в других народах! Миусов говорит об Алеше Карамазове: это единственный человек в мире, которого можно оставить одного на улице неизвестного города и к которому тотчас кто-нибудь подойдет и предложит помощь и деньги. В лучших людях нашей человеческой вселенной именно эта внутренняя сила, показанная Достоевским, привлекла к его героям внимание иностранцев. Они замирали и смотрели на это «диво русское»: что-то будет. А за этим юродством стояла Истина. По-русски понимаемая свобода. Не демократическая - гражданская, а внутренняя духовная. Именно «пьяненькие», шуты и приживалы в произведениях Достоевского, пишет Татьяна Горичева, истинно свободны. Они опутаны мелкими страстишками. Но отчего же Алеша никогда не осуждал одного из них - своего отца? Старец Зосима разгадал Федора Карамазова: это шут от стыда. А стыд - это ориентир на Бога. А если стыдно, значит, ты всё ещё свободен.

Вот ещё одна тема для современного романа - стыд и совесть человека. Есть ли они в нас? Я думаю, что есть. И они есть не только в благородных и видных, но и в маленьких и незаметных.

В сущности, всё это время я говорила о необходимости писателя - россиянина обратится к реализму. Вот уже и Личутин обратился к размытой мистике. Любят преувеличения и Александр Проханов, и Сергей Сибирцев… И таким образом идёт смычка с «массовой литературой». Она существовала всегда. Недавно я читала «Граасский дневник» Галины Кузнецовой. Приехали она и Бунин в Ниццу, пошли в лавочку с русскими книгами и ужаснулись, сколько там романов, написанных для того, чтобы забыть дни неуютного, неверного эмигрантского ада. У человека всегда есть то, что он хотел бы забыть. И перед ним вечно стоит проблема, как заработать на кусок хлеба себе и детям. Стояла эта проблема и перед Иваном Алексеевичем Буниным. И журналист, эсер Фондаминский, женатый на богатой еврейке Амалии, уговаривал его писать ради заработка. Бунин не поступился своей будущей славой Нобелевского лауреата. И Фондаминский угадал предназначение его литературы: «А! Вы один пишите для вечности!» Вечность - категория реальности. И, в сущности, Бунин был реалистом, возвышенным бытописателем. Что давало ему тогда, голодному, нищему, силы не отступаться, не пятится, не ухнуть в яму гнилой «массовой литературы»? О том хорошо сказала Зинаида Гиппиус: он никак не хотел жить злободневностью эмиграции. Потому что вывез с собой во Францию свою Россию. Свои воспоминания, свою любовь, свою веру, свою дворянскую культуру, все свои благодарные привязанности.

Я не случайно сказала, что вечность - категория реальности. Если смотреть на жизнь и предназначение человека как на историю его взаимоотношений с Богом, то человек вечен. И значит, с него спросится за его отступление от вечного Бога. Стало уже общим местом говорить, что Бунин писал о любви и смерти. Но и любовь, и смерть - понятия христианские. Любовь связывает нас Богом, смерть в виде самоубийства разлучает. В чём же отличие бунинской прозы и прозы Достоевского от «массовой литературы», где тоже много «любви» и смертей? Первые рассуждают о них ответственно и серьезно. Вторые переставляют по бумажному полю своих произведений очень легкие фигуры. Легкие настолько, что умрут ли они или останутся жить - читателю почти всё равно. Назавтра он уже забудет о них. Потому что из них вытравлена духовность, ответственность за реальную жизнь, которой живёт сам читатель. Они оторваны от Вечности и, значит, убиты самими авторами.

Даже «пьяненькие» Достоевского носят в себе сердцевину цельного, не расщепленного сознания, что они живут в Божьем мире. Герои «массовой литературы» от цельности, от сердцевины мира оторвались. Их гонит по романной жизни ветром авторской фантазии, и они кажутся почти призрачными. В их существование верится и не верится. Ведь постоянно кажется, что они «сделаны», и сделаны так, чтобы нам угодить и понравиться. Но так не ведут себя реальные люди. Так ведет себя только автор этих шедевров. Но кто он, если не повседневный и скучный человек, вроде Лужина или Свидригайлова? Автор «массовой литературы» сам живёт словно во сне, как и его виртуальные герои. Ему нечего о себе рассказать. И он занят одними измышлениями, стоя перед читателями в позе «Чего изволите? Чего у меня купите-с?»

Меж тем Достоевский дал писателям ключ к успеху. Его герой Лебедев говорит: «Всякая действительность невероятна и неправдоподобна, и чем даже действительнее, тем иногда и неправдоподобнее». И потому нет у Достоевского героев, в существование которых не веришь. Все реальны. Даже фантазии.

В начале перестройки авторы очерняли советскую действительность. Сегодня «массовая литература» обеляет её. В ней неправдоподобно много миллионеров, коронованных Золушек и российских суперменов, которые спят, лежа на карабинах, а накрываются ящиками с гексогеном. О российской действительности эти авторы пишут, позволяя себе жить в США, в Израиле или во Франции, на курортах Кипра и Турции. И давно они забыли чеховскую дорогу на Сахалин или горьковскую и бунинскую по Руси. Поэтому, уезжая за границу, они увозят с собой не рукописи «Мертвых душ» и «Записки из мертвого дома». Покидая Россию, они тут же забывают её, отдыхают от её забот, потому что никогда не жили с ней единой судьбою. Она их не «напрягала». Посему они так и не научились «напрягать» нас своими романами и повестями. Они - призраки.

Такими же призраками стали казаться акмеистам начала двадцатого века символисты. Символизм ведь был порожден «усталостью» реализма. Так же устали мы от социалистического реализма в конце восьмидесятых годов. Но символизм с его мистической неопределенностью торжествовал недолго. Он даже не смог затмить полностью реализм. Оставались Куприн, Чехов, Бунин, Горький, Толстой. Их произведения не отвлекали от подлинной жизни, они её показывали. Акмеизм был выношен и порожден Николаем Гумилевым и Сергеем Маковским как естественная необходимость человека в фотографировании и осмыслении своей жизни. Он взывал к определенности, к летописанию. Думаю, что пришла пора вновь возвратиться к реалистическим жанрам. Слишком уж серьезные задачи стоят перед нашим временем, дабы литература «отвлекала» нас от этих задач. Пора возвратиться к Вечности, к понятиям совестливости, к показу страданий и радостей реального человека, не преувеличивая его мощь, но и не преуменьшая его достоинств. К показу того, как человек борется со своими страстями, и главным из них - страхом. Сегодня каждый четвертый россиянин носит в себе невроз, не проходящую, сосущую сердце тревогу. Но только один страх и позволен человеку: страх Божий. Остальные разрушают нас и нашу жизнь. Надо показать способность человека любить и жертвовать.

И не надо бояться, что реалистическая литература «новой волны» будет скучной и серой. Одни только Лужины Достоевского - безлики и объяснимы. Все остальные его герои - тайна. Если же автор полагает, что показ «маленького человека» сегодня - это «дрянь», и «кому такая вошь интересна будет?», значит, он стоит на пути убийства, как Раскольников. Который потому и убил старуху, что считал её, «маленькую», вошью.

«Маленький человек» нашей современности - это человек, смотрящий не столько по сторонам и на других, сколько внутрь себя. «Ничтожное зерно должно умереть, прежде чем даст много плода». Все лучшие герои Достоевского, Бунина, Чехова и Куприна - зерна малые и ничтожные. Но и проститутку, что пошла на каторгу ради спасения брата своего - Раскольникова, в эпилоге романа помещает Достоевский на место Богородицы, внутрь иконы «Споручница грешных». Это доказала в своих исследованиях Татьяна Касаткина, один из авторов сборника «Достоевский в конце двадцатого века». Это потому, что Достоевский был, по выражению Татьяны Горичевой, «писателем надежды». Он кажется мрачным и непонятным только неверующим.

Век двадцатый она называет веком утопий и их разоблачений. В частности утопий социальных - о построении рая на земле, коммунизма. Но рай на земле живописали не просто реалисты, а соцреалисты. Лакировали и просветляли человека - безумного, безбожника и материалиста. Он же, материалист и безумный безбожник, совершил последнюю в нашей стране, демократическую революцию, запел сладкие песни теперь уже про капиталистический «рай». Подгреб под себя издательства, призвал на помощь философию и журналистику, чтобы оправдать свой извечный гедонизм. Потому что духовной радости не знает.

Философы - экзистенциалисты Альберт Камю и Клеман Россе считали, что чем больше мы ищем истину, тем меньше существуем. Но они искали не ту истину. Их истина означала небытие. Надежда Достоевского - пасхальна, она о воскресении в человеке его души и веры. Цель современной литературы тоже пасхальна. Ибо Пасха была в реальности.

И, наконец, хочется сказать несколько слов о детской литературе. Наши дети никогда не поймут проблем героев наших писателей - реалистов Достоевского, Толстого, Чехова, если детская «массовая» литература будет продолжать отвлекать их от жизни. Она уже не «развлекает, поучая». А, уводя ребят в виртуальную область грубо «сделанного» авторского вымысла, «отвлекает, развлекая». Здесь, в сущности, такой же кризис заимствованных на Западе жанров, как и во взрослой литературе. Вместо серьезных произведений о серьезных проблемах детского возраста, вместо реалистических произведений о природе, вместо сказок, которые всегда национальны, и вместо исторических романов о реальных событиях и людях прошлого, им предлагаются приключения в жанре «фентази», любовные романы для девочек, детективы и «страшилки» - «ужастики». А с учетом того, что история России начинается изучаться только в шестом классе, наши дети оказываются оторванными сразу и от родной им почвы, и от архетипов своего народа, и от ушедших поколений. Ребёнок, которые в одиннадцать - двенадцать лет не знает, что такое Великая Отечественная война, едва ли в скором времени возьмется за прозу и поэзию об этом тяжелом и героическом времени.

«Массовая литература» вовсе небезвредна. Она разрушает культурный слой нашего народа, потому что не служит полем передачи национальной культуры от одного поколения к другому. Она порождает новую проблему «отцов» и «детей». Конференция «Россия - трансформирующееся общество», прошедшая не так давно в институте социологии РАН, показала, что на волне детской литературы девяностых годов выросла молодежь, которая очень высоко ценит комфорт, эгоистична и ничем не намерена жертвовать ради других людей. Понятны ли будут ей призывы Федора Михайловича Достоевского к соборности русского народа, к жертвенности? Сомневаюсь.

Расслышат ли они звуки пасхальных колоколов, звуки надежды? Поймут ли, что эти звуки имеют отношение и к ним? Очень хотелось бы ответить на эти вопросы, сказав «да».

Содержание:

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

редактор Вячеслав Румянцев