Лидия МЕШКОВА

2003 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

КАРТА САЙТА

ОБ «ИНТЕЛЛИГЕНТСКОЙ ДУХОВНОСТИ»

Воспитание и образование многих русских поколений, не только в двадцатом веке, но и ранее того, было построено на культурной традиции романтизации и эстетизации демонического начала. Не удивляйтесь. Того самого метафизического зла, о которой замечательный, религиозный, русский философ Иван Ильин написал в статье «К истории дьявола». Мы все, что греха таить, были взлелеяны, а точнее повреждены, небезобидной для души прелестью, завораживающим изяществом культового булгаковского романа «Мастер и Маргарита». И произрастали, приосененные черным плащом Воланда, а вовсе не благодатным покровом Пресвятой Богородицы.

Мало кто из нас в глупо-самонадеянные годы советской юности догадывался просить Царицу Небесную: «Покрый нас от всякаго зла честным Твоим омофором». Мы и слов-то таких не знали - к сегодняшней нашей скорби.

Увы, почва, засеянная семенами восхищения деяниями воландов, обречена давать все новые и новые ядовитые всходы...

Как-то одна моя знакомая, пожилая филологиня, с удивлением поведала мне о своем разговоре с известным московским священником. Речь у них зашла о русской литературе. И тот ей сказал, что лермонтовский Демон не является положительным героем, как о том нам говорили в школе и университете. Она же, бедная, никак не могла примириться с этой мыслью священника. Поскольку все ее образование, богоборческое по сути, хотя и не мешает ей ходить в церковь и ставить свечи «за упокой» и «во здравие» близких ей людей, как бы сковывает саму способность её души оценивать литературные явления нашей жизни в свете православной веры. Ведь православие - это целое мировоззрение, громадный тысячелетний пласт русской и византийской культуры и понять его в несколько дней, научиться свободно мыслить в его системе понятий, довольно трудно - без духовника, руководителя - особенно.

В поколение этой милой женщины даже с большей силой, чем в более позднее моё, был вколочен ложный добролюбовский пафос, в соответствии с которым и умирать-то человеку полагалось, гордясь своими революционно-демократическими добродетелями.

Таким людям, как моя знакомая, конечно же, трудно самостоятельно разобраться сегодня, кто из литературных героев отрицательный, а кто положительный. Что же касается оценок отдельным людям, в том числе этой замечательной женщине, то мы, вообще, не в праве судить её за её мировоззрение. И то, какой она предстанет со временем пред очами Господа, дело её и Господа. Нам же заповедано Им - людей не судить. Ибо «не судите, и судимы не будете».

В частности, весьма непросто оценить высказывание святителя Филарета (Дроздова) о том, что современная ему литература расшатывала устои и подрывала нравственность русского общества. Это он о литературе девятнадцатого века, которую мы называем «золотой». И в те годы, когда православие было официальной религией России, эта мысль находила мало сочувствия среди его современников. Продолжает и сегодня вызывать недоумение той части российской интеллигенции, для которой советская литература - центр мира сего. А святитель-то видел усиливающийся уже тогда диктат либеральных идей и уход из словесности православного мироощущения и православного самосознания. Именно православный дух части той литературы поддерживала человеческую душу в ее крестном движении к горнему, побуждая ее не увязать в страстях и похотях и преодолевать свое ветхое естество.

Привычка ехать по колее «передовой мысли» укоренялась в образованной среде дореволюционной России от поколения к поколению. Подмена церковного духа в семье и обществе «просвещенным безбожием», а духовности - окультуренным интеллигентским представлением о ней, совершалась - уже в начале двадцатого века на фоне захлестнувшей общество внехристианской мистики и началась задолго до антирелигиозного беснования двадцатых годов.

Ставшее в девятнадцатом веке нормой теплохладное отношение к Богу и Церкви умело использовалось для перерождения его в человекобожие, в «демократические идеалы» да «передовые чаяния». И главную роль в этом играла, конечно же, та «прогрессивная общественность», которая при любом режиме бывает занята «дрессировкой обывателя», как говаривали умные люди в начале минувшего века.

Плоды сих дел известны. Даже от самых безвредных представителей этого слоя, впитавшего в себя либеральные западнические идеи и от тех, кто стоял или, как Верховенский-старший у Достоевского в «Бесах», полеживал «воплощенной укоризною» Отчизне, произошли в чудовищные монстры нынешнего времени.

О, если бы это было только болезненной фантазией великого писателя, как взялась представлять дело тогдашняя «передовая» критика!

В духовном своем одичании эта среда заходила все дальше и дальше, и многие светильники нашей Церкви - прежде всего, святой праведный Иоанн Кронштадтский - обличая утрату благоговейного отношения к святыням, ясно прозревали близкую катастрофу русского общества.

Просматривая однажды православные журналы предреволюционной поры, я обратила внимание на эмоционально написанную статью одного автора, мысли которого перекликались с грозными предостережениями наших духоносных пастырей. С горькой иронией сетовал он на богоискательство русской интеллигенции, ищущей смысла своего бытия на широких дорогах чужих и чуждых русскому духу учений. Такая интеллигенция, уже смеялась над молебнами перед иконами Иверской Божией Матери ли Николая Чудотворца, называя эти молебны мещанством. Издевалась над церковными «суевериями», или соединяла в своём уме марксизм и восточный оккультизм, толстовство и штейнерианство. Больно читать сегодня, что депутаты Государственной Думы начала двадцатого века позволяли себе курить во время молебна, на котором освящалось само их собрание. Для высокоумного сердца радикалов той поры и эзотерика, жадного до всего тайного и запретного, ничего не значил, конечно, идеал православного смиренномудрия и необходимость постоянного зрение грехов своих, созидания в себе «внутреннего человека». Ничего не значит он и сегодня. Ортодоксальное православие и по сей день кажется либералам «узким, наивным, смешным и убогим».

Сегодня мы знаем уже, что погоня за западными религиозно - мистическими миражами началась в России во времена моды на немецких романтиков. Когда в начале девятнадцатого века русские писатели и мыслители бросились искать «сокрытую», де, от них Германию и Францию. «У нас искали потаенной Франции», - писал в своих воспоминаниях П.В.Анненков.

А вот свидетельство, которое способно разрушить навязываемое сегодня «массовому сознанию» россиян представление о борьбе против космополитов как о позорном деянии одного только сталинизма! Суть космополитизма хорошо понимали прежде. Мыслитель и публицист Лев Тихомиров, который сумел освободиться из цепких объятий либеральной демагогии, писал: «Наш космополит, в сущности, даже не космополит, для его сердца не все страны одинаковы, а все приятнее, нежели отечество. Духовное отечество для него - Франция или Англия, вообще «Европа»; по отношению к ним он не космополит, а самый пристрастный патриот. В России же все так противно его идеалам, что и мысль о ней возбуждает в нем тоскливое чувство. Наш «передовой» образованный человек способен любить только «Россию будущего», где от русского не осталось и следа».

С этими словами перекликаются и горькие наблюдения святителя Николая (Касаткина), который примерно в эти же, что и Тихомиров, годы писал: «Верхний класс - коллекция обезьян-подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии… Высший и интеллигентный классы поголовно растлены безверием и крамолой…»

Без натяжки можно сказать, что искание потаенной православной РУСИ, сокровенных глубин национального духа, живущего жизнью во Иисусе, было - у последних перед революцией семнадцатого года - поколений нашей интеллигенции уделом избранных душ. Таких, например, как выдающийся духовный писатель, святитель Игнатий (Брянчанинов), как церковный историк и археолог, архимандрит Леонид (Кавелин), как оптинский старец Варсонофий. Они начинали свое общественное поприще офицерами императорской армии, но презрели блестящую военную карьеру, отринули бездорожье светской жизни ради пострига и теснины монашеского житии.

Мы сейчас не говорим о верности православию низших классов российского общества, среди которых было не мало странников - паломников. Большинство же интеллигенции, хотя формально и оставалось в Церкви, ударялось во что угодно: в гегельянство, кантианство, в шеллингианство, а позднее - в откровенную антихристианскую мистику. И доводило себя до состояния крайней умственной и душевной прелести, которое создавало внутри человека такую атмосферу, что начинал душить крестик на шее, как написал в своих мемуарах Андрей Белый.

С грустью вспоминаем мы сегодня и о богоискании рериховцев, которые пытались «обновленчески» подменить собой святоотеческое наследие. Однажды Николай Рерих даже изобразил самого себя на «портрете», иконе, преподобного Сергия Радонежского. Да и совсем недавно мелькнула в прессе заметка, в которой некий питомец о. Александра Меня сравнивает его, «религиозного обновленца» уже наших дней, с преподобным Сергием. И сравнение оказывается, конечно, не в пользу великого русского святого. Не знаешь, чего тут больше - глупого дерзания или циничного бесстыдства.

Про всю эту «серую интеллигентскую тучу» Иван Шмелев позднее метко сказал, что она «не жевавши сглотала все философии и религии».

Та же часть образованного русского слоя, которая, по выражению Константина Леонтьева, имела «смирение перед Церковью», никогда с нею не порывала, жизнь свою и весь быт строила в соответствии с церковными уставами и никогда, в отличие от салонных либералов, не играла во французскую революцию, была истреблена в двадцатые годы двадцатого века почти полностью.

То были национально мыслящие православные люди, имевшие силу духа сохранить посреди антихристовой и антирусской бесовщины свою точку зрения. И когда они погибли, их место заступили образованцы, любящие и сегодня порассуждать о «духовности», которой сами, в общем-то, лишены. Да и рассуждают-то о ней с сытым апломбом.

Меж тем «эстетическое» вовсе не синоним «духовного», и, следовательно, далеко не все произведения литература могут дать душе именно духовное воспитание.

Конечно, лучшие образцы искусства и художественной литературы могут соделать из человека плотского человека душевного, как обозначил эти два состояния Апостол Павел в 1-ом послании к Коринфянам. Но, повторяю, не человека духовного. А между душевностью и духовностью разница такая же, как между головой и сердцем. Духовность связывает человека с Богом. А душевность отвечает за нашу волю, силу души и чувства.

А говорить о духовном воспитании литературы можно лишь в редчайших, единичных случаях, когда речь заходит о таких произведениях, как пушкинский «Странник», Гоголевские «Избранные места из переписки с друзьями», романы Достоевского…

Несчастье нескольких поколений двадцатого века заключается в том, что под духовной жизнью русского народа они, в лучшем случае, понимали хождение в театр и посещение вернисажей. В худшем - руководствовались книгами советских писателей, вроде Даниила Гранина. Почему «в худшем случае»? Поймете сами, когда прочтете следующее его высказывание: «Духовность - это, прежде всего, создать такую систему производственных, трудовых отношений, при которых люди действительно смогут работать досыта, показать свое искусство, виртуозность, ум, вот вам то высшее благо, о котором пекутся философы». Косноязычнее не скажешь. Словно не по-русски сказано.

Но это кунсткамера, как говориться. Куда более зловещей, деятельно-зловещей, представляется сегодня возобновленная активность рериховцев - с их оккультно-теософским ленинизмом-троцкизмом, демагогической «духовностью», проникнутой нескрываемой ненавистью к Святой Церкви, с их агрессивными и назойливыми претензиями на монопольное право «духовно окормлять» оскудевших верою потомков православных в целом и Госдуму в частности.

Либералам просто не терпится выработать в нашей стране поколение граждан, для которых духовная жизнь будет главной ценностью существования. Но, разумеется, «духовная жизнь» эта

должна протекать вне Православия. И, кроме того, станет управляемой, как во времена строительства социализма. В этом заключается страшная сила извращенно понимаемой «духовной жизни». Она вполне в состоянии стать гражданской кабалой и нашего поколения и поколения наших детей.

Меж тем трудно не заметить, что подобных «учителей духовности» сегодня в России пруд пруди. Даже какая-то мешанина уже из «учителей духовности». Пойди, ребенок, студент, старец, разберись, кто из современных «учителей духовности» свят, а кто просто бредит, и по нему давно стонет койка в сумасшедшем доме. Одних религиозных сект в мире тысячи! И сотни их ринулись в Россию за новыми адептами.

Так что же делать? Как не утонуть в болте лжедуховности? На то простой совет давали ещё и наши предки: держись проверенного, держись Православной Русской Церкви. У неё традиция воспитания, у неё традиция общения с Богом, у неё таинства, через которые надо стяжать Дух Святой. А о. Серафим Саровский говорил, что Стяжание Духа Святого через таинства церковные и есть главная цель Православия.

Увы, доводилось мне еще школьницей видеть в разных домах развешенные как картины православные иконы. Где-то, с легкой руки Владимира Солоухина, как произведения искусства, но не более того. А где-то просто для красоты «интерьера». Рядом с африканскими масками злых духов, на которые была некогда своя мода. И хозяев это ничуть не смущало.

Несколько лет назад шла я однажды по Моховой по направлению к Храму Христа Спасителя, у которого еще не были позолочены купола. И в тот миг увиделось вдруг радостным сердцем в этих вновь возведенных стенах, каким-то чудесным и скорым образом материализованное, торжество Православия! Теперь я понимаю наивность тех счастливых для меня минут. Радость оказалась преждевременной.

Тогда же случился у меня разговор с одной очень старой, живущей в миру, монахиней, которая многое повидала на своем веку. Разговор коснулся и святителя Тихона. Я вспомнила один, недавно прочитанный и потрясший меня эпизод из его крестного пути. Когда Патриарха Тихона выпустили из тюрьмы, и он вышел босым, в ветхой солдатской шинели, надетой на голое тело, то ожидавшая его выхода многотысячная толпа народа в едином порыве, с единым вздохом опустилась перед ним на колени.

На это матушка заметила мне, что при всем тогдашнем кошмаре жизни Патриарху Тихону было легче, чем нынешнему нашему Патриарху. Ибо тогда православные хорошо понимали, кто враги Христианской Церкви. «А теперь - все-е друзья, - протянула она язвительно. - Храм Христа Спасителя восстанавливают».

Разговор этот припомнился мне спустя несколько дней, когда я услышала о том, что в воссоздающемся храме по настоянию знаменитого маэстро готовится один или несколько концертов светской музыки. Этому предшествовало назойливое и подобострастное афиширование его пожертвований на храм демократической печатью и телевидением, чей заказной гвалт, конечно же, перекрывал слабые протесты против музицирования в храме со стороны патриотической общественности.

Сам музыкант предуведомил публику любопытным заявлением: «Мы будем играть внизу, да и храм не освящен. Думаю, что со временем некоторые религиозные каноны могут быть пересмотрены. Богом созданный звук, переложенный на инструмент, духовен!»

Даже если предположить, что это желание музицировать не где-нибудь, а непременно в Божием Храме, где должна молчать всякая плоть, а горделивый творческий дух смирять себя, является приношением Господу, то надо признать, что это - весьма своеобразное приношение. Жертва Богу - дух сокрушен, а здесь не только каждое слово пронизано уверенностью в собственной исключительности, что даже Святейшему Патриарху и архиереям есть чему поучиться у маэстро.

Мол, и церковные каноны должны быть пересмотрены, и алтарь под сценическую площадку приспособлен. Но ради чего всё это? Да ради удобств маэстро и его, заметим - его, поклонников.

Характерно, что утонченному слуху этих любителей «духовной музыки» вполне по сердцу пошлость эстрадных и русскоговорящих попугаев. Да и чем они отличаются от партийных номенклатурщиков недавнего прошлого, которые полагали, что дому культуры - этому «храму духовности» - в храме Божием - самое, что ни на есть, место. И в этом, и в другом случае происходило вытеснение из нашей жизни самого церковного духа и подмена его бездуховным содержанием мира сего.

Но вернемся к гордящемуся своей тонкой душевной организацией маэстро. Она, видимо, продиктовала маэстро еще одну мысль, высказанную тогда же по телевидению. Он сказал, что, как детям, которые, играя в шахматы, смахивают с доски фигуры, когда игра не удается, а потом начинают всё заново, так и ему хочется смахнуть все, что было раньше и начать осуществлять иными средствами то, что не удалось в прежнюю эпоху. Что именно не удалось, осталось покрыто мраком неизвестности. Мысль темная. Но додумать её можно так: такие люди, как этот славимый мировым сообществом, космополит маэстро, даже когда начинают, кажется, «доброе дело», несут в себе разрушительное начало.

Именно через таких людей, кем бы они ни были по жизни, осуществляется бесконечно упорная, но и бесконечно тщетная попытка темного демонического вмешательства в Промысл Божий.

Один из исповедников Русской Православной Церкви игумен Никон (Воробьев), прошедший в тридцатые годы через сибирские лагеря, оставил своим духовным чадам письма, с которыми мы знакомимся только теперь. В них среди старческих наставлений, исполненных неброской христианской мудростью, вряд ли внятной высокоумному сердцу, встречается вопрос удивительной смиренности и простоты: «Что есть у нас своего ценного, с чем мы можем с поднятой головой явиться на суд Божий?»

У артистических натур из интеллигенции, уверенных с детства в собственном избранничестве, признанных во всём мире «гениев», положительный ответ на такой вопрос, всегда наготове.

Содержание:

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

редактор Вячеслав Румянцев