|
|
Земельная собственность в России:
правовые и исторические аспекты
XVIII - первая половина XIX вв.
Монография
ГЛАВА 2
Поземельная собственность феодально-непривилегированных
сословий
4. Крестьянский вопрос и проекты преобразования крестьянского
землевладения
С наибольшей широтой и публичностью во всю эпоху, предшествовавшую
реформе 1861 года, крестьянский вопрос был поднят в первые годы царствования
императрицы Екатерины II. Можно выделить три комплекса обсуждения данной
проблемы в то время: во-первых, собственные суждения императрицы, в первую
очередь те, что были высказаны ею в Наказе; во-вторых, обсуждение,
начавшееся в наказах Уложенной Комиссии и продолжившееся в ее прениях;
в-третьих, публичная полемика, завязавшаяся в связи с конкурсом, объявленным
Вольным Экономическим Обществом (ВЭО) и затем свернутая. Только на данном
фоне могут быть поняты конкретные законодательные мероприятия
екатерининского правления – получить свою оценку не только по фактическому
их результату, но и по тем намерениям, что их вызывали, и по тем планам и
идеям, что обрели практическое выражение впоследствии.
Вопрос о правовом положении крестьян встал перед правительством Екатерины II
немедленно по восшествии на престол, поскольку, когда ее супруг, император
Петр III издал грамоту «О вольности дворянской», то помещичьими крестьянами
это было воспринято как освобождение их от крепостной зависимости (поскольку
поместье давалось за службу и под условием последней, то по отмене
обязательной службы лиц дворянского сословия исчезало основание и смысл
крепостного права). Среди крестьянства распространилось мнение о том, что
совместно с грамотой от 18 февраля 1762 года была издана еще одна,
отменявшая крепостное право, скрываемая помещиками. Мнение это и волнения,
им вызываемые, было столь широко распространено, что вскорости по империи
начались волнения. В целях их пресечения 19 июня того же года Петр III
вынужден был издать манифест, опровергавший эти слухи и утверждавший
нерушимость крепостного порядка. В такой обстановке по занятии престола
Екатерина была вынуждена 3 июня подтвердить манифест своего покойного
супруга .
Поскольку обстановка в среде помещичьих крестьян оставалась неспокойной, а
сама Екатерина полагал крепостное положение ненормальным и стремилась найти
из него по возможности взаимоприемлемый выход, то начался процесс изыскания
подходящего решения сего затруднения. Уже в 1764 году П. И. Паниным была
подана записка, в которой он предлагал ограничить помещичьи права в
отношении крепостных, установив в законодательном порядке максимальный объем
крестьянских обязанностей, который помещик бы не имел права преступать (в
дальнейшем эта идея легла в основание мероприятий по люстрации 30-х – 40-х
гг. XIX века). По мнению М. К. Любавского проект Панина был оставлен
Екатериной без последствий, поскольку она «увидела всю непрактичность этих
мер, поняла, что вопрос лежит глубже, и стала искать новые пути» .
Как бы то ни было, но в 1766 году Екатерина получила новую записку,
относящуюся к крестьянскому вопросу, на сей раз – от Елагина. В ней автор
пошел дальше Панина и предлагал не только установить твердые пределы
крестьянских повинностей, но и наделить крепостных землей (начать реформу
предполагалось с дворцовых крестьян) . По мнению Елагина, наделение крестьян
собственной землей должно было существенно повысить их заинтересованность в
результатах сельскохозяйственного труда и, в итоге, повысить общие доходы
страны. В то же время вице-канцлером А. М. Голицыным Екатерине были переданы
письма его двоюродного брата Д. А. Голицына, где рекомендовалось наделить
крестьян правом собственности на движимые имущества .
В результате Екатерина решила вынести вопрос о крестьянском праве
собственности, его возможности и пределах, на публичное обсуждение, для чего
Вольным экономическим обществом был устроен конкурс сочинений на следующим
образом сформулированную тему: «Что крестьянское имение в собственности
земельной или в другом имуществе заключается и как далеко его права
простираться могут». Всего на конкурс поступило 262 сочинения, из которых
только 7 были на русском, остальные же на немецком, французском, шведском,
голландском языках ; в конкурсе приняли участие авторы практически со всей
Европы, чему причиной, в частности, была и величина объявленной награды. В
итоге премированными оказались пять трактатов – французов Биарде де ла Виля
и Расле, гальберштадского каноника Левнера, лифляндского дворянина фон Мека
и русского Поленова. Существо вопроса было решено самой Екатериной, ясно
занявшей позицию за предоставление крестьянам права собственности, однако ее
интересовали способы осуществления данного намерения, размеры этого права,
теоретическое обоснование. Именно это и было предложено ей в поданных
сочинениях – во всех премированных трактатах однозначно признавалась
необходимость дарования крестьянам владеть имуществом на праве собственности
, а ряд авторов (в частности, Биарде де ла Виль) решительно высказались за
предоставление крестьянам личной свободы, причем это должно предшествовать
предоставлению прав на недвижимость. Столь же общим моментом стала и идея
наделения крестьян довольно обширными правами на обрабатываемую ими землю,
хотя и не все полагали возможным предоставление права собственности –
Поленов, в частности, предлагал вариант передачи земель крестьянам в
постоянное пользование, с правом продавать полученные участки, дарить,
закладывать и делить их, под тем, однако, условием, что преемник или
наследник ставился бы в отношении к собственнику земли в одинаковое со своим
предшественником положение . Помимо этого, Поленов предполагал предоставить
помещику право лишать крестьянина предоставленного ему надела в случае, если
тот неисправно «будет наблюдать свои должности» . В целом, характеризуя
представленные русскими авторами работы на конкурс ВЭО, В. И. Моряков
отмечал, что они «весьма часто… отождествляли право частной собственности
крестьян на землю с правом пожизненного, часто наследственного права
пользования землей» . Акцент, таким образом, делался на необходимости
определенности в отношениях между крепостными и помещиком, надобности
государственной регламентации хотя бы основных вопросов в данной сфере,
чтобы прикрепленность крестьян к земле стала не только ограничением для них,
но и обеспечением их прав на земельный надел, недопустимости произвольного
его лишения, обращения в дворовые и т. п. К данной проблематике
непосредственно примыкали и соображения по регламентации крестьянских
повинностей – из сочинений, поданных на конкурс ВЭО в пользу
государственного определения господских платежей высказался Поленов , а в
Уложенной комиссии ту же позицию заняли Коробьин, Чупров, Жеребцов,
Кипенский и Козельский . Последний предполагал возможность определения
повинностей и посредством договоров, заключаемых между крестьянами и
помещиками, с тем, однако же, чтобы законом был определен максимум, выше
которого условия договора признавались недействительными.
В целом поданные проекты были едва ли не консервативнее предположений самой
императрицы (их рефрен – постепенность, умеренность, даже с дарованием прав
на движимое имущество спешить не стоит, не говоря уже о дальнейшем
расширении прав, но вместе с тем подчеркивалась необходимость продвижения в
указанном направлении). Из общей этой массы можно выделить разве что проект
Биарде де ла Виля, где француз верно отметил, что предоставление прав
собственности в любом их объеме без предоставления личной свободы останется
пустыми побрякушками (однако все эти названные положения содержались в
первой – теоретической части его работы, во второй же – практической, он на
первый план выставлял умеренность и постепенность и, более того, полагал,
что освобождение крестьян должно произойти волей самих помещиков – как
рационалист он был уверен, что когда последние увидят преимущества
свободного труда, то, как люди разумные, раскрепостят своих крестьян и
перейдут с ними на арендные отношения ).
Мнения консервативной части общества на конкурсе ВЭО были представлены
слабо, что вытекало из самой постановки вопроса, предполагавшей в качестве
исходного тезиса необходимость реформ в сложившемся хозяйственном обиходе
страны. Для большей части дворянства (жившего тихо и провинциально, не
затронутого еще идейными течениями политического Просвещения, либо
принимавшего их как любопытные зарубежные новинки для послеобеденного
чтения) начальный постулат представлялся ложным и, следовательно, не
возбуждавшим желания участвовать в столь сомнительном предприятии (основное
охранительное направление гораздо более отчетливо оказалось представлено в
Уложенной комиссии, когда оказалось, что большая часть общества настроена
отнюдь не в пользу ограничения крепостнического состояния и расширения прав
частновладельческого крестьянства, но, напротив, заинтересована либо в
прямом сохранении наличного положения, либо же в распространении права
владения «населенными имениями» на иные сословия – в первую очередь с такими
требованиями выступило купечество и однодворцы). Однако же и ряд противников
реформ в сфере крепостного права принял участие в конкурсе ВЭО – и наиболее
заметной из числа работ этого плана стало письмо А. П. Сумарокова,
отличающееся прямолинейностью изложения охранительной позиции. Сумароков
писала, что крестьянам решительно нельзя предоставлять право владеть
землями, поскольку «земли все собственные дворянские». Если же освобождать
крестьян с наделением их землею, то что же, - вопрошал Сумароков, -
останется у дворянства . Хотя вопрос о владении имуществами движимыми в
данном сочинении не поднимался, но по общей позиции автора можно
предположить негативное его отношение и к этому начинанию, поскольку любые
перемены в сложившемся положении представлялись ему угрозой положению «россейского
дворянства», службой и кровью своей добывшей почетное положение в обществе.
Итак, конкурс Вольного экономического общества выявил мнения, преобладающие
в образованной части общества и оказалось, что они находятся в близком
согласии с мнениями самой императрицы. Но подлинно важным было установить,
что думают по этому поводу наиболее влиятельные общественные круги –
дворянство и купечество. Возможность выяснить это появилась у Екатерины в
связи с созывом Комиссии для составления Уложения и мы сами с этой же целью
можем обратиться к депутатским наказам и выступлениям депутатов после того,
как рассмотрим екатерининский «Наказ», призванный, по мысли его автора,
служить руководящими указаниями к действиям Уложенной комиссии.
В «Наказе» Екатерина обратилась к вопросу о крепостной зависимости, однако
соответствующий момент был подвергнут жесткой критике и в опубликованной
редакции существенно изменен (причем таким образом, что излагаемые идеи
потеряли всякую определенность – стало трудным установить даже общую их
направленность). Но таковая редакторская правка имеет для нас особенную
ценность, поскольку позволяет сравнить, что считала нужным и полезным в этом
вопросе сама императрица и каково было мнение руководящего сословия (т. е.
сравнение первоначальной и итоговой редакций позволяет нам выявить точки
напряжения государственной политики). Так, из окончательного текста выпущен
был следующий фрагмент: «Два рода покорности: одна существенная, другая
личная, т. е. крестьянство и холопство. Существенная привязывает, так
сказать, крестьян к участку земли, им данной. Такие рабы были у германцев.
Они не служили в должностях при домах господских, а давали господину своему
известное количество хлеба, скота, домашнего рукоделия и проч., и далее их
рабство не распространялось. Такая служба и теперь введена в Венгрии, в
Чешской земле и во многих местах Нижней Германии. Личная служба или
холопство сопряжено с услужением в доме и принадлежит больше к лицу. Великое
злоупотребление есть, когда оно в одно и то же время и личное, и
существенное [выд. нами – А. Т.]» . Хотя здесь и указывалось разделение,
издревле присущее русскому праву, однако оно настолько успело стереться если
не из памяти дворян-редакторов, то выйти из практического употребления, то
само упоминание о нем (не говоря уже об осуждении слияния этих двух родов
зависимости) было решительно вычеркнуто из текста, назначенного к
опубликованию.
В опубликованном тексте «Наказа» осталась следующая немаловажная фраза:
«Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества» , то
есть вопрос о законодательном признании за крепостными некоторого объема
прав собственности почитался, по существу, уже решенным и выдвигалось уже
следующее затруднение – коим образом эти права могут быть обеспечены
(«укреплены»). Признание за крепостными права собственности по меньшей мере
на движимые имущества было тесно связано с вопросом об освобождении крестьян
(так и в первоначальном тексте «Наказа» за только что цитированной нами
фразой непосредственно следовало – «…и привести их в такое состояние, чтобы
они могли купить сами себе свободу»), т. е. требовалось обеспечить за
крестьянами некоторый объем имущественных прав дабы они имели возможность
накопить средства, необходимые для выкупа из крепостной зависимости .
Есть в «Наказе» и более определенное указание на намерение Екатерины
предоставить крестьянам право собственности, причем потребность в последней
мере обосновывается соображениями психологическими: «Не может
земледельчество процветать тут, где никто не имеет ничего собственного. Сие
основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о
своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит, и никакого не
прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой у него отнимает»
.
В Уложенной комиссии по вопросу о крестьянской собственности выступил
депутат козловского дворянства Коробьин , который, сославшись на «Наказ»,
предложил ограничить власть помещика над крестьянским имением (мотивировал
он этот тем, что необходимо уменьшить масштабы бегства крепостных, а одной
из причин последнего и являлись случаи, когда помещики отнимали у крестьян
заработанное ими имущество) . Коробьин, следуя «Наказу», предлагал
разграничить власть над людьми от права на имущество последних и оставить за
помещиками исключительно первое. Кн. Щербатов в ответ верно заметил, что раз
сохраняется власть помещика над «телом» крестьянина, то и «имущество» его
останется фактически во власти собственника тела , делая из этого вывод о
необходимости сохранения в неприкосновенности наличного положения вещей.
Депутат от «шляхетства Екатерининской провинции Днепровского пикинерского
полка» Я. П. Козельский, выступив решительным и жестким сторонним
ограничения прав дворянства по отношению к крепостным (как по отношению к
взимаемым ими податям, так и к ограждению имущества, находящегося в
крестьянском владении), одновременно, по сравнению с проектами, поданными в
ВЭО, гораздо в меньшей степени был готов пойти по пути расширения
имущественных прав крестьянства. В отличие, например, от конкурсного
сочинения Поленова, Козельский предлагал в отношении предоставления
крестьянам прочного владения их участками запретить самим крестьянам
каким-либо образам их отчуждать или предпринимать действия, могущие привести
к отчуждению (т. е. предлагал запретить продавать и закладывать их) . Т. е.
если проект Поленова клонился к созданию из крестьянских наделов своего рода
имуществ на феодальном праве собственности (т. е. с правом распоряжениями
ими, но при обязанности службы с них и новых владельцев), то Козельский
твердо стоял на позиции предоставления права постоянного владения, с
отклонением всего, что могло клониться к образованию действительно
крестьянского права собственности на надел (хотя, одновременно, он полагал,
что такая реформа позволит привить крестьянину взгляд на его надел как на
собственный и, соответственно, побудит его внимательно о нем заботиться,
прилагать усилия к прочному хозяйственному обзаведению).
В целом же, по выражению П. Н. Милюкова, «наказы, привезенные с собой
депутатами из провинции, свели Екатерину с ее неба на землю» . Оказалось,
что вместо «радения об общем благе», сознательного стремления к реформам,
долженствующим принести «общее облегчение», каждое из сословий желает только
укрепления собственных привилегий и защиты их от покушений иных. Дворянство
требовало защитить его монопольное право на землевладение, купечество –
оградить от торговли, ведомой лицами, принадлежащих к иным сословиям,
однодворцы хотели уравнивания их с правами дворян и т. д. Любые попытки
обратится к вопросу хотя бы о наделении крестьян правом собственности, даже
только на движимые имущества (фактическое обладание крестьянами последним из
перечисленных прав признавалось всеми) встречало жесткую оппозицию,
принципиальный протест правовому вмешательству в отношения помещиков к
подвластным им крестьянам (поддерживаемый к тому же столь, должно быть,
необычно звучавшими для уха императрицы ссылками на естественное право, по
которому эти отношения, как полагали дворяне, в действительности
складываются в уездной жизни – эти доводы, спустя пять лет, в атмосфере
разочарования в своих реформаторских планах, повторяла в беседах с Дидро уже
сама Екатерина ). Конечным выводом, сделанным правительством из этих
законодательных приступов, было решение вообще по возможности не затрагивать
крестьянского вопроса, стремиться не касаться земельных привилегий
дворянства, двинуться по пути нравственного преобразования общества (через
«воспитание добрых нравов») и относя законодательное разрешение уже реально
стоявших перед страной проблем к далекой перспективе .
Однако, идеи необходимости изменения положения сословий и их гражданских
прав, впервые вынесенные на публичное обсуждение в связи с императорским
«Наказом» и Уложенной комиссией, получили дальнейшее развитие в проектах
первой половины XIX века. Если искания екатерининской эпохи были
относительно едины в формах своего выражения, составляя общее движение
поиска, то в царствования Александра и Николая они явственно разделяются на
два течения, в николаевскую эпоху почти окончательно замыкаемые друг от
друга, остающиеся взаимно неизвестными. С одной стороны, это государственная
деятельность многочисленных комиссий и работ, выполнение которых поручалось
отдельным доверенным лицам; с другой – проекты, сначала полу-, а затем и
совершенно скрытно создававшиеся кружками русского образованного общества. В
такой обстановке естественным была радикализация последнего рода проектов,
где необходимым условием осуществления их виделась коренная перемена
наличного государственного строя. Более того, поскольку такие проекты
создавались с изначальной посылкой жесткой оппозиции существующему правлению
и его намерениям, то и предлагавшиеся в них «рецепты» перемен оказывались не
скованы хотя бы гипотетической ответственностью за возможную их реализацию,
допуская самое свободное умозрение. К сожалению, последняя черта стало со
временем для них традиционной, когда внимание к реальной обстановке,
стремление учесть действительные стремления сторон общественного процесса
начало восприниматься в этих кругах как измена идее народного блага,
обращалась в клеймо нравственного падения.
Вместе с тем и замыкание правящих верхов, стремление недопустить публичного
обсуждения проектов уже признанных необходимыми реформ, имело пагубное
воздействие на самые результаты таких законопроектных работ. Главным опять
же оказывалась не адекватность замыслов сложившейся ситуации в российском
обществе, но учет интересов самых различных правительственных кругов, т. е.
невозможность найти опору где-либо вовне узкой группы высших правящих лиц.
Итогом здесь становилось движение по кругу, максимальное урезание
предлагавшихся действие, сведение их до никого не затрагивающих (а,
следовательно, и бесполезных) решений .
Описанные нами последствия наступили, по преимуществу, только на закате
«александрова правления», т. е. пришлись на 20-е – 50-е годы XIX века,
однако общая тенденция замыкания правительственного аппарата, недопущения
какого-либо общественного участия в его деятельности стала явственна уже со
второй половины царствования Екатерины II, ослабнув, по существу, только в
первое десятилетие правления Александра I, но и последнее имело значительно
влияние на всю общественную жизнь, возбудив соучастие высших сословий в
намерениях правительства, желание наиболее активных их представителей
сказать свое слово в делах, уже понятых как общезначимые. Правительство же,
в тот период, жило надеждой выражать «стремления лучших людей» и, до
некоторой степени, прислушивалось к откликам на свои действия со стороны
реформаторски настроенных лиц.
К этому периоду относится разработка вопросов гражданского положения
крестьянства М. М. Сперанским, как в подаваемых им «мнениях», содержащих
теоретическую разработку проблемы, так и в непосредственно приготовляемых
проектах законов. Уже в записках 1802 – 1803 гг., составленных для В. П.
Кочубея, Сперанский касается этого вопроса, в качестве исходного тезиса
полагая неприемлемость «рабского состояния» и, соответственно, ставя вопрос
уже только о способах его ликвидация. В качестве первого этапа реформ автор
предлагал государственной властью определить крестьянские повинности, «кои
помещик законно может требовать от землевладельца» (эта идея, встречаемая
уже в материалах Уложенной комиссии, в конечном счете привела к
возникновению плана общегосударственной люстрации). Продолжение этих идей
содержится во «Введении к уложению государственных законов», написанном в
1809 году. Здесь Сперанский предлагал наделение крестьян «правами
гражданских общин», понимая под этим уже известном нам определение
крестьянских повинностей, но, сверх того, право крестьян заключать договоры
с помещиками о размере податей и повинностей и, что наиболее важно для нашей
темы, права владения и приобретения ими как движимой, так и недвижимой
собственности, исключая только владение «имениями населенными» . О наделении
крестьян землями речь в проекте Сперанского не шла; предполагалось
исключительно доставление им возможности самим приобретать землю в
собственность (через что, помимо прочего, крестьян предполагалась, по планам
государственного устройства, наделять политическими правами, в частности,
активным избирательным правом ). В этом проекте устройства
крестьян-собственников без уничтожения помещичьей власти над ними
продолжается линия, заложенная еще в возбужденным Екатериной II конкурсом
Вольного экономического общества. Соответственно, за дворянством сохранялось
исключительное право владеть «населенными имениями», однако с правом
«пользоваться» ими (разумея, естественно, под этим право использовать
крестьян, к таковым имениями приписанным, а не сами имения) только в рамках,
законом предписанных.
По поводу этих двух проектов Сперанского приходится сказать, что
реформаторская мысль автора так и не вышла за пределы, определенные спорами
вокруг «Наказа», но изменения в вопросе все-таки произошли – те планы,
которые ранее высказывались лишь отрывочно и так и оставаясь без каких-либо
даже начальных мер к их осуществлению, ныне получили рассмотрение уже в
качестве проектов, назначенных к реализации и именно с такой точки зрения
подвергавшиеся обсуждению в правительственных кругах. О верности такой
оценки говорит и сама реакция высшего общества на удаление Сперанского – как
на средство, единственно могущее предотвратить разрушение сложившегося
порядка и идеи, высказанные государственным секретарем, воспринимались как
реальная угроза. Д. П. Рунич, современник М. М. Сперанского, резко негативно
с консервативных позиций оценивавший его деятельность при Александре I,
писал: «Самый недальновидный человек понимал, что вскоре наступят новые
порядки, которые перевернут вверх дном весь существующий строй» . Это и
отличает коренным образом ситуацию с проектами первого десятилетия XIX века
от обсуждения, развернувшегося в конце 60-х – начале 70-х годов XVIII века –
то, что ранее воспринималось как прекраснодушные разговоры и, в таком
качестве, терпимо было воспринимаемо и даже (в отдельных случаях) поощряемо,
теперь грозило превратиться в реальность.
В целом, можно сказать, что М. М. Сперанский придерживался изложенных
взглядов до самого конца жизни, что видно по его позиции в процессе
подготовки реформы государственных крестьян. Позиция, занятая им в вопросе о
крестьянской собственности и предоставлении крестьянам общих гражданских
прав, оставалась по существу неизменной , претерпевая, однако, значительные
перемены в вопросе о сроках ее проведения – если в первое десятилетие XIX
века подобные перемены и казались ему осуществимыми «двумя указами», то
спустя десятилетия он говорил уже о множестве лет, потребных для того
только, чтобы изменить положение государственных крестьян, не говоря уже о
распространении общих принцип на крестьян частновладельческих.
Крестьянский вопрос в царствования Александра I и Николая I: проекты реформ
и подготовка освобождения. Если екатерининская эпоха была временем
фактического господства дворянства и получения им решающего положения в
государстве, законодательной фиксации или по меньшей мере молчаливого
признания существующих привилегий, то начиная с правления Павла I в
государственной политике намечается существенный поворот. Царствование Павла
можно назвать своего рода прообразом николаевского режима – торопливым,
скомканным, иногда курьезным, а часто и страшным по проявлениям, но тем не
менее обозначившим новые начала в правительственной деятельности. Важно было
то, что власть после освобождения дворянства от обязательной службы получило
новый источник своих сил, получило возможность найти новую точку опору,
которую режим Павла (а затем и Николая) увидел в профессиональной армии и
чиновничестве. Разумеется, и та, и другая силы по преимуществу состояли из
дворянства, однако это не были, как ранее, вседворянские силы – и в армии, и
в чиновничестве служили большей частью те дворяне, что не имели никаких
других основательных средств к существованию и источник всех своих милостей
полагали в государстве. В свою очередь и государство могло позволить себе
большую свободу по отношению к прочим слоям своих подданных. Возрождается на
новой, бюрократической основе старый, петровский идеал равенства – равенства
не в правах, а в общем бесправии перед властью. Павловский режим идет на
отмену большинства сословных привилегий дворянства, отменяет наиболее
существенные положения Жалованных грамот, всюду на место выборных сословных
представителей стремясь ввести коронных чиновников. Государство осознается
как единый дом с домовладыкой – государем, стремящегося взять на себя
действительную роль «отца отечества». Начинается господство мелочного
регулирования, формализма, чиновных порядков, в которые в равной степени
стремятся ввести все сословия. Но это же означает, что новый режим не
признает никаких частных прав своих членов, не признает возможности для них
жить личным делом – государство объявляет и стремиться осуществить свое
право войти во всякую сферу, рассмотреть и определить всяческую подробность.
Такой переворот означает, что и крестьянские отношения перестают видеться
как частные отношения помещика в своем хозяйстве – государство признает их
публичный характер и пробует осуществлять свое регулирование их. Тяга к
регулярности, к перенесению воинской ясности на весь хозяйственный быт
затрагивает и крестьянские отношения – то, что прежде регулировалось только
обычаем или, в крупных хозяйствах, вотчинными инструкциями, ныне в
Учреждении Императорской Фамилии становиться предметом законодательного
установления, а именно формы устроения, общежития крестьянских общин.
Впервые законодательство обращается к внутрикрестьянским отношениям и
моменты, здесь впервые найденные или отраженные, затем – по переработке –
войдут как в крестьянское законодательство времен реформы гр. П. Д.
Киселева, так и в положения о сословном быте сельских обывателей по
законодательству 1861 года.
Законодатель идет даже на то, чтобы общим порядком попытаться определить
пределы крестьянских обязанностей, объявляя знаменитый закон о трехдневной
барщине . Важно то, что манифест 1797 года представлял собой едва ли не
первое за последние десятилетия «прямое вмешательство государства во
взаимоотношения помещика с крепостными крестьянами и попытку их
регулировать» . Впервые за весь XVIII век было легально закреплено, что
помещик с крестьянами не может обращаться произвольным образом,
организовывая хозяйство так, как представлялось ему удобным, не может
устаивать и «плантаторских хозяйств», переводя крестьян на месячину – было
заявлено, что государство имеет свои интересы в данном вопросе и правомочия
помещика соответственно являются ограниченными в общем интересе, в целях,
ставимых публичным правом. Если определение крестьянских повинностей
составляло только мысль проектов екатерининского времени, то здесь оно нашло
выход в государственные установления. Аналогично утвердилась в
законодательстве этого кратковременного царствования и мысль о том, что
крестьянин крепок, по меньшей мере, не только владельцу, но и земле, он
является государственным поземельным тяглецом, и, стало быть, снимать его с
земли, переводить или продавать действительно как раба, без его земельного
участка – незаконно. На сенатском докладе о дозволении продавать крепостных
без земли с аукциона 16 февраля 1797 года император наложил резолюцию:
«Дворовых людей и крестьян без земли не продавать с молотка или подобного на
сию продажу торга» .
Тем не менее, фиксируя некоторые правовые нормы и придавая больший вес
элементам публичности в законодательстве о крепостных, законодательство
времени правления Павла I оставляло без всякого внимания возможность
освобождения крестьян, расширения их гражданско-правового статуса. Напротив,
нацеленное на то, чтобы ввести государственный порядок в существующие
отношения, оно принципиально сохраняло самое существо институтов, полагая
крепостное право должным, надлежащим институтом государственного порядка –
если правовое регулирование крепостных отношений усилилось, то не в
направлении их ликвидации, но, напротив, фиксации, придания регулярного,
законосообразного характера – включении их в часовой механизм идеального
полицейского государства, витавшего в мыслях Павла. Видно это, в том числе,
и из того, что уже указом 12 декабря 1796 года крепостное право было de
facto распространено на территории, ранее свободные от таковых отношений, а
именно на земли Крыма, Кавказа и Кубани .
Первым законодательным приступом на пути к решению крестьянского вопроса
стали законы первых лет александрова царствования, а именно, законы от 12
декабря 1801 года и от 20 февраля 1803 года. Первый позволил всем лицам
свободных состояний – т. е. всем подданным Империи, за исключением крестьян
частновладельческих, приобретать в собственность ненаселенные земли. Второй
акт, получивший в литературе общее именование Закона о вольных хлебопашцах,
официально именовался «Указом об отпуске помещиками своих крестьян на волю
по заключению условий, на обоюдном согласии основанных» . Издан он был по
частному поводу, в связи с обращением графа С. П. Румянцева, предполагавшего
по добровольному соглашению отпустить на волю с землей 199 душ своих
крестьян и представившего правительству проект общего закона о сделках
помещиков со своими крепостными , поскольку ранее туманным являлось не
только правовое положение отпущенных на волю крестьян, но и само право
помещика на освобождение .
Проект гр. Румянцева предусматривал следующие положения: 1) право владения
крестьянами принадлежит исключительно людям благородным; они же получают
право отпускать крестьян на волю целыми селениями, на известных условиях; 2)
помещики, увольняющие крестьян целым семейством, могут наделять каждого
уволенного участком земли по своему желанию; 3) селения могут выкупаться на
свободу, внеся установленную их владельцем плату сразу или же уплачивая ее в
течение известного срока; 4) разрешается приобретение не полной свободы, а
только «законного утверждения земли» за крестьянами, с платой
соответствующего оброка; 5) неисправных плательщиков следует отдавать в
рекруты, ежели они годятся, а если нет, то «в какую-нибудь государственную
работу». Проект встретился с ожесточенным сопротивлением в высших
административных кругах Империи, в частности со стороны министра юстиции Г.
Р. Державина, указывавшего, в частности, на то, что при наличном состоянии
народного просвещения закон к благу не приведен, фактически не исполним , но
при том способен вызвать волнения – по существу, явиться подстрекательством
общества без твердой государственной воли и смысла. Императору удалось
преодолеть сопротивление этого крепостнического лобби, однако вместе с тем в
проект были внесены существенные изменения:
- во-первых, проект в целом потерял в определенности – решающее значение
было придано Высочайшему утверждению условий, каждый раз специальным
порядком определявших взаимные обязанности сторон соглашения;
- во-вторых, было разрешено освобождать крестьян не только селениями, но и
лично;
- в-третьих, исключены из текста закона были санкции карательного характера,
предполагавшиеся к применению касательно крестьян, нарушивших взятые на себя
обязанности – вместо этого была введена норма о реституции, однако не было
указано, носит ли она взаимный характер – т. е. в случае заключения условий
на основе крестьянского выкупа, возвращались ли последним их платежи. Исходя
из всего духа наличного законодательства приходиться дать отрицательный
ответ, поскольку если крестьяне возвращались в прежнее крепостное состояние,
то, следовательно, они утрачивали приобретенные ими в силу закона
поимущественные права и статус лица гражданского права, в том числе и права
искать на помещике в суде. Сало быть, даже при сохранении возможного права
на возмещение, у крестьянина не было права истребовать оное. Кроме того, в
закон была заключена односторонняя санкция – исполнение обязанностей
помещиком гарантировалось только в пределах существующих общих правил
гражданско-правовой ответственности;
- в-четвертых, положения о порядке и условиях выкупа были исключены из
закона, также оставленные на специальное усмотрение в каждом отдельном
казусе;
- в-пятых, было произведено изменение закона, фактически благоприятное для
крестьян, подпадавших под его действие – вместо вошедших в проект положений
только о земельном укреплении вольных, при неопределенности их статуса,
закон выделял их в особенное состояние, прямо признавая вольными людьми (п.
6).
Закон впервые относительно детально регламентировал порядок освобождения и
обустройства крестьян, вышедших из крепостной зависимости. В качестве общего
принципа было установлено освобождение с землей, личное или целым селением
(п. 1). Минимальный размер земельного надела непосредственно в тексте не
определялся, однако, на основании п. 8 путем систематического толкования
можно было вывести, что размер подушного земельного надела при заключении
условий не мог быть менее 8 десятин. Составленное между помещиком и
освобождаемыми крестьянами «условие» предоставлялось на рассмотрение
министра внутренних дел и за сим – на высочайшее утверждение, только по
которому могло быть записано общим крепостным порядком, приобретая силу
крепостного акта (п. 1 – 2), в равной степени обязательной как для сторон,
«условие» подписавших, так и для наследников помещика, что оговаривалось
особо, и обязательства таковые сохраняются «свято и нерушимо» (п. 2), в
случае же неисполнения «условий» крестьянами земля подлежала возвращению
бывшему владельцу и обращению крестьян в прежнее состояние (п. 3).
Пожалуй, самым важным в указе 20 февраля было то, что отпущенные на волю
крестьяне не были обязаны, как ранее, приписываться в одно из имеющихся
податных сословий – т. е. государственных крестьян или мещан – но
образовывали самостоятельное состояние – «свободных хлебопашцев» (п. 4), к
которому, помимо крестьян, вышедших на волю по данному закону, имели также
право приписываться ранее отпущенные «дворовые люди и крестьяне», в случае,
если приобретут себе землю в собственность по закону 12 декабря 1801 г. (п.
5).
Состояние свободных хлебопашцев объединяло в своем статусе ряд обязанностей
крестьян частновладельческих и казенных и образовывало особый разряд
сельских обывателей. В то же время в указе было употреблено следующее
неудачное выражение: «…исправляя наравне с другими казенными крестьянами [выд.
нами – Авт.] земские повинности…» (п. 6), хотя в том же пункте указывалось и
отличие свободных хлебопашцев от казенных крестьян, а именно, неуплата
«оброчных денег» .
Собственнические права свободных хлебопашцев были установлены в общем виде
прав в отношении «владельцев недвижимой собственности» (п. 7: одно из первых
указаний на внесословное право собственности). Они получили право свободно
распоряжаться участками, принадлежащими им, в том числе продавать (без
ограничения по сословию покупателей), закладывать и отдавать по наследству,
с единственным ограничением охранительного характера, а именно, запретом
раздроблять участки менее восьми десятин. Также свободные хлебопашцы, а
равно вновь приписывающиеся к ним лица, были наделены и общим правом
приобретать земли, без ограничения размеров земельных владений, а также
расположения участков, также как и правом свободно выбирать место поселения,
с тем только ограничением, что они должны были уведомлять о своем
перемещении Казенную палату «для перемещения их подушного оклада и
рекрутской повинности», как говорил закон (п. 8).
Надобно отметить, что в указе нет ни слова о выкупе личности крепостного – в
центре внимания находиться поземельное обеспечение и взаимные права. Вместе
с тем, выкуп личности крестьянина также не отвергается законом – по
существу, сторонам (а, точнее, помещику) предоставлено право вынести этот
вопрос в «условия». Однако при том, что выкуп личности выступает рефреном
дворянских проектов освобождения 10-х – 20-х гг. XIX века, следует признать,
что такое умолчание высшей власти достаточно характерно и во всяком случае
она не полагала выкуп личности само собой разумеющимся условием.
В дополнение к указу 20 февраля были изданы особые правила, данные министру
внутренних дел в руководство при рассмотрении договоров крестьян с
помещиками. В соответствии с ними при утверждении договоров крестьян с
помещиками министр внутренних дел должен был наблюдать, чтобы помещик не
обезземеливал крестьян, оставшихся у него крепостными, и чтобы каждый С.
хлебопашец получал определенный участок в собственность, т. е. помещик не
мог выделить землю в собственность целому селению, крестьянскому миру, но
обязан был осуществить размежевание земли между отдельными хозяевами. Ясно,
что помимо прочих обстоятельств, это дополнительное обременение также не
способствовало желанию помещиков воспользоваться правами, предоставленными
указом. Помимо прочего, оппозиция не оставила закон и по вступлении его в
силу, используя на сей раз возможности толкования уже утвержденного текста.
Когда в 1804 году возник вопрос о праве помещика освобождать крестьян в
своих родовых имениях по указу 20 февраля завещанием, то Государственный
Совет, которому вопрос поступил на обсуждение, решил, что у собственника
такового права нет, поскольку родовыми имениями можно распоряжаться только
при жизни на основании закона, в отношении же наследования действуют
правила, от воли собственника не зависящие. Тем самым была уничтожена еще
одна – хоть и не большая – возможность к расширению сферы употребления
указа.
В царствование Александра I было всего 160 случаев применения закона о
свободных хлебопашцах . Общим порядком освободились 33’782 душ. м. п.;
помимо этого, в 1807 году на казенную ссуду в 5’424’168 руб. выкупились
13’371 душ. м. п. из числа крестьян кн. А. Н. Голицына и таким образом общее
число вольных хлебопашцев составило 47’153 д. м. п. . Переходы бывших
дворовых людей и крестьян в состояние вольных хлебопашцев в наличной
литературе не фиксируются. В царствование императора Николая I был всего 251
случай освобождения, причем освободилось 67’149 д. м. п. . За все время
действия закона случаев неисполнения крестьянами принятых на себя «условий»
было только три (с 477 д. м. п.), в каковых случаях оные крестьяне и были
возвращены в крепостное состояние (см. таб. 9).
Таким образом, при всем критическом отношении к указу 20 февраля и к
практике его применения, надлежит признать, что если он и не достиг своей
идеальной цели – прекращении в России крепостного состояния – цели заведомо
с такими средствами недостижимой, то и одним пустым актом он также не был –
данный закон сформировал представление о возможности общего понятия
собственности, предоставил лицам, в сферу его действия подпадавших, обширные
поимущественные права, дал некоторый опыт хозяйствования в новых условиях.
Суть недовольства и большинства критических выпадов в адрес закона, равно
как со стороны современников, так и последующих историков, состоит в том,
что они рассматривают его в перспективе крестьянского освобождения и видят в
нем одно только покушение с негодными средствами. Если же мы изберем иную
перспективу, а именно, будем отправляться от наличного состояния
законодательства, то увидим фундаментальное значение данного акта:
- во-первых, крестьянин был признан договороспособной стороной,
законодательство увидело его в перспективе обладания им гражданскими правами
и обязанностями и таковой подход нашел свою легальную фиксацию – и это
менее, чем сорок лет после того, как кн. Щербатов почти не встретив
возражений открыто говорил о крестьянах как о рабах;
- во-вторых, был сделан опыт создания новой формы поземельного права
собственности – сугубо буржуазного по своему содержанию. Поземельная
собственность вольного хлебопашца была избавлена равно от феодальных прав и
привилегий, так и от всевозможных обременений и ограничений, придававших
прежним формам крестьянской собственности по существу характер собственности
раздельной. Мало того, что практически все обязанности по условиям носили
характер денежных платежей. Субъектом права собственности был признан
индивидуальный держатель, отдельный крестьянин, в чью собственность и
происходило укрепление. К тому же, к деятельности этого крестьянина, к
применению его частной инициативы законодатель постарался снять всяческие
препоны.
Закон о вольных хлебопашцах по своему позитивному определению крестьянских
поземельных прав был нежным цветком иноземного влияния на почве русской
действительности – даже с лишком сто лет спустя, при столыпинской реформе,
объем прав крестьянина-хуторчанина был определен уже. Такое масштабное
преобразование, задуманное в духе модной политической экономии, не могло
принести общего успеха, но влияние на общую правовую систему, на само
наличное поле законодательного регулирования крестьянского поземельного
права со сторону указа 20 февраля нельзя недооценивать. И еще один
немаловажный факт – при всей своей пропитанностью западными экономическими
воззрениями, закон о вольных хлебопашцах в качестве первого и важнейшего
исходного принципа заключил необходимость освобождения крестьянина
непременно с землей, и к тому же с достаточным количеством оной, т. е. по
существу нашел свое официальное подтверждение старый крестьянский взгляд об
обоюдности крепости к земле: «крестьяне крепки к земле – земля крепка
крестьянам» .
Во 2-й половине александрова царствования, после перерыва, в
преобразовательных начинаниях, вызванных войнами 1812 – 1815 гг., а более
разочарование по неудаче прежних, одновременно вызвавших озлобление на
власть в высших аристократических кругах, столь сильное, что начались едва
ли не открытые толки о перевороте. После окончания войн 1812 – 1815 гг.
среднее дворянское общество – в первую очередь та молодежь, что получила
свое гражданское образование в Западном походе и потом стала основой
декабристского движения – желало продолжения преобразований, новых, уда
более серьезных, чем осуществленные, реформ. Власть же в то время, не
отворачиваясь совершенно от проектов, никоим образом не полагала их к
немедленному осуществлению. Оказавшись во главе европейской реакции русское
правительство органически не могло себе позволить одновременно подтачивать
свое начинание в собственной стране. Реформы приобрели региональный характер
– став своего рода пробами, испытанием новых концепций – либо же оставались
в пределах специальных комитетов. Самое же главное состояло в
непоследовательности власти – заигрывая с проектами и наиболее
взрывоопасными идеями своего времени, она в то же время на практике
ограничивалась полумерами, выступая своеобразным верховным подстрекателем –
в итоге это привело к фарсу декабристского восстания, выявившего
окончательно позиции сторон.
Пока же ситуация медленно продвигалась к такому финалу, в государственных
комитетах разрабатывались многообразные проекты крестьянского
преобразования. Ясно было, что прежние законодательные меры, дававшие
помещикам только право, но не обязывавшие их к освобождению крепостных, не
приводят к желанной цели ликвидации крепостного права либо же относят ее в
ирреально-отдаленную перспективу. Таким образом, вопрос теперь стоял о том,
каким образом определить обязанности помещиков по отпуску крестьян и как
определить их будущие права и обязанности.
Во-первых, правительство обратилось к решению крестьянского вопроса в
остзейских губерниях, привлекавшего внимание власти еще со времен Екатерины
II, вынудившей лифляндский ландтаг в 1765 году принять Патент, утверждавший
за крепостными ряд гражданских прав , а в 1804 г., уже в правление
Александра I, для Лифляндии и Эстляндии был издан закон, определявший
крестьянские повинности и закреплявший за крестьянами в наследственном
пользовании на длительный срок – в 25 лет – участки земли, в случае
отобрания коих помещик обязан был выплачивать крестьянину компенсацию . В
1816 – 1819 гг. в остзейских губерниях была произведена отмена крепостного
права: 1) в Эстляндии по закону 23 мая 1816 г. ; 2) в Курляндии – 25 августа
1817 г. и 3) в Лифляндии – 26 марта 1819 г. . Согласно данным узаконениям
вся земля была оставлена в пользовании помещика, будучи разделенной на две
части: одной он мог пользоваться по собственному усмотрению, вторая же
должна была непременно пребывать в пользовании крестьян, на основании
договоров, ими с владельцем заключаемых. Помещик не был обязан предоставлять
землю каким-либо определенным крестьянам – за ним была остановлена только
общая обязанность передавать эти земли в крестьянские аренды, ergo, он мог
согнать любого крестьянина с его участка, только под тем условием, что
передаст его другому лицу крестьянского сословия. Точно так же условия
арендных договоров были предоставлены на усмотрение сторон, что, при
естественном большем влиянии и возможностях помещика, означало узаконение за
последним права диктовать собственную волю. Проект этот даже русским
дворянским обществом был воспринят так, что всерьез распространять его на
Россию думать не приходилось – тем более, что таким путем и с остзейскими
крестьянскими волнениями справиться не получилось и в 1849 г. правительство
вынуждено было пересмотреть условия закона 1819 г. в отношении Лифляндии , а
в 1856 г. распространить действие этих измененных норм и на Эстляндию .
Во-вторых, во 2-й половине 1810-х гг. разрабатываются два масштабных
общерусских проекта освобождения крепостных: один из них, поданный
императору в 1816 г., принадлежал гр. Н. С. Мордвинову, а второй,
исполненный по поручению самого Александра I, был подан «от имени» гр. А. А.
Аракчеева. Н. С. Мордвинов предлагал безземельное освобождение крестьян,
однако, в отличие даже от остзейского опыта, с выкупом крепостными своей
свободы, что, как указывал автор, должно было дать средства для поправления
и современного обустройства дворянского хозяйства . Выкуп не должен был быть
одномоментным, но осуществлялся по требованию каждого отдельного
крестьянина. За освобождение личности в проекте предлагалась такса, в
зависимости от возраста и соответствующих ему трудовых сил работника: для
детей 9 – 10 лет устанавливалась плата в 100 руб., высший размер был
установлен для крестьян 30 – 40 лет, как наиболее трудоспособных, в размере
2’000 руб., далее опять происходило уменьшение таксы в связи со старостью и
слабостями крестьян . Тем самым реально освобождением могли бы
воспользоваться только «капиталистые» по терминологии того времени
крестьяне, оставляя прочих в прежнем состоянии, но уже не по принуждению к
крепости, а по имущественной недостаточности.
Граф А. А. Аракчеев в те же годы предложил диаметрально иной проект,
основанный на государственном выкупе. Согласно ему правительство приобретало
крепостных с землею у помещиков по соглашению с ними по ценам, существующим
в данной местности. Оценка издельного (барщинного) имения должна была
производиться представителями местного дворянства, а оброчного имения –
путем капитализации оброка из 5%. В целях этой выкупной операции
образовывался особый капитал в составе государственной казны за счет либо
процентных отчислений с поступлений от питейных сборов, либо же через выпуск
процентных бумаг государственного казначейства. Для освобождаемых крестьян
устанавливалась норма земельного надела: по две десятины на душу. Как и
проект Мордвинова, аракчеевские предложения клонились к предоставлению таким
образом помещикам, разоренным как недавней войной, так и ложным ведением
хозяйства, потребных средств, одновременно сохраняя в их пользовании
крестьянские рабочие руки, по причине явной недостаточности означенного
размера земельного наделения.
Авторство третьего проекта принадлежало министру финансов гр. Е. Ф. Канкрину,
составившего его опять же по поручению императора Александра. Канкрин
предлагал осуществить постепенный выкуп крестьянской земли из помещичьей
собственности с тем, чтобы по окончании выкупной операции – рассчитанной на
шестьдесят лет – т. е. к 1880 г. отношения между всеми тремя сторонами
разверстывались окончательно, без долгов и обязательств взаимных .
Теперь необходимо объяснить, почему достаточно приемлемые и во всяком случае
отнюдь не варварские проекты крестьянского освобождения исходили либо от лиц
явно реакционного направления, либо же вовсе не имевших политической
физиономии, вроде высокопрофессионального бюрократа Канкрина, а такой яркий
представитель либерального направления как гр. Н. С. Мордвинов оказался
автором чудовищных предложений, причем изложенных не a props, не по одному
данному случаю, но составлявших постоянное основание его высказываний и
предложений касательно положения как крестьян частновладельческих, так и
казенных . Как это не покажется странным, но суть ситуации состояла именно в
либерализме последнего и в реакционности и в обычном бюрократическом
консерватизме первых. Либеральные воззрения не одного только Мордвинова, но
и целого ряда более молодых представителей той же идеологической группы – в
частности, Н. И. Трубецкого – состояли в поклонении существовавшей системе
философо-экономических воззрений, совмещения политической философии эпохи
Просвещения и британской политэкономии. Эта популярная амальгама включала в
себя превознесение принципа частной собственности, свободы человеческих
действий как главного основания преуспевания общества – в том числе и
свободы естественно подразумеваемой на голодную смерть и разорение.
Общественное преуспеяние виделось как результат действия бессознательных
сил, коим всевозможные законодательные сдержки могут только
воспрепятствовать. При этом каким-то образом забывалось, что общественный
прогресс – тем более указанный в экономических показателях прироста
внутреннего продукта и т. п. – никоим образом не синонимичен благосостоянию
общества. Ведь экономическое производство и эффективность – показатели
валовые, в то время как благосостояние общества предполагает и рассмотрение
степени распределения благ между различными группами общества. Забывался и
тот факт, что вообще-то и само малейшее государственное вмешательство есть
препятствие к максимуму экономической эффективности, однако целью
государства является не последнее, но достижение некоего исторически
конкретного экономического оптимума, т. е., выражаясь иначе, что государство
в самом существе своем есть отказ от максимальной прибыли ради иных – для
данного конкретного общества более важных и ценных – целей. Проект Н. С.
Мордвинова по существу своему был не только не приближением разрешения
крестьянского вопроса в сколько-нибудь приемлемом его виде, но скорее даже
шагом назад по сравнению с идеями, заложенными в указе 12 февраля – в
частности, в полном и последовательном игнорировании освобождения с землей,
что мотивировалось указаниями на святость, священность частной собственности
. Правда, по существу проекта в состав частной собственности включались и
сами крепостные, поскольку они подлежали выкупу, но либералов того времени
подобные частности не смущали. В этих предложениях либеральная фразеология
скрывало de facto стремление части крупного дворянства стать к власти в
независимое положение – оказаться подлинными и неограниченными хозяевами
своих поземельных владений, охраненных всеми гарантиями буржуазного права
собственности и одновременно от риска разорения защищенных столь настойчиво
испрашиваемой майоратной неотчуждаемостью. Это была попытка с негодными
средствами – не имея реального влияния, сколько-нибудь действительной
возможности обойтись без поддержки власти, постоянно испрашивая себе либо
прямые пожалования для поправления дел, либо же получая разрешения на
прибыльные предприятия – эта группа пыталась и от власти отмежеваться, стать
закрытым и самовластным сословием силой той же власти, которой она стояла.
«Прожекты» как политические, так и хозяйственные, принадлежавшие этим лицам
со внешностью европейской идеологии и ветхим, едва ли не боярским, нутром,
силу пытались испросить у того, от кого ею потом надеялись от него
обороняться – понятен и конечный неуспех таковых попыток разорвать союз
власти и дворянства, сохраняя все блага, от власти получаемые .
Напротив, консервативно или даже реакционно настроенные круги высшей
имперской знати и бюрократии, оказывались гораздо реалистичнее и осторожнее
в своих проектах. Во многом связно это и с тем, что они – именно по существу
их воззрений – не обладали позитивной идеологией, заставлявшей бы их
наперекор всему существующему возводить, по выражению Екатерины II,
«испанские замки». Они имели перед собой реальность и живой образ прошлого,
сохранить сущность которого при всех происходящих изменениях стремились.
Консерватизм сам по себе есть особая интеллектуальная позиция, не состоящая
в стремлении восстановить отжившие отношения, прежние – уже давно ушедшие –
институты, но в том, чтобы по возможности сохранять в меняющемся то, что
сохранить можно. Т. е. это позиция, принимающая только необходимый минимум
перемен, соглашающаяся только на то, что переменить или избежать чего в
будущем невозможно. Именно такие воззрения и благоприятствовали разработке
крестьянского вопроса в реалистическом направлении, поскольку за основу
брали существующие, традиционно сложившиеся отношения крестьянина к земле,
не пытаясь превратить последнего в какого-нибудь британского арендатора. А
коли это положение принималось, то далее ставились только конкретные,
практические вопросы, именно: как, какими мерами осуществить освобождение
крестьян вместе с землей, как обеспечить при такой перемене интересы
помещиков. Последние вопросы и оставались в центре внимания всех
многочисленных комиссий, учрежденных правительством для рассмотрения
крестьянского вопроса, первой из которых была едва оставившая по себе
комиссия 1818 г. под председательством гр. Д. А. Гурьева .
И помимо правительственных действий предпринимались инициативы по облегчению
крепостного вопроса. В 1820 году сделана была попытка организовать общество,
ставившее своей целью полное освобождение крестьян. Во главе его соглашались
стать гр. М. С. Воронцов и кн. А. С. Меньшиков, к ним присоединились братья
Тургеневы и еще несколько высокопоставленных лиц. Однако Александр I не
согласился на устройство общества, точно так же как в 1816 году он резко
отказал 65 петербургским дворянам, желавшим перевести своих крепостных в
особенное положение "обязанных крестьян", для чего был подан соответствующий
проект.
Новое, николаевское, царствование началось с обостренного внимания к реформе
крепостных крестьян, основание к чему во многом дали освобожденческие
проекты декабристов. Новый комитет, долженствовавший обсудить вопросы, до
крестьян относящиеся, был создан 6 декабря 1826 года, в связи с чем и вошел
в историю под названием Комитета 6 декабря. Председательствовать в нем был
назначен гр. В. П. Кочубей, а задачи были в частности определены
собственноручной запиской Николая I, в которой он поставил вопрос о
запрещении продавать и закладывать имения по числу душ и прекращении
перевода крестьян в дворовые, произведя предварительно ревизии наличного
числа дворовых.
На основании данной записки Сперанским был составлен проект, который
устанавливал различие между прежним и новым крепостным правом, как крепостью
земле (servage) и крепостью личной (esclavage). Личную крепость, как продукт
позднейшего злоупотребления помещичьей властью, Сперанский предлагал
уничтожить и вернуться к чисто земельному прикреплению. Граф Кочубей, с
своей стороны, предложил государю опубликовать запрещение личной продажи
людей без земли не в виде отдельного акта, а в составе общего
законоположения о правах состояний, чтобы смягчить раздражение дворянства.
Такого рода «дополнительный закон о состояниях» и был проектирован
комитетом, причем в отделе о «крестьянстве» предполагалось установить новый
способ отпущения крестьян на волю «лично без земли» (за увольняемого
взыскивались и вносились подати до новой ревизии, затем он приписывался «в
особый разряд вольноотпущенных земледельцев» и получал свободу перехода и
право быть собственником земли, арендатором или наемным рабочим), также
предлагалось разрешить заключать владельцам с сельскими обществами договоры
вечной аренды. По настоянию некоторых членов государственного совета, введен
был в проект и параграф, дозволявший увольнять крестьян целыми селениями без
земли; но большинство решило требовать в этих случаях каждый раз особого
Высочайшего разрешения. Проекты комитета обсуждались в государственном
совете 24 и 27 марта 1830 г. и, с некоторыми смягчениями, были приняты
огромным большинством; только адм. Мордвинов противился «вечным» договорам,
считая неизменные повинности невыгодными для владельца. Император согласился
с большинством, но велел пересмотреть проект еще раз, что и было сделано, а
в окончательном заседании 26 апреля 1830 г., в личном присутствии государя,
решено было, большинством 23 против 7, обнародовать закон о состояниях
немедленно. Между тем в середине июня В. К. Константин Павлович, отнесшийся
к проекту крайне неодобрительно, передал государю свои замечания, считая,
между прочим, опасным обнародовать сразу так много существенных перемен в
одном законе – ему возражал гр. Кочубей. Однако, вследствие польского
восстания 1830 – 1831 гг. в делах комитета наступила задержка, закон о
состояниях остался неизданным, как и другие проекты, комитетом
разработанные, а затем возвращения к ним уже не было . Правительство
попыталось пойти по другому пути – начать с реформы государственных
крестьян, как в наименьшей степени могущей вызвать беспокойство общества, а
затем уже полученный опыт использовать в деле устроения крестьян казенных.
Подобные идеи встречались уже в ходе деятельности комитета 6 декабря,
предлагавшего в дополнительном законе о состояниях внести некоторые
изменения касательно казенных крестьян, а самих освобождаемых крепостных
сравнивать с ними по статусу.
Новое дело было прочено П. Д. Киселеву, снискавшему значительный опыт и
авторитет в крестьянском вопросе организацией освобождения крепостных
крестьян в Молдавском и Валашском княжествах. В передаче А. О.
Смирновой-Россет, государь сказал П. Д. Киселеву: «…Пора и нам заняться
нашими крестьянами, пора подумать, что им крепость в тягость. […] Поручаю
тебе заняться этим делом. Не торопись и возьми в редакторы, кого ты знаешь
подельнее. Я тебя назначаю министром государственных имуществ» . Для
обсуждения общих принципов реформы государственной деревни, а равно и в
отношении последствий оной для крестьян частновладельческих был составлен
секретный комитет «для изыскания средств к улучшению состояния крестьян
разных званий» (т. н. «комитет Васильчикова», по имени его председателя),
членом в который был введен Киселев, занявший главенствующую роль. Несколько
подробнее о нем говорилось выше, касательно статуса крестьян
государственных. Здесь же важно отметить следующее: важнейшей целью комитета
было постановлено добиться замены крепостного права свободными договорными
отношениями и на государственных, и на помещичьих землях. Т. е. вся земля
должна была остаться в собственности наличных землевладельцев, крестьяне же
получали по проекту право свободного перехода и, следовательно, гражданское
право свободного состояния; условия работы крестьян на помещичьих землях
должны были каждый раз определяться особым соглашением . Члены комитета в
поданной императору записке делали ценное признание: «Несчастная мысль,
почти повсеместно существующая между помещичьими крестьянами, что они сами
принадлежат господину, а земля принадлежит им, есть одно из главных
препятствий к достижению желаемой цели при введении предполагаемых улучшений
крестьянского быта; она может возбудить волнение умов и подать повод к
важным беспорядкам» . Важнейшей переменой, отразившейся в последующем
имперском законодательстве, стал переход комитета 1835 г. от политики
изыскания средств поземельного освобождения к освобождению безземельному –
т. е. впервые, после многочисленных подобных частных проектов 1800-х –
1820-х гг. эта точка зрения была воспринята властью.
Комитет 1839 года и закон об обязанных крестьянах. С порученной ему реформой
государственных крестьян Киселев справился превосходно – по меньшей мере так
результаты его работы были оценены Николаем I и значительной частью
современников и потомков. После того, как общие положения были выработаны и
реформа казенной деревни стала набирать ход, гр. П. Д. Киселев обратился к
положению крепостных крестьян, представив императору записку со своими
соображениями. Одобрив в целом, для реализации конкретных мер по исполнению
предложений гр. Киселева император приказал составить очередной секретный
комитет, открывшийся в 1839 году.
Со времен В. И. Семевского полагалось, на основании проекта П. Д. Киселева и
высочайшего повеления об открытии секретного комитета, что своей задачей
последний имел осуществить пересмотр закона о вольных хлебопашцах, наметить
новые условия, на которых помещики могли бы отпускать на волю своих
крепостных, не стесняясь условиями акта 21 февраля 1803 года, что изначально
речь шла о частной реформе законодательства о вольных хлебопашцах, о
выработке на основе последнего новых, более удобных для применения
положений. Однако, после исследования С. В. Мироненко, выяснилось, что
широко известный проект Киселева является уже второй редакцией, созданной
под воздействием жесткой оппозиции, с которой встретились его первоначальные
намерения.
В первой же записке, представленной императору на докладе П. Д. Киселева 18
марта 1840 года, выдвигались следующие предложения :
- во-первых, необходимые преобразования должны были производиться
постепенно, по мере возможностей затрагивая все новые сферы отношений.
Первоначально издавая закон в виде добровольного, а не обязательных для
помещиков мер, затем, по мере усвоения новых положений, его можно было
распространить в обязательном порядке. «Добровольность» закона принималась
только как временная мера, поскольку автор записки был убежден, что таковые
общие положения, не скрепленные прямым повелением и санкцией за его
неисполнение, не будут иметь «повсеместно решительного успеха по самому
нравственному состоянию нашего провинциального дворянства» ;
- во-вторых, дабы не вызывать возможных излишних ожиданий или, напротив,
опасений, издать его следовало не как новый акт, а в виде толкования и
продолжения правил закона 1803 года;
- в-третьих, в плане содержания закона предполагалось развить указ о
трехдневной барщине и вследствие этого определит государственными
инвентарями то количество земли, что помещики должны предоставлять в
пользование своим крепостным;
- в-четвертых, за крепостными предполагалось закрепить право на движимую
собственность;
- в-пятых, право судиться в общих суда и тем самым распространение на них
общих правовых норм – выведение их из сферы обычного права, а затем и
распространение на крепостных права обращаться в общий суд на правах,
предоставленных вольным хлебопашцам.
Таким образом, общий проект преобразования крепостных поземельных отношений
предполагал активное вмешательство государства в положение крестьян и
помещиков и хотя в качестве общего принципа и принимал тезис о
неприкосновенности дворянской собственности, однако в конкретных мерах
создавал совершенно иную ситуацию, а именно, когда помещик уже не мог более
произвольно распоряжаться своими владениями, но долженствовал постоянно
находиться в границах, люстрационными инвентарями определенных. Однако, даже
секретному комитету эта записка сообщена не была, а представлена оказалась
иная, куда более узкая по содержанию, а именно включавшая в себя
историческое обозрение и предложения мер о способах усиления действия закона
о переходе крестьян в вольное состояние. В ней П. Д. Киселев указывал две,
на его взгляд, коренных черты, препятствовавших успеху закона о вольных
хлебопашцах, а именно: 1) обязанность освобождать крестьян непременно с
землей и 2) необходимость для освобождения огромной выкупной операции,
средствами для которой не располагали ни сами крепостные, ни государство.
Затем в предложенном проекте П. Д. Киселев указывал как на две равновеликие
опасности и безземельное освобождение на манер Остзейских губерний, что
вызовет только массовое крестьянское недовольство, нищету и беспокойство в
деревне, и освобождение с предоставлением крестьянам земли на праве
собственности, что станет, с одной стороны, нарушение принципа
неприкосновенности права собственности, а с другой – уничтожит
самостоятельность дворянства и откроет путь к «образованию демократии». Как
выход из этого противоречия Киселев, опираясь на опыт своей реформы в
румынских княжествах, предложил, чтобы помещики, сохраняя вотчинную
собственность на землю, предоставляли крестьянам личную свободу и в
пользование определенные участки с зафиксированные в люстрационных
инвентарях повинностями за пользование ими. За крестьянами признавалось
право на движимую собственность, право подавать в общем порядки иски на
своих господ, а также право перехода на иные земли по исполнении ими своих
повинностей в отношении владельцев .
Центральное место в проекте занимал вопрос о крестьянском наделе и о способе
регламентирования повинностей. Последние Киселев предлагал исчислять не в
денежном размере и не рабочими днями, а размером участка, каковой крестьянин
должен был обработать. Размер участка в личном пользовании должен был по
общему правилу составлять 1/3 от всей возделываемой в имении земли, хотя
предусматривалась возможность местных изъятий . Землей наделялись не
отдельные крестьяне, а все крестьянское общество, соответственно, в общем
составе несшее ответственность перед помещиком. На откуп общие было отдано
определение индивидуальных обязанностей – оно становилось посредником между
крестьянином и землевладельцем, в силу коллективности могущим с большей
основательностью и влиянием отстаивать свои интересы. Кроме того, как
отмечал критик проекта кн. А. С. Меншиков, общинный принцип лишал помещика
распоряжаться участками, оставленными теми или иными крестьянами – они вновь
поступали в ведение общины, которая и должна была ввести их снова в
обработку .
Результатом должно было стать коренное изменение отношений между крестьянами
и помещиками: на смену частному праву и произвольному установлению
повинностей крепостных, ограничиваемых токомо их платежеспособностью, должно
было прийти публично-правовое регулирование, прямо и внешним образом
устанавливавшее бы взаимные права и обязанности крестьян и помещиков. Леса,
оброчные статьи и недра должны были оставаться в безусловной вотчинной
собственности помещика.
В заключении записки П. Д. Киселев писал: «На сих главных началах могут быть
основаны меры устройства у нас крепостного состояния, сперва предоставлением
помещикам увольнять своих крестьян в свободные хлебопашцы с сохранением при
себе права вотчинничества, а затем обращением сего постановления в
обязательный закон [выд. нами – Авт.]» . Хотя сохранение вотчинных прав
помещиков особо подчеркивалось, однако реальность законодательных
предложений в существе расходилась с данным утверждением: так, в частности,
заключенные с крестьянами соглашения помещики не имели права
пересматривались, заключенные условия становились постоянными и
обязательными для обеих сторон, хотя в то же время в ряде случаев сами
освобожденные крестьяне могли требовать внесения изменений. Фиксировав раз и
навсегда помещичьи права, закон лишал помещика большинства его
собственнических правомочий, создавал ситуацию, когда крестьяне превращались
в постоянных и защищенных законом пользователей земельных участков, несущих
неизменные повинности и только в таковых рамках связанных с землевладельцем,
т. е. по существу именно крестьян обращала в специфических – пусть и
значительно ограниченных – поземельных собственников . Кроме того, как видно
из доклада императору 18 марта 1840 г. и внесенной в комитет записки,
реформа имела перед собой цели куда более общие, чем пусть даже и масштабная
реформа законодательства 1803 года – она была подготовкой и оформлением пути
к общему крестьянскому освобождению и с таким прицелом рассматривались в
узком посвященному круге предложенные преобразования.
Уже во втором варианте предложений, поданном Киселевым в комитет в ноябре
1840 года, автор, столкнувшись с изрядным сопротивлением, внес ряд
существенных изменений. Во-первых, был дифференцирован размер крестьянского
надела – вместо общей ранее присутсвовавшей подушной нормы в 5,25 дес. (3,5
из коей обрабатывались крестьянином на помещика, а 1, 75 – на самого себя),
теперь для разного качества земель и «земельной свободы» были установлены
различные наделы – от 3 дес. для крестьян промышленных имений до 8 с лишним
дес. для крестьян имений многоземельных. Вторым – и куда более существенным
изменением – было введение ограничений на крестьянский уход. Если по первому
проекту он оставался сугубо внутрикрестьянским вопросом, то теперь было
также введено требование получить согласие на уход от помещика, что
подрывало суть первоначальных инициатив. Также изменение претерпело и
терминологическое определение статуса крестьян, подпадавших под действие
предполагаемого закона – вместо ранее употреблявшегося обозначения «вольные
хлебопашцы» был введен термин «обязанные крестьяне», поскольку, как
указывалось в ноябрьской записке, первый термин связан был с владением
крестьянами землей на праве собственности, чего обсуждаемый проект вводить
не собирается . Второй проект, однако, более твердо касался определения
крестьянских обязанностей – вместо присутствующих в мартовском варианте
общих расплывчатых указаний, второй прямо говорит о введении инвентарей в
имениях, в которых производиться будет перевод крестьян в обязанные, по
модели описаний, составленных в казенных имениях Западных губерний .
Проект был принят в разработку, итогом коей стал закон 1842 года об
обязанных крестьянах . Однако, в отличие от проекта, ни одна из основных мер
принятого закона не носила и оттенка обязательного характера или придания
ему оного в будущем – перевод крестьян в обязанное состояние совершался
исключительно по желанию помещика, а определение размеров отводимых наделов
было предоставлено «свободному усмотрению» сторон. Кроме того, как будто
прямо для ослабления значения изданного закона, в день его опубликования – 2
апреля – последовал циркуляр министра внутренних дел гр. Л. А. Перовского, в
котором особо подчеркивалось, что права дворян в отношении крепостных
остаются неприкосновенными и что они не потерпят никакого ущерба, если не
пойдут на составление соглашений со своими крестьянами . Широко задуманная
реформа обратилась в фарс: только трое помещиков со всей империи
воспользовались предоставленным им правом, но при этом первый из них – граф
М. С. Воронцов, тот самый, что еще в 1820 году хотел участвовать в обществе
для освобождения крестьян, изъявивший желание перевести всех своих
крепостных на статус крестьян обязанных, встретил столь большие трудности и
сопротивление в кругах бюрократических, что смог осуществить его только в
отношении одного своего села, да и то лишь при деятельной поддержке П. Д.
Киселева . Понятно, что если даже влиятельный петербургский сановник не мог
без больших трудностей применить изданный закон, то сколь малы для этого
были возможности иных – менее значительных – лиц. Всего за время действия
закона на статус обязанных крестьян было переведено 24’708 душ м. п. – все
из имений М. С. Воронцова, графов Витгенштейнов и гр. Потоцких. Еще ряд
предложенных к утверждению соглашению между крестьянами и помещиками был
отклонен самой властью, по причине явной их невыгодности и обременительности
для крестьян.
Из сказанного ясна практическая скудность прямых последствий принятого
закона. Однако совсем другим было значение его в системе русского права, в
направлении выработки юридических понятий крестьянской реформы:
- во-первых, этот закон, равно как и ряд иных законоположений николаевского
царствования, настойчиво проводил мысль, что крепостные отношения не
являются всецело частно-правовыми отношениями между крестьянином и
землевладельцем. Начало государственного интереса и публичного значения
крепостного права было ясно в них закреплено, а общая направленность
состояла в постепенном изыскании наиболее пригодных мер к разрешению
крепостного вопроса;
- во-вторых, закон 1842 года юридически закрепил то положение, что личность
крепостного выкупу не подлежит, следовательно, что он не является ни
собственностью, ни принадлежит помещику на каком бы то ни было ином
имущественном праве, но связан с последним только определенного рода
обязанностями;
- в-третьих, хотя закон 1842 года формально и признал безземельность
крестьянского освобождения, однако и при всей встреченной им оппозицией de
facto провел ограниченность прав владельца на крестьянские земли. Крестьянин
не был признан собственником земли – и, стало быть, должен был ее либо
выкупать, либо становиться в обязанные отношения, но и помещик не обладал
свободой по отношению к законом за ним признанной землей – он обязан был
предоставлять ее крестьянам, а, стало быть, у последних имелись некоторые
поземельные права, хоть прямо законом и не названные.
Для того чтобы обратиться к пониманию высшими государственным деятелями той
эпохи крестьянского вопроса, посмотрим на собственные слова императора,
сказанные им в кругу его высших официальных советников. На заседании
Государственного Совета 30 марта 1842 года государь император Николай I
сказал следующее, весьма характеризующее перемены в его понимании путей
разрешения крестьянского вопроса и современной ситуации, в сравнении с
планами начала царствования :
Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас [выд.
нами – Авт.], есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к
нему теперь [выд. в тексте – Авт.] было бы делом еще более гибельным.
Покойный император Александр в начале своего царствования имел намерение
дать крепостным людям свободу, но потом сам отклонился от своей мысли, как
совершенно еще преждевременной и невозможной в исполнении. Я так же никогда
на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к
такой мере, вообще еще очень далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о
том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное
спокойствие и на благо государства. […] Но если нынешнее положение таково,
что оно не может продолжаться, и если вместе с тем решительные способы к
также невозможны без общего потрясения, то необходимо, по крайней мере,
приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей и, не
устрашаясь перед всякой переменой, хладнокровно обсудить ее пользу и
последствия. Не должно давать вольности, но должно проложить дорогу к
переходному состоянию, а с ним связать ненарушимое охранение вотчинной
собственности на землю [выд. нами – Авт.].
Первая фраза в приведенной нами выдержке наиболее значима – теперь,
признавая зло, приносимое крепостным правом России и понимая его опасности,
Николай Павлович полагал по меньшей мере возможным и общей целью реформ не
искоренение самого крепостничества, но реформу оного, приведение его в тот
вид, когда оно не вызывало бы столь сильного беспокойства за самую судьбу
государства. Подобно тому, как менялась мысль императора, отчаявшегося найти
общее решение крепостного вопроса, так менялись и цели специальных
комитетов, занимавшихся этими проблемами – на смену общим комитетам первых
лет царствования, пришли новые, занимавшиеся преимущественно частными
вопросами, искавшими возможность без перемены общей структуры улучшить
ситуацию . Вряд ли следует относиться к ним столь негативно, как было
принято в советской историографии – основным недостатком их была не слабость
или бесполезность предлагаемых частных мер, могших действительно хоть
сколько-то изменить ситуацию в благоприятную сторону, но порок их коренился
в неспособности провести и те немногие ограниченные меры, к каковым они
приходили в ходе обсуждений. Итоговая бесплодность, а не бесполезность самих
принимаемых мер становилась основной чертой деятельности комитетов. Такая
ситуация отнюдь не была случайностью – власть отчетливо понимало опасности
любого касания данного вопроса, опасности как со стороны возбуждения в
крестьянстве «неосновательных надежд», так и отчуждения от себя дворянства,
получения организованного дворянского сопротивления, борющегося за свои
права. Николаевский режим имел первостепенную опору в чиновничестве и по
такой причине был необыкновенно слаб – он элементарно не обладал достаточной
социальной основой для жесткого, последовательного проведения избранных мер.
Для мелочной регламентации силы имелись – для действительно серьезных
мероприятий почва отсутствовала, любой шаг мог привести к потере
достигнутого хрупкого равновесия – а последствия этого зримо были перед
глазами императора и высшей бюрократии в виде воспоминаний о событиях 14-го
декабря. Империя действительно представляла из себя, по выражению Герцена,
«колосса на глиняных ногах» - грандиозный фасад власти без реальной опоры,
без возможности для маневра, когда все, что остается – это стоять. Империей,
как понимал сам Николай, в действительности управляли «тридцать тысяч
столоначальников», образовывавших реальность власти, сколь бы обширной она
ни казалась извне. Решение крестьянского вопроса смогло быть отыскано только
после того, как империя решилась выйти за узкие пределы своей прежней силы,
когда она попыталась найти новую опору в обществе – это приглашение к
социальной активности и стало наиболее ярким моментом «великих реформ», быть
может, продлив на пятьдесят лет существование монархии, сумевшей отыскать и
укрепить новый слой, опираясь на который она смогла строить свою дальнейшую
политику. Этим слоем стало среднее дворянство, давно отказавшееся от
политики сословных привилегий, укреплявшаяся буржуазия и либеральный круг
деятелей «образованного сословия», затем в лице Джаншиева прославившего
александрово царствование. Союз оказался недолгим – однако проведенные
реформы обновили монархию, сняли самые сложные, грозившие общим крушением
проблемы и позволили модернизированной империи продемонстрировать
впечатляющие успехи на рубеже веков.
План преобразований по крестьянскому вопросу, принятый во вторую половину
николаевского царствования, состоял, по художественному выражению В. О.
Ключевского, в том, «что надеялись утолить… вековую жажду [народом – Авт.]
свободы, вливая ее ежегодно посредством ограничительного указа в воспаленные
уста по микроскопической капле» . Сам Николай, выступая перед внесением на
обсуждение Гос. Совета законопроекта об обязанных крестьянах, говорил:
«опытом, без сомнения, развяжутся и такие вопросы, которые теперь, без его
пособия, кажутся затруднительными. Закон должен вмещать в себя одни главные
начала; частности разрешаться по мере частных случаев, и впоследствии
совокупный свод таких случаев составит основу целого положительного уже
законодательства» . Постепенность и острожность, всемерное беспокойство
неосторжным действием возбудить волнения или крестьян или дворянства,
заставляли правительство как прибегать к такой тактике, так и всячески
скрывать самые мысли о подготовки реформ в данной области – чтобы составить
представление степени секретности достаточно сказать, что за разглашение
кому-либо сведений о готовящихся проектах и их цели, Николай I грозил судом
«по строгости закона, как за государственное преступление», самим членам
Государственного Совета!
Итак, конкретные действия были мелки и осторожны, однако и они представляют
для нас некоторый интерес, как подготовка к эпохальным преобразованиям 1861
года. Укажем в заключение только один закон конца николаевского правления,
относящийся до крестьянского вопроса (всего в царствование Николая Павловича
было издано свыше ста высочайших актов, до положения лиц крепостного
состояния относящихся), а именно закон от 3 марта 1848 года , обычно в
литературе, посвященной крепостному праву третируемый . Однако то
обстоятельство, что интересуют нас вопросы законодательного регулирования и
соответственно формы правовой фиксации существующих отношений или отношений,
государственной властью признаваемых желаемыми, заставляет видеть некоторые
акты, и в том числе только что названный нами, в несколько ином свете.
Согласно данному акту крепостным крестьянам было предоставлено приобретать
ненаселенные земли в свою собственность и соответствующим образом записывать
ее в крепостных книгах. Делать это крестьяне могли только с разрешения
помещика. Споры же о ранее купленных крестьянами землях, записанных на имя
помещика, не допускались: «никаких о том от крепостных споров не допускать и
никаких по оным розысканий не делать». Кроме того, предоставив крепостным
право приобретать земли в собственность, закон не предоставил им право иска
против своих помещиков и, следовательно, например, в случае неправомерного
посягновения на собственность крепостного, у того не имелось никаких средств
защититься.
Действительно, объем прав, на практике этим законом крепостным
предоставленных, был весьма ограничен. Но в то же время движение правового
механизма, создание новых правовых понятий было более чем знаменательно:
крепостной стал поэтому закону подлинным субъектом права поземельной
собственности, он теперь и с точки зрения закона – а не только множеством
средств, придуманных в обход его – мог становиться владельцем земли, иметь
все права и нести соответствующие повинности, с этими правами соединенными.
Ранее будучи во всем заслонным от закона фигурой помещика, он теперь вышел
на свет права, стал лицом правомочным. Вызвавшее же столько нареканий
положение о недопущении споров в отношении земель ранее приобретенных
вообще-то было излишне – оно не вводила новых положений и ничем действие
прочих положений закона не ограничивала, только внове повторяя общее правило
о том, что закон обратной силы не имеет – пошлые приобретения, даже если
крепостной и мог доказать, что они были совершены на его средства, не
становились от этого его приобретениями, поскольку тогда он права владения
землей вовсе не имел, а стало быть, и ни под каким видом приобрести ее не
мог. Отсутствие же данного указания – напоминавшего старую и общую для всего
права норму – могло лишь разжечь волнения в деревне, породить сомнения и
беспокойства, которые и без этого дополнительного повода раскачивали
государственный организм Империи.
Разумеется, закон этот оставался частным и не мог получить достаточного
действия, но значение его по преимуществу в ином – в юридической подготовке
реформы 1861 г., в фиксации нового статуса крестьянина. Невозможно было бы
проводить крестьянскую реформу, если бы лица, что предполагались к
освобождению и к наделению собственным хозяйством, к обращению в
крестьян-собственников, накануне освобождения вовсе бы пребывали бы за
пределами права. Меры, предпринятые в царствование Николая I все были
ограничены, компромиссны, зачастую за утверждением даже этих неполных
предприятий следовал отказ от уже введенных положений, фактическое
игнорирование раз принятого – но это был необходимый этап, который Россия
должна была пройти, прежде чем освобождение превратилось бы из
прекраснодушных бесед в либеральных салонах, в практический вопрос, где надо
было разрабатывать дефиниции и уточнять процедуры, а не ставить общие
проблемы. Именно в правление Николая I вопрос о том, следует ли освобождать
крестьян получил однозначный положительный ответ и все последующее в этот
период состоит в искании средств и путей. Это был период выжидательный,
приготовительный, но свой «процесс против крепостничества» императору
удалось начать и сделать так, что преемнику должно было только подвести
итоги и, проявив волю и решительность, поставить точку в затянувшейся
подготовке (см. таб. 10).
Примечания
М.А. Ковальчук, А.А. Тесля Земельная собственность в России: правовые
и исторические аспекты XVIII - первая половина XIX вв. Монография.
Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2004.
Здесь читайте:
Андрей Тесля (авторская
страница).
|
