|
|
Журнал № 52 первого департамента Государственного совета
о рассмотрении результатов предварительного следствия сенатора Н.З. Шульгина
11 декабря 1912 г.
Внесенное по Высочайшему повелению дело, по всеподданнейшему докладу
сенатора Трусевича, содержащему обвинения бывших товарища министра
внутренних дел, генерал-лейтенанта Курлова, чиновника особых поручения при
сем министерстве, исполнявшего обязанности вице-директора департамента
полиции, статского советника Веригина и на-чальника Киевского охранного
отделения подполковника Кулябки, а также полковника отдельного корпуса
жандармов Спиридовича в преступных по службе деяниях, при исполнении
возложенных на них обязанностей осуществления мер охраны во время пребывания
Их Императорских Величеств в городе Киеве в 1911 году.
Первый департамент, обозрев производство по настоящему делу, в присутствии
министра внутренних дел, сенатора Макарова, а также при участии прибывшего
для изъяснений товарища министра юстиция, гофмейстера Веревкина , принял во
внимание, что Высочайши-ми повелениями от 7 и 17 сентября и 4 октября 1911
г. Государю Им-ператору благоугодно было указать, чтобы, независимо от
предварительного следствия по делу о посягательстве на жизнь статс-секретаря
Столыпина, произведено было всестороннее расследование о действиях
должностных лиц, принимавших участие в осуществлении мер охраны во время
пребывания Их Императорских Величеств в городе Киеве в 1911 г., причем
задачу эту Государь Император соизволил возложить на сенатора Трусевича.
Завершив произведенное расследование, сенатор Трусевич поверг на Высочайшее
благовоззрение свой всеподданнейший доклад, заклю-чавший данные,
устанавливавшие, по его мнению, допущение, при осу-ществлении мер охраны в
сем случае, превышения и бездействия вла-сти, имевшие важные последствия:
занимавшим должности товарища министра внутренних дел и командира отдельного
корпуса жандармов, шталмейстером Высочайшего Двора, генерал-лейтенантом
Курло-вым, исполнявшим обязанности вице-директора департамента полиции, в
звании камер-юнкера Высочайшего Двора, статским советником Вери-гиным,
начальником подведомственной дворцовому коменданту охран-ной агентуры,
полковником отдельного корпуса жандармов Спиридо-вичем и начальником
Киевского охранного отделения, подполковни-ком того же корпуса Кулябкой.
Означенный всеподданнейший доклад был передан на предварительное
рассмотрение Совета министров, который, обсудив все данные, собранные
расследованием, положил: делу о возбуждении уголовного преследования против
генерал-лейтенанта Курлова, статского советника Веригина, полковника
Спиридовича и подполковника Кулябки дать законный ход в порядке,
определенном в пункте 4 статьи 68 и в статьях 87 и 88 учреждения
Государственного совета (изд. 1906 г.).
Составленный по сему предмету особый журнал Совета министров удостоился
Высочайшего одобрения в 24 день февраля месяца сего года.
Вследствие сего, первый департамент Государственного совета, при-ступив к
рассмотрению сего дела, 20 марта сего 1912 г. положил: потре-бовать от
названных должностных лиц объяснения по всем означенным во всеподданнейшем
докладе сенатора Трусевича, обвинениям, с назначением для представления
объяснений двухнедельного срока.
Обсудив затем представленные генерал-лейтенантом Курловым, статским
советником Веригиным, полковником Спиридовичем и под-полковником Кулябкой
подробные объяснения по содержанию данных произведенного сенатором
Трусевичем расследования, департамент нашел, что объяснения их, не во всем
согласные с первоначальными их показаниями во время расследования и отчасти
расходящиеся с обстоятельствами, им выясненными, не устраняют предъявленных
к ним обвинений и требуют самой тщательной проверки предварительным
следствием. Посему и разделяя, в существе, заключения всеподданнейшего
доклада сенатора Трусевича о том, что против всех названных должностных лиц
надлежит возбудить уголовное пресле-дование по обвинению в бездействии
власти, имевшем весьма важные последствия, т.е. в преступлении,
предусмотренном статьею 339 и час-тью 2 статьи 341 Уложения о наказаниях,
департамент 11 мая сего года положил: назначить по предъявленным к бывшему
товарищу министра внутренних дел, ныне генерал-лейтенанту в отставке,
Курлову, отстав-ному статскому советнику Веригину, полковнику Спиридовичу и
отста-вному подполковнику Кулябке обвинение в бездействии власти, имев-шем
важные последствия, производства предварительного следствия.
Вследствие сего и согласно статье 91 Учреждения Государственного совета
предварительное следствие по настоящему делу было возложе-но, по Высочайшему
назначению, на сенатора Шульгина и ныне по-ступило в департамент, вместе с
заключением о дальнейшем направлении настоящего дела обер-прокурора
уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената,
полагающего, согласно статьям 207, 222, 1075, 1105, 1107 и 1252 Устава
уголовного судопроизводства, предать суду судебного присутствия уголовного
кассационного департамента Правительствующего Сената, с участием сословных
представителей, по обвинению в преступных деяниях, предусмотренных в
отношении всех обвиняемых статьею 339 и частью 2 статьи 341 Уло-жения о
наказаниях.
Обращаясь к разрешению вопроса о дальнейшем направлении нас-тоящего
производства, департамент нашел, что произведенным, по Вы-сочайшему
назначению, сенатором уголовного кассационного департамента тайным
советником Шульгиным предварительным следствием установлены нижеследующие
обстоятельства.
1 сентября 1911 г., в Киевском городском театре, во время второго антракта
парадного спектакля, происходившего в Высочайшем присутствии, неизвестный
молодой человек во фраке, находившийся в партере зрительного зала, достал из
кармана револьвер системы «брау-нинг» и, прикрыв его афишей, направился к
статс-секретарю Столыпину, стоявшему на виду у всех в первом ряду кресел.
Это приближение неизвестного заметили многие лица, среди коих, однако, не
было никого, специально назначенного охранять председателя Совета министров.
Расположенные поблизости от него кресла были пусты. И неизвестный,
оказавшийся помощником присяжного поверенного евреем-анархистом Мордкою
Богровым, беспрепятственно подойдя к пред-седателю Совета министров на два
шага, произвел в него два вы-стрела, причинив ему раны в руку и в правый
бок, причем от этой по-следней, безусловно смертельной, раны статс-секретарь
Столыпин 5 то-го же сентября скончался. Во время возникшего смятения среди
находившихся в театре, из коих многие бросились бежать, царская ложа со
стороны зрительного зала оказалась без надлежащей охраны. Никакого особо
назначенного наряда для охраны как царской ложи со стороны партера, так и
министров не было, и находившиеся в зрительном зале жандармские офицеры ни
от кого никаких инструкций относительно мер безопасности на время спектакля
не получали. Хотя близ царской ложи и сидели высшие чины охраны, но,
во-первых, злоумышленник, пользуясь темнотою и всеобщим вниманием к
происходившему представлению, мог незаметно приблизиться к Его
Императорскому Величеству, когда Государь Император изволили занимать место
в правой передней части ложи, около первого ряда кресел, а, во-вторых, во
время антракта все означенные лица охраны удалялись из партера, и царская
ложа с этой стороны оставалась совершенно незащищенною; подойти к ней было
вполне возможно, как это и сделал Богров, совершивший свое злодеяние в шести
шагах от края ложи. В антрактах все находившиеся в ложе Высочайшие особы
удалялись в арьер-ложу, но и при этом условии, если бы преступник имел
разрывной снаряд, последствия описанных порядков охраны могли бы быть
ужасающими. Злоумышленник после выстрелов в Столыпина спокойно пошел
обратно, когда же раздались крики, он пытался скры-ться, но был схвачен
публикою, вытащен в буфетную комнату и пе-редан в распоряжение судебных
властей. При обыске у него отобран театральный билет на кресло 18 ряда за №
406, выданный началь-ником Киевского охранного отделения подполковником
Кулябкой.
Расследованием, направленным к выяснению устройства охраны и причин,
побудивших начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябку
выдать Мордке Богрову билет в театр на торжественное представление в
Высочайшем присутствии, установлено следующее:
В силу Высочайших повелений от 22 мая 1909 г., 19 мая 1910 г. и 21 мая 1911
г., направление мер охраны, при посещении Его Импера-торским Величеством
городов Полтавы, Риги и, наконец, Киева и Кры-ма, было объединяемо в руках
генерал-лейтенанта Курлова, с подчине-нием ему всех без исключения чинов,
находившихся в поименованных местностях и командированных туда для
поддержания порядка.
Осуществляя свои полномочия, генерал-лейтенант Курлов, привлек в качестве
непосредственных своих помощников: исполняющего обязан-ности вице-директора
департамента полиции, в звании камер-юнкера Высочайшего Двора, статского
советника Веригина и начальника под-ведомственной дворцовому коменданту
охранной агентуры полков-ника отдельного корпуса жандармов Спиридовича.
Кроме того, в не-посредственном подчинении генералу Курлову состоял
начальник Киевского охранного отделения подполковник того же корпуса Кулябко.
Приступив, согласно Высочайшему повелению, к выполнению воз-ложенной на него
задачи, генерал-лейтенант Курлов, в сопровожде-нии избранных им лиц, посетил
в июне 1911 г. города Киев, Чернигов и Овруч, а в первой половине августа –
Севастополь и Ялту. В озна-ченных городах генералом Курловым были
организованы совещания с представителями местной власти для выяснения как
необходимых мероприятий по обеспечению безопасности и порядка, так и
потре-бного количества чинов полиции и жандармского корпуса, подлежав-ших
командированию для усиления органов, ведавших охрану. В то же время генерал
Курлов, не производя фактической проверки положе-ния политического розыска и
дел в охранных отделениях, выслу-шивал подробные доклады начальников таковых
об имевшихся ука-заниях на неблагонадежных лиц и отдавал распоряжения
относитель-но негласного наблюдения, в чем главным помощником ему являлся
полковник Спиридович. В видах же контроля за допущением в мест-ностях
Высочайших посещений исключительно лиц благонадежных было учреждено в городе
Киеве особое бюро по выдаче билетов, но постановка деятельности его была,
однако, признана расследованием неудовлетворительною.
Несмотря, однако, на все указанные общие меры охраны, с разрешения тех же
охранных властей, 1 сентября 1911 г. был допущен в театр на представление в
Высочайшем присутствии такой явно неблагонадежный и опасный человек, как
Мордка Богров, прошлое которого было известно не только подполковнику
Кулябке, но по докладу последнего также и генералу Курлову, полковнику
Спиридовичу и статскому советнику Веригину.
Как выяснило следствие, Богров, сын киевского домовладельца, поступил в
Киевский университет, примкнул к организации анархистов и завязал сношения с
видными представителями этой группы. Однако, по его словам, он вскоре
убедился, что большинство членов кружка состояло из разных отбросов
городского населения, склонных к грабежам и разбоям. По собственному
признанию Богрова, такое направление сообщников скоро заставило его
разочароваться в анархизме и он, оставаясь в организации, начал сообщать
сведения о ее деятельности Киевскому охранному отделению, не отказываясь и
от получения денег за свои доносы. С половины 1907 г. по заявлениям Богрова
был ликвидирован ряд террористических групп, причем сообщения Богрова
отличались большою точностью. Когда в 1910 г. анархисты заподозрили Богрова
в шпионстве, он решил бросить работу в Киевском охранном отделении и в
апреле переселился в С.-Пе-тербург, заручившись, на всякий случай,
рекомендацией подполков-ника Кулябки в столичное охранное отделение. В июне
того же года Богров явился к начальнику этого отделения полковнику фон
Кот-тену и предложил ему свои услуги, обещая приобрести нужные для этого
связи в революционной среде. Полковник фон Коттен принял его в сотрудники,
но Богров по существу никаких сведений не давал и через месяц уехал за
границу, причем сношения его с С.-Петербург-ским охранным отделением
совершенно прекратились. Зимою 1910 г. Богров приезжал вновь в Киев и
навестил подполковника Кулябку как своего знакомого, получив от него на свои
личные нужды небольшую сумму денег.
Таким образом, со времени прекращения связей с Киевским охранным отделением,
жизнь Богрова, политическое направление и свя-зи в революционной среде
оставались уже вне всякого контроля ро-зыскных органов. Войдя затем в
соприкосновение с Киевским охран-ным отделением лишь в августе 1911 г., для
выполнения тяжкого террористического акта и совершив таковой, Богров в
объяснении мо-тивов этого злодеяния представил противоречивые показания. На
пер-вых допросах у судебного следователя Богров заявил, что он учинил
нападение на председателя Совета министров с обдуманным заранее намерением,
в силу побуждений политического характера, коими про-никся после переезда в
С.-Петербург, и что он даже останавливался на мысли о цареубийстве, но
отказался от нее лишь из опасения еврейского погрома и нежелания дать этим
актом повод к оправданию правительственной политической репрессии в
отношении его единоверцев. При рассмотрении же дела военным судом, Богров,
изменив свои объяснения, показал, что в марте 1911 г. к нему в Киев являлся
один анархист и поставил его в известность, что факты предательства Богровым
товарищей и растраты им партийных денег вполне установлены. 16 же августа
1911 г. к Богрову, по возвращении его с дачи, которую он занимал в местности
Потоки, близ города Кременчуга, неожиданно прибыл анархист Виноградов под
кличкой «Степа» и заявил, что его, Богрова, в партии «окончательно признали
провокатором, что предательство его получит широкую огласку во всех слоях
общества и его, как шпиона, убьют. Вместе с тем, Виноградов от имени партии
предложил Богрову, в видах своей реабилитации, совершить террорис-тический
акт, указав на возможность убийства подполковника Кулябки или другого лица,
по собственному усмотрению, во время предсто-ящих киевских торжеств.
Последним сроком исполнения этого ульти-матума Виноградов назначил 5
сентября. По словам Богрова, выхода у него не оставалось и он должен был
принять предложенные условия.
Отлично понимая, что для осуществления задуманного им преступления могут
оказаться полезными связи его с охранным отделением и доверие, всегда
оказываемое ему подполковником Кулябкой, Богров решил возобновить с ним
сношения, измыслив рассказ о готовящемся будто бы покушении на министров
Столыпина и Кассо.
По этому поводу Богров на допросе у судебного следователя 2 сен-тября 1911
г. дал следующие показания: 26 или 27 августа он отпра-вился к подполковнику
Кулябке на квартиру, предварительно уведомив его по телефону о том, что
имеет сообщить ему некоторые све-дения. Кулябко принял его у себя дома, и
при их разговоре присут-ствовали полковник Спиридович и камер-юнкер Веригин.
Богров сообщил всем этим лицам вымышленные сведения, схема которых была
выработана им заранее по следующему плану. Он, Богров, в бытность свою в
С.-Петербурге сообщил фон Коттену лож-ное известие о его знакомстве с
молодым террористом и вот теперь он и решил воспользоваться этою же
несуществующей личностью, которую назвал «Николаем Яковлевичем», для того,
чтобы создать связь между сведениями, сообщенными им раньше фон Коттену и
ныне сообщаемыми им подполковнику Кулябке, и тем самым придать этим
сведениям большую достоверность. Он решил рассказать Кулябке, что этот
«Николай Яковлевич» с женщиной «Ниной Александровной», также не
существующей, условились приехать в Киев во время августовских торжеств для
совершения убийства одного из министров, что они просили его дать им
возможность прибыть в Киев не по железной дороге и не на пароходе, а на
моторной лодке для того, чтобы избегнуть полицейского наблюдения, и что
«Николай Яков-левич» имеет намерение остановиться у него на квартире. После
пере-дачи всех этих сведений он, Богров, решил убедить Кулябку дать ему
пропуск в те места, где будет Столыпин, для того, чтобы иметь возможность
предупредить покушение на него. Получив же эти пропуски, он решил
воспользоваться близостью Столыпина и стрелять в него. Весь этот план и был
им осуществлен, причем Кулябко, несомненно, вполне искренно считал его слова
правдивыми. Он виделся с Кулябкой всего три раза, а именно 26 или 27 августа
в присутствии Спиридовича и Веригина, затем ночью 31 августа у Кулябки на
квартире и, наконец, 1 сентября в Европейской гостинице в номере 14, в
присутствии того же Веригина. В эти три раза он, Богров, рассказал Кулябке
все вышеизложенное и прибавил, что «Николай Яковлевич» и «Нина
Александровна» приехали и первый из них остановился у него на квартире.
Тогда Кулябко учредил за ним очень густое наблюдение, но, конечно, никого не
выследил, так как никто к нему не при-езжал. При первом свидании с Кулябкой,
последний, указывая ему на пачку пригласительных билетов на разные
торжества, спросил его, имеет ли он таковые, он, не желая возбудить у него
подозрение, ответил, что ему таковых не надо. Однако, он твердо решил
достать та-кие билеты и с этой целью телефонировал ему в 6 часов вечера 31
ав-густа, что в видах успеха дела ему необходим билет на вход в Купеческий
сад. Кулябко, очевидно, понял, что его присутствие в саду требуется для
предупреждения покушения и сообщил ему, что билет будет ему выдан и чтобы он
прислал за ним посыльного. Таким образом, он и получил билет и находился в
Купеческом саду 31 августа, где стоял сначала около эстрады с малороссийским
хором, а затем перешел в аллею ближе к царскому шатру; стоял он в первом
ряду публики и хорошо видел прохождение Государя, но Столыпина в тот момент
не заметил и видел его только издали и то неотчетливо; поэтому он не мог в
него тогда стрелять. Вернувшись из Купеческого сада и убедившись, что
единственное место, где он мог встретить Столыпина, есть городской театр, в
котором был назначен парадный спектакль 1 сентября, он решил непременно
достать себе туда билет. С этой целью он пошел в охранное отделение и ввиду
того, что Кулябко уже спал, написал ему записку, в которой он сообщал ему
вымышленные сведения о том, что у «Нины Александровны» имеется бомба, что у
«Николая Яковлевича» есть высокопоставленные покровители и что покушение на
Государя не состоится из опасения еврейского погрома. Он рассчитывал, что
эта записка произведет на Кулябку серьезное впечатление и что он примет его
лично и тогда он выпросит у него билет на спектакль. Так и вышло, Кулябко
его принял, из разговора с ним он понял, что Кулябко его ни в чем не
подозревает и что он имеет все шансы на получение билета, но окончательно
этот вопрос не был тогда решен. Поэтому он на следующий день снова пошел к
Кулябке и сообщил ему, а также присутствовавшему Веригину, что билет ему
необходим, во-первых, для того, чтобы быть изолированным от компании
бомбистов, а, во-вторых, для разных других целей, полезных для охранного
отделения. Эти цели были изложены им весьма неопределенно и туманно и он,
главным образом, рассчитывал, что Кулябко среди окружающей его суматохи не
станет особенно в них разбираться, а из доверия к нему выдаст билет. Его
предположения в этом смысле вполне оправдались, и билет был ему прислан в 8
часов вечера с филером охранного отделения, о чем его предуведомил по
телефону Кулябко. Билет был за № 406, восемнадцатого ряда и был выписан на
его настоящее имя, только с ошибкою в заглавной букве его отчества. Приехав
в театр во фраке в 8¼ часов вечера, он встретил Кулябку, которому сообщил,
что «Николай Яковлевич» по-прежнему находится у него на квартире и,
по-видимому, заметил наблюдение. Тогда Кулябко, боясь прозевать его, просил
его съездить домой и удостовериться, не вышел ли он из дома. Он, Богров,
удалился на некоторое время из театра и, сделав вид, что побывал дома,
вернулся в театр и сказал подполковнику Кулябке, что «Николай Яковлевич»
никуда не ушел. Затем он занял свое место и в первом антракте не имел случая
приблизиться к Столыпину. Во время второго антракта, высматривая, где
находится Столыпин, он в коридоре встретился с Кулябкой, который ему сказал,
что он очень опасается за деятельность «Николая Яковлевича» и «Нины
Александровны» и предложил ему ехать домой следить за «Николаем
Яковлевичем». Он согласился, но когда Кулябко отошел от него, оставив его
без всякого наблюдения, он воспользовался этим временем и прошел в проход
партера, где между креслами приблизился к Столыпину на расстоянии 2–3 шагов.
Около него почти никого не было, и доступ к нему был совершенно свободен.
Револьвер «браунинг» находился у него в правом кармане брюк и был заряжен 8
патронами. Чтобы не было заметно, что карман оттопыривался, он прикрыл его
театральной программой; когда он приблизился к Столыпину на расстоянии около
двух аршин, он быстро вынул револьвер из кармана и, вытянув руку, произвел
два выстрела; будучи уверен, что попал в Сто-лыпина, повернулся и пошел к
выходу, но был схвачен публикой и задержан.
На допросе у судебного следователя 6 сентября 1911 г. обвиняемый Богров
объявил, что, когда он был в театре, у него возникла мысль, что Кулябко
учредил за ним наблюдение, но убедился, что такого на-блюдения не имеется.
В отношении объяснений обвиняемого Богрова при самом его задержании, до
допроса его судебным следователем Фененко, свидетель подполковник отдельного
корпуса жандармов Иванов, приступивший к допросу его за отсутствием на месте
судебного следователя, удостоверил, что Богров при этом допросе не упоминал
тогда о том, что он состоял на службе в Киевском охранном отделении,
рассказав лишь, что когда он задумал совершить покушение на министра
Столыпина, то явился к подполковнику Кулябке и сделал последнему
вымышлен-ное сообщение о приезде к нему, Богрову, молодого человека,
соби-равшегося будто бы совершить убийство Столыпина. Кулябко, пове-рив его
словам, выдал ему билет для входа на торжества, происхо-дившие в Купеческом
саду и городском театре. По словам Богрова, еще при первом свидании,
происходившем в присутствии Веригина и Спиридовича в квартире Кулябки,
последний указал ему на пачку билетов на торжества, лежавших на столе, и
спросил, имеет ли он, Бо-гров, такие билеты. На это он, не желая возбуждать
подозрения, отве-тил, что билеты ему не нужны, а впоследствии обратился к
Кулябке с просьбою выдать ему таковые. При первом допросе Богров объяснил,
что, обратившись к Кулябке с просьбою дать ему билет в театр, он сказал, что
присутствие его в театре необходимо, с одной стороны, чтобы изолировать себя
от злоумышленников, а с другой стороны, для того, чтобы принять на себя роль
наблюдателя за Столыпиным и воспрепятствовать совершению покушения. Просьба
о выдаче билета в театр, по объяснению Богрова, была заявлена им
подполковнику Кулябке в присутствии Веригина, причем, на его просьбу дать
место поближе к креслу Столыпина, Кулябко и Веригин ответили, что в первых
рядах места предназначены высокопоставленным особам и ему, Богрову, сидеть
там неудобно. Богров также утверждал, что при свиданиях его с Кулябкой, как
на квартире у последнего, так затем в Европейской гостинице, всегда
присутствовали Спиридович и Веригин, причем Богров высказывал удивление, что
Кулябко не замечал подозрительности его поведения и вел с ним сношения так
неконспиративно.
После осуждения Богрова приговором военного суда, тот же свидетель Иванов
еще раз допрашивал его 10 сентября 1911 г. с тою целью, чтобы внести в
протокол новые объяснения его, данные на суде. Будучи осведомлен о том, что
Богров во время суда выгораживал Ку-лябку, свидетель Иванов спросил его, чем
объяснить такой образ его действий. На это Богров ему сказал, что на
предложенные прокурором вопросы Кулябко, растерявшись, не знал, что
отвечать, и он, Богров, пожалел его, своими ответами старался помочь ему
выйти из затруд-нительного положения. К изложенному свидетель Иванов
добавил, что в зрительном зале, насколько ему известно, офицерского наряда
для охраны не было и офицеры отдельного корпуса жандармов в зале находились
в качестве зрителей и обязанностей охраны на них возло-жено не было.
Показание Богрова, данное в военно-окружном суде, в протокол судебного
заседания занесено не было и восстановлено присутствовавшими в заседании
свидетелями, из коих прокурор Киевского военно-окружного суда
генерал-лейтенант Костенко, прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский и
киевский комендант, генерал-май-ор Медер показали:
1) Костенко, что Богров, не признав себя виновным в предъявленных ему
обвинениях, объяснил, что убийство Столыпина он совершил без всякого
предумышления и даже неожиданно для себя. При этом он рассказал следующее:
еще будучи воспитанником гимназии, он увлекался идеями анархизма и в 1906 г.
вступил членом в местную партию анархистов-коммунистов, но уже в следующем
году разоча-ровался в целях, преследуемых этой партией, и в том же году
вышел из нее. Около этого же времени он, Богров, познакомился с началь-ником
Киевского охранного отделения подполковником Кулябкой, ко-торому обещал
содействовать раскрытию организации этой партии и преследуемых ею целей.
Кулябко согласился на его предложения. Вступив в число сотрудников, он,
Богров, получал от Кулябки единовременно небольшие денежные суммы. В этих
деньгах Богров, по его словам, не нуждался, имея свои собственные средства,
и, во всяком случае, оказывал содействие охранному отделению не под влиянием
денежных расчетов. Сведения о революционерах Богров давал подполковнику
Кулябке до половины 1910 г., когда он уехал в С.-Пе-тербург и там, будучи
принят начальником местного охранного отделения фон Коттеном в сотрудники,
работал под руководством последнего. Далее Богров рассказал, что в начале
1911 г. он возвратился в Киев и поселился на даче возле станции Потоки
Харьковско-Николаевской железной дороги, находившейся недалеко от города
Кре-менчуга. Сюда, по его словам, в течение лета 1911 г., к нему дважды
приезжали делегаты из Парижа. В первый раз целью приезда их было истребовать
от него, Богрова, подробный отчет в израсходовании находившихся у него на
руках партийных денег; требование это было им удовлетворено, и отчет
представлен. После этого вторично прибыли в это же лето делегаты, которые
предъявили ему обвинение в сношениях с охранным отделением и предложили, с
целью реабилитировать себя в глазах партии, совершить какой-нибудь
террористический акт под угрозами огласить его провокаторскую деятельность,
а затем лишить его жизни. Разоблачение такой его деятельности, по выражению
Богрова, было для него «хуже смерти», а потому он согласился на сделанное
ему предложение, хотя не наметил определенного лица, которое он намеревался
убить. Впоследствии у него явилась мысль, что этим лицом может быть
подполковник Кулябко, так как преступление могло быть совершено
безнаказанно, ибо, имея по-стоянные сношения с Кулябкой, он оставался с ним
наедине и мог выбрать благоприятный момент для приведения в исполнение
своего замысла, но то доверие, которое оказывал ему Кулябко, и ласковое
обращение с ним, постоянно останавливали его. Между тем, назначенный
революционерами срок истекал, необходимо было решиться, и тогда он
окончательно остановился на мысли убить Кулябку. Так как последний во время
торжеств был очень занят и с ним трудно было встретиться наедине, то Богров
явился к нему ночью 31 августа на квартиру, предварительно изготовив записку
о прибытии в Киев злоумышленников «Николая Яковлевича» и «Нины
Александровны». Сказав сторожу, чтобы он разбудил Кулябку, так как имеет
сообщить ему важные сведения, Богров, по его объяснению, был впущен в
квар-тиру Кулябки, причем последний, выйдя к нему в одном белье, при-крытый
одеялом, ласково обратился к нему с вопросом: «В чем дело, голубчик». Это
окончательно обезоружило его, и он ушел, не исполнив своего намерения.
Богров также рассказал, что еще ранее этого свидания, а именно 26 августа
1911 г., он явился к подполковнику Кулябке на квартиру и, будучи принят в
кабинете, сообщил ему вымышленные сведения о готовящемся, будто бы,
покушении революционеров на министров Столыпина и Кассо. При этом сообщении
в кабинете Кулябки, по словам Богрова, присутствовали полковник Спи-ридович
и статский советник Веригин, и Кулябко сказал ему, чтобы он не стеснялся
говорить при них. Рассказывал ли Богров, что во вре-мя этого свидания
происходило совещание между названными лица-ми по поводу мер, которые должны
быть приняты ввиду сделанного им заявления, а также по вопросу о
предоставлении ему, Богрову, доступа в места Высочайших посещений, он,
свидетель, не помнит, но припоминает, что, по словам Богрова, последний имел
еще раз сви-дание с Кулябкой в гостинице в присутствии Спиридовича и
Вери-гина или одного из поименованных лиц.
Что касается получения билетов для входа на торжества 31 августа в
Купеческий сад и 1 сентября в городской театр, то Богров показал, что с
просьбами о выдаче этих билетов он обращался непосредственно к Кулябке, имея
намерение совершить на этих торжествах террористический акт в отношении
кого-либо из служащих лиц. Кулябко сначала ему выдал билет в Купеческий сад.
Не успев там выполнить своего намерения, а также не решившись убить Кулябку
в его квартире, он обратился к Кулябке с просьбою дать ему билет на вход в
театр вечером 1 сентября, и таковой билет беспрепятственно получил. Мотивом
для выдачи билетов Богров, по его объяснению, выставлял подполковнику
Кулябке то обстоятельство, что он, будучи на месте, предупредит совершение
террористического акта и укажет злоумышленников. По показанию
генерал-лейтенанта Костенки, Богров ничего не говорил о том, что у него
возникла мысль совершить поку-шение на Государя Императора и что он не
осуществил этого наме-рения лишь из боязни вызвать еврейский погром. На
вопрос же свиде-теля, почему он выстрелил именно в статс-секретаря
Столыпина, Богров ответил, что Столыпин был самым видным лицом в публике, на
которое было обращено внимание всего общества, и потому он, приблизившись
беспрепятственно к нему, произвел в него выстрелы. Далее свидетель Костенко
удостоверил, что подполковник Кулябко на суде был допрошен под присягою и в
общих чертах подтвердил все обстоятельства, удостоверенные им при допросах
на предварительном следствии, причем на предложенные вопросы также показал,
что у него имелись основательные данные на то, что Богров как до совершения
преступления, так и во время убийства Столыпина состоял в преступной партии
и что он, Кулябко, вполне доверял искренности его сообщений, а потому не
только выдал ему входные билеты, но и не счел нужным учреждать за ним
особого наблюдения и подвергать обыску. Генерал-лейтенант Костенко также
положительно удостоверил, что Кулябко на его вопросы о том, что докладывал
ли генералу Курлову, полковнику Спиридовичу и статскому советнику Веригину о
присутствии Богрова в театре, ответил утвердительно, причем добавил, что
Курлов сообщил ему, что об этом он, в свою очередь, докладывал министру
Столпину. Но действительно ли Столыпину были доложены означенные сведения,
ему, подполковнику Кулябке, неизвестно. По словам генерал-лейтенанта
Костенки, Кулябко на суде не излагал подробностей своего доклада генералу
Курлову, но он, свидетель, хорошо помнить, что, по показанию Кулябки,
генералу Курлову из его докладов было хорошо известно о на-хождении Богрова
в театре и что Курлов неоднократно во время ан-трактов требовал от Кулябки
докладов о новых сообщениях Богрова.
2) Прокурор Киевской судебной палаты Чаплинский показал, что во время
спектакля в Киевском городском театре 1 сентября 1911 г. он находился в
театре и по задержании Богрова, ввиду отсутствия судеб-ного следователя, до
прибытия последнего, поручил допрос Богрова, в порядке статьи 2613 Устава
уголовного судопроизводства, находи-вшемуся тут же помощнику начальника
Киевского губернского жандармского управления Иванову. На следующий день
Богров в Косом ка-понире был допрошен в его, свидетеля, присутствии,
судебным следо-вателем, причем, давая свои показания, Богров, между прочим,
упомя-нул, что первоначально у него было намерение совершить покуше-ние на
Государя Императора, но оно впоследствии было им оставлено из боязни вызвать
еврейский погром, чего он, как еврей, не считал себя вправе допустить.
Означенное заявление Богров отказался записать и подписать, мотивируя свой
отказ тем, что правительство, узнав о таком его заявлении, воспользуется им,
чтобы удерживать евреев от террористических актов устрашением их погромами.
Об этом был составлен особый протокол. Во время первого допроса Богрова
подполковником Ивановым около двух часов ночи в комнату театра, где
производился допрос, явился пристав Тюрин и заявил, что он немедленно, по
приказанию Кулябки, должен доставить Богрова для допроса в охранное
отделение. На это он, Чаплинский, объявил Тюрину, что Богров никуда из
театра отпущен не будет, и поручил ему пригласить Кулябку в театр для дачи
показаний судебному следователю в качестве свидетеля. По прибытии своем,
Кулябко стал настаивать на разрешении ему переговорить наедине с Богровым,
от которого он ожидал получить важные сведения. В этом свидетель ему сказал,
разъяснив, что это не может быть допущено для избежания возможных в будущем
нареканий, что показания Богровым даны под влиянием внушений его, Кулябки. В
разговоре с ним Кулябко сначала заявил, что не может себя считать виновным в
происшедшем несчастии, так как Богров был допущен им в театр с ведома
генерала Курлова, а потом, как бы спохватившись, сказал: «Да, нет, виноват,
я, конечно, один, мне остается пустить себе пулю в лоб… у меня уже
заготовлено прошение об отставке… я человек конченный…». На другой или на
третий день он, Чаплинский, вместе с прокурором окружного суда Брандорфом,
был у генерала Курлова в Европейской гостинице, где обратился к нему с
просьбою устранить Кулябку от участия в розысках по делу о злодеянии 1
сентября. Генерал Курлов ответил ему, что он предполагает месяца через два
перевести куда-нибудь Кулябку; сделать же это немедленно он считает
неудобным, дабы это не имело вида, что он ставит ему что-либо в вину по
этому делу, добавив, что, как главный начальник охраны, он считает себя
обязанным принять всю вину на себя. Однако, генерал Курлов согласился, что
подполковнику Кулябке неудобно производить розыски по делу, и поручил их
начальнику губернского жандармского управления. Тогда же генерал Курлов
говорил ему, Чаплинскому, что Богров был допущен в театр без его ведома и
только во время самого спектакля он, Курлов, узнал от Кулябки о присутствии
в театре Богрова. Когда именно генерал Курлов узнал о том, что Богров в
театре, до или после покушения, он определенно не высказывал, но из смысла
всего разговора он вывел заключение, что Курлову было доложено об этом
ранее, чем совершилось покушение. В заседании Киевского военно-окружного
суда по делу Богрова 9 сентября 1911 г. он, Чаплинский, присутствовал и
записал для себя на память показание, данное там Богровым. Сущность
показаний Богрова заключается в следующем: в 1906 г. он принадлежал к партии
анархистов, но затем, разочаровавшись в их деятельности, решил разоблачать
их и с этою целью поступил сотрудником начальника Киевского охранного
отделения Кулябки, получая за доставляемые сведения небольшое
вознаграждение. В 1909 г. он, Богров, был заподозрен анархистами в измене,
его хотели убить, но ему удалось оправдаться, после чего он уехал в
С.-Пе-тербург, где, по рекомендации Кулябки, вступил в сношение с
началь-ником С.-Петербургского охранного отделения фон Коттеном и дал ему
некоторые сведения. В конце того же 1909 г. он, Богров, решил порвать связи
как с анархистами, так и с охранным отделением и заняться адвокатурой. Так
время прошло до марта 1911 г., когда одним из присланных к нему делегатов
партии от него были потребованы объяснения по подозрению его в предательстве
и растрате партийных денег. Последнее обвинение ему удалось ликвидировать, а
обвинение в измене продолжало тяготеть над ним, и наконец, около 15 августа,
когда он проживал на даче в Потоках, к нему явился один анархист, который
заявил ему, что он, Богров, «окончательно признан провокато-ром», и
предложил для реабилитации совершить террористический акт, грозя, в
противном случае, опубликовать его поступки и убить. По сло-вам Богрова,
лицо, предъявившее ему это требование, хорошо известно охранному отделению и
носит кличку «Степа»; этот «Степа» (в действительности Виноградов) был
осужден в Екатеринославе за убийство офицера, но бежал. «Степа» предложил
ему сначала убить подполков-ника Кулябку, потом Государя и, наконец,
Столыпина, указав после-дний срок для выполнения этого акта 5 сентября.
Объясняя это, Богров добавил, что, беседуя со «Степой», он не был уверен в
том, действительно ли последний революционер, а не такой же
агент-провокатор, как он сам. После долгих колебаний он, Богров, решился
убить подполковника Кулябку и с этою целью пошел 27 августа к нему на
квартиру. Кулябко встретил его очень радушно, и он не решился выполнить
своего намерения; тогда же Кулябко предложил ему билеты в Купеческий сад и
другие места. Он отказался, так как билеты ему не были нужны тогда. Кулябко
предложил ему подождать, пока придут Веригин и Спиридович. В присутствии
этих лиц он, Богров, рассказал выдуманную им историю о приезжем анархисте и
барышне с бомбой. Предложение билетов запало ему в голову и натолкнуло на
мысль убить кого-либо из сановников во время царских торжеств. После долгого
размышления он решил просил билеты, о чем говорил по телефону с госпожею
Кулябко; кто-то, очевидно, подслушал телефон-ный разговор и потом спрашивал
его по телефону, откуда у него та-кой способ получать билеты. Это последнее
обстоятельство, свидетель-ствовавшее о возможности оглашения его сношений с
охранным отде-лением, еще больше укрепило в нем мысль о необходимости
реаби-литировать себя во что бы то ни стало.
31 августа в Купеческом саду он был с браунингом, но ни на что не решился.
Выйдя оттуда, он отправился к Кулябке, который принял его ласково, почему он
и не решился причинить ему зла. Кулябко пригласил его явиться на другой день
в Европейскую гостиницу, где в присутствии Веригина ему был обещан билет в
театр; Веригин даже хотел уступить ему свое место в четвертом ряду, но эта
мысль была оставлена, так как четвертый ряд был предоставлен исключительно
генералам. К этому Богров добавил, что, отправляясь в театр, он не составил
себе определенного плана, и лишь приказание подполковника Кулябки уйти из
театра окончательно побудило его, из опасения утерять удобный случай,
решиться на преступление. Что пока-зывал Кулябко в заседании военного суда
по вопросу о времени, ког-да он доложил генералу Курлову о допущении Богрова
в театр, сви-детель Чаплинский не помнит и показаний Кулябки не записывал.
3) Наконец, присутствовавший в заседании военно-окружного суда ки-евский
комендант генерал-майор Медер показал, что 1 сентября 1911 г. во время
посещения Государем Императором Киевского ипподрома на экспланадном плацу
Киевской крепости, между 3–4 часами дня, он находился в ожидании Высочайшего
приезда. Около решетки, отделявшей место, где находилась царская ложа и
площадка, возле нее он увидел человек 30–40 каких-то людей, находившихся
между членским павильоном и решеткою. На его вопрос, что это за люди,
жандармский офицер ему доложил, что это корреспонденты. Когда затем 2
сентября, утром, он увидел доставленного в Косой капонир крепости
преступника, стрелявшего в статс-секретаря Столыпина, он сразу заметил, что
это самое лицо он видел накануне на ипподроме, и спросил его, был ли он там,
на что он ответил утвердительно. По предъявлении ему фотографической
карточки Богрова, он признал, что на ней изображен тот самый молодой
человек, которого он заметил в публике, находясь на ипподроме. За решеткой
по другую сторону от группы, где находился Богров, была площадка, на которой
ожидали прибытия Государя Императора высокопоставленные лица; в числе их был
статс-секретарь Столыпин, который все время прогуливался по этой площадке в
расстоянии не более одного аршина от решетки. Эта решетка была высотой
немного выше среднего роста человека, и Богров, находясь близко от нее, имел
полную возможность тогда же произвести выстрелы в Столыпина или кого-либо
другого из присутствовавших там министров. Кроме того, около той же ре-шетки
по площадке пролегал путь следования Государя Императора по направлению к
царской ложе. Имел ли Богров билет для входа на ипподром и от кого получил
таковой, он, свидетель, не спрашивал, но не сомневается, что билет у него
был, так как без билета он не был бы пропущен у входа стоявшими там
жандармскими офицерами. Далее, генерал-майор Медер показал, что
присутствовал в заседании военно-окружного суда 9 сентября 1911 г. при
объяснениях, данных Богровым. Насколько свидетель припоминает, Богров
утверж-дал на суде, что в совещании, происходившем по поводу сделанного им
заявления о намерении злоумышленников совершить покушение на министров
Столыпина и Кассо, принимали участие, кроме Куля-бки, полковник Спиридович и
Веригин; свидетель также помнит, что Богров говорил на суде, что тогда же
ему была поручена охрана одного из этих министров или обоих, в точности
свидетель не припом-нит, и что было решено дать ему место в театре. Кажется,
Богров упоминал также и о том, что Веригин хотел уступить ему свое место в
четвертом ряду, но что это предположение не состоялось. К этому свидетель
Медер добавил, что вечером 1 сентября 1911 г. в зрительном зале Киевского
городского театра почти вся публика была одета в кос-тюмы белого цвета за
исключением военных, которые были в кителях защитного цвета; в черном же
платье в публике, кроме Богрова, свидетель никого не заметил.
Следствием установлено, что в том же самом месте на площадке ипподрома
заметил Богрова 1 сентября и свидетель – секретарь Юго-Западного общества
поощрения рысистого коннозаводства Владимир Грязнов. По удостоверению
последнего, это было не менее как за полчаса до приезда на ипподром
министров. Он, Грязнов, не зная Богрова и видя, что неизвестный господин
стоит не там, где назначено место для публики, обратился к нему со словами:
«А вам что здесь нужно», – и спросил у него билет. Богров предъявил ему
кори-чневый билет без пригласительной карточки и спросил, не охранник ли он,
Грязнов. Это его рассердило, и он, взяв Богрова за плечо, толк-нул его к
выходу, сказав «ступайте вон».
Для введения охранных властей в заблуждение в отношении появления в городе
Киеве несуществующих в действительности террористов «Николая Яковлевича» и
«Нины Александровны» Богровым бы-ли составлены четыре приобщенные к
следствию записки, содержа-ние которых следующее:
1) В записке, составленной Богровым при первом заявлении его 26 августа 1911
г. в кабинете Кулябки, изложено: «Весной 1910 г. в С.-Петербург приехала
одна женщина с письмами от Центрального комитета партии
социалистов-революционеров для присяжного поверенного Кальмановича, бывшего
эмигранта Егора Лазарева и члена Го-сударственной думы Булата. В передаче
этих писем принял участие и Богров, установив, таким образом, связи с
Лазаревым, причем обо всем этом осведомил начальника С.-Петербургского
охранного отделения фон Коттена. Вскоре с Богровым познакомился явившийся от
имени Лазарева неизвестный, назвавшийся «Николаем Яковлевичем». Узнав из
происходившей затем между ними переписки, что противоправительственные
взгляды Богрова, высказанные при первом их свидании, не изменились, «Николай
Яковлевич» неожиданно в конце июля приехал к Богрову в дачную местность
Потоки близ Кременчуга и вступил с ним в переговоры о том, можно ли иметь в
Киеве квартиру для трех человек. Получив удовлетворительный ответ, «Николай
Яков-левич» расспросил о способах сообщения с Киевом и одобрил пред-ложенный
Богровым план приезда на моторной лодке; в тот же день «Николай Яковлевич»
выбыл обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать»*.
Передавая эту записку подполковнику Ку-лябке, Богров пояснил, что, прочтя в
газетах, будто революционеры на-мереваются возобновить террористические
действия против статс-секретаря Столыпина при поддержке финляндцев, и узнав
по слухам, что в тот же день, 26 августа, в Киевском охранном отделении
заст-релился какой-то арестованный, он, Богров, счел долгом сообщить
изложенные в его записке данные охранному отделению в предположении, не
имеют ли таковые связи с газетными указаниями и упомянутым самоубийством.
2) В записке Богрова, составленной 31 августа 1911 г., значится дос-ловно:
«У Аленского (кличка Богрова) в квартире ночует сегодня при-ехавший из
Кременчуга «Николай Яковлевич», про которого я сооб-щал. У него в багаже два
браунинга. Говорят, что приехал не один, а с девицей «Ниной Александровной»,
которая поселилась на неизвестной квартире, но будет у Аленского завтра
между 12–1 час. дня. Впечатление такое, что готовится покушение на Столыпина
и Кассо. Высказывается против покушения на Государя из опасения еврейского
погрома в Киеве. Думаю, что у девицы «Нины Александровны» имеется бомба.
Вместе с тем «Николай Яковлевич» заявил, что благополучный исход их дела
несомненен, намекая на таинственных высокопоставленных покровителей.
Аленский обещал во всем полное содействие. Жду инструкций». Записка эта была
послана подполковнику Кулябке, по окончании гулянья в Купеческом саду, после
настойчивого требования Богрова свидания с подполковником Кулябкой в
охранном отделении.
3) Записка Богрова с приметами «Николая Яковлевича»: «Приметы «Николая
Яковлевича» – роста выше среднего, довольно плотный, лет 28–30, брюнет,
небольшие усы и подстриженная бородка, одет в тем-ный костюм, рыжеватое
английское пальто, котелок и темные перча-тки. Наблюдение прошу поставить
после 8 часов утра, выйдет не рань-ше часа из дома. Между 12–1 дня явится
девица «Нина Александро-вна», приметы неизвестны». Сверху записки карандашом
сделана по-метка «на 1 сентября 1911 года». Записка эта была составлена по
поручению подполковника Кулябки для вручения Демидюку, на которого было
возложено наблюдение за квартирой Богрова.
4) Записка, найденная у Богрова при его задержании: «Николай Яков-левич»
очень взволнован. Он в течение нескольких часов наблюдает из окна через
бинокль и видит наблюдение. Уверен, что за ним поста-влено наблюдение
скверно, слишком откровенно. Я не провален еще»**.
Допрошенный на предварительном следствии в качестве обвиняемого отставной
подполковник Николай Николаевич Кулябко не признал себя виновным в
противозаконном бездействии власти, имевшем весьма важные последствия, не
отрицая однако, что Богров был допущен им на торжественный спектакль 1
сентября 1911 г. в Киевский городской театр и 31 августа на торжество,
имевшее место в Высочайшем присутствии в саду киевского Купеческого
собрания, и что для входа в означенные места им были выданы Богрову билеты.
Допустив Богрова, он не учреждал за ним наблюдения и не удостоверялся в том,
что при входе в означенные места у него не было при себе оружия. Охрана в
театре царской ложи и министров, по утверждению Кулябки, была учреждена, но
о присутствии Богрова в театре охрана им, обвиняемым, предупреждена не была.
Обвиняемый также признал и то обстоятельство, что после получения от Богрова
заявления о готовящемся покушении на министров Столыпина и Кассо и о
прибытии в его, Богрова, квартиру злоумышленников, он, кроме установления
наружного наблюдения за его квартирой, не принял других мер для того, чтобы
удостовериться в действительности сообщенных Богровым фактов. Подтвердив
затем во всем вышеизложенные обстоятельства сотрудничества Богрова в
Киевском охранном отделении до апреля 1910 г., обвиняемый Кулябко в
отношении нового появления к нему Богрова в августе 1911 года дал следующие
объяснения: 26 августа 1911 г. он получил, насколько припом-нит, первые
сведения о Богрове от заведующего наружным наблюде-нием Демидюка. Затем, он
говорил в этот день с Богровым по теле-фону, причем Богров сообщил ему, что
имеет важные сведения и что необходимо им повидаться. Тогда он поручил
Демидюку провести Богрова к нему на квартиру, предупредив его, что он
встретит Бог-рова в определенном месте на улице между 5–7 часами дня. Богров
был приведен Демидюком к нему во время обеда. В этот день у него обедали
приглашенные им еще ранее Спиридович, Веригин, Пискунов и Сенько-Поповский.
Услыхав шаги в коридоре, он, Кулябко, вышел из-за стола и вошел в кабинет.
Здесь был уже Богров, который, на предложение его изложить в чем дело,
вкратце сообщил о том, что в Киев собирается какая-то группа налетчиков
террористов для со-вершения крупного нападения на какой-либо из банков или
для убий-ства кого-либо во время торжеств, в точности для какой цели, ему
неизвестно. При этом он говорил, что в бытность в С.-Петербурге он
познакомился с неким «Николаем Яковлевичем», из разговоров с коим он вывел
заключение, что это серьезный партийный работник. Этот же «Николай
Яковлевич» в конце июля месяца 1911 г., когда он, Бо-гров, проживал на даче
в местности Потоки близ Кременчуга, при-ехал к нему на дачу и, не посвящая в
подробности дела, просил ока-зать содействие по приисканию в Киеве
конспиративной квартиры и подысканию способов для приезда в этот город
нескольких товари-щей. Он, Кулябко, предложил Богрову изложить письменно все
эти сведения возможно подробнее, а сам вышел в столовую и, сказав
Спиридовичу, что к нему пришел интересный субъект, предложил ему выслушать
после обеда его доклад. Когда, по окончании обеда, он про-вел Спиридовича в
кабинет, то, находя, неудобным как в силу лич-ных, так и служебных отношений
к Веригину, как вице-директору департамента полиции, уединиться от него
вместе со Спиридовичем, он пригласил войти в кабинет также и его. При этом
Кулябко пояснил, что пригласил Спиридовича и Веригина принять участие в
обсуждении заявления Богрова, считая необходимым, ввиду его личных отношений
с ними и их отношения к делам охраны, посвятить их в это дело, тем более,
что он мог ожидать от них полезных советов. В кабинете, взяв у Богрова
написанную им записку, он, Кулябко, предложил Богрову подробно объяснить на
словах все то, что им изложено в записке. Богров рассказал почти дословно
все содержание записки и после этого у них троих произошел разговор с
Богровым по поводу доложенных им сведений. На их вопросы Богров ответил, что
ранее он не заявлял о доложенных им сведениях, так как ожидал письма от
«Николая Яковлевича» и не имел никаких определенных сведений, но под
влиянием прочтенной им в одной из московских правых газет статьи о
готовящемся за границей, при поддержке финляндцев, покушении на
статс-секретаря Столыпина и вви-ду предстоящих в городе Киеве торжеств по
случаю Высочайшего приезда, он решил сообщить ему то, что ему известно, для
принятия мер на случай внезапного появления в Киеве «Николая Яковлевича и
для получения инструкций. При этом он, Кулябко, не может точно припомнить,
упоминал ли Богров о том, что его заявление вызвано так-же случившимся в
этот же день около полудня самоубийством в ох-ранном отделении задержанного
Муравьева. По словам Богрова, он категорически отказал «Николаю Яковлевичу»
в разрешении поселиться у него на квартире, обещав посодействовать к
приисканию квартиры в каком-либо другом доме, а на просьбу достать для
приезда их мотор-ную лодку не дал определенного ответа. Спиридович возражал
против предоставления злоумышленникам моторной лодки, и тогда было решено
указать Богрову на необходимость ввезти их в город с одной из ближайших
железнодорожных станций, по возможности не сопровождая их; что же касается
квартиры, то он, Кулябко, предоста-вил Богрову подыскать подходящую.
Спиридович тогда же высказал убеждение, что, по всей вероятности, готовится
покушение на особу Государя Императора, хотя Богров это мнение оспаривал,
указывая, что революционеры не решатся это сделать из боязни вызвать
еврейский погром. При этом, по словам Кулябки, он тут же сказал Богрову,
что, ввиду той роли, которая ими была намечена для него, если бы ему
понадобилось получить доступ в места торжеств, то он, Кулябко, всегда может
предоставить ему возможность быть там. При этих словах его, обращенных к
Богрову, присутствовали Спиридович и Веригин, которые по поводу этого
никаких возражений ему не заявляли. Обвиняемый Кулябко помнит, что
Спиридович высказывал ему соображение, не будет ли служить для Богрова
провалом получение им билетов, но он не может определенно сказать, было ли
это сказано им при описанном свидании с Богровым или впоследствии, когда он
осведомил Спиридовича о допуске им Богрова в Купеческий сад. Роль, которую
должен был взять на себя Богров, они в разговоре обсуждали все вместе, то
есть он, Кулябко, Спиридович, Веригин и сам Богров, причем пришли к
соглашению, что Богров, не принимая на себя активной роли в выполнении
планов злоумышленников, может взять на себя наблюдение за тем, что ему
последними будет поручено, если какие-либо поручения будут ему даны. Хотя,
при неоднократных допросах его при сенаторском расследовании, он
удостоверял, что тогда же ими принципиально было решено допускать Богрова,
если это понадобится, в места Высочайших посещений, но в настоящее время с
точностью восстановить это обстоятельство он, Кулябко, не может. Насколько
обвиняемый припоминает, он, будучи вечером в Европейской гостинице и
увидевшись там с генералом Курловым, изложил последнему в кратких словах о
поступивших от Богрова сведениях, добавив, что подробный доклад будет сделан
им утром. На следующий день он явился с докладом к генералу Курлову;
последний, как ему помнится, распорядился пригласить к себе Веригина и
Спиридовича и в их присутствии он изложил подробно весь их вчерашний
разговор, выработанный план действий и прочитал письменные заявления
Богрова. По существу доклада генерал Курлов особых возражений не сделал и
только когда он, Кулябко, доложил, что может представиться надобность выдать
Богрову билеты на торжества и подыскать ему конспиративную квартиру, Курлов
высказал опасение, не послужит ли это провалом для дела и для Богрова. На
это он ответил, что Богров найдет возможность всегда дать революционерам
правдоподобные объяснения. Тогда же генерал Курлов приказал обставить
наблюдением Кременчуг и Потоки и командировать туда офицера с филерами, и он
предложил послать в Кременчуг ротмистра Муева. Генерал Курлов, согласившись
на это, приказал вызвать по телеграфу начальника Полтавского губернского
жандармского управления, чтобы переговорить с ним по поводу этой
командировки. Вместе с тем, Курлов отдал ему приказание сделать телеграфное
сношение с начальниками С.-Петербургского и Московского охранных отделений
для выяснения личностей, указанных в письменном заявлении Богрова. Он послал
в С.-Петербург полковнику фон Коттену четыре телеграммы. Кроме того, по
указанию Веригина, высказавшего предположение, не будет ли «Николай
Яковлевич» лицом, носившим кличку «Тростник», была послана также телеграмма
в Москву полковнику Заварзину, причем телеграмма эта была подписана
вице-директором Веригиным. Ротмистр Муев был командирован им в тот же день,
причем он дал ему инструкцию наблюдать за появлением «Николая Яковлевича» и
дал ему приметы последнего, указанные Богровым. Независимо от этих мер, он
распорядился обставить наблюдением дом Богрова на Бибиковском буль-варе,
каковое наблюдение было поставлено с утра 27 августа. На-блюдение это имело
целью следить за прибытием в этот дом терро-ристов, если бы это случилось;
распоряжения подвергнуть наблюде-нию самого Богрова он, Кулябко, не отдавал.
В течение последую-щих дней 28, 29 и 30 августа он Богрова не видал и
сношений с ним не имел. 31 августа вечером Богров по телефону ему сообщил,
что приехало то лицо, о котором он докладывал раньше, что дело очень
серьезное и что ему необходимо быть в Купеческом саду. Он ответил Богрову,
чтобы он зашел в отделение или прислал туда посыльного к дежурному, у
которого будет оставлен билет. Еще раньше этого разговора дежурный Сабаев
ему докладывал, что «Аленский» (кличка Богрова) по телефону просил прислать
ему обещанный билет в Купеческий сад. Поэтому, после разговора с Богровым по
телефону, он, вложив билет в конверт, передал последний дежурному для
вручения тому лицу, которое явится за его получением. В тот же день, ночью
около 2–3 часов, по внутреннему телефону в его квартиру из канцелярии
отделения ему было доложено о прибытии «Аленского» и о том, что ему
необходимо переговорить с ним. Он, Кулябко, подозвал его к телефону и
сказал, чтобы он изложил письменно свои сведения и сообщил на особой записке
Демидюку приметы «Николая Яковлевича»; тогда же он приказал Сабаеву
отправить Демидюку записку о приметах, которая будет вручена ему Богровым.
Узнав из слов Богрова, что письменные сведения у него уже имеются, он велел
доставить их ему через дежурного. Когда он получил эту записку Богрова и
ознакомился с ее содержанием, он распорядился пригласить Богрова к себе
наверх и сам открыл парадную дверь, будучи совсем раздет и закутан в одеяло.
В записке Богрова было изложено, что у него в квартире ночует приехавший
сегодня из Кременчуга «Николай Яковлевич», у которого два браунинга, что
приехавшая вместе с ним девица «Нина Александровна», как он думает, имеет
при себе бомбу и поселилась на неизвестной квартире, но будет у него,
Богрова, завтра между 12–1 часом дня. В записке также упоминалось, что, по
вынесенному Богровым впечатлению, готовится покушение на Столыпина и Кассо и
что «Николай Яковлевич» высказывается против покушения на Государя из
опасения еврейского погрома в Киеве, но заявляет, что успешный исход их дела
несомненен, намекая на таинственных покровителей. Богров повторил ему
изложенное в записке и, рассказав о своем посещении Купеческого сада,
объяснил, что был в этом саду по поручению «Николая Яковлевича» с целью
собрать приметы министров Столыпина и Кассо и ознакомиться с условиями их
охраны. Поручения этого Богров, по его словам, не выполнил, объяснив
«Николаю Яковлевичу», что за темнотою и массою публики он не мог
приблизиться к министрам. На это «Николай Яковлевич» предъявил ему
требование выполнить данное поручение непременно на следующий день, и он
обещал сделать это, предварительно переговоривши с певицей Региной, которая
будто бы обещала ему через знакомых достать билет. Ввиду этого, Богров
просил его, Кулябку, заготовить для него билет в театр на спектакль 1
сентября, и если «Николай Яковлевич» будет настаивать на своем требовании,
то прислать его, после переговора с ним по телефону. Он, Кулябко,
согласился, и после этого Богров ушел. Утром в 6 часов обвиняемый Кулябко по
телефону доложил генерал-адъютанту Трепову в кратких сло-вах о полученных
сведениях и просил предупредить статс-секретаря Столыпина; он тогда же
просил генерал-адъютанта Трепова дать ему возможность подробно доложить ему
обо всем, причем последний приказал ему встретить его на Бибиковском
бульваре, по которому он собирался ехать на маневры. Тут же он, Кулябко, по
телефону сообщил Спиридовичу сущность полученных ночью сведений. После этого
он сделал, как ему сказал генерал Трепов. Встретив генерал-губернатора
Трепова на бульваре, пересел в его автомобиль и подробно ему изложил все ему
известное. Передав ему заготовленное им письмо на имя министра Столыпина,
генерал Трепов поручил ему передать это письмо Столыпину. Вследствие этого
он поехал к адъютанту статс-секретаря Столыпина Есаулову на квартиру,
передал ему письмо генерала Трепова и подробно сообщил имевшиеся у него
сведения о террористах. При этом он его просил содействия по расстановке
охраны дома генерал-губернатора, в котором остановился Столыпин, и, ввиду
изъявленного им согласия, отправился от него в означенный дом, где
распорядился приблизить наружную охрану к дому и никого не впускать в
подъезд без разрешения Есаулова. Поехав затем в охранное отделение, он
сделал распоряжение об установлении офицерского дежурства в доме
генерал-губернатора и приказал Демидюку усилить наблюдение за домом Богрова.
Из отделения, в десятом часу утра, он поехал в Европейскую гостиницу.
Спиридовича он там не застал и, придя к Веригину, осведомил последнего об
известиях Богрова. О его прибытии было доложено генералу Курлову, и он
потребовал его к себе. Он пришел в его номер и сделал ему подробный доклад,
между прочим, и о том, что Богров накануне был в Купеческом саду, где ему не
удалось исполнить поручение «Николая Яковлевича», и что последний поручил
Богрову выполнить таковое сегодня, если не последует каких-либо изменений.
Он не помнит, присутствовал ли при этом докладе Веригин, но, возможно, что в
это время он пришел в номер генерала Курлова. По окончании доклада, вместе с
Веригиным, он спустился в нижний этаж, где пил с ним кофе. В это время ему
сообщили, что в гостиницу пришел «Аленский» и спрашивает его. Тогда, оставив
Веригина, он прошел в номер последнего вместе с Богровым. Туда же вскоре
пришел и Веригин. При нем Богров сообщил, что назначенное между 12 и 1 часом
дня посещение его квартиры «Ниною Александровною» отменено и что свидание ее
с «Николаем Яковлевичем» состоится в 8 часов вечера на Бибиковском бульваре
около здания Первой гимназии; о причинах такой перемены Богров ничего им не
сообщил. Они стали обсуждать с Богровым и Веригиным, какие Богрову могли
быть даны поручения и в чем состоял план действий террористов. Было решено,
что если у террористов будут только предварительные переговоры к
осуществлению их замысла, то Богров спокойно пойдет по тротуару, если же
обнаружится намерение их приступить к выполнению замысла, то Богров даст
знать курением папиросы, и это будет служить сигналом для их ареста. Тут же
возобновился разговор о посещении Богровым театра, причем Богров указал на
необходимость быть не в галерее, а в партере, и на то, что соучастники
террористов могут находиться в самом зале и подвергнуть его перекрестному
наблюдению, Веригин сказал, что он мог бы дать ему свое место в одном из
первых рядов, но что это будет неудобно, так как там будут сидеть генералы.
Тогда он, Кулябко, обещал дать ему место в одном из задних рядов кресел. Они
продолжали обсуждать еще все поручения, которые террористы могли бы
возложить на Богрова как в театре, так и на улице, и дали Богрову на каждый
случай соответствующие указания. После окончания этого разговора Богров
ушел, а он, Кулябко, и Веригин в первом часу дня поехали к кадетскому
корпусу. По дороге туда их обогнал Спиридович, возвращавшийся с маневров, и
остановился у кадетского корпуса; на подъезде последнего он вкратце передал
ему все сведения, сообщенные Богровым о приезде террористов и о том, что
предполагавшееся у них свидание отменено и должно состояться вечером, а
также и о том, что накануне Богров был в Купеческом саду вечером. После
прибытия в корпус Государя Императора он направился по линии Высочайшего
проезда до дворца и затем вернулся на площадь около Европейской гостиницы.
По возвращении в гостиницу генерала Курлова, приблизительно около 3 часов,
он сделал ему подробный доклад как о сведениях, полученных от Богрова, так и
о данных последнему инструкциях. Его доклад в общих чертах содержал в себе
сведения, что Богров может находиться в самом театре, что ему может быть
поручено злоумышленниками «вывести» министра, то есть указать его при
выходе, и что Богрову на этот случай даны инструкции, как объяснить
террористам причины невыполнения данного ему поручения. Во все время этого
доклада присутствовал Веригин; он не помнит, когда именно приехал Спиридович,
но припоминает, что в самом начале доклада его еще не было. Спиридович, по
прибытии в номер, когда у них продолжался разговор по тому же предмету,
прочел записку Богрова и заявил, что дело принимает очень серьезный оборот и
необходимо сейчас же настоять на том, чтобы были изменены маршруты
следования Высочайших особ и способы передвижения, причем настаивал, чтобы
Курлов об этом письменно сообщил дворцовому коменданту. По поручению
генерала Курлова, Спиридович тут же набросал черновик письма генералу
Дедюлину и, по одобрении его Курловым, передал его для переписки секретарю
Сенько-Поповскому. После этого он виделся еще раз в этот день со
Спиридовичем на ипподроме. Здесь у него тоже был с ним разговор по поводу
сведений Богрова, причем он его торопил возвратиться в отделение для
распоряжений по наблюдению за домом Богрова и местом, предназначенным для
свидания террористов. По дороге с ипподрома, возле Царского сада, он
встретил чиновника особых поручений при С.-Петербургском охранном отделении
Зеленова и послал его на Бибиковский бульвар посмотреть наблюдение и,
повидавшись с Демидюком, передать ему приказание усилить наблюдение за домом
Богрова и за местом свидания. Это было приблизительно около 6–7 часов
вечера. Сам он отправился в охранное отделение. Там он был вызван к телефону
Богровым, который сообщил ему, что планы не изменяются и просил прислать ему
билет на спектакль. Поэтому он вызвал к себе Демидюка и передал ему билет
для вручения Богрову, чрез посредство швейцара, от имени г-жи Регины. Тогда
же он, Кулябко, переговорил с Демидюком относительно наблюдения за домом
Богрова и приказал ему усилить таковое за местом свидания в районе около
Первой гимназии, сообщив, что Богров может пойти вместе с «Николаем
Яковлевичем» на свидание и если после этого направиться спокойно, то следует
ограничиться наблюдением за участниками, стараясь выяснить их квартиру; если
же Богров по дороге будет усиленно курить, то участников свидания надлежит
арестовать. Перед началом спектакля, проехав по линии Высочайшего проезда,
он приехал к городскому театру около 8 часов. Минут за двадцать до начала
представления, которое было назначено в 9 часов, он встретился с Богровым в
коридоре театра и Богров тут передал ему, что свидание «Николая Яковлевича»
с «Ниной Александровной» отменено и что первый из названных лиц в эту же
ночь переедет на неизвестную ему, Богрову, квартиру; по словам Богрова,
сношения «Николая Яковлевича» с «Ниной Александровной» происходили по
телефону. Он тогда же высказал Богрову опасение, что «Николай Яковлевич»
скроется и сказал, чтобы Богров съездил домой проверить, там ли он. Богров
спросил его, не возбудит ли подозрения его возвращение домой. На это он
указал ему, чтобы он причину своего прибытия объяснил тем, что забыл дома
перчатки. После этого он не заметил, когда Богров вышел для выполнения этого
приказания. В то время, когда он говорил с Богровым, съезд публики в театре
был в разгаре и он в ожидании приезда министров вышел на улицу и находился
возле главного подъезда. При приближении мотора, в котором ехал
статс-секретарь Столыпин, он встретил его у того же подъезда. При входе в
театр Столыпин спросил его, нет ли чего нового, и он ответил, что пока
ничего нет – «Николай Яковлевич» дома. После входа Столыпина в зал он,
встретившись с Есауловым, сообщил ему об отмене свидания злоумышленников и о
возможности переселения «Николая Яковлевича» на новую квартиру. При встрече
с генералом Курловым в коридоре театра он, Кулябко доложил, что «Николай
Яковлевич» сегодня ночью должен перебраться от Богрова на конспиративную
отъезжую квартиру и может скрыться от наблюдения и что такой прием, видимо,
предпринят им с целью отвести от их планов Богрова; поэтому, возможно, что
где-нибудь на улице злоумышленники могут бросить бомбу во время разъезда.
Он, Кулябко, также доложил, что, ввиду такого опасения, он приказал Богрову
съездить домой и проверить, находится ли там «Николай Яковлевич». Генерал
Курлов спросил, не вызовет ли это возвращение Богрова подозрения у «Николая
Яковлевича», на что он доложил, что это им предусмотрено и что приказано
Богрову объяснить его возвращение тем, что он забыл перчатки. Хотя в его
докладе Курлову прямо не упоминалось о том, откуда он послал Богрова домой,
но если бы ему был сделан доклад в такой форме, как он сделал генералу
Курлову, то он понял бы, что Богров был в театре и оттуда поехал домой. Во
время первого действия, он вместе с Веригиным вышел из театра в кофейню
Франсуа выпить кофе. Туда же, по приказанию генерала Курлова, Веригиным был
вызван инспектор почт и телеграфов Довяковский, которому Веригин передал
распоряжение генерала Курлова установить наблюдение за телефоном Богрова.
Тут же в кофейне он передал Веригину последние полученные им от Богрова
сведения и сообщил о том, что он послал его на квартиру под предлогом взять
там забытые перчатки. При выходе из кофейни вместе с Веригиным, он увидел у
подъезда театра Богрова, которого наряд не пропускал в театр, ввиду того,
что контрольный купон его билета был оторван. Он сказал жандармскому
офицеру, что это лицо уже проконтролировано и уже было в театре, после чего
Богров был пропущен. В одном из вестибюлей театра Богров ему сообщил, что
«Николай Яковлевич» сидит дома, ужинает и на его вопрос, как принял «Николай
Яковлевич» его возвращение, он ответил, что в самую квартиру он не заходил и
узнал через швейцара. В первом антракте он, Кулябко, доложил генералу
Курлову в коридоре, что «Николай Яковлевич» дома и ужинает. На это Курлов
выразил опасение, что он может скрыться, и предложил ему лично проверить
наблюдение за домом Богрова. Вследствие этого он сел в автомобиль, в котором
приехал Столыпин, и объехал район наблюдения на Бибиковском бульваре.
Вернувшись в театр, он во втором ан-тракте вновь имел свидание с Богровым в
помещении, где находится телефон, и приказал Богрову тотчас же ехать домой и
не выпускать из виду «Николая Яковлевича». Богров выразил свое согласие, и
он, Кулябко, видел, что, выйдя из телефонного помещения, Богров пошел по
коридору в правую сторону театра, если обратиться лицом к сцене. Выйдя из
этого помещения, недалеко от него в коридоре обви-няемый Кулябко встретил
генерала Курлова и вместе с ним вернулся в то же помещение, где стал ему
докладывать о сделанных им распо-ряжениях и о том, что он приказал Богрову
ехать домой и быть без-отлучно при «Николае Яковлевиче». Этот доклад был
прерван произведенными в театре выстрелами, и они оба бросились к входам в
зри-тельный зал, где и наткнулись на толпу у прохода, задержавшую
зло-умышленника, в котором он, Кулябко, узнал Богрова. К изложен-ному
Кулябко добавил, что Спиридовича он видел мельком в коридоре во время
представления в театре, но никаких разговоров о Богрове с ним не вел.
Привлеченные в качестве обвиняемых бывший товарищ министра внутренних дел
отставной генерал-лейтенант Павел Григорьевич Кур-лов, начальник дворцовой
секретной охраны, полковник отдельного корпуса жандармов Александр Иванович
Спиридович и исполнявший обязанности вице-директора департамента полиции
отставной статский советник Митрофан Николаевич Веригин, не признав себя
виновными в бездействии власти, имевшем особо важные последствия, и
под-твердив показание обвиняемого Кулябки в отношении сделанных Бог-ровым
заявлений, принятых по этому поводу мер охраны и розыска, а также
относительно характеристики прежней деятельности Богрова в качестве
секретного сотрудника, дали в отдельности в свое оправ-дание следующие
показания:
Курлов – что непосредственное принятие розыскных мер на его обя-занности не
лежало и он давал лишь руководящие указания по дела-емым ему докладам. В
силу Высочайшего повеления 21 мая 1911 г., на нем лежала обязанность
принятия всех мер по охране, часть которой составлял политический розыск.
Ввиду распоряжения министра, все меры по охране принимались им по соглашению
с киевским генерал-губернатором генерал-адъютантом Треповым, который,
однако, в обла-сти политического розыска никаких распоряжений самостоятельно
не давал и в это дело не вмешивался. Полковник Спиридович, по словам
Курлова, был командирован в его распоряжение дворцовым комендантом для
согласования его мероприятий по охране с предначертаниями последнего, если
бы дворцовый комендант пожелал таковые сделать до своего прибытия. Вместе с
тем, будучи ему, Курлову, всеце-ло подчинен, Спиридович должен был исполнять
все его поручения. Им, Курловым, было поручено Спиридовичу начальствование
над всею секретною охранною командою. Непосредственного участия в делах,
касающихся политического розыска, полковник Спиридович, по словам Курлова,
не имел и в этом отношении он ему не давал никаких поручений, хотя
Спиридович, присутствуя в большинстве случаев при докладах лиц, ведающих
розыск, был осведомлен о поступавших све-дениях. Поэтому, если бы, в связи с
таковыми сведениями, полковнику Спиридовичу сделалось известным о принятии
одним из органов по розыску какой-либо меры, грозящей опасностью для Особы
Императора, то он, несомненно, в силу лежащих на нем обязанностей, должен
был доложить об этом как ему, Курлову, так и дворцовому коменданту, для
принятия соответствующих мер. Командированный в его, Курлова, распоряжение
статский советник Веригин, равным образом, по мнению Курлова, не имел
отношения к делу розыска и поручений по этой части он ему никогда не давал;
но он также в большинстве случаев присутствовал при докладах по делам
политического розыска и высказывал мнение при обсуждении вопросов о принятии
тех или других мер. Таковое положение его, во всяком случае, налагало на
него те же обязанности доложить своему непосредственному начальству, если бы
ему сделалось известным, что начальником охранного отделения приняты
какие-либо меры, от которых могла бы представиться опасность для Особы Его
Императорского Величества, а также кого-либо из должностных лиц.
Далее, обвиняемый Курлов показал, что при докладе ему 27 августа 1911 г.
около 8–9 часов утра подполковником Кулябкой о первоначальных заявлениях
Богрова присутствовали полковник Спиридович и статский советник Веригин и
вместе с ними он приступил к обсуждению тех мер, которые представлялось
необходимым принять вви-ду полученных от Богрова сведений. При этом он,
Курлов, не сделал особого распоряжения установить наблюдение за личностью
самого Богрова, считая, что такой элементарный прием розыска не может быть
упущен опытным начальником охранного отделения и что наблю-дение за Богровым
вытекало само собою из сделанного им распо-ряжения наблюдать за помещением,
где проживал Богров. При док-ладе подполковник Кулябко ему ничего не говорил
относительно до-пущения им Богрова в места Высочайших посещений и о
каких-либо соображениях по этому предмету; высказанное же им, Курловым,
предположение о возможности провала для Богрова относилось единст-венно лишь
к части доклада, в которой упоминалось о предоставлении террористам
помещения в квартире вдовы служившего у Кулябки чиновника. При докладе 1
сентября 1911 г. подполковник Кулябко ему не сообщал, что Богров накануне
был допущен на торжество, про-исходившее в саду киевского Купеческого
собрания, а упомянул лишь, насколько он, Курлов, теперь припоминает, что, по
словам Богрова, последнему было поручено «Николаем Яковлевичем» быть на
гулянье в саду Купеческого собрания с целью «проследки» министров, причем
Богров сказал «Николаю Яковлевичу», что он исполнил это поручение, но не мог
приблизиться к министрам Столыпину и Кассо по случаю тесноты. При этом, по
объяснению Курлова, разговор по поводу посещения Богровым Купеческого сада
возник вследствие предложенного им подполковнику Кулябке вопроса, каким
образом Богров объяснил «Николаю Яковлевичу» свое отсутствие из квартиры в
столь поздний час, на что Кулябко и ответил ему, Курлову, что Богров сказал
«Николаю Яковлевичу», что он в это время был в Купеческом саду. Тогда же
Кулябко ему доложил, что по его распоряжению дом, в котором проживал Богров,
обставлен наблюдением пеших и конных филеров под начальством заведующего
наружным наблюдением Демидюка. Доклад в такой форме не возбуждал в нем
никакого сомнения, что наблюдение было установлено и за самим Богровым,
проверку же заявления Богрова путем посылки агентов в его квартиру он,
Курлов, считал недопустимою из опасения возбудить подозрение находившегося
там злоумышленника и лишиться единственной возможности разработать прибывшую
группу террористов. При этом утреннем докладе подполковника Кулябки 1
сентября 1911 г. присутствовал один Веригин, а полковника Спиридовича не
было, так как последний в это время находился на маневрах. О заявлениях
Богрова и принятых по этому поводу мерах он, Курлов, подробно докладывал
статс-секретарю Столыпину и предостерег министра Кассо, причем вернулся
обратно около полудня в гостиницу, где он сначала от Веригина, а потом от
подполковника Кулябки узнал, что незадолго до того Богров был в гостинице и
в номере Веригина сообщил последнему и подполковнику Кулябке, что «Нина
Александровна» в условленное время не пришла на свидание с «Николаем
Яковлевичем» и дала знать по телефону, что вся группа прибывших
злоумыш-ленников должна встретиться около 8 часов вечера на Бибиковском
бульваре. Во время доклада по этому поводу подполковника Кулябки, еще до
завтрака, приехал Спиридович, и они вместе стали обсуждать меры, которые
нужно было принять, чтобы, с одной стороны, не упус-тить злоумышленников из
виду и в случае необходимости аресто-вать, а с другой стороны, обеспечить
благополучное следование Его Им-ператорского Величества и министров на
ипподром и в театр, причем обо всем тотчас же по телефону был уведомлен
статс-секретарь Столы-пин, а дворцовому коменданту от его, Курлова, имени
было послано письмо.
Затем, об обстоятельствах, разыгравшихся в Киевском городском театре,
обвиняемый Курлов показал, что по выходе Государя Императора из мотора и
входе в подъезд театра, он, Курлов, через боковой подъезд вошел в зрительный
зал и, проходя мимо статс-секретаря Столыпина, находившегося в первом ряду
партера около самого прохода, был остановлен им сообщением, что Кулябко
только что доложил ему, что свидание террористов на Бибиковском бульваре не
состоялось. При этом Столыпин поручил ему разобраться в этих сведениях во
время антракта. В течение первого действия он, Курлов, разговаривал с
генерал-адъютантом Дедюлиным и флаг-капитаном Ниловым по поводу
несостоявшегося свидания на бульваре, и они, взволнованные, обсуждали, что
дальше предпринять, причем о присутствии Богрова в театре он не обмолвился
ни одним словом, так как об этом обстоятельстве совершенно не знал. В начале
антракта, после того, как Государь Император удалился в аван-ложу, он
подошел к Петру Аркадьевичу Столыпину, с целью получить от него более
подробные сведения о докладе подполковника Кулябки, но статс-секретарь
Столыпин сказал, что он больше ничего не знает, и повторил приказание
переговорить с подполковником Кулябкой. Выйдя затем в коридор, он встретил
там последнего и спросил его о положении дел. Кулябко доложил, что
предположенное свидание террористов не состоялось, так как «Николаю
Яковлевичу» было по телефону сообщено террористами, что оно не произойдет и
что ими найдена более удобная квартира, где они встретятся около 11 часов
вечера. Эти сведения, по словам Кулябки, были им получены от Богрова,
приехавшего к нему в театр, после чего Кулябко послал его домой, опасаясь
возможности тайного ухода «Николая Яковлевича» из квартиры. Он, Курлов,
заметил Кулябке, что такие отлучки Богрова из квартиры недопустимы, так как
они могут возбудить подозрения «Николая Яковлевича» и иметь последствием
тайный уход его. Этим разговор его с подполковником Кулябкой окончился.
Заметив тут же в коридоре стоявшего около него статского советника Веригина,
он сделал распоряжение установить немедленно через инспектора почт и
телеграфов Довяковского наблюдение за телефоном Богрова; приказание это было
обращено к стоявшим около него Веригину и Кулябке. Находился ли во время
означенного разговора здесь же в коридоре полковник Спиридович, Курлов
сказать не может, но в разговоре он участия не принимал и при выходе из
зрительного зала он видел Спиридовича в самом зале, в проходе. Во время
второго действия Курлов не отлучался из зала и полученные в антракте от
подполковника Кулябки сведения обсуждал с генерал-адъютантом Дедюлиным. В
начале второго антракта статс-секретарь Столыпин вновь поручил ему
переговорить с подполковником Кулябкой. Он вышел в коридор и кому-то из
встретившихся жандармских офицеров приказал пригласить Кулябку, который
вскоре явился, как ему показалось, из вестибюля. На вопрос, есть ли
что-нибудь новое, он сказал, что изменений не произошло, что «Николай
Яковлевич» дома и что эти сведения сообщил Богров, только что опять
приезжавший к нему в театр. Где именно сообщил Богров указанные сведения
подполковнику Кулябке, последний ему, Курлову, не объяснил, и об этом он его
не спрашивал, так как понял, что Кулябко мог с ним иметь разговор на
подъезде, в вестибюле или ином помещении театра, но не в зрительном зале. На
слова Кулябки он снова указал ему, что такие отлучки Богрова невозможны, на
что Кулябко доложил, что возвращение Богрова домой не могло возбудить
подозрения, так как Богров не входил в квартиру, а послал швейцара взять
перчатки. О каких перчатках была речь, белых или иных, он не знает, и
Кулябко об этом не говорил, дополнив лишь, что он приказал Богрову вернуться
домой и никуда не отлучаться, каковое приказание Богров исполнил, и что он,
Кулябко, по окончании спектакля намерен сам отправиться в наружное
наблюдение. Во время этого доклада в театральном зале раздался сухой треск
и, по крикам и волнению публики, поняв, что там что-то случилось, он,
Курлов, устремился в зал. К изложенному Курлов добавил, что не помнит, чтобы
в течение первого или второго антрактов до выстрелов в зале вел какие-либо
разговоры с полковником Спиридовичем. Проникнуть в самый зал из коридора во
время происходящего смятения Курлов не мог, так как в проходе между креслами
в зале публика била задержанного злоумышленника и собралась большая толпа.
Тогда он повернулся назад, рассчитывая попасть в зрительный зал через другой
вход и тут же в коридоре увидел полковника Спиридовича, который, будучи
страшно взволнован, сказал ему: «Ваше Превосходительство, эта Аленский». У
него, у Курлова, сорвался вопрос: «Каким образом он здесь находится», на что
Спиридович ответил ему какою-то фразою, смысл которой был тот, что он сам не
может дать отчета. В это же время в коридоре со стороны вестибюля показался
подполковник Кулябко, который, не замечая его и не отвечая на обращенный им,
Курловым, к нему вопрос, прошел в вестибюль бокового подъезда, находившегося
против входа в театральный зал. Он, Курлов, бросился за ним в вестибюль, где
Кулябко, хватаясь за голову и кобуру револьвера, облокотясь к стене,
бормотал фразы: «Я виноват, мне остается только застрелиться…». Тогда он
прикрикнул на него, говоря, что теперь не время думать об этом и надо
заботиться об охране Государя Императора.
Обвиняемый Веригин показал, что в департаменте полиции он состоял на службе
с 1898 г. В 1906 г. назначен чиновником особых поручений при министре
внутренних дел и исполнял обязанности секретаря. В 1910 г. он был назначен
исполняющим обязанности вице-директора департамента полиции. С получением
этого повышения фак-тически он оставался при исполнении прежних своих
обязанностей, но, во время отсутствия других вице-директоров департамента
полиции, ему приходилось исполнять иногда их обязанности. К делам осо-бого
отдела, где сосредоточены дела по политическому розыску, он отношения не
имел и был знаком с этою частью делопроизводства лишь по тем делам, и
перепискам, которые проходили через секретарскую часть. Ему также давались
командировки в разные места. Так, в Полтаву, Ригу, Киев и в Крым он был
командирован в распоря-жение товарища министра Курлова и, находясь в этих
командировках, исполнял поручения, которые последним были на него
возлага-емы. Кроме сего, он дважды был командирован за границу во время
пребывания там Государя Императора. В первый раз в 1909 г. ему было поручено
отправиться в Ракониджи, чтобы войти в соглашение с местными властями для
организации мер охраны при приезде и пребывания в этом городе Его
Величества. Вместе с ним туда же был командирован и полковник Спиридович, и
выработка мер охраны производилась им вместе с последним, причем о всех
мероприятиях он доносил по телеграфу и по почте директору департамента
полиции и товарищу министра внутренних дел. Во второй раз он был с такою же
целью командирован в 1910 г. в Великое герцогство Гессен-Дармштадтское, где
также находились вместе с ним полковник Спиридович и заведующие заграничною
агентурою и где ему были даны еще некоторые другие секретные поручения. В
бытность в городе Киеве в 1911 г. он состоял в непосредственном распоряжении
товарища министра Курлова, исполняя отдельные поручения, которые он на него
возлагал. Далее, обвиняемый Веригин показал, что при объяснениях с Богровым
26 августа 1911 г. в квартире Кулябки он действительно был вместе с Кулябкой
и Спиридовичем, но не слышал, чтобы Кулябко спрашивал тогда Богрова, не
нужны ли ему билеты для входа на торжества в места Высочайших посещений, и
не видел, чтобы в кабинете подполковника Кулябки на столе лежали означенные
билеты. На следующий день утром 27 августа до завтрака, который подавался
обыкновенно между 12½ и 1 часом дня, он был приглашен генералом Курловым в
его кабинет, где застал подполковника Кулябку и полковника Спиридовича,
которые пришли туда раньше его. Кулябко, по-видимому, успел уже доложить
Курлову о заявлении Богрова до его, Веригина, прихода и сущности его доклада
он не слышал, а также не принимал участия в обсуждении мер, которые
необходимо было принять ввиду заявления Богрова. Его генерал Кур-лов только
спросил, не помнит ли он происходившую по департаменту полиции переписку о
«Тростнике» и о Мячине, и на его, Веригина, ответ, что «Тростник» скрылся из
С.-Петербурга, когда производились обыски в Финляндии, приказал ему послать
в Москву полковнику Заварзину телеграмму, запросив его о приметах
«Тростника» и о том, где последний находится. Поручение это им было в тот же
день исполнено. Затем, по словам обвиняемого Веригина, он не слышал, чтобы
подполковник Кулябко докладывал генералу Курлову, что может встретиться
надобность в выдаче Богрову билетов для входа на тор-жества, и генерал
Курлов при нем не высказывал опасения, не вы-зовет ли это провала для
Богрова. Равным образом, во время разговора Кулябки с Богровым в Европейской
гостинице утром 1 сентября 1911 г., не упоминал ни слова о возможности или
необходимости нахож-дения Богрова в зрительном зале театра во время
парадного спектакля и он, Веригин, не предлагал уступить Богрову свой билет
в одном из ближайших к сцене рядов театра. Такового предложения он не мог
сделать, так как билеты для входа в театр были именные и контролировавшие их
при входе жандармские офицеры, зная его, Веригина, в лицо, не пропустили бы
Богрова в театр с его билетом. На завтраке 1 сентября в номере у генерала
Курлова было четверо, то есть он (Веригин), Кулябко, генерал Курлов и
Спиридович, причем во время завтрака происходил разговор о мерах, которые
надлежит принять ввиду доклада, сделанного подполковником Кулябкой после
свидания с Богровым в гостинице. Перед самым началом представления в театре
Кулябко ему сообщил, что он виделся опять с Богровым и послал его домой
узнать, там ли находится «Николай Яковлевич», но при этом Кулябко не
упоминал ни о каких перчатках и не говорил, что приказал Богрову объяснить
свое возвращение домой тем, что будто бы дома забыл перчатки. О том, что
Богров находился в зале театра, Кулябко ему тоже не говорил, вывести такое
заключение из слов Кулябки он не мог и его не спрашивал, откуда был послан
домой Богров. После первого перерыва в театре, исполнив поручение генерала
Курлова об установлении наблюдения за телефоном Богрова, он, Веригин, с
подполковником Кулябкой вышли из кофейни Франсуа вместе и, пройдя через
площадь, возвратились в театр. Они вместе с подполковником Кулябкой вошли в
театр через главный подъезд со стороны площади, но при этом он, Веригин, не
слышал, чтобы Кулябко при входе в театр отдавал тогда жандармскому офицеру
приказание пропустить человека (Богрова), которого наряд не пропускал в
театр ввиду того, что у этого человека контрольный купон билета был оторван.
Он также не видел, чтобы в это время у подъезда театра находился Богров, с
которым он раньше виделся и разговаривал в квартире Кулябки и в Европейской
гостинице. Наконец, Веригин добавил, что о допущении подполковником Кулябкой
Богрова 31 августа 1911 г. на торжество, происходившее в саду киевского
Купеческого собрания, он ни от самого Кулябки, ни от других лиц ничего не
слышал и впервые узнал об этом обстоятельстве уже после покушения Богрова на
статс-секретаря Столыпина, прочитав об этом 3 сентября в газетах.
Наконец, обвиняемый Спиридович показал, что летом 1911 г. он был
командирован под начальство генерала Курлова исключительно для разработки
мероприятий по охране в местах, в кои предполагался Высочайший приезд, равно
и для заведования отрядом секретной охраны, а не был командирован «в
распоряжение» генерала Курлова, в широком смысле слова, без указания сферы
его деятельности. Ввиду такой определенной цели его командировки,
обязанность по «предупреждению и пресечению государственных преступлений» в
широком смысле на нем не лежала, а лежала лишь обязанность принятия мер
охраны Государя Императора и Его августейшей семьи, причем в этом деле он
должен был руководствоваться инструкциею для членов секретной охраны при
проследовании Их Императорских Величеств по Киеву и его окрестностям, а
также данными ему указаниями его двух начальников, генерал-адъютанта
Дедюлина и генерал-лейтенанта Курлова. Разработка получаемых начальниками
охранных отделений агентурных сведений всегда составляла и составляет
обязанность розы-скных органов, а не начальника секретной охраны, и
производится она без всякого участия такового. Поэтому он и не был обязан
докладывать генералам Курлову и Дедюлину о непринятии подполковником
Кулябкой надлежащих розыскных мер. Подобный доклад, по мне-нию Спиридовича,
был бы вмешательством не в свое дело, привле-чением косвенно к делу розыска
дворцового коменданта, который до него, по высокой лежащей на нем
обязанности, даже и касаться не должен, равно был бы неуместным и
неправильным потому, что ему было известно, что Кулябко, по обсуждении с
генералом Курловым полученных агентурных сведений, занялся их разработкою.
Переходя, затем, к обстоятельствам дела, Спиридович объяснил, что 26 августа
1911 г. он обедал у подполковника Кулябки, который женат на его, Спиридовича,
сестре. Во время обеда Кулябко ему сказал, что у него в кабинете интересный
субъект и он бы хотел, чтобы Спиридович его выслушал. Они встали из-за стола
перешли с Веригиным и Кулябкой в кабинет, где Богров сделал первое свое
заявление. Когда Богров сообщил, что террористы предполагали въехать в Киев
на моторной лодке, он, Спиридович, запротестовал против этого, исходя из
интересов удобства охраны. Коснулся разговор сотрудничества Богрова у
полковника фон Коттена; коснулся также факта подыскания квартиры им,
Богровым, для бомбистов, но какого-либо разговора Кулябки с Богровым
относительно билетов на допуск в какие-либо места посещения Его Величества
он не слыхал; по всему вероятию, разговор Кулябки с Богровым о билетах
происходил до входа его, Спиридовича, в кабинет. Вообще, по утверждению
Спиридовича, Кулябко с ним относительно выдачи Богрову билетов в места
Высочайших посещений ни разу не говорил, и ни разу этот вопрос при нем в
кругу бывших при генерале Курлове лиц не обсуждался, и о том, чтобы он
обсуждался, он ни от кого не слыхал. Когда разговор 26 августа вечером с
Богровым кончился, он, Спиридович, с Веригиным уехал, причем до ухода они
решили, что все полученные от Богрова сведения Кулябко сам доложит генералу
Курлову; они же, хотя и увидят Курлова, докладывать не должны, ибо
полученное агентурное сведение касается сферы розыска, а потому и составляет
обязанность Кулябки. 27 августа утром он при докладе подполковника Кулябки
генералу Курлову не был, так как был занят объездом мест посещений. Когда же
около часа дня, могло это быть или перед самым завтраком или после него, он
вошел к генералу Курлову и начался разговор о вчерашнем полученном от
Богрова сведении, то уже было ясно, что генералу сведение доложено, а потому
разговор пошел уже о тех мероприятиях, которые вызывались полученным
агентурным сведением. Разговор коснулся квартиры террористов, причем генерал
воспретил давать в качестве таковой квартиру бывшего служащего Новикова;
затем подробно говорилось о мероприятиях по Кременчугу, о командировке туда
офицеров, отдавал генерал приказание о посылке запросов в Петербург; сказано
было, между прочим, и о «счастье», каковое генерал видел в том, что были
получены богровские сведения. На это он, Спиридович, заметил генералу, что
это надлежит отнести не только к счастию, но и к заслуге начальника
отде-ления, к тому, что у него такие хорошие сотрудники. В его, Спири-довича,
присутствии, Кулябко, однако, не поднимал перед генералом Курловым вопроса о
возможности или невозможности выдавать Богрову билеты в места посещений, и
он не слышал также и того, чтобы генерал высказал подполковнику Кулябке
опасение, что выдача Богрову билетов может повести к провалу сотрудника
Богрова. По поводу квартиры для террористов генерал Курлов согласился на то,
чтобы таковую подыскал Богров. Но он, Спиридович, не помнит, происходил ли
при нем разговор генерала Курлова с Кулябкой относительно установки
наблюдения за квартирою и самим Богровым. В тот же день 27 августа, а может
быть и 28, он, встревоженный полученным местным охранным отделением
сведением о том, что задумано боевиками, послал навстречу императорскому
поезду письмо дворцовому коменданту, в котором докладывал, что охранное
отделение получило тревожное сведение о готовящемся налете боевиков и
прибавлял, что, если только налет совершится, то он полагает, что это
представит опасность для Его Величества, почему и предупреждает о сем
дворцового коменданта. В последующие дни 28, 29, 30 и 31 августа он,
Спиридович, хотя и встречался с подполковником Кулябкой, но разговоров
подробных о сведениях Богрова не вел; может быть налету и были какие-либо
делаемы им вопросы о том, что слышно в этой области, но он этого не помнит.
1 сентября, около семи часов утра, он был разбужен приехавшим к нему
подполковником Кулябкой, который ему сказал, что боевики приехали и
остановились у Богрова. Разговор велся наспех, и Спиридович сейчас сел и
написал письмо о приезде боевиков дворцовому коменданту, причем указывал на
опасность, явившуюся с их приездом для особы Его Императорского Величества;
письмо было отправлено с казаком Андреем Есеновым. Кулябко, сообщив ему об
этом приезде, никаких подробностей не говорил и поторопился уехать по своим
делам. Не говорил он ему ничего и об имевшем, по его сведениям, состояться
свидании террористов в квартире Богрова. Послав письмо дворцовому
коменданту, он, Спиридович, немедленно выехал на маневры, до района коих по
шоссе насчитывалось пятьдесят верст. С маневров он вернулся около часа дня;
возвращаясь, он в кадетский корпус не заезжал; с Кулябкой не встречался и
разговора с ним в подъезде кадетского корпуса не вел. С маневров он вернулся
вследствие приказания дворцового коменданта, который приказал ему объехать
район и, проверив наряды, вернуться, дабы соответствующим образом обеспечить
путь возвращения. Вернувшись в гостиницу, он, Спиридович, застал генерала
Курлова, Веригина и Кулябку за завтраком в номере генерала, причем при нем
велся разговор исключительно о том, какие меры охраны необходимо принять
ввиду совершившегося налета в Киев боевиков. Никаких разговоров о том, кто
приехал, где поместился, как над ними оперирует охранное отделение, при нем
не велось. Помнит он, что, сев за стол, он поставил вопрос прямо, что им
делать в целях охраны, раз явилась опасность. Было решено официально
уведомить о том дворцового коменданта, черновик письма которому и был затем
составлен им там же за столом, после чего, обсудив вопрос об обеспечении
пути возвращения с маневров, он с генералом Курловым уехал. С маневров он
затем с генералом Курловым поехал за императорскими моторами во дворец, а
оттуда на ипподром. Здесь при встрече с подполковником Кулябкой произошел
мимолетный разговор о том, что на Бибиковском бульваре в 8 часов вечера
будет свидание боевиков и там же предположена их ликвидация. О том, чтобы у
ипподрома Кулябко говорил ему, что накануне Богров был в Купеческом саду, он
теперь ничего не помнит и просит в данному случае верить его показанию,
данному сенатору Трусевичу, которому он заявил, что допускает возможность
такого сообщения ему со стороны Кулябки у ипподрома 1 сентября, но, во
всяком случае, в этом разговоре Кулябко ни слова не сказал о том, что
Богрову будет выдан билет в театр, или о том, что там будут единомышленники
террористов. Далее, обвиняемый Спиридович показал, что в течение первого
действия он безвыходно оставался на своем месте; в первом антракте после
ухода Его Величества из ложи он частью был в партере, частью в коридоре. Как
в зрительном зале, так и в коридоре он Богрова не видал. С генералом
Курловым, Веригиным и Кулябкой и в этом антракте совсем не разговаривал.
Второе действие он просидел на своем месте, во втором же антракте вышел в
коридор, встретился с подполковником Ивановым и с ним пошел по коридору от
дверей среднего прохода к продольным проходам. Когда они с Ивановым дошли до
дверей среднего продольного прохода, послышались выстрелы в партере. Он,
Спиридович, вбежал в зал, по стульям добежал до министра Столыпина, бросился
затем к схваченному преступнику и замахнулся на него саблей; в этот момент
он узнал, что схваченный – Богров; и только тогда впервые увидел его в
театре. У него мелькнула мысль о предательстве, о могущей грозить Его
Величеству опасности, и он побежал к императорской ложе и, прислонившись к
ней спиной, не подпускал приближаться к ней толпившихся дворян. При допросе
его на сенаторском расследовании, он удостоверил, что генерал Курлов в один
из ближайших после 1 сентября дней в разговоре, происходившем по поводу
посещения Богровым Купеческого сада, сказал, что он об этом не знал, на что
Веригин возразил, что ему, генералу Курлову об этом, кажется, докладывал
Кулябко. Он, Спиридович, полагает, что это так и было в действительности, но
припомнить этого теперь не может. От генерала Курлова в последующие за 1
сентября дни он неоднократно слышал, что ему не было известно о допуске
Богрова в театр; с подполковником же Кулябкой он по этому поводу не
разговаривал. Зная, однако, его характер, он полагал после 1 сентября, что
взять на себя полностью вопрос о допуске Богрова в театр он не мог. Он,
Спиридович, считает, что все планы с выдачей Богрову билета в театр, с
допуском его в театр от него были скрыты подполковником Кулябкой. Почему,
для чего нужна была эта скрытность – он не знает, участвовал ли в этой
«конспирации» еще кто-либо – не знает; он может строить предположения, но
данных утверждать, что Кулябко секретничал от него по сговору с кем-либо, у
него нет. Самый вопрос о свидании с Богровым в гостинице 1 сентября за
завтраком возник совершенно случайно и не благодаря подполковнику Кулябке.
Генерал Курлов сказал ему о том свидании; Кулябко и Веригин молчали;
произошла как бы заминка. Для него было ясно, что от него что-то скрывают.
Но так как это была область «агентуры», этой «святая святых» каждого
начальника охранного отделения, то он и не пытался проникнуть в эту тайну. К
изложенному обвиняемый Спиридович добавил, что охрана покойного министра не
входила в круг его обязанностей, а явной опасности для Государя Императора и
Его августейшей семьи при наличности Богрова с револьвером в театре не было.
Когда Богров стрелял, царская семья в ложе не находилась, когда же Государь
Император с семьею появлялись в ложе, меры охраны не допускали даже
возможности для кого-либо из лиц неизвестных Государю приблизиться к ложе
Его Величества.
Ввиду разногласия показания обвиняемого Кулябки с объяснениями остальных
обвиняемых, отставной подполковник Кулябко был сенатором Шульгиным
передопрошен, причем, подтверждая все им раньше показанное, он дал
нижеследующие дополнительные объяснения: когда 26 августа 1911 г. в его
кабинет в присутствии Веригина и полковника Спиридовича он сказал Богрову,
что может предоставить ему возможность быть в местах Высочайших посещений,
вопроса о том, для какой цели может понадобиться Богрову быть в означенных
местах, не возникало, и он допустил бы Богрова во всяком случае, если бы по
делу даже и не представлялось к тому надобности, а он попросил бы его об
этом, так как он вполне доверял Богрову. Что же касается допуска последнего
в театр, то он исполнил его просьбу о выдаче ему билета, с одной стороны,
чтобы предоставить ему возможность выполнить поручение «Николая Яковлевича»
о проследке министров, а с другой – он считал, что для обеспечения Богрова
от провала было полезно пустить его в театр, так как предполагал, что
«Николай Яковлевич», посылая его туда, не желает посвящать его в подробности
дела, то есть, другими словами, отводит его, а сам с группою террористов
выполнит преднамеренный план действий. Таким образом, арест террористов
где-либо на пути Высочайшего проезда не вызвал бы провала для Богрова. Давая
показание 17 августа сего года, он ошибочно упомянул о том, что у него 1
сентября происходил разговор с полковником Спиридовичем на подъезде
кадетского корпуса, где он сообщил ему о состоявшемся приезде в город Киев
террористов и что предполагавшееся у них ранее свидание днем отменено и
должно состояться вечером. В действительности, как он теперь припоминает,
означенный разговор происходил у него со Спиридовичем частью в номере
генерала Курлова во время завтрака в этот день и составления письма генералу
Дедюлину, а частью на ипподроме, где, видевшись с полковником Спиридовичем,
он и передал ему, что Богров накануне вечером был в Купеческом саду.
Спиридович тогда не спрашивал его, каким образом Богров проник в означенный
сад, и он не говорил ему, что билет был получен Богровым от него. Он также
припоминает теперь, что рано утром 1 сентября, сообщив полковнику
Спиридовичу по телефону о полученных им от Богрова ночью сведениях, он
поехал к Спиридовичу и застал последнего собирающимся ехать на маневры.
Разговор у них при этом свидании был на ту же тему относительно приезда
террористов и предстоящего в 12 часов дня свидания между ними. Относительно
посещения Богровым Купеческого собрания он докладывал Курлову, что Богров
был в означенном саду и затем, объяснив «Николаю Яковлевичу» причины
невыполнения им данного поручения проследить министров, приехал к нему,
Кулябке. Разговор с генералом Курловым о посещении Богровым Купеческого сада
возник тогда не вследствие вопроса генерала Курлова, каким образом Богров
объяснил «Николаю Яковлевичу» свое отсутствие из квартиры в столь поздний
час, а потому, что Кулябко сам об этом посещении доложил, так как от
генерала Курлова он не считал возможным и нужным скрывать что-либо.
Действительно, генерал Курлов спрашивал его тогда, не может ли вызвать
поздняя отлучка Богрова сомнения у «Николая Яковлевича», но он на этот
вопрос ответил, что Богров объяснил «Николаю Яковлевичу», что он едет к
певице Регине; объяснить же свою отлучку из дома посещением Купеческого сада
Богров «Николаю Яковлевичу», очевидно, не мог, так как гулянье в означенном
саду кончилось в 11 часов вечера, а Богров был у него, Кулябки, на квартире
около 3 часов ночи. Докладывая в театре генералу Курлову во время первого
антракта о полученных им от Богрова сведениях, что вечернее свидание
злоумышленников отменено и что «Николай Яковлевич» переедет на другую
квартиру, он, Кулябко, не упоминал, что Богров приезжал в театр для
сообщения ему этих сведений, а сказал лишь, что эти сведения он получил от
Богрова, которого затем послал на квартиру, дабы удостовериться, дома ли
«Николай Яковлевич». Кулябко полагает, что доклад его давал основание
генералу Курлову заключить, что Богров был в самом театре, так как
вследствие упоминания им в этом докладе о том, что Богров должен был
объяснить «Николаю Яковлевичу» свое возвращение домой забытыми перчатками,
по мнению Кулябки, представлялось ясным, что эти перчатки были нужны
Богрову, чтобы быть в театре. Во время второго антракта он докладывал
генералу Курлову о результатах поездки Богрова домой и о сведениях, которые
он привез ему по возвращении.
В отношении секретных сотрудников Министерством внутренних дел
последовательно были сделаны следующие распоряжения:
1. Секретным циркуляром департамента полиции начальникам районных охранных
отделений от 3 октября 1907 г. № 136287, между про-чим, предписывалось:
«отнюдь не поручать секретным сотрудникам обязанностей наблюдательных
агентов».
2. Циркулярное письмо директора департамента полиции от 18 де-кабря 1909 г.
за № 140949 начальникам губернских жандармских уп-равлений подтверждает
недопустимость безграничного доверия к сек-ретным сотрудникам и особенно
сближения с ними на личной почве.
3. Циркуляр департамента полиции 5 февраля 1909 г. за № 123224 рекомендует
начальникам районных охранных отделений «зорко следить за деятельностью
сотрудников и путем освещения таковой при помощи посторонней агентуры, а
когда возможно и наружного наблюдения».
Обращаясь к оценке собранных следствием данных против каждого из обвиняемых
в отдельности, не следует упускать из виду, что, прежде всего, на обвиняемом
Кулябке, как начальнике Киевского ох-ранного отделения, лежала прямая
непосредственная обязанность рас-следования заявления Богрова,
представлявшего чрезвычайную важ-ность. Между тем, по удостоверению
свидетелей: заведующего осо-бым отделом департамента полиции Еремина,
бывшего директора де-партамента полиции ныне сенатора Зуева, генерал-майор
Герасимова, ревизовавшего Кулябку много раньше события 1 сентября 1911 г., а
также по показанию многих других свидетелей, деятельность Кулябки, как
начальника охранного отделения, оказывалась весьма неудов-летворительною, о
чем было известно и товарищу министра Курло-ву. По показанию свидетеля
подполковника Белевцова сам Кулябко имел вид всегда торопящегося куда-то
человека, он не углублялся в дела отделения и больше был занят разъездами по
начальствующим лицам; причем на него имел большое влияние заведующий
наружным наблюдением Демидюк, признанный еще при ревизии генерала Герасимова
негодным розыскным агентом. Тем не менее, поддерживаемый своим
свойственником полковником Спиридовичем, Кулябко продолжал оставаться на
столь ответственной должности и пользоваться доверием и расположением
генерал-лейтенанта Курлова.
Хотя обвиняемый Кулябко в отношении предъявленных к нему обвинений и не
признал себя виновным, но изобличается в противозаконном бездействии власти
собственным признанием всех действий и фактов, которые ему ставятся в вину.
Не подлежит сомнению, что он, в нарушение долга службы и лежащих на нем
специальных обязанностей, отнесся к заявлению Богрова с безграничным
доверием, не принял всех необходимых мер к выяснению расследованием
правдивости его заявления о готовящемся преступном замысле террористов и
действительности нахождения в его квартире злоумышленника под названием
«Николая Яковлевича», не учредил за Богровым, заведомо для него
принадлежащим к анархистам, надлежащего надзора и допустил столь опасного
человека в Купеческий сад 31 августа 1911 г. и 1 сентября в театр во время
Высочайших посещений, не учредив за ним даже и в этих местах наблюдения и не
убедившись в отсутствии при нем оружия или разрывного снаряда.
Обвиняемый Курлов также изобличается: а) в отношении неучреж-дения за самим
Богровым наблюдения и надзора, собственным своим признанием в том, что он не
считал нужным о таких азбучных приемах розыска напоминать или указывать
начальнику Киевского охранного отделения Кулябке; б) таким же собственным
признанием фактов Курлов изобличается в отношении неприятия всех мер к
выяснению действительного нахождения в квартире Богрова мнимого «Николая
Яковлевича», причем хотя он и заявляет, что выяснение этих обстоятельств
привело бы к провалу Богрова, но такое заявление нельзя признать
основательным, так как, с одной стороны, при этом обнаружилась бы вся ложь
заявлений последнего, а с другой стороны, при несколько более внимательном
отношении к наблюдению за квартирою Богрова, было бы установлено, что в
течение 1 сен-тября 1911 г. в квартире Богрова навещал несколько раз
горничную Ба-турину писец Киевского охранного отделения Сабаев, который
тогда же сообщил об этом Демидюку, наблюдавшему за домом Богрова; этот
Сабаев, несомненно, тогда же мог узнать от Батуриной, что в указан-ное время
никого чужого в квартире Богрова не было. Кроме того, очевидно, что без
всякой опасности для положения Богрова, как сотрудника, можно было навести,
под любым предлогом, справку о пребывании у Богрова постороннего лица через
швейцара, знавшего, что у хозяина его никого не было; мало того, если бы
даже еще в театре обвиняемый Курлов приказал проследить, действительно ли
Богров пойдет к себе на квартиру, то выяснилось бы, что он туда не ходил.
Ложь Богрова тогда же обнаружилась бы, и он вторично в театр впущен бы не
был, а, следовательно, и не мог бы совершить задуманного им убийства.
Обвиняемые Спиридович и Веригин, хотя и отрицают, что знали о выдаче
подполковником Кулябкой Богрову билетов на торжества в Высочайшем
присутствии, но изобличаются в этом полным оговором их со стороны Кулябки,
притом оговором, подтвержденным также и предсмертными показаниями самого
Богрова. К тому же в деле имеется и собственное признание Спиридовича, что
на ипподроме Кулябко ему сказал, что Богров накануне был в Купеческом саду в
Высочайшем присутствии, а, между тем, Спиридович не принял мер, что-бы такое
появление Богрова не повторилось и в театре. Кроме того, личные отношения
Спиридовича к своему свойственнику Кулябке были столь близкие, с таким
преобладающим влиянием первого на последнего, что и свидетель
генерал-адъютант Трепов полагает, что Ку-лябко обо всем по розыску
докладывал также и Спиридовичу и по-следний давал ему надлежащие указания.
Поэтому заявление Спири-довича о том, что ему показалось, будто бы Кулябко и
Веригин во вре-мя завтрака 1 сентября хотели от него скрыть факт появления в
то утро Богрова в гостинице, может быть объяснено лишь желанием оп-равдаться.
Такое желание скрыть что-либо от Спиридовича тем более невероятно, что все
четверо обвиняемых за все время пребывания в Ки-еве все вопросы обсуждали
всегда совместно, причем, по свидетель-ству киевского губернатора Гирса и
киевского полицмейстера Ска-лона, самую видную и преобладающую роль в
совещаниях как по вопросам охраны, так и по розыскной и агентурной части
играл Спиридович, мнением которого дорожил не только Курлов, но и остальные
обвиняемые.
Обращаясь затем к обсуждению правильности отрицания Спиридовичем и Веригиным
обязанности их участия в розыскной деятельности, следует принять во внимание
следующие обстоятельства:
Статский советник Веригин, состоя исполняющим обязанности се-кретаря при
директоре департамента полиции, в феврале 1910 г. был назначен исполняющим
обязанности вице-директора департамента по-лиции, с сохранением за ним и
секретарской части. Хотя Веригин и не заведовал делами охраны и розыска, но
ему давались поручения именно в этой области. Так, начиная с 1909 г., ни
одно Высочайшее путешествие не обходилось без командирования Веригина для
выполнения, вместе с полковником Спиридовичем, мер охраны. По при-знанию
генерала Курлова, функции статского советника Веригина во время пребывания в
Киеве в 1911 г. были те же, какие он нес и в предшествовавшие командировки
при Высочайших поездках в пределах России, а содержание получавшихся
Веригиным ордеров не оставляет сомнений, что он назначался в этих случаях
именно для участия в организации мер охраны; сущность же поручений,
возлагавшихся на него при выездах за границу, безусловно, подтверждает это
положение. Следствием, наряду с этим, установлено, что Веригин вхо-дил в
состав совещаний с высшими местными властями с правом голоса, возражая
нередко генералу Курлову; присутствовал на докладах, которые делали
начальники розыскных органов товарищу министра внутренних дел; ездил в
Чернигов для ознакомления с положением революционных сообществ и постановкой
там политического розыска и отдавал от своего имени распоряжения. При всем
том Веригин держал себя очень самостоятельно, опираясь на близкие свои
отношения к генералу Курлову, которому он устраивал личные денежные займы от
20 000 до 25 000 руб. (показания свидетелей: директора департамента полиции
Белецкого и чиновника особых поручений при министре внутренних дел
Прозоровского ), так что все, кто имел с ним соприкосновение по организации
охраны и по предметам кредитов, относились к Веригину, как исполняющему
обязанности вице-директора и представителю департамента полиции.
Полковник Спиридович, состоящий в распоряжении дворцового ко-менданта с
поручением ему заведования охранною агентурою, начиная с 1909 г., когда
обеспечение безопасности при Высочайших поездках стало сосредотачиваться в
руках генерала Курлова, назначался в распоряжение последнего. Летом 1911 г.
Спиридович с генералом Курловым, Веригиным и другими лицами выезжал в Киев,
Севастополь и Ялту для ознакомления с революционным движением и работой
охранных отделений, а также для организации секретной охраны. Доклады
местных жандармских властей делались товарищу министра в присутствии
полковника Спиридовича, который принимал деятельное участие в обсуждении
вопросов о необходимости тех или иных предупредительных мероприятий. О
положении политического розыска в Крыму и в Киеве полковник Спиридович
письменно подробно докладывал дворцовому коменданту. В частности,
относительно Киевского охранного отделения, начальником коего состоял
женатый на сестре Спиридовича подполковник Кулябко, Спиридович дал блестящий
отзыв, указывая на полную осведомленность и точный учет революционных
деятелей, ввиду чего, по его удостоверению, за Киев нет оснований
тревожиться. Поэтому следует признать, что когда начальнику Киевского
охранного отделения Кулябке были сделаны Мордкою Богровым заявления о
готовившихся террористических актах, статский советник Веригин и полковник
Спиридович, в присутствии которых эти заявления были сделаны, обязаны были
давать Кулябке руководящие указания в разработке означенных сведений, причем
как Веригин, так и Спиридович в этом случае выступали в кругу прямых своих
обязанностей, а не в качестве добровольных слушателей и советчиков. В этом
отношении следует иметь в виду, что на всех четырех обвиняемых по настоящему
делу, по особому свойству их службы, лежала прямая обязанность
предупреждения и пресечения государственных преступлений, а в лице генерала
Курлова особым Высочайшим повелением было сосредоточено все дело охраны
Священной особы Государя Императора во время пребывания Его Величества в
городах Полтаве, Риге и Киеве, с подчинением ему всех без исключения чинов,
находившихся в поименованных местах и командированных туда для поддержания
порядка; причем на него возложена была лишь обязанность соблюдения
вытекающих из закона (Свод. зак., т. I, ч. 2, прил. к ст. 8991, по Прод.
1906 г.) известных служебных отношений к дворцовому коменданту, на коего
возложено общее наблюдение за безопасностью императорских резиденций и
главный надзор за безопасностью пути во время Высочайших путешествий.
Следовательно, не только генерал-лейтенант Курлов, но и все остальные
привлеченные к расследованию лица, состоявшие, во исполнение возложенного на
него, Курлова, поручения, в его распоряжении, как по занимаемым ими
должностям, так и по роду обязанностей, которые специально лежат на
участниках охраны Их Величеств во время путешествий, не могут быть почитаемы
неответственными за все то, что является последствием их бездействия и
преступной непредусмотрительности в области осуществления мер охраны. При
наличности лежавших на них обязанностей охраны, безразлично, кто из них
ведал какою именно частью, если явная неосмотрительность,
нераспорядительность или бездействие могут быть отнесены, в большей или
меньшей степени, к каждому. Ввиду сего не может быть признано заслуживающим
уважения заявление обвиняемых Веригина и Спиридовича о том, что на их
обязанности не лежало заведование розыском и что на него, Спиридовича,
возлагались поручения, касавшиеся только предварительной выработки мер
охраны и начальствование над отрядами секретной охраны, то есть наружной
охраны. По этому поводу нельзя не заметить, что для принятия целесообразных
мер наружной охраны необходимо быть посвященным в те данные, которые добыты
розыском, и самое выполнение таких мер охраны должно быть сообразовано с
имеющимися агентурными сведениями. Правильность сего вывода находит себе
подтверждение и в показаниях свидетелей дворцового коменданта
генерал-адъютанта Дедюлина и помощника начальника центрального филерского
отряда Будницкого, удостоверивших, что Спиридович, заведуя охраной, должен
был быть посвящен во все сведения, которые находятся в распоряжении
начальников охранных отделений, так как, не сообразуясь с этими сведениями,
он не мог бы принимать надлежащих мер охраны. Основываясь на изложенном,
нельзя не придти к заключению, что, помимо личных близких отношений
подполковника Кулябки к остальным обвиняемым, он, по самому существу
лежавших на нем обязанностей, не мог не сообщить им о предстоящей выдаче
Богрову билетов на торжества в Высочайшем присутствии, и в этом отношении
нельзя не верить искренности показаний подполковника Кулябки, подтвержденных
притом предсмертными показаниями Богрова. О допущении террориста Богрова в
Купеческий сад и в театр, очевидно, нельзя было не доложить, в особенности
полковнику Спиридовичу, так как от этого зависела безопасность Государя
Императора. Поэтому заявление обвиняемых Веригина и Спиридовича, что они
ничего не знали относительно допущения Богрова в Купеческое собрание и в
театр, не только не соответствует истине, но и, во всяком случае, служит
доказательством полного бездействия власти, ибо они должны были об этом
знать, а если не знали, то такое неведение должно быть им поставлено в вину,
как такая же преступная нераспорядительность, такое же противозаконное
бездействие.
Таким образом, в отношении всех четырех обвиняемых по насто-ящему делу
следует считать установленным бездействие власти, имев-шее особо важные
последствия, причем заявление их, что нахожде-ние Богрова в театре не
грозило опасностью Государю Императору и Его августейшей семье, не может
быть признано правильным, ибо, как описано выше, Богров имел полную
возможность подойти во время представления к царской ложе или даже взять с
собою в театр разрывной снаряд и бросить его в царскую ложу при совершении
убийства статс-секретаря Столыпина, какового несчастия не случилось только
благодаря самому злоумышленнику, не дерзнувшему на такое посягательство. На
основании вышеизложенного, департамент приходит к заключению, что занимавший
должности товарища министра внутренних дел по заведованию полициею и вместе
с тем командира отдельного корпуса жандармов отставной генерал-лейтенант
Павел Григорьевич Курлов, начальник подведомственной дворцовому коменданту
секретной охраны полковник того же корпуса Александр Иванович Спиридович,
бывший начальник Киевского охранного отделения подполковник того же корпуса
Николай Николаевич Кулябко и исполнявший обязанности вице-директора
департамента полиции статский советник Митрофан Николаевич Веригин
достаточно изобличаются.
I. Кулябко в том:
1) что 1 сентября 1911 г., в городе Киеве, в нарушении возложенных на него в
качестве начальника Киевского охранного отделения обязанностей по
обнаружению государственных преступлений и обеспечению безопасности во время
бывших в августе и сентябре 1911 г. ки-евских торжеств, а равно, вопреки
изданным по департаменту поли-ции распоряжениям и положению о выдаче входных
билетов в места Высочайших посещений исключительно благонадежным лицам, зная
о сношениях с преступным сообществом анархистов-коммунистов быв-шего
помощника присяжного поверенного еврея Мордки Богрова, сообщившего ему, с
целью получить доступ на торжества в Высочайшем присутствии, ложные сведения
о приготовлениях преступного сооб-щества анархистов к террористическим
посягательствам, могущим угро-жать опасностью для Священной особы Государя
Императора и для августейшей Его семьи и о готовящемся покушении на жизнь
министров Столыпина и Кассо, а также зная, что вечером 1 сентября 1911 г. в
Киевском городском театре будет присутствовать на представлении Государь
Император с августейшею семьею, допустил названного Богрова – этого явно
политически неблагонадежного и опасного человека – в партер зрительного зала
упомянутого театра, не удостоверившись об отсутствии у него оружия или
взрывчатого снаряда, не учредив внутри театра охраны царской ложи и
вышеуказанных министров и оставив его, Богрова, в театре без всякого
наблюдения, каковое противозаконное бездействие власти со стороны его,
Кулябки: а) создало непосредственную опасность для Священной особы Его
Императорского Величества и для августейшей семьи, дав Богрову полную
возможность покуситься на их жизнь, причем такого злодеяния не последовало
благодаря боязни Богрова вызвать этим еврейский погром, и б) повлекло за
собою лишение тем же Богровым жизни председателя Совета министров и министра
внутренних дел статс-се-кретаря Столыпина; 2) что в конце августа и в начале
сентября 1911 г., в городе Киеве, в нарушение возложенных на него, как
начальника Киевского охранного отделения, обязанностей по обнаружению
государственных преступлений и обеспечению безопасности во время бывших в
августе и сентябре 1911 г. киевских торжеств в Высочайшем присутствии, зная
о сношениях с преступным сообществом анархистов-комму-нистов бывшего
помощника присяжного поверенного Мордки Богро-ва и получив от последнего в
конце августа 1911 г. сведения о при-бытии в Киев революционной группы лиц
для террористических посягательств, означенных в пункте 1, а также о
нахождении одного из означенных злоумышленников в квартире упомянутого
Богрова, он, Кулябко, невзирая на явную опасность, грозившую всей царской
семье и министрам, не произвел требуемого законом исследования означенных
заявлений Богрова и не принял всех мер для выяснения действительного
нахождения в квартире его члена названного преступного сообщества и не
установил строгого наблюдения за Богровым, каковое противозаконное
бездействие власти со стороны его, Кулябки, имело своим последствием
несвоевременное обнаружение ложности заявления Богрова, сделанного с целью
получить доступ на торжества в Высочайшем присутствии и совершить убийство,
и повлекло за собою лишение тем же Богровым жизни статс-секретаря Столыпина;
3) что, в нарушение возложенных на него обязанностей по обеспечению
безопасности во время бывших в августе и сентябре 1911 г. киевских торжеств,
а равно, вопреки изданным по департаменту полиции распоряжениям и положению
о выдаче входных билетов в ме-ста Высочайших посещений исключительно
благонадежным лицам, зная о сношениях с преступным сообществом
анархистов-коммунис-тов бывшего помощника присяжного поверенного Мордки
Богрова, сообщившего ему, с целью получить доступ на торжества в Высочай-шем
присутствии, ложные сведения о готовящихся террористических актах,
означенных в пункте 1, допустил названного Богрова – этого явно политически
неблагонадежного и опасного человека – в сад киевского Купеческого собрания
на торжество в Высочайшем присутствии, не удостоверившись об отсутствии у
него оружия, не учредив вну-три означенного сада охраны царского шествия и
оставив самого Бог-рова в саду без всякого наблюдения, каковым своим
противозаконным бездействием власти создал непосредственную опасность для
Священ-ной особы Его Императорского Величества, так как Богров, замыс-ливший
террористический акт и вооруженный револьвером, находился в ближайшем
расстоянии от пути шествия Государя Императора.
II. Курлов в том, что, будучи по Высочайшему повелению от 21 мая 1911 г. в
качестве товарища министра внутренних дел по заведованию полициею
командирован в Киев для сосредоточения в своих руках всей власти по
обнаружению государственных преступлений и обес-печению безопасности во
время киевских торжеств в Высочайшем при-сутствии и зная из сделанных ему
начальником Киевского охранного отделения Кулябкой 27 и 31 августа и 1
сентября 1911 г. докладов, что бывший помощник присяжного поверенного Мордка
Богров находится в сношениях с преступным сообществом анархистов-коммунистов
и заявил о прибытии в Киев членов этого сообщества для террористических
посягательств, могущих угрожать опасностью для Священной особы Государя
Императора и для августейшей его семьи и о готовящемся покушении на жизнь
министров Столыпина и Кассо, а также о нахождении одного из означенных
злоумышленников в квартире упомянутого Богрова, он, Курлов, в нарушение
возложенных на него вышеизложенных обязанностей, невзирая на явную
опасность, грозившей всей царской семье и министрам, не распорядился о
производстве требуемого законом исследования вышеозначенного заявления
Богрова и выяснения действительного нахождения в его квартире члена
названного преступного сообщества, а также не поручил Кулябке иметь
неослабное, строгое наблюдение за Богровым, заведомо для него принадлежавшим
к анархистам, каковое противозаконное бездействие власти имело своим
последствием несвоевременное обнаружение лож-ности заявления Богрова,
сделанного с целью получить доступ на тор-жества в Высочайшем присутствии,
допущение этого явно политически неблагонадежного и опасного человека в
места Высочайших посещений 31 августа и 1 сентября 1911 г., где он, Богров,
вооруженный револьвером, оба раза находился в близком расстоянии от Государя
Императора и его августейшей семьи, что создало непосредственную явную для
них опасность, причем такого злодеяния не последовало лишь благодаря боязни
Богрова вызвать этим еврейский погром, и повлекло за собою лишение тем же
Богровым жизни статс-секретаря Столыпина.
III. Спиридович в том, что, будучи начальством командирован в ка-честве
начальника подведомственной дворцовому коменданту секретной охраны в
распоряжение товарища министра внутренних дел по заведованию полициею
генерал-лейтенанта Курлова для обнаруже-ния, согласно Высочайшему повелению
21 мая 1911 г., государствен-ных преступлений и обеспечения безопасности во
время киевских тор-жеств в Высочайшем присутствии и зная как лично, так и из
докладов начальника Киевского охранного отделения Кулябки от 27 и 31
ав-густа и 1 сентября 1911 г., что во время киевских торжеств в Высочайшем
присутствии готовятся террористические посягательства, могущие угрожать
опасностью для Священной особы Государя Императора и для августейшей его
семьи, и о готовящемся покушении на жизнь министров Столыпина и Кассо, что
для сего прибыли в Киев члены преступного сообщества анархистов-коммунистов,
с которыми помощник присяжного поверенного Мордка Богров находится в
сношениях, и что, несмотря на это ему, Богрову, имеют быть выданы билеты на
киевские торжества в Высочайшем присутствии, он, Спиридович, в нарушение
возложенных на него вышеуказанных обязанностей по обеспечению безопасности
во время этих торжеств, а равно, вопреки положению о выдаче входных билетов
в места Высочайших посещений и изданным по департаменту полиции
распоряжениям, не только не воспрепятствовал выдаче названному Богрову
билетов на упомянутые торжества и допущению последнего 1 сентября 1911 г. в
Киевский городской театр и не доложил об этом своему начальству, но не
распорядился даже, чтобы, в случае выдачи оных, был учрежден за Богровым на
торжествах бдительный надзор и было выяснено отсутствие у него метательных
снарядов или оружия, вследствие чего этот явно опасный человек был допущен
без всякого надзора 31 августа 1911 г. в сад киевского Купеческого собрания
и 1 сентября 1911 г. в партер зрительного зала Киевского городского театра,
где, вооруженный револьвером, оба раза находился в близком расстоянии от
Государя Императора, его августейшей семьи и статс-секретаря Столыпина,
каковое противозаконное бездействие власти со стороны его, Спи-ридовича: а)
создало непосредственную явную опасность для Священ-ной особы Его
Императорского Величества и для августейшей семьи, дав Богрову полную
возможность покуситься на их жизнь, причем такого злодеяния не последовало
лишь благодаря боязни Богрова вызвать этим еврейский погром, и б) повлекло
за собою лишение тем же Богровым жизни статс-секретаря Столыпина.
IV. Веригин в том, что, будучи командирован в качестве вицеди-ректора
департамента полиции в распоряжение товарища министра внутренних дел Курлова
для обнаружения, согласно Высочайшему по-велению от 21 мая 1911 г.,
государственных преступлений и обеспе-чения безопасности во время киевских
торжеств в Высочайшем при-сутствии и зная как лично, так и из докладов
начальника Киевского охранного отделения Кулябки, что во время киевских
торжеств в Вы-сочайшем присутствии готовятся террористические
посягательства, мо-гущие угрожать опасностью для Священной особы Государя
Императора и для августейшей его семьи, и о готовящемся покушении на жизнь
министров Столыпина и Кассо, что для сего прибыли в конце августа 1911 г. в
Киев члены преступного сообщества анархистов-коммунистов, с которыми
помощник присяжного поверенного еврей Мордка Богров находится в сношениях, и
что, несмотря на это, ему, Богрову, имеют быть выданы билеты на означенные
торжества, он, Веригин, в нарушение возложенных на него тех же обязанностей
по обеспечению безопасности во время торжеств, а равно, вопреки изданным по
департаменту полиции распоряжениям и положению о выдаче входных билетов в
места Высочайших посещений, не только не воспрепятствовал выдаче названному
Богрову билетов на упомянутые торжества и допущению последнего 1 сентября
1911 г. в Киевский городской театр, но и не доложил об этом начальству и не
распорядился даже, чтобы, в случае допущения на торжества, был учрежден за
Богровым бдительный надзор и было выяснено отсутствие у него метательных
снарядов или оружия, вследствие чего этот явно опасный человек был допущен
без всякого надзора 31 августа 1911 г. в сад киевского Купеческого собрания
и 1 сентября 1911 г. в партер зрительного зала Киевского городского театра,
где, вооруженный револьвером, оба раза находился в близком расстоянии от
Государя Императора, Его августейшей семьи и статс-секретаря Столыпина,
каковое противозаконное бездействие власти со стороны его, Веригина: а)
создало непосредственную явную опасность для Священной особы Его
Императорского Величества и для августейшей семьи, дав Богрову полную
возможность покуситься на их жизнь, причем такого злодеяния не последовало
лишь благодаря боязни Богрова вызвать этим еврейский погром, и б) повлекло
за собою лишение тем же Богровым жизни статс-секретаря Столыпина.
Вышеописанные преступные деяния, ввиду их особенной важности,
предусмотренные в отношении всех обвиняемых статьею 339 и частью 2 статьи
341 (по Прод. 1906 г.) Уложения о наказаниях.
Вследствие сего, и на основании статей 207, 222, 1075, 1105, 1107 и 1252
Устава уголовного судопроизводства занимавший должности товарища министра
внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов отставной
генерал-лейтенант Павел Григорьвич Курлов, на-чальник подведомственной
дворцовому коменданту секретной охра-ны полковник того же корпуса Александр
Иванович Спиридович, быв-ший начальник Киевского охранного отделения
подполковник того же корпуса Николай Николаевич Кулябко и исполнявший
обязанности ви-це-директора департамента полиции статский советник Митрофан
Ни-колаевич Веригин подлежат суду судебного присутствия уголовного
кассационного департамента Правительствующего Сената с сословными
представителями.
О таковом постановлении департамента должно быть представлено, на точном
основании статьи 93 Учреждения Государственного совета (Свод. зак., т. I, ч.
2, изд. 1906 г.), на Высочайшее благоусмотрение.
На основании всего вышеизложенного, первый департамент Государственного
совета положил:
I. Отставного генерал-лейтенанта Павла Григориевича Курлова, подполковника
Николая Николаевича Кулябку, полковника отдельного корпуса жандармов
Александра Ивановича Спиридовича и статского советника Митрофана Николаевича
Веригина предать суду судебного присутствия уголовного кассационного
департамента Правительствующего Сената, с участием сословных представителей,
по обвинению в преступлениях, предусмотренных статьею 339 и частью 2 статьи
341 (по Прод. 1906 г.) Уложения о наказаниях.
II. Настоящее постановление представить на Высочайшее Его Императорского
Величества благоусмотрение.
А. Сабуров ,
Николай Таганцев,
Н. Шмеман,
Евгений Тарау,
граф Толь (при особом мнении),
А. Булыгин (при особом мнении),
Б. Штюрмер (при особом мнении),
А. Стишинский (при особом мнении),
П. Кобылинский (при особом мнении),
Щегловитов,
Н. Мясоедов (при особом мнении),
Макаров,
Статс-секретарь Д. Коптев.
Примечания:
* Полный текст записки см.: ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 28. Л. 30-32.
Автограф.
** Три указанные записки хранятся: ГА РФ. Ф. 271. Оп. 1. Д. 28. Л. 12, 3,
35. Автограф.
ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1068. Л. 133–159об.
Подлинник. Текст – типограф. экз. Подписи – автографы.
Электронную версию документа предоставил Фонд изучения
наследия П.А.Столыпина
www.stolypin.ru/
Здесь читайте:
Столыпин Петр
Аркадьевич (биографические материалы)
Тайна убийства Столыпина
(сборник документов)
Богров Дмитрий Григорьевич
(1887-1911). Из еврейской семьи, убийца Столыпина
Вадим Кожинов в кн. Россия век XX глава 3
Платонов О.А. История русского народа в XX веке.
Том 1 глава 27
и глава 28
Анна Герт Столыпинская
утопия в контексте истории
|
