|
|
Русское Философское Общество им Н. Н. Страхова Общественный Совет
журнала
ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА
Журнал русской интеллигенции
№ 2
июль –
декабрь 2005, Санкт-Петербург
Николай Ильин
Первый опыт критики дарвинизма в русской философии и
современная теория научного знания
(Послесловие к книге Н.Н. Страхова
Дарвин.
)
В историографии русской философии сложилось распространенное, но неверное
мнение, согласно которому Н. Н. Страхов выступил с критикой учения Дарвина
только после издания в 1885 г. первого тома книги Н. Я. Данилевского
«Дарвинизм. Критическое исследование», на которую обрушился шквал возражений
со стороны К. А. Тимирязева, А. С. Фаминцына и других «русских дарвинистов».
Так, например, Б. П. Балуев в монографии о Н. Я. Данилевском отмечает, что
Н. Н. Страхов «после смерти Данилевского горячо вступился за его труд против
ожесточенных нападок Тимирязева»1.
То, что Страхов энергично и продуманно защищал взгляды Данилевского на
дарвинизм, вполне соответствует действительности. Более того, Страхов сумел
выделить главное содержание этих взглядов, которое нередко «тонуло» в
деталях крайне обширного сочинения его покойного друга2.
Но столь же несомненно и другое: именно Н. Н. Страхов положил начало
серьезной критике дарвинизма в русской философии, в той небольшой работе, с
которой познакомился читатель нашего журнала. И сразу уточню, почему Страхов
не продолжил работу в этом направлении. Вскоре после появления первой части
статьи Страхова в Санкт-Петербург приехал Данилевский и сообщил ему, что
тоже взялся за критику дарвинизма, причем самым фундаментальным образом.
Страхов решил, что усилий одного Данилевского будет в этом направлении
вполне достаточно (о чем и писал в 1872 г. Л. Н. Толстому)3. Добавлю, что
Страхов и Данилевский вели (начиная с 1873 г. и до смерти Данилевского в
1885 г.) интенсивную переписку, где тема дарвинизма была одной из основных,
причем между корреспондентами то и дело вспыхивали горячие споры, так что в
одном из писем Страхов даже воскликнул: «Расходимся, расходимся, дорогой
Николай Яковлевич!»4.
Тем не менее, несмотря на все споры, Страхов принял на себя ответственность
за редактирование и издание книги Данилевского, добившись того, что ее
первый том (в двух частях, каждая объемом более шестисот страниц!) был
напечатан осенью 1885, незадолго до кончины Данилевского. При этом Страхов
был вынужден отложить издание собственной книги «Критические статьи об И. С.
Тургеневе и Л. Н. Толстом»5.
О том, что было дальше, уже говорилось: Страхов вернулся к вопросу о
дарвинизме, когда в этом возвращении назрела не только чисто научная, но и
нравственная необходимость. Однако уже первая «антидарвиновская» статья
Страхова имеет, на мой взгляд, принципиальное значение – и не только в связи
с Дарвином и дарвинизмом. На это обстоятельство мне и хотелось обратить
внимание читателя.
***
Страхов начинает, как уже, вероятно, заметил читатель, не с разбора и
критики конкретных положений учения Дарвина, а с размышления о причинах
успеха этого учения, успеха, который сам Дарвин признал «удивительным». При
поверхностном чтении такое начало может разочаро-вать, но именно оно
позволяет Страхову связать вопрос о дарвинизме с вопросом более общим: о
том, «как делаются дела в науках», причем дела самые важные, которые Страхов
называет переворотами, а современные исследователи – «научными революциями».
В итоге задолго до этих исследователей Страхов обращает внимание на весьма
специфические черты этих «переворотов», приходя к выводам, наиболее близким
к тем, которые сделал спустя почти столетие Томас Кун в знаменитом
исследовании «Структура научных революций»6.
В первую очередь Страхов отмечает быстроту и легкость, с которыми происходят
эти «судьбоносные» для науки перевороты, хотя, по чисто научной логике,
именно к таким переворотам в воззрениях на природу ученые должны подходить
особенно строго и осторожно. Напротив, «чем горячее идет дело, тем
подозрительнее», добавляет Страхов.
Однако дело почему-то идет именно так. Причем, как особенно ясно сегодня, с
нарастающей скоростью. Вспомним, как «горячо» шло дело с признанием так
называемой «теории относительности» после появления в 1905 г. статьи А.
Эйнштейна «К электродинамике движущихся сред», которая «бросала вызов и
оспаривала точку зрения Ньютона на Вселенную – точку зрения, которая
выдержала проверку временем в течение двух столетий»7. Все верно, кроме
одного – механика Ньютона была не его «точкой зрения», а эталоном для
плодотворной работы многих поколений ученых в самых разных областях физики.
И вот Эйнштейн растоптал этот эталон, сокрушил «ньютоновскую парадигму»
разве что не мгновенно – мешали, как сообщает тот же Д. Брайен, в основном
зловредные «антисемиты». Успех Эйнштейна тем более поразителен, что до него
осознали ограниченность «классической» механики (и электродинамики) Э. Мах,
А. Пуанкаре и Х. Лоренц, предложив концепции, куда более вразумительные, чем
релятивизм Эйнштейна. Но успех сопутствовал не им, а теории, наиболее
радикально порвавшей с традицией.
Пытаясь вникнуть в причины подобного переворота, связанного с успехом
дарвинизма, Страхов выявляет следующий момент, впоследствии также отмеченный
Т. Куном: решающую роль, которую играет в «научных переворотах» мнение
большинства ученых. Как ни парадоксально, практически никто из подлинных
светил биологии того времени Дарвина не поддержал; напротив, наиболее
выдающийся современник Дарвина – Карл Бэр – решительно выступил «против»8.
Поэтому Страхов справедливо отмечает, что «верховный авторитет» в науке
принадлежит, если присмотреться внимательней, отнюдь не самым выдающимся
ученым – он «принадлежит общему мнению натуралистов». «Дарвин как бы вынес
свою теорию на рассмотрение ученого парламента и… получил одобрение». Но
разве не говорит это о подлинном демократизме науки?
Как известно, Томаса Куна за аналогичный взгляд на роль «научного
сообщества» обвиняли в «социологизме», и обвиняли не без веских на то
оснований, пусть и не ясных самим обвинителям. Как отмечал американский
биолог Энтони Стэнден в блестящей книге-памфлете «Наука – священная корова»,
подавляющая часть научных работников «не представляет собою ничего
особенного в плане мозгов», да и вообще «делает работу, на которую способны
и самые глупые люди»9. А если так, то демократизм науки – весьма
сомнительного свойства. «Научное сообщество» длительное время безропотно
подчиняется одной системе взглядов («парадигме»), чтобы вдруг, без серьезных
научных оснований, ее отбросить; ведет себя, как «послушный», но в
действительности весьма ненадежный «электорат».
И здесь Страхов выявляет (на мой взгляд, более глубоко, чем Т. Кун),
основные пружины такого «иррационального» поведения, объясняя при этом,
почему наука (состоящая на деле из множества частных наук) до поры до
времени «работает» нормально – но в самый решающий момент вдруг «срывается».
Дело в том, что наиболее фундаментальные принципы научного знания даже в
умах великих ученых далеко не всегда принимают характер «ясно осознанных
начал»; в массе же ученых эти принципы всегда держатся «верою, а не научными
основаниями». Причем верою, которая именно в вопросах фундаментальной
важности заключает в себе пусть и скрытое, но вполне реальное «двоеверие»,
хотя на определенных этапах одна вера признаётся «ортодоксальной», а другая
– «еретической».
Страхов прекрасно поясняет это на примере принципа «постоянства видов» и
противоположного принципа «изменчивости видов», которые, по существу, всегда
присутствовали в науке; добавим, что подобным же образом обстояло и обстоит
дело с принципами абсолютности и относительности пространства и времени,
принципами «близкодействия» и «дальнодействия» и т.д. Корни этих принципов
лежат за пределами науки – по своей сути это философские принципы, для
понимания которых знание души человека не менее, а более важно, чем «чисто
научное» знание. И потому вполне современно – пусть и непривычно для слуха
«большинства ученых» – звучат слова Страхова о том, что «движение наук и
перевороты, которые в них происходят, зависят не от внутреннего их развития,
а определяются влияниями из какой-то другой области. Учения господствуют и
исчезают, управляемые силою более могущественною, чем наука».
И Страхов называет эту силу ее настоящим именем – духовно-нравственная жизнь
отдельных людей и целых народов. По сути именно эту силу были вынуждены
признать наиболее серьезные и честные представители современной «философии
науки» – тот же Т. Кун, К. Хюбнер10, М. Полани11 и другие, – только говоря
зачастую более туманно о «культурно-историческом контексте науки», о ее
«включенности» в «культурно-исторические ансамбли» и т. д. А фактор
национальности в науке вообще обходя «политкорректным» молчанием12.
Именно изменение духовной ситуации в целом порождает «перевороты» в науке; а
успех дарвинизма в биологии (как и последующий успех релятивизма в физике) –
яркие примеры изменения этой ситуации в худшую сторону, которую Страхов
впервые назвал ее настоящим именем – европейский нигилизм.
***
Термин «европейский нигилизм» то и дело встречается в рассужде-ниях нынешних
«постмодернистов» с непременной ссылкой на Ф. Ницше, который, однако, пришел
к этому термину никак не ранее 1887 г.13 Суть, однако, не в
«терминологическом приоритете» Н. Н. Страхова. Русский мыслитель установил
настоящие черты «европейского нигилизма», те черты, которые сохранились и
даже усилились в наше время. В статье «Дарвин» Страхов особо подчеркивает
одну из них: «понижение ума», упорное сведение высшего к низшему. Но по
существу он выявляет и черту более конкретную, которая, собственно говоря, и
делает нигилизм –нигилизмом: отрицание самобытности человека.
Попытаюсь пояснить позицию Страхова в этом плане, тем более, что при
поверхностном чтении страниц его статьи, посвященных непосредственно
«критике дарвинизма», может возникнуть одно весьма серьезное недоразумение.
Проводя сравнение теории «постоянства видов», наиболее полно
сформулированной в трудах Кювье и Линнея, с теорий «изменчивости видов»
Дарвина, русский философ, на первый взгляд, отдает явное предпочтение
первым, прямо связывает их взгляды с верою в Бога – Творца «всех видимых и
невидимых», отмечает ясность, красоту, «глубокий смысл» представленной ими
картины живой природы. Казалось бы, Страхова можно смело причислить к «креационистам»
(от лат. creatio – творение). Но вот немаловажный и даже ключевой момент.
Еще прежде чем давать сочувственную характеристику теории «постоянства
видов», Страхов как бы мимоходом выражает свое убеждение в том, что
«изменчивость видов есть истина» (гл. I, конец раздела III). Как понять это
замечание в свете дальнейшей критики Дарвина?
На деле Страхов – убежденный сторонник концепции органического развития, но
отнюдь не концепции «постоянства видов». Гипотезу Дарвина он критикует не за
то, что в ней нашла отголосок идея развития, а за то, что Дарвин исказил эту
идею, изобразил процесс развития как нечто «совершенно случайное для
организма», поставил развитие в полную зависимость от «сочетания внешних
обстоятельств, среди которых живет организм». Короче – поместил
первоисточник развития вне конкретного живого организма.
Не меняют сути дела и ссылки Дарвина на наследственность, – но не только
потому, что теория Дарвина приходит в противоречие с современной
генетикой14. Выводить развитие из наследственности – тоже значит отрицать
наличие в организме способности к самостоятельному развитию, отрицать
самобытность живого организма. Ту самобытность, которая вполне раскрывается
в развитии человека.
Здесь необходимо понять два взаимосвязанных момента. Во-первых, Страхов – не
«креационист» в том примитивном понимании творения (по ветхозаветной «книге
Бытия»), согласно которому все организмы, включая и человека, созданы Богом
в «готовом виде». Величайшее из совершенств, которыми Бог наделил живые
существа – это именно их способность развиваться самостоятельно, способность
к самосозиданию15. Вот тот «дар Божий», который был не понят сторонниками
«постоянства видов»; именно это непонимание и предопределило падение их
теории. Во-вторых, Страхов ясно видит ту грань, которая отделяет человека от
всех других живых организмов в природе. Развитие человека переходит в новое
качество сознательного развития; человек развивается целесообразно в полном
смысле слова, то есть сообразно с теми целями, которые он ставит и
осуществляет как нравственное, свободно-разумное существо. В человеке
развитие становится существенно духовным развитием. Становится таковым,
конечно, после того как развитие человека в качестве биологического существа
заканчивается.
В книге «Мир как целое», изданной в 1872 г., Страхов детально обосновывает
концепцию развития, которая объясняет, почему с появлением человека в
природе прекратилось появление новых видов (за исключением тех, которые
создает сам человек путем искусственного отбора). Именно человек стал тем
«видом», который достиг высшего биологического совершенства и перенес
развитие в область духа. «Естественная история» закончилась, началась «самая
существенная история», та «глубокая нравственная история», которая
«совершается в народе». Ибо народ – это категория именно нравственная, даже
шире – духовная; категория культуры, а не природы. В область культуры (а
точнее, в область национальных культур) и перешло подлинное развитие,
оставив позади себя необходимый этап развития природного, или
биологического.
Таким образом, дарвинизм ищет развития не там, где оно в действительности
происходит. Поэтому сам дарвинизм – «остановка развития», причем не только
научного: в дарвинизме выразилось «то направление мыслей, которое можно
назвать европейским нигилизмом, и которого наш нигилизм есть частное
отражение, очень своеобразное и, может быть, наиболее резкое из всех». Не
забудет это строгое и по-настоящему пророческое замечание Страхова.
***
Отрицание личной и национальной самобытности человека – вот главный принцип
всех космополитических (или нигилистических) революций. В том числе – и
научных, а точнее, антинаучных. Если великий переворот во взглядах на
природу, который совершили классики европейского естествознания в XVII –
XVIII вв., был, при всех своих негативных моментах, все-таки существенно
созидательным, раскрывал мощь человеческого разума, то все последующие
«смены парадигм» стремительно разрушали науку, представляли природу все
более непонятной, а человека – самой случайной из всех случайностей,
«великой случайностью», возникшей в силу практически невероятного сочетания
определенных значений «мировых констант» физики16.
Поэтому и в области науки перед нами стоит задача подлинной научной
революции, которая положит конец явному и неявному господству дарвинизма,
релятивизма, «синергетической» чепухи и проч. Революции, фундамент которой
уже в значительной степени заложен трудами Н. Н. Страхова и других
национальных мыслителей и ученых, но совершать которую нам предстоит
самостоятельно.
И последнее. Свои размышления о Дарвине Страхов заканчивает вроде бы сугубо
частными, но на деле весьма актуальными замечаниями о качестве переводов
трудов Дарвина на русский язык. В наши дни принято «патриотически»
сокрушаться о широком распространении русскоязычных «транскрипций»
иноязычных терминов. Но в этом ли главная беда? «Уж если вы так любите
русский язык, то прежде всего и больше всего старайтесь сохранить его строй
…позаботьтесь о том, чтобы согласование слов и течение речи было точно, живо
и ясно; а отдельные иностранные слова есть самое меньшее из зол, возможных в
русской книге». Н. Н. Страхов и другие классики русской философии остаются,
помимо всего прочего, и учителями того, как надо излагать свои мысли, не
избегая иностранных терминов, но органично включая их в строй русского
языка. Короче, у них мы находим и школу русской мысли, и школу русского
слова.
Примечания:
1 Балуев Б. П. Споры о судьбах России. Н. Я. Данилевский и его книга
«Россия и Европа». Тверь. 2001. С. 64. Нелишне отметить, что Б. П. Балуев
включил в книгу о Данилевском общую характеристику личности и творчества Н.
Н. Страхова, написанную с глубоким уважением и симпатией. Однако статья
«Дарвин» здесь даже не упомянута.
2 Работы Страхова «в защиту Данилевского» собраны в третьем издании «Борьбы
с Западом» (вторая книжка, Киев, 1897).
3 Подробнее см.: Gerstein Linda. Nikolai Strakhov. Harvard University Press.
1971. Приходится с горечью сказать, что эта монография (во многих отношениях
превосходная) американской исследовательницы до сих пор остается
единственной книгой о Страхове.
4 Письма Страхова к Данилевскому были опубликованы в журнале «Русский
вестник» (январь–март 1901 г.).
5 Gerstein Linda. Nikolai Strakhov. P. 160.
6 Kuhn T. S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago–London–Toronto.
1962. Русский пер.: Кун Т. Структура научных революций. М. 2003.
7 Брайен Д. Альберт Эйнштейн. Минск. 2000. С. 109.
8 В случае Эйнштейна против «теории относительности» сразу и решительно
выступили Э. Мах и А. Пуанкаре, гениальный математик и физик, и к тому же
проницательный исследователь философских основ науки.
9 Standen A. Science is a Sacred Cow. N.Y. 1950. P. 24.
10 Хюбнер К. Критика научного разума. М. 1994.
11 Полани М. Личностное знание. М. 1985.
12 Исключением, относящимся, однако, еще к далекой от «политкорректности»
эпохе, является замечательное исследование Поля Дюгема «Физическая теория.
Ее цель и строение» (рус. пер. СПб., 1910). См. в особенности ч.I, гл.4.
13 О чем ясно сообщала его сестра Елизавета Фёрстер-Ницше в предисловии к
посмертному изданию «Воли к власти». См. Ницше Ф. Полное собрание сочинений.
М. 1912. Т. IX. С. XXVIII–XXIX.
14 Эти противоречия подробно рассмотрены в книге: Галимов Э. М. Феномен
жизни. М. 2001. С. 21 и далее. Они, однако, вовсе не мешают автору
предложить сугубо материалистическую «термодинамическую интерпретацию
дарвинов-ской эволюции».
15 См. в данном номере «ФК» публикации Л. М. Лопатина, который в понимании
Творения занимал позицию, весьма близкую к позиции Н. Н. Страхова.
16 «Религиозные» ссылки иных представителей современного естествознания на
Бога играют при этом чисто ритуальную роль; Бог для них – asylum ignorantiae
(«прибежище незнания»).
Здесь читайте:
Н. Н. Страхов. Дарвин.
Страхов Николай Николаевич
(1828-1896), российский философ, публицист.
Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт
(1809-1882), английский естествоиспытатель.
|
