|
ПРОЗА
Николай Кондратьев
Часть пятая
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ ШУЙСКИЙ
(Отрывок из романа «Последние Рюриковичи»)
На следующий день после избрания святителя Гермагена к Юрию пришел служка
архиерея, тот самый знающий себе цену монах по имени Сакердон, и повел Юрия
на свидание с Иустинием. На этот раз разговор начался с Летописи. После
благословения и приветствий Иустиний сообщил:
— ... Государь повелел Государственную летопись на будущее вести Церкви, мне
поручили быть наставником летописных дел. Тебе, боярин Безымов, следует в
ближайшее время закончить описание бесславного конца Лжедмитрия и передать
рукопись мне.
— Владыко, ранее Василий Иванович приказал мне исправить написанную мною
Летопись. Я бы хотел...
— Написанную тобой Летопись государь приказал переписать заново, а рукопись
все ж сохранить.
Архиерей многозначительно подчеркнул последнее слово; Юрий вздохнул тяжело:
— Понял: я сам себя взгнуздал! Владыко, огради меня от злых происков!
— Будь в надежде, сын мой. Государь также побеспокоился, сказал, что главное
теперь у тебя — межевые дела, многие бояре либо потеряли, либо приобрели
угодья, все это надобно внести в книги. От себя добавлю: твое письмо мне
понравилось. Буду рад иметь твои описания событий текущих.
— Спаси тебя Бог за доброе слово, владыко. Но у меня есть еще одна докука,
вроде как челобитная тебе. Я два года не видел родных своих, детей и жену.
Привезти их сюда мне некуда — дом отобрали у меня. Прежний правитель обещал
отпустить на побывку после своей свадьбы, но вон как свадьба его
повернулась... И еще: в государевом войске верой и правдой служит заметный
сотник, Юрша Фокеев, он также из Соли Вычегодской, племянником мне
доводится, и одинаково со мной без родных мается. Я хорошо понимаю, что
единственно, кто может мне помочь ныне, это только ты, владыко. Прошу
простить меня за навязчивость.
— Хорошо, сын мой, попытаюсь. А рукопись жду от тебя , ну, скажем, к Петрову
дню. Справишься?... Все, что потребуется от приказов иных, тебе поможет
достать архидьякон Пахомий.
На том и расстались. У Юрия появилась новая забота: куда убрать +так, чтобы
сохранились на долгое время черновики Летописи...
В первых числах июня, вскоре после венчания Василия Ивановича на царство,
к Юрию пришел Вьюн в новом кафтане, гладко причесанным и как будто
подросший. После приветствий Вьюн обратился с просьбой:
— Боярин, я купил коня. Дозволь на день-два с твоим поставить.
— Ставь, о чем разговор. Но зачем тебе конь? Куда-нибудь собираешься?
— Собираюсь... Юрий Климович, ведь ты меня в писари взял по доброте
душевной, у тебя писарей и своих в достатке. Спаси тебя Бог, что приютил
меня на время. А для Летописи я тебе всегда полезным буду... Ныне я в
Ярославль собираюсь.
— Почему в Ярославль? Родные объявились?
— Да, вроде того... — И тут Вьюн заговорил совсем о другом: — Ты, Юрий
Климович, от меня слышал, как удивительно спаслась государыня Марина. Ты
дозволишь мне ее так называть?... Услыхал, поверил и наверное в Летопись
записал.
— Я верю тебе, Мартин. Но, сознаюсь, первое время проверял все твои новости.
Разумеется, о спасении Марины я напишу, но без некоторых подробностей.
— Все сказанные мною, даже мелочи— истина. А вот ты меня не спросил, откуда
я все это взял.
— Верно. Запаздалый вопрос: откуда такие сведения у тебя?
— Тебе ведомо, Юрий Климович, что я с польской шляхтой общался, даже вон
одежкой гайдука обзавелся. Так они меня за литовца принимали; ты знаешь, я
по-литовски лопотать умею. Так вот, когда Марина в Москву двигалась, я с ее
камеристкой, литовочкой Кристиной, познакомился, привлек тем, что
по-литовски болтал с ней. После и в Москве я с Кристиной встречался, она мне
успела рассказать главное.
— Здорово! А Ярославль при чем?
— У нас сей час в Подмосковье стоят отряды и русских, и казаков, и поляков.
Эти вот поляки больше всего русских остерегаются, помнят утро дня апостола
Андроника ( 17 мая ). Государь наш Василий Иванович опасается короля
польского Сигизмунда, не знает, что у него на уме. Так вот государь
заступился за панство, что в Москве было, в том числе и за Юрия Мнишека, и
за двор государыни, да и за посольство Польское. Собрал их всех да с большим
бережением отправил в Ярославль, и придержал их там слегка. Вроде и не
заложники, а с Сигизмундом разговаривать стало легче. Понятно, паночки,
какие поумнее, подались от Марины кто куда. А моя Кристина осталась. Марина
приблизила ее к себе, первой среди равных стала, и нашла способ меня
вызвать. Так что... ежели приеду с женой, примешь Вьюна, то бишь — Мартина
Старовского?
— О чем разговор, приму, конечно, и хибару для тебя сниму, и подарок
приготовлю. Только вот сомнение у меня: какой смысл ей тебя вызывать, вокруг
них много людей вьется.
— Смысл есть. Она верит мне, а им, полагаю, верного русского не хватает.
— Да, Мартин... Но в таком деле надо смотреть в оба. Можно и проштрафиться.
— Буду стараться в беду не влипнуть , Юрий Климович.
— Желаю счастья... Кстати, тебе нужны деньги?
— Благодарствую. Ты мне исправно платил, а расходы у меня малые. Но твою
доброту век помнить буду, вот крест святой...
Те бояре, которые не были в сговоре с Василием Шуйским, потихоньку
рассылались государем по Русским украйнам, к примеру, князь Рубец-Мосальский
был послан воеводой в Корелу, Салтыков — в Иван-город, Богдан Бельский — в
Казань, и многие другие — на окрайнах России оседали противники нового
государя. Но и в Москве таких противников оставалось достаточно. Появились
упорные слухи о том, что убили и выставили на Лобном месте вовсе не Дмитрия.
Нашлись свидетели, которые клятвенно доказывали, что там лежал совершенно
другой человек, бородатый, в то время, как Дмитрий бороду не носил. И
казалось самым убедительным: убийцы, чтобы обмануть народ, лицо убитого
скрывали под маской...
В субботу 17 мая, когда заговорщики истребляли защитников самозванца,
друг Лжедмитрия, Михайла Молчанов, прихватив Государеву печать, с двумя
поляками бежал из Москвы в Литву, повсеместно уверяя всех, что жив государь,
в доказательство предъявлял Печать.
Василий Иванович один из первых узнал о новой надвигающейся угрозе и
поспешил признать нетленными мощами тело убиенного царевича Дмитрия. С
величайшем почетом из Углича привезли раку с мощами, которую по Москве до
Архангельского собора несли иерархи Церкви и самолично государь.
Всем надлежало убедиться, что царевич Дмитрий мертв и нетленные мощи его в
Московском Архангельском соборе...
Юрий дописал окончание Летописи раньше срока. Заботами архиерея Иустиния
они с Юршей получили отпуск до Покрова Пресвятой Богородицы ( до 1 октября
). Тут прибыла сменная сотня гостей Строгановых, а ранее несшая службу
собралась домой. И в день бессребреников Косьмы и Демьяна ( 1 июля ) из
Москвы вышли два обоза, один гостей Строгановых и их попутчиков с обычной
охраной по известному торговому пути: Москва-Ярославль-Вологда-Великий Устюг
- Соль Вычегодская, а второй небольшой обоз, кони для которого осматривал
сам сотник Фокеев, и большая часть сменившихся воев идут, поспешая, коротким
путем от Ярославля на Кострому, Галич и далее, не заходя в Устюг, сразу по
междуречью в Соль Вычегодскую, сто верст в день, седмица или немного
побольше пути — быстрее некуда. А Юрию и Юрше хотелось бы лететь, сокола
перегоняя!
В обозе среди прочих три подводы Юрши и Юрия, две с подарками московскими, а
третья груженная кожаными мешками, кои упаковывал сам боярин. Увозил он от
греха подальше неправленные черновики Летописи царствования Дмитрия
Иоанновича, коего потом именовали Лжедмитрием.
Встреча принесла в Соль Вычегодскую радость великую, которую, как
говорится, ни словом сказать, ни пером описать. Пировала вся Строгановская
сторона, а особенно гнездо Безымовых.
В гнезде Безымовых четыре семьи: Фокея Трофимовича, Юрши Фокеевича, Юрия
Климовича и Катерины Фокеевны с мужем Петром Строгановым, а для продолжения
рода в гнезде девятеро детей...
Встреча неожиданная, вестовых не посылали. Юрша еле дотянулся, чтоб обнять
жену, у Саши на руках спеленатые Ванечка и Манечка. Впервые увидел Юрша их
карие широко открытые глазки, и с первого раза не понравился детям их отец —
дружно закатили громкий протест. Рядом с матерью Фокей-младший, во все глаза
смотрел на отца, улыбнуться хочетел, но напустил серьезность. Вырос — по
плечо матери, и в отца крепко скроенный...
А в другой светлице Дарья Яковлевна Юрия встречает. На ее руках Яшенька, ему
уже второй годик, губки сложил — сейчас заплачет, не узнал отца родного — не
следует расставаться надолго. Юрий особенно внимательно глядит на жену и
радуется: его скромная Дарьюшка, стоит, потупив свои голубые глаза, и такая
пригожая, роднее и милее ее не сыщешь. А что было, безвозвратно минуло... Не
совсем ловко порывисто обнял ее. Рядом Верочка, так и тянется к нему, так бы
и прыгнула к нему на руки. Слава Богу! Сам догадался - сердце замерло, как
высоко он ее поднял...
С воеводой Фокеем Трофимовичем позднее увидались, когда от своего войска
пришел. Сетовал, почему не уведомили о приезде, загодя встретились бы.
А вечером все взрослые собрались; Фокей-старший свое место во главе стола
уступил Юрию - что ни говори, а все ж думный боярин! Рядом с ним Дарьюшка,
потом Фокей с Василисой — бабке уж под шестьдесят, а она румяная и веселая.
По правую руку от них Юрша с Сашей, а потом искрящаяся от радости пара
молодых, Федор Петрович Строганов и Катерина Фокеевна, сестра Юрши, — они
поженились перед самыми Петровками, и впервые с родными при большом застолье
— закреплена связь Безымовых и Строгановых. Семейное празднование не
обходится без Богом данных родственников — Кирилла, знаменитого иконописца,
и его спутницы Найдены.
Застольный разговор известен: здравницы, пожелание успеха и здоровья,
разумеется, поздравление с боярством Юрия. И тут, конечно, появились
вопросы: долго ли Москва царей менять будет? Фокей, хотя и уступил первое
место боярину, все ж остался главой застолья, и попросил Юрия и Юршу
рассказать подробнее обо всем этом. И тут он еще сделал отступление от
порядка — не погнал баб из-за стола.
— Т-теперь, сыны м-мои родные, п-поясните, что т-там у вас в
П-первопрестольной деится. Н-намедни мы все т-твердили: царь, м-мол,
Дмитрий, а через с-седмицу привезли у-указ, п-подписанный государем
В-василием. Расскажи п-попорядку т-ты что ль, Юрий К-климович.
— Дорогой Фокей Трофимович, и вы все, мои родичи. За последние три-четыре
месяца в Москве совершались великие события, полностью разобраться в которых
потребуются годы. Я расскажу только то, что мне довелось видеть самому или
слышать от верных людей. Сразу после смерти государя Бориса Федоровича...
Юрий говорил долго, уж давно потихоньку ушла Саша кормить детей, трижды
наполняли иноземным вином чарки, а он остановится на минутку передохнуть,
пригубит чару, и отвечает на новые вопросы, главным образом от Фокея, да и
Кирилл голос подавал, оказывается им в соборной мастерской тоже кое-что
рассказывали. Тут такие слушатели, что простые ответы нужны, без
мудрствования. Потому главное объяснение всему — чародейство Лжедмитрия
чернокнижное: и мать-царицу околдовал и святую церковь обошел...
На неделе Максим Яковлевич, брат жены Юрия, пригласил вечеряти дорогого
зятя, предупредив, что собирает знать Сольвычегодскую, которая хочет
послушать самые последние вести... Максим застолье проводил по-старинке —
женки отдельно собирались и у них свои разговоры. На этот раз для Юрия все
легче прошло — он знал, что интересует обывателей, и, отвечал, не дожидаясь
вопросов.
Возвратившись домой Юрий узнал от Фокея нечто для него новое:
— Т-только что в-владыко п-поведал не д-для огласки: опять н-на земле
С-северской казаки б-бунтуют. П-по новому кругу п-пошло — будто
Дмитрий-г-государь жив! ...
Осмыслить и обсудить эту новость времени много нужно. Дополнительно Фокей
сообщил, что завтра Максим Яковлевич в Москву едет, нужным людям поминки
везет и от себя, и от Фокея, да челобитную: воевода, мол, Строгановский
остарел, а Пермская земля в крепкой руке нуждается, потому просим, мол,
оставить нам сотника Юрия Фокеева воеводой Строгановской рати. Знатные
гости, мол, в долгу не останутся. Так что по всему видно — придется Юрию в
столицу одному возвращаться.
Время бежало быстро. Любимая жена, прекрасные дети, родня, знакомые и
сколько вестей разных о прошлом и настоящем. Но старший в гнезде, Фокей
Трофимович, свое дело твердо ведет — потащил Юрия и Юршу за компанию на
осмотр расширившийся вотчины боярина Безымова, за которой начиналась
дарованная Строгановыми вотчина Фокеева. Юрий чем больше присматривался к
взаимоотношениям Строгановых и Фокеевых, тем больше убеждался, что тут в
Соль Вычегодской и Пермской земле имелись Правители — купцы-гости
Строгановы, и охраняющий их Князь Сольвычегодский Фокей со своим воинством и
родом своим...
Как ни поспешали, а пока осматривали две седмицы потратили. Теперь у Юрия
четкое представление о своем богатстве и не малом. Так что можно кончать со
службой, поселиться у себя в поместье и вместе с любимой женой воспитывать
детей, разумеется, самых умных и красивых.
Тут, на Вычегде, жизнь куда спокойнее, чем в Первопрестольной — никаких
потрясающих событий, не считая мелочей, вроде как три дня назад пришлось
Фокею высылать полусотника — манси-вогулы не поделили рыболовные угодья,
передрались.
А Юрий себе большую работу нашел — принялся улучшать учебу молодых
сольвычегодцев, Строгановской стороны в первую очередь. Испокон веков
повелось в торговых семьях — старые молодых обучали, умельцы
учеников-помощников имели. Строгановы на такое дело денег не жалели: грамоте
детей обучали, даже отроковиц не обижали, чтобы могла отъехавшему мужу
грамотку прислать; будущих приказчиков бесплатно счету и товароведению
обучали. И опять же богоугодное дело делали — святые книги читать могли.
Юрий хотел расширить знания молодежи, рассказать о большой России, о
иноземных странах, но разве за одно лето многое покажешь, другие дела
отвлекают...
И вот после Симеона Столпника ( 1 сентября ) возвратился из Москвы Максим
Яковлевич, привез и радостные новости, и такие, над которыми необходимо
задуматься... Радостные для всех: сотник Юрша Фокеев удостоен звания
дворянина Соль Вычегодского и назначен вторым воеводой воинства гостей
Строгановских. Когда Юрша услыхал о таком пожаловании, он, кажется, и ростом
стал выше , и в плечах раздался!
О других новостях Юрий узнал во время беседы послезастольной. Максим
Яковлевич задержал его и повел разговор издалека:
— Ты, Юрий Климович, тут намедни досконально поведал нам о чернокнижнике и
чародее Дмитрии — царе ложном. Мы поверили: наваждение окончилось, нового
царя избрали. Но вот я побывал в Первопрестольной и диву дался: вроде как не
расколдовался московский люд! Они не верят в то, что произошло, а ждут
чего-то нового, необыкновенного. Постоянно спорят друг с другом и не
понимают один другого, вроде как с похмелья. Поясни, почему все это?
— Прости, уважаемый Максим Яковлевич, что же тебе пришлось не по сердцу в
Москве?
— Ну как же: был плохой царь Борис. Слава Богу, умер. Его сын не в счет.
Целовали крест новому царю, Дмитрию. Не по нраву он пришелся — поляков
привел на нашу шею. Убили его. На скорую руку избрали царем Василия
Шуйского. Теперь спорят до хрипоты, что не народ избрал его, а кучка
клевретов. Другие кричат, что Дмитрий был правильный царь, за народ стоял, а
с ляхами, мол, справиться просто. И шепотом твердят: жив, мол, Дмитрий!
Вернется скоро, вот тогда заживем. И верно, может кто и заживет; потому
казаки не уходят, поляки прибывают, опять Северская земля бунтует — там
вторично воскресший Дмитрий. Что это, Юрий Климович, опохмелье после первого
колдовства или новое чародейство?
— Дорогой шурин, ты сей час о Московских делах больше меня знаешь. Как я
отвечать тебе стану? А брожение среди народа — это желание жить лучше, а на
деле после каждой такой вспышки хуже становится... Так что я лучше помолчу
да послушаю, что ты о новом царствовании думаешь.
— Ты хочешь знать, что я думаю? ... Ладно. Сугубо между нами. Народ,
разумеется, понял, что его надули: бояре кричали, что идут спасать Дмитрия
от поляков, а сами его убили, обозвав самозванцем. Василий разделил власть с
боярами, опять же, многим из них и это не по нраву, да и непривычно. А
прочие знают — на бояр нужна управа. Значит, все недовольны, потому Дмитрий
не мог погибнуть и исчезнуть, на место одного появятся десять, и все вон
какие чародеи. Где же выход? Что надобно? Нужно... Спаси меня, Господи!...
воскресить Иоанна Васильевича с опричниками!... Или собрать Вселенский собор
и избрать царя, а Россию, с общего согласия, отдать родичам этого царя...
... Спорить по такому поводу желания не было. Решили подождать. Однако Юрий
запомнил слова шурина...
Боже, как тяжело было расставаться с родными особенно потому, что с ним не
возвращался дворянин Юрша Фокеев Сольвычегодский. И у Юрия Климова окрепла
мысль: поставить дело в приказной избе так, чтобы на будущее лето все
хозяйство передать чертежным и землемерным размыслам, а самому...
... Но судьба распорядилась по-своему: ни на следующее лето, ни на другое
увидеть своих ему не довелось. В Соль Вычегодскую Юрия еле живого доставили
Строгановские приказчики по последней снежной путине, в середине Великого
поста — в начале марта 1610 года, то есть это случилось в конце четвертой
зимы после его отъезда в Москву по окончании летнего отпуска в 1606 году.
3
Три с половиной года — не малый срок в жизни человека, особенно во время
смут и неурядиц...
Юрия Климова невозможно было узнать — помогли встать с саней одетому скелету
, с белой заросшей бородой, с глазами, глубоко запавшими в темной синеве
подлобья, обострившимся носом и провалившимися губами. Самостоятельно он не
мог идти, его с двух сторон поддерживали приказчики. Дарья, хотя и кинулась
с причитаниями к нему навстречу, но и ей показалось, что привели чужого
человека, не сорокапятилетнего мужа, а восьмидесятилетнего старца.
Фокей пришел со знахарем, потом сходили в английскую слободу за ихним
лекарем. Все побывали у Юрия, не навестил его только дворянин
Сольвычегодский Юрша Фокеев — ушел он с большим отрядом защищать северные
владения от проникающих сюда поляков. Все родственники и знакомцы принялись
приехавшего лечить и подкармливать. Владыка дал благословение, несмотря на
Великий пост, давать болезному молоко и масло. Юрий в ответ на заботу
улыбался, благодарил всех и чувствовал, что силы к нему возвращаются
особенно заметно, когда около него Дарья и играющие дети.
Когда он немного окреп, принялся рассказывать, что ему пришлось пережить за
годы отсутствия и как он оказался в таком бедственном положении. Дарье и
другим рассказывал о своей жизни, как интересную сказку; только Фокею
Трофимовичу и Максиму Яковлевичу он поведал со всеми подробностями.
Свое отсутствие здесь, в Соли Вычегодской, Юрий делил на два срока. Первый —
от осени 1606 года, когда он уехал отсюда, до лета 1608, два года неудачной
борьбы государя Василия Ивановича с внутренними и внешними врагами, и второй
срок с осени 1608 года до зимы 1610 года, когда его, Юрия Климова, не без
Божьей помощи, вытащили, вернули с того света. С описания этого срока и
начал он свое первое повествование...
В 1608 году Россия не представляла собой единого государства. Крепко стояла
за государя прежде всего Москва и большая часть Подмосковья. Достаточно
устойчивой оставалась северная сторона, хотя имелись города, такие как
Псков, которые занимали выжидательную позицию, — подождем, мол, чья возьмет.
В свою очередь бунтовала, как и три года назад, вся южная сторона —
Северские земли, Путивль и многие другие южные города, временами смута
докатывалась до Тулы и Калуги — подчинялась самозванцам, которые называли
себя и вторично спасшимся от смерти Дмитрием, и Петром, подмененным
Годуновым сыном Федора Иоанновича , нашлись даже несколько детей государя
Иоанна Васильевича. Смутьянами являлись прежде всего казаки, с ними
соединялись разного рода беглые и очень часто приходили крестьяне из
разоренных деревень. Среди них появились знаменитые предводители Болотников,
Заруцкий. К ним присоединялись и самовольно уходили от них польские рыцари,
оставшиеся от Дмитрия первого, а также прибегающие из Польши вольные отряды,
искавшие приключений, а главным образом — им требовались места, где можно
безнаказанно пограбить. Вся эта польская вольница возглавлялась видными
гетманами Рожинским, Вишневецким, Сапегой, Лисовским и другими.
Но самое страшное было в другом: многие высокородные бояре и князья со
своими русскими отрядами, недоволные правлением Шуйского, объединялись с
восставшими и с поляками, представляя уже значительную, реальную силу. Хотя
известны случаи, когда эти князья возвращались в государев стан, иной раз
даже во время боя.
В то время из защитников России становится заметным очень молодой воевода,
князь и боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, позднее стал известен князь
Дмитрий Михайлович Пожарский, а также руководители народных ополчений,
рязанцы, братья Ляпуновы Прокопий и Захарий.
Весь 1607 год прошел в крупных и мелких стычках со смутьянами главным
образом из-за богатых городов, пограбить которые рвались восставшие. К зиме
страсти несколько улеглись, в Москве люди вздохнули свободнее. Об этом можно
было судить хотя бы потому, что начались свадьбы, одна из которых не прошла
незаметной: женился государь, великий князь Василий Иванович, в
пятидесятилятилетнем возрасте. Государыней стала Мария Петровна из рода
князей Буйносовых. Эта девушка сидела в государевых невестах более двух лет
— государь посвататься посватался, а жениться ему было недосуг.
Юрий отдавал себе отчет, что в ближайшее время нельзя ожидать чего-нибудь
хорошего, потому направил все свои усилия на то, чтобы уехать подальше от
этой бессмысленной грозы. Он уговорил архиерея Иустиния помочь ему в этом на
том условии, что после некоторого успокоения он, Юрий со своей семьей,
вернется в Москву, ему будут представлены все записи и он напишет книгу об
истории смутного времени.
Свои межевые дела он свободно сдал ныне дьяку Ереме, который уже давно
старался показать, что с работой освоился, и в опеке Юрия не нуждается. Да и
приходилось делать вывод, что в такое мятежное время мало кого интересовали
подробные межевые описания, когда не сегодня, так завтра могут имение
отнять.
Юрий снялся из Москвы сразу после Воздвижения (середина сентября);
намеревался побыть у отца, старца Гемелла, в Троице-Сергиевом монастыре, а в
конце седмицы пристать к строгановскому обозу и следовать в Вычегодчину.
Однако в монастыре пришлось задержаться и надолго — старец доживал последние
дни. Юрий несколько суток сидел около его ложа. Временами старец приходил в
себя, он совсем ослеп и оглох, узнал сына, только ощупав его лицо, и в тот
момент был просто счастлив. Гемелл почувствовал себя лучше наверное потому,
что сын рядом и за ним ухаживают родные руки. Он даже стал пытаться задавать
вопросы, на которые невозможно ответить оглохшему и ослепшему человеку.
Пришлось Юрию придумать способ общения. Он брал руку отца и на его ладони
писал пальцем одну за другой буквы Кириллицы; Гемелл сразу догадался и стал
произносить название буквы. Вот результаты первого общения, говорил старец с
придыханием после каждого слова:
— "Земля","добро","рцы","аз","веди". Понял: здравствуй! "Он",
"твердо","есть","цы" — отец!
Гемелл благодарно пожал руку сыну, крупная слезы побежала по бороде, и
неожиданный вопрос:
— Надолго приехал?
Ответ надписью на ладони:
— До твоего выздоровления.
Старец сделал попытку улыбнуться:
— Спаси Бог тебя!... Очень скоро ... другой конец будет... Устал я...
Отдохну малость.
Вскоре приспело время, пришел строгановский обоз, Юрий не мог покинуть отца
в такой момент, он остался в монастыре, отправив с оказией свою подводу с
подарками.
А через три дня стало известным, что в округе монастыря появились польские
войска. Из монастырской слободы и окружающих селений в крепость повалили
беженцы, а на следующий день утром послушник пошел за завтраком и, поспешно
вернувшись, сообщил, что монастырь окружен поляками! Юрий пошел на стену.
Здесь уже стояли воины, и все пока еще с любопытством рассматривали
гарцующих польских гусар и россыпи жолнеров, шныряющих по опустевшим избам
слободы.
Со дня зачатия Иоанна Крестителя ( 23 сентября 1608 года) началась осада
Троице-Сергиева монастыря...
Позднее Юрий узнал, что в святой обители нашли убежище более четырех тысяч
человек, из которых полторы тысячи могли принять участие в обороне стен, в
том числе приписанные к крепости 609 стрельцов и казаков, около 700 пришлых
дворян, детей боярских и крестьян, а также почти две сотни монахов и
служителей монастыря. Позднее оказалось, что помогали воям и лечили раненых
более полутысячи женок, в том числе полтора десятка монахинь, которые
накануне остановились переночевать в обители и задержались тут из-за осады.
4
В первый же день осады Юрий пошел к архимандриту монастыря и оказался на
приеме не один. Дождавшись своей очереди, он вошел в приемную и обратил
внимание на то, что настоятелю, полному монаху с нездоровым бледным лицом,
было не по себе и он не скрывал этого от посетителей.
— Отец Иоасаф, меня звать Юрием Безымовым, я нахожусь здесь у больного
старца Гемелла, который доводится мне отцом, — Юрий решил прежде всего
напомнить о себе и увидел некоторую заинтересованность в первоначально
отсутствующем взгляде архимандрита: — Теперь, оказавшись в осажденной
крепости, хотел бы быть полезным обители. Чем могу заняться?
Архимандрит почему-то очень удивился предложению, поднял и как бы
загородился от него руками с раскрытыми ладонями:
— О, нет, нет! В обители военным хозяином является князь Григорий. Ему я дал
мое благословение оборонять монастырь, использовать для обороны монахов и
служителей. А мое дело и дело старцев молить Всевышнего о даровании
победы.-- Перекрестив Юрия, он как-то отчужденно спросил: — Как здоровье
старца Гемелла?
— Слава Богу, пока жив... Как найти князя?
— Я с тобой послушника пошлю. Да сохранит тебя Господь.
Князь Григорий Борисович Долгорукий куда-то направлялся, остановившись,
выслушал Юрия и осведомился:
— Что лучше знаешь: сабельный, ружейный или пушечный бой?
— Сабельный и ружейный. Пушечный не ведаю.
— Монахов станешь учить. Пойдем, десяток дам тебе.
Теперь около Гемелла находился главным образом послушник, а сын наведывался
временами, чаще всего приходил только ночевать. Старцу Юрий объяснил
освоенным способом о том, что поляки осадили монастырь. Тот страшно
загорился, что является обузой и, мол, виноват в том, что задержал тут сына.
В десятке Юрия было два человека примечательных, это молодой монашек Феофан,
у которого на щеках пушок только начинал пробиваться. Смотрел он на всех
широко распахнутыми голубыми глазами, слушал слегка приоткрыв рот, и любое
распоряжение выполнял не иначе как бегом. На второго монаха, Сисоя, Юрий
обратил внимание потому, что все его лицо заросло густыми русыми волосами,
кроме глубоких глазных впадин, узкой полоски лба над бровями да большого
красноватого носа, а рот обозначался темной полоской в зарослях усов и
бороды.
Остальные были похожи друг на друга: каждому лет под двадцать, еще
сохранившаяся от юности округлость лица и пробивающиеся, как говорится,
пшеничные усы и бородка. Юрия угнетало, что он не мог сразу запомнить их
имена, а ведь готовились они к смертельной схватке.
Новых воев Юрий принялся учить, для чего достал у сотника несколько
деревянных мечей — самый ходовой товар в то время — все хватились учиться.
Отвел монахов на лужок за сарай и произнес свое слово учителя:
— Итак, отныне вы вои. Главная ваша задача поразить врага, а самому остаться
живым. Наши отцы и деды выработали определенные правила сражения. Мы начнем
с обучения сабельному делу. Перед вами деревянные мечи, будем считать их
саблями. К сожалению, на всех не хватит. Берите вот вы трое, а это мне...
Саблей можно колоть, вот так.. Или бить слева направо, справа налево, снизу
вверх и сверху вниз... Вот. Это нетрудно, делайте... Только не просто колоть
и махать, а представляйте, что перед вами враг , злой и коварный. Если не вы
его, то он вас убьет. Поменяйтесь саблями, возьми мою... Упражняйтесь... И
помните: если вы не поразите врага, то он прикончит вас обязательно... Я
буду говорить далеко не то, чему учат вас святители. Время сейчас суровое ,
и я буду требовать, чтобы вы делали так, как говорю я... Хорошо. Будем пока
считать, что с нападением у вас получилось. Но ведь враг тоже нападает.
Следовательно, кроме нападения, необходимо научиться защищаться. С этого и
начнем. Вот ты, как имя? ... Так вот, Аристарх, подай мне вот тот, из под
ног, сучочек. Это будет у меня нож в левой руке. Теперь нападай на меня,
коли... Так не пойдет, смелей... Вот я отвел его саблю, он падает на меня, я
бью его ножом в грудь. Ежели бы он был в кольчуге, нож в шею. Ну, теперь
давай ты. Звать? ... Мавр. Бей меня с размаху...
Мавр попытался рубануть, вложив всю силу в удар. Юрий отвел его меч ударом
со своей стороны. Меч Мавра летит в сторону , сам Мавр бежит за ним, чуть не
падая. Все смеются. Юрий продолжает:
— Вот всем наука: во-первых, за саблю нужно держаться крепко, только она
тебя выручит в бою, и, во-вторых, силу требуется беречь. В этот удар силы
вложено столько, что быка можно было бы разрубить надвое...
Учеба продолжалась часа три. Учились держать саблю, уметь защищаться и
нападать. Сперва новики бились с Юрием, потом между собой под его строгом
наблюдением. Пред вечером, прежде чем разойтись, Юрий порадовал:
— Если враг нам даст седмицу на обучение, то от ваших сабель ляхи многих
потеряют в бою. До завтра.
— Дозволь спросить, брат Юрий, — обратился один из монахов, — ты то где
научился всему этому?
— У меня были знатные учителя. Это, прежде всего, отец, воевавший еще при
государе Иоанне Васильевиче. Ныне он вашего монастыря старец Гемелл. И мой
приемный брат Фокей, воевода гостей Строгановых. А готовили они из меня
воина... Следующий раз на отдыхе расскажу, кем я стал. После вечерней
трапезы — приходите сюда, покажу, где нам собираться на случай приступа, о
котором известит колокол Успения...
С удивительной охотой Юрий взялся за обучение. Вскоре пришел к нему князь
Григорий, посмотрел и сказал:
— Ежели ляхи дадут время, то я сам с десятниками стрельцов готов поучиться у
тебя, Юрий.
Ночью, ложась на топчан возле отца, Юрий на ладони старца описывал ему
прошедший день.
Спокойная жизнь в монастыре нарушилась с момента появления поляков — в
один день сожителей увеличилось в пять-шесть раз. На следующий день на
холмах вокруг монастыря поляки принялись возводить укрепления: насыпали
земляные валы, из бревен устанавливали туры, на равнинных местах рыли рвы.
Со стен было видно как в укрепления подвозили пушки. А со дня святомученика
Дионисия ( 3 октября ) начался круглосуточный обстрел стен и башен тяжелыми
ядрами, а также калеными и разрывными, били специально по центру обители .
На следующее утро перед новиками Юрий появился с тремя кочергами, бросая
которые на землю, объяснил:
— Только что наш сотник приказал нам охранять от пожара вот этот сарай, вон
то правое крыло братских келий, малые конюшни, что рядом, и надкладезную
часовенку. Около часовенки стоят четыре бадейки для нас, а этими кочергами
надлежит выгребать из-под построек ядра каленые. А ну-ка вы, быстро за
бадейками, чтоб вода под рукой была, хоть ляхи чего-то молчат... Ну, не
забыли вчерашние уроки? Забирайте сабли и нападайте по очереди на меня...
Примерно часа через два первые ядра глухо ударили по стене. Юрий прервал
занятие:
— Погодите... Вчера, помните, ляхи полдня долбили угловую башню, но крепкий
камень положен — только одну щербинку сделали. Значит, либо пушки малые,
либо пушкари слабые. Сотник сказал: у них на нас нацелено шестьдесят две
пушки... А это вот ядро к нам летит... Прямо в хворост шлепнулось...
Смотрите, смотрите — не загорелся, а всего лишь задымился. Вы двое — бадью и
кочергу — выкатите и залейте. Бегом! Все ж пушкари виноваты — не могли ядро
как следует накалить... Ну ладно, отдохнули — за дело. Сисой, твоя очередь,
нападай. Молодец. А вот так... Хорошо... Из тебя толк выйдет...
И так с утра до вечера в дни, пока не было приступов.
Прислал князь сотников и десятников стрелецких и казацких, Юрий с ними
устроил показательный бой, у зрителей дух захватывало от разных приемов, и
Юрий радовался — не забыл еще воинскую науку. А, в общем, за день так
изматывался, что замертво валился на топчан; Гемелл и его и себя старательно
крестил, оберегал от дурного глаза — слишком много людей на него смотрели с
завистью: об этом ему рассказывал послушник — он так же научился писать на
ладони, благо грамоту знал.
Тут начались крепкие заморозки. Юрий, с разрешения старца, привел в келью
Гемелла четверых своих воинов — до этого они ночевали в шалаше под
крепостной стеной, а кельи свои отдали пришлым женкам с детьми.
5
Наиболее памятным оказался день мучеников Прова и Андроника ( 12 октября
). Накануне поляки с утра начали бражничать, их пушки перестали стрелять,
раздавались песни. С булками и вином подъезжали ко рву, что около крепостных
стен, кричали: сдавайтесь, мол, и идите бутылочку разопьем. Орудия и пищали
монастыря молчали до сих пор, потому поляки чувствовали себя вольготно. К
вечеру они угомонились.
Где-то ближе к полуночи в лагере поляков послышались какие-то шорохи,
которые будто бы приближались. Решили камнеметом бросит несколько "плошек" —
это горшки с зажженой смолой. Дымные огоньки позволили понять, что началось
то, чего долго ждали — ляхи пошли на приступ! В обители ударили во все
колокола...
Поняв, что тайный приступ не удался, поляки дали волю пушкам, тут же стало
ясно, что польские пушкари ночью стрелять не умеют: дроб и ядра летят не по
вершинам стен, а куда попало, даже по своим, потому пушечный огонь затих.
Зато во всю развернулись русские пушкари и пищальники. До этого времени они
молчали, хотя у многих было желание пугнуть нахалов от стен, теперь наступил
их час, из монастыря палили и большие пушки и малые. У поляков что-то
загорелось, и стало видно, что к монастырю со всех сторон бежали люди.
Передовые несли большие снопы хвороста, чтобы завалить ров. Далее цепи
жолнеров тащили множество лестниц, а за ними ружейники и лучники, стреляющие
по бойницам, по мелькающим там воям..
Юрий со своим десятком работал под стеной, они жгли костры под котлами,
поднимали на стену защитникам бурлящую смолу и кипяток; один из относивших
вернулся бегом:
— Братия! Ляхи, не дойдя до стен, все побросали и побежали назад! Ура!!
— Погодите радоваться, ребята, — охладил их пыл Юрий. — Под котлами держите
ровный огонь.
— Как же не радоваться! Вон и колокола замолкли, и наши пушки затихают.
— Зато ихние заговорили. Вы трое, за бадейками быстро! Вон под амбар каленое
ядро покатилось ...
Юрий оказался прав: колокола объявили о новой волне приступа, потом на
полчаса замолкли и вновь принимались звонить еще раз. Но все три волны
приступа были отбиты. Последняя волна, не докатившись и до середины поля,
повернула назад, так как ее встретила вылазка обороняющихся.
Из монастыря навстречу ляхам вышло сразу не меньше тысячи воев, из коих три
сотни конников. Конники выезжали из распахнутых ворот, а пешие буквально
сыпались со стен по веревкам. Из этих многие не побежали на врага, а
принялись привязывать к веревкам снопы хвороста и связки лестниц — в обители
чувствовался уже недостаток дров. Конники ж прорвались к польским пушкам, и
дали волю своему гневу...
Потом зазвучали трубы, и защитники монастыря побежали к обители, захватывая
все, что можно было с собой унести.
К этому времени и поляки пришли в себя, принялись стрелять из мушкетов и
раздалось два-три пушечных выстрела...
Юрий в самой вылазке участия не принимал. К тому времени уже хорошо
развиднялось, он отошел от своих костров и поднялся на башню как раз тогда,
когда зазвучал отбой вылазке... Поле от стен монастыря до укреплений
противника было покрыто телами поляков, некоторые еще шевелились. Наши пешие
вои откатывались к воротам группами, и все равно здесь создавалась толкучка.
Наиболее ловкие полезли на стену по веревкам. Конники отходили последними. К
этому времени и поляки пришли в себя, принялись стрелять из мушкетов и
раздались два-три пушечных выстрела. Пушечный удар дробом сразил сразу
несколько всадников. Уходящие, бросая благоприобретенную поклажу, уносили
убитых и раненых... Вот тогда Юрий вспомнил слова отца, что уходить от врага
последней должна гуляй-ограда... При первой же встрече здесь, на башне, с
князем Григорием, он рассказал ему об этом. Князь тут же приказал Юрию
передать подсобные работы другому десятнику, а самому со своими людьми и,
придав ему еще воев-плотников, заняться созданием гуляй-ограды, малого
гуляй-города. Таким образом с утра этого дня Юрий стал
полусотником-строителем.
... А в это время на поле брани, с разрешения князя, вышли польские ксендзы
в белом одеянии и безоружные жолнеры и принялись убирать погибших. В
монастыре также шло отпевание жертв этой ночи.
Юрий спешил отдохнуть, но перед кельей его встретил послушник и с поклоном
сообщил, что старец Гемелл этой ночью преставился...
Похороны старца Гемелла, в миру Юрия Васильевича, а позднее Клима Акимовича
Безымова-Одноглаза состоялись на другой день при малом числе провожающих. С
разрешения архимандрита Иоасафа старец нашел упокоение в ограде Успенского
собора у восточного придела. Иоасафу вероятно было что-то известно о высоком
происхождении старца, потому что на скромной тризне он обмолвился, что
отломилась еще одна ветвь великого княжеского рода.
Ровно через седмицу после первого приступа князь Григорий решил сам
побеспокоить поляков тем более потому, что с крепостных стен было заметно,
что основные силы противника отведены на отдых, в то время как к укреплению
с турами и насыпями они что-то постоянно подвозили.
На этот раз Юрий со своей полусотней и с двадцатью деревянными щитами на
колесах принимал участие в вылазке. Все происходило так. Темной ночью из
ворот, с башен и стен высыпалось около тысячи воинов, которые поползли к
укреплениям поляков, их обнаружили поздно, только когда завязалась
рукопашная схватка. К нашим на помощь рванулась конница.
А после конницы выкатились щиты гуляй-ограды и образовали широкий коридор.
За щитами стояли, кроме воев Юрия, еще сотня стрельцов. Вот затрубили отбой.
Сперва побежали к монастырю воины, груженые разными пожитками, а иные несли
раненых товарищей, последними отступала конница, за которой широкий коридор
гуляй-ограды замкнулся. Поляки открыли ружейный огонь, но щиты оберегали
отступающих, а по полякам ударили крепостные пушки — наши пушкари показали
свое искусство.
После вылазки, когда рассвело, Юрий принялся осматривать щиты, как его
позвали к воеводе. Князь обнял Юрия:
— Пусть благословят тебя святители наши — ты сегодня не менее сотни жизней
спас. Много своих воев и щитов потерял?
— У меня ранены трое. Один щит разбит ядром, а все другие выдюжили, хоть на
каждом имеются пробоины, главным делом от дроба. Пушек боится гуляй-ограда.
6
Второй общий приступ на Троице-Сергиев монастырь поляки начали с
подготовки. Дня за три до приступа они принялись пристреливать малые пушки
по вершинам башен и стен с тем, чтобы лишить защитников возможности
обороняться во время приступа. Кроме того у поляков появились осадные пушки
с тяжелыми чугунными ядрами, которыми они обстреливали ворота и наименее
прочные прясла. И действительно, образовались пробоины в стенах,
потребовались мастера для заделки их. Однако было ясно, что на такие заплаты
надежда плохая.
Ворота, хотя и кованы из нескольких слоев стальных листов, но тоже
прогибались. Особенно ненадежными оказались петли и запоры. Пришлось
приготовлять бревна для укрепления створок. Таким образом подготовка к
приступу приносила не только беспокойство, но и определенным образом
показывала осажденным их слабые места.
Затем в укреплениях были замечены скопления жолнеров и гусар. На рассвете
дня мучеников Маркиана и Мартирия ( 25 октября ) наши пластуны, прятавшиеся
недалеко от противника, известили о начале приступа...
Второй приступ отличался от первого. Теперь с самого начала со стороны
поляков принялись бить пушки и малые, и большие. Защитники заготовили много
смолы, кипятка и негашеной извести, но пока им приходилось прятаться за
зубцами стен и башен и надеяться на их прочность. Передовые отряды поляков,
кроме хвороста и лестниц, несли щиты, за которыми надеялись укрыться от
наших пищалей, от дроба пушек и от кипятка.
Но вот пушки поляков затихли, жолнеры бросили снопы хвороста в ров, начали
ставить лестницы и сразу десятками полезли по ним. На первых жолнеров со
стен полились смола и кипяток, посыпалась ослеплляющая негашеная известь.
Тем не менее, передовые жолнеры уже на уровне стен... Зазвенели сабли... И
вот тут вступила в действие главная сила Троице-Сергиева монастыря, о
которой враги не догадывались. Как известно, башни каменной ограды обители
далеко отступили от стен. В бойницах башен стояли небольшие пушки,
направленные вдоль стен. Теперь эти пушки сразу все ударили и в буквальном
смысле смели лестницы, нагруженные поляками! Вторая волна наступающих с
лестницами продолжала двигаться вперед. На их глазах потерпела неудачу
первая, сейчас оставшиеся в живых бежали от стен мимо них назад. Скорость
наступательного движения уменьшилась — жолнеры потеряли уверенность. Они все
ж поставили лестницы на трупы своих соратников, полезли вверх, однако при
первых же выстрелах из боковых бойниц, при первом вздрагивании лестниц,
поляки ссыпались вниз и убегали. Теперь уже никакая сила не могла вернуть их
и повести на стены, хотя большие и малые воеводы пытались это сделать,
угрожая саблями. А пушки с крепости сеяли смерть по всему открытому полю, не
смотря на то, что поляки, в свою очередь, свирепо обстреливали стены
крепости...
На этот раз ответная вылазка из монастыря не предполагалась, но все ж Юрий и
его полусотня бились, доходя до рукопашни, с поляками, прорвавшимися в
пролом в стене. С самого начала боя стенобитные пушки принялись палить по
тем местам, где в прошлый раз оказались пробоины. Тут было мало защитников,
а пролом оказался большим — пришлось Юрию со своими людьми и щитами
встретиться с поляками, получить боевое крещение. Двоих воев потерял, троих
ранили.
Когда приступ был отбит, Юрий пошел проведать пострадавших, которых отнесли
в общий лазарет, в бывшую трапезную. Их в это время перевязывали монашки из
тех, что задержались в обители, и принявшие на себя обязанности сестер
милосердия. Юрий остановился в сторонке и наблюдал, как инокини, будто
заправские лекаря, ловко перевязывала белыми тряпицами раненых. Что-то
знакомое показалось Юрию в одной монашке, в ее порывистых движениях. Где-то
он ее видел!
В это время она встала, повернула голову в его сторону. Ее лоб, щеки и
подбородок закрыты черным платом и все ж он прочел на ее лице вначале страх,
потом радость, она ойкнула и загородила рот рукой... Конечно же, это Ксения
Борисовна... Нет, нет — инокиня Ольга!
Они одновременно обменялись уставными поясными поклонами.
Юрий, разговаривая с ранеными, неотрывно следил за инокиней, иногда невпопад
отвечал на вопросы. Но вот сестра Ольга вышла, Юрий торопливо распрощавшись,
выбежал... Рядом с трапезной на скамейке сидела Ольга с юной послушницей,
Юрий подошел и низко поклонился, прижав руки к груди, послушница отвесила
поклон и удалилась, Ольга кивнула головой и предложила Юрию сесть рядом.
Юрий несколько замешкавшись, присел на край скамьи.
— Вот где довелось встретиться, Юрий Климович. ( Юрий отметил про себя —
голос нисколько не изменился.) Какими путями ты тут оказался?
Юрий кратко рассказал, она перекрестилась:
— Вечная память старцу Гемеллу. Слыхала, что он преставился, но приболела в
то время и на похороны не пошла. И никто мне не сказал, что его сын тут... А
почему ты собрался на родину? Тут такие дела... А ведь ты летописец. ( —
Теперь перед ним прежняя Ксения! ). Он начал:
— Ксения Борисовна...
— Сестра Ольга я ныне, — поправила его монашка.
— Прости меня, сестра. Так вот, наступило смутное время, а на Вологодчине
моя семья, там мое поместье... без хозяина. А летописцем я стал по
поручению, — он понизил голос: — государя Дмитрия. Теперь государю Василию
не до летописи.
— Справедливо... Вот государь Василий Иванович, добром вспомнил государя
Бориса Федоровича и меня, грешную, не обижает, а сердце к нему не лежит. И
не у меня одной. Вот смотри: он народ по всякому ублажает, а все ж сколько
недовольных. Страшно вымолвить: для иных — поляки милей его, государя. С
чего бы это?
— Вон, оказывается, ты какая. Меня учили, что в монастырь уходят от всех
мирских дел, от суеты.
— Рада бы уйти, да суета мирская захлестывает. Мне бы молиться, а я раны
перевязываю, лоханки из под больных выношу. Прости меня Господи! ( — Часто
креститься стала, к чему бы это? ) ... Так ты не хочешь ответить мне?
— Почему? Отвечу, как смогу. Наши власть предержащие уважают прежде всего
силу, затем знатность и, обязательно, ум. Государи русские, к примеру, Иоанн
Васильевич был и силен, и знатен, и умен; Борис Федорович, батюшка твой, был
умен и силен, со знатностью у него хуже; Дмитрий, без сомнения, был умен, но
силой овладеть не успел, в его знатности многие сомневались; и, наконец,
Василий Иванович — среди князей и бояр многие знатнее его, силой государства
пользоваться не умеет, об уме — лучше помолчу.
— И все?! А народ, поляки?
— Наш народ... Мало кто любит отвечать за содеянное, чуть согрешат, сразу в
бега, в казаки, в разбойники. Да и боярство другой раз побегам способствует
— не по вине наказывают... А пока народ кормит и себя, и боярство,
безмолвствует или глухо ропщет. Когда начнет шуметь, бунтовать, то рушит,
забывает все, доводит государство и себя до голодания и истребления. В таком
состоянии легко поддается обману. Есть люди, которые всегда готовы
бунтовать, был бы хоть малейший повод; это — разбойники, казаки и другие
обиженные... Поляки тоже разные бывают. Те, которые за стенами нашего
монастыря и под Москвой, вольные люди, вроде как польские казаки со своими
гетманами — им бы пограбить да попьянствовать на чужой счет. Они своего
короля в грош не ценят, слушать не хотят: у России с Речью Посполитой
перемирие заключено, а они нарушают все договоренности.
— А эти самые, которые под стенами, что с нами сделают?
— Вам, женкам, особо опасаться нечего, а мужичкам надлежит биться до
последнего... Прости, сестра, я многое наговорил страшного, но будем
надеяться на Господа. (— Опять монашка быстро, быстро закрестилась.) Давай
лучше расскажи, как ты тут очутилась?
— Не в добрый час поехали мы с сестрами в Суздаль. Прослышали там про ляхов
и казаков, решили вернуться. По пути решила я заехать в Троице-Сергиеву
обитель поклониться могилам родителей...
Долго еще беседовали они, до призывного колокола на литургию. Оказалось, что
о многом не ведал он. Не знал он, что среди воевод монастыря свара идет,
некоторые старцы настаивают, чтобы сдаться полякам, мол, они тоже христиане.
Только не казакам — те, хотя и христиане, и русские, а все ж их старцы
страшатся. И еще не маловажная новость: имеется связь с Москвой, хотя
столица, по существу, тоже осаждена. Письма носят туда и обратно за
некоторую мзду отчаянные местные крестьяне, которые прорыли нору под
крепостной стеной с выходом в кустах соседнего оврага, а там умельцев
спасает ловкость и надежда на Божью помощь. Этим путем сестра Ольга
обменялась письмами со своей теткой, живущей под Москвой, так что теперь и
тетка, и в Новодевичьем монастыре знают, где они спасаются. И вдруг
неожиданно приблизила лицо и спросила:
— Юрий Климович, а правда что государя Дмитрия убили? Ведь ползут слухи...
— Правда, сестра. За это поручиться могу: сам его тело видел.
7
Седмицу в монастыре царило спокойствие, даже польские пушки молчали. Но
пластуны принесли новое известие: поляки ведут подкопы под башни, с которых
были нанесены сокрушающие удары во время последнего приступа.
Из монастыря от каждой башни начали рыть так называемые "слухи", это норы в
сторону неприятеля, которые оканчивались "гнездом" для двух слухачей,
определяющих, в каком направлении ведутся подкопы. Норы — дело несложное, те
же крестьяне могли их делать, но для крепежа нужен лес. Плотников взяли у
Юрия, с лесом получилась задержка. Попробовали делать нору без крепежа,
произошел завал, копавшего достали еле живым. Пришлось рубить последние
деревья, разбирать деревянные изгороди, хоронить умерших стали без гробов...
Точные известия о подкопах принес казак - перебежчик. Звать его Сергеем, его
святой — Сергий Радонежский. Казак не хотел разграбления святого места, и,
когда ему стало известно о подкопе , он приполз к стене и сдался. Теперь для
"слухов" определилось точное направление, и еще самое важное известие —
Сергей указал место хранения запаса зелья для подрыва — в подвале часовни
недалеко от водяной мельницы. На следующий день слухачи определили
направление подкопов. Они велись от мельницы к северным башням монастыря,
Плотничьей и Каличьей. Времени не оставалось, и в день мученика Порфирия ( 9
ноября ) была совершена нежданная и самая жестокая вылазка, от которой
поляки долго не могли оправиться.
Пушечная пальба со всех стен и башен началась еще до рассвета, наибольший
огонь велся по укреплениям поляков с северной стороны монастыря, по
мельнице, по турам, старательно оберегая от ядер часовенку. Калеными ядрами
били и по замерзшим прудам, разбивая еще не прочный лед с тем, чтобы
помешать подходу подкреплений . К тому времени уже сотни воев спустились по
веревкам и скопились с наружной стороны стен, а, как только обстрел
ближайших укреплений окончился, вои бросились вперед, поляки поспешно
отступали, неся большие потери.
Достигнув польских укреплений, нашим воям ло грудам свежей земли нетрудно
найти начало подкопа. В подвале часовенки пришлось повозиться с запорами, и
вот бочки с зельем принялись закатывать в подкоп. Там остались землекопы и
жолнеры, укрывшиеся от неожиданного обстрела. Теперь они, отступив в дальний
конец подкопа, притихли, еще не понимая, что делают русские. А русские вои,
затащив по пяти бочек зелья в каждое разветвление, готовились к взрыву. Для
этого вскрыли одну бочку и в порох осторожно поставили горящую свечу так,
чтобы до взрыва успеть выбраться из норы. Разумеется, поляки поняли страшную
угрозу и, расталкивая бочки, попытались схватить свечу, но она упала...
Взрыв произошел раньше, чем предполагалось...
Кроме поляков, в подкопе погибло несколько наших воев.
К этой вылазке Юрию пришлось подготовить шесть десятков щитов гуляй-ограды.
Вылазка намечалась из трех ворот, щиты поделили поровну, сам он пошел к
воротам Каличьей башни — на этот раз они были главными, потому что ближе
всех находились к мельнице; Водяные ворота открылись одновременно с
Каличьеми и из них выехала конница, а Успенские ворота выпустили воев в
конце вылазки.
Еще шел бой, бочки с зельем только начали закатывать в подкоп, а полусотня
воев уже тащила с мельницы мешки муки и зерна — воеводы понимали, что самым
страшным врагом для обители может стать голод. Юрий был доволен такой
предусмотрительности и послал несколько своих людей помогать несущим мешки.
В это время вздрогнуло под ногами, в некоторых местах из под земли вырвались
огненно-дымные фонтаны, и, когда дым рассеялся, подкопы обозначались
двулапой вилкой дымящегося провала. Перекрывая пушечную пальбу со стен и на
поле рявкнуло многоголосое "ура".
А дальше Юрий не понял , что произошло... Обо всем случившемся ему стало
известно гораздо позднее...
С противоположенного берега Восточного пруда, из густого кустарника ударила
осадная пушка, ее тут же обстреляли наши пушкари, в кустах что-то загорелось
и взорвалось — больше эта пушка голос не подавала. Однако последнее ее ядро
попало в основание щита гуляй-ограды; щит развернулся и смахнул в ров Юрия и
двоих воев. Все произошло так стремительно, что в первое время никто ничего
не заметил. Когда прозвучал сигнал свертывания вылазки, возвращающиеся в
обительначали отступать, принялись собирать раненых и убитых, тут из рва
извлекли Юрия с товарищами по несчастью. В обители его осмотрел лекарь.
Раненый Юрий порывисто дышал, как после большого забега, у него окровавлена
нога, кровь текла изо рта и носа. По определению лекаря — сильный удар по
груди — повреждено ребро, и рваная рана на ноге; пока жив, но потерял много
крови. Положили его в подвальной части лазарета, сюда помещали безнадежных,
здесь, меняя друг друга у аналоя, старцы читали Священное писание, другие
монахи заходили только за тем, чтобы унести преставившихся...
Инокиня Ольга нашла Юрия, побежала к архимандриту, что-то сказала ему такое,
что раненого сразу перенесли в маленькую келью на втором ярусе лазарета. При
нем постоянно стали находиться сменяющиеся монашки, часто по ночам у кровати
сидела Ольга.
... Юрий пришел в себя ночью. Первое ощущение — темнота, полная тишина и
бестелесность. Приоткрыл глаза — необыкновенно яркий свет лампады перед
киотом. Обвел глазами келью — на скамье в неудобной позе дремлет монашка, по
темному окну решил, что сейчас ночь. Малейшее шевеление вызвало нестерпимую
боль — хотел повернуть голову, от страшной боли все поплыло, закрыл глаза.
Опять темнота и тишина. Но теперь он понял, что жив. Преодолевая боль,
разжал рот и попросил пить, монашка зашевелилась и около его губ оказался
носик поильницы, холодная вода обожгла — рот был сплошной болячкой. Теперь
он слыхал, как суетливо ходила по кельи и шептала молитвы монашка. Он уснул.
Утром пришла другая монашка, потом два лекаря — от князя и от архимандрита,
посоветовавшись, сообщили, что от долгого лежания у раненого затекло тело и
необходимо его растирать, особенно руки и ноги.. Завтра они пришлют монаха,
знающего это дело. Будет больно, но придется терпеть.
К вечеру пришла Ольга. От нее он узнал, что ныне на дворе конец января — он
находился между жизнью и смертью больше двух месяцев! А позднее ему стало
известно, что с того света его вытащила Ксения Борисовна, то бишь инокиня
Ольга.
Юрий не мог долго говорить — быстро уставал и сильно болел рот, но
слушателем был образцовым, ему хотелось знать обо всем, сестра Ольга охотно
задерживалась около его кровати и рассказывала все, что ей было известно или
о чем догадывалась.
Войска Яна Сапеги и Лисовского, держащие осаду Троицкого монастыря, на зиму
отошли на дострел из пушек и зарылись в закопы, оставив у стен сменные
малочисленные отряды. Их воеводы хотели лишить монастырь воды, пытались
спустить внешние пруды, питавшие пруды монастырские. Князь Григорий
Долгорукий, узнав об этом от ползунов и перебежчиков, сделал успешную
вылазку и в дальнейшем огнем пушек пресекал всякие подозрительные копошения
поляков около плотин.
Были перебежчики к полякам с нашей стороны, обнаружевались и у нас польские
лазутчики. Ходили упорные слухи о разногласии между монастырскими воеводами
Долгоруким и Голохвастывым. С начала зимы в монастыре свирепствовал голод и
разные болезни. Самое удивительное — первыми заболевали и умирали сильные
люди крепкого телосложения.
Москва находилась в бедственном положении: в двенадцати верстах от Кремля
образовалась столица Самозванца, называвшего себя спасшимся царевичем
Дмитрием. Предполагали, что под его началом находилось не менее сотни тысяч
дружин русских князей-изменников, казаков, поляков и разбойников. Шайки этих
людей рыскали вокруг Москвы, грабили всех подряд, так что Москва, по
существу, была тоже в осаде. В какой-то мере можно было считать, что
признавали государем Василия, вблизи, кроме Троицкого монастыря, Коломна,
Рязань и в удалении Смоленск, Нижний Новгород, Саратов, Казань и сибирские
города. Остальные, если и не признавали Самозванца, то во всяком случае
мирились с ним.
На этом месте Юрий прервал Ольгу:
— Сестрица, неужто и Соль Вычегодская предалась Самозванцу?!
— Точно не знаю, но слыхала, что Строгановы вроде как откупились от поляков,
а с казаками у них давняя связь... А вот сегодня архимандрит, отец Иоасаф
сказывал: Ростов Великий разорили гнусные предатели, воевода Плещеев и
другие. Там обесчестили митрополита Филарета, который защищал город вместе с
горожанами, провозглашая: "Великодушная смерть лучше жизни срамной!" Воры
одели святителя в рубище и босиком отправили на поругание к Самозванцу...
Далее запомнились всего лишь некоторые события... Уходя, сестра Ольга
крестила Юрия. Вскоре он научился поднимать руки, благодарно ловил ее длань
и целовал; дальше это повторялось каждый раз при встрече. Он постоянно
чувствовал голод — лекарь сказал, что пищу требует выздоравливающее тело, но
в монастыре кончались запасы, пищу сократили всем. Ему на день полагалось
две-три поильницы крепкого хвойного настоя, иногда с кусочком меда, три
ложки толокна с ложечкой масла и чаркой рыбьего или мясного отвара. Те, у
кого после болезни остались зубы, получали по кусочку мяса, а питьевой воды
пока было вдостоль. На посты святители разрешили употреблять скоромное, взяв
на себя этот великий грех.
8
Архимандрит и воеводы не раз обращались к государю Василию и келарю
монастырскому Аврааму Палицыну, который в то время находился в Москве, с
просьбой освободить монастырь от осады, так как иной раз под стенами
монастырем оставалось не больше трех тысяч жолнеров. Сообщалось, что у
поляков казаки бунтуют — не любят сидеть без дела, а в начале зимы некоторые
атаманы с тысячью казаков ушли на Дон. Наконец, просьбам святителя вняли и в
конце зимы в монастырь почти без боя прорвались стрельцы и слуги
монастырские, пригнав с собой небольшой обоз толокна, муки, гороха и уксуса,
которым тогда лечили болезнь десен и зубов.
А тут на радость пришла ранняя весна, зелень и целительный весенний воздух.
Люди стали выздоравливать и появилась надежда на освобождение. Юрий уже
пробовал вставать и ходить по келье.
Сапега не желал и боялся выздоровления осажденных, он рассвирепел, узнав о
прорыве осады. С монастырских стен стали замечать, что с каждым днем вокруг
становится все больше и больше польского войска...
На второй день после Вознесения ( 27 мая ) начался третий общий приступ. По
силе он напоминал второй, ноябрьский. Отличался тем, что больше появилось
щитов. Самые огромные из них пододвинули к воротам, за щитами оказались
стенобитные устройства, которые сразу принялись долбить, у каждых из ворот
возникла смертельная схватка...
Особенность этого приступа заключалась в том, что обороняющиеся во время
зимнего голода так насмотрелись в глаза смерти, что она их теперь не
страшила. Со стороны поляков шли главным образом новички; первая волна
захлебнулась и откатилась почти сразу. Вторую, более энергичную, сдержали с
трудом; бойцы бились и на стенах и у проломленных ворот...
С первыми звуками сполошного колокола Юрий поднялся с ложа и оделся. У него
уже давно не было сиделок, в келье он был один. Достал саблю и положил ее у
двери на скамью, пистоль сунул за пояс — готовился побороться за свою жизнь.
Отворил дверь и выглянул в прихожую, двери в другие кельи были закрыты,
сполошный звон стал слышнее...
... Поляки с большими потерями отошли еще до вечера. Вылазка оборонявшихся
была отчаянной, преследовали ляхов пешие — коней за зиму съели. И сейчас,
оказавшись в укреплениях поляков, вои хватали и уносили с собой только
съестное. Когда затрубили трубы отбоя, без конницы вылазка могла закончиться
полным истреблением воев, если бы не щиты и наши, и подобранные польские.
Отчаяние просматривалось во всех действиях русских, которые шли на
рискованные выпады и каждый раз побеждали. И может быть потому, что не
боялись смерти, с нашей стороны убитых было гораздо меньше, чем во время
первых приступов.
Во время боя оказались перебежчики с обеих сторон, в стенах монастыря
появились пленные. Эти новые люди принесли много новостей, которые через
сестру Ольгу стали известны Юрию. Оказывается, Самозванец принял Филарета с
почетом, приласкал, как родного — племянника царицы Анастасии, жены Иоанна
Васильевича. Вскоре Самозванец назначил Филарета патриархом той части
Церкви, которая признала нового Самозванца государем Дмитрием. К удивлению
всех строгий святитель принял это назначение. Таким образом на Руси стало
два государя — Московский царь и Тушинский, и два патриарха: в Москве —
Гермоген, в Тушино — Филарет. В то же время ходил слух, что непокорный
святитель обличал нелепые деяния Самозванца, за что тот, фактически, лишил
его свободы и содержал своего патриарха под бдительной охраной .
И еще удивительная новость: города продолжали сдаваться Самозванцу, так
сдались Кинешма и Шуя — исконная вотчина Шуйских. А Василий Иванович, вместо
объединения сил покорных ему городов, говорят, на старости лет загулял,
запьянствовал с родней молодой жены, из рода Буйносова-Ростовского. В то же
время, стало известно, что заключен союз со Швецией и что воевода шведов
Яков Делагарди совместно с воеводой князем Михаилом Скопин-Шуйским успешно
изгоняли ляхов из северных городов.
Очень приятно было услыхать Юрию о большом вкладе в победу над польским
сбродом и казаками отряда самообороны Петра Строганова. Юрий был уверен, что
Юрша Фокеев в этом походе был одним из признанных героев. Вскоре пришло
самое тяжелое известие — Сигизмунд, король польский, испуганный успешным
продвижением шведов, нарушив имеющиеся соглашения, перешел границу России и
в сентябре 1609 года Смоленск оказался в осаде. Однако дальше Сигизмунд
продвигаться не стал: его вторжение в Россию одобряли не все поляки. Как ни
удивительно, но вступление польских государственных войск в войну не
одобряли находящиеся в отрядах Самозванца русские князья и бояре начали
заговоры против Сигизмунда. Появилось новое течение среди боярства,
противников Василия Ивановича — они соглашались целовать крест сыну
Сигизмунда, Владиславу, ему было шестнадцать лет, но были решительно против
его отца.
В это же время Делагарди и князю Михаилу Скопину — юным полководцам ( им
вдвоем было пятьдесят лет — 27 и 23) сопутствовала удача, из каждого нового
сообщения становились известными все новые и новые победы: вот они в Твери,
вот в Александровской Слободе. Но за Михаилом шли русские люди, которые
бились за свою родину, в то время как шведы воевали за деньги, потому они
часто поступали так, как им было выгоднее. Несмотря на колебания шведов,
князь Михаил Скопин-Шуйский действовал успешно и самостоятельно. Его победы
пугали поляков, поэтому Сапега выделил отряд в несколько тысяч человек для
того, чтобы остановить Михаила. Встреча показала преимущество русских. В
свою очередь в октябре князь выслал дворянина Жеребцова с тысячей воев,
которые, обманув бдительность поляков, без потерь привели в Троицкий
монастырь обоз муки и убоины.
Осенью и в начале зимы поляки не тревожили осажденных, у которых с питанием
было гораздо легче, чем прошлую зиму. В начале января еще один отряд
прорвался в осажденный монастырь. К тому времени к Слободе приближался князь
Михаил. 12 января, в день мученицы Татианы, Сапега отвел свои войска от
Троице-Сергиева монастыря.
В это время отмечали успешные действия против поляков и самозванца ополчений
князя Пожарского Дмитрия Михайловича, а также думного боярина из Рязани
Ляпунова.
Седмицу спустя стало известно, что отряды князя Михаила очистили дорогу на
Москву и инокиня Ольга пришла проститься с Юрием.
— Дорогая сестра Одьга, — приложив руку к груди низко поклонился ей Юрий: —
буду всю жизнь помнить твою заботу обо мне грешном. Воистину ты подняла меня
со смертного одра. Дай Бог тебе здоровья, долгих дней жизни !
Она с низким поклоном ответила:
— Будем надеяться, Юрий Климович, еще встретимся на этом свете...
Не следует и нам сомневаться , что такая встреча состоится.
Примерно через месяц пошел из Москвы первый обоз Строгановых, Юрию было
предоставлено почетное место в крытом возке.
9
Справедливо сказано, что родной дом — лучший лекарь. За весну и лето Юрий
окреп, борода опять стала коротко стриженной, правда, ранее черная, сейчас
седая с темными разводами; Дарьюшка уверяет, что они теперь — чернь по
серебру. Вот лысина, это новое, потому прячется она под бархатной скуфейкой.
Английский лекарь слепок сделал, а их умелец из кости зубы вырезал,
подточил, подровнял — будто бы с такими Юрий и родился. Прежними остались
черные внимательные глаза, только немного они углубились под посветлевшими
бровями. Вот худобу излечить не удалось, пришлось все кафтаны перешивать.
Поместьем продолжал заниматься Фокей Трофимович. Юрий Климович,
поправившись, летописными делами занимался — вспоминал минувшее и заполнял
толстую тетрадь, озаглавленную: " О Великом Шестнадцатимесячном Сидении В
Троице-Сергиевой Обители И Славословие Русскому Народу". С Летописью
происходящих событий оказалось сложнее — известия приходили в Соль
Вычегодскую с большим опозданием и совершенно искаженными. Юрий убедился,
что верить можно только сведениям, которые сообщались Церковью; у него
установились хорошие отношения с настоятелем Коряжемского монастыря не без
участия владыки Иустиния, который изредка по старой памяти присылал грамотки
и даже тетради специально для Юрия. Однако все эти сведения обычно отставали
от самих событий на месяц и больше. Но, как бы там не было, но происходящее
на Руси было известно Юрию лучше, чем кому-либо другому из жителей Соли
Вычегодской.
Строгановы Петр и Максим считали своим долгом приглашать Юрия Климовича
повечеряти, где он для родных и узкого круга приглашенных рассказывал про
Москву при царе Василии Ивановиче и об осаде Троицкой обители...
Об авторе. Кондратьев Николай Васильевич. Родился в 1911 году в
Скопинском уезде Рязанской губернии. Окончил топографический техникум и
Военну. Академию связи. Участник Великой Отечественной войны. Член ЛИТО им.
Дм. Кедрина. Член Союза писателей России. Лауреат премии им. Дм. Кедрина
“Зодчий”.
Другие номера журнала "Полдень":
№ 3,
2003 |
