|
ДРУГИЕ ПРОЕКТЫ:
|
"Роман-газета" № 11, 2005
Неизвестные солдаты
Городок стоит на большом холме, возвышаясь над окрестными дугами и
полями. Открыт он для всех ветров — отсюда, наверно, и название: Одуев. С
двух сторон серпом огибает холм река. За рекой, за заливными поймами,
раскиданы деревушки со старинными церквами, а еще дальше, на краю горизонта,
темнеют массивы лесов: там протянулась широкой полосой дремучая тульская
Засека.
Отовсюду защищен городок крутыми откосами, подступиться к нему нелегко.
Поэтому и поселились здесь люди еще в глубокую старину. В древних летописях
упоминается град Одуев. Но и без летописей из поколения в поколение
передаются рассказы о его славном прошлом. Когда-то отряд батыевских татар
попробовал ворваться в город, да не сумел. Жители лили с крепостного вала на
головы врагов горящую смолу, скатывали бревна. Долго стояли татары под
городом, хотели взять Одуев измором. Не получилось и это, пришлось уйти
восвояси.
Потом, когда завоевали татары русскую землю, наезжали они сюда собирать
дань. Добирались ханские баскаки до городка в дикой лесной глуши, куда и
кони-то татарские заходить боялись. Дань горожане платили, а в Одуев ворогов
не пускали. Приходилось татарам ставить свои кибитки поодаль, на большой
лесной гари. Кое-кто из татар, больные да раненые, так и оседали там,
постепенно обстроились, переняли русские обычаи. Спустя некоторое время
смешались они с местным населением, приняли христианскую веру. На лесной
гари разрослась деревня Стоялово, появились вокруг возделанные поля.
Много уж веков прошло с той поры, а в Стоялове больше, чем в других
деревнях, было людей черноволосых и смуглых.
Несколько столетий держали одуевцы передовую заставу на пути крымских орд,
оберегали от них набиравшую силы Москву. На тульской засечной линии, в
лесных завалах, преграждавших путь коннице, дрались с крымчаками не на живот
— на смерть. И поныне находят пахари в полях и на склонах оврагов то
наконечник стрелы, то проржавевший кусок кольчуги.
С того времени, как, широко раздвинув свои пределы, окрепло Русское
государство, померкла слава Одуева. Превратился он в тихий, заштатный
городок. Раз в год, в августе, наезжали сюда на ярмарку купцы из Тулы,
Москвы и Петербурга, скупали оптом рожь и деготь, лапти и лес. В буйном
хмельном разгуле неделю шумела ярмарка, а потом снова до следующего лета
замирала жизнь.
Мало чем отличался Одуев от других уездных городков. В три улицы вытянулись
деревянные дома за высокими заборами. Почти у каждого дома — сад. В центре
кольцом охватили площадь каменные постройки: купеческие лабазы, городская
управа, казенная винная лавка с царским орлом на вывеске, полицейский
участок.
Внешне почти не изменился Одуев и после революции. Разобрали на кирпич одну
церковь, в другой устроили склад картофеля. Там, где были лабазы, выстроили
сушильный завод, выпускавший пастилу. Появилась электростанция, которая
давала свет до полуночи, а чаще стояла на ремонте. Обнаружили возле города
какую-то глину для промышленности, но руки до нее не дошли: железнодорожная
станция в двадцати пяти километрах — дорогой оказалась перевозка.
Великие события происходили в стране: строились Днепрогэс и Магнитка, вырос
в тайге Комсомольск, советские летчики летали через Северный полюс в
Америку, дрейфовали во льдах отважные полярники. Молодежь рвалась из
районной глуши к большим делам, во все концы страны — на стройки, на заводы,
в институты разъезжались парни и девушки.
С утра Игорь попробовал было заняться историей. Перелистал страницы
учебника. Ледовое побоище, крестьянская реформа — все это давно знакомо.
Бросив книгу на стол, послонялся по комнатам. Везде пусто, тихо, только в
кухне бабка возилась у печки, громыхая ухватами и чугунками. Мама на работе,
отец уехал куда-то по делам, сестренка Людмила — в детском саду.
Погладив белого котенка, гревшегося на подоконнике, Игорь вышел во двор.
Было безветренно и душно. Поколол бы дрова, да лень в такую жару. Идти к
Дьяконским не хотелось. Закадычный дружок Сашка Фокин на заводе, Ракохруст
загорает, наверное, возле плотины.
На крыльце появилась бабка, Марфа Ивановна, старая, сгорбленная, в черном
платочке. Лицо у нее рыхлое, коричневое и все в мелких морщинках. Приподняв
длинную юбку, бабка бочком спустилась по ступенькам, мелко проворно семеня
ногами, подошла к Игорю. Засунув руки под фартук, испачканный сажей,
сказала:
— Маешься, неприкаянный? — Голос у нее скрипучий, ворчливый, а глаза смотрят
ласково. Игорь ее любимый внук, весь в покойного деда. Ростом невысок, зато
костист, крепок. И характер дедовский, упрямства хоть отбавляй. Лезет всегда
на рожон, отчаянная голова; сперва сделает, а потом оглянется. — Опять
книгу-то не брал в руки. Смотри — матери скажу.
— Вечером займусь.
— Ну, на речку бы сбегал. И Славку с собой возьми.
— Правильно! — обрадовался Игорь. — Бабуся, ты же самый гениальный человек в
нашем доме! Это тебе, а не мне надо бы в институт поступать!
Выйдя за калитку, Игорь увидел братишку. Славка, прислонившись к стволу
клена, строгал какую-то палку.
— Эй, — окликнул его Игорь. — Аида купаться!
— Я уж думал, только не с кем было.
Они побежали по тропинке, круто спускавшейся к реке. Славка, опередив брата,
на ходу стянул майку, чуть задержавшись, сбросил трусы и, сверкнув белым
задом, с разгону бросился в воду.
Игорь разделся не торопясь, аккуратно сложил брюки.
Вдали спокойная даль реки казалась застывшей. В ней отражались облака,
громоздившиеся одно над другим, и среди них — веселый, смеющийся лик солнца.
Берега уже начали обсыхать, в нескольких местах вклинивались в воду длинные,
покрытые галькой отмели.
На речке две купальни: мужская и женская. Там, где подходила к берегу роща
молодых тополей, под крутым желто-глиняным обрывом были глубокие места.
Деревянный забор делил пополам этот участок. Ребята и девушки, переплыв Упу,
встречались на лугу, загорали, валялись в зарослях ромашки, ели кисловатый
щавель. Особенно хорошо было там вечером. Воздух казался густым от запаха
цветов и свежего сена. С реки тянуло прохладой. Луговая трава, кусты ивняка
каждое лето слышали здесь горячие нежные слова, и сами они будто научились
от людей шептаться ласково и загадочно.
Сегодня Игорю незачем было плыть на ту сторону. Искупавшись, он сидел со
Славкой на берегу, смотрел на паренька с удочкой, забравшегося в воду почти
по пояс.
— Уедешь ты скоро, — вздохнул Славка. — С кем купаться тогда?
— Со своими ребятами.
— Мама не пускает с ними.
— Много ты спрашиваешь маму-то!
— Все равно скучно без тебя будет.
— Переживешь. — Игорь притянул голову братишки, провел рукой по колючим
волосам.
— Ты бы не в Москву ехал, а поближе.
— Только в Москву, и баста! В у-ни-вер-си-тет! — произнес Игорь. — Все
великие умы из его стен вышли.
— Так то — великие, а ты просто Булгаков. Что в тебе особенного? Только
майских жуков хорошо ловишь...
— Цыц, — шутливо пригрозил Игорь.
— И вообще историю учить — девичье дело. Пошел бы ты в командиры — это да!
Форму носил бы...
— Уступаю тебе свое место.
— Уж я-то буду, — сказал Славка. — Танкистом или моряком — во! Знаешь, как я
раньше думал? Отец у нас в Осоавиахиме, ты танкистом станешь, я — моряком. А
Людка, когда вырастет, за летчика замуж выйдет.
— Ну и фантазер! Всех к месту пристроил!
Из-за забора на середину реки выплыл кто-то в розовой шапочке. «Как у Оли»,
— подумал Игорь, вновь ощутив утихшую было тоску.
Приподнявшись, он следил за девушкой. Вот она остановилась, отдыхая,
повернулась лицом к мужской купальне, призывно махнула рукой. «Ольга!» —
чуть не крикнул Игорь, вскочив на ноги. Он уже шагнул к воде, ему
показалось, что Ольга зовет его, но в это время увидел Горбушина, быстро
спускавшегося с обрыва. Китель и фуражку моряк держал в руках, светлые
волосы его растрепались. Лицо красное, будто обожженное солнцем; резко
выделялись белые полоски бровей.
Раздевался он спиной к Игорю. Тело его, натренированное, с сухими и крепкими
узлами мускулов, было покрыто ровным загаром. Уверенность, точность сквозили
в каждом движении.
Игорь невольно сравнивал себя с ним, неприязненно смотрел на свои белые
тонкие ноги, покрытые каким-то цыплячьим пухом.
Ольга уже вышла на противоположный берег и скрылась в ивняке. Горбушин,
положив поверх одежды фуражку, бросился в воду. Плыл боком, пронося над
головой полусогнутую руку. Вот он выбрался из реки, отряхнулся, провел
ладонями по груди. Поднялся повыше, глядя по сторонам. Потом пошел,
раздвигая кусты, и исчез среди них.
Игорь расслабленно опустился на землю.
— Домой, а? — тихо спросил Славка, тронув его за плечо.
Они оделись и молча поднялись в гору. Когда миновали тополевую рощу и
городскую больницу, Славка с трудом поспевавший за братом, сказал мрачно:
— Знаешь, я лучше танкистом буду. Не пойду я в моряки, ладно?
— В моряки? — рассеянно переспросил Игорь. — Да, да, не надо, — согласился
он и, спохватившись, добавил: — Там видно будет. А сейчас дуй домой обедать.
Я в слободу на часок заверну.
Решение зайти к Насте Коноплевой возникло неожиданно. Тяжело было оставаться
сейчас одному. А с Настей можно поболтать о пустяках, отвлечься. И еще одно
смутное, неосознанное чувство толкало Игоря к девушке. Ольга была с другим.
Ну что ж! На ней свет клином не сошелся. Игорю тоже есть с кем провести
время.
Слобода начиналась сразу за базарной площадью, тянулась одной длинной
улицей. Дома здесь были непохожие на те, что в городе, — настоящие
деревенские избы. По сторонам улицы двумя рядами высились старые липы и
клены, домики скрывались в густой тени.
Хата Насти Коноплевой, крытая потемневшей соломой, стояла на берегу пруда,
заросшего зеленой тиной. Барахтались в пруду утки, разыскивая корм; гуси,
вытянув шеи, цепочкой шествовали по берегу среди лопухов.
Игорь открыл калитку в плетне, вошел в маленький подметенный двор. В окошке,
чуть поднимавшемся над землей, мелькнуло чье-то лицо, и тотчас на пороге
появилась Настя.
— Ты?
— Как видишь.
— Ну заходи, заходи. — Она подставила локоть.
Игорь пожал его. — Лапшу рубила, — смущенно улыбнулась Настя, показывая
выпачканные мукой ладони.
В комнате было чисто и светло от недавно побеленных стен. Большая печь
делила избу на две половины. Возле стола, на котором лежали лепешки
раскатанного теста, сидел пятилетний братишка Насти, очень похожий на нее:
такие же глаза, темные и немножко раскосые. Он слез с табуретки, боком
подвинулся к двери, спросил:
— Я побегаю, да?
— Иди, только недалеко. На уток взгляни.
Игорь и раньше бывал у Насти. Знал, что мать ее работает в колхозе, отец
погиб на финской войне, совсем недавно, минувшей зимой. Тогда Настя недели
две не появлялась в школе. Игорь с ребятами приходил проведать ее. Глаза у
нее были опухшие, красные.
Настя быстро закончила рубить лапшу, вымыла руки. На ней — коротенькое, до
колен, ситцевое платье с поблекшими голубыми цветочками. Платье было тесно
девушке, туго обтягивало ее маленькие груди и даже лопнуло сбоку по шву.
Это, наверно, смущало ее, она переоделась за занавеской. Вышла в кофточке с
горошками и в черной юбке. На ногах — матерчатые босоножки.
— Ты повзрослела будто, — сказал Игорь.
— Это на каблуках я.
— Зубришь?
— Химию повторяю.
— Ты, значит, в Тулу собираешься?
— Нет. В Москву, в медицинский.
Игорь удивленно вскинул брови:
— Неужели? Первый раз слышу. И давно ты решила?
— Недавно, — глядя ему в глаза, ответила Настя. — Когда узнала, что ты
едешь туда.
— Вот это номер! — растерянно протянул Игорь. В нем росло смущение, и оно
все усиливалось оттого, что смутилась и Настя. У нее порозовела тонкая шея,
покраснели щеки. Молчание затянулось. Оба искали и не находили, что сказать.
— Карточки хочешь посмотреть? — спросила наконец девушка. Взяла с полки
альбом, села к столу.
Игорь стоял рядом, заглядывая через ее плечо.
— Это я, видишь? — показала она старый, пожелтевший снимок. Маленькая
девочка с белым бантом на голове удивленно смотрела с карточки. Уголки губ
были опущены, казалось, она вот-вот заплачет.
— С магнием снимали, — догадался Игорь.
— Ох и напугалась я тогда, как пламя вспыхнуло. До сих пор помню.
Игорь накрыл ладонью ее ладонь.
— Ты чего? — тихо спросила она.
— Здесь, на указательном пальце, пятнышко чернильное у тебя было, — ответил
Игорь, волнуясь от ее близости и не понимая, что с ним происходит. — Ведь
столько лет рядом, бок о бок сидели, а, Настя?
— Да, — сказала она, опустив голову.
— И не видел, что у тебя такие колечки на шее.
— Ты многое не замечал.
— А руки у тебя всегда полынью пахли.
— Это от веника... Плохо, да?
— Что ты, наоборот! Твой запах. — Игорь наклонился и неловко поцеловал шею,
покрытую белым пушком. Настя вздрогнула, вскочила, повернулась к нему. Глаза
были полны слез. Он, зажмурившись, обнял ее, с отчаянной решимостью
поцеловал сухие и твердые губы, ощутив холодок зубов.
— Игорь, Игорек, — шепотом говорила она, чуть отодвигаясь, но не отталкивая
его. — Игорек, милый, не надо!
«Что я делаю? — с ужасом подумал Игорь. — А Оля?»
Руки его соскользнули с плеч Насти. Она быстро отошла к печке. Долго
молчали.
«Обиделась», — решил Игорь, поглядывая на девушку, стоявшую спиной к нему. —
Ты не против, что я в Москву собралась? — спросила вдруг Настя. Голос ее
звучал неуверенно.
— Конечно, нет! Это ведь даже здорово! — воскликнул он. — Вдвоем веселей
будет!
Он радовался тому, что Настя не заплакала, что все кончилось так хорошо.
"Роман-газета" № 12, 2005
Передовые отряды немцев вышли к Ворскле в этот же день. Силы их были пока
еще невелики. Фашисты попытались мелкими группами переправиться в нескольких
местах через реку, но, встреченные частым беспорядочным огнем ополченцев и
милиционеров, сразу же отступили. Командир милицейской роты доложил
Бесстужеву, что атака отражена и противник отброшен. Старший лейтенант в
свою очередь разъяснил командиру роты, что никакой атаки не было. Немецкая
разведка прощупывала нашу оборону и отошла сама, кактолько по ней начали
стрелять. Бесстужев запретил открывать стрельбу из пулеметов по мелким
группам, чтобы не выдавать расположение огневых точек.
Когда стало темнеть, немцы сели в грузовики и уехали ночевать в село,
оставив на западном берегу реки боевое охранение.
Красноармейцы отдыхали в глубине леса. Измученные долгими переходами, люди
крепко спали. Бесстужев и Дьяконский тоже рассчитывали выспаться этой ночью.
Легли на одеяло, расстеленное в шалаше, накрылись шинелями.
Но они не успели даже задремать. Старшина Черновод, дежуривший у телефона,
сообщил, что на участке ополченцев через реку переплыла какая-то женщина и
хочет видеть «самого главного командира».
— Пусть приведут сюда, — сказал, подавляя зевоту, Бесстужев. — Вот черт,
одеться надо, — кряхтел он, доставая сапоги. — Неудобно все-таки... Ты бы
волосы пригладил, — посоветовал он Виктору. — Уж больно лохматый.
Женщина пришла в сопровождении двух ополченцев. Маленькая, босая, она
сначала показалась Бесстужеву совсем молодой. Она поеживалась от холода.
Сквозь мокрое, прилипшее к телу платье просвечивал белый бюстгальтер.
— Черновод, принесите сухую одежду. Да побыстрей, — распорядился Бесстужев.
Протянул женщине флягу с водкой. Она оттолкнула его руку и спросила
вздрагивающим голосом:
— Товарищ командир, вы тут самый главный?
— Вроде бы я, — ответил Бесстужев. — Выпейте глоток. Согреетесь.
— Нет-нет! Дайте я расскажу. Надо скорей идти к детям. Им там есть нечего,
немцы все взяли себе. Но дело совсем не в этом. Нас прогнали в подвал, и
никому не разрешают выходить оттуда. — Женщина говорила очень быстро и
сумбурно, перескакивая с одного на другое. Бесстужев не перебивал ее, давая
возможность успокоиться. Теперь он лучше разглядел ее. Ей было уже за
тридцать. Лицо круглое, почти лишенное подбородка. Слишком большой рот и
редкие зубы делали ее некрасивой.
Из слов женщины постепенно выяснилось, что зовут ее Варей и что она —
воспитательница из детского дома. Когда приблизился фронт, для эвакуации
детей обещали прислать грузовики. Но грузовиков долго не было. Тогда
директор увел старших ребят на станцию пешком («Тридцать километров, вы
представляете?!»). Он увел детей вечером, а наутро приехали немцы. Теперь
все оставшиеся воспитанники сидят в подвале. Фашисты ходят по дворам и
стреляют: охотятся за курами и за кроликами. Кроликов много было в детском
доме, а теперь они разбежались по всей территории.
И еще Варя сказала, что в подвале холодно, сыро, а среди детей есть больные.
И что вообще нельзя оставлять детей там, где фашисты.
— Нельзя, — хмуро согласился Бесстужев. — Сколько там немцев?
— Немного, немного, — поспешно ответила она. — Тридцать или сорок. На двух
машинах они.
Ведь наш дом на отлете стоит, в стороне от шоссе. Бывшее дворянское имение.
И парк, и пруд...
— Расстояние?
— Если по дороге, то километров пятнадцать. Но я напрямик, по тропинке...
— Сколько детей?
— Сорок восемь.
— Возраст?
— Всякие они. И четырех лет есть, и семи.
— Идите в шалаш, переодевайтесь, — кивком головы показал Бесстужев.
Виктор, разложив на земле карту, водил по ней пальцем, светя себе трофейной
зажигалкой.
— Нашел? — Бесстужев сел рядом с ним.
— Вот тут. По прямой, действительно, километров десять... Сейчас полночь, а
светать начнет в шесть. Можно успеть, а?
— Трудно, Витя. Судя по словам женщины, там взвод стоит. А то и больше.
— Возьму с собой человек сто, — уверенно, как о деле уже решенном, сказал
Дьяконский.
— Сам поведешь?
— А кому же еще? Тебе нельзя. А мне не в первый раз по немецким тылам
путешествовать. Ну, я людей подниму. — Виктор взял автомат.
— Переправляйся через брод против просеки. В лесу немцев нет, — напутствовал
Бесстужев. — А женщину на лошадь посади. Пешком она не угонится...
Через полчаса отряд Виктора сосредоточился на западном берегу. Реку
переходили по пояс в холодной воде. Это вынужденное купание взбодрило не
успевших выспаться красноармейцев. Километра два пробежали бегом. Дьяконский
был впереди. Растянувшуюся по просеке цепочку замыкал худой и длинноногий
старший сержант Носов, считавшийся неутомимым ходоком.
Женщина, не проехав и половины пути, попросила помочь ей слезть с лошади.
— Не умею, — сказала она, будто прося извинения. — Больно мне, лучше пешком
пойду.
Лес кончился. Тропинка пересекла широкое ровное поле, а потом раздвоилась.
Женщина повернула вправо и первой спустилась в заросший кустами овраг.
— Теперь скоро, — предупредила она.
На окраине парка, окружавшего детский дом, Виктор остановился, подождал,
пока подтянутся все красноармейцы. Тут отряд разбился на две части. Старший
сержант Носов должен был со своей группой подобраться к главному входу,
который охранялся часовыми, и, затаившись, ждать. В случае, если немцы
поднимут тревогу, Носов должен был или уничтожить их, или заблокировать в
доме.
— Только, пожалуйста, стреляйте поменьше, — попросила женщина. — Детей не
пугайте.
— За это не ручаюсь, гражданочка, — ответил Носов. — Это уж как получится.
Виктор повел своих людей к задней стене дома, куда выходила дверь из
подвала. С этой стороны деревья подступали к двухэтажному кирпичному зданию
почти вплотную. Только неширокая аллея отделяла парк от стены. Под деревьями
гуще была темнота. Ветер шелестел листвой, заглушая звук шагов.
Дьяконский вслед за женщиной пересек аллею, спустился по каменным ступеням
подвала. Стараясь, чтобы не скрипнула, открыл тяжелую, окованную железом
дверь. В лицо пахнуло сыростью, потянуло гнилью. Виктор зябко пошевелил
плечами.
— Нагнитесь, — зашептала женщина. — Тут арка...
Держитесь за мою руку, здесь еще три ступеньки.
В дальнем конце подвала тускло горела лампа с закопченным, наполовину
отбитым стеклом. Возле нее сидела на ящике старушка в очках с жидкими
растрепанными волосами. Она дремала, прислонившись спиной к столбу. А вокруг
нее, на тюфяках, на соломе и просто на голых досках спали дети. Бормотали во
сне, чмокали губами. Им было холодно, они сбились так тесно, что нельзя было
разобрать, где чья рука или нога. Некоторые прикрыты сверху какими-то
тряпками.
Старушка вздрогнула и, уставившись в темноту, спросила тревожно:
— Кто здесь?
— Тише, я пришла, — ответила женщина.
— Варенька, милая! Ты вернулась? Одна?
Их голоса разбудили детей. Поднял голову один, другой, потом зашевелились,
задвигались все. Виктор видел заспанные грязные лица, посиневшие от холода.
Дети не плакали, не переговаривались между собой, они только вертели
головами, с испугом глядя вокруг, будто высматривали, откуда грозит
опасность.
Виктор поймал на себе взгляд расширенных удивленных глаз. Он шагнул ближе.
Девочка лет семи, лежащая на досках с самого края, вскочила вдруг на ноги,
кинулась с криком к нему, прижалась к ноге, вцепившись в подол гимнастерки.
— Дядя, уведи меня!
И сразу же бросились к нему все остальные, окружили его, теребили, плакали,
протягивали руки.
— Меня возьми!
— Дяденька, и меня тоже!
Виктор поднимал их, выбирая, которые поменьше, передавал стоявшим сзади
бойцам. А те, по цепочке — дальше.
— Тише, ребята, тише! — успокаивали детей старушка и Варя. — Красноармейцы
возьмут всех, никого не оставят. Вы только не кричите, а то фашисты услышат.
Испуганные, дрожащие ребятишки, очутившись на руках Виктора, прижимались к
нему, холодными ручонками охватывали его шею. Подавляя жалость, он с силой
отрывал их от себя.
Наверху глухо, едва слышно, протарахтела автоматная очередь. Потом тишина.
Виктор подумал с надеждой, что это, может быть, часовой выстрелил просто
так, для острастки. Но не прошло и минуты, как наверху раздался частый
треск, ухнули разрывы гранат.
— Спокойно, — громко скомандовал Виктор. — Все остаются на местах!
Продолжать работу!
Он верил Носову. Парень надежный: ляжет сам, а немцев из дома не выпустит.
Лишь бы только не подоспело к фашистам подкрепление... Стрельба усилилась,
гранаты рвались почти непрерывно.
— Товарищи! Берите оставшихся! Кто сколько может! — крикнул Дьяконский. —
Женщины, светите!
Сам схватил троих, сгреб в охапку, пошел к двери, сгибаясь под тяжестью. Уже
возле самого выхода кто-то налетел на него в темноте, едва не сбил с ног,
поторопил:
— Скорей шевелись! Это ты, командир? Давай пацанов!
После подвала на улице казалось гораздо светлее. Выстрелы звучали громко. С
противоположной стороны дома из окон над парадным входом били немецкие
автоматы и станковый пулемет. Наши пулеметчики отвечали им короткими
очередями.
Виктор — бегом в парк. Дети стояли в гуще деревьев. Вокруг них —
красноармейцы с оружием наготове.
— Все тут? — спросил Дьяконский.
— Все, все! — поспешно ответила ему Варя.
— Берите ребят на руки, — приказал Виктор бойцам. — Женщины идут впереди.
Трое автоматчиков в авангард. Двое сзади. Взводный, командуй!
Красноармейцы, разобрав детей, скорым шагом пошли по тропинке. Проводив их,
Виктор возвратился к усадьбе.
Дом горел изнутри. Из окон первого этажа выбрасывались острые язычки
пламени, лизали белые стены. Со звоном лопались стекла.
Перебегая от дерева к дереву, Виктор добрался до цепи, залегшей метрах в ста
пятидесяти от здания. Разыскал Носова. Старший сержант сидел на корточках
возле кирпичного фундамента ограды, стрелял из ручного пулемета, просунув
ствол между чугунными прутьями решетки.
— Ну, как у тебя? — толкнул его в бок Дьяконский.
Носов повернул мокрое от пота лицо, багровое в свете пожара. По чугунной
решетке над головой дробно забарабанили пули.
— А, черт! — выругался Виктор. — Из автомата лупит... Кончай представление,
Носов. Немцы помощь подтянут, ударят с тыла, тогда не выскочим отсюда.
— Я людей снимаю. Ты дай еще десяток очередей и догоняй нас.
Продолжение следует.
"Роман-газета"
№ 8. 2006 г.
Здесь читайте:
Успенский Владимир Дмитриевич
(1927-2000). Прозаик
|
