|
ДРУГИЕ ПРОЕКТЫ:
|
Марта Фомина. Сталин. Молодые годы
Сталин. Молодые годы
(фрагменты)
+ + +
Перед зеркальцем и двумя подставками для свечей, что висят над буфетом
рядом с самоваром, стоит незнакомая женщина в красивом голубом платье.
Такого платья никогда не было у мамы. Юбка из тяжелой блестящей материи
собрана сзади на талии и перехвачена тонким пояском, подол украшает темная
бархатная тесьма в тон платья. Незнакомая тетя с маминым голосом, подняв
руки, заплетает косы, и в разрезах рукавов, у запястья перехваченных
обшлагами, виден другой, вставной рукав из тонкого расшитого узорами шелка.
Такую нарядную одежду Coco видел только у хозяек богатых домов, в которые
мать иногда приводила сына. Косички огненно-рыжими струйками стекают по
спине ниже пояса.
— Ты мама или не мама? — спрашивает Coco охрипшим от волнения голосом.
Стоя босиком на голом полу, он озяб. И он побаивался незнакомой красивой
спины. Но вот женщина обернулась, Coco увидел мамино лицо и обрадовался:
— Мама, это ты?
— Я, сынок, ты что, не узнал меня? Ой, да ты сов
сем заледенел!
Мать схватила Coco на руки, натянула на него теплый свитерок, шаровары,
сапожки, усадила на тахту, сунула в руку кусок пирога.
— Ешь и сиди тихо, пока я не закончу свой праздничный наряд: выходит замуж
моя закадычная подруга из родного села Гамбареули, и меня пригласили на
венчание в церковь. Это большая честь, и я должна выглядеть не хуже других.
Coco, угревшись, за обе щеки уплетал пирог и любовался матерью. В широком
вырезе платья виднелась расшитая шелком вставка. На бархатном головном
ободке с сияющей надо лбом круглой заколкой, украшенной мишурой и блестками,
закреплялись у висков косички и белоснежное покрывало лечаки, спадающее по
плечам и спине.
— Теперь только вот разрисую лечаки — и дело с концом, голова с венцом! —
припевая, сказала мама и попросила: — Но ты, пожалуйста, не мешай мне.
Coco знал уже, что разрисовать головное покрывало дело тонкое, а мама —
непревзойденная в этом мастерица. Не раз в их дом приходили соседки, и мама
никому не отказывала, а деньги брала только у богатых. Она натягивала
материю на деревянную треугольную раму, замешивала крахмал с клеем —
получалась вязкая белая кашица. Головкой булавки, смазанной этой кашицей,
мама наносила на лечаки крохотные точечки, выводя разные узоры — ромбики,
цветы, бабочек, гусениц и другие рисунки по заказу.
— Что будем рисовать? — спросила мама, будто разукрашивала лечаки не себе, а
сыну.
— Коней, — попросил Coco и добавил: — И еще всадников со стрелами!
— Трудный заказ, — вздохнула мама. — Но я попробую.
Получилось очень здорово: всадники скакали по материи во всех направлениях,
и стрелы летели в невидимых врагов.
Мама закрепила лечаки на голове — смотреть любо-дорого!
— Ой, мама, ты как царевна Анана! — в восхищении воскликнул Coco и, подражая
матери, которая часто рассказывала полюбившуюся сказку, пропел: — «Имя у
меня репейное, пояс укропный, простая я девушка!»
— Ах ты, мой умник! — Мама подхватила сына на руки и закружила по комнате, а
он засмеялся от восторга.
+ + +
В самый разгар веселья дверь, жалобно скрипнув, широко распахнулась под
ударом ноги, и в проеме выросла фигура отца. Кепка грязно-серого цвета низко
надвинута на лоб. Из-под нее, прячась в зарослях лохматых бровей, колюче
смотрят сощуренные глаза; щеки и подбородок черны от щетины, в недоброй
улыбке щерится щербатый рот.
Отец стащил с плеча тощую суму и, покачнувшись, ухватился за косяк двери.
Видно было, что он сильно пьян.
— Что тут у вас за праздник? — заплетающимся языком спросил он, сверля жену
и сына глазами-буравчиками.
Coco зарылся головой в юбку матери; сердце билось в груди, как испуганная
птичка в клетке, в голове стучало: «Сейчас начнет бить!»
— Беги! — шепнула мать, а отцу сказала спокойно, только дрожащий голос
выдавал ее страх: — Ты что это, опоздал на тифлисский поезд? Или билета не
досталось? Вроде день сегодня будний...
Coco глянул на дверь: отец качнулся в сторону, и можно было проскользнуть на
улицу, но как оставить маму одну?
— А ты, выходит, обрадовалась моему отъезду и собралась к новому любовнику?
Или к первому, от которого принесла мне этого ублюдка?
Coco не сразу почувствовал боль — отец ударом сапога отшвырнул его под стол,
а сам набросился на мать. Опрокинув на тахту, он дубасил ее кулаками, вместе
с волосами рвал лечаки и красивую вышивку на груди. Трещала тонкая материя,
стонала Кеке, и Coco, презрев боль в локте, бросился матери на помощь. Но
отец, как щенка, выбросил его за дверь на улицу. Стукнувшись головой о край
летней печки, Coco уткнулся носом в щебенку и бессильно заплакал.
— Ты дэв, злее самого злого! — шептал он, сжимая
кулаки. — Вот я вырасту — тогда побью тебя!
Соседки, разжигавшие печку щепками, подняли мальчика, привязали к разбитому
локтю листок какого-то целебного растения.
— Какой же зверь этот Виссарион! Собака беше
ная! Вовсе от вина осатанел! — на все лады честили
они отца, а мать жалели: — Бедняжка эта Кеке. Краса
вица из красавиц, а такому выродку досталась!
И тут Coco увидел мать: ее косы расплелись и спутанными прядями рассыпались,
прикрывая разорванное платье, а прекрасное лечаки со скачущими конями
превратилось в жалкую тряпку. Кеке схватила сына за руку и, видимо, стыдясь
соседей — каково-то замужней грузинке простоволосой, без головного убора,
показаться на улице! — устремилась по узкой тропке, петляющей меж камней на
холм.
Женщины с состраданием провожали ее глазами, а одна, самая сердобольная,
догнала бедняжку и набросила ей на голову свой платок.
Coco семенил рядом с матерью, пытаясь шагать с ней в ногу. Но подниматься по
крутой тропинке было трудно, и он очень устал. Потревоженные ногами острые
камешки больно ударяли по пальцам. Coco совсем выбился из сил, но тут мать
сказала:
— Давай посидим, здесь никого нет.
Они устроились между двух диких груш, на голом корневище, с которого талые
воды смыли землю. Рядом бил крохотный родничок. Оба умылись, и Кеке стала
собирать какие-то листочки. Ими она залепила ссадины сына и свои. Кожа
перестала саднить, и Coco огляделся.
Внизу, прилепившись друг к другу, как ласточкины гнезда на скалах, теснились
домики бедняцкой окраины. Чудилось — протяни руку, и каждый уместится на
ладони или в кармане. А самый маленький домик — их мазанка, у которой не
было даже порога: выложенный булыжником двор переходил в кирпичный пол
комнаты. Но Coco любил свой дом. Его плоскую, протекавшую во время дождей
кровлю, по углам которой каким-то чудом вырастала трава. Любил дверь,
которая распахивалась от малейшего толчка, а это очень удобно, когда
приходится убегать от отца. Любил общую печку, на которой готовили
вкуснейшие блюда, к сожалению, для других. Но порой и ему перепадал лакомый
кусочек от сердобольных хозяек.
А еще дальше улицы и дороги тонули в садах, окружавших особняки богатых
людей.
За спиной Coco высились зубчатые стены крепости, врагами и временем
превращенные в руины. Стены уступами поднимались вверх, чернея проломами.
Охраняя древнюю твердыню, башни-великаны устрашающе смотрели на мир пустыми
глазницами окон.
За крепостью — горы, а в них на равных расстояниях друг от друга будто кто
дырки просверлил. Это пещерный город, по преданию, выстроенный когда-то
царицей Тамар и ставший ее последней печальной обителью.
А над всем этим каменным царством в бесконечную даль уходило другое, сияющее
белизной, и чтобы увидеть его вершины, Coco приходилось запрокидывать
голову.
— Мама, что это?
— Это горный хребет, а выше — Казбек. Видишь его снежную, будто засахаренную
вершину? Казбек — самая высокая гора не только в нашей Грузии и на Кавказе,
но, может, и во всем мире.
— Самая-самая? — переспросил Coco. — И выше ее уже ничего нет?
— Выше — царство Божие, а Казбек — престол Бога, вот почему так сияет. А
выше, чище и лучше Бога ничего нет, потому что он создал все сущее и людей
по своему образу и подобию.
— И папу тоже? — недоверчиво протянул Coco.
— И папу, — твердо ответила мать и перекрестилась, глядя на вершину Казбека.
— Только многие не понимают этого, и таких ждет наказание. Но те, кто
понимают и молятся Боженьке, просят у него прощения за свои грехи, а лучшие
даже принимают церковный сан и служат Богу всю жизнь. Я мечтаю, чтобы ты
стал таким.
— Каким?
— А вот пойдем сегодня в церковь, сам увидишь.
Наставляя сына, Кеке уже работала иголкой с
ниткой, которую всегда носила при себе, втыкая в потайные места за воротом
или обшлагом рукава. Скоро разорванное платье в проворных пальцах матери
приняло почти прежний вид. И рукава, и вышитая вставочка на груди заняли
свои места, и когда она снова надела платье, Coco удивленно воскликнул:
— Мама, да оно совсем как новое, и ты опять царевна!
— Спасибо, сынок, твои слова для меня высшая
похвала, — поблагодарила растроганная Кеке.
Не хватало только лечаки, но мать заново расчесала и заплела в косы свои
густые рыжие волосы, и они так засверкали в солнечных лучах, будто невидимый
волшебник бросил в них горсть золотого песка.
Домой спустились по той же тропке. Мать низко поклонилась соседке, возвращая
платок, и царственно поплыла к дому. «Наверно, — подумал Coco, — так
дивились люди на сказочную царицу Феникс, когда та снова рождалась из
пепла!»
Они вступили в свое жилье, и мамино лицо сразу постарело и осунулось: пол
был усеян мелкими осколками. Все, что можно было разбить и искорежить, было
испорчено. Особенно жалела мать изящный изумрудно-серый глиняный чайный
сервиз для гостей, на который долго копила деньги. Пришлось его выбросить
вместе с осколками стеклянных стаканов. Пол подмели, стол накрыли клеенкой.
Отец лежал на тахте, уткнувшись лицом в одну из вышитых подушек. Комната
была наполнена густым храпом. Мать потихоньку стащила с Виссариона сапоги,
накрыла его сползшим с тахты паласом и, приложив палец к губам, указала сыну
на лестницу в подвал. Оба на цыпочках прошли мимо отца, спустились вниз и
облегченно вздохнули: они снова были одни, отец проспит теперь до позднего
вечера. Из хозяйственной ниши мать достала кусок материала — белого, как
прежнее лечаки, — натянула его на треугольник и, глянув на сына, спросила:
— Опять всадников со стрелами?
— И еще Казбек с Божьим престолом. Можно?
— Можно, — кивнула мама и углубилась в работу.
+ + +
С помощью Ладо Coco скоро научился читать. Кеке прямо-таки благоговела перед
гостем-подростком, просила отдавать ей в стирку и починку свою одежду, но
Ладо наотрез отказался, и она старалась к его приходу приготовить что-нибудь
вкусное.
В «Деда-эна» было много интересных сказок, историй, преданий. Из-за
вырванных страниц не всё удавалось понять, но Coco дополнял недостающее
воображением.
Однажды, сидя за учебником, Coco услышал конский топот и выглянул в окно. Во
двор прискакал красивый серый жеребец в яблоках. Грузный господин в дорогой
чохе, широкие плечи которой не могли скрыть его полноты, тяжело спрыгнул на
землю. Coco вышел за дверь, чтобы полюбоваться конем.
— Это квартира Виссариона Джугашвили?
— Да, только он в Тифлисе.
— Что же мы стоим на пороге? — засмеялся незнакомец, привязывая коня к
изгороди. — Гостя полагается приглашать в дом.
Coco в растерянности спиной открыл дверь, и незваный гость прошел в комнату.
— Тебя как зовут?
— Coco.
— Иосиф, значит. Хорошее имя. — Заметив учебник на столе, спросил: — Что же
ты его так обтрепал?
— Это не я. Он такой уже был, когда мама его принесла.
— Плохо дело. Да тут и страницы вырваны. Надо бы новый купить.
Coco промолчал: не объяснять же, что на новый денег нет.
— А ты уже умеешь читать? — Гость сделал большие глаза. — Такой маленький?
— Я не маленький, мне уже восемь, — приврал Coco и покраснел: он не любил,
когда замечали его маленький рост.
— А ну, почитай! Садись за стол, а я на тахте устроюсь.
«И чего он ко мне пристал?» — подумал Coco, но просьбу выполнил: в
грузинском доме желание гостя — закон.
— Молодец, бегло читаешь. Надо тебе новый учебник купить. Ведь уже скоро
поступать в школу. А другие учебники есть? К примеру, учебник русского
языка?
— Нет. А зачем он мне? — осмелел Coco.
— Как зачем? В школах русский язык тоже учат. Грузия же — часть России. И
религия у нас общая, православная. А потом, русские — добрые и храбрые люди.
Знаешь, у меня друг есть. Замечательный путешественник
Николай Михайлович Пржевальский.
Сколько новых земель открыл, никому не известных животных!
Ты лошадей любишь? Так вот, в пустынях и горах Тибета он впервые увидел
дикую лошадь и рассказал о ней... И знаешь, ты на него очень похож. Можешь
гордиться.
Н.М.Пржевальский
Coco не знал, что и подумать: почему он, Джугашвили, должен гордиться тем,
что похож на какого-то русского, пусть и знаменитого?
Разговор как-то сам собою иссяк, и гость стал прощаться.
— Скажи матери, что я хотел починить сапог: подошва оторвалась.
Coco наметанным глазом — все же сын сапожника! — оглядел сапоги гостя. Они
были совсем новенькие, с блестящими застежками на голенищах, и начищены так,
что в них отражалось солнце. Подошвы были как влитые — ножом не отдерешь.
Чего тут чинить?
Гость ушел, так и не назвав своего имени.
Но еще более странно повела себя мать, когда вернулась с работы и узнала о
посетителе.
— Ну и что здесь особенного? — бросила она равнодушно. — Богатый человек,
делать ему нечего, вот и точит лясы.
Она не удивилась и тогда, когда через несколько дней к ним в дом принесли
роскошную посылку: учебники «Деда-эна», «Русский язык» и еще несколько,
совсем незнакомых Coco, а также тетради и цветные карандаши. И все
новенькое, блестящее и приятно пахнущее красками. Сколько раз Coco
разглядывал эти недоступные ему сокровища в витрине книжного магазина! И вот
их принесли домой. Ну не чудо ли?! Он думал, что мать будет в восторге: ведь
так радовалась даже растрепанному учебнику родного языка — началу домашней
библиотеки сына!
Но Кеке молчала, будто ничего не произошло.
+ + +
Виссарион, или Бесо, как звали его на фабрике, так запряг сына в работу, что
тот и головы не мог поднять. Перекладывая задания мастера на Coco, отец все
чаще пил, и тому приходилось разыскивать его по кабакам и лавкам, где тот
глушил самое дешевое, перебродившее вино и спал где-нибудь в углу или на
улице.
Приближалась зима. Теперь в своей легкой одежонке Виссарион во всякий вечер
мог замерзнуть, и Coco, усталый донельзя, искал отца в дешевых забегаловках
и тащил на себе до ночлежки.
Осенью Адельханов вдруг объявил о временном сокращении штатов —
соперник-кожевенник сумел перехватить у него крупный правительственный
заказ, — и Виссарион отправился на прием к счастливому конкуренту
Адельханова. Там уже стояла очередь, и Джугашвили надеялся на удачу: он был
хорошим сапожником, а о пьянстве его не знали.
Волею случая Coco и Арсен оказались не у дел и решили прогуляться по городу.
Арсена задевало, что мальчишка младше его по возрасту читает стихи наизусть,
и старался продемонстрировать перед ним свои способности гида. Целый день
друзья бродили по Тифлису. Город разросся, и его улицы — прямые и широкие
проспекты внизу, — взбираясь на склоны гор, как змеи, причудливо оплетали
дома со свесившимися над мостовыми верандами и резными балкончиками, а
некоторые превратились в лестницы, выдолбленные в камне.
К полудню Арсен привел друга на центральную улицу, застроенную
правительственными учреждениями, где находилась и семинария, в которой через
четыре года он мог бы учиться, если бы не Виссарион. Coco увидел
величественные дворцы и церкви, о которых особенно много рассказывал Арсен.
— А сам-то ты бывал в этих дворцах? — спросил Coco.
— Не пришлось, — вздохнул Арсен. — Зато я много прочел о них в Публичной
библиотеке.
Ребята обошли кругом и здание библиотеки, но внутрь их не пустили, и они
присели отдохнуть у тумбы с наклеенными на ней объявлениями и газетами.
— Смотри! — вдруг закричал Арсен, указывая на старый, наполовину заклеенный
газетный лист. — Читай, беда-то какая: «От тифа скончался великий русский
путешественник Николай Михайлович Пржевальский». Я ведь о нем знал. Думал
даже в его экспедицию рабочим наняться, да не довелось с ним встретиться, а
ведь он часто приезжал в Тифлис!
Coco вгляделся в поясной портрет умершего, прочитал некролог. Тут Арсен
пристально посмотрел на Coco, потом снова перевел взгляд на портрет.
— Слушай, а ты здорово на него похож. Знаешь, я бы гордился, будь я похож на
такого человека!
Если бы не эти последние слова, Coco, возможно, и промолчал бы. Но тут его
словно прорвало: он рассказал о побоях отца, о странном визите в Гори
незнакомого князя и его подарке, о сходстве с Пржевальским, о котором ему
уже говорили, и даже о грязной выходке Прыща. Арсен слушал молча, не
прерывая ни единым словом, а когда Coco смолк, сказал:
— А я-то удивлялся, чего это твой отец обращается с тобой хуже, чем отчим со
мной. Теперь ясно. Да ты не переживай! Я бы на твоем месте гордился — такой
человек! Я бы на этих шавок, что лают на тебя из подворотни, ноль внимания,
фунт презрения! Они лают из зависти!
— Мне мать жалко, — пробормотал Coco.
— Так ты ей и вида не подавай, что догадался! Ты, может, тоже
путешественником станешь или еще каким великим человеком. Ведь ты его сын.
Вон ты уже и русский знаешь, и память у тебя как у него: я читал, что он
сразу с лёту все запоминал, даже карты, а ты — стихотворения...
— Я тебе одному сказал, больше никому...
— Могила! Давай поклянемся. На крови, как побратимы.
Обмыв ножик в Куре, они сделали на коже тонкие надрезы и смазали их кровью
друг друга. Coco впервые ощутил облегчение. Недаром гласит пословица:
«Разделенное с другом горе легче вдвойне».
+ + +
Незаметно, то и дело отступая, как голодный пес к запретному куску, к осени
подкрадывалась зима. Однажды поздним вечером, держа за пояс качающегося
Виссариона, мальчик вернулся в знакомую ночлежку и уже издалека приметил
сидящую на его топчане старушку в очках. В этом помещении спали только
мужчины, и Coco подивился храбрости пожилой крестьянки: видимо, только
крайняя нужда заставила ее приткнуться среди мужского лежбища.
«Придется все-таки ее согнать, куда же я этого пьяницу дену!» — подумал Coco,
недоумевая, как это привратник пустил женщину. Однако, подойдя совсем
близко, он с ужасом признал в ней свою мать. Опухшие глаза матери тонули в
сети паучьих морщинок, углы губ были скорбно опущены.
— Ты ли это, мама? — прошептал Coco.
— Сосело, да ты ли это, моя кровиночка?! — Кеке ужаснулась худобе сына.
— Мама, не плачь, я здоров! — бормотал Coco, пытаясь ее утешить. — Ты-то
как? Почему в очках?
— Много шила, сынок! Ты же знаешь, в подвале темно, работала при керосиновой
лампе, а какой отнее свет? — Мать виновато оправдывалась. — Зато кое-что
скопила тебе на ученье. Да и не спалось ночью, а за работой мысли меньше
одолевают. Может,
еще и поправится зрение!
— Зачем же ты гробила здоровье? Чтобы выучиться на сапожника, денег не надо,
ты же знаешь об этом!
— Ты будешь учиться не на сапожника, а на священника. — Голос матери
отвердел. — Завтра же едем домой!
Во время этого разговора Виссарион сидел на полу и бессмысленно моргал. Мать
и сын подложили ему под голову хурджин, а сами валетом легли на топчан. И
тут же заснули.
А утром между родителями разгорелся настоящий бой. Протрезвев и узнав, зачем
явилась Кеке, Бесо ястребом наскочил на нее, и, если бы не Coco, быть бы ей
избитой. Впервые Виссарион испытал тяжесть его кулаков и в бессилии
закричал:
— Дождалась, сучка, защиты от своего выродка? Ну да ничего, я найду на вас
управу! И твой ученый любовник теперь уже не поможет: в ящик сыграл, о том
уже и в газетах писали!
Из-за спины загородившего ее Coco Кеке бесстрашно отвечала на его бешеные
наскоки:
— Нигде не найдешь ты управы: управа одна — деньги! А ты беднее армейской
вши. Я же ночами на шитье заработала достаточно. А нынешний твой хозяин, да
и прежний, Адельханов, выгонит взашей такого беспробудного пьяницу, как ты,
если Coco перестанет на тебя гнуть спину. Хватит, долго я молчала, но
терпению пришел конец, теперь ты будешь один. А в Гори мы тебя и на порог не
пустим, заруби это себе на носу!
Никогда еще Coco не видел мать такой. Кроткая и молчаливая, опускающая перед
мужем глаза долу, она вдруг превратилась в львицу, защищающую свое детище, и
голос ее отдавался рокотом под каменными сводами ночлежки.
Толпа оборванных зевак с интересом встретила редкое зрелище, и многие встали
на ее сторону.
— Давай, баба, громи его, забулдыгу! Ишь, приладился пить за счет мальца!
И Виссарион сник, даже как-то уменьшился ростом. Он проводил жену на вокзал
и, усаживая в вагон, униженно попросил денег. Мать беспомощно сморщилась и
сунула ему в руку несколько рублей. Сгорбившись, Виссарион вышел, но в
дверях последний раз глянул на обоих глазами побитой собаки.
Поезд двинулся, медленно набирая ход. Coco еще долго различал через открытое
окно одинокий согбенный силуэт на перроне, и сердце мальчика, несмотря на
все пережитое, глухо заныло. Жалел он и о том, что не сумел проститься с
побратимом: тот уже несколько дней болел и не приходил на фабрику.
Всю дорогу Coco проспал на плече у матери, и только на подходе к Гори она
разбудила его.
Шли молча, и лишь у ворот родного двора Кеке молвила:
— Давай, сын, оставим поклажу да сходим в церковь, сейчас как раз начинается
служба. Помолимся за хорошего, доброго человека — Николая Михайловича
Пржевальского. Он много сделал для людей, для нас с тобой тоже...
В соборе мать поставила свечку перед ликом Богородицы с Сыном и молилась,
стоя на коленях. Лицо ее было залито слезами. Молился и Coco, думая о
том, что Арсену теперь уже так и не удастся устроиться подсобным рабочим в
экспедицию Пржевальского.
Домой вернулись молча и в тишине легли спать.
Больше о нем мать не упоминала никогда.
Иосиф Джугашвили в 1902 году
Здесь читайте:
Фомина
Марта Петровна, прозаик.
Сталин Иосиф
Виссарионович (Джугашвили) 1879-1953 - СССР
Джугашвили
Виссарион (Бесо) Иванович (ок. 1850-1890) - отец
Сталина.
Пржевальский Николай
Михайлович (1839-1888) путешественник.
|
