Семен ГЕЙЧЕНКО

ЖИВОТВОРЯЩАЯ СВЯТЫНЯ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Мне, одному из хранителей и пропагандистов наследия великого стихотворца, конечно, совсем небезынтересно, как воспринимают люди реально существующий в Пушкиногорье мир поэта. В чем сказывается его влияние на человека, к чему его подталкивает, от чего удерживает, как выверяет его жизненный путь в царство добра и света.

Вещественный мир Пушкина в подлинном виде мало сохранился, но он успешно восстанавливается вот уже много-много лет. Сам поэт ничего для себя не строил, во дворцах и торжественных хоромах, во все времена строившихся навечно, не жил и даже об этом не мечтал и жил проще простого… Однако пушкинские памятники — это не только личное жилье поэта и предметы, в нем содержащиеся, но это дома и усадьбы, сады, парки, рощи, хозяйственные сооружения, «овины дымные и мельницы крылаты» его друзей, с которыми он сроднился, у которых он, как говорится, «дневал и ночевал». Но и это еще не все. Среди памятников, связанных с жизнью Пушкина, есть просто лужайки, дорожки, ручьи, камни, деревья, кусты, цветы, травы и прочее и прочее. После смерти поэта многое бесследно кануло в Лету или переменилось до неузнаваемости. От этого восстановителю еще труднее решать задачу возрождения памятника. Временами, приступая к реставрации, восстановитель как бы начинает ткать большое полотно былой жизни из тонкой паутины стежек…

Восстановитель мемориального дома — это прежде всего музейный хранитель. Весь процесс восстановления он должен видеть с первого такта. Он не строитель, не архитектор, но, однако, он должен хорошо чувствовать расстановку стен восстанавливаемого дома, разделение пространства, устройство комнат, уголков и закоулков в доме. И дело это прежде всего его, а не архитектора.

Хранитель должен знать то, чего никто на свете не знает, он близкий друг «хозяев дома», он лекарь дома. Ведь дом всегда как нечто живое. Не успеешь воздвигнуть, как начинается его старение и разрушение.

Все в нем трескается, расщепляется, лупится, вспучивается, начинает ржаветь, сыреть, ползти, тускнеть, плесневеть, рассыхаться, расшатываться, оседать, коробиться, прогибаться, сохнуть, терять цельность, лоск, живость, и самое любопытное заключается в том, что все это надо позволить. Потому что когда время прикладывает руку к вашему новому, красивому, чистенькому зданию, оно снимает с него все, принесенное вашей наукой, и появляется то, что называется патиной.

Временами, в отдельных случаях, я усиливаю даже эту патину. Когда я восстановил, помню, дом в Тригорском — он такой новенький получился, что просто оторопь брала. Поэтому я кое-где посадил пятна, кое-где осаживал немножко здание, кое-где дырявил крышу, кое-где сажал кусты так, чтобы они лезли в окошко. Это делало заповедное место более доходчивым для паломников. Они перестали замечать, что все это восстановлено.

У хранителя должна быть страсть хозяина-собственника. Он «скупой рыцарь» места, он «домовой» и «колдун» дома. Иной раз мне думается, что нельзя любить старое место, его издавна обжитые камни и землю и не верить в «приметы», о которых так много говорил Пушкин. Но, веря в приметы, нельзя не верить и снам, которым верил Пушкин и о которых писал. Бывает, иное, долго искомое восстановительное решение хранитель находит не наяву, а во сне…

Так, чтение старых писем бывает более реально, чем точные расчеты и объяснительные записки инженера-строителя. Каждая комната, ее уголок имеют свои приметы и заклинания и свое «эхо». Уберите их из восстановленных в 1962 году горниц Тригорского или ранее восстановленной светлицы няни, и в этих местах все потускнеет, погаснет.

Если у восстановленного дома Пушкина нет власти над людьми, если паломник, приехавший в Михайловское, не увидит в нем постоянно мерцающую «ненаглядную звезду», слетевшую всем нам «на диво», — все нами сделанное здесь никчемно, все напрасно!

У нас из года в год растет посещаемость. Сейчас она уже подходит к миллиону в год. Однако проблема затаптывания, засматривания, проблема снятия этакого лирического каше — проблема серьезная. Как ее избегнуть? Охранная зона у нас уже давно. И я считаю, что заповедную территорию нужно делать как можно шире. Все места, где жили друзья поэта, родственники, знакомые, надо постепенно превращать в заповедные, чтобы одни шли в Петровское, другие в Тригорское, третьи в Савкино, иные в Воскресенское, в Михайловское. Тогда мы избежим этого вытаптывания.

Самое страшное не количество людей, а чтобы одновременно не шли. Надо дать ей подняться, травке-то.

У нас есть одно великое благо. Наши экскурсанты приезжают на автотранспорте. Железная дорога не восстанавливается. И я всей душой за то, чтобы она не восстанавливалась. Что это дает? А то, что до девяти часов утра здесь никого нет. Летом с четырех часов до приезда первых экскурсантов природа делает свое таинственное дело. Она гнездуется, она выращивает свое поколение, она поет, она славит все сущее на земле. В пять часов экскурсанты должны покинуть нас, чтобы успеть переправиться к поездам, автобусам, самолетам. До десяти вечера у нас еще пять часов. И природа берет реванш. Вот где секрет, что в заповеднике нет пустынности, безъязычия, а все наполнено птичьим пением и какими-то таинственными следами зверей — одним словом, всем тем, чем отличается хороший парк от дурного парка культуры и отдыха.

И горше всего слышать порой снобистские слова некоторых наших гостей, что, мол, как много народа, за людьми леса не увидишь. Но это значит позволить видеть себе и запретить другим. А Пушкин принадлежит не только каждому, но и всем вместе.

Когда мы возрождаем памятные пушкинские места, комнаты, парковые уголки, мы, хотим того или не хотим, всегда делаем их лучше, чем они были когда-то. Ведь все, что мы сейчас в заповеднике делаем, исходит от нашей любви к Пушкину. И мы приносим его светлой тени лучшие цветы и венки… Спасая памятное место от гибели, возрождая его, мы по-пушкински «заклинаем небо» помочь нам в этом трудном деле. И тогда в нас самих укрепляется что-то хорошее, мы делаемся крепче и добрее. Мемориальный пушкинский памятник имеет особую власть над людьми. Он в известной мере сердечное святилище и алтарь.

Ведь каждый по-своему ищет дорогу в Пушкин-ское Святогорье. Все, что вы прочтете в этой книге, приметы этой дороги любви и памяти народной. Ведь каждый опять же по-своему запоминает встречу с Пушкиным здесь, в наших полях, рощах, на берегах Сороти. И к нам этот отраженный свет может вернуться добрым благодарственным словом, яркой стихотворной строкой, гравюрой или каким-то сердечным даром. Память людская многолика и совершенно неожиданна в своих проявлениях. Но наше дело, служителей этой памяти, хранить ее и умножать… А это значит: постоянно и неотступно думать и заботиться о том, что привело доброхота к нам, что он ищет в Пушкине, что хочет понять, открыть.

И что же мы наблюдаем? Люди, среди них много людей совсем молодых, казалось бы, гордых, независимых, не склонных по нынешним временам искать ответа в чужих речах, и все же все они обращаются к Пушкину за советом, за помощью, они видят в нем опору и источник неиссякаемых сил душевных. Люди наделяют его теми чертами, которыми хотят обладать сами: застенчивый — смелостью, вспыльчивый — спокойствием, дерзкий — нежностью и добротой. Вы скажете — бог? Пусть так. Только это бог добра, разума, справедливости. И вера в него разумная — очищенная, возвышающая. По словам П. Вяземского, труд для Пушкина был святыня, купель, в которой исцелялись язвы, немощь, уныние, обретались бодрость и свежесть, восстанавливались расслабленные силы. Вот эта спасительная нравственная сила, заложенная в творениях поэта, и притягивает к себе всех нас.

Вы не поверите — в заповедник приходят иногда люди, измучившиеся от переживаний. Говорят, это у них не вышло в жизни, это не получилось, и вообще сами теперь не знают, чего хотят… Такому человеку я даю в руки метлу: «Сбей-ка с себя, дорогой, ненужную спесь. Поживи здесь просто, поработай по-черному. Послужи людям, ему послужи». Идет время, и через месяц-другой преображается человек, проясняется, как зеркало, все в нем становится чище, проще, мудрее. И это результат не только физического труда и свежего воздуха… Здесь есть и воздействие самого поэта, его великой лиры. Еще Луначарский, приезжавший в Михайловское в 1926 году, пережил это чувство: «Когда ходишь… по запустелому парку, с такой страшной интенсивностью думаешь о Пушкине, что кажется, нисколько не удивился бы, если бы вдруг из купы деревьев или из-за угла здания появилась бы его задумчивая фигура».

Удивительным, магическим действием обладает личность Пушкина — так невероятно глубоко понимал он душу человеческую. Прожив короткую жизнь, он сам иногда пугался своей глубины, своего фантастического проникновения в недра человеческого «я»… Благородство его помыслов, вера в радость и красоту, искренность его чувств заряжают людей, как аккумулятор, — сколько раз я был тому свидетелем за три-дцать пять лет жизни на пушкиногорской земле. И сердце мое испытывает особую радость, что год от года все больше и больше людей ищет встречи с Пушкиным, не только с его стихами, бессмертными образами, а более — с той атмосферой, с той землей, на которой возмужало его творчество. Ведь и сам он писал об этом возвышенно-проникновенно: «Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. Животворящая святыня! Земля была б без них мертва…» И Пушкин, и Михайловское, и все вокруг него для нас сегодня объединено чувством единым — для нас это животворящая святыня! И об этой животворности мы призваны заботиться ежедневно, постоянно обращаясь мыслью своей в этих заботах к самому Пушкину. Этим я и занимаюсь уже многие годы, стараясь разглядеть, распознать элементы эстетического, патриотического, гражданского воздействия в сотнях разнохарактерных деталей, явившихся источником его поэтического вдохновения, указывающих на многообразие связей поэта с огромным миром природы, вещей и людей.

И сам Пушкин стал нашим наставником и советчиком. Он помог нам выработать в себе некий невидимый камертон, некий художнический и нравственный ориентир, который помогает во всем, будь то оценка произведений искусства (в любом жанре) или событий жизни.

Мир сейчас стал смелее, искусство свободнее, и если бы не было Пушкина, к которому я сам постоянно духовно обращаюсь, не представляю, как разобрался бы в окружающей жизни. Пушкин для меня не застывший эталон, не догма, это и жизнь, и слезы, и любовь — целый мир, богатства которого неисчерпаемы.

И все же, отдав ему полжизни, я не постиг его до конца. Думаю, что это и невозможно. Пушкин всегда и для всех откровение, всегда открытие и потому всегда тайна. Многие поколения постигают его, и каждый раз он неожиданный, новый и необычайно современный. Жизнь Пушкина — это героическая попытка в том мире, в котором он жил, — в мире рабства, насилия и злодейства, — стать не только выше всех условий, нравов, традиций и других духовных барьеров, но объявлять человечность, мир, любовь, дружбу, труд вожделенный и все чувства добрые основной движущей силой бытия.

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2002

WEB-редактор Вячеслав Румянцев