Борис Адамов

ТАК НЕ БЫВАЕТ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Мне было неполных пять лет, когда в Сталинграде в февраде сорок третьего года погиб командир истребительного авиационного полка, полковник авиации. Это был мой отец. Его я помню смутно.

В злопамятном тридцать седьмом за аварию самолета он был репрессирован и сослан в глухое таежное, упрятанное в горах село, в котором работал продавцом в сельпо. Там он встретился с дояркой местного колхоза. Они полюбили друг друга. В результате в

1938 году появился на свет я. Рос как и все советские дети. Учился в школе. Был пионером, комсомольцем. В 1954-м оказался на целине в Северном Казахстане. Сейчас пишу об этом. Призвали в армию — служил в Сибири. Служил с огромным желанием. Помню, уехал из отпуска в часть на двое суток раньше — скучал без ребят-однополчан.

Учился на филологическом факультете Барнаульского педагогического института. Работал электрослесарем, учителем черчения, директором и завучем в школе, учителем русского языка и литературы, ретушером в типографии, инспектором угловного розыска, библиотекарем, грузчиком, преподавателем начальной военной подготовки, а позже преподавателем ОБЖ.

Сейчас живу и работаю в одном из самых красивых сел Подмосковья.

Сентиментальный рассказ

Земля, укрываясь дымкой, приобрела мутно-фиолетовый цвет. Наступали сумерки. Внизу высвечивался огнями большой город. Даже отсюда, с несколько километровой высоты он весь не угадывался. Северная его сторона, полыхая огнями, подступала к горизонту и сливалась с ним.

Прямо под самолетом была видна тускнеющая в быстро наступающих потемках прихотливо извивающаяся широкая полоса реки. На берегу красной точкой светился рыбацкий костер, дым которого относило ветром. Река огибала жилые кварталы города, а может быть, наоборот — они сгустили свои строения по берегу, повторяя его изгибы.

Самолет дернулся, выпустив шасси, и, слегка кренясь с боку на бок, заскользил вниз, приглушив двигатели. В ушах треснуло, потом зашипело. Стремительно надвигались огни взлетной полосы. Коснувшись земли, самолет загремел и, покачиваясь, резво побежал по полосе.

Выйдя на площадь, тускло освещенную желтыми огнями фонарей, он огляделся.

Сразу за спиной двухэтажное здание аэровокзала, сверкающее тонированными стеклами огромных окон, слева, чуть поодаль виднелась гостиница с аэрофлотовскими крылышками на фасаде, справа возвышалось какое-то кубообразное сооружение, видимо, диспетчерская служба порта.

В окошечке дежурного администратора гостиницы ему вежливо объявили, что гостиница служебная и пассажиров не обслуживает, но тут же любезно сообщили адреса двух ближайших городских гостиниц, усомнившись, впрочем, в наличии там свободных мест:

— Попытайтесь, а вдруг…

Длинная очередь на стоянке такси убивала всякую надежду попасть в город побыстрее.

Чуть в стороне высвечивалась автобусная остановка. Подойдя ближе, он осведомился у женщины, стоящей в отдалении от всех, — сможет ли он, поехав этим маршрутом, попасть в какую-нибудь из двух названных ему гостиниц.

— Вам нужно будет проехать четыре остановки и пересесть на трамвай. Впрочем, я покажу вам, я еду почти туда же.

— Спасибо вам большое, — чуть поклонившись, ответил он.

Сумерки сгущались, очертания зданий и гор вдалеке становились расплывчатыми, неясными. Вечер был прекрасный, но довольно свежий.

— У вас всегда так прохладно по вечерам? — спросил он, чтобы хоть как-то завязать разговор, да и невежливо было молчать с человеком, который только что любезно вызвался помочь.

— Нет, — она легко улыбнулась, — просто вчера прошел неожиданный дождь, вот и посвежело. А в общем-то у нас замечательные вечера. Вы москов-

ским рейсом прилетели?

— Да. И не совсем удачно, надо вот как-то с жильем определяться.

— Надолго к нам?

— Нет, дня два, может быть, три, как дела пойдут…

— Деловая какая-то поездка? Сроки уж больно сжаты.

— Да… дела, знаете ли…

— А вот и автобус наш подходит. Придется брать штурмом, — она кивком головы указала на приближающиеся огни.

В автобусе он приготовил деньги, чтобы уплатить за нее и за себя, но оказалось, что здесь проездные талоны, которых у него, разумеется, не было. Он стал беспомощно озираться вокруг, надеясь купить их у кого-нибудь, и увидал, как она помахала ему рукой и показала уже пробитые талоны. Пробравшись через битком набитый автобус, он встал рядом с ней.

— Вы простите, я не знал, что здесь талоны, я ведь впервые в вашем городе.

— Господи, неужели где-то по-другому? Не беспокойтесь, я уже пробила за вас.

— Просто и не знаю, как вас благодарить.

— Да ну что вы! Стоит ли говорить об этом.

В автобусной сутолоке, держась одной рукой за поручень, он старался как-то оберечь ее от толчков, и она оценила это. Ехали долго. За окном мелькали дома, деревья, уже тронутые осенней сединой.

— Нам на следующей выходить. — Она стала проталкиваться, направляясь к выходу. Работая плечом, он последовал за ней. Опередить ее и подать руку на выходе он не сумел. Она легко спрыгнула со ступенек и ждала его.

— Ну вот, видите остановка? Сядете на трамвай и через две остановки будете на месте. Остановка так и называется «Гостиница». Удачно вам устроиться. Покойной ночи.

— Я так вам признателен, так благодарен вам, — начал он, но она его перебила, не дав договорить:

— Да ну что вы… Мне же нетрудно было это сделать. До свидания.

Ее каблучки молоточками застучали по асфальту. Она уже скрывалась в темноте, когда он внезапно спохватился: «Ведь уйдет, еще чуть и уйдет совсем». Сверкнув молнией, вспыхнула в голове отчаянная мысль, кинувшая его в первую секунду в холодный жар: «Может, это моя судьба?», и он бросился за ней, негромко ее окликнув:

— Постойте! Одну минуту. Постойте, пожалуйста!

Стук каблучков стих. Она остановилась и удивленно повернулась к нему. Ее стройная изящная фигурка в легком плаще контрастно выделялась на темном фоне кустов акации.

— Ради всех святых, простите меня… я знаю, то, что я буду сейчас говорить вам, будет звучать дико и так несерьезно, что и поверить в это никак нельзя, но прошу вас, выслушайте меня, пожалуйста… поймите, я здесь впервые, впервые в жизни, совершенно никого не знаю, вы только поймите меня правильно, если бы вы согласились побыть со мной немного, может быть, поужинать со мной, я был бы бесконечно вам благодарен. Я очень прошу вас, очень. Я вполне осознаю всю бестактность моего поведения, и, тем не менее, прошу вас, не откажите мне. Мне почему-то кажется, что вы согласитесь.

Все это было произнесено на едином вздохе, с такой страстной мольбой, с такой верой в ее согласие, с таким внутренним жаром и теплотой в голосе, что в ней что-то дрогнуло. Она подняла на него огромные глаза. Лицо ее выражало недоумение и полную растерянность, но было так прекрасно, что оторваться от него, не смотреть на него было невозможно.

Она была настолько напугана его страстным напором, что голос ее прерывался, когда она, наконец, сумела произнести:

— Как?! Сейчас?! Вы сумасшедший!

— Возможно… Я не знаю… Я не понимаю, что происходит со мной, я вообще ничего не понимаю, и, пожалуйста, ничего не говорите, тем более — нет. Идемте, прошу вас, идемте.

Недоумение на ее лице сменилось любопытством, глаза и губы тронула едва заметная улыбка:

— Не знаю, право… Удобно ли будет.

— Удобно, удобно! Очень удобно будет!

— Но кто вы? Я же не знаю вас совсем. И откуда вы взялись на мою голову…

— Все, все узнаете чуть позже, скажите только, вы согласны? Согласны, да? — Он взял ее за руку, чуть повыше локтя, и повел по тротуару, продолжая убеждать ее. Она вдруг засмеялась и остановилась, легонько высвобождая локоть:

— Куда вы ведете меня? Вы хоть знаете куда идти?

Он беспомощно развел руками:

— Не знаю.

— Вон трамвай подходит. Бежим!

Вскочив почти на ходу, они остановились на задней площадке. Он с благодарностью прикоснулся к ее руке. Взглядом чуть исподлобья она быстро и с откровенным любопытством взглянула на него и покачала головой.

Лицо ее было прекрасно. Слегка волнистые, какого-то необъяснимо пепельного цвета волосы стянуты сзади в узел. Подправленные, но не выщипанные брови изумленными дугами вздымались над большими серыми глазами. Только несколько крупный с горбинкой нос вносил некоторую диспропорцию в лицо, немного утяжеляя его. Сочные, тщательно прорисованные губы придавали всему лицу слегка насмешливый вид и трепетали в волнении, красивая гибкая шея плавными полукружиями переходила в плечи, поддерживая изящную головку.

Опустив глаза, она стояла безвольно, совершенно не зная, как поступить. Замерев в восхищении, он бормотал какую-то чушь, проклиная себя в душе за эту неловкость. Когда они сошли с трамвая, она указала на пятиэтажное здание хрущевской постройки:

— Вот ваша гостиница, ресторан внизу, там и поужинаете. Ну вот и все, до свидания.

Он вздрогнул:

— Но, но как же?.. Ведь вы обещали мне, ну прошу вас, вы же обещали мне…

— Я разве обещала? Не помню что-то. Поздно уже, идите, а то места может не оказаться. Идите же.

— Ни за что! — выдохнул он и с удивлением заметил, что собственная наглость придает ему смелости. Осторожно, сколь можно нежно, он взял ее за обе руки:

— Ну пойдемте. Очень прошу вас, пойдемте. — И повел ее за руки к парадному входу гостиницы.

Она засмеялась и с улыбкой в голосе сказала:

— А «дипломат» свой так и оставите на тротуаре?

Он взглянул на одиноко стоящий кейс и бегом побежал за ним…

Ресторан был серенький. Откуда-то из угла дребезжала музыка, пахло кислым пивом и было сильно накурено. Но, опьяненный охватившим его чувством, он ничего не замечал, и все для него было прекрасно, даже на хрипловатый голос официантки: «Что будете заказывать», — он ответил теплейшей улыбкой:

— Сейчас подумаем минутку, посмотрим.

— Смотрите, думайте, но не очень долго, мы скоро закрываемся, — и, раскачивая безразмерными бедрами, уплыла куда-то.

Он через столик протянул ей меню. Она осматривала зал, и было видно, что чувствовала себя здесь не очень уютно. Отстранив меню пальчиками и продолжая оглядывать зал, сказала:

— Пожалуйста, сами, хорошо? Я есть не хочу, да и не смогу, наверное, здесь, я дома привыкла.

Принесли ужин, вино. Вермут был терпким, однако хорош. Сидели они долго. Уходить не хотелось обоим. Официантка уже несколько раз бросала в их сторону многозначительный взгляд, закрывая ладонью зевающий рот.

Когда вышли на улицу, была полночь.

— Идите оформляйтесь в гостиницу, идите же! Где вы ночевать собираетесь?

— А… — он беспечно махнул рукой, — провожу вас, потом вернусь.

Она внимательно посмотрела ему в лицо, губ ее коснулась едва заметная усмешка.

— Вы где-то не очень далеко отсюда живете, да? — спросил он, беря ее под локоть.

— Нужно проехать обратно эти две остановки, а там совсем рядом.

— Пойдемте пешком?

Она вновь окинула его взглядом и молча пошла вперед. Сухие листья шуршали под ногами. Было очень тихо. Где-то далеко прогремел трамвай, вспышки электрической дуги синевой выхватывали из тьмы стены и крыши домов.

— Так вы из Москвы?

— Да. Вернее, нет. Из Подмосковья. В последнее время живу там и работаю. А вообще-то москвич.

Долго шли тихо и молча. Он взял ее под руку. На какой-то выбоине она оступилась, и он невольно, придерживая, обнял ее. Она сразу вся рефлекторно сжалась, под его рукой затрепетала ее беспомощная спина, и он уже притягивал ее к себе, сам еще плохо понимая, что делает. Она уперлась кулачками ему в грудь, потом безвольно опустила их. Обняв ее и крепко прижав к себе, он нашел ее чуть влажные и теплые губы. Она обвисла в его руках и, вздохнув, замерла. Поцелуй был долог. Наконец, очнувшись, она оттолкнула его от себя и смятенно посмотрела на него. В ее взоре было столько удивления собой, недоумения и отчаянной страсти, что волна нежности захлестнула его сознание, и он вновь в исступлении стал целовать эти огромные, какие-то по-детски обиженные глаза, лоб, губы.

Она стояла оглушенная потоком ласк, не в силах понять что-либо, противостоять ему. Губы ее, неожиданно жадные, шептали: «Не надо, ну не надо», — а сами искали встречи с его губами. Это было озарение, вспышка страстей, внезапно охватившие обоих. У нее еще хватало сил шептать:

— Хватит, не надо, я прошу, не надо…

Потом, тесно прижавшись друг к другу, они медленно и молча шли по асфальту, покрытому редкими желтыми листьями. Она низко склонила голову, но как-то неуловимо твердо вела его. Возле подъезда дома она, прижавшись к нему, прошептала: «Здесь я живу», — и спрятала лицо на его груди. Срывающимся голосом он едва внятно прошептал:

— Пойдем к тебе…

Она резко вскинула голову и молча кивнула.

Утром, проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами. Рядом за дверью раздавались осторожные шаги, приглушенные шорохи. Зашумел водой кран, затрещала газовая зажигалка.

Потом скрипнула дверь, вошла она. На ней был сиреневый халатик, волосы распущены и свободно лежали по плечам. Под глазами отложилась едва заметная синева.

— Проснулся? — Она подошла и присела на краешек постели. Запустив пальцы ему в волосы, молча теребила их, потом приникла и с закрытыми глазами нашла его губы и замерла так. Высвободив руки, он притянул ее к себе. Она отстранилась, встала, поправила волосы:

— Не надо… Я выйду, ты поднимайся, пора. Ну вставай…

И она вышла, только облачко духов витало еще над кроватью. Одевшись, он вышел к ней. Она улыбнулась:

— Туалет там. Умывайся, я кофе приготовлю.

Вынув из кейса бритву, он ушел. Через несколько минут они сидели в маленькой кухонке и пили кофе. Она не отрываясь смотрела на него.

— Ты когда освободишься? — спросила вдруг она, продолжая смотреть прямо в глаза.

— Не знаю, — пожал он плечами.

— Я после работы заеду к маме, навещу дочку и с семи часов буду ждать тебя.

— Хорошо…

— Ты дом найдешь? — шутливо и в то же время озабоченно спросила она.

— Я найду его теперь с завязанными глазами.

Она рассмеялась и потрепала его по волосам.

Завершив дневные дела в филиале их института и убедившись, что завтра до обеда освободится полностью, он заехал в кассу и купил билет в Москву на завтрашний вечерний рейс. После всех этих дел пошел по магазинам. В универмаге купил очень красивый браслет из серебра с разноцветными полудрагоценными камушками. Продавщица — молодая миловидная женщина похвалила его вкус. В гастрономе он долго не мог выбрать хорошего вина. Местный ассортимент был скуден, и он в конце концов купил бутылку шампанского, полагая, что коньяк не совсем подходящий для женщины напиток. Зато с конфетами ему повезло: попалась коробка чудесных апельсиновых долек в шоколаде. Выйдя из гастронома, он понял, что заблудился, и, куда направиться, не представлял совершенно. Решив действовать наверняка, взял такси и доехал до гостиницы, а далее дорогу он знал уже хорошо и, как говорил утром, мог прийти с завязанными глазами.

Она словно прислушивалась к его шагам на лестнице — не успел он подойти к двери и протянуть палец к кнопке звонка — дверь открылась и она, полуобняв, втянула его в прихожую.Молча взяв теплыми ладонями его голову, чуть привстала на носках, приникла к нему. Потом, встрепенувшись, проговорила:

— Ну, проходи. Я уже давно жду тебя, чего уж греха таить, думала, не придешь больше, вот и вслушивалась в каждый шорох в коридоре.

Он поставил на стол бутылку шампанского, положил конфеты. Потом подошел к ней, обнял, внимательно всмотрелся в ее лицо, поцеловал. Не выпуская из объятий, вынул из кармана коробочку голубого сафьяна, протянул:

— Это тебе. Не знаю, понравится ли…

Из открытой коробочки хлынули радужные брызги огня. Она замерла в восхищении:

— Милый, ну зачем? Я так счастлива с тобой. Зачем мне подарки?

— Я рад, если тебе нравится. Я хочу видеть тебя веселой и счастливой.

— Спасибо. Снимай пиджак, да и галстук тоже, будем ужинать.

За столом он аккуратно, без гусарского треска открыл шампанское и налил в глубокие бокалы. Она подняла бокал и хотела что-то сказать, но он опередил ее:

— Извини ради бога, что перебил тебя, я хочу поднять этот бокал и выпить его полностью только за тебя. Спасибо тебе, что ты есть, спасибо тебе за все, за эти минуты счастья. За тебя!

— За нас, — улыбаясь, она протянула к нему свой бокал.

Они молча сидели рядом, обнявшись, совершенно упиваясь своим счастьем — два почти не знающие друг друга человека, но бесконечно верящие друг другу и боящиеся спугнуть стремительное озарение, обрушившееся на них.

Да, они были счастливы, как бывают счастливы люди, не обладавшие счастьем никогда. Они жили сиюминутой и не хотели, да и не могли заглядывать вперед.

— Включить телевизор? — шепотом спросила она.

— Тебе так скучно?

— Что ты? Я думала, тебе наскучило со мной?

Она котенком забралась ему на колени, ладонями уперлась в плечи и стала смотреть ему в лицо. По ее глазам он видел, что она о чем-то мучительно трудно думает. Он встревожился:

— Что с тобой?

— Двадцать семь, — произнесла она с тоскливым отчаянием.

— Что двадцать семь? — не поняв, переспросил он.

— Двадцать семь часов осталось до твоего самолета. Ты понимаешь, всего двадцать семь часов, — в ее тихом голосе послышались слезы, — что такое два-дцать семь часов счастья?! Ничто, понимаешь, ничто! — шептала она, сжимая виски.

— Ну часов шесть из них еще можешь выкинуть на дела в институте, — с печалью в голосе добавил он.

— Не хочу, не хочу ничего выкидывать! Мне не хочется с тобой расставаться ни на минуту!

Он наполнил фужер.

— Выпей, пожалуйста.

Зубы ее застучали по стеклу, она глотала шампанское и совсем по-детски всхлипывала, размазывая слезы по щекам.

Он поднял ее на руки, поцеловал и, прижав к себе, понес в другую комнату.

На другой день, закончив окончательно все дела, он поехал к ней. Она обещала быть только к шести, поэтому, на всякий случай, если он освободится раньше, дала ему ключ. Пройдя в комнату, он молча сидел в кресле, сосредоточенно думая о ней: «Я же о ней почти ничего не знаю. Кто она? Как живет? Где работает?» Страсть так внезапно обрушилась на них, что они не успели опомниться, а пришло время расставаться. Эти мысли не давали ему покоя.

Загремел ключ в замке, распахнулась дверь, и она буквально ворвалась в комнату. Глаза ее были полны тревоги, но при виде его в них вспыхнули искорки радости. Обхватив его руками за шею, она часто-часто целовала его.

— Я так боялась не увидеть тебя больше. Так боялась.

— Разве я смог бы уйти, не простившись с тобой, — укоризненно произнес он в ответ.

В аэропорт они чуть не опоздали. Зарегистрировав билет, они отошли в сторонку и, обнявшись, стояли у какой-то стены.

— Ты знаешь, я сейчас вспомнила стихи, чьи они — не знаю, но мне кажется, они написаны о нас. Хочешь, прочту? — И, положив голову ему на грудь, она, за-глядывая ему в глаза, стала негромко читать.

В каждой разлуке счастлив тот —

Кто уезжает.

Ему от печали

Есть исцеленье —

Движенье, полет,

Новое небо, новые дали,

А остающемуся каково?

Мало, что сердце изныло от жажды,

Напоминаньями мучит его

Каждое дерево, камушек каждый.

Он был потрясен. Он был оглушен этими стихами. Где, у кого она нашла их? Как они тонко говорили о ее теперешнем чувстве, о том, как было ей нелегко сейчас. Какая же душа у этой хрупкой, нежной и чувственной женщины!

Она пустила свои руки ему под плащ, и далее под пиджак, и положила голову на грудь:

— Так теплее… Удивительно. Сердце у тебя бьется так ровно. А может, оно у тебя искусственное, а?

Подняла взгляд и увидела, что глаза его влажные, и столь много было в них горя и тоски, что казалось, сейчас на ресницах задрожит слеза. Она быстро поцеловала его в увлажненные, подернутые дымкой глаза и прошептала:

— Не надо, родной. Не надо.

Женщина с контрольного пункта, стараясь быть строгой, обратилась к ним:

— Вы скоро проститесь, граждане? Самолет не может ждать. Кто из вас летит?

— Я, я лечу, — ответил он, не глядя в ее сторону.

— Ну ладно, милый, иди. Я буду смотреть на тебя, пока ты не войдешь в самолет. Обернись, пожалуйста, и махни мне рукой… я хочу так, ладно?

— Ладно, — шепнули его губы, сливаясь с ее губами. Она прижалась к нему, словно пытаясь проникнуть в каждую его клеточку.

— Ну иди, иди. Прощай.

Он выхватил из кармана записную книжку и ручку:

— Запиши, запиши адрес. Я обязательно напишу тебе.

Она взяла книжку, взглянула на него, немного подумав, стала быстро писать.

— Я сама положу ее тебе в карман, а ручку не дам. Пусть мне останется. Ну все, иди. Иди. Прощай теперь уже.

И он пошел. И по пути к самолету он остановился, поднял руку, не видя ее, но зная, что она смотрит и видит его на освещенной площадке возле самолета. И с трапа он несколько раз махнул рукой. В самолете он устало опустился в кресло, долго и опустошенно сидел не шевелясь, бездумно уставившись взглядом в отверстие вентилятора над головой.

Прошло больше часа, прежде чем он вспомнил про записную книжку. Достав ее из кармана, торопливо, изминая страницы, стал искать ее запись.

От того, что она торопилась, да и писать было неудобно, немного коряво было написано:

«Прощай, родной мой! Счастье мое недолгое…»

Закрыв глаза рукой, он глухо застонал.

— Вам плохо? — участливо спросил сосед по креслу.

Пусто посмотрев на него, он отрицательно покачал головой и прижался лицом к холодному стеклу иллюминатора. Там сверкали уже по-осеннему холодные звезды.

с. Мещерское

Московская область

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев