Иван Митин

КАПЛИ КАРЕЛИИ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Приглашение к путешествию

Особый мир

Южная Карелия не похожа на ту Карелию, которую мы привыкли представлять. Нет, здесь все карельское есть — и комары, и пороги, и леса с болотами; Валаам на западе, Кижи — на северо-востоке. Но именно эта Южная Карелия и останется всегда между ними, неизведанная, непознанная, непонятая. Она — вотчина тех самых карел; земля ливвиков, понять которую значит проникнуть в суть. Эту землю нельзя просто воспринять и пройти мимо; она «цепляет», зовет, манит, но тайны не раскрывает. Бредешь по голому пространству, среди чужих тебе (и себе) угрюмых людей, с каждым из которых так хочется поговорить, поговорить «по душам»… у каждого из которых хочется выведать тайну, хранимую Южной Карелией, — но она потому и тайна, что не открывается никому, кроме того, кто принял простую истину: здесь живут карелы. И ничему другому здесь места не находится. Эта земля охотно принимает, но заставляет изменяться, абстрагироваться, плыть по течению, не внимать окружающему, не доверять смело принимаемому.

Собрать такую землю можно только по крохам. Там, где она заканчивается, лежит граница — резкая, хотя и вроде бы незаметная. Внутри этой границы — особенный мир, для тех, кто его понимает; для тех, кто желает просто его понять — не поглотить, не захватить, не изменить… если же Южная Карелия становится вдруг предметом интереса — она дыбится, выгибается, не подпускает (и при этом все сильнее подзывает ближе). Она заставляет себя принять, стать своей частью — и лишь потом чуть-чуть приоткрывает личико.

Приближение

Если напрячься, услыхав сочетание — Южная Карелия — то представишь всю карельскую землю: с карьялани на севере; поморами на северо-востоке; дикой тайгой, лишь изредка прерываемой бараками погранзастав и редкими городишками — на западе. На юге окажется давно известный нам Петрозаводск, столица этой земли, столь удачно расположенная вблизи всего известного. Между Кижами и Валаамом, между Бесовым Носом и Кивачом — Petroskoi. Так написано на железнодорожном вокзале — и это воспринимается как диковинная шутка, как изюминка этой земли, словно специально присоединенная к привольной русской столице — Петрозаводску. Особый шик. Блеск невидимых огней. В Петрозаводске Карелия — особая марка, изысканное название области, придающее своеобразный шарм, создающий воспоминание об этносе. Но как приближается Запад от Петербурга к Выборгу, как приближается Север от Кеми к Кандалакше — так и Юг сужается и близится все более и более к концу — от Петрозаводска на юг? В непонятное и быстро проскакиваемое, проходимое мимо Межозерье, искомую старую Олонию, ядро, скрытый центр, маленькую тайну и большую печаль Севера… Сельги чередуются с ламбушками, на горушках виднеются просторные избы, в которых пекутся калитки… Мелькает Южная Карелия. Мелькает…

«Домашняя» столица

Жемчужину этой земли найти непросто; она скрывает свой центр… «Столичность» места есть сумма многих факторов, накладывающихся друг на друга; и часто это наложение субъективно и индивидуально. «Столичность» есть некое внутреннее чувство, ощущение, которое создается столицей; она может быть столь разнообразной, что порой выдает себя за глубочайшую провинциальность. И тогда переплетаются «столичность» и провинциальность, центр и периферия, создавая неповторимые сочетания, которые и формируют уникальность места. Среди сосновых лесов и полей, залесенных сельг и обширных пойменных лугов Олонецкой низины — затерялась маленькая и «домашняя» столица Южной Карелии. Олонец «не испугался» своей провинциальности — и сумел воспользоваться ею, обратить ее во благо для себя. И этим — удивить. Такой вот маленький, как будто сказочный городок, где каждый почувствует себя так, как и хотелось. Вся провинциальность Олонца не помешала ему стать в чем-то капельку столичным. По такому городку хочется ходить и выискивать все новые и новые символы столичности; и они совсем не нарушают его умиротворенности и тихой красоты, которые в свою очередь — символ провинциальности. Олонец — «домашняя» и уютная столица вдали от раскрученных туристских объектов, столица символов.

Часовня в деревне Верхняя Видлица

И приветствует Олонец — по-своему, незаметно — но с изюминкой. Обратите внимание, как незаметно город «возникает»: отдельные слободы тянутся вдоль дороги, то тут, то там проглядывает гладь реки, к которой скатываются тропинки и на которую смотрят окнами северные избы и новые дачного вида домики, обезглавленный Смоленский собор и новая лютеранская церковь. И все ждешь, когда же эти слободы кончатся, когда ж город войдет в «городское русло», но русло остается только у речек, а город продолжает тянуться все такими же домишками, лишь изредка перемежаясь с новыми каменными строениями. Но и последние сначала словно повторяют стиль деревянных, органично вписываясь в Олонец. А именно в этот момент и понимаешь, что это и есть город Олонец. Но где же, где же изюминка его, где ж разрывается эта цепь однообразий, пусть и столь милых сердцу, но отторгаемых разумом? И вот среди домиков открывается речка во всей уже теперь своей красе, с оврагами и овражками… и обязательно через нее есть мост. Переезжаешь через него — и вновь тянется город. Да он и не кончался, просто мосты и есть главная черта олонецкая. Без мостов не представишь этого города. Здесь речек-то всего две, Олонка и ее приток Мегрега; но они так причудливо изогнулись, сливаясь друг с другом как нарочно элегантно, размеренно и неторопливо, словно специально приглашая случайного зрителя любоваться собой. Проезжаешь по городу, с одного конца на другой и ждешь, что там или тут, но где-нибудь обязательно надо будет пересечь хоть одну из речек. Все кружится и извивается: и речки, и улицы этого города — и только мосты прямо пересекают водную или покрытую льдом гладь, прикрепляя прочным и крепким каркасом одну витиеватую сеть к другой. Мосты ваяют разноликие грани Олонца в единое целое, служа доминантами, пусть и «чужими» непрямому городу, но однозначно нужными и единственно правильными. Кажется, они везде, и им принадлежит этот город. Город у слияния рек, «вздумавший» соединить разделенные природой берега и разделенные людьми страны и культуры… А другой и не может быть столица Южной Карелии!

Потаенность

Дорога петляет, постоянно поворачивая, неимоверно изгибаясь, при этом то набирая высоту — то снова скатываясь вниз, к просторам небольших болотец. Эта дорога словно бы и не была никогда построена, придумана, запланирована. Она как бы возникла сама собой. Дорога — необычная, почти природная — но природа эта не та, не карельская; она какая-то непонятно родная… и здесь не важно, откуда ты — она родная каждому, поскольку каждый в таком сочетании как тут — найдет что-то свое, что будет согревать изнутри и шептать — сюда!

За поворотом дороги густой лес вдруг расступается — и видишь озеро. Нет, не обыкновенную карельскую ламбушку — маленькую, слегка заболоченную… Нет, это озеро большое и вытянутое — Долгое, оно так и называется. По-русски. Над ним высится село Михайловское; не пушкинское — но все равно какое-то необъяснимо русское. Въезжаешь через мост, соединивший два берега Кирьги; глядишь назад: Олонецкая Швейцария открывает себя во всей красе. Карельская заповедная земля открывается путешественнику, неожиданно, словно с тыльной стороны. Отсюда, из Михайловского надо въезжать в Южную Карелию, чтобы она тебя приняла и пропустила дальше. Там, за Долгим озером — горушки и горушки, все залесенные, плавно сменяющие одна другую…

Деревня Гилкожа, дом Маккоевых

Ниже, ближе к наблюдателю — растянулось озеро, озеро-граница, озеро-экотон, линия раздела Своего и Чужого. Только здесь, на Долгом озере, эта грань начинает сглаживаться — и это продолжается до тех пор, пока что-то не изменяется, пока не чувствуешь, как сливаются воедино — среднерусские лесные опушки и карельские сельги, неторопливые равнинные речушки и маленькая не слишком быстрая, но все же порожистая Кирьга, прионежские карелы-людики и населенное ими село Михайловское.

Удивление

Чудесное единство Южной Карелии, открывающееся здесь, в Михайловском, вдруг оказывается всеохватывающим. Дорога более не петляет, когда едешь из Михайловского… и снова в Михайловское. Михайловское для местных жителей — это такое скорее собирательное название всей волости. Свое большое село они называют Устье, как оно и называлось всегда; Палнаволок считается полноправной отдельной деревней, как, к примеру, нежилые Ташкеницы или Гижино. Однако формально Палнаволок — это тоже часть большого села Михайловское, которое по-карельски называется Kujarvi, в переводе — Лунное озеро. В это озеро и впадает Кирьга. На его берегу в несколько рядов стоят старинные дома, незаметно превратившиеся в дачи. Старинные обширные карельские избы не стали другими, внешне они все те же; собственных колодцев так и не появилось — все так же стекаются ручейками новоявленные дачники к деревенскому колодцу с удивительно вкусной водой.

На улице в селе не услышишь почти карельской речи. И это при том, что Палнаволок не допускает чужаков, подавляющее большинство дачников здесь — из Устья. Это те, кому и там не хватило уединения, те, кто был оставлен в этом далеком селе в благоустроенных домах — и истосковался по земле, по всему настоящему… Здесь вотчина михайловских карел, особого субэтноса; если все олонецкие карелы — ливвики, то Михайловское стоит на границе, соприкасаясь с ареалом людиков. С полной уверенностью нельзя сказать, в чистом ли виде здешние карелы — людики, но то, что они выросли на границе соприкосновения русских, карелов и вепсов, с одной стороны, и ливвиков и людиков — с другой — это точно. Этот край принял русскую культуру гораздо раньше всей ливвикской земли. Поэтому и выговор у них свой образовался, не совсем «окающий», но и не «акающий»; звуки какие-то свои, особенные, видно что-то из карельского. Хотя, с другой стороны, переняли местные жители русский язык в еще том стародавнем виде, которого ныне нигде более не сыщешь. Тем более чувствуешь всю необычность этого особенного мира. Люди Палнаволока немного закрытые, хотя и в меру; любопытные, но не слишком доверчивые. Своенравные… но добрые. И никакие трансформации не повлияли на их главное — ни множество сливающихся в них этнических групп, ни открытие и закрытие михайловского колхоза-миллионера, ни зимнее запустение, ни что-либо другое…

Уверенность

Секрет Михайловской земли таится в еще одном названии села — как в символе, которым обусловлено как будто бы все то удивляющее, что здесь есть. Старинное русское название села — Лояницы. Исторически оно имеет карельские корни: loi значит крепкий, стойкий. И именно этого не отнять у местных жителей — они выстоят, как выстоит их село, их земля и их леса, оберегающие эту землю от всего внешнего. Даже когда основная дорога из Петербурга в Мурманск прошла через Михайловское — не было еще моста через Свирь в Лодейном Поле, и все машины делали крюк через плотину в Подпорожье, направляясь через Михайловское в Олонец. Даже когда в село пришла вдруг сотовая связь, благодаря отделенному густыми лесами и труднопроходимой дорогой Подпорожью. Вообще положение Михайловского на границе с Ленинградской областью очень интересно, оно лишний раз указывает на «южность» волости для Карелии. Подпорожье уже во многом заменяет Олонец в бытовых нуждах местных жителей. Оно не дальше, а при этом больше, многим кажется — красивее, удобно расположено на железной дороге. Дорога же туда немногим хуже, чем в Олонец, все равно грунтовка… Но и это испытание не изменит никогда этой земли — контрастной и удивляющей земли стойкости и правды — даже если Олонец перестанут здесь привычно называть просто городом.

Олонец, место впадения Мегреги в Олонку

Неоднозначность

Ближе к городу, ближе к цивилизации и, казалось бы, на пути к однозначности и устоявшимся понятиям — лежит село Куйтежа. Это село диверсификации, которая видна здесь во всем.

Куйтежа — село, которое потеряло центр. Оно не осталось деревней, но и не может считаться рабочим поселком. Вдоль реки тянутся улицы, полные старинных домов. Там, где их сменили новые, 1950-х годов, — ландшафт все равно не изменен, это типичная окраина деревни, отдельно существующие концы хутора, протягивающиеся вдоль реки. Само же по себе село протянулось вдоль дороги на Михайловское. Здесь большинство домов — многоквартирные — бараки, кирпичные четырехквартирные жилые дома, клуб. Отсюда отходят дороги, пересекающие реку по деревянным мостам. Одна из таких ведет к живописному пригорку, где недавно поставленный крест обозначает место уничтоженной церкви и едва заметное старое кладбище; дальше — новый дом, построенный на фундаменте бывшего Куйтежского железоделательного завода, от которого соответственно ничего не осталось больше. А когда-то он был построен после того, как, по легенде, проезжавший мимо Петр Первый, услышав про запасы озерной руды и умения местных мастеров, велел им: «Так куйте же!» — дав, таким образом, название селу. Сегодняшние же куйтежане очень разные: от по-карельски замкнутых и недоверчивых до открытых и радушных… дело здесь даже не в национальности вовсе, это особенное чувство — экотонность. От Куйтежи рукой подать до федеральной трассы и города, но совхоз тут едва сводит концы с концами, наличествует и весь букет проблем удаленного малого села.

Открытие

Почти в самом сердце Южной Карелии, занимая большую (северную) часть Олонецкого района, раскинулась Нурмольская Карелия. Она, без сомнения, колоритна. Ее ни с чем не спутать. Здесь боры-беломошники на горушках. Сосняки постоянно перемежаются с маленькими ламбушками. Встречаются между горушками и озера побольше — но тогда к ним круто спускаются берега, обнажая между корнями сосен песчаные обрывы и осыпи. Это земля песка, сосен и мха — они здесь главенствуют, только вода может их разрушить, но она здесь чаще стоячая, озерная. Речки преображают Нурмольскую Карелию, делают ее мягче, нежнее, домашней; они порождают поля и луга, используемые под сенокосы.

Деревня Лахта

Сердце Нурмольской Карелии лежит вдалеке от крупных дорог и вообще от цивилизации. Эта земля словно нарочно прячется от всего современного — чтобы уберечь свою первозданную красоту, которую так легко нарушить — как развеваемый по ветру песок. Нашлось такое место, среди дорог — но между ними. С востока — трасса «Кола» (Петербург — Мурманск), с запада — «Голубая дорога», уводящая в Финляндию. Между ними возникла изюминка, Нурмольская Карелия, распространив свое влияние и дальше на запад, в Видлицкую волость, просочившись к источнику вдохновения и простора — к Ладоге. Особый колорит приобретают сосны и горушки, превращаясь в поросшие мхами дюны Ладожского побережья. Это единственное место в Нурмольской Карелии, которое соединяет в себе большие села и автодорогу с неповторимым местным ландшафтом. Все остальное — это вотчина проселочных дорог и небольших деревень, оседлавших понравившиеся им горушки. Иногда несколько рядом расположенных горушек, разделенных небольшими ламбушками или речушками сходились, образовывая одну деревню — только с отдельными хуторами по горушкам.

Здесь немного старинных домов, зато расположение новых выдает традиционный уклад жизни. Деревенские избы «обживают» живописные пригорки над речушками и небольшими ламбушками; залесенные холмы скрывают небольшие часовенки.

Нурмольская Карелия приглашает всякого, кто готов разделить ее тихую неповторимую красоту, открыть что-то по-настоящему особенное, не нарушая его задора, восторга от оригинальности и боязни за поглощение столь близким и понятным, но банальным.

Обреченность

Нурмольская волость живет вопреки. Автобус доходит только до Нурмолицы, дальше же — парадоксальный рейс, раз в месяц, каждый третий четверг месяца. Большие расстояния столь привычны для Нурмольской волости, что кажется, будто никто на них уже не обращает внимания.

Зато, как и положено островку wilderness, Нурмольская волость красива. И жемчужина ее — Семиозерье. Оно спрятано от посторонних глаз сосняками к востоку от Тенгусельги. Здесь высокие горушки чередуются с семью небольшими ламбушками. Расположенные близко друг к другу, они различаются кардинально одна от другой. И у каждой — своя изюминка. Есть, к примеру, озеро с ярко-голубой водой с легким зеленоватым отливом. Совсем рядом вода в ламбушке почти прозрачная, зато очень мягкая, «мыльная». Есть и ламбушка с кристально чистой прозрачной «светлой» водой, и т. п. Ближе к Нурмолице — еще одно природное чудо: настоящая тропическая лагуна озера Светлое (по карте называемого Пигаярви). Целое созвездие «изюминок», скрытое от посторонних глаз…

Мотоцикл летит 130 километров в час по твердой (по сухому лету) грунтовой дороге, ведущей из Нурмолицы на север, в Тигверу. Тебя охватывает полное ощущение нереальности происходящего, отрыва от «карельскости», надрыва, стремления лететь, бежать, покидать и не возвращаться… Из последних сил, от обреченности. Земля счастья и уединения — которые не хочется терять, но которые нет сил терпеть. Здесь всюду делать — нечего. Человеку не найти работу даже при желании; смысла получать образование — нет; половина молодежи уже отсидела, кто мог — уехал в города по всему Северу. Оставаться в Нурмолице — можно, но надо ли? Рядом — Олонец, который для всей Нурмольской волости навсегда останется Центром, а безликая и серая Ковера на федеральной дороге — приближением к Центру.

Неправильность

Деревни Олонии — большие и маленькие, но все больше маленькие или вовсе покинутые. Но и большие перенимают черты мелких, копируют, сливаются воедино — в своем духе, в своей атмосфере; и тогда возникают порой причудливые сочетания несовместимого, наподобие того, что предлагает проезжему человеку Видлица.

Видлица построена по принципу отсутствия. Здесь нет единства в одном большом селе, нет и нормального куста деревень. Есть Видлица, непонятно где сменяющаяся вдруг Устьем Видлицы… Здесь нет центра — им могла бы быть, наверное, площадка с магазином и остановкой, но как тогда быть со школой, почтой и волостным управлением, местоположение которых тоже позволяет им претендовать на «центральность»; да и вообще, не стала ли уже ядром деревня Устье Видлицы? В Видлице — полное отсутствие планировки; нет, здесь не стихийная застройка, разрастающаяся абстрактно от 2—3 основных случайно возникших улиц. Здесь как будто специально созданное отсутствие правильности. Улицы в один ряд домов сменяются огородами строго в географическом центре села; далее следуют улица Школьная, со школой и почтой, смотрящими фасадами в окрестные леса и огороды, несколькими отходящими улицами, витиевато изгибающимися, лавирующими — несмотря на прямоту застройки благоустроенными домами и сеть обычных старых улиц, соединяющих барачную застройку. С другой стороны шоссе квартал кирпичных домов сменяется лесом, дачами, потом рекой. Ведет сюда одна асфальтовая дорога, тропинки все упорно выводят кругом обратно. Через реку Видлицу здесь подвесной мост, много выше — автомобильный (на шоссе), ниже, в лесу — железнодорожный. Железная дорога вообще пересекает всю Видлицу напрямую и служит прямой магистралью, связывающей удаленные ее части… только складывается впечатление, что прямые дороги Видлице не нужны — здесь почти никто не ходит, да и поезда проходят от силы трижды в сутки.

Устье Видлицы более походит на поселок — но много здесь и частных домов, сгруппировавшихся в отдельные «островки» — ближе к реке, к озеру, к шоссе. В центре — клуб (на всю Видлицу), лесопункт и ряд отдельных домов; все перемежается пустырями, горками, лесками — словом, центр совершенно неконцентрированный, существует «постольку-поскольку». Улицы вокруг изгибаются, то прерываются, то вновь появляются, меняют свои названия… Да и есть они только у некоторых улиц, а многие, часто крупные, таковых не имеют. Но такова уж Видлица — отсутствующая в едином концентрированном восприятии большая, на 4000 человек, деревня.

Самое-самое

Идешь по деревне, каких уже повидал немало — так, что тебе такое уже кажется обыкновенным. Живописная речка или красивейшая ламбушка, берег с баньками, понемногу поднимающийся к лесу, пара улиц со старинными бревенчатыми избами; только несколько зданий, внешний вид которых сразу выдает их «казенность», — клуб и администрация с неизменным трехцветным карельским флагом. Или просто ряд домов среди сенокосного луга, на опушке леса, у продолговатого озерка. Ты идешь, и все кажется Тебе своим, знакомым, привычным — до такой степени, что может проснуться «память предков», вспоминаются мысли об аграрной стране России, о сельских корнях и русском крестьянстве…

Только незнакомая речь режет слух и вдруг так неожиданно разрезает всю картину. Режет по живому, противодействует твоему настроению, врывается, раздирает что-то — но скоро начинаешь понимать, как вся эта «карельскость» здесь органична. Начинаешь слышать, как вторят порожистые маленькие речки темпераменту карельской речи, когда входят в просторные ламбушки с моховыми кручами вместо берегов. Речь быстрая и четкая — но замедленная, слово звуки немного протягиваются, но не настолько, чтобы можно было припомнить ставшую предметом насмешек финно-угорскую медлительность. Просто она уже одушевлена жестами и эмоциями, реакциями и привычками — и к этому привыкаешь быстрее, чем к непонятным звукам. Тем более что только иногда встретишь деревню, где органично звучит карельская речь; все чаще она уступает место русской. Чем больше деревня и чем важней ее статус — тем менее карельская она по языку общения (не переставая при этом быть карельской, олонецкой по духу). Поэтому «карельскость» становится своего рода индикатором определенной «сверхпровинциальности» места, сразу бросается в глаза, обращает на себя внимание, затмевая все прочее несущественное и указывая только на самое-самое выдающееся — концентрирует восприятие.

Растерянность

Иду по деревне, выдавая только отдельными черточками свою непринадлежность к Олонии. Проходящий мимо абориген по привычке смотрит строго прямо, смотрит в пустоту, при этом как бы незаметно произнося слова: «Я не понял, вы русский или финн?» Не ожидая ответа, но при этом открыто и четко.

На дороге в Видлице встречаешь вдруг опрятные свежевыкрашенные дома. Наталкиваешься в интерьере на совершенно неожиданные в сельском доме (даже в Центральной России) предметы быта. Встречаешься глазами, передаешь выражением лица недоумение — и получаешь простой до неприличия ответ, лежащий на поверхности.

Поражаешься в Центральной библиотечной системе Олонца обилию изданий на карельском, обилию детских и юношеских мероприятий, связанных с национальной культурой. Тому, что родители отдают своих детей в специализированные детские сады и школы. Получается, такой интерес, такой взрыв, не ожидаемый пусть даже и в самом карельском районе республики — к карельскому языку… «Вернее, скорее к финскому», — поправляет меня собеседник.

В условиях отсутствия других путей, в условиях общей неопределенности во всем — выходом кажется именно новая ориентация, западная по географическому направлению, консервативная — по историческому, инновационная — по содержанию. Только здесь она становится не по-российски органичной; хотя и неожиданной.

Прощание

В Олонце железная дорога появилась только меньше тридцати лет назад, но на самом деле то, что она здесь появилась, — еще не значит, что пришла. Вокзал находится на окраине, в самом углу города, где уже ничего не ожидаешь; вдали от основных дорог и путей, скрытый от глаз. Расписание поездов умещается в две строчки — утром на Питкяранту, а вечером на Лодейное Поле идет мимо единственный поезд, 959-й грузопассажирский. Четыре часа стоит вагон в Лодейном Поле, на краю станции, ожидая ближайшего поезда на Питер, к которому прицепят этот питкярантский вагон. Выходишь, оглядываешься вокруг, ищешь, на чем остановить взгляд, и ясно и резко в мозгу, в душе проскакивает — не то.

Множество одинаковых городков на железной дороге, соединившей к 1917 году Петербург с мурманским севером, но чуть в стороне от них — Олонец. Два района карельского Межозерья — Олонецкий и Пряжинский — вдруг кажутся такими необычными, выдающимися, хотя, казалось бы, нет в них ничего особенного. Пространство становится палимпсестом, читать скрытые пласты которого можно бесконечно. Пространство открывается тебе в своей безмерности, и вся его неоднозначность кажется такой естественной, что жизнь без нее кажется странной. Хочется и дальше заглядывать, глубже проникать в эту землю, которая только начала открывать тебе свои тайны и свою душу. Потому что это и есть ее главная черта — стремление что-то спрятать, что-то прикрыть другим и выдать за несущественное, удивить и обескуражить, но потому вдруг смягчиться и приласкать.

Село Куйтежа, вид на реку Мегрега

Возвращаешься во все еще стоящий на месте железнодорожный вагон, закрываешь глаза, и видишь знакомую картину. Большое озеро, на одном берегу сосновый лес, на другом — большой поселок, по краям которого обозначаются новые красивые дома. Ближе к центру попадаешь в царство карельских покосившихся изб и небольших речек, несущих свои воды к озеру, где местные жители полоскают белье, а довольно многочисленные дачники — купаются. В самом центре, на холме, рядом с аляповатой, недавно выстроенной в «новорусском стиле» церковью — невнятный куб районного дома культуры. Над входом плакат, обращенный к дороге, со словами — Vai Karjalan mua on kaikkii paras!*

Карелия — Москва

2001—2002

Примечания:

Иван Митин родился в Москве, студент географического факультета МГУ. Это его вторая публикация в «Слове». Фотографии автора.

* Только карельская земля - самая лучшая! (карел.)

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев