№ 4'03

Татьяна ГЕЙЧЕНКО

ПРИСТУП ДУРНОЙ ПРАВДЫ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Наша почта

Скверный воздух!

Ко мне приближается нечто неудавшееся; мне приходится обонять внутренности неудавшейся души…

Ф. Ницше. Генеалогия морали.

Жизнь наша полна неожиданностей самого заковыристого свойства. В иной отрезок — так дня не проходит, чтоб не высыпался тебе на голову кусок чего-либо, как-либо причудливо оформленный. Не минуло это явление и наши музейные места. Вот, к примеру, в честь 100-летия С.С. Гейченко вышел из тьмы подсознания автора опус под странным названием «Сказы о Сямене Стяпановиче Гейченка и его служении Александру сыну Сергееву Пушкину. Писана и рисована Энгелем в приступе дурной правды».

Автор текста Энгель Насибулин, автор рисунков — он же. Автор проекта — С.А. Биговчий. Напечатано в ГУП «Псковская областная типография». Издатель, вероятно, и судя по копирайту — также ГУП «Псковская областная типография».

Нет смысла производить детальный и критический анализ текстов и изобразительного материала, ибо материал этот такого рода…, одним словом что-то очень личное, это личное имеет употребление вполне общественное, продается в музеях-усадьбах Государственного музея-заповедника А.С. Пушкина, доступно малым детям, беременным женщинам, служащим срочной службы и государственным чиновникам. Фактология самая невероятная. То Гейченко был на приеме у Андропова, где он отродясь не бывал, то они с Дудиным, будучи мертвецки пьяны, оставили замерзать в сугробе выпавшую из саней Ренету Сергеевну Щукинскую (сюжет относится к 1960-м годам, когда С.С. Гейченко уже не пил; дважды после того как он бросил пить в конце 1940-х годов, он выпивал, но не на людях. В этом я могу поклясться, как и в том, что мертвецки пьяный Дудин-результат авторской конфабуляции), то С.С. Гейченко задремал сном вечности на городище Воронич в 1992 году, хотя в этот год еще был он жив, хоть и не здоров, то от дома Петра Быстрова на кордоне остался «печальный остов», хотя, дом стоит цел-невредим, несмотря на пожар, в самом деле случавшийся. Ну, в общем, «приступ» он и есть «приступ». Но все это цветочки, а вот ягодки (привожу цитированием, с отточиями в местах, не подходящих для детского глаза): Ехал я ухабами, Да не один, а с бабами. Вдруг споткнулся об ухаб — … одну из баб (это Дудин). Как я милку …, чуть в … не утонул. Ухватился за края: — Прощай, родина моя! (Это С.С. Гейченко). Говорит … «Подмети-ка сор в избе. А то … сейчас придет — Нам обеим попадет!» (это уборщицы). Как у наших у ворот Разевала… рот… И бросалась на народ (это С.С. Гейченко; контекст чудовищен — в главе речь идет о приезде в Заповедник и выступлении на конференции известного историка и литератора). Ах, Семен, Семен, Где теперь, где? Молодой Семен Утонул …!» (это снова С.С. Гейченко). При прочтении последнего куплета С.С. Гейченко ласково бабагурит: «Вот почему женщины с остервенением чистят морковку». И так далее, итого на 137 страницах текста проводится около 45 куплетов лишайшего содержания. Образ С.С. Гейченко рисуется поистине неординарный: развязный хам с непрекращающимся матом на устах, с расстегнутой ширинкой, поливающий водкой знакомых и незнакомых.

Несколько особняком стоит в книге один удивительный и прелюбопытный факт. Автор пишет на с. 71: «Никогда не забуду фотографию из его (С.С. Гейченко. — Т.Г.) дела…». Речь идет о фотографии «в фас и профиль, с железной подпоркой в затылок» из судебного дела С.С. Гейченко. Дело, находящееся в архиве МГБ в г. Ленинграде, было опубликовано (к слову сказать без разрешения) в конце февраля 2003 г. в «Новой газете» (№№ 12 и 28; публикация Ю. Моисеенко, Псков). К тому времени книга уже была напечатана. Спрашивается: каким образом Э. Насибулин мог видеть фотографию из дела? Впрочем, Энгель мог прочесть и гораздо чище и благороднее звучащую публикацию В. Федорова в № 6 «Панорамы ТВ».

Что сказать на все это? Решила написать автору письмо и опубликовать его, как опубликовал сам автор свои воспоминания:

Милый Энгель! Позвольте обратиться к Вам так, немного фамильярно, в память старинного приятельства, ныне, увы, ушедшего в прошлое навсегда.

Прочла Вашу книгу о С.С. Гейченко и спешу выразить Вам свое искреннее соболезнование. Я не оговорилась — именно соболезнование, ибо факт выхода и продажи в усадьбах музея этой книги считаю я болезнью, нежданно заразившей наши пушкинские места.

Конечно, болезнь не бывает постыдной, ни досадной. Это невзгода, даже как будто не всегда от нас зависящая. Ясное дело, всякая болезнь имеет свою предыисторию и глубинную причину: стихийные бедствия, излишества, ошибки в хромосомном наборе — и на тебе — ужасный недуг налицо.

Вот и здесь: многие годы знали вы Гейченко, это для иного было б поводом благодарить судьбу, целой жизненной школой могло бы явиться такое знакомство, но, в силу роковых причин, в ваших глазах все, что для других было светом, — превращалось в грязь. Грязь копилась, концентрировалась, сосредотачивалась в кончиках пальцев, просилась наружу. Затем, подобно герою «Житейских воззрений кота Мура» Э.Т. Гофмана, который подставлял под пальцы лист белой бумаги, а излившиеся «мерзкие выделения» называл стихами, рожденными в тайниках души. Вы взялись за бумагу, а означенные выделения назвали Сказами… писаными в приступе дурной правды. Таково очевидное течение болезни.

Диагноза не знаю. Возможно, это атипичная нравственности атрофия. Или это злокачественная жажда чечевичной похлебки славы. В общем у меня нет специального медицинского образования для диагностики.

Искренняя убежденность в том, что вы не имели злого умысла как такового, как не имеет его человек, совершающий непристойность в присутствии старика или ребенка, снисходительность к вашим летам, уже не юным, удерживает меня от всяких судебных акций. Да и не вы ведь печатали книгу. А писать каждый волен как и что ему представляется.

Далека я и от намерений из области пощечин, дуэлей и прочих романических кунштюков. Да и побаиваюсь я Вашего соития с писчей бумагой, что греха таить; шут его знает, какой приступ еще с вами случится? Но руки подать, либо произвести какое-либо иное приветствие, боюсь, не смогу.

Однако, всерьез желаю я вам душевного покоя, когда будете проходить по Михайловскому, где дом С.С. Гейченко, или мимо городища Воронич, где могила С.С. Гейченко, или засыпая вечером, когда во сне можете встретить С.С. Гейченко, или, наконец, когда будете проходить по узкой тропинке и можете встретить меня, дочь С.С. Гейченко.

Энгель, жизнь это мгновенье, это слеза на ресницах Аллаха. Не успеваешь ничего исправить даже тогда, когда имеешь такое желание, а уж когда, откинув сомнения, в болото самодовольства идешь нетвердой походкой — горе, ей-Богу, горе.

с. Михайловское

P.S. Худо не то, что вышла в свет такая книга. Она показывает лицо автора и только автора, а не человека, о котором сочинялась.

Худо намерение. Проскальзывает намерением в публикации «Новой газеты» (под двусмысленным подзаголовком — «хуже всего знаменитый Гейченко умел хранить молчание»), где наряду с приводимыми документами из судебного дела, автор Ю. Моисеенко, ссылается на воспоминания «критика Валентина Курбатова», приписавшего С.С. Гейченко такие слова: «А вы знаете, что в лагере я видел побирушку Мандельштама?»

Справедливости ради скажу: у Семена Степановича не было этого высказывания. И быть не могло. Говорю это с ответственностью, и говорю не как дочь, занимающая охранительную позицию. Сам автор статьи, отнесись он менее ажиотированно к материалу, осознал бы невозможность подобного речения. О лагере С.С. Гейченко говорил крайне редко, и разговоры его содержали совсем другое. Вот что удивляет — Валентин Яковлевич Курбатов далек от образа витающего в облаках свободного художника, память которого чужда точности. Он профессиональный литератор, знавший Семена Степановича многие годы. Ему ли так странно лгать? Или привычка к предательству сильнее и профессионального чувства? Или оболгать нечистой фразой не видится зазорным?

Проскальзывает намерение и в том, как администрация Пушкинского заповедника, для нынешнего статуса которого Семен Степанович Гейченко сделал немало, музея Александра Сергеевича Пушкина, отдавшего жизнь свою, защищая честь, — нет того, чтобы проигнорировать непристойную книжку, марающую честь, — берет ее на реализацию; книга «Сказы о Сямене Стяпановиче…» продается в с. Михайловском; купила и сохранила чек с надписью «Музей Михайловское спасибо». Что это? Зачем это?

Скорей всего, сейчас, наряду с возмущенными, появятся и отзывы, где будет сказано о добрых желаниях создателей книжки, живости персонажей, оригинальности и свежести и т. д. и т. п. Возможно, для кого-то это прозвучит убедительно. Но хочу спросить: возможно ли представить подобную книжку, написанную о Б.Б. Пиотровском, или о Д.С. Лихачеве, или о В.М. Глинке, или о И.Л. Андроникове? Прошу прощения у этих старых людей за то, что упомянула их имена по такому неблагодарному поводу.

с. Михайловское

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев