№ 4'03

Евгений ЗАЙЦЕВ

А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Искусство

Дон Кихот и мельница. 1997-1999

Во времени и пространстве

Гелий Коржев стал одним из тех художников, кто взвалил на свои плечи, казалось бы немыслимый груз творческой, гражданской, человеческой ответственности. Внимательно анализируя художественные процессы отечественной живописи ХХ века, убежденно приходишь к выводу, что Коржев в нашем искусстве, явление самобытное, значительное, непреходящее. Своими поисками он сделал целый ряд принципиальных открытий в композиционном построении современной картины, в колористике, в выработке собственного творческого кредо. Обладая мощным зарядом творческой энергии, он сумел перенести его на холст, насытив им свои многочисленные, очень разнообразные работы. А они, в свою очередь, передают эту энергию зрителям, рождая у них разноликие эмоции, несхожие чувства, глубокие переживания. О Коржеве уместно говорить как о художнике-композиторе, дирижере, умеющем организовать пространство и представить зрителю нечто гармонически целостное, вызывающее его на диалог и размышления. С годами становится все очевиднее: творчество художника по сути своей обретает черты философского познания окружающей действительности, ее исторических катаклизмов, а шире — мирового развития. Все его творчество по сути — материализация на холсте времени, в котором живет мастер, и тех событий, которые «запали» в его душу из исторического прошлого. При этом в центре внимания творца — всегда человек — во времени и пространстве.

Его живопись не для легкого восприятия. Так много поведала она невеселого о нас самих, об обществе, в котором живем, что порой от его картин веет этакой беспросветностью. Но это лишь первое, поверхностное впечатление. В них нет никакой безнадежности. За всеми коллизиями, борениями и утратами встает образ Человека долга, порядочного, искреннего и самоотверженного.

О реальных событиях жизни он пишет языком живого искусства. Никогда, ни под кого не подстраивается. Пишет только о том, что чувствует, переживает, считает существенным. Практически каждая из написанных вещей была показана на той или иной выставке. Многие затем перекочевали в художественные музеи и галереи. Большинство из них вошло в состав основных музейных экспозиций. Правда, репродуцировались они не так часто, как того заслуживают по своим художественно-эстетическим достоинствам. Пишут о них до обидного мало. Хотя практически каждая работа Г. Коржева вызывает и вызывала в разные времена широкий отклик, живой резонанс среди зрителей, собратьев по творчеству и специалистов-искусствоведов.

Художник. 1960-1961

Я познакомился с Гелием Михайловичем Коржевым в начале 1963 года. И вот теперь уже почти сорок лет наши жизненные и творческие пути-перепутья, то сближают нас, то чуть отдаляют. С годами у нас сложились достаточно доверительные отношения. Гелий Михайлович от природы и воспитания чуткий, внимательный, добрый, внутренне обаятельный человек. Он счастливо сочетает в себе талант живописца, мудрость общественного деятеля, разносторонность интересов образованного человека, непритязательность скромного интеллигента. Заботливый семьянин. Вместе с тем, ему присуща этакая естественная сдержанность в общении и даже некоторая осторожность. Вернее сказать — разборчивость. Видимо, в силу сказанного, круг его друзей достаточно ограничен и постоянен. В большинстве — это бывшие «однокашники» по художественной школе, суриковскому институту и коллеги, вместе с которыми за многие годы «съели не один пуд соли» в Российском Союзе. Не только на меня, на многих всегда производило внушительное впечатление его врожденное благородство, неординарность личности. Говорит он практически всегда негромким голосом, спокойно, как бы размышляя с самим собой и собеседником. Он не склонен к гневу. В то же время к непротивленцам злу и насилию его не отнесешь. Внешне он кажется достаточно суровым и сдержанным. Но это лишь первое впечатление. По своей натуре и характеру Г. Коржев человек внимательный, добропорядочный, обходительный и доброжелательный.

Характерная черта Г. Коржева — неуемное стремление к самопознанию. С юных лет и до зрелого возраста он постоянно и много читает. Круг его интересов огромен, но и в известной мере определен. Всю жизнь упорно учится, перенимает опыт великих предшественников. В искусстве предпочитает книги, воспоминания, переписку художников классического направления. В художественной литературе — сочинения Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и Н.А. Некрасова, А.П. Чехова и М. Сервантеса, А. Блока и М. Шолохова. Из современных писателей предпочтение отдает В. Распутину, В. Астафьеву, В. Белову, Ю. Бондареву. Многие годы поддерживал теплые, доверительные отношения с Г.В. Свиридовым. Любит музыку В. Гарилина, Р. Щедрина. Высоко ценит тех музыкантов, которые бережно хранят и развивают животворный народный мелос. Помнится, с нескрываемым чувством восхищения он говорил, как о подвиге Е.Ф. Светланова, записавшего со своим оркестром на радио все симфонии великого П.И. Чайковского. Постоянно работая с мольбертом и этюдником в мастерской и на природе, мастер не пропускает выставок принципиального характера. Хорошо знает экспозиции Третьяковки, Русского музея, музея им. А.С. Пушкина. Неравнодушен к состоянию музейного дела и особенно — к музейным экспозициям. Горячо ратовал за необходимость широкого общественного обсуждения с участием Академии художеств концепции новой экспозиции Третьяковской галереи. Болит душа художника за сохранность музейных экспонатов.

Портрет жены. 1948

Первые встречи с ним, знакомство с его работами создавали представление о художнике, который работает если не без, то с минимумом этюдного материала, с одним эскизом к картине и одним-единственным вариантом холста к ней. Первое же посещение его мастерской напрочь опрокинуло все эти поверхностные впечатления. Меня буквально сразили многочисленные варианты той или иной его картины. Вся мастерская, все стеллажи оказались заполненными бесчисленными этюдами, натурными зарисовками, композиционными пробами, незавершенными картинами. Многие из них написаны с удивительной легкостью, свежо и неординарно. Справедливости ради, следует сказать: среди последних немало работ, которые уже в таком виде сделали бы честь любой художественной выставке и могли вызвать неподдельный интерес музейных работников и современных «галеристов». Но! Не таков наш герой. Трудно, ох как трудно мастер решается сделать последний мазок и поставить подпись на своей работе. Необычайная требовательность к себе и ненасытная неудовлетворенность своей работой — отличительные черты его характера и способа творить.

Не без оснований утверждают — только время расставляет более или менее объективные отметины на работах художников, относя одни из них к явлениям искусства, другие — предавая забвению. Любопытный парадокс. Его произведения оказались «конкурентоспособными» вот уже на протяжении четырех десятилетий. А это ведь были времена и культа личности, и оттепели, и волюнтаризма, и застоя, и перестройки, и реформаторства. В чем причины этого феномена? Прежде всего — в высоком профессионализме автора. Но это не все. «Важен угол зрения — тогда и исторический роман способен стать современным», — образно заметил Расул Гамзатов.

Думается, наша эпоха революций, войн, потрясений целых государств и народов, бурное время преддверия XXI века не расплавит в огненном смерче творения Гелия. Коржева. Она сохранит их, как источник неодномерной правды, запечатленной с огромной художественной силой. Ведь в них самобытно запечатлена тяга человечества к разуму, добру, справедливости через завалы коварства, подлости и жестокости. Потому верится: к ним «не зарастет народная тропа».

Отец и сын. 1991-1992 

Семья и школа

В скромной и вместительной мастерской Гелия Михайловича Коржева на многочисленных стеллажах бережно хранятся этюды, эскизы, зарисовки, варианты композиций, просто пробы. Их десятки, сотни, а, может быть и более того (ведь ни сам автор, и никто другой никогда не подсчитывали).

Запасник в добропорядочных руках влюбленных в искусство музейных работников, как известно, представляет бесценный клад художественных ценностей. Так и мастерская годами десятилетиями хранит многие художественные тайны ищущего мастера. И когда она приоткрывает свои завесы, многое проясняется в творческих устремлениях художника, становятся понятными те или иные эстетические и стилевые предпочтения на различных этапах его жизни. Именно мастерская представляет редкостную возможность познать — с чего начинался художник, какими были его первые шаги?

Родился будущий художник 7 июля 1925 года в Москве. Рос в семье талантливого архитектора и трудолюбивой учительницы, в окружении двух сестер и бабушки. Материального достатка в доме практически никогда не было. Но детская память сохранила царивший там душевный покой. Нравственная атмосфера семьи определялась трудолюбием, взаимопомощью и самостоятельностью ее членов. Эти принципы соответственно прививались и мальчику. Они формировали его привычки, взгляды, чувства.

Отец — Михаил Петрович по образованию и практике работы был архитектором. Учился у А.В. Щусева. Вместе с К.С. Мельниковым участвовал в Ассоциации новых архитекторов. По его проектам в столице было сооружено несколько жилых домов, один из них — в районе станции метро «Краснопресненская». Но более всего его увлекала садово-парковая архитектура. Ей он посвятил десятилетия своей творческой деятельности и во многом преуспел. На склоне лет занимался восстановлением исторического парка в г. Богородицке Тульской области. Около сорока рисунков, выполненных для этого парка М.П. Коржевым, и ныне хранятся в Государственном историческом музее.

Мама — Серафима Михайловна была учительницей русского языка и литературы. Большую часть жизни преподавала в средней школе. Учитывая творческую увлеченность отца, она взвалила на свои добрые плечи практически все заботы по дому. Жизненные условия закалили ее характер. В войну во время эвакуации трудилась не в школе, а в колхозе на изнурительных полевых работах. Ее характерная сдержанность, немногословие, сердечная отзывчивость и доброта создавали особую атмосферу в семье.

Отец и мать, всячески поощряли интерес сына к чтению. Ему с ранних лет разрешалось пользоваться домашней библиотекой. Там была художественная литература, книги по искусству, архитектуре. Книги и, прежде всего, классика открывали юному читателю не только романтику приключений, но и драматические, а порой — и трагические события жизни. Так исподволь книжные знания причудливо пересекались, сталкивались с явлениями окружавшей его действительности и настраивали на нелегкие размышления.

— Я родился в семье, где рисование не было профессией старших членов семьи, — напишет он впоследствии. — Но все мужчины нашей семьи рисовали, а главное — любили это занятие. Рисовал, как любитель, дед. Он был землемером на железной дороге. Хлопотливая должность с частыми разъездами не оставляла много времени для занятий живописью. Но все свободное время он посвящал пейзажной живописи. Рисовал, и неплохо мой дядя — химик по образованию. Гораздо более профессионально рисовал отец. Он серьезно готовился к поступлению в школу живописи, ваяния и зодчества. Став архитектором, много занимался акварелью. Отец частенько ездил на этюды. Нередко брал меня с собой. Естественно, такие поездки становились и первыми уроками рисунка и живописи. Карандаши, бумага, планшеты всегда наводняли наш дом и рисование, как занятие, как дело, его важность вошло в меня с детства, хотя рисовал я вполне заурядно, как все дети моего возраста. Ничуть не лучше.

Было еще одно существенное обстоятельство. Семья жила недалеко от музея изящных искусств. Туда и пришел мальчик девяти лет от роду в детскую студию. Вначале была лепка. Через год поступил в студию художественного воспитания к педагогу А.П. Сергеевой.

— Мы все более начинали понимать, какие чудеса могут творить краски, их разнообразные сочетания. Вообще-то музей изобразительных искусств им. Пушкина, —вспоминает Г. Коржев, — сыграл в моей жизни важную роль. И сегодня, бывая там или проходя мимо этого строгого и стройного здания, я внутренне благодарю и чувствую сыновнюю привязанность к этому дому, где живут произведения искусства, принесшие многим из нас добро и радость, воспитавшие сотни, тысячи людей в любви к искусству. Демократическая обстановка обращенности к просвещению широкой публики и особенное внимание к детям я всецело испытал на себе. Музей, его коллекция, сам дух, царивший в нем, оказал существенное влияние на мою судьбу художника.

В 1939 году были открыты Московская и Ленинградская детские художественные школы. В них собрали наиболее одаренных детей со всей страны. Окрепшая в юной душе тяга к пластическим искусствам естественно привела в московскую школу и Г. Коржева.

— Я хорошо помню лето 1939 года, — вспомнит художник полстолетия спустя. — Были мы в Москве с бабушкой. А мама с сестрами — на даче. Отца дома тоже не было. Он уехал в одну из очередных командировок по садово-парковым делам. В это время и пришло письмо от руководительницы студии А.П. Сергеевой. Она сообщала об открытии в Москве средней художественной школы и советовала мне сдавать экзамены. И вот с бабушкой мы читали эти бумаги и обсуждали: как быть? Вопрос стоял, как я понимаю сейчас, о выборе профессии. И бабушка сказала сразу: «Если бы был жив дед, то он одобрил бы твой выбор». Ее частые рассказы о деде сделали его фигуру для меня легендарно-прекрасной. Потому и его одобрение, прозвучавшее из ее уст, оказалось решающим. Я подал документы в художественную школу, так и не посоветовавшись с родителями. Хотя они, узнав об этом, также поддержали мой выбор.

Экзамены юноша выдержал успешно. Сказались три года занятий у толкового педагога А.П. Сергеевой.

— На радостях, что принят в художественную школу, я поехал к матери, — рассказывает Коржев, — и две недели писал этюды на уже опустевшей даче. По несколько этюдов в день. Я никогда до этого не писал пейзажи прямо на природе. Совершенно не знал, как это делать. Но счастье распирало меня и все вылилось в плохие этюды, довольно нахально написанные. Все казалось, что количество вот-вот перейдет в качество. Но этого не произошло, и стало для меня первым звонком о трудностях дела, которое я для себя выбрал.

Вскоре начались занятия в школе. Все было вновь — новые ребята, незнакомые учителя. В обиход постепенно входило и такое новое понятие, как талантливость. Занятия по рисунку и живописи вели в школе многие авторитетные художники — В.В. Почиталов, М.В. Добросердов, П.Т. Кошевой. Ребята жадно впитывали их профессиональный опыт. Ревностно наблюдали за успехами друг друга. Вскоре среди учеников стали появляться и свои лидеры. Одни выделялись старанием. У других — многое получалось играючи. Были и такие, у которых общий запас знаний явно был выше, чем владение карандашом и кистью.

К счастью, у Г. Коржева сохранилось несколько работ предвоенной поры. Среди сохранившихся, пожалуй, первым по времени является этюд «Весна 1936 года». Десятилетний мальчик бесхитростно пишет вид, открывшийся ему с балкона квартиры. Его внимание привлекла буйная весенняя зелень деревьев в больничном парке и устремленная к небу островерхая церковь в Обыденском переулке. «К счастью, сохранилась она до наших дней, — поясняет автор. — Так случилось, что именно в ней мы вместе с собратьями провожали в 1973 году в последний путь нашего близкого друга Володю Стожарова».

Пиршество. Из цикла "Тюрлики". 1979

Еще два этюда, написанные тремя годами позже, передают состояние дней солнечных, прозрачных, ясных. На одном из них броско выделено массивное здание бежевого цвета. Это дом посольства Монголии. Два других этюда были написаны в те же годы в Пушкино, куда зачастую выезжал отец будущего художника по делам службы и брал с собой сына.

Обращает на себя внимание портрет бабушки, любовно и довольно-таки грамотно написанный юным художником на рубеже 1939—1940 годов. В нем просматриваются способности рисовальщика и умение моделировать объемы человеческой фигуры светотенью. Для начинавшего художника этого уже немало.

Размышляя сегодня с высоты накопленного опыта о первых шагах обучения нынешних молодых художников, мастер приходит к неутешительным выводам:

«В детских художественных школах, да и в училищах сегодня, пожалуй, слишком рано начинается творчество и слишком мало просто обучения ремеслу. А ведь изобразительное искусство имеет очень много точек соприкосновения с ремеслом, с простым умением выполнять очень разную работу своими руками. Это и умение правильно натянуть холст, загрунтовать его, да еще так, чтобы вам нравилась на нем работа. Подобрать и сделать раму. Уметь натягивать бумагу, клеить холст на картон, чертить, переводить по клеткам и знать, как перевести картон на холст. Все это не очень сложно. Но всему нужно научиться. И не просто научиться, а делать хорошо и профессионально. А сколько еще нужно уметь художнику!?»

И далее:

«Каждый человек с детства растет в окружении определенной культуры. С возрастом он находит в ней моменты наиболее близкие ему, вернее, живущие в нем самом. И когда он становится зрелым гражданином, они дают ростки творчества и осознание своей принадлежности данной культуре. Это и явится основой того, что мы называем традицией».

Вспоминая свои первые пробы с высоты прожитого и пережитого в искусстве, художник недавно заметил:

— Я всегда стремился к тому, чтобы другим было понятно, о чем я пишу. С годами это чувство не только не угасло. Теперь я даже опасаюсь, как бы меня, мою очередную работу зритель не воспринял превратно. Как-то я эту мысль вычитал у Ф.М. Достоевского. Только он, видимо, для усиления говорил о желании быть понятым людьми «разными».

Война резко нарушила все житейские, творческие и семейные планы:

— Во второй половине дня 22 июня мы собирались с приятелем Димой Краснопевцевым пойти в Третьяковку, — вспоминает Гелий Михайлович. — С утра я сидел в кабинете отца и рисовал «испанку». Это был этюд с тети Нюры, которую я решил превратить в страстную испанку с цветком в волосах. Вот за этим занятием меня и застал звонок Димы.

Искушение. 1985-1990

Из учеников школы организовалась группа для обучения снайперскому делу. В нее определил себя и Г. Коржев. Женская часть семьи в начале осени эвакуировалась. Вместе с отцом проводили на восток мать, бабушку и младших сестер. Отец целыми днями пропадал на маскировке Москвы. Большинство соучеников уехали в Башкирию, чтобы там продолжить обучение. Г. Коржев решил оставаться в Москве с отцом до конца. Все изменил неожиданный звонок учительницы русского языка Натальи Викторовны Стасевич. Она сообщила, что 25 сентября уезжает последняя группа учащихся школы и предложила срочно собраться в дорогу. Гелий ответил: «Я закончил курсы снайперов и буду ждать призыва в армию». В ответ услышал: «Тебе два месяца назад исполнилось лишь шестнадцать. Поезжай со всеми ребятами. Продолжай учиться. Придет время и оттуда пойдешь в армию». Сказанное прозвучало убедительно. Переговорив с отцом, юноша принял это предложение. Так одним из последних среди сверстников он уехал из Москвы.

Башкирское село Воскресенское, его жители гостеприимно, по-братски приютили московских подростков. Кров и хлеб, беды и горе делились пополам. На этой земле будущие художники проходили свои первые «народные университеты». Здесь они учились, трудились в поле, на огороде, в домашнем хозяйстве. С неменьшим упорством рисовали, лепили, компоновали, постигая «азы» профессиональных навыков. Там, в Воскресенском, впервые обрел юный художник свою суровую музу, музу человечности, правды, борьбы и надежд.

Живописный дар Коржева обозначился довольно рано — в детском возрасте. Тогда же проявился у него устойчивый интерес к человеку. Уважительное, любовное отношение к человеческой личности. Подтверждение тому — многочисленные рисунки, которым автор даст впоследствии обобщающее название «Дети войны». Вот малютка в традиционной люльке, крест-накрест подвязанной к потолочной перекладине в окружении привычных предметов крестьянской избы. На другом рисунке — сидящая фигура девочки, занятой привычным делом — вязанием чулок. Любопытен и рисунок, на котором девочка в валенках. Среди работ встречаются и довольно сложные композиции. На одной из них несколькими штрихами мастихина юный художник воспроизводит внутренний вид крестьянской избы зимой. Короткий день близится к концу. Хозяйка укрывает от зимней стужи в комнате корову-кормилицу. Здесь же двое малышек, укутанные в домотканные поддевки. В центре композиции напряженная фигура матери детей, хозяйки коровы и всего немудрящего домашнего скарба. Чувство щемящей тревоги и боли вызывает этот непридуманный сюжет. Пластической выразительностью фигуры отличается живописный этюд, на котором изображена сидящая девушка в нетопленой избе. Выразителен силуэтно-линейный контур другого этюда — «Девочка» (1942).

— Эти и другие рисунки относятся к 1942—1943 году, —рассказывает Г. Коржев. — Жили мы тогда в башкирском селе Воскресенском, куда была эвакуирована наша художественная школа. Шла тяжкая война. Жилось нам, как и местным жителям, трудно. И тем не менее, отношения с местными жителями с самого начала сложились добросердечные. Для практики ходили мы с этюдниками по избам. Все было демократично. Встречали нас дружелюбно. Порой даже с интересом воспринимали наши занятия рисунком и этюдами. Некоторые охотно соглашались позировать.

Видимо, так и написан был выразительный портрет мальчика со щетинистой шевелюрой пшеничного цвета. Привлекает внимание и портрет другого мальчика в белой косоворотке. Там же в Воскресенском был написан портрет будущей художницы Затуловской. На темном фоне изображена сидящая девушка с книгой в руках. Красочным созвучием отличается портрет брата художника Максютова, написанный на небольшом картоне. Бесхитростная простота и естественность поз, выразительно неповторимые глаза, детская угловатость сообщали каждому портрету проникновенные черты. В них нет и намека на сентиментальные нотки. Скорее угадываются романтические интонации.

В шестнадцать лет молодой художник пишет свой первый автопортрет. На светло-сером фоне сидящая полуфигура в желтоватого цвета сорочке. Слегка удлиненное лицо. Высокий лоб. Задумчивый взгляд.

— То была зима 1941—1942 года, —рассказывает художник. — Пожалуй, самое трудное время. Было голодно, холодно. Выручила нас дружба и добрые взаимоотношения. И какая-то внутренняя вера в день завтрашний. Жили мы в общежитии. Это был по сельским меркам внушительных размеров каменный дом, который мы называли «райсовет». Всего нас было там около пятидесяти человек. В нашей комнате — четверо: Люциан Шитов, Миркин, Самсонов и я. Миркин был чуть старше нас. В 1943 году он добровольцем пошел в армию и погиб на фронте. Самсонов впоследствии стал неплохим архитектором. К сожалению, несколько лет назад умер

С Люцианом Шитовым мы все послевоенные годы идем по жизни рядом. У нас много общего во взглядах на искусство, на жизнь. Он душевный человек и тонко чувствующий художник. Жаль, что в его жизни живопись не стала главным, определяющим стержнем. Хотя, конечно, на его счету множество полезных дел и в органах культуры, и в журнале «Юный художник», который был восстановлен после долгого перерыва. Он стал его главным редактором и вел его с несомненной пользой на протяжении многих лет.

Так вот, об автопортрете. Мысль о нем пришла как-то сама собой. На мне была сшитая мамой неизменная желтая сорочка. У Люциана одолжил утепленную жилетку. Вывернул ее наизнанку. Воспользовался крошечным зеркальцем, что было в комнате, укрепил его на небольшом столе и начал писать. Пятьдесят лет прошло с тех пор. Подумать только — целая жизнь прожита. Вижу огрехи этой ученической работы. И все же она мне дорога. Память о том времени, о наших юношеских устремлениях.

Без преувеличения можно утверждать: война и связанные с ней тяжкие испытания сформировали Гелия Коржева как человека, художника, гражданина.

Затем было возвращение в Москву, учеба в художественном института им. В.И. Сурикова.

В мастерской хранится множество работ, отмеченных обостренным вниманием молодого художника к человеку, стремлением передать его неповторимую индивидуальность, подчеркнутую национальную характерность. Достоверно «схвачено» психологическое состояние утомленности в этюде «Голова пожилой женщины». Это работа уже первокурсника художественного института. На втором курсе Коржев пишет «Женский портрет». Ему уже под силу передать живописно-красочными и пластическими средствами выразительность взгляда, позы, жеста портретируемой модели. Колористические искания студенческих лет, обостренное восприятие натуры убедительно проявились в композиции «Девочка около дровяной кучи» (1947). Удачно найденной ритмикой светотени и красок примечателен этюд «Мальчик из беспризорных» (1948).

— Этот парнишка встретился нам студентам-третьекурсникам, приехавшим летом 1948 года в Крым на практику, — вспоминает художник. — Привлек он мое внимание шустростью и какой-то неподдельной искренностью. Он был из тех многочисленных сирот, которых война лишила родителей. Ни дома, ни семьи, ни тепла, ни ласки. Вот и добирались они туда, где потеплее, где легче прожить, не теряя надежды найти кого-либо из родных или близких. Там в Крыму я написал несколько этюдов приглянувшегося мне подростка. Разговорились. Душа у него открытая и совсем незащищенная. Сердца наши сжимались от его бесхитростных рассказов. Решили мы сообща вытащить его в Москву. Некоторое время он жил в нашей семье. Упорно отмывали его давно не видевшее мыла хрупкое тело и освобождали от довольно широко распространенной в годы войны завшивленности. Шел парнишке четырнадцатый год. Затем устроили его в ремесленное училище и он поселился в общежитии. Окончил его, стал печатником. Работал в издательстве «Правда». Такова история этого этюда. За образом этого мальчика кроются судьбы многих малолеток, затерявшихся на бескрайних перепутьях военных и послевоенных лет.

Институтские годы чередовались рутинными штудиями, самостоятельными пробами, бытовавшим небрежением к общеобразовательным и теоретическим предметам и, наоборот, упором на практические занятия. Коржев занимался у В.В. Почиталова и Н.Х. Максимова — превосходных педагогов. Заканчивал обучение в мастерской С.В. Герасимова. На улице было лето 1950 года.

Сомнения и тревоги

Уже своими первыми работами Коржев заявил о себе, как серьезный, вдумчивый, самостоятельно мыслящий и ищущий живописец. Он — непременный участник практически каждой молодежной выставки. В его работах проявилось острое чувство современности, способность психологически-углубленно и профессионально-грамотно раскрывать на холсте задуманное. Художника более всего занимает человек, его думы, переживания, душевное состояние. Его герои — люди работящие, сострадающие ближнему, с сердцами и помыслами взволнованно чистыми, с глубоко развитым чувством национального самосознания. Заметны в этих работах характерные для того времени и вполне «благополучные» лирико-бытовые интонации.

Одним из тех, кто «заметил» способности Коржева и поддержал его был П.П. Соколов-Скаля. На выставке у картины «Уехали» у них произошел откровенный разговор о профессии художника, его миссии в этой жизни. Многоопытный Павел Петрович предложил начинающему художнику вступить в творческий союз и дал ему рекомендацию.

— Заявление мое рассматривал президиум Московского Союза художников, — вспоминает Г. Коржев. — Председательствовал Ф.С. Богородский. Между участниками заседания разгорелась оживленная дискуссия. В итоге совершенно неожиданно меня приняли сразу в члены Союза, минуя кандидатскую ступень. Конечно, это была приятная неожиданность. А удовлетворенности от написанного не приходило. Все более начал осознавать: лирика — не моя стихия. Лирический герой, как ни подходи к нему, не естественен. В чем-то даже фальшив. Надо искать свой образ, близкий, понятный, правдивый.

Сам автор достаточно трезво, самокритично оценивал свои первые художественные опыты. Не в каждом полотне удалось выстроить композицию так, как замышлялось. Приподняться над бытовой стороной сюжета оказалось задачей более сложной, чем предполагалось. Предстояло на практике овладеть «интонационным» богатством живописного языка.

Выступая на обсуждении второй молодежной выставки, которая состоялась в феврале-марте 1956 года в залах на Кузнецком мосту, и полемизируя с И. Бруни, он убежденно говорил: «…Ошибка Бруни в том, что он не зовет к изучению жизни. Если мы пойдем по его пути, мы оторвемся от жизни. Искусство потеряет жизнь и свою жизнеспособность, и мы в таком случае будем отброшены к забору самой жизнью… Очень плохо, когда живопись, как это видно на некоторых вещах этой выставки, превращается в что-то чисто декоративное… Если мы оторвемся от человека, картины наши не будут нужны».

Художникам послевоенной поры и, прежде всего, молодым, сама судьба предначертала отразить время во всех его наиважнейших проявлениях, сказать свое слово о человеке исстрадавшемся, натруженном и, вместе с тем, устремленном к свету, миру, гармонии, вере.

Правы те, кто признает роль «временной» дистанции в искусстве. Конечно, если ее не абсолютизировать. Жизнь богата неожиданными событиями, неординарными фактами, из которых вырастают сюжетные композиции. Этот человеческий, а порой и «сверхчеловеческий» материал годами накапливается. И только со временем полный человеческого драматизма и трагизма он подвергается художественно-эстетическому осмыслению и получает воплощение в картине. Когда художник переполнен впечатлениями от жизненного материала, он начинает их осмысливать, анализировать, «прокручивать». Так, на протяжении длительного времени вынашивался, складывался, обретал осязаемые черты триптих, который вошел в историю искусства под названием «Коммунисты».

Первой легла на холст композиция, названная автором «Интернационал» (1957—1958). В картине запечатлен один из трагических моментов гражданской войны. Их двое, еще оставшихся в живых на поле боя. Они стоят спиной друг к другу. Один прочно удерживает левой рукой древко полкового алого знамени. У другого надетая через плечо, отливающая золотистыми бликами огромная медная труба. Избранная автором почти скульптурная «круговая композиция» удачно символизирует «круговую оборону», удерживаемую до конца двумя отважными безвестными героями. Трубач уверенно стоит на широко расставленных ногах. Лучистый с резко падающими тенями свет резко усиливает цвета гимнастерки, брюк, обмоток, истоптанных ботинок, медной трубы. Мощным, звучным сочетанием серо-зеленоватых и золотисто-желтых цветов вылеплена его богатырская фигура. Она словно отлита из бронзы. Голова его слегка приподнята, щеки раздулись от перенапряжения. Пальцы правой израненной руки «берут» нужные аккорды. И чуткое зрительское ухо слышит с детства знакомую мелодию в его последнем, надрывном исполнении. Вглядываясь в его лицо, во всю его могучую стать ощутимо осознаешь — такой человек может быть убит, но победить его невозможно.

Полотно решено автором в лучших традициях фресковой живописи. Кстати, можно лишь сожалеть, что эта особенность мудрого дарования Г. Коржева так пока и не реализована в жанре настенных росписей.

Центральная часть триптиха — «Поднимающий знамя» (1959—1960). Сюжетная линия этого полотна не отличается новизной. В мировом и отечественном искусстве подобные сюжетные ходы встречались. Вспомним, к примеру, работу известного скульптора И.Д. Шадра «Булыжник — орудие пролетариата» (1927).

— У меня «святое» отношение к этому художнику, — говорит Гелий Михайлович. — Глубоко запала в душу его мысль, высказанная не то в 1912, не то в 1913 году — создать музей человеческих страданий. И человечески, и профессионально у меня появилась к нему какая-то привязанность. Прямого желания перевести пластическое решение его известной скульптурной композиции на живописный холст не было. Вместе с тем, между ней и моей работой наличествует явная тематическая и пластическая близость. Все получилось подсознательно. Изначально у меня была идея изобразить человека, который поднимает с земли знамя, выроненное павшим товарищем. Как видите, действие совсем иное, чем у Шадра. Я долго искал натуру, соответствующую моему замыслу, одежду, позу, внутреннее состояние моего героя и общую характеристику ситуации. И только потом обратился к пластике Шадр Вот так все было на самом деле.

Характерная черта личности Коржева и его творчества — сопричастность ко всему, что вокруг, соучастие в судьбе Человека и стремление сохранить честную беспристрастность художника. независимость творческой личности — один из основных его постулатов. Не лгать, писать только о том, что знаешь, ощутил умом и прочувствовал сердцем. Он никогда не сглаживал «острые углы» жизненных хитросплетений. Действительность в его полотнах близка к чаяниям людей, тяготам их существования, лишена убаюкивающей иллюзорности. Его художественное мышление и эстетические взгляды свободны от догматической зашоренности. Образы, воссозданные им, зачастую нелицеприятны, подчас отягощены всякого рода жестокостями и несправедливостями. Но им невозможно отказать в подкупающей достоверности. Всеми фибрами своей души, силой красочной палитры художник восстает против низведении Человека до положения злополучного «винтика». А это уже признак серьезности авторских намерений.

Чувствуя ритмы своего времени, искренний художник писал о человеке, поднимающем знамя коренного обновления жизни, о людях, потянувшихся к новой жизни, к свету, разуму, справедливости. Чуяло его сердце, что бесовщина обернула их святые помыслы в гражданскую войну. И герои его «Интернационала» мечтали: «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем», будем строить общество добра, справедливости и процветания. Только вылились все эти усилия и жертвы в антинародную бесчеловечную диктатуру с беззаконием и произволом.

От картины к картине усиливается боль художника за низведение человека до роли «винтика» в бессердечной системе, за ущемление его свободы и права самому распоряжаться собственной судьбой. Мысли и неказенные чувства автора выражены в полотнах независимо, аналитично и неординарно. Художник предстает в них не историческим летописцем, а заинтересованным и убежденным современником. Отсюда — живость, новизна и непосредственность художественного приема. И, вместе с тем, это не репортажные зарисовки, а фундаментальные художественные исследования истории и проблем современного бытия.

Коржев уже в 60-х годах, в пору «оттепели» становится «властителем дум» многих собратьев по творчеству и любителей настоящей живописи. Чем привлекал их к себе автор? Его работы были исполнены с какой-то могучей, стихийной силой. Они напоены нравственной бескомпромиссностью и убежденностью. У Б. Можаева есть по этому поводу образное сравнение: «…для литератора убеждение — не варежки, которые можно снять и бросить в зависимости от погоды».

По мысли самого Г. Коржева, «душа художника не может двоиться или троиться». Социальная заостренность взгляда на историю и окружающий мир стала принципиальной позицией Коржева-художника. И исходит она скорее всего из шекспировской мысли Гамлета: «Из жалости я должен быть суровым». Художник-мыслитель тонко и умно концентрирует свое и наше зрительское внимание на извечных дилеммах — Добро и Зло, Жизнь и Смерть.

Типологические признаки художественного языка прочно связывают. Коржева с новым направлением, которое впоследствии окрестили «суровым стилем». Его нередко и не без основания причисляют к одному из «основоположников» и ярких представителей этого направления «шестидесятников», которые так бурно и впечатляюще заявили о себе.

— «Суровый стиль» не возник в одночасье и на пустом месте. Существовала некая связующая нить, — считает Г. Коржев. — Пожалуй, одной из первых работ, определивших позицию художественной правды, а именно она и составляла суть нового направления, была картина Ю. Кугача «Клятва бойцов». А ведь написана она была еще в 1946 году. Она-то и стала провозвестником нового стиля — стиля суровой правды жизни. Сюда же следует отнести и картину Е. Лобанова «Гость вернулся». Это люди более старшего возраста, чем мы, только начинавшие что-то писать. Кстати, у Ю.П. Кугача многие из нас учились. Он в те годы был уже аспирантом и вел занятия на младших курсах института.

Одним из «коренных» в новом продвижении к художественной правде был В. Стожаров. Он, если хотите, «переложил» идеи нового стиля на деревню, на конкретный материал. От него и после него эта идея пустила глубокие корни. Много и плодотворно работал В. Гаврилов. Активничал, особенно на первых порах И. Сорокин. В этом ключе следует рассматривать и ранние работы А. и С. Ткачевых. Они изначально принимали участие во всех наших начинаниях и были очень близки идеям жизненной правды. Сюда же близко подходил и В. Иванов. Опять-таки со своими особенностями и личностными художественными качествами. Думаю, его привязанность к рязанской деревне, ярко и самобытно проявившаяся впоследствии, заметно укрепила его позиции и приверженность к этому стилевому направлению. По своим творческим исканиям близки к «суровому стилю» были так же И. Попов и А. Тутунов.

Вскоре после первых молодежных выставок в наши ряды влились одаренные ребята, которых в молодежной среде художников нарекли «пластунята». В эту группу входили Е. Зверьков, В. Сидоров, А. Макаров и Н. Пластов. От этой известной в художественной среде фамилии и пошло такое шутливое название. Все эти ребята учились вместе, хотя и разнились возрастом. Они часто бывали у А.А. Пластова, общались с этим великим мудрецом, изучали его творчество, постигали его «секреты».

Были у нового направления и «примкнувшие», — продолжает характеризовать «суровостильцев» Г. Коржев. — Это такие разные художники, как Н. Андронов, Б. Биргер, М. и П. Никоновы, В. Попков, А. Васнецов… Их творчество самостоятельно. Оно по своему духу не вполне соответствовало тому направлению, которое впоследствии стали называть «суровый стиль». Помнится, на третьей молодежной выставке они вышли и вообще отказались от участия в ежегодных московских молодежных выставках. Они организовали параллельную выставку «девяти». Все это отражало некое несогласие, своеобразный демарш по отношению к «суровому стилю». Мы со своей стороны старались не драматизировать ситуацию. Пути творчества, как и пути Господни — неисповедимы. Затем от «девятки» авторов откололись еще двое. Последовала новая выставка теперь уже «семи». Но, вскоре и они распались. Конечно, нельзя не видеть урона, который был нанесен всему молодежному движению. Негативно сказались эти события и на всем новом направлении.

Избранный нами путь был по началу очень труден. И творчески, и морально-психологически, и, конечно же, материально. Нужна была собранность, воля и стремление к обновлению. К счастью, многие мои товарищи обладали этими качествами. К примеру, П. Оссовский. У него, и это естественно, свой характер, свои особенности в творчестве. Психологическое углубление в образ его, кажется, никогда особенно не занимало. Это ему просто не свойственно. Зато он преуспевал в декоративности. И тут он многого достиг. Вспомним, хотя бы его работы, посвященные Русскому Северу.

Размышляя над всем этим, прихожу к выводу: мы, разные люди были необходимы друг другу, ибо дополняли друг друга. Хотя формировались, вырастали на одной идее, на единой вере — служении правде жизни, какой бы суровой она ни была. Вместе с тем, каждый из нас оставался самим собой.

Так сложилось на практике, что творчество Гелия Коржева со временем стало своеобразным эстетическим знаменем целого направления. С его поисками, обретениями и естественными утратами сопоставляли свои дела, успехи и неудачи многие из тех, кто разделял его приверженность к художественной правде и профессиональному мастерству. Вокруг незаурядной личности объединялись талантливые мастера и начинавшие дерзать молодые художники. Формировался разномастный конгломерат творцов, приверженных неустанным исканиям, экспериментальным устремлениям и социальной нацеленности искусства. Он не был единым и цельным. Но был искренним в своих чувствах и устремлениях. В каких только «грехах» их не упрекали? И в очернительстве, и в деформациях, и в недооценке положительного начала, и в эклектичности реалистического и монументального подходов. Но они не только устояли. Они во многом преуспели. Их произведения с разной степенью мастерства, но предельно искренне раскрывали непримиримость героя и противостоящих ему сил. То был герой суровой судьбы, тяжких испытаний на жизненном пути, человек мужественный, деятельный. Он неизменно становился антиподом утвердившегося в искусстве 30-х годов, бодрячески-победоносного, слащаво-рутинного героя. Герои мастеров «сурового стиля» были кровным узами связаны с многострадальной судьбой своего народа. И потому требовали иных изобразительных средств. Таковыми и становились некоторые существенные признаки языка монументальной живописи — лаконизм, отказ от излишней деталировки, обобщенность образов, символика, афористичность, сдержанный колорит.

«Живые и мертвые»

Есть произведения, которые словно вершины горной цепи, высятся в искусстве. Своим проникновением в смысл событий, неординарностью художественных решений они являют собой своеобразный критерий мастерства, меру постижения исторических событий с позиций современной эстетической мысли. К числу таких правомерно отнести работы Г. Коржева, посвященные Великой Отечественной войне.

Работы этого цикла автор назвал «Опаленные огнем войны». Он вложил в них весь дар своего недюжинного таланта, всю сердечную боль исторического живописца. Война с ее болями, утратами, надеждами однажды войдя в сердце художника, поселяется в нем надолго, если не навсегда, заполняя его творческие думы. Она рефреном вошла в творческие поиски художника, стала своеобразным камертоном его живописной культуры, нравственных начал и гуманистических устремлений его художественно-эстетической программы.

Самим названием цикла автор емко выразил неординарность замысла. Этими работами он предпринял смелую и дерзкую попытку исследовать проблемы «войны и мира» через душевное состояние людей, взглянуть на недавнюю историю страны через призму «судьбы человека», раскрыть запас физической и душевной прочности «живых и мертвых». Трагедийно возвышенный, честный и чистый голос художника прорвал налет наигранной героики, наших триумфальных побед и обреченной приниженности противника, которые воцарились в батальном жанре искусства еще со времен войны. Автору удалось показать действительность войны и ее тяжелейшие последствия с подкупающей искренностью и неотразимой образной силой. Мастерской живописностью, скульптурностью монументальных форм, колористической цельностью он воссоздал эпическую поэму о мужестве, героизме, самоотверженности народа, вставшего на защиту своей чести, достоинства и самой жизни.

Цикл его картин «Опаленные огнем войны» (1962—1967) включает полотна «Проводы», «Заслон», «Следы войны», «Мать», «Старые раны». Каждое из них — содержательное, глубокое по мысли, оригинальное по композиционному строю — создает вполне завершенный и впечатляющий художественный образ. Все вместе они являют собой эпическую панораму жизни, борьбы, страданий, свершений людей, чувств народных. Поэтому цикл «Опаленные огнем войны» обладает необыкновенной притягательной силой.

У этих работ Г. Коржева всегда подолгу останавливаются посетители выставок — притихшие, задумавшиеся, размышляющие. И задаешься вопросом: в чем секрет столь желанного для каждого художника внимания зрителей? Вероятно, нет однозначного ответа на этот вопрос. И тем не менее какие-то главные, определяющие слагаемые успеха можно назвать. Картины этой серии, как, впрочем, и большинство работ Г. Коржева, поражают своей мощью, углубленной психологической мотивированностью сюжета, общей гармонией, правильно найденным композиционным и живописно-пластическим решением. И при всем этом они наполнены такими человеческими переживаниями, такой болью, таким нравственным зарядом, что невольно притягивают к себе, побуждают зрителя побыть наедине с собственной совестью.

Показательна картина «Мать» (1966—1967). Эта картина явно пока еще недооценена критикой и искусствознанием. В образе пожилой женщины талантливо и, вместе с тем, буднично выражено время. Война. Лихолетье. Разор. Утраты. Надежда. Вера. Женщина. Мать. Труженица. Человек нелегкой судьбы. С волшебной точностью схвачены психологическая суть и национальная принадлежность. Все это талантливо передано мазками кисти, брошенными автором каждый раз «к месту и в необходимых пропорциях». Серый, коричневый, черный. Тона в чудотворном переплетении оттенков придают образу Матери трудолюбие и стойкость, теплоту и сердечность, мягкость и незащищенность.

С новой силой проявился талант художника-мыслителя, тонко чувствующего безграничные возможности живописи в картине «Облака 1945 года» — (1980— 1985). Основу образного решения «Облаков 1945 года» составляет его удивительно тонкое и точное художественное видение. Сдержанно суровым образам матери и сына живописно контрастирует обрамляющая природа. Мастерски передан красками этот контраст. Земля-кормилица полна сил. Тем более значительно и скорбно воспринимаются образы тех, кто отдал ей свои лучшие годы, силы и здоровье.

— Писалась эта картина, как впрочем и все другие, — говорит автор, — мучительно и долго. Со времени войны прошли годы, десятилетия. А в памяти всплывают искалеченные, исковерканные судьбы людей. Цепкая детская память сохранила и этот цветистый разнотравьем косогор под селом Воскресенским, и колченогого мужика, тоскующего по своему извечному хлеборобскому делу, и наших великомучениц женщин, взваливших на свои плечи тяготы военного лихолетья. Она ведь была тогда в прямом смысле и жнец, и швец и на дуде игрец. Поклониться им, неприхотливым и неизносимым, мужикам и бабам, возгордиться их суровой и доброй душой захотелось мне этой картиной.

Своей работой «Облака 1945 года» художник честно поведал людям о том, что чувствовали многие. Сказал о наболевшем с определенной беспощадностью. И тем как бы упредил общество от невнимания к человеку и его судьбе.

Правда и кривда

После создания одних полотен прошли годы, других — десятилетия. Многое изменилось в жизни, в искусстве. Менялись и перекраивались взгляды на исторические события и факты. Неизменной осталась позиция художника. Ни от одной своей выстраданной работы он не отказался. Ни одной не стесняется. И это при том, что жить и творить автору довелось во времена, когда почти немыслимо было отделить правду от кривды, заблуждения от откровенной лжи. По-прежнему притягательны герои его полотен, по-настоящему остры, современны и проблемы, поднимаемые в них. Потому что мучительно долго вынашивались, создавались они не конъюнктуры ради, не в погоне за злободневностью и дешевой популярностью, а исходя из глубокого внутреннего убеждения, тяги к правде и только правде. Из стремления докопаться до причинно-следственных взаимосвязей, до корней конкретного факта, события, явления. Из умения неординарно — образно мыслить и писать.

И когда задаешься вопросом: в чем сила многих коржевских работ, приходишь к мысли о свободном владении автором всеми законами и секретами художественного мастерства. Но ключик — в способности выходить в поисках истины на бесстрашные социальные выводы, в умении находить неординарные пути утверждения справедливости, достоинства, добра.

Показательна и поучительна в лучшем смысле этого слова его картина «Беседа» (980—1985). Почти десяток лет мучительно вынашивался замысел. А написание пришлось на время безмерного разгула зла, безнравственности, отступлений от всех разумных принципов в политике, общественной жизни, в повседневной практике.

«Беседа», пожалуй, одно из наиболее завершенных и художественно выстроенных произведений автора. В ней художник убедительно высказал свой взгляд на человека, его предназначение в этой жизни, на определенные закономерности развития общества. Авторская мысль выражена в картине столь же метафорично и многозначно, сколь проникновенно и поучительно.

О чем картина? Об изломах и узловых поворотах в нашей жизни. О гнетущих трудностях, выпавших на долю народа. О невозможности отвернуться, убежать, спрятаться от всеобщего горя, нужды и страданий людей. О недопустимости блаженной безответственности перед лицом ослепленного, обнищавшего, исстрадавшегося народа. Не только о возможности прозрения, но и настоятельной необходимости пробудить народ от спячки, помочь ему сделать сознательный выбор.

И живописные свойства «Беседы», и ее сюжет неординарны. Здесь все заострено на грани риска. Жизненные реалии обострены до фантастического звучания. Но, может быть, именно в этой рискованности и заключена творческая свобода ее автора, свобода требовательная и ответственная. Композиция по всем параметрам статична. Но сколько в ней внутренней динамики чувств этих двух контрастно разных людей, встретившихся у монастырской или крепостной стены! Автор сумел найти выразительные формы для изображения странника и неординарный ракурс для широко известной и, в значительной мере, заштампованной фигуры Ленина.

В «Беседе», на мой взгляд, наиболее полно реализована авторская идея национального духа, русского самосознания, раскрыты многие важнейшие черты народного характера. Проникновенный образ слепого странника подкупает своей первозданной чистотой, искренностью, целомудрием, не тронутым современной ему цивилизацией.

Можно без всякого преувеличения сказать: какой бы сложности задачи не ставил перед собой Гелий Коржев, он решает их обдуманно, смело, неординарно, зачастую опрокидывая устоявшиеся эстетические догмы и представления. Аналитический ум и чутье, как правило, выводят его на новый, более высокий уровень художественного мышления. Ему присуща манера думать и чувствовать о временах минувших, о жизни прожитой с позиции дня сегодняшнего, с его надломом, растревоженной памятью и беспокойством за день завтрашний.

Живопись, как известно, вид искусства наиболее трудоемкий. Он требует времени. И соответствующих условий. После картины «Старые раны» почти десять долгих лет «молчал» художник. Думал. Переживал. Искал. Многократно подступался к холсту и вновь отходил от него. Заставлял себя вновь и вновь взять в руки кисть. А сомнения одно за другим все более одолевали. И так шли дни, недели, месяцы, годы. То были годы, когда в стране накапливались крайне негативные тенденции. Шло очевидное отступничество от цели разумного переустройства жизни, повсеместное наступление чиновничье-бюрократического произвола. То было постыдное время сделок с совестью, духовного и нравственного опустошения. «Не писалось в такую пору», — скажет в сердцах потом художник.

Существует мнение, будто каждому художественному образу соответствует свое время. Подобный допуск достаточно уязвим. Казалось бы время знаменитого испанца М. Сервантеса отстоит от нашего на несколько веков. Но образ рыцаря «без страха и упрека» оказался в известной мере вневременным. Видимо, поэтому к нему многократно обращаются художники разных стран, приверженцы самых различных эстетических взглядов и устремлений.

В чем тут дело?

Видимо, само время с новой силой потребовало высоких чувств, самоотверженности, сильных впечатлений сопереживаний и… оптимизма, благородства, приподнятости, романтики. Дон Кихот М. Сервантеса не просто рыцарь. Он неостановим злословием, нападками, неудачами. Его героизм и жертвенность не рассчитаны на вознаграждение, а энергия — воистину неистощима. Обуреваемый долгом чести литературный герой видит свой личный интерес в повсеместном утверждении справедливости и добропорядочности. Дон Кихот мучительно ищет ответы на вопросы: где справедливость, в чем порядочность, как помочь страждущему? И пока он в поиске — он живет. Не в том ли и коренной предмет искусства — поиски ответов на вопросы, которые щедро выплескивает перед человеком повседневная действительность, стремление найти силы, дабы оставаться самим собой?

Бессмертность благородных черт сервантесовских героев с новой силой, самостоятельно и в лучшем смысле оригинально воплотил в живописи Коржев. Широкую известность и весомый общественный резонанс обрели его картины: «Дон Кихот и Санчо» (1980—1985), «Поверженный Дон Кихот» (1985—1990), «Дон Кихот и дама» (19986—1988), «Дон Кихот и мельница» (1998—1999). Образ «странствующего рыцаря», воссозданный художником принципиален и важен уже тем, что он и в новое время способен вдохновлять людей на благородные поступки.

— Образ этого бесстрашного борца за справедливость меня увлекал со студенческой скамьи, — говорит мастер. — И «виной» тому не только Сервантес, но и наша семья. Отец своей позицией в жизни, своими замыслами и неудачами мне напоминал этого неутомимого правдоискателя. А мама — ну точь-в-точь — Санчо Панса. Да и внешне — высокий стройный отец и вся округлая, невысокая мама — вполне соответствовали литературным персонажам. Но это одна сторона. Конечно же, у меня не было в мыслях создать этаким образом семейный портрет. Тут все сложнее. Мне важно было понять, а затем и передать на холсте благородство, великодушие и готовность к подвигу во имя гуманных целей, которые присущи людям.

Примечательно — у разных народов свои взгляды на Дон Кихота. У испанцев преобладает иронично-гротесковый подход. Пушкин, Достоевский, Тургенев сформировали иной, русский подход. Отсюда и мое желание показать Дон Кихота, как бойца — искреннего, справедливого, самоотверженного. Первый рисунок «Въезд Дон-Кихота в Кордову» я сделал в студенческие годы. К сожалению, он не сохранился. Но с тех пор многократно возвращался к широко известным аллегорическим персонажам Сервантеса. Получилась серия работ.

Когда содержание сделанного автором не укладывается в рамки одного полотна, тогда художник пишет диптих, триптих, полиптих… Так появился целый цикл (уже написано более десятка работ!), связанных сквозной авторской мыслью. К уже названным в него вошли: «Сомнение Дон-Кихота» (1994), «Санчо уговаривает» (1995), «Монах и рыцарь» (1997—1998), «Дон-Кихот и Дульсинея» (1997—1998)…

Своим многократным обращением к хитросплетениям судеб неутомимого борца за справедливость Дон Кихота и его верного сподвижника Санчо Панса, художник вновь и вновь возвращает нас к проблеме противоборства добра и зла, к спорам о приоритете ненасильственных способов преодоления зла. Своими картинами он стремится развеять сложившийся миф о «донкихотстве» как некоей маниловской идее борьбы с безнравственными «ветряными мельницами». Давно замечено — наличие нравственности не лежит на поверхности, не сразу видимо и осязаемо. Зато ее отсутствие неотвратимо скажется на человеке и обществе самым неблагоприятным образом. Действовать по собственному разумению и совести, преодолевать внутреннюю озлобленность, бороться за человеческое достоинство, повсеместно утверждать нравственные начала — таков авторский замысел, такова позиция художника, к этому взывает цикл картин Г. Коржева о знаменитом испанском правдолюбце.

В «Дон Кихоте поверженном» художественная форма и пластический язык также адекватны стилю писателя. Казалось бы, перед зрителем лишь запрокинутая наземь голова и безвольно отброшенная за голову кисть руки. В том-то и смысл авторский находки. Она придает небольшой по размерам картине многолико-содержательный характер, возбуждает в зрительском сознании бесчисленные фабульные построения и наталкивает его на разумные нравственные выводы.

— Немало пришлось «повозиться» с это картиной, — говорит автор. — Холст — чистый квадрат. Такой формат сам по себе статичен. Мне необходимо было разрушить эту статику. Можно было взять холст иных размеров. Но это слишком просто. Выход был найден в самой композиции. Пытался ее выстраивать и так, и этак. Наконец, удалось резким, почти неестественным поворотом руки и смещенным под углом положением меча преодолеть статичность холста.

В итоге фрагментарность не только не ослабила, а наоборот усилила динамическое напряжение всей композиции. Как талантливый режиссер спектакля непременно умирает в актере, так и Г. Коржев врастает в созданные им художественные образы, растворяется в них, живет их жизнью, делит и судьбу, и нелегкую долю.

Своими неустанными поисками и открытиями в области формы, новых изобразительных средств он убедительно рушит взгляд на реализм, как направление консервативное, застывшее, изжившее себя. Практически все его работы, начиная с программного триптиха «Коммунисты», а затем — в серии «Опаленные огнем войны», в «Беседе», а теперь и в «Дон Кихоте» — весомое утверждение непреходящей ценности и плодотворности лучших традиций, зримое доказательство способности искусства к саморазвитию, обновлению и углублению.

Новаторский дух стиля Коржева проявляется и в том, что любые события к осмыслению и исследованию которых он приступает для него всегда представляются неизведанными, будто еще и не бывшими никогда в художественном обиходе. Право же. С древнейших времен искусству знакомы проявления добра и зла, смелости и трусости, чести и бесчестия. Казалось бы, ничего нового открыть в человеческих характерах уже невозможно. Но! Каждое время не только повторяет уже виденное, но и создает историю заново. Потому и человек, обладая в своей основе теми же качествами, что и его древние предки, вступает в принципиально новые событийные ситуации и потому проявляет себя в совершенно иных ипостасях. Вот эту новь мы и находим во многих картинах Г. Коржева.

Глубокой аналитичностью проникнута картина Г. Коржева «Достоевский на каторге» (1986—1990). Для художника — это не только, даже не столько, аллегория. Избрав для своего замысла именно этот сюжет, автор мысленно погружает в него самого себя, добивается не буквальной, а подлинно художественной достоверности. По меткому выражению В.В. Стасова одним из «главных нервов искусства» является «напряжение и страстность». Именно эти качества, прежде всего, присущи полотну Г. Коржева.

Многие мастера обращались к образу Достоевского. Превосходный по живописи и психологической наполненности портрет писателя исполнил В.Г. Перов (1872). Не раз возвращался к образу Ф.М. Достоевского великий скульптор С.Т. Коненков (портрет 1933, композиция 1955 года). И вот новый, прямо скажем, смелый взгляд на эту неординарную личность, его многосложную судьбу в картине Г. Коржева.

В этом полотне как бы сплетаются идеи свободолюбия и свободомыслия с глубоким проникновением в трагический смысл всего происшедшего с одним из выдающихся представителей русской художественной интеллигенции. Но думается, стилистика, характер картины и весь ее живописный строй, как бы исподволь перебрасывают незримый мостик на этапы нашей каторжно трудной истории. Той ее сурово-трагический стези, где попирались нормы закона и нравственности, где властвовал закон диктата и силы. Известно, к каким тяжким и непоправимым утратам все это привело.

Каждой своей работой художник утверждает право человека на индивидуальную неординарность, раскрепощенность мысли и действия, на свободу жизненного выбора. Он протестует против рабской психологии, с таким упорством приписываемом нашему народу иными социологами и творцами. Его художественные установки исходят из стремления исследовать наиболее принципиальные коллизии века уходящего. Нацелены они на глубинные потоки жизненной правды, на поиск соответствующей ей художественной формы и языка.

Опираясь на лучшие традиции отечественного и мирового искусства, решительно отбрасывая устоявшиеся каноны, он шаг за шагом, смело и последовательно создавал свой почерк, формировал свою художническую индивидуальность. Ее отличительные черты — примат художественной формы, неординарность и смысловая насыщенность композиционных построений, колористическая раскованность и подлинная свобода. «Пишу я то, что хочу и так, как живу», — лаконично формирует свое кредо художник.

Иные критики считают его стиль излишне политизированным. Что тут сказать? Все зависит от точки зрения, от степени постижения содержания и смысла его полотен. Еслисмотреть поверхностно, то творчество Г. Коржева, на первый взгляд, может показаться преимущественно политизированным. Право же. Революционный рабочий, поднимающий красное знамя. Трубач, в предсмертную минуту исполняющий «Интернационал». Студент, опрокинутый наземь с лозунгом «Свобода». Достоевский на каторжных работах. Ленин, беседующий со слепым странником. И, наконец, два солдата молодой Красной Армии, пробирающиеся к своим.

Видимо, перечисленного, достаточно, чтобы зачислить художника в разряд политиков, а его творческие поиски свести к некоей «агитке». Однако, такой подход страдает мелкотравчатой односторонностью. На самом деле художник с первых своих шагов в искусстве прочно связал свои мысли, взгляды, позиций с думами, мыслями, чувствами людей из народа, с испытаниями силы, воли, мужества, перед которыми поставила их сама жизнь с ее непредсказуемыми зигзагами, противоречиями, взлетами и падениями. И здесь мы подходим к самому главному. Пристально всматриваясь в жизнь, в судьбы людей, своих соотечественников художник степенно и уверенно, с чувством и большой долей объективности доискивается правды, лепит характеры людей доходчиво и убедительно вписывает все новые страницы в художественную летопись своей страны.

Существуют разные точки зрения на проблему о том, надо было или нет «приравнять к штыку перо». Г. Коржев этот сакраментальный вопрос для себя решил раз и навсегда. Социальная направленность, заостренность взгляда художника на мир стала его принципиальной позицией в жизни, творчестве, общественной деятельности. Своими удачами он вписывает все новые страницы в биографию современного ему общества. Его кисть дарит нам самобытные образы подвижников, чьим умом, дарованием, трудом, стойкостью держится Отечество, ценою огромных усилий продвигаясь к разуму, свету, гармонии.

Потери и обретения

Коржева-художника отличает поразительная работоспособность, умение сфокусировать на выношенной проблеме все свои творческие возможности, неутомимость в художнических и духовных исканиях, поразительная способность «дожать», «дотянуть» работу до замысла. Доводилось знать художников, которые писали пейзажи, натюрморты и даже картины — играючи. Не таков Коржев. Будучи трудолюбивым до самозабвения — работает неспешно. Когда увлечен — днями, неделями не отходит от холста, многократно «проигрывая» все возможные ходы в поисках того единственного, который наиболее соответствует замыслу. Как подлинный творец он по-просту не способен довольствоваться достигнутым, каждый раз усложняя постановку задачи. Все своим опытом он утверждает неразрывность связей искусства и жизни. Видит эти связи не прямолинейными, а опосредованными. Он как бы предостерегает о недопустимости путать искусство с жизнью. Ибо подобная путаница — прямая дорога к натурализму. Жизнеподобие искусства всегда в определенной степени условно. Понимание степени этой условности и отличает художника-творца от примитивного копииста. Он предпочитает психологически емкую палитру. В каждой его новой картине своя партитура ритмов, всякий раз рождающая неоднозначный художественный образ.

Созданные им образы — не вымышленные художником герои. Их прототипы подчерпнуты художником из жизни. Из той жизни, которая была соткана из противоречий, кровоточила незаживающими ранами несправедливостей, преступлений против человека. И потому герои его картин, свято веря в идеалы справедливости и добра «поднимали знамя» революционного обновления жизни, стоически пели «Интернационал», с трудом пробивались «к своим», «старые раны» сурово напоминали им о пережитом, а «облака» — о сермяжной правде жизни. Судьбы безвестных героев складывались в собирательные образы поколений людей романтически возвышенных, стойких, устремленных, чистых душой и телом, не раз хлебнувших лиха, терявших и вновь обретавших веру. Грешное и святое поколение.

Одним из ярких примеров серьезных художественных обобщений и типизации воспринимается работа «Дополнительный урок» (1985—1991).

Задумана она давно, как одна из картин, посвященных женщинам ХХ века, их многострадальным судьбам, их роли в сохранении и продлении рода человеческого, в развитии человеческой цивилизации, утверждении в жизни идеалов добра, справедливости, нравственности.

— В думах картина выстроилась много раньше, чем начал писать, — говорит автор. — Все мировое искусство, лучшие умы человечества всегда были озабочены обездоленными, стремились помочь людям. Беспризорники, беспризорничество — наша общая боль. По рассказам матери-учительницы знаю: такие вот приходили учиться в школу. Учителя их подкармливали, одевали, как могли, обували. Хотя и сами едва сводили концы с концами. И естественно учили уму-разуму. Какая доброта, благородство, вера в человека и надежда на будущее! Как можно не воздать дань благодарности этим истинным подвижникам. Здесь нет ничего политизированного. Просто нам всем как воздух нужна память. Без нее человек словно дерево с усохшими корнями. Дунет ветер — и наповал. Хотелось раскрыть доброту сердца и щедрость души этих просветителей. Образ учительницы — собирательный. Если сумел нащупать состояние, то и современный зритель откликнется.

Жанровым полотном «Маруся» (1986—1990) художник вновь и вновь обращается к «судьбе человека», пытаясь раскрыть его быт, привязанности, черты поведения, жизненные установки. Композиция несет ярко выраженный национальный характер. Найдена незамысловатая, но и любопытная форма — лежащая натура. Впечатляет уже сама мизансцена. Одежда персонажа, косынка на голове насыщает полотно огненно-полыхающим цветом. Живописный прием, использованный автором, можно охарактеризовать как жесткий, до предела обнаженный, реализм. Еще чуть-чуть и скатишься к натурализму. Но, в том-то и сила коржевского мастерства. Он тонко чувствует это «чуть-чуть», удерживая себя на грани возможного. Эстетика художественного образа достаточно убедительна, а его содержательная идея реализована свежо и нетривиально. В итоге получился емкий живописный образ. В нем явно звучит вызов бездуховности. И, вместе с тем, прочитывается и легкая ирония, и определенная доля сарказма.

— Была у меня давняя мечта, — говорит художник, — написать женское тело, придав ему социальный характер. Эпоху, на мой взгляд, лучше всего выражает не бытовой жанр, а женщина, как социальное явление. А это потребовало от меня особой трактовки и особых приемов. В отечественном искусстве создать запоминающийся женский образ с социальным акцентом удалось К. Петрову-Водкину в картине «Утро». Гутузо рисовал обнаженную натуру с социальной позиции. Все это и меня подвело к поиску своего решения. Тут соединились чисто творческие задачи с решением сюжетных ходов. Как преодолеть статику горизонтально лежащей фигуры? Как усилить восприятие предмета с учетом фона? Сюжетный антураж 20-х годов пришел на ум в самое последнее время. И потому сюжетную точность в картине нужно рассматривать ассоциативно. Живописный прием в своей основе также ассоциативен.

Образную характеристику коржевских женских персонажей можно принимать или отвергать. С ней можно соглашаться или оспаривать. Это право каждого. Но! Нельзя не видеть подлинных живописно-композиционных находок автора, свежести и неординарности интонаций, самобытности его стиля и языка.

Сегодня в условиях безбрежной свободы и разумно снятых ограничений кое-кто в творчестве проблемность подменяет черной злободневностью, а порой доходит и до бесплодного экстремизма. Не таков Коржев. Его живопись, его картины-размышления не писались в одночасье, не служили «злобе дня». Они выстраданы и согреты болью художника. И потому каждая из них напоена жизнеспасительной душевностью, окрылена авторским соучастием к судьбам людей и общества. Его талант поучителен и в том смысле, что в творчестве он ничего не принимает «на веру», никогда не стремится попасть в «струю» устоявшейся традиции или новомодного течения, каждый раз ищет художественное решение зачастую наперекор сложившейся практике. Он резонно считает, что в противном случае художник неизбежно «теряет форму» его творческие потенции тают, интересы мельчают, а мечты покрываются плесенью. В итоге не миновать эрозии таланта и души.

Трехчастная композиция «Адам и Ева» — попытка художника выйти на новое, не традиционное осмысление пространства и времени. Пластические формы, на первый взгляд, разрушают устоявшиеся на бытовом уровне представления о прародителях рода человеческого.

— Эти вечные темы, — свидетельствует автор, — только тогда живы, когда насыщены современной трактовкой. В последнее время мы часто обращаемся к проблемам общечеловеческим. И если они не насыщаются современными заботами о добропорядочности, трудолюбии, о хлебе насущном — то это занятие из разряда обреченных. Мадонн рисовали мастера разных эпох, каждый раз наполняя их образы созвучными времени идеями. Непреходящая тема в искусстве — материнство. Но всегда она обретает свой смысл в зависимости от того, о какой матери речь ведет художник, какие ее чувства наиболее характерны в данный, переживаемый людьми период. Не только индивидуальностью мастерства, но, прежде всего, ощущением времени отличается известный офорт Рембрандта «Адам и Ева» от не менее известной композиции Дюрера.

Как часто бывает, приступив к исследованию новой для себя проблематики, мастер ощущает необходимость поведать людям о том, что поселилось в его душе. Так, вслед за триптихом «Адам и Ева» появились четыре варианта «Благовещания» (1986—1999), «Сусанна и старцы» (1986—1992), «Искушение» (1985—1990), «Иуда» (1987—1993), «Осень прародителей» (1998—1999), «Лишенные рая» (1998—1999).

Внимание художника к этому циклу не случайно. Оно — не дань времени. В основе — все та же забота о нравственности людей. Ее истоки, и так не слишком глубокие, у современника оказались основательно порушенными. Право же, сегодня публика без креста запродается пачками. Да и крестик на шее, особливо у многих молодых — зачастую лишь прикрытие беспутства и вседозволенности. Обрушенная на страну, по меткому выражению В. Распутина, «нравственная разруха» более всего волнует Г. Коржева.

Все последние годы художник практически постоянно в мастерской. Жизнь вокруг хаотична и сумбурна. Хозяйство расстроено. Экономика безудержно катится к упадку. Полки магазинов заполонил заморский ширпотреб невысокого качества. На рынке небывалая дороговизна. Люди обозлены до предела.

— Пожалуй, со времени войны не припомню подобного разорения и распада, — сетует художник. — Выходить на улицу, пойти в магазин — сплошное расстройство. Даже в Союзе и академии стараюсь реже показываться. Всюду возбужденные лица, озлобленные, до предела политизированные разговоры. Как-то вдруг обострились межнациональные страсти. Чего только стоит Северный Кавказ! К тому же и радио с телевидением, газеты, журналы день ото дня накаляют атмосферу. Всеобщее раздражение близится к пределу. Единственное спасение — работа. С утра и до темна в мастерской. Холст на мольберте, кисти и краски действуют успокаивающе.

Нажитый десятилетиями неустанных поисков профессиональный духовный опыт дал мастеру импульс для новых исканий как в области формы, так и средств художественной выразительности. Будучи от природы и воспитания человеком впечатлительным и чутким не только к своей, но и чужой беде, он напряженно ищет пути и средства к уму и сердцу современников. Подсознательно он понимает: впечатляюще реализовать на холсте новые идеи можно лишь углублением и усложнением стилевых особенностей художественного языка. Честный, искренний, думающий художник не может проходить мимо реальностей окружающей действительности. А она переполнена конфликтами и драмами, героями и антигероями. К тому же, со временем обстановка жизни мрачнеет и обостряется. Все это не могло не привести к созданию работ мифологической направленности. Видимо, так и зародились в душе, а затем и перешли на холст его новые метафорически усложненные композиции. Впоследствии они сложились в цикл, получивший несколько странное название «Тюрлики» (1976—1994).

Всматриваясь в совершенно непривычные для стиля, манеры письма этого мастера композиции, ловишь себя на мысли: душа и сердце художника переполнены переживаниями за судьбы людей, общества, страны, всей мировой цивилизации. Сильное впечатление производит работа «Череп предков». Можно полагать, что на полотне изображены наши далекие, далекие потомки. Вид их невероятен. И вот они выискивают черепа наших современников. Видимо, стремясь понять, что с нами произошло в конце ХХ века.

По сути «программной» можно считать композицию «Мутанты». Сюжет ее прочитывается по-разному, в зависимости от целевой установки, внутренней подготовленности и воспитания. Непредубежденный взгляд увидит, не может не увидеть некое сборище по поводу открытия чего-то монументального. На «вернисаж» собрались, как и полагается, и публика и оратор. Последний отъявленный диктатор с сатанинской внешностью. Смешанные чувства вызывает и толпа. Это полулюди-полуживотные. Их состояние — от спокойно-равнодушного до возбужденно-агрессивного.

— В последнее время я все более задумываюсь о судьбе искусства, — говорит мастер. — Сила реализма в его обращенности к людям. Так всегда было. И в литературе, и в музыке, и во всех пластических искусствах. Когда художник хочет поделиться со многими, он пишет на языке реализма. Если — с приятелем или с самим собой — тогда можно заниматься чем угодно. Основы модернизма — в творчестве. И когда к модернизму приходят люди одаренные, тогда и он может быть интересен. И он может дать какие-то плоды при условии, что все поиски идут в рамках искусства. Но! Грани искусства сейчас расползаются по всем швам. Исчезает артистизм. Всюду бравируют разложением нравственности, личности. И это огорчительно. Более того — губительно для самого искусства. Не потерять бы ощущений жизни своего народа, его тягот и тревог! С другой стороны, понимаю, что простое следование реалистическому методу может привести к угасанию темперамента и мастерства. Обычная, привычная всем нам живопись для задуманной мной проблематики сегодня не годится. Вот и пытаюсь найти художественный прием, который позволил бы в рамках искусства реализовать замысел. И все-таки в основе «Тюрликов» — неисчерпаемый язык реализма.

В этих его новых работах окружающий нас мир предстает будто в тех же привычных реалиях, да не в тех! Широким мазком, уплотненным цветом художник свершает некое таинство, придавая людям, окружающим их предметам некое фантастическое, я бы сказал, даже фантасмагорическое звучание. Получается сюжет на стыке реального и ирреального.

— Беру кисть и не знаю еще, что буду писать, — говорит сам автор. — Игра воображения движет кистью. Это интересно. В моих «Тюрликах» (название условное и труднообъяснимое) что-то навеяно Гоголем, его знаменитыми «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Но, конечно, это не прямое следование любимому мною писателю. В этих работах — свойственный мне социальный оттенок. Он-то и выводит меня куда-то вдаль, к чему-то новому, которое пока еще даже не вполне сформировалось в моем подсознании. Вообще в живописи, как и во всем искусстве, нужны непрестанные пробы.

Картины этой серии образно передают состояние абсурда современного нам жизнеустройства, запутанности и зыбкости его моральных устоев. Это развернутая в сюжетах метафора беды, подстерегающей наше общество со всех сторон. Образно заключен в «Тюрликах»и безответный гоголевский вопрос: «Русь, куда же несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…» Художник пытается взбудоражить общественное сознание, ставит перед каждым из нас основной нравственный императив — каково будущее людей на планете Земля? Вопросы, вопросы, вопросы. Сыскать бы на них праведные, разумные ответы.

Можно задаться вопросом: как оценивать то новое, что в последнее время появилось в творчестве Г. Коржева? Временный ли это зигзаг, непроизвольная случайность? Если это новая тенденция, то какова ее природа, насколько она устойчива?

Реально предположить, что новое направление у Коржева серьезно, устойчиво, как и все в его творчестве и жизни. И с этим приходится считаться. Оно, как мне кажется, упирается в невыясненность всего того, что привнесло в нашу бурную и достаточно противоречивую действительность последние годы. Художник стремится доискаться до корней многих явлений. Легко это не дается. Отсюда бесчисленные алогизмы, невозможные и труднообъяснимые художественны образы. И все-таки в основе — реальный взгляд на жизнь, реальные «очеловеченные» представления. Автор стремится понять: что с нами было, что с нами сегодня происходит? Не осознав всей остроты, драматичности и даже трагедийности пройденного пути и нашего современного состояния, человек не может строить будущее. А что же это за искусство, которое не зовет к будущему?!

И еще об одном. Глядя на многие его картины последних лет, видишь, чувствуешь, понимаешь тревоги художника за девальвацию и в какой-то мере утрату человеком веры. Веры в добро, справедливость, милосердие, совестливость, гуманистическое предназначение того общества, которое построили. А что такое человек разуверившийся? Он подобен неразумному человекоподобному животному. На любую приманку среагирует. И способен бог весть на что. Вот какой значимости тенденция подмечена думающим творцом.

Сложна и многогранна художественная натура мастера. Показательны в этом смысле его последние творческие опыты. Главное в них — стремление к высокой живописной культуре. «Без этого, — по его мысли, — любые «экзерсисы» при первом же серьезном рассмотрении рассыпаются словно карточный домик». Далее. Художник своими новаторскими поисками как бы возвращает утраченную за десятилетия монопольного господства одного стиля, способность свободы творческого мышления, свободы осознанного самовыражения, личной ответственности автора за все, с чем он намерен выйти на зрителя.

— Я всегда сержусь, когда слышу утверждения: «мы были под пятой», — говорит он. — Так ведь можно оправдать в творчестве все, что угодно. Для настоящего, самостоятельного художника такая позиция неприемлема. Я всегда в жизни исходил из того, что имею право делать то, к чему лежит душа. Это главное право в жизни. Оно не дается свыше и вообще не присуждается кем-то. Его нужно выстрадать своим честным отношением к делу, которому посвятил себя. Думаю, что я его завоевал. И потому всегда и писал только то, что мне хочется.

Понятно, мне сегодня мало интересно писать то и так, как это делают молодые. С горечью отмечаю, что многое в их работах я не понимаю и не приемлю. Свою задачу вижу не в том, чтобы бежать за быстробегущим временем, а сформировать правильное представление о времени, в котором мы все живем. Хочется делать это так, как в свое время сумели сделать И. Репин, В. Суриков, многие известные мастера — наши учителя и предшественники.

Новые страницы творческих поисков порождены стремлением автора переосмыслить прожитое и пережитое, понять происходящее в жизни общества на рубеже двух веков и тысячелетий.

— Жизнь вне искусства, вне живописи, — замечает художник, — для меня попросту утрачивает всякий смысл. А в творчестве я более всего дорожу свободой. Свободой писать то, что хочу, и так, как чувствую и могу.

На девятой Всероссийской художественной выставке «Россия», которая состоялась в апреле 1999 года, теперь уже один из старейших русских художников Гелий Коржев показал две новые работы: «Наезд» или «Катастрофа» (1980—1999) и «Адам Андреевич и Ева Петровна» (1995—1999).

Творческие замыслы автора настолько обширны и многоплановы, что раскрыть их весьма и весьма затруднительно. В них предпринимаются попытки честного философско-эстетического осмысления коренных проблем нашей многострадальной истории и современного бытия. Как подлинный творец, он по-просту не способен довольствоваться устоявшимися стереотипами и догмами. По натуре — человек принципов, он любые нововведения, в том числе и в творчестве, рассматривает поначалу с позиции критически оппозиционной. Он решительный противник любого приспособленчества, пассивно-услужливой позиции бездумного одобрения, беспринципного, некритического следования устоявшимся мнениям, авторитетам, традициям. К таким мыслям приходишь, когда знакомишься с работами на его мольберте и теми, которые составляют творческую лабораторию мастера. Как истинный поэт живет по принципу — «ни дня без строчки», так умудренный жизненным и творческим опытом художник сегодня и ежедневно у мольберта, в постоянном поиске, работе без устали, в стремлении сказать современникам и потомкам все то, что он думает о нашей истории, ее людях, о проблемах, тревожащих современников. В разной степени готовности вызревают, дорабатываются, обретают художественную плоть такие произведения, как «Горький с Шаляпиным», «Моцарт и Сальери», «Юдифь с головой Олоферна», «Римский гитарист», «Мольба», «Вдовец», «Сослуживцы», «Памяти «Данаи», «Дорожное происшествие», «Папа, вставай!», «Продается дедушка», «Между раундами», «Весна 45 года», «Последние».

Как видно уже из перечисления названий будущих картин, мир увлечений Коржева весьма любопытен и практически всеобъемлющ. «Хватило бы жизненных сил все это довести до ума», — сетует автор. Заметим, кстати. Последние две работы вновь посвящены проблемам Великой Отечественной войны. Тема войны пролегла через все творчество мастера. Звоном колокольного рефрена она звучит в его картинах. И «несть ей конца».

— А вчера родилась мысль: нарисую автопортрет, — разоткровенничался мастер недавно. — Хотя в принципе автопортреты не люблю. Давно приучил себя — если пришла мысль, сразу ее фиксирую на бумаге. Форму для автопортрета избрал ту, которая близка мне, а сюжет — продавец попугаев. Старый человек продает попугаев. Чем не гениальная находка? Пока все это в пределах замысла. Предстоит работа. Мне это интересно. На публику выйду с автопортретом лишь в том случае и тогда, когда пойму — получилось ли то, что хотел сказать.

Слушал я это со вниманием. А в памяти всплыл образ юного художника, написанный им в суровом, холодном, голодном 1942-м году. То был первый автопортрет. Сегодня мастер пишет новый автопортрет. Меж ними шестьдесят лет жизни, борьбы, тревог, невосполнимых потерь и обретений.

А жизнь продолжается. За осенью исстари утвердилось представление, самой прекрасной и плодоносной поры. Думается, «осенний» период творчества Гелия Михайловича Коржева этими качествами обладает сполна. И потому все почитатели его недюжинного таланта с нетерпением ждут новых откровений художника, творца, гражданина, замечательного человека.

Осень прародителей.

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев