№ 1'03

Светлана Гончарова

РАССКАЗЫ ПАЛОМНИКА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

 В Лавре

У них тоже хлопот был полон рот. Я имею в виду предыдущих людей, ходивших, бывало, в давние времена по Ярославскому тракту на богомолье в Троицу, к Сергию. Но хлопоты эти, освященные крестом и молитвой, были совсем другие. И жизнь была, конечно же, другая — ей, жизни, надлежит все время меняться.

Вот он собирался, старый филенщик Панкратыч, в лавру помолиться — не день, не два собирался, не вот тебе — с бухты-барахты. Сушил сухарики на дорогу, говел, готовился к принятию святыни. Хотя, как говорится, время его с ним было — за долгую жизнь наработался, теперь на покое, в любое время — возьми да и отправляйся в Троицу. Нет — это дело, понимал он, суеты не терпит, а предполагает, наоборот, всяческое внимание и обстоятельность. И сбиралась неспешно котомочка — сухарики на дорожку, чистая одежда и сапоги, чтобы надеть все это, как дойдешь, идти-то можно в чем поплоше. А главное — душа уготовлялась ко встрече со святыней.

И вот находился еще народец, у кого также душа жаждала молитвы, и отправлялись богомольцы ранним утречком по росе, помолившись-перекрестившись, в путь-дорогу по Ярославскому тракту к лавре.

И вот они идут пешочком, неспешно, изредка останавливаясь в придорожных трактирах попить чайку, подкрепить силы. И опять, помолясь, в путь по длинной дороге среди полей и лесов. Кто-то еще прибьется на пути — тоже в лавру идут, к Преподобному, помолиться. Хорошо — все в Троицу, к Сергию, и все с молитвой. И ничто эту молитву не нарушает — только травы шелестят вдоль дороги, да жаворонок звенит с высоты. Всякое дыхание да хвалит Господа...

Сейчас мы живем по-другому. Суета все, спешка. Утром вскочил, лба не перекрестил — полетел. День промелькнул, другой, третий — все некогда, некогда, некогда... Вдруг — бац тебе по лбу. Стой. Не беги. Пришла беда, отворяй ворота. Ой, что это? Зачем? Почему?

А как тебя еще остановить-то? Все летишь...

И вот душа твоя заболела, заболела. Про лавру вспомнишь — к преподобному бы надо, помолиться. Да и поскорее надо, прямо сейчас, немедленно. Где уж тут приуготовляться, когда вот она — нужда, приступила к самому горлу, ни дыхнуть, ни охнуть.

Да и дорога нынче другая. Можно промчаться по ней на авто — пара часов, и ты в лавре. Так ты, правда, не услышишь тихую молитву «всякого дыхания». Только свист обгоняющих машин, только грязные брызги из-под колес на ветровом стекле. Ну, а что делать?

— Алло, Катечка!

— Аечка!

— Ты в лавру не хочешь поехать?

— Когда?

— Да прямо сейчас.

— Ну, ты что — как это сейчас? Сейчас времени-то сколько? Это же пока я водителя найду... Да и нет, не найду. Вспомнила — его же не будет у меня сегодня. Давай в другой раз-то? Как-нибудь соберемся. Мне бы тоже надо в лавру...

Нельзя в другой раз. Надо сейчас...

Есть и другой путь. Можно доехать на электричке до Москвы. Здесь с молитвой тоже будет напряженно. «Вашему вниманию предлагается полезная в хозяйстве вещь — целлофановые мешки для мусора...», «Шариковые авторучки...», «Отечественный шоколад — три плитки за десять рублей...».

Дальше на метро до ВВЦ, несколько сотен метров «скрозь строй» гремящих и полыхающих разноцветными огнями торговых палаток, наискосок по скверу — и вот уже видны на всесезонно сером городском фоне яркие зеленые автобусы, достопримечательность Сергиева Посада, которые возят и возят день-деньской пассажиров в древний город.

В автобусе тепло, уютно, мягкие кресла. И всю дорогу тебя будут развлекать песни начала двадцать первого века: «Не жени ты меня на себе, подруга, я еще хочу погулять!..»

И никуда не деться от этого настырного голоса. Он одно проголосит, за другое примется. Все будет перебивать твою тихую молитву, которую ты тщетно попытаешься удержать в своей душе.

Я смотрю на часы: время приближается к полудню, а где я и где лавра. Если так дальше собираться, то к преподобному попадешь лишь к вечеру. Надо хотя бы до ближайшей станции метро взять такси.

Ну вот, слава Богу, уже едем.

— Скажите, а до ВВЦ сколько будет стоить?

Водитель смотрит в реестр и называет цену.

— Ого!

— Такие у нас расценки, — говорит он, как бы извиняясь.

— Интересно, сколько же тогда будет до Сергиева Посада?

Он опять смотрит прейскурант.

— Это что же, только на сто пятьдесят рублей дороже?

— Ну, для кого «только», а для кого....

— Да деньги немалые, конечно, но уж очень надо мне в лавру. И побыстрее. Поехали в Сергиев Посад, была не была.

Водитель принимается вызывать по рации диспетчера, чтобы сообщить об изменении маршрута — у них, видно, строго с этим делом. Мы едем и едем, а он все никак не дозвонится. Уже за город выехали, в другой район въезжаем, а ему все не удается пробиться сквозь эфир к своему диспетчеру.

Наконец слышится ее голос.

— Клиент хочет ехать дальше, — сообщает таксист.

— Знаешь что — ты должен вернуться сейчас на собрание, — вдруг говорит диспетчер. — Не поедешь в Посад. Другой тебя заменит. Скажи поточнее, где ты сейчас. Подождите, подъедет другая машина, а ты возвращайся.

Вот тебе и раз. Новости нашего ненавязчивого сервиса. Жди другую машину.

Ждать, правда, пришлось недолго, вмиг примчалось другое такси, я в него пересела, водители перекинулись парой фраз из окна в окно, и мы полетели.

Я закрыла глаза и приготовилась всю дорогу молиться. Водитель, видимо, желая сделать мне приятное, прибавил звук приемника. Оттуда забухало на одной ноте, будто заело пластинку. Ну, а без этого уж слишком было бы хорошо — едешь себе и едешь, в тепле. Без пересадок уж теперь, надеюсь.

Водитель оказался молчаливым, и за это ему спасибо. Только когда ехали по кольцевой, спросил осторожно:

— Нам ведь на Ленинградку?

— Нет, на Ярославское.

— Я, извините, в ту сторону очень давно не ездил, забыл...

И опять молчание на фоне однообразного бухания из приемника. Ну, что ж, это у нас теперь фон жизни такой. Я почему-то не решалась попросить его выключить эту музыку.

— А вы в лавру? — снова заговорил водитель.

— В лавру.

— Я там ни разу не был. А вы первый раз или уже приходилось?

— Приходилось. В прошлом году много раз ездила...

— Помолиться?

— Да, помолиться.

— А что, извините, нужда какая-то была?

— Да, я болела очень тяжело. Батюшка наш благословил: поезжай-ка ты в лавру, к отцу Герману. Там есть один монах, который каждый день отчитывает больных.

— Как это — отчитывает?

— Читает специальные молитвы. К нему едут со всех концов страны.

— Помогает?

— У Бога ни одна молитва даром не пропадает. Мне рассказывала одна женщина — она к нему из Петербурга уже не первый раз приезжает, так вот она рассказывала, как один мужчина, готовясь к операции на сердце, поехал к отцу Герману. Трижды он у него был, и операция уже не потребовалась. А кто и дольше ездит — Господь видит, кому что полезно. Главное, с верой молиться. А я, знаете, не с первого раза к нему и попала.

— Как это?

— Первый раз поехали на машине. Только свернули с кольцевой на Ярославское шоссе, машина встала. Водитель капот открыл — оказывается, трамблер полетел, рассыпался прямо. Водитель удивляется: и чего он вдруг рассыпался ни с того, ни с сего. Я говорю: «С того самого, Михаил Иванович. Кому-то очень не нравится, что мы с вами в лавру поехали». Целый час стояли, пока он за новым сходил да пока поставил. А приехали, к храму подхожу, в дверях записка: сегодня отец Герман не принимает. Народу толпится у ступеней, говорят, вчера был, ничего не сказал, что не будет его сегодня.

— Надо же, зря только ехали...

— Ну, не зря, конечно. К преподобному пошла, приложилась к мощам, помолилась вместе со всеми. Знаете, в этот вечер мне гораздо легче было, хоть и мерзла на дороге, а ничего. Потом еще дважды я через какое-то время ездила. Уже на автобусе — от ВВЦ идут автобусы до Сергиева Посада. И опять зря, как вы говорите — опять записку на дверях заставала: сегодня не принимает. Одновременно к врачам разным ходила — ничего не помогало. Измучилась вся, до отчаянья. И к отцу Герману никак не попаду — три раза вот уж съездила. Мне посоветовали еще позвонить в Ивановскую область одному старцу. Позвонила — он говорит: «Приезжай. Это от беса. Надо молиться». Он не всегда говорит — приезжай, иногда просто духовные советы дает, что делать, а тут прямо сразу: приезжай. Но легко сказать — приезжай. Зима, снежные заносы, морозы. А я задыхаюсь на ходу. Это же нужна какая-то оказия. И батюшка мой не благословляет: не езди пока в Иваново, далеко, застрянешь еще там где-нибудь, попробуй еще раз в лавру. Что делать? Старец сказал — приезжай. Батюшка говорит — попытайся все же попасть к отцу Герману. А я к нему никак не попаду. Душа мечется, не знаю, что делать. И вот однажды вечером уж так плохо, прямо умираю. Звоню опять старцу в Иваново и прошу его помолиться обо мне. Не могу, говорю, пока приехать к вам. А он ласково так мне отвечает: «А ты поезжай в лавру к Герману». Представляете? Будто почувствовал все мои терзанья и все сам разрешил: поезжай в лавру. И еще посоветовал Псалтырь почитать, да не кафизму-другую, а всю сразу, все двадцать кафизм. Встань, говорит, ночью часов в двенадцать, да и все и прочитай с покаянием. Я в ту же ночь это и сделала. Задыхалась, слезами обливалась, а читала — до пяти часов утра. А утром поехала в лавру. И не задыхаюсь. Иду и дышу. И отец Герман принимает. Вот вам — молитва старческая. Три дня я в лавру ездила — все как будто по маслу шло — электричка, метро, автобус — без всякой задержки. Четыре часа туда, столько же обратно, да там еще долгое стояние на молитве. И никакого утомления. Радость даже — дышу!

— Да-а-а, — задумчиво говорит мой попутчик. — История. А вы не пробовали обращаться к этим, как их... У нас же они в городе есть, их все знают. Чтобы так далеко-то не ездить.

Я понимаю, о ком он говорит.

— А «к этим» обращаться грех. И душе навредишь, и телу. Одно, может, заживет, а в другом месте такое вылезет, что хуже первого будет.

Собеседник мой замолкает на какое-то время. Но я чувствую — не потому, что ему надоело говорить. Чувствую, он весь как-то напрягся.

— А если уже? — вдруг спрашивает он тихо.

— Что уже?

— Ну, уже обратился?..

— Значит, надо покаяться. Это грех больной. Надо пойти в церковь, к священнику, на исповедь, и обо всем рассказать.

— Да я уже хотел пойти к священнику, а мне один верующий человек сказал, что будет еще хуже. Они ведь узнают, что я пошел к священнику — они все знают про меня. Вчера на сеанс пришел, а они спрашивают: «Ну, что, проснулся сегодня в три часа?» А я правда в три часа проснулся. Все знают. Как на привязи теперь меня держат. Боюсь, как бы что-нибудь не сделали плохого. Особенно за детей своих боюсь.

— Зачем же вы пошли-то к ним?

— Да вот по глупости, жена привела, ей сказали, они могут помочь. Фотокарточку им мою снесла. Я сначала было убежал — мне не понравилось. Даже плохо как-то стало. А они вслед мне: все равно придешь!

— А что же вернулись-то, если почувствовали, что плохо?

— Так мне еще хуже стало. Тоска такая, хоть волком вой. И дети заболели. Вот это — самое страшное, что дети-то могут пострадать. Вот и вернулся.

— Как же они вас лечат?

— Заходишь в полутемную комнату, там у них свечи горят, иконы висят, музыка звучит. Ложишься на кушетку...

— И дальше что?

— И все. Лежишь. Еще один сеанс остался. Боюсь я их. Они сказали, что каждый шаг мой знают. Да к тому же деньги я им задолжал большие за лечение. Говорят: отдашь, как заработаешь...

— Вам надо все же пойти в церковь обязательно. Знаете, все это не так уж безобидно, это их «лечение».

— Да понимаете, у них же свечи, иконы — я думал, это что-то с Богом связано!

— С Богом связано в церкви. А здесь связано совсем с другим. Современные колдуны очень любят такой антураж вокруг себя создавать — свечи, иконы. В церковь даже посылают человека, а если не крещен, заставляют покреститься. Дьявол действует через таких людей, экстрасенсов, а ему крещеного человека сбить с пути — самая сласть. Вы ведь человек крещеный? Ну вот. Пойдите в храм как можно скорее, расскажите все батюшке, он вам подскажет, что надо делать!

Я рассказываю ему о храме в селе Вельяминово, где не так давно отразилась на стекле Казанская икона Божией Матери. Он кивает головой — знаю я, где это село, проезжал мимо много раз. Ну вот, говорю. Поезжайте, не откладывайте, батюшка всякий день в храме, поговорите с ним. И потом — такая святыня, икона отразилась, очень редко это бывает, чудотворная икона — помолиться перед ней...

— И потом — вот сегодня у нас с вами такая история приключилась: я поехала с одним шофером, его вернули, послали вас и мы с вами приехали в Сергиев Посад. Это же тоже не так просто! Пойдемте со мной в лавру! Вы были в лавре?

— Да нет, как-то не пришлось...

— А, да, вы же говорили.... Ну же, пойдемте! Сейчас как раз отец Герман начнет принимать. Вы его проповедь послушаете — сразу все поймете. Пойдемте!

— Да нет, я сейчас не могу. Мне сегодня до утра работать.

— Ну тогда хотя бы в Троицкий собор давайте вместе пойдем, к мощам преподобного приложитесь, попросите у него помощи. Ничего страшного, если на полчаса задержитесь...

— Да я не знаю, что надо говорить, ни разу не молился.

— А вы простыми словами: отче Сергий, помоги в моей беде! Ведь у вас беда — мало того, что болезнь, да еще к колдунам пошли...

— Нет, не пойду. Еще плакать начну — стыдно. Тяжело мне.

— Да там многие плачут — перед кем стыдиться.

— Нет. Мне некогда сегодня. Как-нибудь в другой раз. Я дома лучше к священнику схожу потом. А сегодня уж — что делать — пойду к ним на последний сеанс. Денег я им много должен. И фотокарточку бы надо у них забрать... Эх, всю душу они мне вынули, если бы вы знали, как мне тяжело. А ведь я знаю, за что это мне. У меня ведь по молодости жизнь складывалась очень удачно. Меня даже к ордену представляли, когда я на заводе работал. Первая жена моя была сирота. И я ее очень обижал. Гулял, пил. Думал — никуда она не денется. Некуда ей было деваться, никого родных. А она взяла и ушла. И с тех пор... Стыдно сказать, я ведь даже в тюрьму попал. Вот здесь в Загорске и отбывал.

Мужчина — здоровый, во цвете лет, сильный, сидел рядом и плакал, склонив голову к рулю. Не шел в лавру.

Зимний полдень был на редкость солнечным и ясным. Белая лавра светила издалека куполами в синем небе. Ждала... Эх, ты, бедолага, мой нечаянный попутчик. Скажи хоть, как зовут тебя, пойду помолюсь преподобному Сергию и за тебя.

Белым-бело кругом. Будто другой мир. Там, в большом городе, черно и сыро, здесь белый снег хрустит под ногами. Белый снег, белая стена, белая лавра. Сейчас вошли бы в эту арку и сразу начали бы спасаться. Это не мои слова, это кто-то из знакомых сказал однажды: вот сейчас войдем в эту арку и тут же начнем спасаться... Действительно, так. Ведь столько веков здесь звучит, не умолкает молитва. Здесь сама Богородица являлась преподобному Сергию. Сколько всего с тех пор претерпела лавра — а все стоит. Сильна молитва преподобного. И шесть веков — идут и идут к нему люди, к великому молитвеннику и печальнику земли Русской. И в годы забвения веры, когда в лавре царила мерзость запустения и сами мощи были осквернены безбожниками, люди все равно шли — стояли у Троицкого собора, бывало, что и к стене прикладывались, уповая на молитвенное заступничество преподобного. Травиночку какую сорвут возле стены собора — с благоговением везут с собой как святыню. Вся жизнь преподобного Сергия — великий пример преодоления розней мира сего. Потому и идут к нему люди, терпящие скорби, неустроенность, тяготы и болезни. И никто не уходит неутешенным.

Вот надвратная церковь Иоанна Предтечи. Каждый день звучит здесь проникновенное слово игумена Германа, несущего одно из самых нелегких послушаний — он отчитывает страждущих от разных болезней, духовных и телесных. И каждый день полон древний храм — «хромых, слепых, сухих, чающих движения воды»...

Вот маленькая часовенка, где бьет и бьет из-под земли святой источник. Идут и идут люди — просто попить из кружечки или унести с собой сосуд, наполненный святой водой от преподобного Сергия.

А вот и Троицкий собор, где почивают святые мощи, к которым никогда не иссякнет людская река.

Все здесь, за этой белой стеной, исполнено благодати. Ты только приди сюда. Добреди, доползи... И уже начнешь спасаться потихоньку.

— Извините, на хлебушек не подадите бабушке?..

На белой тропе, ведущей к Троицкому собору, вижу перед собой маленькую сухонькую старушку в черной кроличьей дошке. Из-под темного платка ласково улыбаются ее глаза.

Сую денежку в сухую сморщенную ладонь. Старушка вдруг поворачивает назад, к собору, откуда она только что вышла. «Дочь, а я прямо сейчас пойду и помолюсь за тебя. Ты мне скажи свое имя, детей своих, если есть. Как? Ну вот, прямо сейчас пойду помолюсь».

И она семенит впереди меня к собору. Там она снова подходит, показывает записочку, которую нацарапала на клочке бумаги, — правильно, так зовут детей? Так, киваю я, и мы с ней сливаемся с молчаливым потоком, двигающимся к раке преподобного. Я несу свои записочки о своей семье, претерпевающей сейчас скорби, и о страждущем рабе Божием, имя его Ты, Господи, знаешь, и о детях его, он просил помолиться о них.

В храме полумрак — где-то высоко под куполом в узкие оконца проникает свет зимнего дня. Мерцают лампады под сенью раке, горят свечи на большом подсвечнике. И туда, откуда льется этот мягкий неяркий свет — неугасимых лампад над ракой преподобного, неспешно плывет тихая людская река.

Скоро глаза привыкают к полумраку в храме, и ты начинаешь различать еще один свет перед собой — святые образа на старинном иконостасе, осиянные тихим мерцанием свечей.

— Эти иконы писал художник Рублев, — шепчет мне моя нечаянная спутница.

Я киваю ей в ответ.

— Знаете, да? Ну вот, можно и ему помолиться, он ведь тоже святой. Я пойду туда, ближе к раке, помолюсь.

И она уходит вперед, становится на колени перед мощами и тихо молится, пока ручеек очереди струится вдоль солеи.

Теплеет у меня в груди — ах, ты мой ангел милый в черной кроличьей дошке, помолись за меня, мне это так нужно сейчас, дай тебе Бог здоровья.

Монах у раки читает акафист преподобному Сергию, хор повторяет за ним: «Радуйся, Сергие, скорый помощниче и преславный чудотворче!»

Те, кто приложился к мощам, не сразу уходят из храма, остаются здесь, слушают акафист. Храм постепенно наполняется.

Вот сзади просят чуть-чуть посторониться. По каменному полу, тяжело подтягиваясь на руках, ползет инвалид — молодой парень в валенках на безжизненных ногах. Сзади везут коляску, но он показывает жестом — не надо. Он хочет так добраться до раки. Это почти подвиг для него, и он хочет потрудиться, даже сверх своих сил. Вот он и у цели. На миг замирает, собирается с духом и рывком, ухватившись руками за поручни, поднимается, припадает головой к мощам...

Коляска ждет его невдалеке, но он опять отказывается прибегнуть к ее помощи — опять пробирается сам к концу неиссякаемой очереди-реки. Через некоторое время мы снова видим его возле ступеней, ведущих к мощам. Не хочется человеку покидать храм. Еще и еще раз прикладывается он к мощам. Все, наверное, помолились в этот миг за него: помоги, отче Сергие!

Уходить из храма не хочется никому. Тихо поет хор, тихо звучит голос, читающий акафист Преподобному, и тихо потрескивают свечи.

Где-то далеко за стенами шумит город, ревут моторы автомашин, бурлят людские потоки, а здесь тихо и неспешно струится маленький ручеек — с верой и надеждой, с молитвой. И ничего не надо больше твоей душе. Ей тут хорошо, в этой благодатной тишине. Это ее естественное обиталище. Здесь в ней воцаряется равновесие и покой. Здесь она начинает чувствовать и любить ближних так, как заповедано ей было Господом. И люди вокруг все кажутся красивыми и добрыми. Потому что и в их душах сейчас тоже — покой и умиротворение. Никто никого не ранит.

...Зимнее солнце завершает свой маленький круг, когда я выхожу из храма. На белом снегу лежат сиреневые тени, а небо, озаренное предзакатными лучами, будто разрисовано пастелью — от голубого к розовому. Отсвет этих нежных тонов — и на белой стене вокруг лавры.

В окнах надвратной церкви Иоанна Предтечи — горят неяркие огни. Поднимаюсь по высокой лестнице в храм. Он, как всегда, полон страждущих. И сам храм, и галерея вокруг. Из этого опоясывающего храм неширокого коридора батюшку не видно, но отовсюду слышен его голос. Кто хоть однажды слышал его горячую проповедь, не забудет ее никогда.

«Непобедимая Святая Русь живет в душе русского человека. Мы с вами сильны верой православной. Господь вручил русскому человеку, как драгоценный талант, имя христианское. Ему дорога каждая христианская душа. Господь всех нас любит и ждет нашего покаяния...

...Святые люди еще в четвертом веке составили специальные молитвы для больных людей. Эти молитвы обладают большой Божественной силой. Может, вам кто-то когда-то ворожил, колдовал, наговаривал по злому умыслу... Эти молитвы разрушают всякие бесовские козни, а вам передают благодать Божию. Когда вы будете слушать молитвы, с искренним покаянием, с чистой совестью, с желанием отстать от всякого греха и страсти и начать новую жизнь, чтобы спасти свои души для вечной жизни, Господь увидит, как вы искренне захотели уйти от зла, и тут же поспешит подать Свою Всесильную Божественную помощь...»

Потом отец Герман обойдет весь храм, и каждого, где бы кто ни стоял, — у дверей, на лестнице, в уголочке за старинной, в изразцах, печуркой, каждого помажет святым маслицем, от которого бежит всякая нечисть. А крест подавать встанет у самого выхода на лестницу и обильно покропит каждого выходящего из храма святой водой.

Я вспоминаю своего нечаянного попутчика. Ну чтобы еще чуть-чуть пройти и ступить за ворота лавры — совсем немного оставалось. Почти у стен уже был. Стоял, каялся, плакал. Рядом со святыней стоял — а не пошел. Дойти до стены, войти в арку, добрести до Троицкого собора и возопить с сокрушением сердца у святых мощей: «Отче Сергие, помоги!» — не хватило сил.

...Надо уходить — впереди долгий обратный путь с пересадками. А все равно не хочется. Иду к киоску, где продают постную выпечку. Беру стакан горячего чаю и не спеша выпиваю его с медовой коврижкой вприкуску прямо на морозе. Потом захожу в художественную лавку, где выставлены на продажу иконы, разная церковная утварь, и покупаю две простых деревянных ложки с выжженными на донышке двумя листиками и крестиком на ручке — повезу домой как благословение преподобного.

Еще зайду в часовенку, где бьет святой источник, попью на дорожку, с верой и молитвой, студеной целебной воды.

И уж пойду тогда назад.

На белой площади перед лаврой — столы с разным товаром. Эх, вот она, суета, прямо за воротами, рядом. На столах — радуга разноцветных павловских платков. Опять, что ли, соблазнюсь?

Под лучезарным лаврским небом, да на белом снегу, платки эти чудо как хороши — так и сверкнет в глаза, застит ум-то. Дома развернешь — не так уж и красиво, блекло даже. И зачем покупала, спросишь себя. Суета....

...Больше месяца прошло с того дня, как мы ездили в лавру. Я рассказала об этой нечаянной встрече отцу Леониду, настоятелю Преображенского храма в селе Вельяминово, куда я посылала своего попутчика. Но время шло, а в храм он все не ехал. И вот на днях приезжаю туда сама, а мне говорят: вчера у нас был водитель, который возил вас в лавру. Не сразу в храм вошел. Спросил батюшку, а его не было как раз. Огорчился: «Ну, вот, так и знал, что зря только поехал...» Мы ему как могли объяснили, что не зря вовсе, к иконе провели, крестик на него надели наш православный, а то у него католический на шее был, где-то на лотке купил и повесил. Телефон ему дали батюшкин. Он нам свою историю рассказал. Видно, плохо человеку. Но — со скорбей, как говорят, начинается молитва. Главное, пришел все-таки в храм, сделал этот первый шаг. Сделает, Бог даст, и второй. Дивны дела Твои, Господи, и человеколюбию Твоему нет конца...

Зверье пустынное

В глубокой лесной чаще, на берегу тихой речки Студенки, стоят деревянные домики. Солнце, встающее по утрам над вершинами деревьев, освещает маковку купола на одном из них, играет яркими бликами на золоченом кресте. Домики на лесной поляне — это монастырская пустынь, и живут там пустынножители-монахи и послушники, которые, Бог даст, когда-нибудь тоже станут монахами. Всем им приходится много работать, потому что не все еще домики, какие им нужны, построены, и на лесной поляне с утра до позднего вечера идет строительство. Им приходится также много молиться, ведь монахи — это усердные молитвенники за всех за нас.

С молитвой здесь делается всякое дело: готовится еда — и потому она такая вкусная, хоть и самая простая; ловится рыбка — и на улов ходят дивиться те мужчины, которые помогают пустынникам строить их деревянные домики. Ведь известно, что все мужчины любят ловить рыбу, но не всем удается поймать столько, сколько наловил на днях ясноглазый послушник по имени Игоряша. Речка добра к пустынножителям. Потому что они ее берегут — ни соринки вокруг. Кроме того, по временам здесь служатся молебны и вода освящается, а крест и молитва — они отгоняют всякую нечистоту, поэтому речную воду из Студенки можно пить не опасаясь.

В монастыре есть хозяйственный двор, и живут там разные «братья меньшие», то есть всякая живность, у которой тут тоже свои обязанности. Днем по поляне бродят кудрявые овечки. У них мягкая шерстка, ее стригут и вяжут из нее теплые носки и варежки, ведь зимой здесь в лесу ого-го какие морозы! Больше про овечек нечего сказать, они тихие и кроткие, как и полагается быть овечкам. Ходят себе, щиплют травку, а ночью спят в хлеву.

И есть еще в пустыньке конь по имени Барин. Зовут его так не зря — характер у него, в отличие от кротких овечек, гордый и своенравный. Но далеко не у каждого барина в старину был такой крутой нрав, каков у нашего Барина. Его прислали из самой Мо-сквы, из Троице-Сергиевой лавры. И не прислали, а сослали, как здесь говорят, за его несносный характер, на исправление, в глушь, в леса. Но он и не думает исправляться, чистый аспид, а ведет себя так, как ему заблагорассудится. Знает, негодник, что в иных делах пустынникам ну никак без него не обойтись, особенно когда надо что-то срочно перевезти, да еще по такой дороге, где машина не пройдет. Вот тут он свой норов-то и покажет. Везет, везет, да и ляжет посреди дороги, в грязь, так в грязь, ему никакой разницы. И лежит. Прямо в упряжи. Оглобля, бывает, так и треснет. А это значит, опять кому-то из насельников лишняя работа — новую оглоблю делать, будто других забот нет. А Барин лежит себе посреди лужи и ухом не ведет. Его и упрашивают, и ругают, и молитву над ним читают — все ему нипочем. Лежит себе. А время драгоценное уходит, работа стоит. И когда уж все, отчаявшись, начнут думать, как быть, на себе, что ли, тащить груз, Барин вдруг встанет и пойдет. Вот такой противный.

Как-то раз приехал в пустынь Владыка. Ему все показывали, про все рассказывали. Про Барина тоже, конечно, рассказали. Владыка ходил по пустыньке, осматривал хозяйство. Остановился в конюшне, стал с Барином за жизнь разговаривать. Тот слушает, головой кивает. Тут Владыка про его художества напомнил, дескать, нехорошо ведь так себя вести. Барин тут же морду в сторону отвернул, будто его это не касается. Владыка сменил строгость на милость, дескать, ладно, Барин, а вообще-то ты парень хоть куда. Конь опять к нему повернулся. Слушает, головой кивает. Ничего уж такого больше вытворять не стал. Столичный интеллигент, сама воспитанность. Будто не он вчера в луже валялся, со сломанной оглоблей. Какая лужа, какая еще оглобля?.. О чем это вы?

И был у Барина закадычный дружок. Почему был, о том вы узнаете позже. А сначала о том, как он появился в пустыни. Появился самым первым из «братьев меньших». Было это так.

Шел сквозь чащу лесной человек. Он уже двадцать лет жил один в лесу, потому знал в нем все ходы и выходы и не боялся заблудиться. Как это — жил в лесу? Да так, ушел однажды в лес, да и поселился там навсегда — надоело ему, вишь, среди людей жить. Про него даже газета однажды писала. В лесу у него была избушка на курьих ножках, старая-престарая, того гляди завалится и придавит его вместе с козами — он с ними в той хибарке и жил. И козушек своих любил пуще всего на свете. Иногда он ходил по округе и собирал про запас разное старье. И много всего к избушке понатаскал, целую гору — на всякий случай. Вот, например, ржавая рама от старого велосипеда. Сгодится. Или вот вилы, у которых всего два зуба, правда, но зато целым-целехоньки. Как зачем? А на медведя?

И вот шел он однажды мимо ближайшей деревни, видит — котенок. Маленький, рыженький, голодный — мяукает. Он его прихватил по привычке — авось пригодится в хозяйстве. Пока лесом шел, поразмыслил — зачем ему котенок в хозяйстве, когда у него там козушки, любимые. А этот — маленький, рыжий, противный. Да и голодный — мяукает. Корми его потом всю жизнь. Ну его. И когда шел лесной человек мимо пустыни — он этого котенка монахам и подбросил, пусть кормят.

Вот и все про лесного человека, больше мы про него ничего не будем говорить, пусть живет себе в своей избушке на курьих ножках, на то он и лесной человек.

Так котенок — маленький, рыжий, голодный — оказался в пустыньке. Его накормили, обогрели, и стал он тут жить. В ту пору был у пустынников помощник в их многочисленных делах — бородатый мужик Володька с голубыми безмятежными глазами. Они с котенком сошлись характерами и стали большими друзьями.

Никто и глазом не успел моргнуть, как из маленького, рыжего, голодного котенка вырос здоровый, красивый, умный кот, которому, если бы он только знал, какое оскорбительное дал Володька прозвище, — Душман. Володька когда-то служил в Афганистане, оттого и слова у него такие странные на языке — душман... Но кот политикой совершенно не интересовался и прозвище свое обидным не считал, зато он знал и умел многое другое. Он считал своим святым долгом охрану вверенной ему территории. И чужому человеку попадаться на глаза Душману было небезопасно — сейчас вцепится в спину.

Однажды на поляну, фырча и воняя, ввалилось некое неопознанное существо громадных размеров. Ни слова не говоря, оно принялось ползать по поляне, хватаясь за деревья и пеньки. Это был, конечно, трактор, но Душман же не знал этого. Кот оскорбился до глубины души. Он бесстрашно бросался на вонючее и страшно ревущее существо, угрожающе выгибал спину, фыркал, выпускал когти. Он защищал пустыньку от страшилища, не щадя живота своего. А люди, странное дело, только посмеивались и позволяли чудищу то, чего никогда не позволили бы самому Душману. Он оскорбился вторично и перестал обращать внимание на страшного пришельца, который, кстати, потом повадился на поляну, и его всегда с непонятной для кота радостью встречали обитатели пустыни.

Больше всего на свете кот любил ездить с Володькой на рыбалку.

— Душман! — кричал Володька, спустив лодку на воду, и, где бы ни был кот, он, заслышав призывный клич, стремглав бросался к берегу. Володька вредничал — не дождавшись кота, отплывал на несколько метров. Кот нервничал, бегал по берегу и орал, потом однажды решился и сиганул в воду вслед за лодкой. Оказалось, что он не тонет в воде, а плывет, перебирая лапами, как собака, и в два счета может догнать лодку. Вскоре Душман решил и проблему с рыбой. Пока дождешься, когда Володька что-нибудь поймает, да и напросишься у него, у супостата. И однажды, поборов страх перед водой, кот стал нырять в речную волну, как только завидит серебристое рыбье тельце среди водорослей. Так они с Володькой и рыбачили вдвоем.

С конем Барином у Душмана также образовались нежнейшие дружеские отношения. Барин, никому не дозволявший панибратства, разрешал иногда Душману покататься верхом. Это было впечатляющее зрелище.

Однажды кто-то принес в пустынь маленького лопоухого щенка. Назвали его Сапером. Душман обошел его кругом и на всякий случай понюхал. После чего решил, что вреда территории от этого существа не будет никакого. Он стал его воспитывать, как мать. Носил ему мышей. Играл с ним. Вскоре щенок стал чуть не вдвое больше своего воспитателя. По мере того, как щенок возрастал, игры становились все более поучительными.

На поляне стоял длинный стол, по обе стороны его тянулись такие же длинные скамьи. Здесь насельники трапезничали. Кот запрыгивал на лавку, садился, гордо изогнув спину, и мечтательно глядел куда-нибудь вдаль. Лопоухое созданье тут же устремлялось к скамейке. Кот опускал хвост и принимался слегка помахивать им, все так же романтично глядя в сторону речки. Щенок бросался на хвост и немедленно получал оплеуху. Взвизгнув, щенок отлетал от скамейки, но долго обижаться не мог, тем более что хвост опять призывно качался под скамейкой, а его хозяин будто не замечал никого вокруг, грациозно изогнув спину. Но только щенок приближался к хвосту, кот молниеносно разворачивался и наносил короткий сильный удар лапой по глупой озорной мордашке. И так продолжалось часами. Одному не лень было дразнить, другому — сотни раз поддаваться на одну и ту же провокацию. Наверное, Душман таким образом смирял своего питомца, воспитывал в нем послушание....

Но однажды случилась беда.

Непокорного Барина в конюшне запирали крепко-накрепко. Иногда ему хотелось на волю в неурочное время, и тогда он мог разбить все запоры и вырваться наружу. Поэтому для верности дверь в конюшню подпирали толстым бревном.

И вот однажды утром послушник, пришедший кормить Барина, увидел рядом с дверью в конюшню бездыханного Душмана. Рядом валялось бревно, на земле были видны следы крови. Над распростертым телом друга сидел тихий Сапер. До прихода людей он успел вытянуть его из-под бревна, положил на чистые опилки и теперь скорбно сидел рядом, ожидая, пока кто-нибудь придет.

Что там произошло, ночью? Что делал Душман у двери в конюшню, подпертой толстым бревном? О чем они беседовали с этим ссыльным каторжником? И что он там нашептал бедному коту, всегда готовому отдать живот за други своя? Может, велел отодвинуть бревно, и добрый Душман кинулся исполнять просьбу? Верный, бесстрашный, самоотверженный Душман — помните, как он бросился на трактор, защищая родную поляну? Наверное, так же бесстрашно он накинулся и на бревно, вставшее на пути к свободе его друга. Ведь он был кот, гуляющий сам по себе, а потому знал цену свободе...

Бревно было слишком большим и тяжелым. Душман с ним не справился. И оно расправилось с Душманом.

Когда кота понесли хоронить, пес побежал было за людьми, потом отстал и понуро потрусил назад.

«Сапер, где наш Душман?» — бывало, спрашивал потом кто-нибудь из насельников. Пес оживлялся, вилял хвостом и бежал в ту сторону, куда унесли его друга...

Вы спросите, как сейчас поживает Сапер? Скажу вам, что «послушника» из него не получилось. Потеряв своего наставника, он вскоре утратил многие моральные качества и вообще — убежал из пустыни с такой же легкомысленной подружкой. И никто его больше не видел.

Сейчас в пустыне живут кроме овечек и ссыльного Барина кот Саид, кот Фарух и черный кот Мазут. Вокруг поляны водятся змеи, и коты успешно охотятся на них, защищая свою территорию от непрошеных гостей.

Но это уже совсем другая история...

Домодедово

Гончарова Светлана Александровна. Прозаик. Ответственный секретарь газеты «Призыв» г. Домодедово.

WEB-редактор Вячеслав Румянцев