Клара СКОПИНА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

РЕЛИГИИ МИРА

ЭТНОНИМЫ

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Клара Скопина

Однажды в Первомай

     1 Мая 1960 года советскими ракетчиками был сбит американский самолет-шпион U-2

     Рассказывает очевидец этих событий писатель, лауреат премии Ленинского комсомола Клара СКОПИНА

     В первый послепраздничный день, второго мая 1960 года, я, собкор «Комсомольской правды», поехала на Уралмаш. Где еще можно было лучше напитаться информацией, включиться в проблемы производственной жизни?

     На вопрос: «Какие новости?» — кто-то из ребят в комитете комсомола ответил: «Самая главная новость — в Косулино сбили американского летчика-разведчика! Слышала?» — «Бросьте разыгрывать!..» — «Да у нас рабочие ездили туда к родным на праздник, — совхоз-то близко. Сами были свидетелями».

     Рано утром я выехала в Косулино. Первый встречный человек охотно провожает меня до сельсовета и обрушивает лавину подробностей, да таких, о которых я и расспрашивать не собиралась! И все вдруг наполняется такой осязаемой и волнующей жизнью! Я оглядываюсь вокруг и просто вбираю в себя картину, которой вроде и не видела до сих пор. Тихое село, каких у нас сотни. Вдоль тракта — избы и палисадники, с уральской рябинушкой, с черемухой, с сиренью под окнами. Подальше от дороги — машинно-тракторные мастерские, фермы. За ними — поля, зеленым бархатом поднялись озимые. За полями — веселый сосновый лес. По берегу речушки вытянулись тоненькие березки. И над этим простором — полное тишины голубое майское небо. И я отчетливо вижу, как четыре человека, спотыкаясь, стремительно бегут с разных концов поля к пятому. Но об этом — позже...

     Я записала четыре рассказа тех самых людей, которые бежали через поле к пятому, — помните? Один из рассказов принадлежал совхозному шоферу Владимиру Сурину, демобилизованному старшему сержанту. Трудно сказать почему, но он сразу показался мне необыкновенно важным. Совершенной бесхитростностью, может быть? Правдой того времени?

     «День был просто как по заказу для праздника! Настроение — отличное! Около одиннадцати мы с отцом и матерью сели за стол. И вдруг слышим сильный такой звук — как сирена. Что-то случилось? Я выскочил на улицу. Ничего не видно. Только высоко в небе белый дымок. Может, праздничная ракета? Но тут раздался взрыв, поднялся столб пыли над полем. Пока я раздумывал, что к чему, к нашему дому подъехал на машине мой друг Леня Чужакин, к слову сказать, бывший балтийский моряк. В гости к нам спешил. Смотрим: в небе зонтик, под ним раскачивается черная палочка. Парашютист! Там, где он должен опуститься, — поле, лес, речка. Но там же и высоковольтная линия электропередачи проходит! Если на нее угодит? Опасно-то как! Вскочили в машину, мчимся. Подъехали как раз вовремя: приземлился парашютист не очень удачно — упал на спину. Мы кинулись к нему. Мысль была одна — помочь. Тут подбежал еще Петр Ефимович Асабин, бывший фронтовик, человек в нашем селе уважаемый.

     На летчике сверху был надет легкий комбинезон защитного цвета, шлем такого типа, как у танкистов (с амортизирующей прокладкой), белая каска. На лице — стеклянный небьющийся щит и кислородная маска. Мы помогли снять перчатки, каску, шлем. Когда освободили его от всего лишнего, смотрим — перед нами симпатичный, здоровый такой парень лет тридцати, молодой, а на висках проседь.

     Стали гасить парашют и видим — на нем нерусские буквы. В это время я заметил у летчика пистолет. Сказал подоспевшему к нам Толе Черемисину. Даже увидев оружие, мы еще не могли подумать, что перед нами враг, нарушитель границы! Знаете, как-то дико это было даже представить — праздник ведь! У нас в селе все двери в такой день любому человеку открыты.

     Как-то нам всем не по себе стало, но ни слова не сказали. И парашютист молчал. Толя Черемисин снял с него оружие. Взяли мы летчика под руки, потому что он прихрамывал, неловко все-таки приземлился. Вокруг уже толпа собралась, побежали люди со всего села на помощь, когда взрыв услышали.

     Когда стали усаживать летчика в машину, я увидел нож в узеньком кармане комбинезона. Сказал Асабину. Тогда Асабин сразу вытащил у него финку Парашютист и виду не подал, что заметил это. Нож был без ножен, с лезвием сантиметров в двадцать пять.

     Сели в машину, поехали Летчика посадили рядом с шофером, с другой стороны — Толя Черемисин. Мы с Асабиным — сзади. Понимаете, слова никто не сказал тревожного, а вот что-то уже почувствовали неладное. Он такой напряженный, ни слова не говорит. Может, в шоке? Ну, тут Толя Черемисин смеется и показывает ему жестом, который каждый поймет: хорошо бы, дескать, сейчас «пропустить»? А он на это не среагировал. Мы переглянулись: не русский, что ли? Но в то же время мы старались ничем не оскорбить парня, никакого сомнения не показать, не дай бог человека зря обидеть.

     Парашютист держался уверенно и спокойно. Чувствовалось по всему, что выучка у него добрая. Он так и не произнес ни единого слова, только жестом показал: пить! Мы остановились у первого же дома, и хозяйка вынесла стакан воды.

     Когда приехали в нашу совхозную контору, Чужакин побежал звонить в сельсовет. А тут уже подоспели капитан и старший лейтенант из части. Спрашивают летчика по-немецки. Он мотает головой, не понимает. Стали обыскивать. Расстегнули молнии на комбинезоне. В карманах рукава — часы. Из внутреннего кармана штанин вывалились пачки советских денег.

     Потом в совхозную контору принесли еще сумку, которая была с ним, но, видимо, упала в другом месте, когда самолет сыпался. В ней — ножовка, плоскогубцы, рыболовная снасть, накомарник, брюки, шапка, носки, разные свертки. Видно, основательно собирался и был готов к любому случаю.

     Летчик все делал вид, что не понимает ни слова по-русски, но когда директор совхоза Михаил Наумович Берман сказал ему: «3десь не курят», — он тут же отодвинул от себя пепельницу.

     Значит, все-таки враг?

     Пока я записывала рассказы земляков, в американских «верхах» уже, как принято говорить, набирала обороты информационная буря.

     В США еще не знали, что именно случилось с У-2 и летчиком. Было известно лишь, что самолет пропал.

     1 Мая пало на воскресенье, и большинство людей, знавших об У-2 и его полетах, отсутствовало. Сотрудник ЦРУ тщетно искал кого-нибудь, кому можно было сообщить о случившемся. Наконец он нашел Кэмминга, главу разведывательного отдела госдепартамента. Кэмминг передал новость Диллону, заместителю министра иностранных дел (госдепартамента). Далее — глава Центрального разведывательного управления: он узнал о случившемся еще позже, после возвращения из Нью-Йорка. Тем временем об этом уже узнали в Пентагоне и сообщили президенту.

     Создатели программы полетов У-2 для каждого полета разработали на всякий случай свою «легенду». Для Пауэрса — метеорологический полет у границ.

     В Турции 2 мая местный журналист в городе Адане, где базировались У-2, был первым, кому передали вашингтонскую «легенду». Он прибавил от себя, что самолет был сбит советскими истребителями (вот откуда вылетела первая газетная «утка»!). Особенно интересно сравнить то, что уже знаем мы, с тем, что официально заявило НАСА для печати: «Один из самолетов типа «У-2» Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства, предназначенных для научно-исследовательских целей и находящихся в эксплуатации с 1956 года для изучения атмосферных условий и порывов ветра на больших высотах, пропал без вести с 9 часов утра 1 мая (по местному времени) после того, как его пилот сообщил, что он испытывает затруднения с кислородом и находится над озером Ван в районе Турции».

     4 мая НАСА даже устроило пресс-конференцию, на которой было сообщено: «Вскоре после начала полета у летчика обнаружилась неисправность кислорода питания, после чего связь с самолетом была потеряна. Поиски самолета продолжаются. Цель исследования носила чисто мирный характер».

     Как далеко зашли бы американцы в нагнетании дезинформации, сказать трудно, да тут неожиданно на V Сессии Верховного Совета СССР пятого созыва в Большом Кремлевском Дворце выступил Председатель Совмина СССР, Первый секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущев и объявил на весь мир, что американский шпион сбит над территорией Советского Союза ракетой с первого выстрела.

     Заявление Хрущева было большой, мастерской политической игрой. Если американцы удачно рассчитали день для разведки (все руководство страны на трибунах Мавзолея, а без согласования с «верхушкой» едва ли кто решится запустить ракету), то и Хрущев сыграл свою партию не хуже. 5 мая 1960 года в конце доклада он неожиданно (в его манере) отошел от повестки дня и, сообщив об участившихся случаях нарушений американскими самолетами наших границ, сказал о последнем инциденте. Ни комментариев, ни подробностей. И только когда уже невозможно было для американцев отречься от своей дезинформации, Хрущев в последний день работы Сессии Верховного Совета нанес окончательный удар: «Товарищи, я должен посвятить вас в один секрет. Делая прошлое сообщение, я намеренно воздержался от упоминания о том, что пилот жив-здоров, что у нас имеются обломки самолета. Мы поступили так потому, что, сообщи мы все, как было, американцы придумали бы иное объяснение».

     Пауэрс за эти дни дал исчерпывающие показания.

     Была во всей истории с Пауэрсом еще одна тонкость: президент Эйзенхауэр считал себя честным человеком, гордился этим и, где было уместно, подчеркивал. И вот был посрамлен. Но Хрущев решил подбросить соломинку: ссылку на Аллена Даллеса, — дескать, пожертвуй, и ты как бы ни при чем. Эйзенхауэр, который знал о полетах и одобрил план их проведения в целом, все же был озабочен и часто спрашивал у представителя ЦРУ: «Что будет, если нас поймают?» И неизменно слышал в ответ: «Этого еще не случилось». Но вот теперь случилось, и Эйзенхауэр не воспользовался возможностью выйти из игры чистым, не тронул Даллеса.

     ...После выступления Хрущева я передала свой последний за эти сумасшедшие дни репортаж. И стала ждать результата. Из редакции позвонили еще раз и сказали: «Нам только что принесли из Президиума Верховного Совета Указ о награждении ракетчиков, и если вы написали не о тех, считайте себя уволенной — вы подвели газету!» (Кстати, это был первый указ, подписанный новым Председателем Президиума Верховного Совета СССР 53-летним Леонидом Брежневым).

     На следующее утро вышла полоса, в которой были два моих материала.

     «Комсомольская правда» первой в стране рассказала о небывалом событии! Естественно, в самых оптимистических тонах.

     И все же — как это было на самом деле?

     Об этом сегодня, спустя четыре десятилетия, впервые рассказывают два боевых генерала. Особая тонкость сочетания Легасов-Панжинский заключается в том, что, условно говоря, один был проверяющим, а другой — проверяемым. И полное, стопроцентное совпадение их сегодняшних откровений подтверждает абсолютную правду сказанного ими, людьми достойнейшими, сынами неповторимого времени

     А летом 1999-го прибавилась уточняющая дополнительная информация, которой публично поделился Георгий Александрович Михайлов, генерал-полковник в отставке, ныне консультант института США и Канады Академии наук, а тогда, 1 мая 1960 года, — полковник, старший офицер Главного Штаба войск противовоздушной обороны.

     Почему с таким упорством Америка шла на нарушение международного права? Георгий Александрович Михайлов, специалист по Америке, знаток ее новой и новейшей истории, объясняет: «У американцев было излишнее преувеличение наших возможностей. Например, считали, что у нас огромное количество стратегических бомбардировщиков, а у нас на самом деле их было всего пара десятков».

     Эйзенхауэр предложил нам систему открытого неба, т.е. свободные полеты инспекторов над нашими объектами. Хрущев, зная, что еще только начинают разворачиваться полигоны, строиться атомные станции, предложил сначала сокращение вооружений, а потом уже контроль над этим процессом. Разумно? Или было разумней открыться донага стране, которая еще только вылезала из руин войны (Америку-то на ее территории и пальцем не тронули) — и которой предрекали возрождение через 50 лет, а мы должны были за 5 лет полстраны восстановить и отстроить (в том числе и города, где до 90 процентов сооружений было превращено в пыль)! И нас уже хотели немедленно под глобальный «присмотр»! Мы сейчас все забыли, зазомбированные «демократическими» проклятьями советской власти, видя новую разруху — без войны, и вешая ее — на новой волне наивности нового юного поколения — именно на тех, кто восстанавливал, строил, «накачивал мышцы», создавая защитный пояс. Кто возрождал полноценную жизнь. Не получив на встрече в верхах в 1955 году в Вене, — Хрущев, Эйзенхауэр, де Голль, Макмиллан — согласия немедленно подпасть под око американских инспекторов и американской концепции открытого неба, Эйзенхауэр начал осуществлять свой план в одностороннем порядке. Это называлось — «План Эйзенхауэра» в действии. Воздушная разведка с полным нарушением международного права — в мирное время по законам военного времени.

     У-2 идеально подходил для шпионских целей. Высота полста — 20—22 километра. Недосягаемо ни для наших истребителей (МИГ-19 — 17,5 тысячи, и то на форсаже, на горке; СУ-19 — предел 19 километров, динамический — 19,5), ни для зенитчиков.

     Первый полет У-2 над территорией СССР состоялся не 1 мая 1960 года. Можно сказать, издевательские, совершенно наглые полеты начались за четыре года до того. Впервые запустили У-2 4 июля 1956 года (генерал-лейтенант Геннадий Сергеевич Легасов утверждает, что и тогда над западными территориями СССР на нем летел Пауэрс). Особенно разозлило это Хрущева потому, что полет совпал с окончанием визита начальника объединенного комитата начальников штабов генерала Дуайнинга (авиатора), которого Никита Сергеевич приглашал на воздушный парад в Тушино. После возвращения Дуайнинга шпиона и запустили. А ведь между Дуайнингом и Хрущевым был еще и доверительный разговор, когда они мирно гуляли под деревьями в парке ЦДСА. Хрущев тогда предупредил: если будете засылать самолеты, мы будем их беспощадно сбивать. 1 июля Дуайнинг улетел, а 4 июля — «визит» У-2. Первое глубокое проникновение в воздушное пространство — почти до Москвы, почти до Ленинграда. Два полета над Белоруссией на высоте 19 тысяч метров... С 1956 года по 1 мая 1960 года У-2 ежегодно нарушали наше воздушное пространство — сначала в Европейской части, затем в Средней Азии, Закавказье, на Дальнем Востоке.

     А что же мы? Беззащитны, беспомощны? Да нет. Были и умы, и гениальные головы, и стратегический взгляд вперед. Мы знали, в каком мире живем, знали, что вокруг нас в разных странах военные базы НАТО. Всего через 5 лет после Победы, когда полстраны только-только вылезало из землянок и руин, в 1950 году Сталин подписал постановление Совмина СССР и ЦК КПСС о создании зенитной ракетной обороны Москвы. Еще только Москвы! В 1955 году такая оборона встала на дежурство. И конструкторские, и заводские коллективы приступили к созданию подвижной обороны страны. Именно генерал-лейтенант Геннадий Сергеевич Легасов, который приоткрыл нам многие неизвестные моменты того события, был испытателем первой в мире зенитно-ракетной системы на полигоне.

     Наша зенитная система С-25 была способна «снять» самолет с 25 километров, а разработка продолжалась и дальше. В 1958—1959 годах была разработана другая зенитно-ракетная система С-75. Ее стали расставлять по стране, защищала она 15—20 зон вокруг крупных городов и военных объектов. И была у нее слабость: дальность стрельбы по горизонту — всего 25—30 километров.

     Мало кто знает, что за три недели до первомайской сенсации — 9 апреля 1960 года — был совершен ещё один шпионский полет над целым рядом очень важных объектов, и самолет безнаказанно ушел в сторону Семипалатинска. Случилось так, что были уже и зенитные дивизионы, и истребительная авиация, да не сработали.

     И вот 1 Мая 1960 года. Погожее утро. Праздник.

     Где же находились наши сегодняшние консультанты? Георгий Александрович Михайлов, сейчас генерал-полковник в отставке, тогда — полковник, старший офицер Главного Штаба Войск противовоздушной обороны: «Как только Пауэрс был обнаружен (а это произошло еще в воздушном пространстве Афганистана, там стояли на границе наши новые высотные радиолокационные станции) на высоте 19 тысяч метров, его уже не выпускали из-под наблюдения. В 5 часов 36 минут утра, когда он пересек границу, начались звонки.

     У моего подъезда уже стояла машина (я жил в центре), и около 6 часов утра я был на командном пункте. Там уже собрались главный командующий маршал Мигунов, командующий авиацией генерал-полковник Савицкий, командующий зенитно-ракетными войсками генерал-полковник Кузнецов и другие.

     Большой зал, как сейчас у космонавтов, когда отслеживают полет, в обычном наземном помещении. Большой стол. Компьютерных систем тогда не было, все сидели и смотрели на большой экран, а высотный самолет Пауэрса (еще не знали, конечно, поняли, что У-2) медленно — скорость 700—750 километров — двигался в сторону Байконура».

     Самолет прошел Байконур, направился в сторону Челябинска, и тут стало ясно, что он прошел 2 тысячи километров, возвращаться уже не будет, а пойдет на Север, в Норвегию, где был единственный крупный аэродром Вуде, приспособленный для У-2.

     Как реагировало руководство на почти неподдающуюся ситуацию? Михайлов: «Я бы не сказал, что там была какая-то неразбериха, никто не знал, что делать или как делать. Был определенный воинский порядок, была дисциплина. Но нервозность и подчеркнутая жесткость и руководства, и подчиненных сверху вниз была. Эта жесткость и послужила причиной тому, что начали делаться поспешности и ошибки».

     Пожалуй, впервые за сорок лет внятно сказано об ошибках.

     Но это мягко сказано. Ибо у некоторых ошибок был результат драматический, у других трагический. А помните первоначальный сюжет — «с первого выстрела»? Куда же там можно вписать трагедию, в такую четкую круглую формулировку?

     Михайлов: «Мне довелось быть рядом с главнокомандующим маршалом Сергеем Семеновичем Бирюзовым. Помню его разговор с Хрущевым. Хрущев в ответ на доклад Бирюзова сказал: «Ну, вот вам страна дала все, а вы опять не можете сбить какой-то тихоходный одиночный самолет. Придется подумать, на месте ли вы там все». Бирюзов, вспылив, сказал: «Никита Сергеевич, если бы я был ракетой, я бы с пусковой установки полетел бы в небо и сбил... И если бы был кто-то живой, кто мог бы его достать, я бы это сбитие организовал».

     Вспомнили: «В Свердловске есть СУ-9, который перегоняют с завода в часть. Правда, на самолете нет ракет, а летчик без гермошлема и без высотно-компенсирующего костюма, поскольку перегоняют его на небольших высотах. Он не готов. Но, может быть, попробуем?» «Обязательно попробуй!» И вот отсюда пошла команда: подготовить СУ-9 к вылету независимо от оснащения и вооружения летчика, поставив ему задачу — таранить самолет — шпион».

     Сегодня любой специалист скажет — Игорь Ментюков, посланный таранить Пауэрса, был обречен на гибель. Камикадзе. Ни одного шанса в случае «удачи» (с трудом пишет рука это слово) остаться в живых не было.

     Кто же он такой, Игорь Ментюков, вышедший один на один против Фрэнсиса Пауэрса, — с голыми руками (очень по-русски), как говорится, против оснащенного по высшему классу противника, даже не зная, а что там у него на борту?

     В 1960 году Игорю Ментюкову было двадцать восемь лет, он был полон сил, жизненного азарта, отменно здоров, счастлив. Он не сразу стал летчиком — сначала окончил железнодорожный техникум в Тамбове, затем поступил в Черниговское летное училище, переведен во Фрунзе, в 1954 году после училища — в Савостлейку Горьковской области. Служил хорошо. И когда командование ПВО после многих наглых полетов американских разведчиков решило в короткий срок переучить и посадить летчиков на повейшие сверхзвуковые высотные сверхдальние истребители-перехватчики «Т-3» (СУ-9), в числе шести отобранных для этого оказался капитан, командир звена Игорь Ментюков.

     Вот как сегодня помнится Ментюкову «эпизод». «Утром меня будит дежурный, и я мчусь по срочному вызову на аэродром.Там уже меня ждут на телефоне из Новосибирска. Приказ: «Готовность №1». Я бросаюсь к СУ-9, занимаю место в кабине, и на связь со мной выходит командующий авиацией армии и ПВО генерал-майор Юрий Вовк. Он сообщает приказ «Дракона» — уничтожить любой ценой реальную высотную цель, «Дракон» передал — таранить»

     Ментюков имел право отказаться. Ведь не война, чтоб с голыми руками на противника. Но вдруг на вражеском самолете — бомба? И гибель тысяч?

     Он сказал «Наводите!» Только попросил: «Позаботьтесь о жене и матери». Жена Людмила ждала ребенка (он родился I сентября 1960 года).

     Отдавал ли он себе отчет о степени опасности? Конечно! Если таран на любой высоте всегда риск, то на высоте 20—22 тысяч метров — это просто неизбежная гибель: ведь летчик не мог катапультироваться, без высотно-компенсирующего костюма его бы просто разорвало, как воздушный шарик.

     На КП, в Москве, как вспоминает Г.А. Михайлов, через какое-то время после команды «Дракона» получили доклад, что самолет вылетает. «Все очень внимательно следили за этим самолетом. Пауэрс летел впереди. Самолет заходил сзади. Потом состоялись какие-то развороты, повороты, были слышны крики: «Видишь? Видишь?» — «Не вижу!» — четкий ответ. «Не вижу до конца», — «Ты его проскакиваешь! Сбрось форсаж!» — «Форсаж сбросить не могу, иначе потеряю высоту!» — «Сбрасывай форсаж, «Дракон» приказал!». Летчик сбросил форсаж, сразу же провалился, горючее кончалось, его посадили; на земле заслушали его доклад и доложили по громкоговорящей связи, что летчик цель не увидел. Это был эпизод».

     Подробности полета Ментюкова интересны не только сами по себе. Как и все события этого дня. Они показывают реальную картину становления всей системы самозащиты и защиты еще такой уязвимой, оказывается, еще такой несработанной. И это опять же не в упрек кому-то — а скорее с запоздалым пониманием того, как трудна Большая Игра, когда запас козырей еще невелик, народу необходимо чувство защищенности — хотя бы как передышка.

     До того как произошло главное событие, американский самолет-шпион пробыл в воздушном пространстве Советского Союза больше трех часов, зайдя на глубину 2100 километров от границы! И если бы он шел в стороне от Свердловска 20—30 километров, ракета бы его не достала. Правда, были приведены в боевую готовность зенитные средства в районе Мурманска, Вологды, Архангельска, по всей границе с Финляндией, на Кольском полуострове. Но все зависело от того, попадет он в их зоны или нет, так как сплошной зоны зенитно-ракетной защиты у нас не было. Так что ответственность свердловских ракетчиков была колоссальной.

     В 8 часов 50 минут Пауэрс вошел в боевую зону 2-го зенитного ракетного дивизиона, которым временно командовал майор Воронов. Подчеркиваем: временно. Командир, подполковник Иван Шишов, находился на переподготовке. Многие офицеры были отпущены на праздник. Воронов был начальником штаба, имел только теоретическую подготовку, а практической, дающей уверенность в стрельбах, реальное представление о поведении ракеты и цели, у него не было.

     Резкий звук сирены, голос дежурного: «Тревога!», сообщение Михаила Романовича Воронова, что враг нарушил границу, так не вписывались в Первомай, первый солнечный день после ненастья! Для молоденьких ребят-ракетчиков это первая в жизни боевая тревога. Импульсы цели были нечеткими, на экране радиолокатора мерцали еле уловимые всплески. И все-таки расчет сержанта Виталия Ягушкина не терял ее. Все ждали команды. Но вот самолет-нарушитель изменил направление, стал входить в зону, где мог быть поражен ракетой. Теперь все зависело от точности определения момента пуска ракеты. Наконец, приказ Воронова: «Цель уничтожить!» «Цель поймана»! Приказ офицеру наведения старшему лейтенанту Эдуарду Фельдблюму: «По цели 8630 тремя ракетами — пуск!» Оператор наведения Фельдблюм нажал последовательно три кнопки.

     До этой минуты все шло как надо. Но дальше началось что-то непонятное. Комиссия объяснит: «Чуть-чуть подзадержались с пуском ракеты, растерялись, самолет проскочил, и ракета пошла не на встречу самолету, а вслед, в хвост». Но две следующие ракеты не пошли.

     Итак, сошла только первая ракета и улетела на высоту 22 тысячи метров. Она взрывалась, подходя к цели на расстояние до 25 метров. И это была очень важная ее особенность: предусматривалась большая вероятность поражения, объемный взрыв был более разрушителен, особенно на больших высотах. Так и вышло: ракета взорвалась не от удара по самолету, а потому, что была на расстоянии от хвоста самолета где-то в 25 метрах.

     Выстрел Воронова объективно оказался просто снайперским! Если бы тогда ракетчики (а вернее, командование) сознательно задались сохранить жизнь пилоту, а не только сбить самолет, то пускать ракету следовало только вслед, в последний момент, и только одну. Живой Пауэрс да еще в Свердловске — это был очень крупный козырь для нашей дипломатии. И Воронов свою работу выполнил наилучшим образом, хотя и не знал этого тогда и задачи такой не ставил, — его дело было «любой ценой уничтожить цель!». На многократных и многочасовых допросах в Москве Фрэнсис Пауэрс нарисует ясную картину центрального события. Он услышал хлопок и увидел вспышку оранжево-желтого цвета в хвосте самолета, после этого почувствовал как бы удар в спину, который сдвинул кресло пилота к приборной доске. Он понял, что у самолета отваливается хвост. Мало того, что самолет стал падать, — он стал разворачиваться, как бумажный лист, и, крутясь, опускаться вниз. Пауэрс, по его словам, катапультироваться не мог, потому что ноги были под приборным щитком и их (или хотя бы одну) оторвало бы. Он знал также, что в самолете несколько килограммов сильного взрывчатого вещества, которое сработает через несколько секунд после катапультирования, чтобы самолет не попал в руки противника. Он был обречен. Тогда Пауэрс, падая, решил дождаться высоты, когда уже можно будет дышать без кислородного прибора, и вылезти через верхний фонарь. На высоте 11 километров он начал вылезать из самолета, справился с кислородными трубками, сбросил фонарь, вылез из кабины, оттолкнулся от самолета и на парашюте стал спускаться. Это произошло на высоте 4,5 километра. Уже можно было дышать без кислородного прибора.

     В Вашингтоне было воскресенье, 1 час 53 минуты. В Москве — 8 часов 53 минуты. Историческое мгновение. Но этого еще не знает противовоздушная оборона.

     Противовоздушная оборона видит на экранах локаторов, что самолет продолжает какой-то странный полет со снижением.

     Локатор на станции, управляющей полетом ракеты, изображает самолет в виде светящейся яркой точки. Такой же точкой выглядят и ракета, и осколки тоже. Во время взрыва поэтому возникает мельтешение этих точек. Такое же мельтешение дают на локаторе специальные радиопомехи. Драматичность момента в том, что Воронов не понял, что самолет сбит. Что на экране — не специально запушенные Пауэрсом помехи — например, контейнер с металлическими лентами, а осколки сбитого нашими ракетчиками самолета.

     Поэтому Воронов доложил, что самолет поражен, но продолжает отмечаться на экране.

     В штабе подумают о применении помех. Полковник С. В. Гайдеров отдает приказ командиру соседнего дивизиона: сбить самолет. А по сути, — обломки «Локхид У-2».

     Тогда по падающему самолету ударили две (или три) ракеты капитана Николая Шелудько. Пауэрс перевалился через борт за несколько секунд до удара ракеты Шелудько.

     В это время, как вспоминает генерал-майор Семен Потапович Панжинский (в 1960 году — подполковник, начальник политотдела бригады зенитно-ракетных войск ПВО, где служил майор Воронов), наблюдатели уже визуально увидели падающий самолет и снижающегося парашютиста и доложили Воронову, в этом он тут же убедился сам.

     И только тогда Воронов доложил командованию, что цель № 8630 поражена. Затем он организовал «группу захвата» и отправил ее к месту падения парашютиста.

     Сегодня мы впервые говорим внятно и гласно, что конкретная вина за эту неразбериху в небе легла на радиотехнический батальон: уже был сбит самолет, а там продолжали «рисовать» маршрут как бы летящего, невредимого самолета-нарушителя! И передавали на командный пункт армии. А оттуда шли команды — найти цель и уничтожить любой ценой!

     Еще до стрельб была поднята из Перми в воздух пара истребителей МиГ-19 — старшего лейтенанта Сергея Сафронова и заместителя командира эскадрильи Бориса Айвазяна...

     Снова — летчики? Да, еще одна тридцатилетняя тайна.

     1 Мая для Бориса Айвазяна и Сергея Сафронова было днем законного отдыха, когда можно сбросить постоянное нервное напряжение. Хотя и это — относительный отдых, потому что и в праздники летчикам с истребителей-перехватчиков полагается быть дома в положении некоторой готовности. Но и это уже было послаблением: еще недавно Борис Айвазян с командиром эскадрильи Геннадием Гусевым вдвоем месяцами дежурили прямо на аэродроме. Потом начали подключать других летчиков — так появился адъютант эскадрильи Сергей Сафронов. Стали готовить летчиков специально для перехвата самолетов-шпионов. На аэродроме всегда стояло несколько зачехленных самолетов.

     Благополучно сели, зарулили. У Айвазяна не было полетной карты, чтобы лететь дальше (предполагалось, на Семипалатинск), он пошел за ней на командный пункт, а Сафронов начал заправлять самолет. Когда Айвазян вернулся, сафроновский самолет уже был заправлен, а керосинозаправщик подошел к самолету Айвазяна. Появился солдат с рацией, сказал Айвазяну: «Вам готовность № 1». И Айвазян сел в уже готовый самолет Сафронова и доложил: «Готовность занял». А Сафронов занял заправленный чуть позже самолет Айвазяна».

     Взлетели. Запросили задание.

     И вот опять пора сказать: трагичность ситуации заключается в том, что, сев в Кольцово не в свой самолет, а в самолет Сафронова, Айвазян оставил включенным автоматический запросчик «свой — чужой» («кубик»). Но теперь он включил «кубик» и на самолете Сафронова, на котором летал сам — на всякий случай. По инструкции полагалось включать прибор у ведущего и обязательно выключать у ведомого. Пара должна быть неразличима, как одно целое и на экране идет как одна отметка.

     После взлета последовало требование: «Выключите «кубик!» Айвазян отвечает: «Кубик» включен!» Запрос включается несколько раз. Тогда Айвазян отключает «кубик». И сообщает об этом.

     Именно это внесло сумятицу в многолетние путаные догадки и разбирательства. И еще одно обстоятельство — пара растянулась, Сафронов шел где-то километра на полтора позади, т.е. для радиолокаторов это уже были два самолета («Ведомый, конечно, сам выбирает, как идти в строю. Но мы с Сафроновым были «плохой» парой — мы впервые летели вместе, как ведущий и ведомый», — скажет Айвазян спустя тридцать девять лет).

     В какой-то момент Айвазян справа и выше себя видит взрыв (видимо, попадание в Пауэрса — но до этого он никогда не видел, как ракета попадает в самолет), видит цель (думает даже, что американский летчик «выстрелил в огромный город»), собирается доложить, что видит цель, и тут цель исчезает, и Айвазян докладывает только то, что видит: «Вижу взрыв, вижу пять блестящих точек». И — «Дайте команду!» — т.е. опять перекладывает команду на наводящих.

     «Я не понял, что Пауэрса сбили, на земле не поняли, что обломки летят, все схватил экран, и вот мы выползаем из этих обломков. Впереди я, у меня ответчик выключен, это можно интерпретировать как цель, позади Сафронов, у него ответчик работает, значит — это перехватчик, и мы вот такой кишкой поползли. И с этого момента нас начали воспринимать как врага, как цель, которая изменила высоту до 11 тысяч метров.

     Когда мы вышли из обломков, видимо, был еще один выстрел, пуск ракеты по нам. Это я уже потом догадался Я несколько забеспокоился и стал по радио все время говорить «Учтите, у меня «кубик» выключен!», «У меня «кубик» выключен!»

     «Нам дали команду: «Вам немедленная посадка, заправка и взлет!» Я дал команду Сергею: «Оттягивайся, будем садиться по прямой!»

     Я принял решение садиться не как обычно — круг делаешь над аэродромом и садишься, а прямо с ходу, как только аэродром под тобой появляется. Опять команда: «Снижайтесь!» Я говорю: «Мы снижаемся!» Вторая команда такая лихорадочная, что я уже на интуитивном уровне среагировал: перевернулся, вертикально вниз, снизился пикированием до 2 тысяч метров, с большой перегрузкой вывел где-то на 300 метров. Маневр рискованный, но я год тренировался.

     Это и спасло — чистая случайность, — на интуитивном уровне я ушел из зоны действия ракеты, стал ей недосягаем по высоте. Чтобы предпринять осознанные действия для спасения, мы должны были услышать совсем другую команду: не «Снижайтесь!», а «Стена!». «Стена» — значит, ты входишь в зону поражения ракетного комплекса. И делай выводы! И предпринимай что-то энергичное, как-то выворачивайся. «Стена!» — это ошарашивающая команда, требует предприимчивости.

     Я не могу сказать, видел ли Сафронов выпущенную по нему ракету, я, например, не видел, и обо всем узнал на земле.

     Сразу садиться я не стал, пошел по кругу, смотрел в небо — ничего не вижу. Пошел на посадку.

     Сергея я слышал, как он ответил на запрос «Снижайтесь!» — «Снижаюсь!». И все. Связь прекратилась.

     Когда Айвазян отбросил фонарь, техник подкатил стремянку, заглянул в кабину, взволнованно сообщил: «Ой, тут такая война идет! Там парашютист снижается! А тут, над тобой, самолет горит, падает! Вот стреляют! Небо увешано этими осадками от взрывов. Штуки четыре!..»

     «Как самолет горит?» — с недоумением спросил Айвазян.

     «Да так вот, самолет сгорел!»

     И тут только Айвазян понял: что-то случилось. Еше не понимая самого страшного, он подумал: «А ведь это мой самолет сгорел. Мы же поменялись самолетами».

     Картину и боя, и беды четко завершает Георгий Александрович Михайлов: «По крутящемуся, падающему, пустому самолету загоняется еще 2 ракеты. Самолет разбивается — отдельно одно крыло, отдельно другое, двигатель улетает километров на пять в болото, мы его потом еле-еле нашли. Но такой бриллиантовый дождик на экранах! Доклад: самолет поражен, но продолжает лететь. Ментюков уже на земле, и подняли пару Айвазян — Сафронов на МиГ-19. Но из-за праздника, а потом нервозной обстановки у них не сменили кодов «свой-чужой», они с неправильным кодом летели искать чужой самолет.

     И на 3-й дивизион поступает команда: «Видите самолет?» — «Видим!» «На сигнал не отвечает?» — «Не отвечает!» — «Уничтожить!» И ракеты — 2 или 3 — стартуют по этой паре — Айвазян — Сафронов. Айвазян сообразил спикировать вниз, а затем сел на аэродром. А Сафронов немножечко замешкался и поплатился жизнью. Самолет его поразило, он сам выбросился на парашюте, но приземлился уже мертвым. Большие осколки попали в него, и целый ряд других поражений. После этого стало ясно, что все кончилось, небо очистилось, все эти помехи кончились, самолета не было.

     При первом осмотре в правлении колхоза Пауэрс показал, что в воротнике комбинезона у него зашит серебряный доллар, а в него вставлена иголка с сильным ядом («Не хватает еще смерти русского человека по моей небрежности»). Это предупреждение ему зачтется, как и все, что «работало» на него. Доллар изъяли, булавку сняли, исследовали, в том числе на животных, — это был сильнейший яд кураре, от которого дохли и собаки, и мыши за несколько минут.

     Когда сегодня слушаешь рассказ трижды участвовавшего в опросах Пауэрса на Лубянке, вместе со следователем и переводчиком, Георгия Александровича Михайлова, поражают не только подробности, не известные нам, простым людям, но и сам тон — спокойно-доброжелательный, не только за давностью события, но и, безусловно, передающий атмосферу, окружавшую американского летчика тогда, в мае 1960 года.

     В газеты тогда летели пачки писем, исполненных гнева, требующих сурового наказания, а с ним обращались совсем не как с «символом зла», каким он был для народа. Можно пересказать мелькавшие в разных источниках крупицы информации, но, мне кажется, интересней выслушать рассказ Михайлова, сохранившего сочувственную (да, да!) интонацию.

     «Пауэрс представлял собой среднего американца-работягу. Это был человек не очень эрудированный, но технически неплохо подкованный, который привык к штурвалу, высоте, скорости. Летчик, который получал 700 долларов, а ЦРУ предложило 2500 долларов (подчеркнем, что другие летчики из отряда 10-10 не стали в третий раз подписывать соглашение с ЦРУ — это сделал только Фрэнсис Пауэрс. — К.С.).

     Это был сын сапожника и домашней хозяйки, которые жили совсем небогато на ферме с другими детьми.

     Пауэрс сравнительно недавно женился, не очень удачно. Он был человек честный по натуре, но сдержанный в высказываниях.

     Наши органы относились к нему очень корректно. У него была отдельная комната во внутренней тюрьме на Лубянке. С мягкой мебелью. Кормили из генеральской столовой.

     Никаких не только физических воздействий, но даже громкого слова или угрожающего стука. Просто его спрашивали — он отвечал. Достаточно откровенно. О себе, о самолете (он знал, что отрицать бессмысленно: самолет — в руках русских, так же как полетная карта, вся документация, личные документы, оружие, оборудование для того, чтобы выбраться из Советского Союза, монеты, золотые вещи и деньги, даже его записная книжка, где он записывал объекты, не отмеченные на карте включением тумблера. — К.С.)

     Что нам было от Пауэрса? Мы понимали, что дело в ЦРУ и той аппаратуре, которой оно напичкивало его. А о ней-то он знал мало. Когда он возвращался, специальные представители ЦРУ снимали все блоки с аппаратурой и увозили с аэродрома. Он даже не знал, что в этих контейнерах.

     И на процессе он вел себя очень корректно: признал свою вину, выразил сожаление, что принял участие в такой миссии.

     На суде присутствовала вся его семья, и жене разрешили свидание, оставив у него в комнате на ночь.

     Такова правда об отношении к Пауэрсу и обращении с ним после ареста. Но американская печать всеми способами раскручивала тему «бесправия», «отсутствия объективности», «беспринципности защитника», т.к. «Пауэрс не шпион, а лишь солдат» и т.д., и не может быть сравниваем с матерым разведчиком полковником Абелем. Который, кстати, находился в глубокой изоляции, лишенный права переписки с семьей. И только после публикации писем американского летчика его семье разрешили вести переписку и Абелю — с семьей и адвокатом.

     От пленения Пауэрса до суда произошли и другие события. Главное из них — встреча в верхах, в Париже, 16 мая. Хрущев намекнул Эйзенхауэру, что готов продолжать заседание четверки, если Эйзенхауэр принесет извинения и подтвердит, что больше таких полетов не будет. Но де Голль и Макмиллан отговаривали от извинений, и Эйзенхауэр отказался, продолжая настаивать, что его доктрина открытого неба нужна для безопасности всего Запада. Хрущев прореагировал со всей присущей ему определенностью: тогда мне, господа, разговаривать больше не о чем с вами, ни о каком разоружении, ни о каком взаимном доверии речи быть не может, если вы даже не обещаете не нарушать наше воздушное пространство! На том встреча в верхах и кончилась.

     Процесс над Пауэрсом, как скажет Г.А. Михайлов, шел «по западным стандартам». Затрудняюсь объяснить, что это такое, но во всяком случае не по нашим — это так. То есть не по тем правилам, что применялись относительно наших «врагов народа». Суд над Пауэрсом можно считать образцом гуманизма.

     Он проходил в течение трех дней августа в лучшем зале Москвы — Колонном зале Дома союзов, при огромном стечении народа. Выступили колхозники, которые нашли Пауэрса на поле, эксперты всех видов аппаратуры, специалисты. Генеральный прокурор Роман Андреевич Руденко учел все «смягчающие» обстоятельства: рабочее происхождение, второстепенную роль в инциденте (главный виновник — ЦРУ, летчик «лишь» исполнитель). Руденко потребовал для Пауэрса не высшей меры, как все ждали, а 15 лет лишения свободы. Адвокат, несмотря на недовольство присутствовавших в зале, просил снисхождения, подчеркивая и ограниченное знание Пауэрсом всей организации дела.

     Приговор — 10 лет тюремного заключения; 3 года — в тюрьме, 7 лет — в лагерях.

     Отсидел Фрэнсис Пауэрс полтора года. Его обменяли на нашего замечательного разведчика Рудольфа Абеля (настоящее имя — Уильям Фишер), полковника госбезопасности, который всю войну проработал в немецком абвере и выдал массу немецких агентов, засылавшихся к нам.

"СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" N 47 (12390), среда, 30 апреля 2003 г. http://www.sovross.ru

© "Советская Россия", 2003

Здесь читайте:

Судебный процесс по уголовному делу американского летчика-шпиона Френсиса Гарри Пауэрса 17-19 августа 1960 г. Госполитиздат. Москва, 1960.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ