А.В. Ремнев

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

В последнее время активно изучается история государственного строя Российской империи, но совершенно неоправданно оставляется в стороне сама императорская власть как институт управления. К учреждениям, непосредственно обеспечивавшим в конце XIX в. функционирование императора как главы государства, относились: Собственная его императорского величества канцелярия (СЕИВК), Императорская главная квартира и Канцелярия прошений, на высочайшее имя приносимых. Именно они в совокупности с личностью императора составляли в основном институт верховного управления. Изучение этих учреждений будет способствовать лучшему пониманию роли монарха в государственном управлении, позволит пролить дополнительный свет на сложную проблему природы и функционирования российского самодержавия.

В данной статье автор рассматривает одно из таких государственных учреждений - Канцелярию (Комиссию) прошений - как важный институт в монархической системе правления, позволявший напрямую любому подданному российского государя обращаться к нему в поисках монаршего суда и милосердия⁽¹⁾. Этот довольно старый управленческий прием позволял поддерживать иллюзию народности самодержавия, его независимости от так называемого "средостения"⁽²⁾, превосходства "царской прерогативы" над законом, помогал сохранять монархические чувства в массах, формировал образ царя как олицетворения высшего суда и справедливости. Именно через всеподданнейшие прошения осуществлялся важнейший монархический принцип, благодаря которому, как писал известный теоретик самодержавия Л.А.Тихомиров, царь воспринимался в народном сознании как орган "общественной совести", "высший представитель правды, и везде, где эта правда затронута, везде, где человек ее ищет - он должен иметь доступ к царю со своей нуждой и жалобой"⁽³⁾.

Из существовавшей при Сенате конторы генерал-рекетмейстера, в которую поступали на имя царя жалобы на "все места средние и подчиненные", на решения департаментов и общих собраний Сената, прошения о наградах и милостях и даже различные проекты, 1 января 1810 г. была образована при Государственном совете Комиссия по принятию прошений. 18 января 1835 г. Комиссия прошений обособилась в самостоятельное высшее учреждение, возглавляемое особым "статс-секретарем у принятия прошений". В законе специально было подчеркнуто, что Комиссия прошений состоит в непосредственном ведении императора⁽⁴⁾. Жалобы и прошения могли быть поданы только от самого истца, с полным указанием его звания, имени, фамилии и местожительства. Это правило распространялось и на составителей или переписчиков жалоб и прошений. Хотя закон запрещал вносить в Комиссию доносы, но допускалось, что в прошении или жалобе могли содержаться указания на какие-либо злоупотребления, сведения о которых передавались в соответствующие высшие и центральные учреждения, а также в III отделение СЕИВК. При рассмотрении жалоб и прошений Комиссия могла запрашивать необходимые документы из других государственных учреждений.

В таком виде Комиссия прошений действовала до 1879 г., когда вопрос о ее дальнейшем существовании был поднят в Особой высшей комиссии для изыскания способов к сокращению государственных расходов. Важную роль при этом сыграла несогласованность новых судебных уставов 1864 г. со старым институтом монаршей милости. Председатель комиссии А.А. Абаза во всеподданнейшем докладе 14 марта 1879 г. предложил объединить Комиссию прошений с I отделением СЕИВК, мотивируя тем, что "с введением уже почти повсеместно в России новых судебных уставов круг деятельности Комиссии прошений значительно сократился, так как главный предмет ее занятий составляло рассмотрение жалоб на неправильные решения и распоряжения высших судебных мест⁽⁵⁾. Министр юстиции Д.Н. Набоков заявил о возможности окончательно отменить право всеподданнейших жалоб на решения Сената, ссылаясь на общее правило, по которому на решения кассационных департаментов Сената "жалобы ни в каком случае не допускаются и никем не могут быть принимаемы"⁽⁶⁾. Главноуправляющий I отделением СЕИВК С.А. Танеев поддержал Д.Н. Набокова и предложил пойти дальше, изъяв из ведения Комиссии прошений жалобы на неправильные действия и распоряжения всех высших судебных и правительственных мест. Прошения о наградах, считал он, могут быть переданы министрам, а ходатайства о пособиях и проекты могли бы поступать в I Отделение для дальнейшего доклада царю⁽⁷⁾.

В начале царствования Александра III только что назначенный министром императорского двора и уделов гр. И.И.Воронцов-Дашков предлагал в целом преобразовать Собственную е. и. в. канцелярию, включив в ее состав и Комиссию прошений. В записке царю по этому поводу он специально подчеркивал, насколько важен этот институт для самодержавия. "По мысли законодателя, - напоминал Воронцов-Дашков, - Комиссия прошений должна представлять из себя высшее учреждение, через посредство которого верноподданные могли бы обращаться к Верховной власти, прибегая непосредственно к самодержцу за помощью и покровительством"⁽⁸⁾. На нее возложена исключительно важная миссия - поддерживать в народе веру в царскую справедливость. На деле же, отмечал Воронцов-Дашков, Комиссия прошений превратилась "в бессильный бумажный департамент", в котором заправляют канцелярские чиновники и от которых и зависят, по сути, царские резолюции. Такой порядок, указывал он, подрывает народное доверие к этому важнейшему в самодержавном государстве органу: "всякий, имеющий необходимость обратиться к Его Величеству, боится как кары небесной передачи его прошения в упомянутое учреждение". Воронцов-Дашков предложил вместо прежних отделений СЕИВК образовать два отдела, сосредоточив в одном из них (втором) дела по принятию прошений, согласовав их предварительно с судебными уставами 1864 г.. Особо тщательно он призывал подойти к подбору персонала этого отдела, который должен был бы состоять из 12 флигель-адъютантов, 6 опытных юрисконсультов и 20 военных и гражданских чинов. Все они должны были обладать высшим образованием. Возглавить преобразованную Собственную е.и.в. канцелярию должно особо доверенное императору лицо. Прописал Воронцов-Дашков и порядок рассмотрения прошений: "Служащие во 2-м отделе разбиваются на группы, с таким расчетом, чтобы в каждой обязательно был флигель-адъютант и юрисконсульт. Прошения читаются вслух одним из чинов группы и по большинству голосов (при равенстве голосов принимается мнение благоприятное просителю) тотчас же решается, дать ли дальнейший ход прошению, переслать ли в другое ведомство или отказать; в последних двух случаях просители немедленно уведомляются"⁽⁹⁾. Таким образом, Воронцов-Дашков предлагал упорядочить порядок рассмотрения прошений, устранив императора под благовидным предлогом освобождения от лишнего беспокойства. За ним оставалась только обязанность собственноручно вписывать заранее подготовленные резолюции. Хотя на записке Воронцова-Дашкова рукой царя было начертано - "В принципе совершенно согласен на эти реформы", - очевидно, что Александр III оказался не готов точно определить рамки деятельности СЕИВК, зайдя так далеко в преобразовании "ближайшего" к себе органа и понимая, что ее главноуправляющий приобрел бы в данном случае чрезвычайно важное положение.

Недовольство Комиссией прошений вызывалось и действиями статс-секретаря кн. С.А. Долгорукого. "После нескончаемых мытарств, - описывал сложившийся порядок в дневнике 25 марта 1882 г. государственный секретарь Е.А. Перетц, - спорное дело доходит до Сената и обсуждается в одном из его департаментов, а в случае разногласия - в общем собрании Сената, из которого в исключительных случаях переносится в Государственный совет. Казалось бы, что решение его, подносимое на высочайшее утверждение, должно быть окончательным, и вдруг все это может быть ниспровергнуто по докладу статс-секретаря, за спиною которого действует какой-нибудь делопроизводитель, может быть, пристрастный к той или другой стороне". Е.А. Перетц предрекал, что С.А. Долгорукий при таком поведении "сломит себе шею, тем более, что в последнее время он уже не раз делал разные сумасбродные промахи"⁽¹⁰⁾. О столкновениях С.А. Долгорукого с некоторыми влиятельными сановниками того времени свидетельствовал позднее другой государственный секретарь - А.А. Половцов. Так, в 1883 г. по делу графа Плятера, который был недоволен решением Сената по его тяжбе с наследниками генерал-лейтенанта Фитингофа, С.А. Долгорукий настоял на своем личном присутствии в Государственном совете, куда это дело было перенесено и где он, как вспоминал А.А. Половцов, позволял себе "дерзкие выражения относительно того, каким порядком дело производилось в Сенате, говоря, что там так: подвели, устроили, подтасовали"⁽¹¹⁾. Помимо скандала в Государственном совете Долгорукий обратился к Александру III с жалобой на то, что члены Государственного совета притесняют Плятера, "когда русское правительство должно беспристрастною справедливостью привлекать на свою сторону поляков"⁽¹²⁾. И хотя дело Плятера было решено Государственным советом, Долгорукому удалось убедить царя вновь вернуть его в Государственный совет. А.А. Половцов раздраженно восклицал по этому поводу: "Это уже не Государственный совет, а Весьегонский земский суд, над которым ленивый не глумится"⁽¹³⁾. Ему пришлось предпринять ответные шаги, действуя через председателя Государственного совета вел. кн. Михаила Николаевича. Только после этого Александр III отменил свое решение о повторном рассмотрении дела Плятера. Уже одно это дело ясно демонстрировало, какую неразбериху в деятельность высших государственных учреждений могла вносить Комиссия прошений.

В конце концов Александру III "надоели выходки Долгорукова", и он решил присоединить Комиссию прошений к Императорской главной квартире, которой руководил пользующийся его полным доверием О.Б. Рихтер⁽¹⁴⁾. Известно также, что к коронации Александра III О.Б. Рихтер 26 марта 1883 г. подал записку о необходимых государственных преобразованиях, где особенно настаивал на восстановлении значения российского дворянства, заявляя, что формула "Царь и народ" хороша только до того времени, пока масса спокойна. Он доказывал необходимость иной государственной конструкции: "Графически понятие о государственном строе должно изображаться пирамидою: на вершине Самодержавный Царь, а посредствующими слоями между ним и народом -дворянство, (войско), духовенство и торговое сословие"⁽¹⁵⁾.

На предварительной стадии (на частных совещаниях 3, 11, 14 марта 1883 г.) подготовки реформы О.Б. Рихтер проектировал упразднить Комиссию прошений, точнее заменить ее "собственною государевою канцеляриею, от которой отошла бы вся судебная часть, а сохранилась одна раздача милостей во всевозможных формах"⁽¹⁶⁾. Участвовавший в этих совещаниях Э.В. Фриш предлагал все же подумать, как в экстраординарных случаях можно было бы обжаловать решения Сената.

29 июня 1883 г. О.Б. Рихтер внес свои предложения в департамент законов Государственного совета, уже высказываясь за сохранение Комиссии прошений в качестве самостоятельного учреждения, предлагая ограничиться лишь некоторыми усовершенствованиями⁽¹⁷⁾. В связи с тем, что в записке Рихтера недостаточно, с точки зрения членов департамента, были разработаны многие положения о дальнейшем прохождении дел, подведомственных Комиссии прошений, было решено создать особую комиссию для более тщательной разработки данного вопроса. 23 ноября 1883 г. такая комиссия под председательством М.Е. Ковалевского была создана и работала сначала приватно на квартире у председателя, а затем состоялись официальные заседания, которые продолжались до марта 1884 г.⁽¹⁸⁾. М.Е. Ковалевский предложил новый вариант решения проблемы: устроить при Императорской главной квартире особое присутствие, которому и поручить рассматривать жалобы на решения так называемых старых департаментов Сената и представлять царю свои заключения о необходимости вторичного рассмотрения дел в общем собрании Сената. Однако на защиту Сената встал Половцов, предложивший организовать при самом Сенате присутствие из сенаторов, возложив на них схожие функции. В беседе с Александром III 16 февраля 1884 г. Половцов жаловался на притязания С.А. Долгорукого и О.Б. Рихтера превратить Комиссию прошений и Главную квартиру в особое министерство с главноуправляющим, имеющим все атрибуты министерской власти: "всеподданнейший доклад, товарища, да еще кресло в Комитете министров и Государственном совете"⁽¹⁹⁾. При этом он уговаривал Рихтера не претендовать на титул и права главноуправляющего и не поддерживать неуемных притязаний Долгорукого.

5 марта 1884 г. М.Н. Любощинский (занявший по смерти М.Е. Ковалевского место председателя) в последний раз представил проект комиссии. "Князь Долгорукий, - записал в очередной раз в дневнике А.А. Половцов, - по обыкновению в дерзкой форме выражает избитые мысли, долженствующие служить в пользу его себялюбия"⁽²⁰⁾. По результатам заседания Особой комиссии был составлен журнал, в котором, однако, отсутствуют какие-либо указания на разногласия в ее среде. Был, очевидно, найден компромиссный вариант. Комиссию прошений предлагалось в качестве отдела передать в Главную императорскую квартиру. В случае с Сенатом решили ограничиться констатацией уже имевшихся правовых норм, согласно которым Комиссия прошений рассматривала лишь жалобы, связанные с делами об отыскании прав дворянского состояния и об ограждении прав малолетних и умалишенных. В остальных случаях Комиссия прошений должна была руководствоваться особыми распоряжениями императора. Министерство юстиции настаивало на распространении правила, согласно которому жалобы на решения кассационных департаментов "ни в коем случае не допускаются", и на определения департаментов Сената прежнего устройства. Комиссия согласилась, мотивировав тем, что "слишком частое допущение пересмотра окончательных решений Сената, несомненно, имеет многие вредные последствия, ослабляя уважение к закону и веру в его непоколебимость, а также внося замешательство во взаимные имущественные отношения частных лиц"⁽²¹⁾. Временно сохранялось лишь право переносить из общего собрания Сената дела, поступившие из первого департамента, в Государственный совет. Окончательно этот вопрос предлагалось решить в ходе дальнейших преобразований Сената. Относительно же определений старых департаментов Сената, комиссия, вопреки отзыву министра юстиции, считала необходимым сохранить прежнюю практику до повсеместного проведения судебной реформы. Жалобы на такие определения должны были поступать к министру юстиции для внесения на рассмотрение специально для этого образуемого Особого присутствия Сената и утверждаться затем царем.

Пристальное внимание комиссия обратила на порядок обжалования неправильных действий и распоряжений высших правительственных учреждений. Такие жалобы ранее принимались Комиссией прошений лишь в том случае, когда они приносились не на само решение, а на неверное изложение фактов. В остальных же случаях требовалось особое распоряжение царя. Так как жалобы на Комитет министров и Государственный совет были крайне редки, то комиссия предлагала вообще изъять этот пункт из закона. Это правило предлагалось распространить и на ряд других учреждений (Синод, Опекунский совет и др.), не подчиненных в порядке надзора Сенату. Упоминание в законе о возможности подобных жалоб, по мнению комиссии, "не соответствует важному значению высочайших указов, высочайше утвержденных мнений Государственного совета и положений Комитета министров, как таких государственных актов, которым присуща непоколебимая сила и которые не должны подлежать пересмотру по инициативе частного лица и в его частных интересах"⁽²²⁾. Но, отменяя подобное упоминание в законе, комиссия не исключала возможности таких жалоб в принципе, отдавая их на откуп самой верховной власти, от которой только и зависит возможность "снизойти на принесенное ходатайство и разрешить в путях монаршего милосердия пересмотр дела в том или другом из названных установлений по принадлежности"⁽²³⁾.

Однако за Комиссией прошений оставалось право приема жалоб на министров, главноуправляющих, генерал-губернаторов и губернаторов. В ее ведении сохранялись также прошения о милостях, которыми не нарушались права частных лиц, сословий и обществ, о пенсиях и пособиях, об узаконении незаконнорожденных детей. По поводу последних (более 100 случаев в год) комиссия разъясняла, что это вызвано несовершенством существующего законодательства, что может "умножать число недовольных существующим общественным строем, а следовательно, и правительством"⁽²⁴⁾. К этой же категории относились и дела о бракоразводных процессах (более 1500 за последние годы).

Прошения о помиловании относились к делам наибольшей важности, "так как вообще помилование осужденных составляет, - подчеркивалось в журнале, - одну из священнейших и важнейших прерогатив Верховной власти"⁽²⁵⁾. С 1869 г. было установлено, что просьбы о помиловании осужденных новыми судами подаются через министра юстиции. Комиссия же предложила все без исключения прошения гражданских лиц о помиловании подавать через министра юстиции, а по воинским преступлениям - через военного и морского министров.

Предложения комиссии представляли дальнейший шаг в судебных преобразованиях, отстаивая большую самостоятельность и независимость судебных органов, прежде всего Сената. Именно эти положения и были подвергнуты резкой критике со стороны С.А. Долгорукова, заявившего, что в случае принятия проекта за Комиссией прошений останется только право распределения всеподданнейших просьб и жалоб по разным ведомствам⁽²⁶⁾. В этом случае, предупреждал он, министры получат бесконтрольную возможность испрашивать у монарха изъятия из законов по частным случаям. Поэтому, доказывал Долгоруков, необходимо сохранение "непосредственного органа Монаршего милосердия и правосудия", так как "просьбы и жалобы, на имя Государя Императора подаваемые", есть "лучшее средство для раскрытия истины"⁽²⁷⁾. Не устраивала его и сохранявшаяся неопределенность в полномочиях Комиссии прошений относительно высших государственных учреждений. Всякое умолчание в законе, на которое предлагали пойти члены комиссии, чтобы не поколебать авторитет высших органов власти, по мнению Долгорукова, нельзя допускать. Напротив, считал он, необходимо дать "верноподданным ручательство и успокоение, что у них не отнято право последнего прибежища в крайних случаях к подножию престола"⁽²⁸⁾. Поэтому Долгоруков предлагал свести все преобразования к подчинению Комиссии прошений командующему Главной императорской квартирой, включив в ее состав двух сенаторов и двух статс-секретарей, что позволило бы Комиссии рассматривать судебные и административные дела. В этом замечании уже содержалась претензия сохранить Комиссию прошений не только в качестве орудия монаршей милости, но и превратить ее в контролирующий орган над министерствами и судебными учреждениями.

Журнал особой комиссии и возражения С.А. Долгорукова рассматривались 21 и 27 апреля 1884 г. соединенными департаментами законов, государственной экономии и гражданских и духовных дел Государственного совета. В дневнике А.А. Половцова сохранилось довольно подробное описание развернувшихся в Государственном совете прений. Чтобы парализовать противодействие С.А. Долгорукова, А.А. Половцов накануне заседания заручился поддержкой К.П. Победоносцева. Председательствовавший на заседании бар. А.П. Николаи, по мнению А.А. Половцова, только портил дело, вызывая пространные рассуждения, "что, разумеется, возбуждает сомнения и внушает Победоносцеву словоохотливость, направленную к тому, чтобы создать высшую совещательную коллегию из членов Совета, сенаторов, министра юстиции для рассмотрения жалоб на судебные решения". После заседания 21 апреля Половцов позволил себе даже упрекнуть Победоносцева: "Зачем же возбуждать вопрос об уничтожении Комиссии прошений, если вместо того, ограничиться повышением ее в чин с тем, чтобы она безнаказаннее мошенничала?". Победоносцева критиковали также Э.В. Фриш, М.С. Каханов и М.Н. Любощинский. Решено было, что Победоносцев представит свое мнение в письменном виде. Видимо, выступление Победоносцева серьезно взволновало авторов проекта. Фриш высказал даже подозрение, что Победоносцев хочет устроить "верховный тайный совет, который именем государя будет ломать всякое судебное или административное распоряжение, которое ему не понравится, т.е. внесет произвол туда, где желательны правильность и законность"⁽²⁹⁾. Но столь далеко идущие опасения оказались напрасными, Победоносцев ограничился лишь незначительными поправками.

В свою очередь, О.Б. Рихтер заручился поддержкой Александра III, который выразил желание, чтобы "никакой особенной новой канцелярии по делам, передаваемым из Комиссии прошений в Главную квартиру, устраиваемо не было. Относительно учреждения особой высшей судебной коллегии при Главной квартире, - отметил в дневнике А.А. Половцов, - государь будто бы выразил согласие"⁽³⁰⁾. Половцов попытался образумить Рихтера, объясняя, что "тот много на себя берет", и угрожал противодействовать устройству высшей судебной коллегии при Главной квартире. И вообще он советовал Рихтеру держаться как можно дальше от гражданских споров, которые никакого политического значения не имеют, и втягивание в них царя ведет к тому, что "легко переступить ту черту, которая отделяет правительства монархические, самодержавные от деспотических, азиатских правительств с отличающею их путанностью и беспорядочностью". Рихтер согласился и обещал не настаивать на своем предложении.

Предварительная закулисная работа, проведенная сторонниками проекта, принесла свои плоды на следующем заседании 27 апреля. А.А. Половцов удовлетворенно записал в дневнике: "Победоносцев соглашается с проектом. Кн. Долгоруков остается единственным противником проектируемого преобразования"⁽³¹⁾. Но Долгоруков снова подает особое мнение, и дело переносится в общее собрание Государственного совета. Прежние возражения теперь им дополнены критикой особого присутствия при Сенате, которое, как считал он, не сможет выполнить своих задач, находясь под контролем министра юстиции. Нарушится, по его словам, и достоинство Сената, так как решения одного департамента будут пересматриваться другим департаментом, каким явится в глазах народа Особое присутствие. Долгоруков резко выступил против отмены права подачи жалоб на решения общего собрания Сената и против предоставления министру юстиции права рассматривать прошения о помиловании⁽³²⁾.

14 мая 1884 г. общее собрание Государственного совета также разошлось в мнениях о дальнейшей судьбе Комиссии прошений. На этот раз к С.А. Долгорукову присоединился товарищ министра государственных имуществ В.И. Вешняков, "покорный приказанию" своего министра М.Н. Островского. Последний в частной беседе с А.А. Половцовым прямо заявил, "что в самодержавном правительстве необходимо существование особой высшей коллегии, которая имела бы право отменять всякое судебное постановление, где бы это постановление не состоялось"⁽³³⁾. Но А.А. Половцов не смирился и предпринял очередные превентивные меры, чтобы не допустить победы меньшинства. В сопроводительном письме к мемории Государственного совета он попытался раскрыть Александру III глаза на истинные цели, преследуемые Долгоруковым: "...Мысль эта заключается в том, чтобы над всеми учреждениями империи и главным образом над министрами установить еще высшую инстанцию, не несущую никакой ответственности, и именем вашим, государь, отменяющую и изменяющую какие бы то ни было распоряжения представителей власти, на какой бы иерархической ступени они не стояли. Не знаю, было ли бы политически благоразумно устройство такого верховного визирства, хотя и прикрываемого преданностью самодержавию"⁽³⁴⁾.

Не теряли времени и оппоненты. М.Н. Островский во время очередного всеподданнейшего доклада сказал царю, что не разделяет мнения большинства Государственного совета, что "в самодержавном правлении должна быть при государе коллегия, которая бы отменяла всякое решение и т.д."⁽³⁵⁾. Александр III, видимо, готов был склониться к мнению меньшинства, но председателю Государственного совета вел. кн. Михаилу Николаевичу удалось его уговорить не спешить и созвать еще одно совещание, которое состоялось 30 мая в царском коттедже в Петергофе. На этом совещании у царя присутствовали только вел. кн. Михаил Николаевич, А.А. Половцов и О.Б. Рихтер. Теперь дело приняло совсем иной оборот, отодвинув личные притязания С.А. Долгорукова на задний план. Александр III, как описывает ход совещания А.А. Половцов, сразу заявил, что он не считает для себя возможным утвердить мнение большинства, потому что не разделяет общего воззрения о том, что верховная власть не должна участвовать в правосудии, что судебные уставы были утверждены его отцом по настоянию лиц, желавших навязать конституцию, к которой это был лишь первый шаг. И хотя он не против конституции в принципе, но считает ее губительной для России и намерен в скором будущем изменить судебные уставы 1864 г., для чего планирует созвать комиссию под председательством вел. кн. Михаила Николаевича. Это заявление буквально ошеломило А.А. Половцова, и он не мог что-либо серьезно возразить, растерянно проговорив, что его основной довод состоял только в том, чтобы освободить царя от сложных и требующих много времени судебных дел. В конечном итоге Половцов решается на компромисс, чтобы спасти положение: "Независимо от всего этого вопрос становится так, что окончательно решить его сегодня невозможно, между тем Комиссия прошений упразднена, судебных ее функций передать командующему Главною квартирою невозможно, что же остается делать? Если ваше величество изволите утвердить мнение большинства, то это будет лишь временное распоряжение, которое впоследствии изменится новыми законоположениями"⁽³⁶⁾. Александр III согласился. Однако это решение далось царю не без колебаний, и он не сразу утвердил меморию Государственного совета, сделав это только 30 мая 1884 г., да и то "в виде временной меры на 1-год". Обязанность принятия прошений была возложена на командующего Главной квартирой, при которой образовывалась специальная канцелярия. Особое же присутствие было учреждено не при Сенате, а при Государственном совете. Возглавил его сторонник большинства М.С. Каханов.

Таким образом, обсуждение вопроса о Комиссии прошений затронуло важнейшую проблему: как сохранить самодержавную власть в неприкосновенности, как совместить старые монархические институты с новой организацией суда. Обсуждение данного вопроса совпало по времени с активными нападками на новые суды, попытками ограничить их самостоятельность, изъять ряд важных категорий дел из гласного судопроизводства, не допустить введение института административной юстиции⁽³⁷⁾.

Отсрочка в решении вопроса о прошениях на высочайшее имя вполне устроила сторонников меньшинства. С.А. Долгоруков не скрывал своего удовлетворения царской резолюцией, готовясь к новому акту борьбы. В худшем положении оказался командующий Главной квартирой О.Б. Рихтер. Ему пришлось разбирать многочисленные запутанные дела о разного рода гражданских исках, разводах, отцовстве, к тому же, как язвительно заметил В.Н. Ламздорф: "Генерал Рихтер далеко не Соломон, и его решения всегда пристрастны, когда речь идет о юбках..."⁽³⁸⁾. В делах упраздненной Комиссии прошений Рихтер нашел "ясные следы злоупотреблений и намеренного беспорядка". Два чиновника, переведенные из Комиссии прошений в Главную квартиру, "до того закоренились в мошенничестве, что на первых же порах попали с деньгами в руках"⁽³⁹⁾. Он жаловался на трудность заведования многочисленными делами по Канцелярии прошений и не скрывал своего желания избавиться от них, передав в Собственную е.и.в. канцелярию. Однако в 1885 г. изменений не последовало, хотя Рихтер ходатайствовал о восстановлении Комиссии прошений под новым названием - Собственная е.и.в. канцелярия по принятию прошений. Вопрос был передан в специальную комиссию под председательством министра внутренних дел Д.А. Толстого, где застрял на четыре года. В 1889 г. Рихтер снова его поднял. Опять была образована комиссия, на этот раз под руководством члена Государственного совета известного в прошлом деятеля судебной реформы Н.И. Стояновского. В ее недрах появился еще один вариант решения вопроса: образовать Совет прошений с особым председателем, но в составе Главной императорской квартиры. В конечном итоге и комиссия Н.И. Стояновского ничего не смогла решить. Остановились на том, что 21 марта 1890 г. утвердили временные правила в качестве постоянных. И только 26 февраля 1895 г. появилось вновь самостоятельное учреждение с наименованием - Канцелярия прошений, на высочайшее имя приносимых. Во главе ее был поставлен главноуправляющий, непосредственно подчиненный царю. Это фактически означало, что бюрократическая мысль, бесплодно пройдя в течение пятнадцати лет по кругу, вернулась к прежней модели с ее старыми проблемами.

На пост главноуправляющего Канцелярией прошений был назначен Д.С. Сипягин, который, по словам управляющего делами Комитета министров А.Н. Куломзина, был любимым товарищем министра в МВД у И.Н. Дурново, ставленником вел. кн. Сергея Александровича и человеком, близким к известному публицисту консервативного толка князю В.П. Мещерскому, редактору-издателю "Гражданина"⁽⁴⁰⁾. Заняв пост главноуправляющего, Д.С. Сипягин не удовлетворился своим новым положением и в марте 1898 г. представил в Государственный совет проект изменения статуса Канцелярии прошений. В основу его проекта были положены демагогические принципы единения царя с народом, народного самодержавия, уничтожения "бюрократического средостения", борьбы с "расхищением" самодержавной власти чиновниками.

На рубеже XIX-XX веков вновь обострилась потребность в идеологическом обновлении самодержавия, что отразили появившиеся в это время сочинения, претендовавшие на теоретическую трактовку монархической власти⁽⁴¹⁾. С позиций сохранения неограниченной монархии вели критику правительства "справа" столпы отечественного консерватизма - М.Н. Катков, В.П. Мещерский. Об ослаблении монархического принципа под давлением бюрократии в 1895 г. писал В.В. Розанов⁽⁴²⁾. А.А. Пороховщиков писал О.Б. Рихтеру по поводу реорганизации Канцелярии прошений, объявляя это "актом государственной мудрости", могущим стать "величайшим историческим подвигом". Канцелярия прошений "будет не только проводником правды и действительным устоем самодержавия, но и независимым и компетентным судьею и докладчиком Царю", послужит делу восстановления прямой связи царя с народом, "увенчает здание", о котором мечтают многие убежденные монархисты, "т. е. народники (быть народником, - по его убеждению, - и не быть монархистом или обратно - нельзя)". Разногласие может быть лишь в способе этого "увенчания": "a la francais или a la russe"⁽⁴³⁾. В 1899 г. в Риме Д.А. Хомяков пишет брошюру "Самодержавие"⁽⁴⁴⁾. С.Ф. Шарапов в опубликованной в 1899 г. в Берлине брошюре "Самодержавие и самоуправление" с позиций позднего славянофильства отстаивал право царя на "сверхзаконное решение по внушению его свободной воли и чистой совести, просвещаемой Церковью"⁽⁴⁵⁾. В 1898-1899 гг. развернулась известная полемика между министром внутренних дел И.Л. Горемыкиным и министром финансов С.Ю. Витте по вопросу о земстве, в ходе которой обе стороны обращались к теории самодержавия, привлекая мнения авторитетных ученых⁽⁴⁶⁾.

В царствование Александра III теория "народного самодержавия" получает официальное признание ⁽⁴⁷⁾. Предпринимаются попытки скорректировать прежний образ самодержавной власти, идеал царя сдвигается с петровских времен к XVII веку, который подается как период гармоничного "союза царя и народа". Эту же модель самодержавия стремился культивировать и Николай II⁽⁴⁸⁾. Именно Д.С. Сипягин сделал многое в этом направлении, убеждая императора поддерживать "образ московского царя", культивируя при дворе патриархальные обряды, облачаясь в платье XVII в., заботясь о восстановлении старых русских кулинарных традиций⁽⁴⁹⁾. А.М. Лебов, вспоминая о Сипягине, отмечал, что тот мечтал превратить Канцелярию прошений "в учреждение, где всякий человек мог бы просить у государя высшей правды, высшего суда в тех случаях, когда правда житейская побеждается правдой формальной, дух закона - его буквой. Сипягину, очевидно, вспоминался наш старый институт челобитных, когда последний холоп мог просить у государя защиты против даже могущественного обидчика"⁽⁵⁰⁾. Кстати, относительно "последнего холопа" следует отметить, как следует из справки о денежных выплатах за 1895-1898 гг.: 76,4 % прошений были поданы дворянами и чиновниками и только 3,4 % крестьянами⁽⁵¹⁾. Особенно бурную деятельность Сипягин развернул в 1896 г. в связи с коронацией Николая II. По сравнению с предыдущим годом количество дел, рассмотренных Канцелярией прошений, выросло более чем в 2 раза⁽⁵²⁾. С 1895 по 1899 гг. в Канцелярию поступило 9267 прошений, большую часть из которых (74%) составили просьбы о пенсиях и пособиях за службу, на втором месте значились просьбы о сложении казенных недоимок (6%), и на третьем - о разного рода служебных преимуществах (4,5%)⁽⁵³⁾.

В проекте Д.С. Сипягин отрицательно отозвался о законе 1890 г., определявшем, по его мнению, слишком жестко функции Канцелярии прошений, тогда как это учреждение призвано принимать всеподданнейшие прошения и жалобы, не стесняясь правовыми нормами. Обязанность лишь распределять прошения и жалобы между ведомствами по принадлежности низводит орган монаршего суда и милосердия "на степень передаточной инстанции, повергающей по закону, на монаршее воззрение лишь прошения сравнительно меньшей важности"⁽⁵⁴⁾. Сипягин признавался, что ему приходилось принимать недозволенные законом прошения, так как определить, когда можно прибегать к монаршему милосердию, точно невозможно. Подобное умолчание в законе, подчеркивал он, было признано возможным еще комиссией 1884 г., когда шла речь о жалобах на действия высших государственных учреждений и разного рода проектах. Только от управляющего приемом прошений должно зависеть право повергать таковые прошения на "воззрение монарха в тех исключительных случаях, когда представленные при них проекты окажутся достойными внимания"⁽⁵⁵⁾. Он прямо ставил вопрос - "насколько точное определение круга ведомства Канцелярии прошений вызывается необходимостью и представляется желательным"?⁽⁵⁶⁾. Если круг ведения любого учреждения имеет главною целью определение его власти и ограничение вмешательства его в сферу деятельности других учреждений, то это правило, по убеждению Сипягина, не может быть применено к Канцелярии прошений, так как ее задача заключается лишь "в приеме всех обращенных к монарху всеподданнейших ходатайств". Точное определение компетенции Канцелярии прошений, доказывал Сипягин, не только невозможно, но и нежелательно. Не законом, а личными указаниями императора должна руководствоваться она. Сипягин предлагал вообще скрыть от населения порядок обсуждения всеподданнейших жалоб и прошений. Чтобы усилить значение Канцелярии прошений, ее главноуправляющий обязан присутствовать в Комитете министров и Государственном совете, когда там рассматриваются представления по всеподданнейшим прошениям и жалобам. Эти меры, по его мнению, должны помочь сохранить "беспримерные в истории народов патриархальные отношения Русского царя к своему народу и исторически сложившийся многозначительный дух единения царя с народом"⁽⁵⁷⁾. Для большей убедительности к проекту прилагались: "Исторический очерк деятельности учреждений по принятию прошений в России" и краткое обозрение законодательства некоторых западно-европейских государств об устройстве учреждений по принятию прошений, которые должны были подвести под рассуждения Сипягина историческую и теоретическую базу.

Проект Д.С. Сипягина подвергся резкой критике со стороны почти всех министров и главноуправляющих. Нейтральную позицию заняли только военный министр А.Н. Куропаткин и морской министр П.П. Тыртов, и то только потому, что им меньше других приходилось сталкиваться с Канцелярией прошений. Основным объектом критики стал тезис Сипягина о том, что деятельность Канцелярии прошений не должна регулироваться какими-либо законами. Генерал А.А. Киреев, стоявший на неославянофильских позициях, записал в августе 1899 г. в дневнике со слов А.А. Половцова, что Сипягин "преподнес царю проект преобразования Канцелярии прошений и сделал бы себя Вице-царем. Ц[арь] приказал разобрать это дело в Государственном совете, Победоносцев разнес в пух и прах проект и дело кануло в воду". От себя же Киреев прибавил: "Однако, несомненно, прежде при Долгорукове, Комиссия была некоторого рода страшилищем для министров, которые ее побаивались, теперь ничего не боятся"⁽⁵⁸⁾.

Точную, проникнутую злой иронией, характеристику проекту Сипягина дал управляющий делами Комитета министров А.Н. Куломзин: "По занимаемой им должности он внес новый курьезный проект положения этой части нашего высшего управления, представлявший образец того узаконенного произвола, до которого мог додуматься только такой нарочито ограниченный крепостник, каким был Сипягин. Вообразив себе, что наше государство можно было уподобить небольшому горному племени, вроде "Шотландских кланов", вождь которого, расположившись под дубом, судит среди природы распри своего небольшого рода, Сипягин проектировал такое положение вверенной ему канцелярии, в силу которого любое из миллионов состоявшихся на обширном пространстве страны гражданских судебных решений могло быть по всеподданнейшей жалобе стороны, считающей себя обиженною, перерешено главою государства по докладу его, Сипягина. В основание этого удивительного проекта положена была мысль о необходимости торжества не формальной, повсеместно во всех государствах Западной Европы господствующей в гражданских делах истины, а высшей справедливости. <...> На проект разразились злейшею критикой все без исключения ведомства, - и это не помогло. Наконец Победоносцев от имени Духовного ведомства ответил коротко, что если проект пройдет, то нельзя будет сказать, как значится в наших основных законах, что Российская империя есть государство, управляемое на основании законов, а Россию придется приравнять к Турции и другим Азиатским деспотиям"⁽⁵⁹⁾.

Действительно, в официальном отзыве 7 июня 1899 г. Победоносцев писал: "Ныне это, трудом многих монархов и многих поколений выработанное на законе основанное здание гражданского устройства России - проект Главноуправляющего по принятию прошений подвергает небывалому колебанию, угрожающему существенною его дезорганизацией и водворением беспорядка в великом деле, в коем основные черты всего устройства обеспечивали порядок расправы и правосудия"⁽⁶⁰⁾. По его мнению, Сипягин предлагает учредить для себя и своих преемников "небывалое и неслыханное в Российском государстве звание верховного, неограниченного и безответственного судии над всеми министрами и, помимо них - над всеми внизу, всреди и наверху, установлениями и правительствами", а сама Канцелярия прошений превратится в громадное министерство всех министерств⁽⁶¹⁾. Видимо, в Победоносцеве юрист и бюрократ восторжествовал над монархистом. К тому же, ему явно претила патриархально-славянофильская трактовка самодержавной власти, о чем он недвусмысленно неоднократно высказывался.

В отзывах министров решительно отвергалось утверждение Сипягина о косвенном ограничении самодержавия, так как в этом случае в любом законе можно было бы видеть покушение на прерогативы монарха. Внушать же населению, "что всякая просьба, всякая жалоба к Государю обращенная, будет принята доверенным от него лицом, и всякому домогательству будет дано уважение, - считал главноуправляющий Канцелярии по учреждениям императрицы Марии Н.А. Протасов-Бахметьев, - равносильно отрицанию и упразднению тех органов управления, которые на законе зиждутся"⁽⁶²⁾. По мнению министра юстиции Н.В. Муравьева: "Право прибежища к монарху может быть предоставлено частным лицам лишь в исключительных случаях, и эти случаи должны быть точно указаны в законе"⁽⁶³⁾. Резко отрицательно отнесся Муравьев и к возможности подачи напрямую монарху проектов. Он считал, что частные проекты должны рассматриваться министерствами или главными управлениями и никак не могут относиться "к категории тех всеподданнейших ходатайств, которые могут быть разрешаемы в путях монаршего милосердия"⁽⁶⁴⁾.

Особое значение имел отзыв министра финансов С.Ю. Витте, который имел большой вес в правительственных кругах и которого не без основания считали человеком, близким к Д.С. Сипягину. Но в отзыве Витте содержалась едва ли не самая убедительная критика сипягинского проекта. Прежде всего Витте обратился к историческому обоснованию, подчеркнув, что с расширением территории, увеличением населения и усложнением условий государственной и общественной жизни российские самодержцы перешли от патриархального управления к установлению системы, законом определенных правительственных и судебных инстанций, уполномоченных принимать самостоятельные решения. В связи с этой исторической тенденцией компетенция Канцелярии прошений должна не расширяться, а напротив, сужаться. Отверг министр финансов и косвенное указание Сипягина, сделанное им в кратком обозрении законодательства европейских государств, что утрата там монархом права осуществлять непосредственно милости объясняется не улучшением суда и администрации, а исключительно введением конституции. Витте такой связи с конституционным строем не находил, подчеркивая при этом неразрывную связь самодержавия с законностью. Это было серьезным ударом по позициям Сипягина, который, видимо, хотел повлиять на Николая II, запугивая последнего конституционными ограничениями. Особенно настойчиво Витте отстаивал исключительное право Министерства финансов на все дела, связанные с казенными затратами.

Кроме официального отзыва С.Ю. Витте откликнулся на проект Д.С. Сипягина частным письмом⁽⁶⁵⁾, в котором он в концентрированной форме изложил суть сипягинских аргументов: "Вы говорите: царь самодержавен - он создает законы для своих подданных, а не для себя, я - ничто, я - только докладчик, царь будет решать, ergo никаких правил не нужно; тот, кто требует правил, желает ограничить царя; тот, кто сомневается в правильности решений, сомневается, что царь будет решать дела неправильно; тот, кто хочет ограничить численно и формально решения, хочет отделить царя от подданных, тот, кто со мною не соглашается, сомневается в царе"⁽⁶⁶⁾. Витте полагал, что так ставить вопросы некорректно, "неудобно для ваших противников". По его мнению, любой министр может заявить, что он только исполнитель, а решает царь. "Но ведь тогда будет не самодержавие, - восклицает он, - а хаотическое правление". И далее Витте излагает свои контрдоводы: "Царь самодержавен, потому что от него и только от него зависит установить машину действия, но так как царь - человек, то для управления страною в 130 млн. подданных ему машина нужна, ибо его человеческие силы не могут заменить машину. Царь самодержавен, а потому он может менять по своему усмотрению сию машину и все части ее, когда только захочет, но все-таки может менять, но физически не может действовать без машины"⁽⁶⁷⁾. Теоретические построения Сипягина напоминали Витте известный догмат о непогрешимости римского папы, но православные люди в это не верят и чтят при этом бога не менее, чем католики, а "по тому самому, - заключал он, - не соглашаясь с вами, мы тем не менее остаемся столько же сторонниками самодержавия, как и православные - детьми бога"⁽⁶⁸⁾.

Д.С. Сипягин попытался отстоять свои позиции, соглашаясь лишь на незначительные уступки. 25 февраля 1899 г. он представил в Государственный совет новый документ - проект секретной царской инструкции главноуправляющему Канцелярией прошений. В записке к проекту инструкции помощник главноуправляющего Канцелярией прошений А.А. Будберг разъяснял, что в законе может быть оставлено указание на незыблемость судебных решений и положений высших государственных учреждений, допуская в секретной инструкции возможность отступления в исключительных случаях от закона. Будберг писал о допустимости такого подлога: "Этим путем святость и ненарушимость закона сохранили бы должную силу и значение, Главноуправляющему же дается возможность повергать на Высочайшее воззрение и такие ходатайства, которые по теории не могут быть допускаемы"⁽⁶⁹⁾. Таким путем Сипягин и его помощник пытались примирить принцип законности с полнотой и неограниченностью самодержавной власти.

В записках неизвестного автора, хранящихся в Российском государственном историческом архиве в личном фонде К.П. Победоносцева, под датой 13 марта 1899 г. отмечено, что 15 марта должно состояться "совещание", в котором надо будет спровоцировать Сипягина включить в текст проекта секретную инструкцию, придав ей таким образом гласность. Это довело бы, по мнению автора записок, проект до логического конца, что сделало бы невозможным его принятие и позволило бы вернуть весь проект для переделки "самому импровизатору". Записки, видимо, предназначались для Победоносцева, подсказывая ему нужный тактический ход. При этом рекомендовалось вернуться к вопросу о том, кто же больше вредит самодержавию. "Все сие, - объяснялось в записках, - пишу тебе в качестве разведчика, дабы ты, сидя в своем углу, не был захвачен врасплох, а мог заранее приготовить план обсуждения возможного только при твоей авторитетности"⁽⁷⁰⁾. Очевидно, по этому сценарию проект Д.С. Сипягина и был окончательно провален. Все преобразование свелось к небольшому увеличению штатов Канцелярии прошений, а Сипягин вскоре был назначен министром внутренних дел, затаив надолго обиду на Победоносцева⁽⁷¹⁾.

В полемике вокруг Канцелярии прошений присутствовал еще один важный аспект. При отсутствии единства внутри правительства Сипягин предложил свой вариант его объединения под флагом сохранения незыблемости самодержавия и реставрации патриархальных методов управления и суда⁽⁷²⁾. "В силу его природы, - отмечал чиновник Министерства внутренних дел С.Е. Крыжановский, - это стремление выражалось в архаических формах. Идеалом его был век царя Алексея Михайловича и главной мечтой - стать "ближним боярином" при царе, посредником между страной и монархом, ближайшим советником и носителем дум и ближайшим же их исполнителем. Эту идею Сипягин лелеял издавна и до конца он от нее не отказался". И став министром внутренних дел, он этой мысли стать "ближним боярином" никогда не оставлял, "не упуская ничего, чем можно было бы выдвинуть на вид свое положение первенствующего министра". "Он хотел все знать, - вспоминал о Сипягине Крыжановский, - за всем следить, все видеть, войти во все мелочи местной жизни - одним словом, быть губернатором всероссийским"⁽⁷³⁾.

Проекты и развернувшиеся вокруг них споры демонстрируют малоизвестные эпизоды сложной внутриправительственной борьбы за власть, поиски новой модели монархии в конце XIX в., когда самодержавие почувствовало себя недостаточно уверенно. В это время обострилась потребность как в новом идеологическом обосновании самодержавия, так и в модернизации государственного аппарата. Появление в конце века "азиатски-дикого", по выражению П.Б. Струве, проекта Д.С. Сипягина свидетельствовало о сложности и противоречивости этой борьбы. В правительственных кругах пытались найти возможность соединить неограниченную монархию с принципом законности, рациональной организации административного механизма и независимостью суда. И как бы оппоненты С.А. Долгорукова, а затем Д.С. Сипягина не прикрывались верноподданными монархическими заверениями, на деле реформы в области суда, администрации и законодательства вели к ограничению самодержавия. Конечно, и раньше царь физически был не в состоянии в одиночку управлять огромной страной, ему были всегда необходимы помощники. Но теперь многие высшие сановники империи, даже такой ярый адепт неограниченной монархии, как К.П. Победоносцев, вынуждены были открыто признать, что часть монархической власти уходит к бюрократии. В этой ситуации любой урядник становился "немножко помазанником Божьим". Объективная физическая ограниченность одного человека закреплялась юридическими нормами, а на этот шаг решиться было чрезвычайно трудно, что и порождало разного рода проекты отката к архаическим порядкам.

Примечания:

⁽¹⁾ См.: Писарев С.Н. Учреждение по принятию и направлению прошений и жалоб, подносимых на Высочайшее Имя. 1810-1910 гг. Исторический очерк. СПб., 1909; Лобачева Г.В. Прошения "на высочайшее имя приносимые" как исторический источник изучения монархических настроений россиян // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 245-251. Сведения справочного характера о последовательно сменявших друг друга: Комиссии по принятию прошений (1810-1835), Комиссии прошений (1835-1884), Канцелярии прошений в составе Императорской главной квартиры (1884-1895), Канцелярии по принятию прошений (1895-1917), Канцелярии по принятию прошений при Временном правительстве (1917) см. в статьях Т.Г. Кучиной (Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 г.: Энциклопедия. М., 1996. Т. 2. С. 488-489, 641).

⁽²⁾ Вот как это представлял начальник канцелярии министра двора А.А. Мосолов: "Средостение - это бюрократия и интеллигенция, другими словами - люди, достигнувшие целей и стремившиеся их сменить. Это два врага, солидарные в стремлении умалить престиж царя. Эти две силы построили вокруг царя истинную стену, настоящую тюрьму. Стена эта препятствовала императору обратиться к своему народу, сказать ему как равный равному, сколь он его любит. Та же стена мешала искренним верноподданным государя (включая и молодежь, которую пропаганда еще не успела развратить) сказать царю, сколько есть им подобных, простых, благодарных и привязанных к нему людей" (Мосолов А.А. При дворе последнего императора. СПб., 1992. С. 174).

⁽³⁾ Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 539.

⁽⁴⁾ Учреждение Комиссии прошений // Свод законов Российской империи. Т. I. Ч. II. Кн. 5. Изд. 1857 года.

⁽⁵⁾ РГИА. Ф. 1214. Оп. 1. Д. 26. Л.24.

⁽⁶⁾ Там же. Д. 9. Л. 6.

⁽⁷⁾ Там же. Л. 23-24.

⁽⁸⁾ Там же. Ф. 721. Оп. 2. Д. 237. Л. 380. И.И. Воронцов-Дашков в это время действует особенно активно, стремясь максимально использовать доверие к себе нового царя. Об этом подробнее см.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Р.А. Фадеев, С.Ю. Витте и идеологические искания "охранителей" в 1881-1883 гг. // Исследования по социально-политической истории России. Л. 1971. С. 299-326; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 359-360, 372, 376-379; Исмаил-Заде Д.И. Илларион Иванович Воронцов-Дашков // Исторические силуэты. М., 1991.

⁽⁹⁾ Там же. Л. 382.

⁽¹⁰⁾ Дневник Е.А. Перетца, государственного секретаря (1880-1883). М.; Л., 1927. С. 118-119. По свидетельству А.А. Половцова, у Александра III были основания сомневаться в честности С.А. Долгорукого, которого подозревали во взяточничестве (Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. М., 1966. Т. 2. С. 258).

⁽¹¹⁾ Там же. Т. 1. С. 115.

⁽¹²⁾ Там же. С. 124.

⁽¹³⁾ Там же. С. 218.

⁽¹⁴⁾ Дневник Е.А. Перетца, государственного секретаря (1880-1883). М.; Л., 1927. С. 129. С.Д. Шереметев вспоминал, что с воцарением Александра III три человека - И.И. Вороцов, О.Б. Рихтер и начальник дворцовой охраны П.А. Черевин "заняли у молодого Государя положение исключительное по доверию и близости" - "Воцарившийся Государь ни для кого не был сфинксом" (Воспоминания С.Д. Шереметева о начале царствования Александра III) // Отечественные архивы. 1996. N 4. С. 65. Об О.Б. Рихтере С.Ю. Витте заметил: "Что касается влияния на государя, то, я думаю, что он его имел, хотя Рихтер умел себя держать так, что влияние его никогда ничем не выражалось" - Витте С.Ю. Избранные воспоминания. М., 1991. С. 204. Во время царских поездок О.Б. Рихтер обязан был выполнять как командующий Императорской главной квартирой обязанности по принятию прошений. - Обзор деятельности Государственного совета в царствование императора Александра III. 1881-1894 гг. СПб., 1895. С. 24-25.

⁽¹⁵⁾ "Дабы успокоить умы, возбудить интересы..." // Источник. 1993. N 1. С. 37. См. также: Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л., 1973. С. 168.

⁽¹⁶⁾ Дневник государственного секретаря А.А. Половцева. Т. 1. С. 57-58.

⁽¹⁷⁾ РГИА. Ф. 1149. Т. X. 1883 г. Д. 46. Л. 2, 39-40.

⁽¹⁸⁾ "Мой друг Ковалевский, - записал в дневнике А.А. Половцов, - ведет дело отлично, не затрагивая самолюбия князя Долгорукого, который имел стычку с Набоковым, отозвавшись неодобрительно о ходе нашего уголовного правосудия" (Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. С. 167). В записках Е.М. Феоктистова есть запись об О.Б. Рихтере и М.Е. Ковалевском: "Первый когда-то действовал заодно с Серно-Соловьевичем, сосланным в Сибирь, а у второго скрывался несколько дней сряду известный Нечаев после совершенного им убийства в Петровской академии" (Цит. по: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 89).

⁽¹⁹⁾ Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. С. 182.

⁽²⁰⁾ Там же. С. 191.

⁽²¹⁾ Журнал высочайше утвержденной комиссии для подробной разработки проекта законоположения об упразднении Комиссии прошений, на Высочайшее имя приносимых. 11 и 13 янв. и 5 марта 1884 г. // Библиотека РГИА. Коллекция печатных записок. N 2447. С. 8.

⁽²²⁾ Там же. С. 14.

⁽²³⁾ Там же.

⁽²⁴⁾ Там же. С. 22.

⁽²⁵⁾ Там же. С. 25.

⁽²⁶⁾ Там же. С. 49.

⁽²⁷⁾ Там же. С. 51.

⁽²⁸⁾ Там же. С. 56.

⁽²⁹⁾ Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. С. 207-208.

⁽³⁰⁾ Там же. С. 209.

⁽³¹⁾ Там же. С. 210.

⁽³²⁾ Библиотека РГИА. Коллекция печатных записок. N 2447. С. 15-24.

⁽³³⁾ Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. С. 220.

⁽³⁴⁾ Там же. С. 225.

⁽³⁵⁾ Там же. С. 226.

⁽³⁶⁾ Там же. С. 229.

⁽³⁷⁾ Подробнее см.: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 234-261; Правилова Е.А. Проблема административной юстиции в правительственной политике и общественной мысли России (вторая половина XIX в. - октябрь 1917 г.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 1997.

⁽³⁸⁾ Ламздорф В.Н. Дневник. 1894-1896. М., 1991. С. 59.

⁽³⁹⁾ Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. Т. 1. С. 250.

⁽⁴⁰⁾ РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 213. Л. 96. Д.С. Сипягин был близким родственником известного знатока старины, почетного члена русских и зарубежных исторических обществ, обер-егермейстера графа С.Д. Шереметева. Как егермейстер Сипягин сумел сблизиться с Николаем II, участвуя вместе с ним в охоте. Злые языки утверждали, что своей карьерой Сипягин обязан кулинарным способностям и умением готовить яичницу на костре. Когда в 1895 г. министром внутренних дел назначили И.Л. Горемыкина, то Д.С. Сипягина просто не знали, куда определить. По нелицеприятному отзыву чиновника МВД В.Б. Лопухина, "главноуправляющий канцеляриею по принятию прошений (приносимых на имя царя) Д.С. Сипягин, весьма к царю приближенный, реакционер-царедворец, упрямый, властный, но прежде всего ограниченный человек" (Лопухин В.Б. Люди и политика (конец XIX - начало XX в.) // Вопросы истории. 1966. N 9. С. 122).

⁽⁴¹⁾ Дело императора Александра III, как логическое развитие идеи 1613 г. Б. м., [1896]; Черняев Н.И. О русском самодержавии. М., 1895; он же. Необходимость самодержавия для России, природа и значение монархических начал. Харьков, 1901; Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1897; он же. Монархическая государственность. М., 1905; Шарапов С.Ф. Опыт русской политической программы. М., 1905; Семенов П.Н. Самодержавие как государственный строй. СПб., 1905; Самодержавие. История, закон, юридическая конструкция. [СПб., 1906] и др.

⁽⁴²⁾ Розанов В.В. О подразумеваемом смысле нашей монархии. СПб., 1912. (Написано в 1895 г. и изъято цензурой из журнала "Русский вестник").

⁽⁴³⁾ Пороховщиков А.А. Самодержавие на Святой Руси накануне XX века. Его расхищение, обезличение и восстановление. СПб., 1895. С. 60, 63. Примечательно, что свою книгу А.А. Пороховщиков вынужден был печатать в Лейпциге. Пороховщиков Александр Александрович (1809-1894), московский купец, член Московского славянского благотворительного комитета. Известно, что к его советам прислушивались на самом верху, был принят Александром II. О нем военный министр Д.А. Милютин писал в 1876 г.: "Пороховщиков принадлежит к числу тех личностей, которые расплодились в последнее время под названием "общественных деятелей". Они обыкновенно составляют как бы оппозицию правительственной власти, которую называют "бюрократией"..." (Дневник Д.А. Милютина. Т. 2. М., 1949. С 83, 284).

⁽⁴⁴⁾ Хомяков Д.А. Православие, самодержавие, народность. Минск, 1997. С. 6.

⁽⁴⁵⁾ Шарапов С.Ф. Самодержавие и самоуправление. Берлин, 1899. С. 13.

⁽⁴⁶⁾ Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 108-111.

⁽⁴⁷⁾ Твардовская В.А. Идеология пореформенного самодержавия: (М.Н. Катков и его издания). М., 1978; Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 380.

⁽⁴⁸⁾ Уортман Р. Николай II и образ самодержавия // История СССР. 1991. N 2. С. 119.

⁽⁴⁹⁾ Один из современников вспоминал, что небольшой особняк Сипягина был устроен в русском стиле, что это был "настоящий русский барин", "любил все русское", был страстным охотником. "Он жил барином, в хорошем смысле этого слова, служил барином, действительно был предан Государю, как старый русский барин; любил Государя искренно, по-детски, может быть, не как человека, а как воплощение монархической идеи...". При этом Сипягин "был человек далеко не выдающегося ума и был не государственный человек" (Воспоминания Н.А. Вельяминова о Д.С. Сипягине // Российский архив. Т. VI. М., 1995. С. 391).

⁽⁵⁰⁾ Лебов А.М. Один из убитых министров // Исторический вестник. 1907. N 2. С. 485.

⁽⁵¹⁾ РГИА. Ф. 1149. Т. XII. 1899 г. Д. 64. Л. 50.

⁽⁵²⁾ Отчет Государственного совета за 1898-1899 гг. СПб., 1899. С. 819.

⁽⁵³⁾ РГИА. Ф. 1149. Т. XII (1899 г.). Д. 64. Л. 50.

⁽⁵⁴⁾ РГИА. Ф. 721. Оп. 1. Д. 239. Л. 2.

⁽⁵⁵⁾ Там же. Л. 9.

⁽⁵⁶⁾ Там же. Л. 9-10.

⁽⁵⁷⁾ Там же.. Л. 3.

⁽⁵⁸⁾ Дневник А.А. Киреева // ОР РГБ. Ф. 126. Д. 12. Л.201-202.

⁽⁵⁹⁾ РГИА. Ф. 1642. Оп. 1. Д. 213. Л. 96-97.

⁽⁶⁰⁾ Там же. Ф. 721. Оп. 2. Д. 239. Л. 165.

⁽⁶¹⁾ Там же. Л. 164, 167.

⁽⁶²⁾ Там же. Л. 127.

⁽⁶³⁾ Там же. Л. 134.

⁽⁶⁴⁾ Там же. Л. 140.

⁽⁶⁵⁾ Письмо в 1926 г. было опубликовано Б.А. Романовым в журнале "Красный архив". Но тогда не удалось правильно его датировать и определить, по какому поводу оно было написано. В конце письма стояло только число (11-е), без указания месяца и года. Б.А. Романов ошибочно предположил, что письмо написано Витте уже в бытность Сипягина министром внутренних дел. Если сопоставить ход полемики вокруг сипягинского проекта с содержанием виттевского письма, то его можно датировать началом 1899 г., принимая во внимание, что сам проект появился в конце декабря 1898 г. (Красный архив. 1926. Т. 5. С. 31-32, 46).

⁽⁶⁶⁾ Там же. С. 31.

⁽⁶⁷⁾ Там же. С. 32.

⁽⁶⁸⁾ Там же. С. 31. Впоследствии, вспоминая о Д.С. Сипягине, С.Ю. Витте характеризовал его следующим образом: "...Сипягин - это человек убеждений; убеждения его очень узкие, чисто дворянские, он придерживается принципа самодержавия, патриархального управления государством на местах; это его убеждения и убеждения твердые" (Витте С.Ю. Избранные воспоминания. М., 1991. С. 321).

⁽⁶⁹⁾ РГИА. Ф. 721. Оп. 1. Д. 239. Л. 594.

⁽⁷⁰⁾ Там же. Ф. 1574. Оп. 2. Д. 180. Л. 4-5.

⁽⁷¹⁾ А.С. Суворин записал в январе 1902 г. в дневнике: "Все министры между собою на ножах. Победоносцева терпеть не может Сипягин, ибо помнит, как он его отделал за проект учреждения Комиссии прошений в таком виде, что от Сипягина зависели бы все министры и все управление" (Суворин А.С. Дневник. М., 1992. С. 333). По словам С.Ю. Витте, когда Николай II спросил в 1895 г. у К.П. Победоносцева о Сипягине, тот заявил, что если В.К. Плеве - подлец, то Сипягин - дурак (Витте С.Ю. Избранные воспоминания. С. 322).

⁽⁷²⁾ Хорошо осведомленный эмигрантский орган российских либералов журнал "Освобождение" писал, что в последние месяцы пребывания Д.С. Сипягина на посту министра внутренних дел обсуждалась реформа Комитета министров (Проект реформы Комитета министров // Освобождение. 1903. Кн. 1). Подробнее см.: Ремнев А.В. Проблема объединенного правительства накануне первой российской революции // Новое о революции 1905-1907 гг. Л., 1989.

⁽⁷³⁾ Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. N 3. С. 113, 118. Впрочем, монархизм Д.С. Сипягина мог быть и показным. Как замечали современники, он лишь прикрывался царской властью, демонстрируя, "будто он рукой не смеет шевельнуть без царя, а на самом деле действует самовластно, даже неограниченно самовластно" (Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 273). О падении доверия Сипягина к Николаю II свидетельствовал и С.Ю. Витте.

"Исторический ежегодник", 1997 год, страница 17-35.
© Омский государственный университет, 1999

http://www.omsu.omskreg.ru/histbook/articles/y1997/a017/article.shtml

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на 2-х доменах: www.hrono.ru и www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС