Владимир Садовников

2005 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Главный урок Второго Октября

Исторический и социальный смысл «русского вопроса»

И обложили русских данью…

Ещё в самом начале бесконечно далёкой перестройки патриотической общественности стали известны, сначала в самиздате, а затем и в печатном виде, социологические и статистические вывода дотошного самостоятельного исследования док. юр. наук Г.И.Литвиновой, которая на свой страх и риск (ещё в брежневско-андроповские времена) сумела собрать большой фактический материал о крайне бедственном социально-культурном и демографическом состоянии этнически русского населения в советской имперской системе.

Результаты исследования русского вопроса Литвиновой, опубликованные в «Нашем Современнике» в статье «Старший или равный», №6, 1989 г. (до этого года широко ходившие в самиздате), были чудовищны и неоспоримо свидетельствовали о невыносимой дискриминации и угнетении русского этноса, являвшегося по официальным заявлениям советской пропаганды основным ядром новой социалистической общности – русскоязычного «советского народа».

Вскоре демографические выводы Литвиновой о начавшемся вымирании русского этноса были подтверждены критическим исследованием лживой советской статистики, проведённое учёным М.Бернштамом и опубликованное в журнале «Москва», №5, 1990г.

В выводах Литвиновой наиболее скандальным был факт не самой дискриминации русских как таковой. Было хорошо известно, что и в царской России императорского периода социально-экономическое и общекультурное положение русских – особенно русского Центра – было заметно хуже некоторых этнически сплочённых нацменьшинств: немцев, евреев, поляков, финнов, и других. Более того, хозяйственное и правовое состояние русских Центра (т.е. великорусского крестьянства) значительно отставало от состояния многих русских окраин (многочисленных казачьих областей), издавна пользующихся целым рядом хозяйственных и правовых льгот…

Однако факты, приводимые Литвиновой и по горькому опыту хорошо известные каждому «советскому человеку», ясно свидетельствовали о вопиющем отставании среднестатистического русского по уровню жизни и общекультурному развитию в недавнем прошлом от самых отсталых народов Крайнего Севера, Средней Азии и Кавказа.

О степени национальной дискриминации, планомерно проводимой тогда «родной Советской властью» (по которой до сего дня не перестают плакать наши коммунопатриоты) наглядно демонстрируют только два выборочных факта взятых из работы Г.Литвиновой.

«Не лучше обстоит дело с национальной наукой и культурой. РСФСР – единственная из республик, не имеющая республиканской Академии наук. В результате демографическая ситуация Средней Азии, например, где проживает 10 процентов населения СССР, изучается в четырёх республиканских Академиях наук, тогда как тревожная ситуация в Нечернозёмной зоне РСФСР, объединяющей почти четверть населения СССР, не анализируется ни в одном академическом институте.» 1).

К сожалению, в то время у нас не нашлось достойного масштабам проблемы авторитетного мыслителя, который бы на основе выявленных фактов смог бы дать непредвзятую и реалистичную оценку Русского вопроса с прогнозированием ближайших социальных последствий. Патриотическая публицистика эпохи перестройки в основном ограничилась иными темами. Всё свелось к пустопорожним разговорам о «масонах и сионистах» или же подменой русского вопроса вечно жареной еврейской темой. Или же такими бесплодными мечтаниями о «славном прошлом»… (Забывая при этом, что «в карете прошлого далеко не уедешь».)

А между тем, ненормально дискриминированное и глубоко униженное положение русского народа, являвшегося основным трудовым и пушечным мясом «советской империи», в последние годы ее существования представляло для существующего строя величайшую угрозу. Сознавали ли её кремлёвские старцы?

Во всяком случае, эту потенциальную угрозу хорошо сознавало КГБ и её шеф Ю.Андропов. Недаром ему приписывают знаменитую фразу: «Наш самый главный враг – это русизм».

Однако безотносительно к тому сознавали или не сознавали кремлёвские вожди этой угрозы своему собственному господству, исходящей от неравноправного и угнетённого состояния русского этноса, они были бессильны сделать что-нибудь положительное для решения русского вопроса в рамках такой имперской системы, социальным основанием которой являлась всеобъемлющая дискриминация так называемого «имперского» народа.

В настоящее время весьма распространён ошибочный взгляд, что падение коммунизма и распад СССР в 1991 г. будто бы явились прямым следствием слишком быстрого устранения мнимого «стержня» советской государственности в виде монопольной власти партии и КГБ. В действительности, распад многонационального СССР и дискредитация партийной монополии КПСС как партии «имперского» (или интернационального) типа произошли из-за сознательного или (в большей мере) бессознательного нежелания русского этноса, - подлинного и единственного стержня советской индустриальной системы, - выполнять и далее роль заезженной «савраски», не получая за свои тяжкие труды заслуженного вознаграждения.

Обыкновенно ностальгирующие по советскому прошлому коммунопатриоты типа С. Кара-Мурзы очень любят ссылаться на социальные достижения советской системы последнего хрущёвско-брежневского периода (низкий пенсионный возраст, поддержка ЖКХ, бесплатное здравоохранение и образование) в качестве – по их мнению – неотразимого аргумента в пользу неоспоримых преимуществ советского «социализма» над сегодняшним «капитализмом».

Но при этом совпатриоты всех мастей упорно забывают о той страшной цене, которая было заплачена за эти, в сущности скромные, достижения в области социальной инфраструктуры, являющейся, как известно, необходимым условием любого индустриального общества. Не следует забывать, что Советская власть никогда не занималась благотворительностью по отношению к русскому этносу, и что распределение социальных благ в советское время всегда было чудовищно неравномерным.

Действительно, в стратегически важных индустриальных и научных центрах был достигнут относительно приемлемый уровень социальной обеспеченности, но, по меньшей мере, в доброй половине русских регионов РСФСР, т.е. в сельской провинции и непрестижных индустриальных районах (с преобладанием лёгкой промышленности), социальная инфраструктура находилась в крайне бедственном состоянии.

В этой связи несколько нелепыми выглядят вопрошания некоторых оппозиционно настроенных патриотов, почему де наша русская провинция проявляет такую безропотную покорность и практически никак не реагирует на «ухудшение жизненного уровня». Но что существенно изменилось в русской провинции с советских времён? Как была беспросветность полунищенского провинциального существования, так и осталась при новом режиме. Как спивалась и деградировала провинциальное русское население, так и продолжает спиваться и деградировать…

Собственно говоря, коммунистические вожди никогда и не скрывали своих русофобских установок. Трудно сказать, чего было больше в этой коммунистической русофобии: искренней идеологической убеждённости или же трезвого утилитарного расчёта. Скорее всего, вначале преобладало первое (при Ленине и Троцком), а при дальнейших трансформациях коммунистического режима (начиная со Сталина) – второе.

Со времён перестройки всем следящим за патриотической публицистикой хорошо известны руссоненавистнические пассажи Ленина и Троцкого, но странным образом игнорируются не менее русофобские слова и дела их верного продолжателя и «преемника» – Сталина. (Ныне усердно восхваляемого многими коммунопатриотами и их попутчиками в качестве «государственника» и даже «русского патриота»)

Однако как не эпатажно покажется это на первый взгляд, все главные предпосылки сегодняшнего бедственного положения русского этноса, - и, говоря шире, глубокого кризиса российской государственности вообще, - были всецело порождены той великой эпохой, которая неразрывно связана с именем Сталина.

(А вовсе не с именем Горбачева, которого ради малодушного самооправдания многие «россияне» хотели бы превратить в эдакого злого гения, коварно разрушившего такой замечательный «советский образ жизни». Нынешним плакальщикам по бесславно ушедшей эпохе не мешает задуматься над мудрыми словами А.С.Хомякова, что разрушению бывает подвержен только такой государственный строй, «который носит в себе начало своего разрушения».)

Чтобы не оказаться голословным, внимательно и по возможности объективно проанализируем основные вехи сталинской эпохи – прежде всего коллективизацию и индустриализацию – с точки зрения темы «русского вопроса», т.е. с точки зрения выяснения исторически достоверного диагноза нашей сегодняшней национальной болезни, а вовсе не для пошлого и бессмысленного развенчания давно развенчанного кумира. (Ибо всякий великий государственный деятель, особенно тиран, с исторической точки зрения интересен не сам по себе, но лишь как персонификация определённых исторических идей и тенденций.)

Парадоксально, но факт. Не революционный разрушитель Ленин, но «мудрый кормчий» и созидатель новой индустриальной российской государственности, - в чём-то даже зловеще пародирующей сакральную целостность православного Московского Царства, - оказался подлинным организатором и устроителем грядущей (по словам Г.И.Литвиновой) «национальной катастрофы» русского народа. 2).

Однако зловещая роль Сталина в российской истории определяется вовсе не его какими-то особенными моральными качествами, – неважно, плохими или хорошими, - но той главной практической целью «русского коммунизма», которая была навязана ему грозными историческими обстоятельствами.

Нет ничего нелепее, чем судить о большевизме по его идеологической одёжке и, на основании этого, всерьёз считать весь большевистский период какой-то экзотической «утопией у власти» (как, например, до сего дня считают последователи либеральных диссидентов М.Геллера и А.Некрича, написавших трёхтомную «Утопия у власти», М.1995 г.) О революционном утопизме большевиков можно говорить только имея ввиду короткий отрезок времени мечтаний о «мировой революции», но с того момента, когда они под лозунгом строительства социализма в отдельно взятой стране начали заниматься тотальной индустриализацией России, ни о каком утопизме не могло уже идти и речи.

По своей объективно-исторической сути главной целью «русского коммунизма» явилось форсированное строительство индустриального общества госкапиталистического типа. И главным менеджером (или главным прорабом) этого мобилизационного проекта суждено было стать партийному вождю Сталину, всегда отличавшемуся в большевистской среде практической хваткой и железной целеустремлённостью.

Однако следует заметить, что сам по себе проект ускоренного индустриализма («построение социализма в отдельной стране») не был творческим изобретением Сталина, - по своим личным качествам он никогда не был творческой личностью, - но диктовался особыми условиями социально-политического выживания большевистского режима.

Ибо большевики – эта «волевая накипь страны» по словам В.В.Шульгин – пришли к власти в условиях революционной чрезвычайщены и их дальнейшее существование зависело от наличия в «завоёванной стране» (Ленин) тех или иных искусственно созданных чрезвычайных условий.

Внешне большевистский проект индустриального преобразования России чем-то напоминает петровские реформы, но по своей глубине и масштабу эти преобразования намного превосходят имперские цели Петра I, совпадая лишь в деспотических методах их осуществления.

Впрочем, даже и в методах Петра и большевиков имеется большое различие. Если Пётр не менял традиционного уклада русского крестьянства, - загоняя его только в своеобразное крепостническое гетто, - то большевики во главе со Сталиным поставили своей важнейшей задачей ликвидацию русского крестьянства «как класса».

Если же учесть то обстоятельство, что по переписи 1926 года в сельской местности России (в границах РСФСР или РФ) проживало 82 процента российского населения (из 92,7 млн. 77,9 процентов составляли русские), то сталинские преобразования были направлены в первую очередь против коренных устоев социальной жизни русского народа и превращение его в некую совершенно иную общность.

С исторической и социальной точки зрения это раскрестьянивание было неизбежным, ибо для проведения индустриализации «в сжатые сроки» требовалась мобилизация огромных материальных ресурсов. Фактически, под видом «коллективизации» тоталитарными методами совершён великий предкапиталистический переворот в России, известный под названием «первоначального накопления капитала».

Как известно, его социальной сутью является полное разрушение традиционного – натурального или мелкотоварного – способа производства, основанного на труде «непосредственных производителей». Экономическая или внеэкономическая экспроприация непосредственных производителей (главным образом крестьян), отделение рабочей силы от условий и орудий личного труда являлось исходным пунктом развивающегося индустриального общества на родине промышленного «продуктивного капитализма» в Англии в 15-18 веках.

Помимо того, что этот тяжёлый период был растянут во времени на несколько веков, немаловажную роль в первоначальном накоплении играли колониальные захваты, которые, тем не менее, заметно облегчали участь своих собственных трудящихся. Колонии для раннекапиталистической Англии играли также важную стабилизирующую роль, так как английское правительство всегда поощряло эмиграцию активного избыточного населения в свои заморские владения, как с целью их освоения, так и с целью освобождения от опасного количества обездоленных и недовольных людей.

Следует заметить, что в предреволюционной России имелись все необходимые предпосылки для развития «нормального» национального капитализма. Причём, благодаря реформам П.А.Столыпина это развитие могло бы проходить значительно более гуманным образом, чем на родине капитализма…

Постепенное ослабление общинной опеки и возможность выхода из общины стимулировали исторически неизбежную дифференциацию крестьянских хозяйств в аграрно- перенаселённом русском Центре. Одна часть освобождающегося аграрного населения могла пополнять ряды молодого рабочего класса в новых промышленных районах (кстати говоря, в первую очередь, ориентированных на производство товаров народного потребления).

Другая часть освобождающегося крестьянства получила реальную возможность при материальном содействии со стороны государства добровольно колонизировать просторы Сибири на самых льготных условиях. И Сибирь успешно заселялась предприимчивым крестьянством вполне «буржуазного» типа. Без всяких мобилизаций, призывов и демагогии просторы Сибири наполнялись здоровым и крепким русским населением.

За годы действия столыпинской реформы – как свидетельствуют факты – с 1906 по 1914 год переселилось около трёх миллионов русских людей. Посевные площади, которые до этого неуклонно уменьшались, выросли в Сибири на 80 процентов. По темпам развития животноводства Сибирь намного обгоняла европейскую часть России.

Но, увы, для успешного становления русского капитализма России не хватило тех «20 лет», о которых с большой тревогой говорил П.А.Столыпин…

Не удивительно, что русский народ понёс неимоверные потери в результате большевистского ускорения исторических процессов. Чисто физические или демографические потери были огромны. Как пишет в одной статье доктор истор. наук Сергей Перевезенцев:

«В целом за годы коллективизации число работников в деревне снизилось на треть – с 50-55 млн. крестьян единоличников до 30-35 млн. колхозников и рабочих совхозов (при этом 15 млн. крестьян переселились в города, а около 5 млн. умерли от голода или были уничтожены)».

На самом деле прямые физические потери были больше. Как известно, они поразили самого Сталина, который в личной беседе с Черчиллем признал, что коллективизация была пострашнее войны…

«По признанию Сталина, в этот период погибло 10 миллионов человек. На самом деле их погибло, вероятно, значительно больше». 3).

Надо отдать должное Сталину, - был тираном, но не был фарисеем, - он прекрасно понимал, «ведал», что творил. Никаких революционно утопических иллюзий относительно целей коллективизации у этого трезвого реалиста не было и в помине.

Об этих целях он с предельной откровенностью высказался в одной из своих речей на Пленуме ЦК ВКП(б) 4-12 июля 1928 г. «Об индустриализации и хлебной проблеме». В этой речи Сталин прямо заявил, что «в интересах подъёма индустрии» на крестьянство, - т.е. прежде всего на подавляющее большинство русского населения, - следует наложить «нечто вроде дани, нечто вроде сверхналога».

И «дань» была наложена на русский народ, во второй раз после нашествия татаро-монголов!

В процессе коллективизации, а также сопутствующей ей политике массовых репрессий и искусственного голода происходила быстрая пауперизация и пролетаризация русского народа. Цели российского «первоначального накопления» осуществлялись самым стремительным и безжалостным образом. В итоге русское крестьянство было «опущено» до самого жалкого рабского состояния и по сути дела было превращено в «трудовой резерв» для нужд сталинской индустриализации.

Из этого по началу почти неисчерпаемого резерва советская индустрия (в первую очередь, тяжёлая и военная) получала необходимое ей «трудовое мясо», т.е. максимально дешёвую рабочую силу. И до той поры, пока этот резерв не был окончательно исчерпан, - примерно до 60-70-х годов прошлого века, - мобилизационный проект форсированной индустриализации более или менее успешно осуществлялся...

Следует отметить, что важной чертой сталинской коллективизации был её исторически необратимый характер. С какой бы стороны не оценивать её социальные и духовные последствия, но после её завершения, никакая реставрация, никакой возврат к старому был уже решительно невозможен.

Социальные последствия и результаты были впечатляющими. Буквально на глазах традиционное сельское население превращалось в горожан и рабочих. В течение двух первых пятилеток удельный вес рабочего класса и городского населения существенно вырос по сравнению с дореволюционным.

Так, например, в России (в границах РФ) в 1897 г. проживало в городах 15 процентов всего населения, в 1926 г. – 18 процентов, в конце первой пятилетки в 1932 г. – 24 процента, в конце второй и незадолго до войны в 1939 г. – 33 процента, в 1959 г. – 52 процента, в 1979 г. (т.е. в эпоху брежневского «развитого социализма») – 69 процента, и, наконец, по последней советской переписи в 1989 г. городское население достигло своего максимума в 74 процента.

На первых порах впечатляющими были и достижения в индустриальном строительстве, несмотря на все ошибки, приписки и диспропорции… В целом положительно оценивает результаты первых сталинских пятилеток историк-евразиец Георгий Вернадский.

Об экономической эффективности первой пятилетки он пишет следующее.

«Несмотря на то, что по всем показателям он выполнен не был, подлинные его свершения, достигнутые даже в этот сокращённый период, были поистине грандиозны. За четыре года национальный годовой доход России вырос с 27 млрд. рублей (в ценах 1926-1927 годов) до 45 млрд. в 1932 году. Капиталовложения в промышленность возросли с 2 до 9 млрд. рублей. На базе этих колоссальных инвестиций в промышленность Советский Союз смог приступить к осуществлению гигантской программы экономической реконструкции». 4).

По небесспорному мнению Г.Вернадского, - солидарного с нашими национал-большевиками, - без форсированного создания тяжёлой промышленности на костях миллионов русских крестьян «Россия скорее всего не устояла бы и перед Германией в 1941 году». При этом он, - как и все евразийцы, - не задумывается о несоизмеримо высокой цене, заплаченной русским народом за сталинскую «промышленную революцию».

«В социологическом плане, - заключает Вернадский, - наиболее важным результатом успешного выполнения пятилетнего плана стало превращение России из аграрной страны в наполовину индустриальную державу…» 5).

Однако, это формально верное и широко распространённое мнение требует более содержательного ответа на другой вопрос: что конкретно дала советская форсированная индустриализация русскому народу в плане духовном, идеологическом и культурно-этическом помимо своей чисто внешней хозяйственной стороны.

То, что за создание советской индустрии (неважно даже, какая она – плохая ли или хорошая) русскому народу пришлось заплатить чудовищную цену, не отрицают и самые упёртые сталинисты, но каково воздействие этой созданной промышленной системы на умы и сознание тех, кто был призван строить её и обслуживать?

Б.Д.Фузеев. Нефтяник. 1974 г. Кованая медь.

Индустриальному телу – индустриальный дух

В тридцатые годы параллельно с коллективизацией и индустриализацией прошли жестокие и планомерные гонения на Церковь. В сжатые сроки была закрыта большая часть действующих храмов – в сельской местности практически все – и физически уничтожено почти всё дореволюционное духовенство. Партией во главе со Сталиным это было сделано совершенно сознательно, так как православная Вера в любой форме своей религиозности, традиционалистской или современной, препятствовала полной духовной «перековки» русского народа и стояла на пути, провозглашённой большевиками, программы создания нового социалистического (т.е. чисто индустриального) человека.

В духовном плане, - в религиозно-ценностном и религиозно-психологическом, - миллионы бывших русских крестьян, стремительно брошенных в горнило индустриализации, первое время по инерции (по крайней мере в первом советском поколении) продолжали оставаться носителями традиционного сознания с его характерными стереотипами, переориентированными большевиками на новые цели индустриального строительства.

Такие качества старорусского менталитета, - как привычное доверие к внешнему авторитету, наивная вера в сакральность Верховной власти (несмотря на то что эта сакральность поменялась с плюса на минус), средневековые добродетели пассивного послушания и самоотверженного служения, - нещадно эксплуатировались сталинским руководством ради достижения своих утилитарных, но амбициозных целей.

Однако такое циничное использование добродетелей традиционного и по свой сути религиозного менталитета русского народа при одновременном беспощадном подавлении его подлинного источника (т.е. православной Веры) не могло длиться долго и было чревато тяжёлыми духовными и этическими последствиями…

Следует отметить и такой немаловажный факт, если на Западе вначале происходил процесс формирования нового человека на этической основе реформированной традиционной (средневековой) религиозности, а затем уже создавалась новая хозяйственная система, то в СССР всё совершалось иначе – новый индустриальный человек созидался вместе и одновременно с индустриальным строительством.

Ввиду того, что этот новый человек был предназначен для целей индустриализации в качестве живого «технологического» придатка, в нём решительно отрицалось какое-либо самостоятельное религиозное и этическое значение. Об этом с простодушной откровенностью говорил сам И.Сталин: «Люди – наш самый главный капитал» и советский человек – это полезный «винтик» в новом общественном механизме…»

Большевики, смешивая религию с идеологией, искренно считали, что религиозная Вера русского народа является всего лишь «пережитком прошлого», идеологическим осколком средневекового сознания, а потому её легко можно заменить другой, «научной» идеологией, но на самом деле с великими религиозными претензиями.

Однако, несмотря на свои пропагандистские усилия, коммунистическая идеология так и не смогла подменить собой настоящую религию, которая по признанию многих великих умов, - например, И.Канта, А.С.Хомякова, М.Вебера и др., - является единственным источником прочного этического сознания. Ибо безусловность этических норм невозможно доказать никакими утилитарно-рациональными доводами.

Не признавая неразрывной связи между этикой и религией, большевистское руководство во главе со Сталиным с особой яростью обрушились на русское православие, этическое учение которого духовно противодействовало превращению русского человека в бездушный придаток промышленной или государственной машины. Несмотря на то что бешеная атака 30-х годов прошлого века на национальную религию русского народа не достигла своих конечных целей, негативные последствия её сильно отразились на русском национальном (точнее сказать: на этническом или народном) самосознании.

В процессе «коммунистического строительства» – не сразу, но достаточно быстро – практически утратил своё былое значение принцип национальной самоидентификации по конфессиональному признаку («русский – значит православный»), и был не без успеха заменён другим, чисто идеологическим признаком: русский – значит советский. В результате репрессий и быстрой урбанизации религиозность русского народа была сильно поколеблена, и, если на первых этапах индустриализации утрата религиозной Веры как бы компенсировалась «верой» в коммунистическую идеологию, то по мере её закономерного ослабления грозно выявился глубочайший нравственный изъян советской индустриальной системы – её внутренний имморализм.

Впоследствии этот имморализм крайне отрицательно отразится во всех областях общественной жизни советского периода: в отношениях к семье, труду, собственности, гражданским обязанностям и т.д. Разрушительное действие советского имморализма с размахом скажется уже в последние три послесталинские десятилетия, когда в наиболее советизированном русском народе нравственный распад достигнет максимального уровня.

По алкоголизму, распаду семей, количеству внебрачных детей и сирот при живых родителях, количеству абортов, расхищению казённой и иной собственности СССР к 70-80 годам – прежде всего советско-русское население – выйдет на одно из первых мест в мире!

Вот некоторые выборочные данные: в 80-х годах прошлого века страна выйдет на второе место в мире по количеству разводов (более 50 процентов), количество внебрачных детей в городах достигнет 10,6 процента, количество абортов – 8 миллионов (четверть всех абортов в мире!), количество сирот при живых родителях – не менее 450 тысяч.

В постсоветский период – особенно в 90-е года – многие из этих и других аналогичных показателей выявят ещё больший уровень нравственной и демографической деградации. Однако, если объективно оценивать эти данные, следует говорить о них не в собственном значении, как это любят делать лукавые критики «демократов» из коммунопатриотического лагеря, а как о закономерном следствии того рокового процесса, который был запущен еще в эпоху сталинской индустриализации.

(Приводить же в статье эти ныне всем известные статистические данные не имеет никакого смысла, ибо они многократно были напечатаны в различных «аналитических записках» и сегодня легко доступны любому пользователю интернета.)

Этот внутренний имморализм советской системы был внешне малоприметен со стороны, особенно в первые сталинские десятилетия, когда суррогатная коммунистическая «вера» ещё довлела над значительной частью населения, а другая – находилась в страхе и ужасе перед возможными репрессиями или же борясь за простое физическое выживание в сталинских колхозах и ГУЛАГе.

Порой некоторых невнимательных и формально добропорядочных посетителей с Запада даже умиляли некоторые показушно благопристойные черты «советского образа жизни». (Например, пуританская чопорность советских людей во внешнем поведении, идеологическое целомудрие в СМИ, отсутствие сексуальной распущенности, – как известно, «в СССР секса нет», - отсутствие проблемы наркомании, большие тиражи классической литературы и т.д.)

Иногда это обстоятельство даёт повод в наши дни ностальгирующим сталинистам истолковывать современное чудовищное падение нравов таким образом, что, мол, сама по себе советская система и её коммунистическая идеология к этому падению непричастна. Она ведь была такая хорошая, целомудренная, учила добру, неустанно повторяла такие гуманные слова, пела такие замечательные песни… Например: «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт…»

По их мнению, к которому, увы, прислушивается некоторая часть беспамятной молодёжи, вся наша сегодняшняя деморализация есть не более чем результат неких зловредных влияний извне. Во всём виноваты «прорабы перестройки». Пришли неизвестно откуда разные хрущёвы и горбачёвы (и прочие разные яковлевы) и совратили, поганцы, такого морально крепкого и здорового «советского человека». Теперь, вот, вместо того чтобы изучать славное сталинское прошлое с его «чугуном и сталью» упивается наш совращённый постсоветский человек разной чернухой и порнухой.

Увы, подобными дешёвыми сказочками переполнены многие страницы нашей коммунопатриотической прессы или аналогичные «страницы» русскоязычного интернета…

Однако «тайна» как советского (как бы сокрытого), так и постсоветского (уже полностью открытого) имморализма проста и незамысловата, если исследовать духовно-нравственное содержание «русского коммунизма» с точки зрения русского православного мировоззрения.

По своей подлинной сути в «русском коммунизме» не было ничего собственно «русского» (т.е. истинно православного) и в этом отношении Н.Бердяев глубоко ошибался, увязывая большевистскую диктатуру с русскими «истоками». Но он был прав в том, что верно осознал коммунистическую систему в России как уродливое подобие религиозной системы, нечто вроде большой квазицеркви или секулярной секты, внешне (и чисто формально) подражающей некоторым русским религиозным традициям. Бердяев как философ порой интересный, но в целом поверхностный, обманулся этим поверхностным подражанием.

На самом же деле, советская тоталитарная система являлась квазирелигиозной системой только в том смысле, в каком она уподобилась самым наихудшим извращениям западного католицизма и западного протестантства (т.е. с теми характерными религиозными изъянами, которые прекрасно изложил в своих богословских работах А.С.Хомяков).

Следующая остановка – Рим, Третий-с-половиной…

С одной стороны, – и самой главной, – советский коммунизм в России являл собой некое подобие «Четвёртого Рима» или идеократической Священной Империи, претендующей на роль мирового объединяющего центра, призванного насильственными (тоталитарными) методами устранить все социальные и национальные различия и создать совершенно новое человечество (по принципу: один пастух и одно стадо).

С другой стороны, коммунистическая партия в СССР представляла из себя своеобразную разновидность секулярной протестантской «секты» тоталитарного типа, принудительно внедрявшей в умы своих членов «истины» своего квазирелигиозного учения.

В чисто внешнем плане эти «истины» были очень похожи на основные религиозные установки (ценности) западного протестантизма: гипертрофированное сознание своего идеологического «избранничества»; вместо веры в Бога марксистский культ технической мощи, науки и прогресса; показной пуританский ригоризм; чисто протестантское прославление труда (Сталин: «труд есть дело чести, доблести и геройства»); и наконец, беззаветная преданность своей секте (под видом преданности «общественным интересам»).

Однако одна существенная черта является общей для обоих разновидностей советской квазирелигии. Вместе с радикальным отвержением Бога она всегда твёрдо и решительно отвергала тот высокий дар духовно-нравственной свободы, которым Творец наделил своё возлюбленное творение.

Вот именно это отвержение Творца и богодарованной свободы в Его «образе и подобии» является той тайной или главной причиной того имморализма, который породил так называемый «русский коммунизм» в русском народе за время своего владычества.

Современный криминально-номенклатурный «либерализм», так легко и естественно утвердившийся в РФ в 1991 году, вопреки своим лживым декларациям о своей мнимой антикоммунистичности явился органичным порождением и последовательным продолжателем старой антирусской политики «русского коммунизма».

По сути дела изменилось лишь идеологическое оправдание этой политики. Вместо прямого советского богоборчества новая «либеральная» идеология как бы узаконила и открыто признала все те пороки и моральные уродства, которые явились результатом якобы свергнутого режима, но на самом деле саморазложившегося по причине своей полной духовно-нравственной несостоятельности. (А вовсе не по экономическим или иным материальным причинам, которые сами всегда являются вторичным результатом тех или иных духовных состояний общества.)

Но можно ли однозначно сказать, что сталинская урбанизация и индустриализация имела для русского народа только одни отрицательные последствия? – Конечно же, нет.

Помимо успешного, – несмотря на все громадные издержки, – построения основ современной (для того времени) индустрии, была решена самая главная историческая задача «русского коммунизма» - русский этнос был с корнем вырван из условий «традиционного общества» и почти молниеносно превращён в некое новое урбанизированное состояние индустриальных работников.

Это новое состояние мобилизованной трудовой массы было чревато в дальней перспективе (о которой, конечно, сталинские энтузиасты индустриализации даже и не помышляли) очень серьёзными и закономерными последствиями для тоталитарного режима. Или лучше сказать, своей внутренней логикой социологического развития.

Немаловажной особенностью сталинской индустриализации было успешное, хотя и одностороннее (за счёт упрощения культурной жизни), преодоление унаследованного от петербургского периода культурного раскола в обществе, так как в результате проведения «культурной революции» во всех слоях советского общества стала господствовать единая идеология и единая унифицированная образованность.

Но самым характерным и, безусловно, положительным последствием индустриализации явилась широкая доступность научно-технического образования практически для всех слоёв русского городского населения и реальная возможность сделать быструю карьеру не только в сфере промышленности и науки, но и в номенклатурной среде. Это было сделать тем проще, чем больше Сталин уничтожал старые партийные кадры.

Для самой обездоленной русской бедноты были созданы благоприятные условия получения среднетехнического и высшего специального образования на многочисленных ускоренных курсах и на знаменитых Рабфаках. Не без восхищения историк Георгий Вернадский констатирует, что в предвоенный период количество учебных заведений и обучающихся в них студентов растёт с головокружительной скоростью: «С 1913 по 1939 год число университетов и высших учебных заведений увеличилось с 71 до 448, а студентов – с 85 тысяч до 371 тысяч человек». 6).

Конечной целью большевизма в области национальной политики было создание из «перекованных» человеческих душ совершенно нового индустриального народа, – советской нации, - сплавленной воедино из всех этносов бывшей Российской Империи и в корне лишённой каких-либо самобытных, религиозных и этнокультурных признаков. Это, по партийному замыслу, должна быть какая-то безликая русскоязычная масса, отличающаяся двумя наиглавнейшими признаками – технической способностью добросовестно обслуживать созданную индустриальную систему (т.е. по сути дела, быть её человеческим придатком) и безропотной преданностью тоталитарному режиму.

Ю.Зайцев. Колхозники слушают речь товарища Сталина по радио.

Может ли нация быть интернациональной?

В какой мере большевикам во главе со Сталиным удалось создать эту новую для России историческую общность – советскую нацию?

Ответ на этот вопрос может быть двояким. Создание «советской нации» удалось только в той мере и степени в какой удалась сама сталинская индустриализация. Иными словами, удалось создать лишь предварительный человеческий «материал» современной нации, её социальную основу. Но дальше этого социологического фундамента строители «нового мира» ничего построить не могли или не хотели…

Попытка создания новой нации ознаменовалась двойной неудачей. Как уже отмечалось, чисто интернациональный принцип формирования новой индустриальной общности был изначально нереализован, так как большая часть этой общности пополнялась за счёт бывших русских крестьян, мобилизованных на промышленное строительство. Однако большая часть окраинных народов (прежде всего, Средняя Азия и Кавказ) была слабо затронута индустриальной революцией, и по этой причине она смогла в той или иной форме – скрытой или же полуявной – сохранить черты своего этнического своеобразия.

Полной и сокрушительной неудачей завершилась и попытка коммунистического руководства сформировать из русскоязычного индустриального сословия некое подобие «монолитного» национального единства, сознающего свою ответственность за судьбу «социалистического отечества» и безусловно лояльного партийно-государственному руководству.

Но, как известно, подлинное, а не искусственно культивируемое национальное единство современной «буржуазной» нации покоится не на идеологических фикциях, а на её самобытном корпоративном самосознании и реальной правовой субъектности. Когда «трудящиеся массы» реально (а не только на словах или в «конституциях») пользуются определёнными социальными и гражданскими правами, а также в той или иной мере паритетности участвуют в совместной хозяйственной жизни своей страны, то патриотизм и лояльность являются естественными последствиями всего социального уклада.

Иначе говоря, современный тип нации формируется в условиях торжества принципа самоуправляющейся Корпорации, пронизывающей как государственные, так и все общественные структуры. Принцип Корпорации является ведущим принципом всех современных буржуазных «национальных государств», которые, вопреки всем разговорам об угрозе глобализации, остаются (и будут ещё долго оставаться) самой передовой и жизнеспособной формой государственности в мире. 7).

Полноценное национальное единство, как и всякую другую разновидность социального единства (от семьи и выше), невозможно искусственно «внедрить» или «воспитать», ибо оно всегда является результатом свободного выбора правосубъектных граждан. Но мобилизованные из бывших крестьян «советские люди» в условиях тоталитарной государственности, - построенной по принципу всепроницающего авторитарного Учреждения, - до конца советской власти так и остались безликим (т.е. безнациональным) и бесправным «трудовым ресурсом».

Все многолетние пропагандистские усилия коммунистического режима по созданию новой «советской нации» и внедрению так называемого «советского патриотизма» оказались тщетными, и в 1991 году обнаружилась вся внутренняя несостоятельность коммунистического проекта в области национальной политики. (А ведь сколько кинофильмов «про войну» было показано в брежневскую эпоху по центральным телеканалам, сколько политзанятий проведено, сколько учебных часов попусту потрачено на мыльный пузырь «советского патриотизма»!)

В дни стремительного распада СССР этнически русские, - как в центре, так и на периферии, - проявят удивительное равнодушие к судьбе бывшего единого государства. Документальным подтверждением этого равнодушия в среде русского населения служат скандальные результаты судьбоносных референдумов, проведённые в те времена во многих отлагающихся бывших советских республиках.

Следует особо заметить, что выборы в то время не могли быть сфальсифицированы по причине ещё не разработанности избирательных «технологий» и иных механизмов подтасовок их результатов.

Особенно неприятными для русских патриотов оказались результаты референдума на Украине, проведённого 1 декабря 1991 года, на котором из 84 процентов участвовавших в голосовании 90 процентов высказались «за» независимость и только 8 процентов – «против».

В качестве эпитафии по антирусской политике советского режима приведу пространную цитату из одного политологического очерка того времени.

«Так, в Донецкой и Луганской областях, где русские составляют около половины всего населения, за «независимость» высказалось соответственно 83,9 и 83,86 процентов голосов. Причём «нет» независимости сказали соответственно всего лишь 12,58 и 13,41 процента населения. Примерно такая же картина в Одесской и Харьковской областях. Здесь за независимость высказалось 85,38 и 86,33 процента при категорическом «нет» 11,66 и 10,43 процента. В Крыму … за независимость голосовало лишь 54,19 процента населения, а отрицательный ответ дали 42,22 процента (это при 65 процентах русского населения)… При этом в почти чисто русском и весьма патриотическом Севастополе процент голосов, отданных за независимость, был даже больше, чем в целом по Крыму 57,07 процента». 8).

Не менее скандальными были результаты аналогичных референдумов в прибалтийских государствах. Например, в Латвии и Эстонии количество русского населения доходило до 40 процентов, однако в Латвии «за» проголосовало около 74 процента, а в Эстонии (3 марта 1991 г.) около 78 процента всех голосовавших. Иными словами, половина русских (если не больше!) проголосовали за отделение от России.

Таким образом, созданная сталинской индустриализацией новая советско-русская общность и вся советская государственность оказались в дальней исторической перспективе нежизненноспособными образованьями.

Несмотря на свою историческую неудачу, попытка создания «советской нации» дорого обошлась русскому народу и внесла очень серьёзные и необратимые изменения в его народную психологию и народное сознание. Кратко рассмотрим некоторые итоговые национальные черты современного советско-русского народа.

Русские сегодня

Несмотря на огромную цену, которую пришлось заплатить русским за индустриализацию и урбанизацию, большевики выполнили свою историческую задачу и вместе с индустриальным строительством воспитали современный тип индустриального рабочего, техника, учёного. Вследствие решительного разрыва с традиционным обществом и практически полным раскрестьяниванием, русское население сконцентрировалось в городах (или в посёлках городского типа) и стало сознавать себя почти исключительно индустриальным народом, неразрывно связанным с работой в промышленности и с жизнью в городских условиях.

В самом деле, по данным последней советской переписи 1989 г. в наиболее этнически русском Центре, охватывающем 12 областей, городское население составляло около 83 процентов, а если учесть, что хозяйственная организация в совхозах и колхозах также строилась по промышленному стереотипу, то неизбежен вывод о том, что современный русский народ в социологическом плане является народом наёмных работников, всё социальное бытиё которого просто немыслимо вне рамок современного индустриального или постиндустриального общества.

Современный русский человек представляет из себя зрелого универсального работника, готового добросовестно трудиться, овладевать техническими знаниями и обладающего всеми психологическими и профессиональными качествами, необходимыми для успешного существования в современном индустриально-урбанизированном мире. Способность к быстрой адаптации, отсутствие этнических предрассудков и готовность самоотверженного служения сверхличным корпоративным целям являются весьма положительными чертами, тесно сближающими его – пусть и не вполне адекватно – с трудящимися высокоразвитых капиталистических стран.

Эти неплохие трудовые качества в настоящее время косвенно подтверждаются многотысячной трудовой эмиграцией. Русские специалисты и учёные легко и органично интегрируются в новой научно-технической среде самых передовых капиталистических стран (гл. обр. в США и Зап. Европе).

Наиболее отрицательными недостатками современного советско-русского народа являются его духовно-культурная беспочвенность, нравственная шаткость и неспособность к национально-гражданской самоорганизации. Все эти отрицательные качества являются закономерным порождением всего «тоталитарного периода», во время которого революционным образом был осуществлён скачёк от «старого к новому». Но такие исторические скачки никогда не проходят без тяжёлых последствий для народного духа.

Особенно болезненное воздействие на народное сознание оказал резкий разрыв с национальной религией. Для русского народа, духовно созданного православием, такой разрыв означал потерю исторической памяти и утрату важнейшей парадигмы для своей самоидентификации. Нравственно-негативные последствия этого разрыва были уже рассмотрены выше, но здесь следует отметить то обстоятельство, что большевикам всё-таки не удалось полностью искоренить религию, а И.Сталин в конце войны даже пошёл на значительные уступки РПЦ.

Однако за советское время религиозный менталитет советско-русского народа серьёзно изменился. Современный русский, - безразлично, верующий или неверующий, - смотрит на религию уже глазами человека Нового времени, т.е. как на частное (чисто личное) или независимое общественное дело, не связанное с государством. Государство же для советско-русского человека (и, тем более, постсоветского) потеряло всякое священное или сакральное значение.

И это современное понимание государства, как кажется, значительно ближе к духу и букве евангельского учения (Богу – Богово, кесарево – кесарю), чем неуклюжие попытки некоторых фундаменталистов возродить средневековое представление о священной государственности, о «симфонии» или харизматическом вожде. После «кровавых рек» 20-го века подобные попытки могут быть только карикатурной стилизацией…

Наиболее отрицательной чертой советско-русского народа, отчасти унаследованной ещё с доисторических времён, но необычайно усиленной большевиками, является слабая способность к национальной самоорганизации и очень слабое развитие национальной солидарности.

Вследствие того, что русские являлись основным трудовым ресурсом индустриализации, они были подвергнуты наиболее тщательному «перевоспитанию», преследовавшему цель искоренения всякой личной и общественной самодеятельности и превращению народа в безлично-аморфную «трудящуюся массу». Тотальное подавление личных свобод дорого обошлось русским людям, так как в современном индустриально-капиталистическом обществе, - построенном на волюнтаристском принципе добровольных соглашений или контрактов, - только личная свобода является основой для всякой общественной и национальной самоорганизации.

Особо вредоносную роль для сохранения даже элементарной национальной или социальной солидарности среди этнически русского населения сыграла печально известная административно-распределительная система основных условий жизнеобеспечения (жилья, работы, общественное питание, здравоохранение, путёвки в дома отдыха и т.д.) и основных материальных благ – от хлеба до товаров ширпотреба – через различные виды бюрократического распределения (от карточек до так называемых «заказов» на производстве).

Эта система была внедрена Сталиным как неизбежное условие форсированной индустриализации с преобладанием тяжёлой промышленности. С одной стороны, она являлась следствием сильного понижения уровня потребления и дефицитом самых необходимых товаров, но с другой стороны, как верно пишет английский историк Джеффри Хоскинг, «манипуляция этим дефицитом и вообще системой распределения материальных благ быстро превратилась в весьма эффективный инструмент социального контроля за населением». 9).

Сталинская распределительная система выделения материальных благ в соответствии с социальным и номенклатурным рангом породила во всех слоях русского населения разрушительные для национального или этнического единства настроения завистничества, подозрительности и внутренней вражды. Город презирал деревню, деревня ненавидела город, провинция завидовала столице, столица пренебрежительно относилась к провинции. Важные чины зарождающейся номенклатуры – от партийных до хозяйственных начальников – свысока смотрели на «трудящиеся массы», а сами «трудящиеся массы» вместо этнической и социальной взаимопомощи приучались к исключительно вредной внутриклассовой конкуренции и соперничеству внутри себя (за хорошее рабочее место, за разряд, за премию, за путёвку и т.д.).

Вечные очереди, вечный дефицит, широкое распространение отношений блата и подхалимажа разрушали последние остатки внутрирусской солидарности и превращало русских людей в совершенно беспомощное трудовое стадо, занятое почти дарвиновой борьбой за выживание, но не с другими народами или государствами (что естественно и нормально), а внутри себя и между собой.

Именно в этот такой «весёлый» и полный коллективного энтузиазма период появилась циничная поговорка: «меньше народу – больше кислороду». Русские люди вместо объединения стали искать спасение в разъединённости. Почти по принципу – «спасение утопающих, дело рук самих утопающих»…

Таким образом, новоприобретённые в течение коммунистического периода отрицательные качества национального характера сильно подорвали в русском народе сознание своего внутреннего единства и до предела ослабили в нём способность к самоорганизации. Неудивительно, что советско-русские «трудящиеся массы», оставшись после 1991 года без привычной тоталитарной опеки, быстро распадутся на бессильные атомы и станут лёгкой добычей компрадорской номенклатуры.

Негативные стороны современного русского сознания и национальной психологии препятствуют ныне индустриально развитому русскому народу положительно решить свои жизненно важные внутренние проблемы (т.е. Русский вопрос) исторически испытанным путём, - через создание на развалинах имперской советской государственности, - современного социально ориентированного Национального Государства.

Памятнику Минину и Пожарскому работы И.П.Мартоса

К Национальному Государству?

В самом деле, постсоветский русский народ, лишённый каких-либо этнических предрассудков, давно уже представляет из себя достаточно гомогенную культурную среду, а общность социальных интересов, - т.е. общая тотальная зависимость от развития промышленности и урбанизированных условий жизни, - казалось бы, должны были давно побудить его к образованию своего национально-демократического государства наподобие современных западных государств, но с учётом своих геополитических условий и религиозно-исторических традиций (как, например, в Японии).

Однако и по прошествии уже почти 15 лет после официально объявленного Ельциным в августе 1991 года «переходного состояния» никаких признаков положительного решения Русского вопроса не наблюдается. Скорее наоборот…

Какие же объективные обстоятельства препятствуют этому спасительному национально-государственному самоопределению русского народа помимо уже рассмотренных субъективных черт его современного национального сознания?

Первое. Административно-экономическая дискриминация русского народа была неизменной чертой «советской власти» с самого своего первого момента и до самого последнего в 1991 году. Все нынешние проблемы связанные с этой дискриминацией являются лишь закономерными последствиями коммунистической политики в области национальных отношений.

Ввиду того что русский народ нёс самые большие тяготы, связанные с индустриализацией, правящая номенклатура опасалась его возможного национального сопротивления, а потому проводила по отношению к русским испытанную со времён Римской империи дискриминационную политику под названием: «разделяй и властвуй».

Расчленение единого русского народа началось вовсе не с «беловежского сговора», как полагают наши коммунопатриоты, но гораздо раньше, с октября 1917 года. Смысл этого расчленения, проводившегося под предлогом защиты малых народов, был предельно прост: рассосредоточив русское население в многочисленных и разноуровневых автономиях, навсегда лишить его единой административной и правовой базы для возможного вызревания в будущем каких-либо ростков национальной солидарности.

При этом, искусственность ленинско-сталинских границ созданных большевиками автономий не имела решительно никакого значения, так как существование этих – по большей части – чисто фиктивных образований нисколько не ограничивало реальной власти номенклатуры над русским населением (где бы оно не проживало), но с другой стороны обрекало значительные массы русского народа на дополнительную административную опеку со стороны местной этнократии.

Чтобы пояснить масштабы этого «имперского расчленения», достаточно указать на то, что этнические русские в РСФСР всегда составляли подавляющее большинство населения, – от 79 процентов (1926 г.) до 82 процентов (1989 г.), но её территория была разбита аж на 31 автономное образование, занимавшие 53 процента общей площади республики! Мировая история ещё не знала подобного издевательства над так называемым «имперским народом».

Абсурдность этой автономизации хорошо проясняется из того факта, что: «в подавляющем числе национальных образований (в 26 из 31) русские составляли большинство населения, а титульные народы являются национальным меньшинством. Так, например, башкиры составляют лишь четверть населения Башкирии, татары – менее половины населения Татарии, удмурты – 32 процента в Удмуртии, якуты – 37 процентов в Якутии, карелы – 11 процентов в Карелии и т.п.»

Чтобы не оставалось никаких сомнений относительно истинных целей такого чудовищного административного передела, можно напомнить, что никаких подобных этнических автономий в других Союзных республиках (кроме ничтожных исключений) создано не было, хотя удельный вес коренного населения в них был заметно ниже русского в РСФСР. Например, по переписи 1979 г. в Казахской ССР проживало 36 процентов казахов, в Грузинской ССР – 68,8 процента грузин, в Молдавской ССР – 63,9 процента молдаван, в Латвийской ССР – 53,7 процента латышей и т.д.

В дополнение к этой административной дискриминации номенклатура проводила по отношению к русскому народу политику экономической дискриминации, масштабы которой были не менее грандиозны. Для того чтобы подкупить местные этнократические кланы и сделать их лояльными режиму, номенклатура перекачивала в автономии значительные дотации из центрального бюджета, формируемого трудом русских промышленных регионов. Помимо больших экономических льгот автономиям также предоставлялись многочисленные привилегия и льготные квоты на образование и в области кадровой политики. Парадоксом коммунистической индустриализации являлось то, что наиболее индустриальные русские регионы оказались донорами непромышленных этнически и культурно совершенно чуждых регионов (например, республик Средней Азии).

Галина Ильинична Литвинова, первой поднявшей голос против экономической дискриминации русских, сделала такой обоснованный вывод:

«Многие годы бюджеты всех союзных республик, за исключением РСФСР, сводились с помощью дотаций из общесоюзного бюджета. В 30-е годы за счёт дотаций покрывалось более 60 процентов расходов по бюджетам большинства союзных республик». 10).

Второе. Но наиболее разрушительным наследием коммунизма, - оказавшим самое губительное влияние на русский народ в посткоммунистический период, как на его организационную слабость, так и на социальную пассивность, - являлась коммунистическая система формирования правящего класса, соединявшего в себе сразу две монополизированные власти: политическую и экономическую.

Формирование нового правящего класса под названием номенклатура началось сразу же после революции 1917 года из профессиональных кадров большевистской партии. Однако, если Ленин смог только заложить рыхлые и нестабильные основы «нового класса», то его партийный преемник Сталин сумел создать прочную и стабильную систему отбора правящего командного слоя Советской империи.

Именно Сталин изменил ленинский принцип преимущественно идеологической преданности идеократическому режиму на новый принцип слепой верности высшему партийно-государственному руководству. Два важных фактора скрепляли теперь единство правящего слоя: страх и узаконенные привилегия. Посредством кровавых чисток середины 30-х годов Сталин расчищал место для новых руководящих кадров, и почти одновременно, посредством легализации спецпривилегий создавался важный стимул для лояльности и стабильности. Так, например, 8 февраля 1932 г. был отменён так называемый «партмаксимум зарплат», что вместе с многочисленными тайными льготами и «пакетами» ликвидировало последнюю преграду для роста особого благосостояния номенклатурного сословия.

Система подбора руководящих кадров номенклатуры была всегда тесно увязана с мобилизационной направленностью большевизма и имела свои специфические особенности. Пробиться наверх, в ряды номенклатурной элиты мог только тот человек, - при этом, не имеет существенного значения какого социально-этнического происхождения он был «в миру», - который полностью порывал все жизненные связи со своей бывшей средой (т.е. почти как в воровской шайке).

Номенклатура была глубоко равнодушна к национальным интересам русского народа, но не потому, что её кадры сплошь состояли из инородческих элементов, а по своему глубинному принципу формирования и своей доминирующей претензии на абсолютно бесконтрольную и всеобъемлющую (т.е. тоталитарную) власть над населением.

Роковым изъяном сталинской номенклатуры было отрицание двух онтологических основ любого нормально развивающегося общества: частной собственности и религии. Однако у этого отрицания были свои плюсы и минусы. Для форсированного решения каких-либо чрезвычайных задач такое отрицание было полезным (как и в любой чисто военной организации), так как необычайно сплачивало правящий слой в единый монолитный кулак, а с другой стороны, не ограничивало действие этого «кулака» никакими религиозно-этическими преградами.

Но в длительной перспективе нормального человеческого (или цивилизованного) развития оно действовало разрушительно и разлагающе, так как порождало жажду полузапретного теневого обогащения и изнутри развивало самый безграничный имморализм. Именно поэтому, советская номенклатура в качестве правящего класса являлась эффективным коллективным руководителем лишь до той поры, пока исторические цели «русского коммунизма», - как своеобразного строителя индустриального капитализма в России, - было ещё не закончены.

Но как только процесс индустриализации завершился – к 60-70 годам прошлого века – и сопутствующий ему процесс сталинского «первоначального накопления капитала» закончился, - т.е. русский народ в своём подавляющем большинстве был урбанизирован, - правящая номенклатура стала быстро разлагаться и распадаться на многочисленные отдельные кланы.

Поскольку номенклатурная система господства покоилась на корпоративной монополии власти, номенклатура была заинтересована в сохранении общегосударственного единства страны лишь до того времени, пока удавалось сохранять внутриклассовое единство самой номенклатуры. Но с того момента, когда внутреннее разложение достигло критической величины в 1991 г., номенклатурное сословие, а с ним и вся страна, распались на номенклатурно-феодальные уделы.

В процессе этого распада, замаскированного под «суверенизацию» бывших автономий и республик СССР, а также под якобы «капиталистическую» приватизацию бывшей государственной собственности, большие территории и ресурсы «отхватили» себе этнократические кланы окраинных народов и, отчасти, внутренних автономий РСФСР.

Эти кланы, не будучи всерьёз втянутыми в индустриализацию, сумели сохранить традиционное трайболистское сознание, а фактическое – хотя юридически и не признанное – существование института частной собственности, привязывало эту этнократию к своим родным регионам всегда намного больше, чем к имперской элите российского центра.

В обстановке общего распада центральная российская номенклатура во главе с Ельциным стала «прихватизировать» то, что было ей в первую очередь подвластно: большие денежные потоки (проходящие через госбюджет), бесхозные стратегические ресурсы, естественные монополии и полезные ископаемые и т.д. Короче, брали то, что лежало на поверхности и могло принести быстрый дармовой доход…

Номенклатура не могла и не желала приватизировать работающие на внутренний национальный рынок заводы и фабрики, потому что в таком случае пришлось бы «поделиться» властью и доходами с презираемой ею русской индустриальной интеллигенцией. Но «делиться» с кем-либо властью номенклатура не привыкла. Путь компрадорского разбазаривания естественных богатств России под прикрытием «назначенных» еврейских олигархов в конечном итоге оказался доминирующим способом обогащения «реформаторской» российской номенклатуры.

Образование после 1991 г. – и окончательно после 1993 г. – современного компрадорского режима является не результатом какого-либо коварного заговора, но было предопределено самой логикой внутреннего развития номенклатурного сословия (созданного Сталиным в процессе индустриализации), в корне не способного к существованию в новых условиям современного цивилизованного развития.

В конце перестройки, поняв, что последовательное развитие истинно демократических начал (т.е. начал, стимулирующих национальную и гражданскую самоорганизацию) неизбежно приведёт к пробуждению русского национального самосознания, номенклатура во главе с Ельциным «кинула» страну и её народ, запустив механизм социального распада и криминального беспредела.

В настоящее время главным и основным врагом русских людей являются вовсе ни «Америка», ни «масоны с сионистами», ни даже назначенные (кем-то) еврейские олигархи, но старая сталинская номенклатура, ныне благополучно процветающая в образе несметной криминальной бюрократии и плотно повязанного с ней криминального «бизнеса».

Фактически, современный русский народ сегодня не имеет своей правящей элиты, - как в официальном, так и неформальном смысле, - и представляет из себя довольно уродливый социальный феномен. (Нечто вроде гумилёвской «химеры») Обладая высокоразвитым индустриальным «телом», он не имеет своей национальной «головы», т.е. своего национального правящего класса.

Но какая политическая и социальная сила сможет осуществить это? – Увы, на этот вопрос пока невозможно дать никакого вразумительного ответа…

В поисках «элиты»

Наиболее загадочной чертой последних полутора десятков лет является крайне пассивное поведение русской индустриальной интеллигенции научно-технического и социально-бюджетного профиля, несмотря на то, что в период горбачёвской перестройки эти высокообразованные слои советского общества (прежде всего, в Москве) проявили высокий уровень общественно-политической активности. Достаточно только вспомнить многомиллионные тиражи тогдашних общественно-литературных журналов, как «демократического», так и «патриотического» направлений, а также почти непрерывную череду оппозиционных митингов и демонстраций.

Как хорошо известно из истории Нового времени национальная интеллигенция всегда играла, если не решающую, то очень важную роль политического авангарда в исторической борьбе за создание современных национальных государств, как в период буржуазно-демократических революций в Западной Европе 17-19 веков, так и во время национально-освободительной борьбы бывших колониальных народов за свою независимость. Огромную (даже чрезмерную) роль на ход политической жизни оказывала российская интеллигенция в дореволюционной России, несмотря на свою малочисленность.

Надо заметить, что сравнительная малочисленность интеллигенции была характерна, и для эпохи европейских национально-буржуазных революций, и для эпохи национально-освободительных движений. В самом деле, даже как-то неловко задаваться вопросом о численности интеллигенции в колониальной Индии во времена Махатмы Ганди и его Индийского Национального Конгресса. (Она была смехотворно ничтожна.) Однако, несмотря на свою численную ничтожность, смогла мобилизовать индийский народ на борьбу за свою независимость…

В дореволюционной России численность интеллигенции составляла примерно 2-3 процента всего населения, в Советском Союзе в эпоху брежневского «развитого социализма» она достигла весьма значительных размеров. А.Севастьянов специально исследовавший историю российской интеллигенции приводит интересные цифры, отражающие динамику её роста в советский период.

«Сегодня каждый четвёртый у нас связан с умственным трудом: 26 процентов вместо 2,7 процента в начале века! Причём этот слой растёт заметно быстрее других. Если в 1960 г. интеллигенция составляла 40,9 процента от численности крестьянства и 20,2 процента от численности рабочих, то к 1986 г. она в 2,7 раза превзошла по численности крестьянство и составила свыше 41 процента от численности рабочих!» 11).

Следует также особо отметить, что советская индустриальная интеллигенция в своём подавляющем большинстве является этнически русской в отличие от своего дореволюционного этнического состава, в которой удельный вес инородцев был очень значителен.

Общей причиной странной пассивности и социальной беспомощности советско-русской интеллигенции, - также как и всего нового рабочего класса, образованного из бывших крестьян, - явилась узкая функциональная заданность её социальной роли. Сталинская индустриализация нуждалась в научно-технической интеллигенции только для одной цели – быть профессиональным придатком создаваемой индустриальной системы. И в этом отношении она ничем не отличалась от рабочего класса.

Советская интеллигенция, несмотря на свою значительную численность, никогда не являлась самостоятельным классом, естественно выраставшим из нужд эволюционно развивающегося социального организма. Она была мобилизована лишь для решения определённых задач и «до конца советской власти» являлась маргинальной «прослойкой», полностью подчинённой правящему классу (номенклатуре).

Следует заметить, что номенклатура всегда с крайним подозрением и недоверием относилась к новой интеллигенции, чутьём усматривая в ней потенциального конкурента и опасную социальную среду, которую трудно эффективно контролировать. Если в период её начального формирования – во время первых пятилеток и Рабфаков – сталинское руководство немного покровительствовало новой и малочисленной социальной структуре, то в дальнейшем с численным ростом индустриальной интеллигенции отношение к ней партийного аппарата стало меняться в заметно худшую сторону.

Исключая высший и привилегированный слой научно-академической элиты, основная масса интеллигенции находилась в весьма приниженном состоянии. «Если к концу 50-х гг. ИТР (инженерно-технические работники) получали на 70 процентов больше, чем рабочие, то к середине 80-х гг. разрыв составлял лишь 10 процентов, что снижало престиж инженерной профессии, порождало недовольство этой социальной группы, не способствовало развитию НТП». 12).

В этом ухудшении материального положения новой советско-русской интеллигенции ясно проглядывал страх номенклатуры перед образованной и претендующей (как и во всём мире) на более высокий статус социальной силой. Но не только. Космополитическую номенклатуру также пугал её в основном этнически русский характер. Партийные идеологи хорошо знали, что любой сознательный вид национализма всегда начинается с пробуждения «национальных кадров», т.е. местной и ориентированной на свой этнос национальной интеллигенции. В 20-ом веке Третий мир давал этому немало примеров...

Дискриминация русских в сфере образовательной политики последнего советского периода («развитого социализма») была преднамеренной попыткой партийной верхушки разбавить этнически русскую интеллигенцию кадрами из малых российских этносов. Имперской номенклатуре было наплевать на тот очевидный факт, что, ущемляя развитие русской интеллигенции, она своими льготами «малым народам» выращивает грозную сепаратистскую силу.

На усиливающуюся дискриминацию в области образования указывала в одной (так и не опубликованной) статье Г.И.Литвинова. По результатам её исследования уже с 70-х годов наметилась порочная тенденция оттеснения русского этноса от входа в научную элиту.

«В 1973 г. среди научных работников СССР самую низкую квалификацию имели русские и белорусы. У них был самый низкий процент лиц, имеющих научную степень. Тем не менее, на 100 научных работников было аспирантов: среди русских – 9,7 человека; белорусов – 13,4; туркмен – 26,2; киргизов – 23,8. Эта тенденция сохраняется, усиливая новое фактическое неравенство наций».

Советская образовательная политика изначально была ориентирована на особый отбор гуманитарной части интеллигенции как наиболее широко мыслящей и потенциально опасной силы. Нет ничего удивительного в том факте, что к концу советского периода в результате подобной образовательной политики в головном отряде столичной гуманитарной интеллигенции сосредоточилась в основном денационализированная инородческая среда, совершенно не озабоченная русскими проблемами. В процессе перестройки вся эта среда, - например, редколлегии почти всех газет и журналов (за редким исключением), - совершенно естественно и легко перейдёт в лагерь так называемых русофобствующих «либералов»…

В настоящее время из-за отсутствия у постсоветского русского народа своей национальной буржуазии или сколько-нибудь зрелых структур «гражданского общества», единственной социальной силой, способной возглавить общественное движение за положительное решение Русского вопроса, скорее всего, могут быть те слои интеллигенции, которые, сбросив груз привычной советской пассивности, осознают себя организующим авангардом новой формирующейся нации.

«Когда нас в бой пошлет товарищ…»

Однако не вся постсоветская интеллигенция сможет взять на себя подобную историческую функцию, но лишь её новая гуманитарная часть, сформировавшаяся в постперестроечный (15-летний) период в относительно свободных – в культурно-информационном смысле – условиях, а потому лишённая привычного страха перед «начальством» и лишенная той «технической» ограниченности, которая была так свойственна всей советской интеллигенции (и даже её диссиденствующей части).

Именно эта новая русская интеллигенция, состоящая в основном из активной молодёжи сможет выработать новую национальную идеологию и не повторит тех ошибок, которая совершила советско-русская интеллигенция во время перестройки, позволившая себя идеологически подчинить узкому кругу столичных «либералов»-гуманитариев, идейно обслуживовавших в то время интересы либеральной номенклатуры.

Стихийное понимание современной молодёжью своего реального положения, - т.е. понимание того бесспорного факта, что только высшее образование, развитие науки и современных технологий «информационной революции» сможет обеспечить стабильное будущее молодёжи, а значит и всей страны, - в настоящее время проявляется в поразительном стремлении молодых людей любой ценой получить высшее образование. Несмотря на то, что обучение в современных вузах – как правило платных – связано с немалыми лишениями и материальными затратами.

Было бы нелепо объяснять эту небывалую тягу к высшему образованию, - как иногда пытаются сделать это некоторые журналисты, - стремлением молодёжи уклониться от призыва в армию или же желанием в будущем уехать заграницу. (Хотя и эти факторы играют какую-то роль.) Однако в обстановке продолжающейся и усиливающейся деиндустриализации и научно-технической деградации эта тяга может быть полноценно объяснена только подсознательной волей к жизни, всегда присущей молодой и здоровой части народа.

Статистика образовательного бума в России поражает. По словам член-корреспондента РАО, проф. М.В.Богуславского: «при нормативе 170 студентов на 10000 населения, сейчас (в 2004 г.) фактически в государственных вузах получают высшее образование 190 человек, а с учётом негосударственных вузов – 245 (в 2005 г. уже 260!). По этим показателям мы уже превзошли США. Если в Америке 65 процентов выпускников школ поступают в вузы, то в современной России эта цифра составляет 76 процентов».

(Между прочим, в СССР количество студентов на 10000 составляло всего 113 человек, по переписи 1989 г.)

Василий Верещагин. Апофеоз войны

Наши перспективы

Труднейшая историческая задача положительного решения Русского вопроса – замедление и остановка процесса депопуляции, создание прочной правовой государственности и стабильных условий социальной жизни – тесно взаимосвязана с одним важным обстоятельством. Остановить русскую катастрофу уже невозможно никакими чисто внешними мерами. Надежды на какого-то «хорошего» президента или диктатора, на какую-то политическую партию, способную извне организовать и возглавить разобщённые «массы» (как это часто случалось в 19 и 20 веках) заведомо утопичны и неосуществимы.

Слишком далеко зашёл уже процесс внутреннего распада и разложения, слишком стремителен был разрыв русского народа с историческими устоями традиционного общества, чтобы можно было бы осуществить какой-нибудь вариант белоруской или китайской модели.

Если же сколько-нибудь серьёзно верить в промысел Божий, т.е. в незримое присутствие Бога в актах мировой исторической драмы, то представляется далеко неслучайным отсутствие в России до самого последнего времени авторитетных общенациональных и религиозных лидеров. В самом деле, откуда и каким образом могут появиться бесспорные нравственные авторитеты, если за 15 лет после 1991 года ни одна общественная структура постсоветского общества не смогла показать пример народной самоорганизации, достойный подражания в общенародном масштабе.

Тем не менее, общественно-политическое движение, которое смогло бы переломить роковой ход демографической катастрофы и саморазрушения России, должно появиться внутри самого русского народа в его наиболее здоровых и мыслящих слоях. Но каким конкретным образом оно сможет появиться, в какой именно первоначальной общественной структуре и в какой конкретный момент – этого сейчас никто предсказать не сможет, точно также как никто не мог предсказать, что образованный кучкой национальных интеллигентов колониальной Индии в 1885 г. «Индийский Национальный Конгресс» сможет добиться своих национально-освободительных целей.

Однако можно обоснованно предположить, что к возникновению этой новой общественно-политической силы вряд ли будут причастны уже давно обанкротившиеся политики и идеологи перестроечной и постперестроечной эпох. Причина этого обстоятельства заключается не столько в утрате доверия к ним со стороны многократно разочарованного поведением этих политиков российского обывателя, сколько в полной изжитости используемых ими политических доктрин, в основе которых лежат идеологемы, выработанные ещё поколением шестидесятников в 60-70 годах прошлого века.

Все эти «патриоты и демократы», мнимые славянофилы и мнимые западники, «физики и лирики» давно уже вышли в тираж и перед лицом новых российских проблем. Старые идеологемы выглядят набором бессмысленных постмодернистских «брендов» и слоганов.

Главной особенностью нового национального движения, - условно назовём его Российским Национальным Конгрессом (РНК), - должны быть не политические декларации, но живая сила нравственного примера. Русские люди должны, хотя бы в малом числе, показать деморализованному народу пример гражданской самоорганизации и солидарности. Только подобным чисто внутренним образом, изнутри вовне, может родиться новая русская нация, составленная из этнически русских и коренных российских этносов.

Можно сколько угодно сомневаться в предложенном прогнозе национального возрождения (и эти сомнения по своему резонны и понятны), однако в одном можно не сомневаться - никакое «хорошее» государство, никакие «хорошие» чиновники из бывшей советской номенклатуры (созданной «государственником» Сталиным), никакая фальшивая «оппозиция», состоящая из той же номенклатуры (но «второй свежести»), никогда и ничем уже не помогут вымирающему русскому народу, разве что с патриотической улыбкой на устах – как сегодняшняя власть – посодействует забить ещё один гвоздь в давно приготовленный гроб…

Но какой может быть идеологическая доктрина будущего РНК, из каких основных идеологем она будет состоять, что может быть написано в первую очередь на её идеологическом знамени? Отвечая на этот вопрос в самых общих чертах, можно предположить, что, скорее всего, две центральные идеи будут доминировать: идея Соборности и идея Равноправия.

Идея соборности, впервые разработанная А.С.Хомяковым, в настоящее время актуальна во всех своих многоуровневых смыслах: религиозно-нравственном («взаимная любовь»), социальном («взаимная помощь» и социальная справедливость) и национальном – как собирание русских людей в новое русское национальное единство, т.е. в самобытный вариант современной нации.

Следует заметить, что русский народ никогда в своей истории не был нацией – т.е. самоуправляемой гражданской Корпорацией во главе с парламентом. Когда-то он был просто этносом (природной общностью восточнославянских племён), затем был народом (религиозно-культурной общностью подданных монархического государства), но нацией современного типа он стать не успел по причине известных исторических обстоятельств.

Ибо современная нация начинается там, где начинаются развиваться гражданские, социальные, хозяйственные или иные разновидности общественной самоорганизации. Высшим воплощением и символом национальной самоорганизации является общенациональный парламент, реализующий старую добропорядочную идею гражданского Равноправия, с одной стороны, направленную на защиту формального (юридического) равенства прав граждан внутри самой единой и неделимой нации, а с другой стороны, защищающую личные права граждан от произвола государства (т.е. его бюрократического аппарата).

Идея гражданского Равноправия в доктрине РНК может стать мощным орудием в обосновании и устранении пережитков коммунистической национальной политики в области административно-территориального деления. Уязвимость же ныне практикуемых в патриотической среде патриархальных теорий «старшего брата» или «государствообразующего народа» очевидна и всегда будет легко доступна для критики как со стороны этносепаратистов, так и со стороны так называемых «правозащитных» структур. Только под лозунгом Равноправия можно справиться с чумой внутренних автономий.

В более широком обобщённом виде, идеологическая доктрина РНК может быть – как и во всём цивилизованном мире – классической доктриной национальной демократии, ибо только она способна пробудить в народе развитие национального и гражданского самосознания и выработать спасительные навыки социальной самоорганизации, без которой выжить в современном мире невозможно!

Эту простую и очевидную истину очень хорошо понимали первые русские националисты: Г.В.Локоть, П.И.Ковалевский, В.Строганов и др. В отличие от зацикленных на средневековой утопии «самодержавия» черносотенцев, первые русские националисты хорошо сознавали важность представительных форм национальной демократии (Вече, Земской Собор, казачье самоуправление и т.д.) в деле формирования и укрепления национального самосознания и национального единства. «Русская национальная партия, - писал П.И.Ковалевский, - первее всего должна стать народною демократическою партией и только в таком случае она будет иметь право называться национальной партией». 13).

Хорошо сознавая опасность для правящей компрадорской «элиты» соединения идей подлинного демократизма с современным типом «буржуазного» национализма кремлёвские политтехнологи прилагают максимум усилий, чтобы развести как можно дальше друг от друга эти исторически и практически тесно взаимосвязанные понятия.

Однако при всей желательности скорейшего появления новой национальной доктрины было бы важно проследить наличие её элементов, - хотя бы даже в зачаточном виде, - в реальных проявлениях политической жизни последних 15 лет.

Как ни странно, но из череды значительных прошедших событий наиболее оптимистичным представляется судьбоносный кровавый переворот Октября 1993 года. По своему социально-историческому смыслу этот переворот был ничем иным как своеобразной контрреволюцией против антиноменклатурных идеалов перестройки, овладевшие тогда умами сотен тысяч антикоммунистически настроенных представителей советско-русской индустриальной интеллигенции (прежде всего, её научно-технической элиты больших российских городов).

В основе этих идеалов лежала хорошо известная социально-демократическая концепция соединения разумных либеральных свобод с разумно понимаемой социальной справедливостью. Несмотря на туманность этой буржуазно-реформаторской концепции, политизированные массы достаточно хорошо понимали, что для её осуществления необходимо предварительно отстранить номенклатуру от власти и заменить её какой-то другой «демократической» элитой.

Политические реформы Горбачёва, открывшие в 1989-1990 годах череду весьма бурных избирательных кампаний в представительные органы «советской власти» всех уровней, как будто бы давали исторический шанс мирной смены правящего класса. Но так могло казаться в то время только наивным политизированным неформалам обоих главных уличных группировок: как «патриотам», так и «демократам».

В действительности же «советская власть» как самостоятельная и независимая система представительной власти была не нужна обоим конфликтующим кланам номенклатурного сословия. Для либеральной номенклатуры бурные предвыборные кампании и, затем, публичная трансляция всех депутатских баталий по центральному ТВ, являлись мощным политическим орудием дискредитации своего противника, с другой же стороны, определённая дезорганизация административных структур была явно на руку «либералам», ибо в мутной воде административной неразберихи было легче реализовать свои приватизационные вожделения. Номенклатурным консерваторам представительная система «советской власти» всегда была нужна лишь как декорация, прикрывающая партийную монополию реального господства. Но с утратой этой монополии и консерваторы потеряли к ней всякий серьёзный интерес.

Общим результатом межклановой борьбы внутри правящего класса было ослабление партийно-государственного контроля и заметное усиление общественной активности в крупных городах (митинги и демонстрации шли почти нескончаемой чередой). Достаточно многочисленная советско-русская интеллигенция, используя представительные органы власти в качестве своего организующего центра, могла бы претендовать на повышение своего социального статуса до уровня буржуазного «среднего класса».

Подобный вариант развития в корне не устраивал номенклатуру обеих враждующих кланов. И она, несмотря на свою растерянность, выжидала только удобного случая, чтобы расправиться с этой гражданской вольницей разбуженных перестройкой активных городских слоёв.

Такова, примерно, в самом упрощённом виде общая картина «классовой борьбы» в период поздней перестройки, прямым следствием которой явились два последующих роковых события: «путч» августа 1991 года и Октябрьский переворот 1993 года. Вопреки распространённому мнению (особенно среди «демократов» и неокоммунистов) о якобы принципиально различном смысле этих двух событий, в действительности, между ними имеется глубокая и неразрывная связь. Оба антиконституционных переворотов были инспирированы политическими происками одного и того же правящего класса – номенклатуры, и по сути дела с одной и той же целью.

В августе 1991 года консервативная номенклатура неудачно пыталась подавить или заморозить политическую активность советско-русской интеллигенции в российском центре, а также блокировать дальнейшее развитие национально-сепаратистских движений в окраинных республиках. С внешней стороны цели путчистов были как будто бы благими – сохранить государственное единство разваливающейся державы. Но в условиях тогдашнего социального брожения и идеологического вакуума на какой народ или какую социальную силу могли бы опереться военные переворотчики?

Космополитическая номенклатура во всех своих клановых разновидностях больше всего на свете боялась именно русского народа и здорового русского патриотизма, а потому была вынуждена в условиях судьбоносного кризиса обратиться к беззубому и давно развенчанному идолу интернационального имперского державничества. Это была заведомо проигрышная карта и никакие танковые демонстрации не могли скрыть внутреннего бессилия путчистов. Неудача военного переворота была закономерной, ибо его организаторы сами по настоящему не верили в возможность чисто военными мерами сохранить единство разваливающейся империи.

Однако что не удалось «консерваторам», то удалось осуществить «либералам» в сентябре-октябре 1993 года. Номенклатурный реванш («мятеж номенклатуры») на сей раз был удачно закамуфлирован под «демократические» и антикоммунистические лозунги. Однако у представителей либеральной номенклатуры, безжалостно расстрелявшей законно избранный (впервые после всего коммунистического периода!) парламент, руки уже не дрожали. Цели номенклатурных «демократов» были просты и незамысловаты, и не понять их могли только одураченные ещё при родной советской власти многочисленные «лёни голубковы и галины ивановны» (даже если у них имелись дипломы о высшем образовании).

Но к чести лучшей части советско-русской интеллигенции, - вернее сказать, её столичного пассионарного авангарда, - за тот сравнительно небольшой период времени, который прошёл от августа 1991 г. до сентября 1993 г., она хорошо поняла (можно сказать, на своей собственной шкуре), что произошло в стране и «кто в доме хозяин».

В течение всего 1992 года вплоть до самого октябрьского переворота внутренняя площадь Свободной России превратилась в большой и самобытный гайд-парк, в котором почти каждодневно тусовались оппозиционные группы всех тогдашних направлений: от монархистов до анархистов и от неокоммунистов до доморощенных «фашистов» (РНЕ и другие).

Однако всё это идеологическое разноцветье не содержало в себе какого-либо серьёзного политического смысла. Идеологические декларации были всего лишь попавшими под руку красивыми масками и за всем этим идейным маскарадом ясно угадывалось растерянное лицо многократно обманутой советско-русской интеллигенции, разбуженной к политической активности горбачёвской перестройкой…

Но на одну существенную деталь нельзя было не обратить внимание. На площади Свободная Россия, - равно как и на других оппозиционных мероприятиях того времени, - почти полностью отсутствовали характерные представители еврейской московской интеллигенции, которых встречалось столь много в рядах «демократических» манифестаций недавней перестроечной поры.

Это был знаменательный факт. Отныне советско-русская интеллигенция окончательно отрывается от идейного влияния космополитической московской «элиты» советских времён, всех этих русскоязычных гуманитариев (якуниных, пономарёвых, афанасьевых, поповых, яковлевых и прочих разных «правозащитников»), ставших идеологической прислугой либеральной номенклатуры.

Какая же моральная, правовая и политическая идея побуждала неравнодушных русских людей всех тогдашних идейных направлений, - в том числе и значительную группу православных верующих, - «защищать» Белый Дом путём мирного стояния на пл. Свободная Россия или же участия, хотя и в бурных, но по сути своей мирных демонстрациях в защиту законной и легитимной власти.

Очевидно, что ответить на этот риторический вопрос не представляет большого труда. И если ясного ответа на него мы не можем получить до сего дня от самой власти и от фальшивой «оппозиции» (что и понятно), то происходит это не по мнимому недомыслию, а по сознательному неприятию той идеи, которая родилась среди русских «защитников Конституции» в те горячие осенние дни. Эта идея пережила «крещение» огнём и кровью в ходе непостижимо неадекватного по своей жестокости подавления стихийного (и фактически мирного) народного сопротивления.

В тех конкретных условиях криминального перерождения либеральной номенклатуры в финансовую олигархию всех политически активных русских людей разных направлений объединила одновременно и очень древняя и вполне современная идея легитимной правовой власти в лице общенационального Парламента как полноправного носителя народного Суверенитета и основного гаранта нормального конституционного порядка.

Не надо пояснять, что реально существовавший с марта 1989 года ВС РСФСР был весьма неадекватен этой новой русской идее, но с точки зрения либеральной номенклатуры во главе с Ельциным он являлся опасным политическим институтом, способным очень быстро превратиться в штаб-квартиру национальной самоорганизации советско-русской интеллигенции, которая могла бы претендовать на роль доминирующего Третьего сословия (ведь её численность и потенциальные возможности – как уже отмечалось – были весьма велики). Именно этим прозаическим обстоятельством и объясняется та свирепая жестокость и торопливость, с которыми Ельцин спешил расправится, не столько с конкретным Парламентом и конкретным депутатским корпусом, сколько с самой идеей парламентской соборной демократии.

Совершенно интуитивно и стихийно «малое стадо» русских людей прозревало единственно верное решение своего собственного Русского вопроса. Однако, следует заметить, что идея общенационального парламента и соборного национального государства как единственной легитимной формы государственной власти никогда ещё в русской истории не овладевала русскими людьми до такой степени, чтобы они были готовы с христианской самоотверженностью отдавать за неё свои жизни.

Собравшиеся вокруг БД «защитники Конституции» оказались своеобразной гражданской элитой, которая в процессе обманов и разочарований, связанных с политикой «харизматического» Ельцина, дозрела до той простой истины, что государственная власть как таковая не может быть «доброй» или «злой», но она может и должна быть, по крайней мере юридически (т.е. формально), справедливой.

С крушением последних средневековых иллюзий относительно харизматичности какого-нибудь государственного деятеля пришло понимание харизматичности национального парламента как общественного института, устанавливающего правовые (легитимные) условия элементарного социального порядка.

Иными словами, лучшие представители советско-русской интеллигенции, учась на своём горьком опыте, дошли до понимания мысли бл. Августина, высказанную им в знаменитом богословском труде «О граде Божием»: «При отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки»… 14).

События 1993 года для будущего решения Русского вопроса важны не только как памятная дата, отмечающая поражение национально-патриотических сил и окончательное установление постсоветского «криминального режима». Несмотря на это внешнее поражение, главный положительный урок второго Октября состоит в том, что в процессе почти двухнедельной защиты так и несостоявшегося всероссийского парламента среди народных защитников его бесспорной легитимности стихийно формировалась новая трактовка идеи русского парламентаризма в образе полновластного Земского Собора, верховный символ общенационального единства и по религиозному осмысленный оплот «права и правды».

Буквально на глазах (почитайте «Завещание несдавшихся защитников Белого дома») расстрелянный Белый дом превращался в жертвенно-героический миф, который по законам жанра требовал такого же адекватного искупления.

Не желая этого, - но несомненно по попущению или промыслу Божию, - кремлёвские политтехнологи и гебешные провокаторы, подготовившие и устроившие несообразно кровавую расправу над реально слабомощной оппозицией, подписали всему либерально-номенклатурному режиму в морально историческом смысле смертный приговор, продемонстрировав напоказ всему «цивилизованному миру» свою разбойничью сущность. Фактически, установившийся в октябре 1993 г. авторитарно-либеральный режим подложил под свои шаткие и нелегитимные устои мощную идеологическую мину.

Можно не сомневаться, что при первом же серьёзном ослаблении существующего режима эта мина будет взорвана и будущая национально-освободительное движение, - т.е. некая разновидность вышеупомянутого РНК, - сполна использует идеологическое оружие героического мифа, требующего своего исторического искупления…

Однако как это часто случалось в мировой истории, не исключён и другой, пессимистический вариант решения Русского вопроса. Ибо с религиозной точки зрения, «пути Господни неисповедимы», а бездну грехов наших кто измерит. С мирской же или рациональной точки зрения это может произойти в том случае: если национально не пробудится лучшая часть русской постсоветской интеллигенции от своего летаргического сна; если в нужный момент не поддержит её лучшая часть национальной буржуазии (связанной с хозяйственным развитием внутреннего рынка); и, наконец, если не присоединится к национально-освободительному движению пассионарная русская (гл. обр. интеллигентная) молодёжь, то тогда «нулевое» решение Русского вопроса – как ни горько это признать – будет предрешено.

Так, например, относительно будущего России недавно убиенный бесстрашный журналист Павел Хлебников, весьма осведомлённый о реальном состоянии русского народа, в целом придерживался пессимистической точки зрения: «Демографическое будущее представляется туманным. Народ полностью деморализован. Можно сказать, что россияне совершают коллективное самоубийство. Где те богатыри и святые, которые спасут Святую Русь? Конечно, они всё ещё есть, но они гибнут в безвестности, борясь с непреодолимыми препятствиями. Возможно, России уже не подняться». 15).

Неутешительные выводы делает в своей аналитической работе видный исследователь русской демографии док. ист. наук В.И.Козлов: «В ближайшие 15-20 лет существенного увеличения числа рождений и уменьшения числа смертей с сокращением убыли населения не предвидится. Разумнее ожидать обратного, поскольку страна продолжает опускаться в экономическую трясину и, достигнув её дна, может оказаться перед лицом необратимых изменений, в том числе в области демографического развития». 16).

Но ещё более мрачные выводы относительно будущей судьбы русского этноса сделал зачинатель темы Русского вопроса в журнале «Москва» в самом конце перестройки М.С.Бернштам, который своё демографическое исследование завершает предположением, что в течение 21 века «русские исчезнут из перечня крупнейших народов мира». Достаточно точно и верно определяет он и самую главную первопричину сегодняшней демографической катастрофы, ссылаясь при этом на авторитет Шпенглера:

«Можно сослаться на предсказание Шпенглера – заключает Бернштам свою статью «Сколько жить русскому народу» – о том, что коммунистическая революция станет для русских тем, чем для древних римлян стало варварское завоевание. По словам Шпенглера, в 22 веке уже больше не будет русских, как в 7 веке больше не стало римлян».

Можно было бы поверить этим мрачным предсказаниям, - основанным, увы, на вполне добросовестных расчётах, - если бы не одно «маленькое» обстоятельство!

Как ни рационален сам по себе исторический процесс он никогда не может быть познан человеческим умом до своей последней глубины. Иными словами, исторический процесс закономерен, но не может быть фатально предопределён. Потому что за оболочкой исторических событий скрывается непостижимый для человеческого познания промысел Божий, незримо действующий как в жизни отдельного человека, так и в жизни любого народа.

Об этом очень хорошо свидетельствует Библия в рассказе о Ниневии и Ионе пророке. По всем рациональным расчётам относительно морального состояния ниневитян (а что может быть рациональнее и закономернее, чем тесная взаимосвязь между грехом и его последствиями?) народ Ниневии за свои тяжкие грехи должен был погибнуть, о чём Бог прямо заявил пророку, посылая его в Ниневию с проповедью покаяния.

Но народ Ниневии покаялся и был спасён Богом, чем весьма огорчил пророческое самолюбие Ионы (в каком-то смысле компетентного учёного Ветхого Завета). Не случится ли нечто подобное и с русским народом?

Но в любом случае, почему нам следует больше доверять какому-то Шпенглеру, чем нашему великому святому о.Иоанну Кронштадтскому, однажды предсказавшему: общипят Россию как курицу, но потом поправится…

Примечания:

1). Стр.2. «Наш современник», №6, 1989г. Г.И.Литвинова, «Старший или равный».

2). Стр.4. там же

3). Стр.6. Ю.В.Изместьев, «Россия в 20 веке, 1894 – 1964», Нью-Йорк 1990г., стр.281.

4). Стр.7. Г.В.Вернадский, «Русская история», М.1997г., стр.364.

5). Стр.8. там же, стр.366.

6). Стр.12. там же, стр.414.

7). Стр.13. Смысл принципа Корпорации и Учреждения хорошо раскрыт в статье И.А.Ильина «Что есть государство – корпорация или учреждение?», «Наши задачи», т.1, М.1992г., стр.84.

8). Стр.14. А.К.Гливаковский, «Самостийная Украина – истоки предательства», М.1992г., стр.69.

9). Стр.16. Дж. Хоскинг, «Россия и русские», кн.2, М.2003г., стр.168.

10). Стр.19. Г.Литвинова, «Старший или равный», НС, №6, 1989г.

11). Стр.22. А. Севастьянов, «Национал-капитализм», М.1995г., стр.62.

12). Стр.23. Г.В.Вернадский, «Русская история», М.1997г., стр.201.

13). Стр.27. П.И.Ковалевский, «Русский национализм и национальное воспитание в России», Петербург 1912-1996г., стр.89.

14). Стр.30. Бл.Августин, «О граде Божием», М.2000г., стр.165.

15). Стр.31. Павел Хлебников, «Крестный отец Кремля…», М.2004г., стр.396.

16). Стр.32. В.И.Козлов, «Вымирание русских: кризис или катастрофа?», Вестник РАН, т.65, №9,1995г. стр.777.

Ноябрь 2005 г.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на 2-х доменах: www.hrono.ru и www.hronos.km.ru,

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС