|
|
ОБЩЕСТВЕННОЕ
МНЕНИЕ КАК ОБЪЕКТ ВЛАСТИ
Шевченко М.М. Конец
одного Величия: Власть, образование и печатное слово в Императорской России на
пороге Освободительных реформ / М.М. Шевченко. – М.: Три квадрата, 2003. –
256 [272] с. (Тираж: 700 экз.)
Опубликованная издательство «Три квадрата» под вторым номером серии «Новый
музей» работа стремится не столько даже описать, сколько проанализировать
взаимоотношения власти с образованием и публицистикой.
Работа делится на четыре неравновесных части. В первой (гл. I)
кратко указываются основные черты правительственной политики в сфере образования
и печати с нач. XIX вплоть до 1830-х гг., т.е. до
назначения помощником министра народного просвещения С.С. Уварова. Во второй
части (гл. II – III)
анализируется правительственная политика в указанной сфере в период управления
МНП Уваровым, вплоть до последнего года пребывания его у должности (т.е. до
начала 1848), причем если во II-й главе основное
внимание сосредоточено собственно на деятельности Уварова, то в
III-й рассматривается влияние на образование и печать
взглядов императора, его непосредственное воздействие на указанную сферу, а
также подчеркиваются общие факторы правительственной политики и распространенных
во властных кругах представлений, которые должно было учитывать в своей
деятельности МНП. Третья, наиболее подробная, часть (гл. IV
– VI) детально описывает государственную политику в
сфере печати (и, в меньшей степени, в сфере образования) в 1848 – 1855 гг., т.е.
в период т.н. «мрачного семилетия», завершающего николаевское царствование.
Четвертая часть, состоящая из одной, VII-й, главы,
анализирует восприятие правительственной политики общественным мнением и
стремится определить те настроения, что наличествовали в российском образованном
обществе накануне Освободительных реформ.
Определяя
цели правительственной политики в области народного образования, М.М. Шевченко
выделяет три момента: «во-первых, максимально снизить в России значение частного
образования, во-вторых, как можно полнее вовлечь дворянство в казенные учебные
заведения и, в третьих, за счет притока образованных людей обновить
чиновничество, поднять качество государственной службы» (стр. 215).
Остановимся подробнее на последнем моменте. Опираясь на собранный им
эмпирический материал, автор приходит к выводу о сравнительной незначительности
доли образованных чиновников, в особенности с университетскими дипломами, в
общей массе государственного чиновничества, в связи с чем им рассматривается как
ошибочная отмена в 1856 г. закона 1834 г. (изданного по инициативе
М.М. Сперанского), предоставлявшего образованным чиновникам преимущества в
скорости производства по Табели о рангах. В целом подробный вывод можно признать
вполне обоснованным, однако следует отметить, что сам процесс складывания
образованного круга чиновничества был значительно более сложен и
дифференцирован, чем рисуемый автором.
В частности, в вышедшей еще в 70-е годы работе Р.С. Уортмана, посвященной, в
частности, формированию персонального состава русской юстиции во 2-й пол.
XVIII – 1-й пол. XIX вв.,
автор пришел к хорошо аргументированному и подтверждаемому иными данными выводу
о складывании в юридическом сообществе в России к середине
XIX века профессионального самосознания, построенного во многом именно на
общности образования (университеты и, в особенности, Училище правоведения).
Иными словами, в сфере правовой деятельности поставленной, согласно формулировке
М.М. Шевченко, цели удалось во многом достигнуть – и данный, обладающий
корпоративным самосознанием слой, оказался одной из движущих сил правовых реформ
60-х годов и основой сложившейся после судебной реформы 1864 г.
профессионального сообщества, унаследовавшего его принципы.
Таким образом, по меньшей мере в одном конкретном направлении деятельность
Министерства народного просвещения (правда, при активном соучастии Министерства
юстиции) оказалась даже более эффективной, чем полагает в целом благоприятно ее
оценивающий автор.
Основной
анализ автора, однако, нацелен не на вопросы образовательной или цензурной
политики как таковой, но в рассмотрении их в контексте взаимодействия
правительства и общества. По существу, работа подтверждает и уточняет
сложившуюся в историографии оценку николаевского правления как возрастающего
отчуждения между правительством и образованным обществом. Важно, однако, что
данную ситуацию констатировали не только общественные круги – подобным же
образом положение дел виделось и со стороны правительства. Так, в докладной
записке к императору в 1848 г. С.С. Уваров писал:
«В России трудно делать решительный вывод
касательно общего мнения; потому что оно лишено возможности открыто
высказываться и обнаруживаться» (стр. 243).
Во многом
существовавшая в александровское правление система взаимных контактов и учета
общественных мнений была разрушена действиями самого правительства,
стремившегося не столько к одобрению и поддержке своих действий со стороны
общества, сколько к полному воздержанию от вынесения суждения о его
деятельности. Вместе с тем подчеркнем, что трансформация отношений общества и
власти была неизбежна – продолжение прежней системы (по существу сложившейся еще
в правление Екатерины II, а в качественных аспектах
определенной гораздо ранее) было невозможно по причине постепенного (и
набирающего силу) распада дворянского общества, процессов модернизации империи,
где на место высших сословий все больше приходит определение статуса по
профессиональным и образовательным критериям (связанными прямым и обратным
образом с процессами профессионализации бюрократии). Прежняя модель не могла
продолжать функционировать, а становление новой означало коренную перестройку
сложившейся системы властных отношений, введение ее в новое пространство
одновременно публичного и анонимного действия.
Власть оказалась на этом этапе неспособна к трансформации и выбрала стратегию
глухой обороны и репрессивного воздействия – причем, по мере оформления новых
общественных отношений, сила репрессивного воздействия возрастала. Кризис 1848 –
1855 гг. предстает как закономерный результат развития подобной «логики
ситуации» – стремясь перекрыть любые неофициальные каналы формирования
общественного мнения в рамках страны, правительство фактически пришло к полному
запрету на обсуждение и осмысление общественных проблем (причем практически
безразлично стало содержание высказываний – апологетика, не огранивающаяся
восклицаниями и междометиями, должна была содержать хотя бы минимум рассуждений,
а, следовательно, и возможность сделать из них умозаключения «нежелательного
характера»). Результатом стало, с одной стороны, быстрое складывание
всевозможных форм неофициальных обменов мнениями, неуловимых для обычных форм
государственного надзора, с другой стороны – распространение в рамках
образованного общества резко оппозиционной системы взглядов, изначально
негативной реакции на всякое правительственное действие или начинание.
Либеральные меры, предпринятые правительством с начала 1856 г., стали в данной
ситуации неизбежны, имея своей целью наладить какие-либо новые формы
взаимодействия общества и власти. Состояние и способность общества к
взаимодействию, однако, была более чем проблематична. М.М. Шевченко сочувственно
цитирует слова Т.Н. Грановского, написанные им незадолго до смерти:
«Московское общество страшно восстает против
правительства, обвиняет его во всех неудачах и притом обнаруживает, что стоит
несравненно ниже правительства по пониманию вещей» (стр. 210).
Подытоживая собственный анализ
отношений правительства с общественным мнением в конец 40-х – 1-й пол. 50-х гг.,
Шевченко пишет: «Все лучшее, что было тогда в России в смысле способностей,
дарований, моральных и деловых качеств и, в особенности, глубины
государственного мышления почти без остатка втягивал в себя правительственный
аппарат» (стр. 210). Хотя подобную оценку, вероятно, следует признать слишком
категоричной, но более важен иной момент, а именно, что слабость и
инфантильность существующего общества наложилась долговременная политика
правительства, благоприятствовавшая, а в ряде случаев целенаправленно
воздействующая на общество, дабы привести или удержать его в этом состоянии.
Инфантильность политического и социального мышления русского общества долгое
время воспринималась как залог государственной стабильности. 60-е и последующие
годы XIX в. продемонстрировали, что незрелость
мышления легко совмещается с любыми радикальными веяниями, а отнюдь не является
синонимом повиновения.
Тесля А.А.
|
