Андрей Тесля

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Андрей Тесля

Французский взгляд на советскую статистику

Блюм А., Меспуле М. Бюрократическая анархия: Статистика и власть при Сталине / А. Блюм, М. Меспуле. – М.: РОССПЭН, 2006. – 328 с.

Опубликованное издательством РОССПЭН исследование вышло в авторитетной серии «Советская история в зарубежной историографии». Оно представляет интерес по меньшей мере по трем параметрам:

- во-первых, как французский взгляд на сравнительно недавнюю отечественную историю;

- во-вторых, как опыт описания той сферы советской действительности, которая неизменно вызывает интерес у историков, но вместе с тем до сих пор не подвергалась специальному углубленному изучению;

- в-третьих, как проведенное под необычным углом зрения исследование отношений власти в Советском Союзе.

В первую очередь следует оценить новизну исследовательской проблематике авторов. А. Блюм и М. Меспуле предприняли попытку рассмотреть функционирование системы советской статистики в 1918 – 1939 гг. Предметом их анализа стали исключительно центральные органы советской статистики[1], но последние были изучены в нескольких ракурсах – начиная с истории институтов и заканчивая краткими, но как правило довольно содержательными “case studies” руководителей и отдельных ответственных сотрудников советской статистики.

Особенно любопытен проведенный Блюмом и Меспуле анализ кадрового состава Центрального статистического управления (ЦСУ) и сменявших его органов. Авторы отмечают и подробно описывают процесс формирования ЦСУ, ставшего фактически преемником центральных органов государственной и земской статистики начала XX в.; фиксируется решающая роль (как по численности на руководящих постах, так и влиянием в организации статистических исследований) представителей земской статистики. Первоначальный этап существования ЦСУ (1918 – 1926) характеризуется как создание и функционирование профессионального органа, ставящего своей целью точный (построенный на современных и апробированных научных моделях) сбор информации и ее обработку, воздерживаясь по большей части от каких-либо выводов политического характера. Иными словами, любопытно, но в описании Блюма и Меспуле ЦСУ в 1918 – 1926 гг. выглядит как организация, едва ли не точно следующая (или, во всяком случае ставящая своей целью следовать) модели научной рациональности в том виде, как она была сформулирована М. Вебером. В подобном выводе можно усомниться, поскольку этому противоречит и ряд фактов, приводимых самим авторами, в частности содержание выводов, представляемых центральному руководству, в ряде случаев несущих вполне четко выраженные целевые указания. Другими словами, по меньшей мере на основе представленной авторами информации, заложенные в тексте смысловые интенции о характеристике образа деятельности ЦСУ 1918 – 1926 гг., на наш взгляд следовало бы смягчить. Тем не менее, саморепрезентация ЦСУ в указанные годы, как представляется, определена точно – через отсылку к профессиональным и научным критериям и отталкивании (игнорировании) политических импликаций.

Конец 20-х и 30-е годы ожидаемо характеризуются Блюмом и Меспуле как время все большего влияния политических факторов на статистику. Этот тезис демонстрируется как в институциональном плане (включение статистики в структуру Госплана), так и в персональном (руководство и высшие управленческие должности в статистике все чаще замещаются по партийному, а не профессиональному признаку). Особенно важно констатируемое Блюмом и Меспуле смещение исследовательской проблематики статистиков – в 30-е годы на место социальной статистики приходит экономическая. Отчасти это связно и со стремлением статистиков снизить свои политические риски – социальная статистика по своей природе является углубленным и интерпретативным исследованием, неизбежно выходящим в смежную область социального анализа. Напротив, преобладание экономической статистики, в особенности в той форме, как она велась в 30-е годы, означало тяготение к сведению статики к учету (что и было именно в такой форме выражено тогдашним руководителем статистиков Осинским).

При всей масштабности трансформаций 30-х годов, авторы констатируют сохранение достаточно высоких стандартов профессионализма. Любопытно, что согласно исследованию Блюма и Меспуле прямые случаи фальсификации статических данных встречались довольно редко. Даже в тех случаях, когда информация прямо изменялась в силу политических мотивов, оригинальные данные сохранялись. В большинстве же случае стратегии учета политических влияний были следующие:

(1) свертывание тех исследований, которые могли дать «неблагоприятный» политический результат. Так, например, произошло сокращение и упрощение в 30-е годы исследований бюджетов крестьянских хозяйств; из переписи 1939 г. был исключен вопрос о вероисповедании (поскольку результаты аннулированной переписи 1937 г. оказались неблагоприятны для пропаганды успеха антирелигиозной пропаганды);

(2) формулирование исследовательских программ исходя из «желательных» результатов без прямой фальсификации данных. Например, в рамках переписи 1939 г. в переписном листе вместо конкретизирующего вопроса о грамотности (требовавшего отдельно указать, умеет ли респондент читать и писать) появился общий вопрос: «Грамотен?», в результате чего (за счет включения в одну категорию всех, кто соответствовал бы одному только критерию пассивной грамотности) результаты советской программы по борьбе с неграмотностью удалось представить в более благоприятном свете;

(3) интерпретация полученных результатов. При преобладании политического (волюнтаристского) мышления, расхождения между желаемыми данными и объективно фиксируемым результатом интерпретировались как повод к административным решениям, «оргвыводам» и т.п., что было практически неизбежным при запрете на обсуждение каких бы то ни было параметров социально-политического видения ситуации.

Эти и целый ряд других стратегий, применявшихся советскими статистиками в конце 30-х годов, говорит о том, что стандарты профессиональной деятельности и ориентация на научную объективность сохранялись в рамках статистического сообщества, оказавшегося способным, пускай и в весьма ослабленном виде, транслировать то профессиональное видение своей деятельности, что сформировалось в 20-е годы.

Однако исследование Блюма и Меспуле не является изолирующим рассмотрением одного из органов советской власти. Напротив, изучая взаимоотношения статистики и власти в Советском Союзе 20-х – 30-х годов, авторы пытаются на конкретном материале увидеть общие закономерности функционирования советской системы власти. Так, приведем только два из выделенных авторами аспектов последней:

(1) неконкретный характер предписаний. Власть в большинстве случае не формулирует (и по всей вероятности неспособна четко сформулировать) чего она ждет от подчиненного органа. Хотя, например, снятие, а в 30-е годы и казни руководителей статистики сопровождались разгромными критическими суждениями об их работе или о применяемых ими методах статистических исследований, сформулировать на основании этой критики позитивные указания оказывалось невозможно;

(2) в случае конфликтов статистиков с какими-либо иными советскими органами и учреждениями, поведение высшей власти также оказывалось непредсказуемым. Например, результаты переписи 1937 г. оказались аннулированными, а само руководство статистики репрессировано, поскольку общая численность населения страны оказалась существенно ниже официально заявленной Сталиным. Но результаты переписи 1939 г. оказались сходными, однако в этом случае Сталин обрушился с критикой на Госплан, обвинив на сей раз именно его в предоставлении ложных прогнозов. Одна и та же стратегия действий приводила к различным результатам, а, следовательно, у участников отношений не было ясных рациональных оснований для выбора той или иной поведенческой модели.

Авторы делают, на наш взгляд, вполне обоснованный вывод, что у властных верхов (принципала) отсутствовала какая-либо внятная стратегия отношений, равно как у них отсутствовали и ясные ожидания в отношении к нижестоящим структурам (в данном случае – статистикам). В результате и для подчиненной стороны (актора) отсутствовала возможность подстроится под имеющиеся требования и ожидания, поскольку таковых не было. Но эта ситуация, описываемая как «бюрократическая анархия», оказывалась на определенном этапе весьма эффективной для становления тоталитарной власти, поскольку одновременно она лишала акторов возможности обрести внятную профессиональную или политическую легитимацию, разрушая всяческие автономные критерии легитимности. Источником легитимности здесь оказывалась только сама революционная власть, а тем самым нестабильность оказывалась вписана в систему (делая ее саморазрушающейся), поскольку революционная легитимность (если она не переходит в иную форму) подпитывается через возобновление революционного действия, через возобновление разрыва. Сталинская власть, снимающая и революционную легитимность (как угрозу и ограничение для себя), фактически оказывается в пустотном пространстве, где на смену некоему «глобальному проекту» приходит логика конфликта и ситуативных решений, критерием которой выступает исключительно удержание власти и препятствование возникновению, конституированию и усилению альтернативных источников власти. Как пишут в заключение сами авторы,

«сталинская власть основывается прежде всего на полном отсутствии какой-либо легитимности, способной обеспечить власть или господство. Именно в таких расплывчатых и неустойчивых рамках развиваются конфликты между полюсами, отстаивающими различные виды легитимности, покоящиеся на неодинаковых основаниях» (стр. 273).

Тесля А.А.

Здесь читайте:

Андрей Тесля (авторская страница).

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС