   |
| |
Борис РОМАНОВ |
|
 |
МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ, СУДЬБА |
| Писательство — занятие
сакральное. С этим соглашаются даже безбожники. Сергей Довлатов родился в эвакуации, в Уфе, четвертого октября 41-го года. Через несколько недель его мать шла с коляской по голой, в отгоревших остатках липовых листьев Пушкинской аллее, когда ее остановил незнакомый человек и высказал дикую просьбу: "Я бы хотел ущипнуть этого мальчишку". Она возмущенно отказалась, но запомнила странную встречу на всю жизнь. В том октябре в Уфе оказался Андрей Платонов, где у него, как известно, украли чемодан с рукописями. "Человек, который хотел ущипнуть меня, был Андреем Платановым", — утверждает Довлатов в рассказце "Судьба". Наверное, он верил, что сама судьба склонилась над его младенчеством грустным крестьянским лицом удивительного русского писателя. Я порадовался, когда узнал, что кроме Аксакова и Нестерова мой земляк еще и Довлатов. А потом вообразил, что и на мне мог ненароком остановиться взгляд великого человека. Не Платонова. Он, когда я родился, уже вряд ли вспоминал уфимскую осень и, наверное, успел смириться с пропажей рукописей. Я говорю о Данииле Андрееве, у которого тоже пропали рукописи. Как раз в год моего рождения. На Лубянке. Одним из последних его путешествий было плавание на пароходе из Москвы в Уфу и обратно. В Уфе он был, по всей вероятности, пятнадцатого июня 58-го года. В этот день мне исполнилось одиннадцать лет. И может быть, где-нибудь на улице Гоголя или Аксакова, пыльной, в кривоватых деревянных домишках, он и взглянул на бредущего по тротуару худенького мальчишку. Не знаю, не помню, но представляю. Или нет, это было на Белой. Я сидел на краю плота, невдалеке от гудящего земснаряда, с удочкой, вглядывался в подрагивающий на быстром течении поплавок, когда мимо проплыл нарядный белый пароход. С верхней палубы гремел бодрой музыкой репродуктор, так досаждавший в пути Андрееву, и он скользнул взглядом по грудам бревен на берегу, по золотящимся плотам, по рассевшимся на них, машущим руками ребятишкам. Он писал в письме с парохода: "Что касается Уфы, то местоположение ее изумительное, но город сам по себе малоинтересен; великолепная Белая загажена нефтью и мазутом. Есть хороший музей с картинами Нестерова, Левитана, Поленова, Головина и с небольшой, но, по-моему, очень ценной коллекцией икон". Мне не был Даниил Андреев очень близок как поэт, пока я невольно не сроднился с его стихами. Я совсем не мистик и лишь удивляюсь его таинственному духовидческому дару. Почему же он так втянул меня в свои стихи, в свою судьбу, в свое литературное посмертие? Почему годами я вчитываюсь в его книги, вглядываюсь в его земные дороги, пишу о нем? Неужели мы никогда не встречались? Даниил Андреев и Сергей Довлатов совсем, казалось бы, не имеют ничего общего. Но, поди ж ты, написали об одном и том же событии. У Даниила Андреева есть стихотворение об эвакуации вождя из мавзолея в 1941 году. Оно называется "Баллада":
Об эвакуации тела Ленина написал и Довлатов. Он рассказывает о своем знакомом, художнике Збарском: "У Збарского был отец, профессор, даже академик. Светило биохимии. В 1924 году он собственными руками мумифицировал Ленина. Началась война. Святыню решили эвакуировать в Барнаул. Сопровождать мумию должен был академик Збарский. С ним ехали жена и малолетний Лева. Им было предоставлено отдельное купе. Левушка с мумией занимали нижние полки. На мумию, для поддержания ее сохранности, выделили огромное количество химикатов. В том числе — спирта, который удавалось выменивать на маргарин... Недаром Збарский уважает Ленина. Благодарит его за относительно счастливое детство". У Довлатова, как всегда, получился анекдот. Андреевская "вьюга в пьяном танце" над опечатанным вагоном пьяна не тем, выменянным на маргарин спиртом. Но именно тогда, поздней осенью 41-го года, мимо Уфы мчался странный поезд с мумией вождя, и в завьюженной отчине Аксакова будил мать плачем грудной Довлатов. А в Москве слушал голоса судьбы и времени "над грустной тихо плачущей страной" Даниил Андреев, через год попавший на фронт, чтобы пережить "Ленинградский апокалипсис". ЖИВОЙ ПИСАТЕЛЬМне было лет тринадцать-четырнадцать, когда я впервые увидел писателя. Случилось это так. Меня обуревала не только страсть к чтению — в те времена увлечение обычное, — но и нездоровая жажда владеть книгой. Дома книг у нас водилось немного — десятка два; их покупала покойная мама. Все больше классика: большущий том Лермонтова с иллюстрациями (незабываема дуэль Печорина с Грушницким), "Униженные и оскорбленные", "Пармская обитель", "Страдания юного Вертера" (страдания меня тогда не интересовали — Гете я прочел нескоро), "Уличная" Панаса Мирного (а этот роман я проглотил в третьем классе, пряча за буфет, в котором было отделеньице с книгами, и с тех пор не перечитывал). "В лесах" и "На горах" — любимое многолетнее чтение отца. Первую собственную книгу, по-моему "Руслана и Людмилу", я купил учась классе во втором, стоила она, как помнится, 90 копеек старыми, дешевле билета в кино. Уламывая так и эдак младшего брата, Владимира, отказаться от кино или мороженого, я злодейски выманивал деньги и у него, скапливал какую-нибудь жалкую сумму и, обычно в воскресенье, отправлялся из нашей Нижегородки в "город", в книжный магазин. Чаще всего это был самый большой в Уфе книжный магазин на улице Ленина, называвшийся "Башкнига". Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно, напоминая пылкие радости детства. Попадая в "Башкнигу", я долго околачивался у прилавков, неискушенно высматривая заветное, любуясь переплетами. Вслушивался в речи говорливых книжников, представлявшихся светочами образованности. Заполнявшие букинистический отдел разноцветные связки собраний сочинений от оранжевого Майн-Рида до темно-голубого Станюковича — книжный бум еще только ожидался — казались недоступной и вожделенной роскошью. Читал я, как и мои сверстники, не классику, не то, что мы проходили в школе, а приключения, фантастику, что попадет под руку. По телевидению (в гостях, у нас телевизора не было) увидев "Идиота", был так потрясен, что тут же нашел и взахлеб прочитал. Стихи тогда я уже сочинял, но, считая это занятие не мужским делом, быть литератором не собирался. Мечтал о путешествиях,— и эти заурядные ребяческие мечты, конечно, явились из книг! — с наслаждением перерисовывая географические карты, вчитываясь в певучие названия неизвестных морей — Мраморное, Саргассово... В тот день, войдя в "Башкнигу", я сразу же оцепенел у объявления, сообщавшего, что сегодня в магазине состоится встреча с писателем, автором романа "Дунай в огне" Иваном Владимировичем Сотниковым. Встреча назначалась часов на пять вечера. Было только около одиннадцати. Нет, я не пошел домой, чтоб вернуться к назначенному времени. Я стал ждать, томиться, крутясь у прилавков, выходя на улицу, возвращаясь снова. Не помню, как прошли эти часы, как перемог подступивший голод. Не слишком любивший книги "про войну", я хотел увидеть "живого", настоящего писателя. И я его дождался. Писатель пришел. Магазин закрыли, оставшиеся покупатели расселись на стулья. Писатель был очень похож на настоящего писателя — представительный, с холено-правильными чертами: прямой аккуратный нос, голубые глаза, темно-русые, с проседью, зачесанные назад волосы. Полные достоинства жесты украшали его плавно раскованную речь. Он был полковник или подполковник в отставке и пришел на встречу в форме. Говорил о войне, о своем романе, части трилогии. Подробностей не помню. После выступления слушатели потянулись получать автографы. Как мне хотелось получить автограф на книге! Но почему-то, не помню почему, денег у меня хватило только на то, чтобы купить открытку, на которой писатель пожелал мне успехов и счастья. Много лет я хранил эту открытку, жаль, что она пропала. Писательская карьера Ивана Владимировича Сотникова долго была успешной. Он занимал пост в Союзе писателей, регулярно выходили его книги. Но вот в "Литературной газете" появилась на его счет какая-то ядовитая заметка, пост в Союзе писателей пришлось оставить, издавать его почти перестали. Обо всем этом я узнал позже, уже учась в Литинституте. В Литинституте я учился заочно и, придя работать на моторостроительный завод, самый большой в городе, на котором кузнецом и настройщиком штампов в грохочущем цехе проработал всю жизнь мой отец, увидел за соседним столом Сотникова. Я должен был выпускать радиогазету, а Иван Владимирович писал историю завода. К проходной заводоуправления, как все, он приходил к восьми утра. Дисциплина была военной и мне очень не нравилась. Об Иване Владимировиче собратья-злопыхатели рассказывали, что писал он свои книги так: сидя за служебным столом в Союзе писателей, одной рукой, не отрывая от бумаги авторучки, строчил роман, другой держал телефонную трубку, отвечая на звонки, и ненадолго отвлекался от писания лишь для того, чтобы встретить посетителя. В техническом кабинете, где нас расположили я, не умевший писать прилюдно, чувствовавший себя совершенно неспособным к журналистике, восхищался его сосредоточенной работоспособностью. Иногда он отрывался от исписанной крупным разбежистым почерком дести, и мы беседовали. Рассказывал он о том, как в конце двадцатых учился на курсах при ГАХНе (Государственной академии художественных наук), как служил адъютантом у маршала Е. Говорили, что он женат на его дочери. Длинных разговоров о литературе Иван Владимирович не поддерживал, после нескольких реплик снова склоняясь над бумагами. На заводе он часто выступал с политинформациями и короткими лекциями то от Союза писателей, то от общества "Знание". Иногда ему, числившемуся, как и я, инженером БТИ, поручали какие-то производственные задания. Он безропотно выполнял. А было ему уже за шестьдесят. Я по молодости лет недоумевал, зачем ему, писателю, такая обременительная работа, даже спросил его об этом, и он стал говорить о каком-то материале для будущей книги о рабочем классе. Я пожимал плечами. А кто-то трезво мне заметил, что ему мало полковничьей пенсии, на заводе платили неплохо. Я там проработал не слишком долго, неожиданно попав куда мечтал — в издательство, поближе к книгам. И тут снова столкнулся с Иваном Владимировичем. Мне пришлось редактировать его детскую повесть. В гладко написанной повести рассказывалось, как пионеры отправились летом в поход на Урал, в горы, собирать минералы. В ней была поразившая меня глава, которая наверняка писалась под телефонные разговоры. В ней собравшиеся у костра пионеры играли в "мудрые мысли". "Монтень сказал то-то", — говорил какой-нибудь мальчик Петя. "А Вовенарг то-то",— подхватывала девочка Таня. "Сенека думал по-другому", — продолжал игру следующий начитанный пионер. И так страниц десять, если не больше. Несмотря на все наши добрые отношения, главу из повести пришлось изъять. Вспоминая Ивана Владимировича Сотникова, я вижу и черно-красную обложку его романа "Дунай в огне", на которой сквозь уныло нарисованные разрывы и языки пламени бегут бойцы в плащ-палатках, и тот вечер в книжном магазине, когда я впервые увидел "живого" писателя, и заваленный стальными малопонятными нам экспонатами технический кабинет заводоуправления, и наши казенные столы у зарешеченных пыльных окон... Вспоминаю его и в старости красивое, уверенное лицо с голубыми глазами. Лицо настоящего советского писателя. ЛИРА АБДУЛЛИНАКто-то в ЦДЛ, знакомясь и тут же уходя навсегда, как большинство случайных попутчиков и застольных знакомцев, сказал, что он из Старого Оскола. И сразу вспомнилась Лира Абдуллина, жившая и умершая в том городе, где я никогда не был. Это поющееся имя мне запомнилось зимой или весной 63-го года, когда я прочел в выходившей у нас в Уфе газете "Ленинец" несколько ее стихотворений. Перекликающиеся "эль" в татарской фамилии и сугубо лирическом имени остались неповторимым звуком одной из первых встреч с поэзией в моей неначитанной юности. Потом срифмовалось: Абдуллина — Ахмадулина. К Ахматовой они пытаются тянуться начальным звуком. В этом звуке предощущение стихов. Так вечерний мартовский воздух над сходящими снегами кружит голову предощущением возвращающегося детства и лета. С тех пор я десятилетия не слышал имени Лиры Абдуллиной, не читал ее стихов. Никогда ее не видел. И вот году в 84-м или 85-м, редакторствуя в "Современнике", я получил рукопись ее книги. Потом появилась она с усталым и грустным смугловатым лицом, со всхлипом в негромком голосе. Литературной судьбы у нее не получилось. Не каждый поэт литератор, и наоборот. Она родилась до войны под Уфой в большом селе Кушнаренково. (Его название я слышал с детства, из Кушнаренково была наша соседка Матрена, крупная, рябая крикливая баба). Как вычитывается из стихов, в войну Лира Абдуллина осиротела и, похоже, всю жизнь ощущала ноющую боль сиротства и неустроенность. Но объяснимая тоска в ее стихах лишь следствие необъяснимой, заставляющей слова петь.
Это строки из стихотворения, посвященного В. П. Астафьеву, когда-то оценившему ее стихи. Она окончила Литинститут. По-моему, в те же 60-е уехала куда-то в Сибирь, где у нее вышла одна небольшая книжка стихов "Высоки снега". Стихи, прочитанные в газете, забылись, остался светлый, аллитерированный ее именем незабывшийся отзвук, память о том, что одно из стихотворений было о летящем снеге. И когда я читал ее рукопись, то радовался, что когда-то в своей дремучей неискушенности не ошибся. Узнал тот самый, чистый и грустный звук. В тихих стихах было много печали, чистоты и снега. Снега из моего многоснежного уфимско-нижегородского детства.
Ее вторая, и последняя, совсем небольшая книга "Пока горит пресветлая звезда" вышла в 1986 году. Несколько, может быть и лучших, стихотворений в те казенно-советские времена в книгу не попали. В них была религиозная нота. Книга открывается стихотворением, где она как бы оправдывается в той негромкой печали, которая сквозит на всех страницах:
Лиры Абдуллиной я больше не видел. Она прислала мне из Старого Оскола свою книгу с надписью большими детски округлыми буквами: "от бедного автора с нежностью". А через несколько лет я узнал, что она умерла.
|
|
Русское поле:Бельские просторыXPOHOС - всемирная история в интернетеМОЛОКО - русский литературный журналОбщество друзей Гайто ГаздановаЭнциклопедия творчества А.ПлатоноваМемориальная страница Павла ФлоренскогоСтраница Вадима КожиноваРУССКАЯ ЖИЗНЬ - литературный журналПАМПАСЫ - детский литературный журналИстория наукиИстория РоссииСайт истфака МГУСлово о полку ИгоревеГЕОСИНХРОНИЯ |
|
|
|
|
© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2002WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
