№ 07'04

Николай АНДРЕЕВ

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Марионетка

Повесть

11 февраля

Василий Романов — невысокого роста сорокалетний мужчина, одетый в черные мятые брюки и серый вязаный свитер, из-под ворота которого выглядывала белая футболка, не спеша подошел к окну, скрестил руки на груди и, слегка раскачиваясь взад-вперед, принялся рассеянно наблюдать за тем, как во дворе редакции, расположенной на первом этаже обыкновенного жилого дома, мальчишки, несмотря на сильный мороз, азартно гоняли шайбу.

Он не любил хоккей. Более того, категорически не признавая игр, лишенных какого-либо практического смысла, Романов искренне не понимал людей, находящих удовольствие в бесцельной беготне.

«Лучше б уроки учили, — подумал он. — Может, кому-то и пригодится в будущем».

— ...Скажи, ты же не хочешь, чтобы меня выгнали с работы, да? — все то время, пока Василий глядел в окно, Игорь Скобляков, редактор литературного журнала «Родная речь», не переставал бубнить у него за спиной. — Чего молчишь?

Василий бросил взгляд на малыша, завопившего от радости по поводу забитого гола, и, решив, что кому-кому, а этому пацану школьные знания, скорее всего, не понадобятся, повернулся лицом к Скоблякову.

— Ничего я не хочу, — сказал он.

Отошел от окна, взял последний номер журнала и быстро перелистал

его.

— Мне непонятно другое. Вы из номера в номер печатаете всякую, извини меня за выражение, чушь, и ничего: все довольны. А вот стоит мне прийти со своими стихами, как вы тотчас вспоминаете, для чего сюда приставлены! «...Недостаточность ассоциативных связей... Размытость образов...» Тьфу! — Романов забарабанил пальцами по столу. — Ты вообще-то в поэзии разбираешься, или как?

Скобляков отодвинул от себя лежащую на столе рукопись и потянулся.

— Разбираюсь, — зевнул он. — И поэтому еще раз повторяю. Многое, если не все, из того, что ты в этот раз принес, требует серьезной доработки! И потом... вчера Январский прислал очередную поэму. Усек?

— А то...

— Ну вот. Напечатаем ее, а затем, через пару номеров, глядишь, может, и до тебя очередь дойдет. Естественно, при условии, что ты как следует поработаешь над текстом и уберешь оттуда все непристойности.

— Чего?

— Непристойности, — повторил Скобляков.

Бросив опасливый взгляд на Романова, он вынул из лежащей на краю стола папки отпечатанный лист бумаги и быстро пробежал его глазами.

— Ага... — нашел нужное место. — Возьмем хотя бы твоего «Соловья»... Вот, послушай сам!

Игорь наклонился над столом, поправил очки и, делая ударение на последний слог каждой строчки, громко прочитал:

«Только пью я — не пою, не пишу.

Стал подобен соловью — алкашу.

Эй, хозяюшка! Налей-ка винца!

Соловья ты пожалей, подлеца».

Скобляков поднял голову и укоризненно посмотрел на Романова.

— А? Ну что это такое? — произнес он с видимым сожалением. — Я знаю, знаю, не объясняй: главное в литературе — это не то, о чем пишешь, а то — как. И тем не менее, Вась, убери... Калистратов ни за что не пропустит. И мне еще, чего доброго, из-за тебя попадет.

Упомянув имя главного редактора журнала, Скобляков развел руками, как бы извиняясь за то, что не может обойти начальство, опустил голову и, тяжело вздохнув, уткнулся в лежащую на столе рукопись.

— Значит, не напечатаешь? — спросил Василий.

Не поднимая глаз, Игорь Скобляков отрицательно покачал головой, перевернул страницу и принялся деловито водить карандашом по строчкам текста.

— Тогда дай двести рублей. Жить не на что.

— До получки?

— До нее.

Не отрываясь от рукописи, Скобляков привстал со стула и, чуть наклонясь, достал из заднего кармана брюк деньги.

— На! — протянул Романову одну сторублевую купюру. — Кстати, а когда у тебя получка? Ты же говорил, нигде не работаешь!

Романов взял деньги, помахал ими в воздухе и, захватив по пути дубленку, лежащую на соседнем столе, неторопливо двинулся к выходу.

— А как гонорар выплатят, так, значит, в этот день у меня получка, — не оборачиваясь, ответил он. — Не бойсь, я тебе первому сообщу.

Скобляков вскочил со стула.

— Верни деньги! — крикнул он.

Романов остановился. Задумчиво пожевав губы, развернулся и развел руками.

— В чем дело, Игорек? Ты же сам только что сказал, что напечатаешь меня сразу после Январского.

— Я сказал: верни деньги!

Скобляков чувствовал себя обманутым. В этот момент он сам себе напоминал ребенка, который, впервые в жизни столкнувшись с вопиющей несправедливостью, не мог понять — как такое могло произойти и, главное, как такое могло произойти лично с ним.

Василий аккуратно положил купюру на соседний стол, на то место, где минуту назад лежала его дубленка, и сделал два шага назад.

— Вот, пожалуйста! — сказал он. — Только, ради бога, не плачь, ужас, как не люблю мужских слез.

— Нехорошо так поступать, ясно? — Скобляков подошел к столу, взял деньги и, бросив на Романова гневный взгляд, вернулся на место. — Я тебе не спонсор!

Романов обиделся.

— Это точно! — сказал он. — Ты мне жмот!

Сказал, и тут же пожалел об этом. Для Игоря, всю жизнь проработавшего исключительно в редакциях, где самые большие оклады никогда не превышали заработков рядового наборщика, пожертвование размером в сто рублей, пожалуй, было и в самом деле непозволительной роскошью.

«Понимать надо», — укорил себя Романов.

— Ладно, Игорек, не обижайся. Просто совсем что-то в последнее время с деньгами туго стало. Думал, хоть аванс у вас выпрошу.

Извинившись, он огорченно махнул рукой и, на ходу надевая дубленку, направился к выходу.

— Подожди!

Скобляков взял со стола отрывной календарь, поставил его перед собой, отыскал нужный листок, вырвал и протянул Романову.

— Что это?

— Шабашка. — Игорь встал из-за стола и сам подошел к Василию. — Несколько дней назад Калистратов прислал ко мне одну кралю с просьбой помочь написать ей небольшой рассказ. Обещала хорошо заплатить.

— Что за рассказ?

— Так... — Игорь пожал плечами. — Обычная ерунда. Ты справишься.

Романов взял листок, прочитал номер телефона и имя его владельца.

— Полина Петренко... А телефончик-то сотовый! — с уважением заметил он.

— Да.

— А сам чего не напишешь?

Скобляков поправил Василию галстук.

— Такой фасон уже никто не носит, — небрежно заметил он.

Затем вернулся на свое место, сел и сцепил пальцы над столом.

— Не получается что-то у меня, Вася, с прозой... Понимаешь, знаю, как надо писать, знаю, а вот... Начинаю писать и вижу — не то, не так... Исправляю, а в итоге выходит еще хуже... В общем, некогда мне заниматься этим. — Скобляков отвернул в сторону лицо и протяжно вздохнул. — Заработаешь, бутылку-то поставишь?

Пообещав поставить две бутылки, Романов нахлобучил на уши норковую шапку и, помахав на прощание рукой, вышел из кабинета.

Романов сгорал со стыда. Он сидел в своей квартире в кресле перед выключенным телевизором, а чувствовал себя так, словно по-прежнему находился в редакции журнала. Снова спорил, уговаривал, доказывал на словах то, что никогда не поддавалось никаким логическим доказательствам, клянчил деньги, о боже! — Василий схватился за голову. Как он позорно клянчил деньги! Обижался, скандалил, юлил, в общем, выглядел в глазах Скоблякова попрошайкой с паперти, невесть какими судьбами очутившимся в редакции.

Романов попытался вспомнить другой такой случай из своей жизни, и не мог.

Окончив университет с красным дипломом, он без какой-либо протекции был принят в редакцию молодежной газеты, где несколько лет просидел в одном кабинете с Игорем Скобляковым и Никитой Рюминым, ныне известным в городе журналистом, ведущим на местном телевидении передачу «Криминальный репортаж». Выпустил сборник стихов, а в самом начале перестройки, занявшись, как и многие из его друзей бизнесом, открыл одно из первых в городе кооперативных кафе. Через год расширил бизнес, через два купил машину, через три — большую квартиру в престижном районе города, но никогда: ни тогда, ни раньше, ни у кого ничего не просил и уж тем более ни перед кем не унижался. И только полгода назад, когда он потерял все, что может потерять бизнесмен: собственное дело, деньги, а следом за этим друзей и семью, Романов впервые по-настоящему столкнулся с нуждой и понял: быть гордым и бедным, если ты не шотландец, невероятно сложно.

Василий вдруг вспомнил, как несколько месяцев назад, вернув последний долг кредиторам, он точно так же сидел перед выключенным телевизором и сам себе задавал два исконно русских вопроса: кто виноват и что делать. Взвесив все обстоятельства, приведшие к банкротству, неожиданно пришел к выводу, что главным виновником и главной причиной случившегося является он сам и его нежелание, подобно своим многочисленным собратьям-бизнесменам, постоянно находиться в кругу людей, заводить и поддерживать знакомства, пить, отвечать на бесконечные телефонные звонки, посещать всевозможные деловые ужины, нередко переходящие в неделовые завтраки, снова пить, и при этом каждую минуту держать в голове дело, ради которого пьешь. Понимая необходимость подобного образа жизни, Василий тем не менее ничего поделать с собой не мог, и все последние годы все чаще увиливал от своих прямых обязанностей владельца торговой фирмы.

А потом внезапно, как всегда в таких случаях, появились конкуренты, цены, благодаря их стараниям, резко упали вниз, проценты по взятым кредитам — вверх, и Романову, в очередной раз подсчитавшему убытки, однажды со всей очевидностью стало ясно: если он не хочет до конца своих дней прятаться от милиции и бандитов, необходимо срочно продавать бизнес и рассчитываться с кредиторами.

Разобравшись с вопросом «кто виноват?», Романов загрустил, ибо со вторым вопросом «что делать?» было все предельно ясно — делать было нечего. Нечего, потому что, ничего делать в сорок лет он, как оказалось, толком не умеет. Бизнесмен из него оказался никудышный, и единственное, в чем он еще, положа руку на сердце, признавал себя специалистом, была поэзия и водка.

Предлагая журналу «Родная речь» подборку стихов, Романов понимал, что на этом не заработаешь, и все же... Когда ее отказались печатать, он расстроился.

Выросший в семье интеллигентов, где родители могли часами цитировать Пушкина и не могли запомнить цены на продукты, если они состояли более чем из двух цифр, где слова «Россия», «духовность», «идея» звучали гораздо чаще, чем магазин, деньги, колбаса, Василий откровенно стеснялся своей работы и всегда, при малейшей возможности, старался дать понять окружающим, что не торговля, а единственно поэзия является его настоящим призванием. И вот теперь, после того, как Скобляков, к чьему мнению он прислушивался, посчитал его стихи недостаточно хорошими для того, чтобы опубликовать их в журнале, Романову показалось, будто ему плюнули в душу, а заодно лишили, казалось бы, гарантированного куска хлеба.

Правда, оставалась еще водка, но и тут его ждало разочарование.

Позвенев в кармане мелочью, Василий с сожалением понял, что для пьянки у него не хватает капитала, и окончательно загрустил. Размяв затекшие от долгого сидения ноги, он встал с кресла, вытащил листок календаря, еще раз прочитал то, что было написано на нем, и позвонил.

Ему ответил мягкий, спокойный женский голос.

Отчего-то разволновавшись, Василий, как ему показалось, сумбурно объяснил цель своего звонка. Однако Полина Петренко, взявшая трубку, с первых слов поняла, о чем идет речь, и после нескольких вежливых фраз назначила встречу на следующее утро.

12 февраля

Полина пришла раньше, чем обещала.

Разувшись и сняв с себя легкую длинную шубу, она в сопровождении Романова вышла на середину зала и, приподнимаясь на цыпочки, с интересом осмотрелась по сторонам.

На вид ей было лет двадцать пять. Стройная, высокая, никак не ниже Василия, яркая блондинка, она была одета в серые, облегающие бедра брюки и легкий вязаный свитер.

Поболтав о погоде, о ценах на недвижимость, Василий обратил внимание на то, что его гостья на самом деле старше, чем кажется, а главное, она, по всей видимости, принадлежит к той замечательной и редкой породе женщин, которые, достигнув определенного возраста, дальше живут согласно придуманному ими самими летоисчислению, а потом активно и чаще всего небезуспешно стараются соответствовать ему. Поэтому, какая бы дата рождения не стояла у Полины в паспорте, подумал Романов, ей еще долгие годы будут давать двадцать пять.

Несмотря на скромную одежду, его гостья не производила впечатление человека, привыкшего экономить в магазинах мод. И, может быть, поэтому Романову стало необыкновенно приятно оттого, что на встречу с ним она оделась именно так, без дорогих изысков, по-свойски, просто и со вкусом.

Закончив осмотр комнаты, Петренко остановила свой взгляд на хозяине.

— Хорошая квартира, — улыбнулась ему. — Сколько комнат?

— Четыре.

— Один живете?

— Что, заметно? — усмехнулся Василий.

Полина пожала плечами и снова улыбнулась.

— Итак, — Романов показал рукой на кресло. Дождавшись, когда гостья сядет, он спросил, усаживаясь на диван: — чем могу помочь?

Полина задумалась.

— Не знаю, с чего начать...

— А вы начните с начала, — посоветовал Романов.

— Хорошо! Видите ли, Василий... э-э-э... — замялась она, не зная отчества.

— Сергеевич, — подсказал Романов.

— Да... Видите ли, Василий Сергеевич. Есть у меня один хороший друг. И мы с ним поспорили...

Василий глядел на нее, и откровенно любовался. Все в ней ему нравилось. И то, как она вела себя — предельно просто и вместе с тем вежливо, и то, как она, пытаясь объяснить цель своего визита, волновалась, но больше всего ему нравилось то, что она, красивая и, видимо, далеко небедная женщина, всеми силами старалась завоевать его расположение.

— Если можно, расскажите поподробнее, — попросил он. — Не стесняйтесь.

Полина благодарно улыбнулась и сразу перешла на деловой тон.

— Хорошо, — сказала она. — Как я только что сказала, у меня есть близкий друг, чьей дружбой, надо вам сказать, я очень дорожу. Вот... И я всегда, в любой ситуации, стараюсь не только производить на него благоприятное впечатление, но и, по возможности, не разочаровывать его в мелочах... Вы меня понимаете? — спросила Полина.

Романов молча кивнул.

— Но недавно случилось так, что я... как бы вам сказать?.. несколько переоценила свои возможности. Я поспорила с ним, что смогу не только написать небольшой рассказ, но даже опубликовать его в каком-нибудь приличном журнале. И вот… Я, конечно, старалась, как могла, но... — она беспомощно развела руками, — оказалось, что написать рассказ совсем не одно и то же, что сочинение в школе! Представляете?

Романов представлял.

— Ну вот! — неизвестно чему обрадовалась Полина. — А срок пари истекает меньше, чем через два месяца. В апреле.

— Вы хотите, чтобы я написал за вас рассказ? — спросил Василий.

— Да... Если можно.

— И чтобы авторство этого рассказа принадлежало вам?

— Естественно.

Романов встал с дивана и молча прошелся по комнате.

— Ну что ж... — немного подумав, произнес он. — Я, в общем-то, не против. Но хочу вас сразу предупредить: это не так просто, как вам кажется.

— Почему? — удивилась Полина. — Ах, да, это! — по-своему истолковала она. — Я вам, разумеется, хорошо заплачу! Сколько?

— Я о другом, — поморщился Романов. — Вы не понимаете... Написать рассказ — полдела, надо, чтобы его еще и напечатали. Ведь, если я вас правильно понял, именно это является главным условием пари?

— А в чем, собственно, проблема? Ведь вы же профессиональный литератор, поэт!

— Ну и что? Мало ли, что профессиональный! — усмехнулся Романов. — Это, знаете ли, еще не гарантия того, что тебя все обязаны печатать. Тем более, что вкусы у редакторов совершенно разные. Кому-то могут не понравиться ассоциативные связи, у кого-то появятся претензии к раскрытию образа героя второго плана, а кому-то может просто не приглянуться твой новый галстук. — Василий сел на место и поправил воротник на рубашке. — Скажу вам больше: бывали случаи, когда писатели становились всемирно известными благодаря своим произведениям, которые до этого отвергли десятки издателей и...

— И кто решает эти вопросы в журнале «Родная речь?»

— Ну, — задумался Романов, — Калистратов решает, Скобляков...

— Калистратов — это тот, который главный редактор?

— Да.

Полина на секунду задумалась, а после уверенно заявила:

— В таком случае, я думаю, проблем у нас не будет.

— Откуда такая уверенность? Вы что, знакомы с ним?

— Да. То есть, нет... У меня есть друзья. Они с ним знакомы.

И без того плохое настроение Романова окончательно испортилось.

«Вот ведь я, хороший поэт, — думал он, поглядывая на Полину, которую, как ему казалось, распирало от сознания принадлежности к классу людей, для которых нет ничего невозможного в этом мире, — не могу издать десяток своих стихотворений. Может быть, не таких, как у Январского, но тоже неплохих, а между тем эта краля, похоже, даже не сомневается в том, что все, что она принесет в журнал, будет немедленно напечатано... Хозяева жизни, блин».

— Ладно! — Романов хлопнул себя по коленям. — Что вы хотите, чтобы я вам написал? Историю несчастной любви, рассказ о вашем трудном детстве или...

— Триллер!

— Триллер? — Романов с удивлением посмотрел на Полину. — Почему именно триллер?

— Просто так. Хочется.

Василий перевел задумчивый взгляд на книжный шкаф, где среди книг его любимых поэтов золотого века где-то завалялся томик Чейза, и спросил:

— А о чем должен быть триллер? О ментах?

— Нет! — Полина повернулась к нему и быстро заговорила: — Сюжет я уже придумала. И даже записала. Вот, послушайте! — Она вытащила из сумочки исписанные мелким почерком листы бумаги и принялась с выражением читать их. — Журналист одной газеты, назовите его как хотите, получив гонорар, пришел вечером в ресторан «Вечерние огни», где случайно встретил своего одноклассника, бывшего, естественно, Юру Головина. Они вспоминали молодость, выпили. Головин рассказал журналисту, что работает водителем у криминального авторитета Тяжа, который в это же самое время сидел в отдельном кабинете с другим авторитетом — Самсоном и...

— Был я в кабаке с таким названием, был, — перебил ее Романов. Почесав мизинцем в ухе, он после небольшой паузы встал и, поправив брюки, подошел к окну. — Скажите, — спросил он, — а не много ли авторитетов на один квадратный дециметр текста, а?

Полина вспыхнула, покраснела, а потом, тщательно подбирая слова, тихо произнесла:

— Василий Сергеевич, давайте договоримся сразу... Если вы успеете написать рассказ к сроку, я заплачу вам пятьсот долларов. Ровно пятьсот! Но за это, пожалуйста, пообещайте мне, что, сразу после того, как я заберу рассказ, вы забудете о нем. И еще, — добавила она, — вы должны строго следовать сюжету и не спорить со мной. Даже по пустякам. Договорились?

Подождав, когда Романов обдумает выдвинутые условия, Полина снова улыбнулась и, стараясь не быть чересчур ехидной, спросила:

— Скажите, я не слишком много требую от вас?

Романов молчал. То и дело путаясь в цифрах, он переводил в уме доллары в рубли и прикидывал, на сколько ему хватит этих денег. По самым скромным расчетам выходило, что, если не шиковать — месяца на два, на три, а если при этом еще разумно экономить — даже больше.

Закончив расчеты, Василий удовлетворенно вздохнул:

— Да как вам сказать... Вроде нет. — И окончательно приняв решение, спросил: — Если я вас правильно понял, это должен быть короткий рассказ?

— Да, небольшой.

— Ну что ж! Я согласен. В конце концов, что бы там критики не говорили, но главное в литературе — это не то, о чем пишешь, а то — как.

Он весело рассмеялся и предложил Полине перейти на кухню.

Ему было хорошо с ней. За чаем, слушая вполуха дурацкий рассказ о том, как один большой жулик украл у другого большего жулика большие деньги, Романов думал о Полине. Ему казалось, что он знаком с нею много лет, и потому, на его взгляд, была какая-то несправедливость в том, что они все еще не настолько близки между собой, чтобы она в разговоре с кем-то другим могла случайно обронить: «У меня есть близкий друг... Очень близкий... Его зовут Василий».

***

Давно стемнело, а Романов, сидя на диване, продолжал смотреть в черный экран телевизора.

«Везет же некоторым! — думал он о Полине. — Один хороший друг ее одевает, другой — пишет ей рассказы, третий — печатает в журнале, а она ходит от одного к другому, собирает дань и улыбается».

Вспомнив об обещанном гонораре, Романов заставил себя встать с дивана, сел за письменный стол, включил настольную лампу, достал из ящика чистый лист бумаги, положил его рядом с черновиками неудавшегося рассказа Полины и после длительного раздумья написал первую строчку. Она звучала так: «Журналист Александр Матвеев, как и большинство нормальных журналистов, часть гонорара обычно пропивал». Романов дважды перечитал фразу, поморщился, хотел было зачеркнуть ее, однако, подумав, решил, что сойдет и так, и принялся писать дальше. «Получив в бухгалтерии деньги, он вышел из здания редакции, постоял возле подъезда, покурил и направился пешком в ресторан «Вечерние огни» — единственное питейное заведение города, в котором еще не бывал...»

Романов писал всю ночь. Он настолько увлекся этим занятием, что даже не заметил, как наступило утро. Оторвав голову от стола, поглядел в окно и выключил ставшую ненужной лампу. Сладко потянулся, встал, несколько раз присел, разминая затекшие ноги, и после некоторого раздумья отправился спать.

Однако уснуть сразу не удалось. Написанные за ночь фразы, не давая ни на минуту забыться, продолжали крутиться в голове, развивая придуманный Полиною сюжет...

«В ресторане было сумрачно. Двигаясь в поисках свободного столика, Матвеев в углу зала внезапно увидел своего школьного товарища Юру Головина. Юра сидел один и грустно глядел на сцену, где полуголые танцовщицы азартно отплясывали ламбаду.

— Привет, Башка! — перекрикивая звуки музыки, радостно воскликнул Александр.

Юра недовольно поднял голову. Узнав в атлетично сложенном сорокалетнем мужчине своего бывшего одноклассника, он вскочил на ноги и, улыбаясь во весь рот, стиснул Матвеева в своих объятиях.

— Глазам своим не верю! Ты ли это, Санек?

— Я.

— А так сразу и не узнаешь! Хорошо выглядишь, чертяка!

— Ты тоже.

— А... — махнул рукой Головин. — По-всякому.

Пригласив Матвеева за стол, Юра наполнил рюмки. Обменявшись последними новостями, они выпили по одной, по второй, по третьей... Головин захмелел. Облокотившись на спинку стула, он посмотрел на Матвеева и громко рассмеялся.

— Ну, рассказывай. Как живешь, где, с кем... А я, если хочешь знать, живу с твоей бывшей подругой.

— С Ириной Каюмовой?

— Не забыл еще, как звать-то ее?

— Не забыл. — Матвеев вынул сигареты. Закурив, он посмотрел на сцену, где танцовщицы поочередно исполняли танец живота, и перевел взгляд на Головина. — Ну а ты как живешь? — меняя тему разговора, спросил он. — В смысле, не с кем, это я уже понял, а в смысле, чем занимаешься?

Головин наклонился вперед и приложил к губам указательный палец.

— Т-с-с! — зашипел он. — Ты про Тяжа что-нибудь слыхал?

Матвеев, к этому времени тоже слегка опьяневший, отрицательно покачал головой.

— Ну! — неодобрительно загудел Юрка. — Это же та-а-акой авторитет!

Александр пренебрежительно махнул рукой.

— Я тоже у себя в редакции авторитет. И что? Спроси здесь, в ресторане, знает ли кто Сашку Матвеева? — Александр покачал указательным пальцем. — Скажут, не знаем мы такого, и знать не хотим. Давай выпьем!

— Погоди. — Головин отстранил протянутую ему рюмку. — Ты про белогорских что-нибудь слышал?

— Это те, что бандиты?

Головин усмехнулся.

— Пусть будут бандиты. Так вот, Тяж там самый главный. А я у него водила... Езжу на «мерседесе». Понял?

Матвеев с удивлением посмотрел на Юру Головина и расстроенно покачал головой.

— Так ты, Башка, в криминал подался?

— Давай выпьем! — Головин чокнулся, опрокинул в себя полную рюмку и, внимательно посмотрев на Александра, усмехнулся. — Так ведь, милый, не только известным журналистам по кабакам шастать хочется.

В этот момент к их столику подошел хорошо одетый длинноволосый солидный мужчина лет пятидесяти. Он поманил Головина пальцем и, не дожидаясь, когда тот встанет из-за стола, направился в сторону фойе.

Юра быстро вскочил и поспешил вслед за ним.

Назад Головин вернулся минут через пять. Вытерев пот со лба, залпом выпил свою рюмку.

— Знаешь, кто это? — спросил Матвеева. — Самсон! В миру — Петраков Сергей Захарович.

— Самсон? — переспросил Александр. — Кажется, я где-то уже слышал это имя. Это вроде тоже какой-то бандит, да?

— Ну, уж он-то точно не бандит, — возразил Головин. — Может, и был им когда-то в молодости... то есть точно был, а сейчас, запомни, это уважаемый бизнесмен. Ему, кстати, этот кабак принадлежит.

Матвеев задумался.

— Да, да, припоминаю... Наша газета что-то писала об этом. Сначала ресторан «Вечерние огни» вроде принадлежал какому-то бедолаге... не помню, как его звали. Потом при загадочных обстоятельствах он погиб, и кабак перешел в собственность фирмы, фактическим владельцем которой являлся бизнесмен то ли с тремя, то ли с четырьмя судимостями... Смотри-ка ты! — удивился он, поворачиваясь вслед ушедшему Самсону. — А по его виду и не скажешь!

— Так ведь тюрьмы, этапы, лагеря — все в прошлом. Теперь это уважаемый в обществе человек, меценат. Кстати, не удивлюсь, если окажется, что он единственный в городе, кто исправно платит налоги с легального бизнеса.

— А что, — спросил Александр, — есть еще нелегальный?

Головин удивленно посмотрел на него.

— А для чего, по-твоему, он кормит армию в несколько десятков бойцов... Но тс-с-с...— Юрка еще раз приложил указательный палец к губам. — Что-то я слишком разболтался... Да еще перед журналюгой.

— Да ладно, тебе, Башка, — обиделся Матвеев, — ты же знаешь, я на эти темы не пишу... И вообще, если хочешь молчать, давай будем молчать. Но только не выеживайся, ради бога! Я тебя прошу!

Головин рассмеялся. Взяв в руки графин, он налил водки Александру и себе, предложил выпить.

Матвеев отстранил протянутую рюмку.

— А чего Самсон, — спросил он, — если это, конечно, не секрет, хотел от тебя?

Головин спасливо посмотрел по сторонам, словно решая, можно ли говорить об этом, потом показал взглядом на ширмы, отделяющие кабинеты от общего зала, и тихо прошептал:

— Тут между Тяжем и Самсоном непонятки возникли... Решить им кое-что между собой надо. Вон там они сидят.

— Ты давай не увиливай. От тебя-то чего ему надо... ты, водила с Нижнего Тагила? — продолжал настаивать Александр.

Головин хитро усмехнулся:

— Я так думаю, что они там у себя решили выкурить трубку мира.

— А ты здесь при чем?

— А при том, что я им сейчас табачок подбросил.

— Какой табачок? — не понял Матвеев.

— Травку.

Александр ахнул:

— Так ты, Башка, еще к тому же и барыга?

Головин нахмурился, взял графин.

— Все! Проехали! Давай тяпнем по последней, и будем на девочек смотреть.

Они выпили, а после молча уставились на сцену, где ансамбль из шести танцовщиц исполнял канкан.

Захмелевший Матвеев во все глаза глядел на сцену и не мог понять, что это такое: танец или стриптиз. Почти обнаженные девицы с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги, громко визжали и то и дело показывали публике голые задницы.

— Ну, как, нравится? Ничего девочки? —толкнул Александра локтем Юрка. — Хочешь, познакомлю?

— Ага, — засмеялся Александр, — вон с той, второй справа от тебя.

— Отпадает, — повел рукой в сторону Головин. — Не угадал. Давай дальше.

— Это почему не угадал? — не согласился Матвеев. — Хочу ее!

— Боюсь, дорого она тебе обойдется. Это, чтоб ты знал и не дергался, Наденька Кислицына — подруга Самсона.

— Понял. Виноват. Больше не повторится. — Александр вскинул ладонь к правому виску. — Можно еще одну попытку?

— Валяй! — разрешил Юрка.

— Тогда хочу вон ту, крайнюю, рядом с Наденькой.

Головин нахмурился и отрицательно покачал головой.

— Отказ!

— А это еще почему? — возмутился Матвеев.

— А потому, что Оксана Марфина — подруга одного моего кореша, можно даже сказать, брата. Кстати, у нее сегодня первое выступление.

— Дебют?

— Ага, он самый! Ее кореш откуда-то с юга привез и сразу сюда устроил. Хорошая девочка! — причмокнул Юрка.

— А твой кореш-брат на одну ночь, часом, не подвинется? — поинтересовался Александр.

Головин удивленно посмотрел на него.

— Ну, ты и наглец! — рассмеялся он. — Не дай тебе бог столкнуться с ним. Страшный человек.

Канкан закончился. Танцовщицы, одна за другой, спустились со сцены и скрылись за боковой дверью. В ту же секунду, отодвинув ширму, из отдельного кабинета вышел Самсон и прошел вслед за ними.

Не успели Головин и Матвеев обсудить достоинства и недостатки понравившихся танцовщиц, как из боковой двери в сопровождении уже переодетых в вечерние костюмы Нади Кислицыной и Оксаны Марфиной снова появился Самсон. Вместе с девушками он прошел через зал и скрылся в отдельном кабинете, откуда вышел несколькими минутами ранее.

Головин выругался.

— Ты чего? — удивленно посмотрел на него Александр.

— Ничего! Кажется, Тяж с Самсоном сегодня настроились с девочками повеселиться. Вот чего!

— А тебе всю ночь их в машине ждать! — догадался Матвеев. — Ну-ну.

Он засмеялся, а потом, посоветовав Юрке идти работать на завод, подвинул к себе тарелку с овощным салатом и взялся за вилку.

Через полчаса Самсон появился снова. С озабоченным видом быстрым шагом прошагал до боковой двери и скрылся за ней. А буквально через несколько минут в ресторан ворвался отряд ОМОНа.

Опрокидывая попадавшиеся на пути стулья, бойцы первым делом бросились в кабинеты, затем обследовали подсобные помещения и только после этого принялись дотошливо проверять документы у тех, кто находился в общем зале.

Показывая свое удостоверение и отвечая на вопросы милиционеров, Матвеев краем глаза успел заметить, как из кабинета, откуда только что вышел Самсон, заломив руки за спину, выволокли какого-то здорового парня.

— Тяж! — глядя на здоровяка, прошептал одними губами внезапно побелевший Головин, и низко опустил голову».

27 февраля

На этот раз Полина была в длинной шерстяной юбке и изящной кофточке. Улыбнувшись, она с интересом осмотрелась по сторонам.

— А у вас ничего не изменилось, — констатировала с удовольствием. Затем, закусив нижнюю губу, перевела взгляд на Романова и жалобно попросила: — Ну, показывайте, не томите.

Романов же растягивал удовольствие от встречи.

— Как здоровье? Как дела? — посмотрев Полине прямо в лицо, поинтересовался он и нарочито обиженно надул губы. — А у меня все хорошо, спасибо.

— Ой, извините! Скажите, как ваши дела? — воскликнула Полина и тут же засмеялась, поняв, что задала вопрос, ответ на который уже прозвучал.

Романов довольно кивнул и задал еще один вопрос:

— Скажите, а почему вы все время улыбаетесь?

Полина на мгновенье задумалась, пожала плечами и, сцепив руки за спиной, медленно прошлась по комнате.

— Не знаю... — ответила она, — наверное, оттого, что я долго занималась народными танцами. В ансамбле от нас постоянно требовали, чтобы мы улыбались, даже во время репетиций. Вот, видимо, с тех пор улыбка ко мне и приклеилась!

— Понятно, — вздохнул Романов. Нехотя кивнул на стол. — Рукопись в папке, можете забирать.

Полина быстро подошла к столу, вытащила из бумажной папки исписанные от руки листы и, сев на стул, с интересом принялась за чтение. А Романов, дабы не мешать ей, отошел к окну, скрестил руки на груди и принялся наблюдать за тем, как во дворе его дома мальчишки играли в хоккей.

Несмотря на то, что Василий считал себя интеллектуалом, он в разговорах никогда не настаивал на своей точке зрения, полагая, что его знаний недостаточно для утверждения окончательных истин. Однако сейчас, наблюдая за ходом хоккейного поединка, он как никогда был уверен в том, что в будущем любого человека нет ничего такого, ради чего ему стоило бы торопиться взрослеть.

«Взрослость — это всего лишь время несбывшихся детских надежд».

С этой мыслью Романов задернул шторы и, отойдя от окна, встал у Полины за спиной.

Спросил:

— Ну, как, много прочитали?

Полина подняла голову и с любопытством посмотрела на него.

— Скажите, а за что вы так не любите танцовщиц?

— Я? — удивился Василий.

— Ну да! Иначе, я думаю, вы бы не написали... — она наклонилась над рукописью и, отыскав глазами нужное место, процитировала: — Вот: «Захмелевший Матвеев во все глаза глядел на сцену и не мог понять, что это такое: танец или стриптиз. Почти обнаженные девицы с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги, громко визжали и то и дело показывали публике голые задницы». Ну что это, в самом деле?

— А что? — усмехнулся Романов. — Разве этих девиц можно назвать танцовщицами?

— Конечно! — горячо произнесла Полина. — Возьмите, к примеру, Бориса Моисеева. Его тоже трудно назвать танцором в привычном понимании этого слова, однако, скажите, у кого повернется язык утверждать, что представление Моисеева не является искусством?

— У меня повернется! — откликнулся Василий. — По-моему, его танцы хороши только тем, что во время их исполнения он не поет. Шучу. А если говорить серьезно, то для меня разница между вашим любимым Моисеевым и нормальным профессиональным танцором такая же, как между учеником музыкального училища, играющим красивую, но примитивную мелодию, и его учителем, исполняющим каприччио.

Полина выпрямилась и, поджав губы, обиженно произнесла:

— Вы ничего не понимаете! Я полжизни танцевала... Да что там я! Я знаю людей, танцоров от бога, которые отдали бы душу только за то, чтобы достичь половину того, чего сумел добиться Моисеев... Это — великий артист! А что касается танцовщиц варьете, то, чтобы вы знали, у каждой из них за плечами профессиональная подготовка и богатый опыт выступлений на сцене. И, кроме того, все они выдержали большой конкурс...

— У кого ноги длиннее.

— Да! Представьте себе, и это тоже! — воскликнула Полина. — Кроме мастерства, они, между прочим, еще должны соответствовать определенным стандартам.

— Каким?

— Быть не маленькими, то есть не ниже ста семидесяти пяти сантиметров, и одновременно не очень высокими.

— Ага, — задумался Романов, — дайте-ка, я исправлю.

Он взял из рук Полины рукопись и после слов: «...почти обнаженные девицы...», — вставил фразу «одного роста».

— Так, что у нас получилось? — пробормотал он, внеся изменение. «...Почти обнаженные девицы одного роста, с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги...», хм-м, ну и так далее.

— Да, кстати! — внезапно вспомнила Полина. — А почему у вас в рассказе Юра Головин пьет?

— А почему бы ему не пить? — искренне удивился Романов.

— Ну как же! Ведь он за рулем!

— А! — пренебрежительно махнул рукой Василий. — Я больше десяти лет вожу машину и еще ни разу не встречал водителя «мерседеса» абсолютно трезвым.

Полина укоризненно покачала головой.

— Вы не правы! — сказала она. Потом немного подумала и добавила: — А впрочем, это не имеет принципиального значения.

— Вот именно, — согласился Романов и после некоторого раздумья предложил Полине чай.

Полина снова взялась за рукопись. Прочитав несколько строчек, она положила ее на стол и произнесла капризным голосом:

— Ну что у вас за почерк! Ничего не разберу!

— Давайте я вам прочитаю. — Романов вытер руки кухонным полотенцем и, передвинув табурет, сел рядом. — Где вы остановились?

— На том месте, где омоновцы арестовали Тяжа.

— Ясно. — Романов взял рукопись, смахнул с листа попавшую под руки крошку и принялся за чтение:

«Прошло около двух лет.

Просидев три часов в мэрии на заседании комиссии по подготовке празднования Первомая, Матвеев вышел на остановку. Не успел он поднять руку перед проезжавшим мимо такси, как рядом, визжа тормозами, остановился черный «мерседес» с тремя шестерками на регистрационном номере. Из кресла водителя вылез Юрий Головин. Не обращая внимания на притихшую при его появлении толпу пассажиров, он с серьезным лицом обошел машину, открыл перед Матвеевым боковую дверцу и, согнувшись в легком поклоне, произнес:

— Извините за опоздание, сэр. Прошу вас, сэр.

— Вольно!

Сделав замечание Головину за грязное пятнышко на лобовом стекле, Александр сел на переднее сиденье и громко, так, чтобы все услышали, приказал отвезти себя в Матвеев-хаус.

— Слушаюсь, сэр.

Головин захлопнул за Александром дверцу, смахнул рукавом куртки пятнышко на стекле и сел за руль.

— Ох, кто-то у меня сейчас получит, сэр! — сказал он, заводя двигатель автомобиля.

— А у меня другое предложение! Давай мы сейчас поедем ко мне домой, и там быстренько напьемся... Ну, как?

Юра подумал и отказался:

— Извини, старик. Предложение, действительно, заманчивое, да только дел невпроворот.

— Что так?

— Через неделю Тяжа надо ехать встречать. А тут, как назло, с двигателем проблемы. Да и с похоронами попросили помочь. В общем, совсем некогда. Давай как-нибудь в другой раз.

— Ну что ж, давай в другой раз, — согласился Александр. — А кто умер-то?

— Да, — Юра махнул рукой, — у одного моего кореша, даже можно сказать брата, подругу замочили. Представляешь, прямо в собственной квартире. Так изуродовали, жуть! Меня чуть не вырвало.

— Это Оксану, что ли? Как ее фамилия-то? — наморщив лоб, Матвеев вопросительно посмотрел на Головина.

— Марфина. А ты откуда ее знаешь? — удивился тот.

— Здрасьте! Она же в кабаке тогда танцевала, когда нам вечер менты обломали. Забыл?

— Ах, да! — вспомнил Юрка. — Было такое дело.

— А, кстати, чем там с Тяжем дело-то закончилось?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Да ты что? Ну... — загудел Юрка. — Короче, слушай... Менты, когда шмонали Тяжа, нашли у него в куртке бокс, то есть коробок анаши. И впаяли ему, болезному, за это почти два года. Понял?

— Ничего себе!

— А что самое интересное, знаешь? — Юра сделал паузу и с усмешкой посмотрел на Матвеева. — Тяж клялся, что еще за пять минут до появления ментов у него в куртке ничего, кроме презервативов, не было.

— Да ты что! — ахнул Александр. — Менты подкинули?

Головин задумчиво пожал плечами.

— Может, и они, а может... — он сделал многозначительную паузу, — не они.

— Не понял! А кто тогда?

Юра бросил на Матвеева быстрый взгляд.

— Помнишь, — спросил он, — ко мне в тот вечер Самсон подходил?

— Ну. Он у тебя тогда еще травку стрельнул.

— Точно... Так вот, я все думаю, не ее ли нашли тогда у Тяжа?

— А... — Матвеев хотел было что-то сказать, но тут до него дошел смысл фразы, сказанной Головиным, и он мгновенно забыл свою мысль.

— Вот такие, блин, пироги! — подытожил Головин.

— А ... а Тяж об этом знает?

Юрка отрицательно покачал головой.

— В этом-то вся проблема. Понимаешь... Если, не дай бог, он разнюхает, что травку ему подбросил Самсон, то я не отмажусь до конца своих дней. Точно тебе говорю! Посуди сам — травка-то моя. Как я докажу Тяжу, что не знал, для чего она предназначается?

— Тогда не говори ему ничего.

— Не говори, — усмехнулся Юрка. — Тяж уже через неделю будет в городе, и я представляю, какой тут шмон начнется. Помяни мое слово, он весь город на уши поставит, только чтобы докопаться до того, кто его подставил. И не дай бог, если он узнает, как к Самсону попала анаша! Все, братан, мне крышка.

— Тогда скажи.

— А скажешь — как докажешь, что ты тут не при чем?.. Словом, куда ни кинь — всюду клин.

«Мерседес» остановился у подъезда пятиэтажного дома, где жил Матвеев. Головин, прощаясь, протянул Александру руку.

— Ладно, война план покажет. Будем живы — не помрем, как говорится!

Пожелав Головину удачи, Матвеев пожал ему руку и вышел из машины.

Не успел он сделать и трех шагов, как его окликнул Головин.

Быстро подошел к Александру.

— У меня к тебе, Санек, вот какое дело, — тихо произнес он и замолчал.

— Говори.

— Если со мной вдруг что случится, ты это... Ирке Каюмовой помоги, ладно?

— Да ты чего, Башка?

— Подожди, не бухти! Она передаст тебе одну вещь. Дорогую. Получи за нее бабки и половину отдай Ирке. А другую половину можешь оставить себе. Договорились? Только смотри, меньше чем за двадцать тысяч баксов не соглашайся. Понял?

— Ты чего, Башка?

Головин развел руками.

— Чего, не «чего», а два человека, связанных с арестом Тяжа, уже ку-ку.

Александр удивленно заморгал.

— Брось, не шути!

— Вот те и брось! Марфину замочили? Замочили! Ты что, думаешь, она сама себя изуродовала? А еще, что б ты знал, в тот же день Надька Кислицына пропала. Весь город два дня ее искал. Прикинь: воры не воровали, грабители не грабили, хулиганы не хулиганили, потому что некогда было — все искали подругу Самсона... Комедь!

— Ни фига себе! Ну да, правильно! Они же тогда с Тяжем за одним столом сидели, когда его менты вязали!

— Теперь понимаешь? Выходит, надо и мне быть готовым ко всему. — Юрка хлопнул Александра по плечу. — Ну что, поможешь, в случае чего?

— Конечно. А как ты думаешь, кто это их, а?

Юрка взял Александра за пуговицу плаща и зашептал в самое ухо:

— Либо Самсон, либо Тяж. Больше некому!

— Почему?

— По кочану. Если Тяжа подставил Самсон, то Самсону надо обязательно убирать свидетелей, то есть Надьку, Оксану и меня. Так?

— Так! — согласился Матвеев.

— А теперь представь, что Тяж на зоне узнал, кто именно ему подкинул травку в карман. Тогда что?

— Тогда, надо полагать, он прикажет убить тех, кто это сделал.

— Правильно! — прошептал Юрка. — И опять, заметь, все тех же: Надьку и Оксану.

— А ты думаешь, это они?

Головин пожал плечами.

— А кто еще? По крайней мере, Надька, если бы Самсон ей приказал, сделала бы это точно. Да он и сам мог. Ты обратил внимание, как Самсон выскочил из кабинета? Как ошпаренный, и, заметь, буквально за несколько минут до облавы. Будто знал, что случится.

— Да, обратил, — ответил Александр. — А за что он Тяжа-то так?

Головин пропустил женщину, вышедшую из подъезда и, дождавшись, когда та удалится на приличное расстояние, еле слышно прошептал:

— Только, Санек — никому! Понял?

— Могила!

— Тяж хапнул у Самсона триста тысяч баксов. Вот.

— Ни фига себе!

— Только я прошу тебя...

— Все, Юр, я понял, не повторяй.

— Ну и хорошо, что понял.

Неохотно, с таким видом, будто расстается с дорогой для себя вещью, Головин отпустил пуговицу плаща и, тяжело вздохнув, погладил ее:

— Ладно, прощаться не будем. Уже и так два раза прощались. — Он отошел в сторону и погрозил Александру пальцем. — Смотри, обещанье не забудь!

Матвеев махнул на него рукой.

— Давай двигай! А как немного освободишься, приезжай, буду рад.

Головин кисло улыбнулся и не спеша направился к своей машине».

Закипел чайник. Романов встал из-за стола и подошел к газовой плите.

Пока он заваривал чай, Полина взяла рукопись в руки и быстро перелистала ее, прикидывая на глаз количество оставшихся непрочитанных листов. Затем задумалась и с довольным видом произнесла:

— Хорошо. Но, по-моему, вы недостаточно ясно дали понять, что это именно Самсон подбросил Тяжу наркотики.

— Вы считаете?

— Да, — заявила Полина. — У меня, как у читательницы, остались в этом некоторые сомнения. А их быть не должно. И потом... Головин в вашем рассказе велел Александру взять за видеокассету двадцать тысяч долларов. А у меня, помнится, было написано — тридцать.

Романов не стал спорить. Он молча достал из кухонного ящика ложки, чашки, блюдца, украдкой, так, чтобы не заметила Полина, сковырнул засохшее пятно на краешке блюдца и выставил посуду на стол.

— Какое варенье предпочитаете? Яблочное? Клубничное? — спросил он, рассматривая содержимое холодильника. — Есть малиновое.

— А мед у вас есть?

Романов с сожалением покачал головой:

— Меда у нас нет.

— Тогда я попью чай просто так, без всего.

Василий закрыл холодильник и сел за стол.

«В дни, когда Матвеев занимался подготовкой репортажа о каком-либо важном политическом событии, особенно если масштаб этого события соответствовал масштабу его профессиональных амбиций, он совершенно забывал обо всем, что напрямую не касалось его работы. Поэтому Александру потребовалось некоторое время для того, чтобы отвлечься от мыслей, связанных с подготовкой большого репортажа, посвященного первомайской демонстрации, и, отвечая на телефонный звонок Ирины Каюмовой, вспомнить о существовании своего бывшего одноклассника Юры Головина, тем более что повод для этого был самый существенный: по словам Ирины, три дня назад Головин был найден убитым в кювете пригородного шоссе.

Собравшись с мыслями, Матвеев, как и полагается в подобной ситуации, выдержал приличествующую паузу и произнес несколько стандартных фраз сожаления. Каюмова, не перебивая, молча выслушала его, и как только он замолчал, сухо сообщила о видеокассете, которую Юрий, в случае своей смерти, завещал передать ему, Александру Матвееву.

В этот момент у Александра не было ни желания, ни возможностей заниматься проблемами умерших одноклассников. И чтобы как можно скорее завершить разговор, он извинился перед Ириной и пообещал ей в самое ближайшее время обязательно заглянуть в гости.

Так получилось, что уже на следующее утро Матвеев оказался рядом с домом, где проживала Ирина Каюмова. Несмотря на катастрофическую нехватку времени, он решил не откладывать дело в долгий ящик и выполнить свое обещание.

Все получилось так, как он и предполагал. Каюмова не пустила его даже на порог. Едва поздоровавшись, она сунула ему в руки бумажный сверток и тут же захлопнула перед ним дверь.

Вся основная подготовка к репортажу о первомайской демонстрации, до которой оставалось два дня, была завершена. И тем не менее Матвееву, несмотря на выдавшееся свободное время, пришлось приложить немало усилий, чтобы отключиться от работы и заставить себя посмотреть подаренную Головиным видеокассету.

На кассете было снято ограбление Тяжем курьера, перевозившего деньги Самсона.

Съемка велась из машины, двигающейся по мокрой от дождя дороге, ведущей в аэропорт. Сначала в кадре были видны джип «Гранд Чероки» и фольксваген «Пассат». А после того, как навстречу «Гранд Чероки» из машины ГИБДД выскочил милиционер и остановил его, в кадре появился стоявший на обочине черный «мерседес» с номерным знаком шестьсот шестьдесят шесть. Из него вышел Тяж, которого Матвеев ранее видел в ресторане «Вечерние огни». «Пассат» притормозил. Тяж забрался в него и почти тут же вылез обратно. В одной руке у него был пистолет, а в другой — сумка с надписью «Адидас». Тяж бросил пистолет в придорожные кусты, сумку — на заднее сиденье своего «мерседеса», сел за руль, развернулся и спокойно на малой скорости поехал в город.

Матвеев трижды просмотрел этот эпизод и трижды пожалел о том, что ввязался в это дело. «За эту пленку могут убить», — подумал он. Потом немного подумал и добавил: «А могут и заплатить. Тысяч примерно двадцать...»

— Тридцать! — поправила Полина.

— Тысяч тридцать, — повторил Романов и продолжил чтение.

«Матвеев серьезно задумался. И чем больше он думал над тем, как ему продать эту пленку и при этом не попасться, тем явственнее представлял себе план будущих действий.

Он взял лист бумаги и написал:

«Петракову Сергею Захаровичу — Самсону.

Если Вас интересует видеокассета, на которой снят эпизод ограбления фольксвагена «Пассат» неким хорошо Вам известным лицом, прошу упаковать двадцать тысяч долларов...»

— Тридцать тысяч! — снова поправила Полина.

«...тридцать тысяч долларов в плотный полиэтиленовый пакет и утром второго мая на железнодорожном вокзале отдать его крайней в ряду торговке семечками для дальнейшей переадресовки мальчику в красной бейсболке. После получения мною денег, обязуюсь доставить интересующую Вас видеокассету. Аноним. P.S. В случае, если Вы станете следить за мальчиком, не буду считать себя обязанным выполнять данное мною обещание».

Матвеев вложил письмо в конверт, заклеил, позвонил в ресторан «Вечерние огни», узнал его адрес и отправил по нему свое послание.

Казалось, полгорода собралось праздничным утром второго мая на железнодорожном вокзале. Люди, за долгую зиму соскучившись по огородным наделам, штурмом брали пригородные электрички и поезда местного назначения. Площадь перед вокзалом была забита людьми и транспортом. А немного в стороне, возле автобусной остановки, выстроившись в ряд, стояли окруженные покупателями торговки семечками. Именно к одной из них, крайней, и подошел подросток лет пятнадцати в красной бейсболке. Подождав, когда торговка рассчитается с покупателем, мальчик вежливо спросил у нее, не оставлял ли кто-нибудь для него полиэтиленовый пакет. Женщина недоверчиво осмотрела его с головы до ног, потом вытащила из кошелки черный сверток и протянула мальчику. Поблагодарив, мальчик взял сверток и не торопясь направился к камерам хранения. Терпеливо отстояв очередь, сдал сверток. Потом подошел к лотку, на котором были разложены открытки с конвертами, и незаметно передал хозяину лотка квитанцию о хранении багажа. Этим хозяином был Матвеев. Получив за работу деньги и конверт, в который была вложена бумажка с номером и кодом автоматической камеры хранения, где лежала видеокассета, подросток подошел к почтовому ящику, бросил в него конверт и также не спеша направился к автобусной остановке.

Александр тем временем получил в камере хранения свой сверток с тридцатью тысячами долларов и, оставив лоток своему настоящему хозяину, отправился к Каюмовой».

Романов бросил быстрый взгляд на внимательно слушающую его Полину и продолжил чтение:

«Несмотря на данное Головину обещание, Матвеев не стал бы связываться с этими деньгами, если бы только они не предназначались Ире Каюмовой. Александру в этот момент хотелось добавить: «его Ире», но Ира давно была не его, а он сам, много лет женатый на другой женщине, уже и не мечтал о том, что когда-нибудь еще раз произнесет эти сладкие слова вслух.

Он шел по городу, неся Каюмовой тридцать тысяч долларов, и при этом испытывал те же чувства, которые в последний раз испытал двадцать с лишним лет назад, когда, оборвав палисадник соседнего дома, спешил с букетом белых георгин на свое первое свидание. Он и сейчас спешил как на свидание. Спешил и с горечью думал о том, что, наверное, тридцать тысяч — не такие уж большие деньги, если на них нельзя купить самого необходимого, что требуется человеку, — любви и утешения для одной маленькой женщины с карими глазами.

Матвеев подошел к двери и, сделав несколько глубоких вдохов, чтобы перебить волнение, позвонил.

Пока Ира Каюмова шла, а затем долго открывала замки, в его голове рождались и умирали тысячи ласковых слов, какими он собирался через секунду осыпать ее с головы до ног, подобно тому, как двадцать с лишним лет назад он осыпал ворохом белых георгин так понравившуюся ему кареглазую девчонку. Ему казалось: еще мгновение, и он, не выдержав, начнет говорить через дверь... Вот дверь отворилась, на пороге показалась Ира Каюмова, и Александр, еще секунду назад не знавший, какие слова ему выбрать из множества самых красивых и нежных слов, внезапно забыл их. Все до единого... Он смотрел на нее, беспомощно шевеля губами, и молчал.

Увидев Матвеева, Ирина отошла в сторону, пропуская его.

— Ну, проходи, раз пришел. — Она сказала это так, будто делала одолжение.

Александр проглотил комок в горле и, по-прежнему оставаясь за порогом, медленно покачал головой.

А потом, вспомнив о цели своего визита, протянул сверток.

— Это тебе. От Юры. Юра просил передать тебе это.

Ирина раскрыла пакет и, увидев содержимое, вопросительно посмотрела на Матвеева.

— Здесь тридцать тысяч, — сказал он. — Все они твои.

С этими словами он развернулся и, ничего не говоря, выбежал из подъезда.

На улице Матвеев немного успокоился, а успокоившись он обругал себя за то, что поддался настроению и снова чуть было не совершил большую глупость, попытавшись еще раз окунуться в прошлое.

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным, былых возлюбленных на свете нет. Есть дубликаты...»

Всю дорогу до дома он утешал себя строчками из Андрея Вознесенского и в который раз мысленно просил прощения у некогда брошенной им Иры Каюмовой. Ему хотелось добавить: «его Иры», но Ира по-прежнему была не его, а он сам ничего другого, кроме возможности хоть иногда произносить эти сладкие слова вслух, от нее уже не хотел.

Придя домой, Матвеев долго с открытыми глазами лежал на диване и слушал, как его маленький сын, переставляя на ковре оловянные фигурки солдат, бубнил придуманную им самим историю противоборства двух сказочных королей.

— Послушай, — перебил его Александр. — Как ты думаешь, кто, по-твоему, сильнее? Старый, умный, много отсидевший... то есть много повидавший, закаленный в боях король или молодой, менее опытный, но зато более кровожадный и беспринципный его сосед королевич?

Мальчик немного подумал и спросил:

— А что, король намного старше королевича?

— Намного, — ответил Александр.

— Мне кажется, папа, — подумав, сказал мальчик, — сильнее тот, кто нападет на своего противника первым.

Давно оставивший все попытки логически разобраться в умозаключениях сына, Матвеев в очередной раз не стал допытываться, на чем основывается это решение, тем более что большинство выводов ребенка чаще всего совпадали с его собственными.

— Наверное, ты прав, — согласился Александр и на этот раз.

Часы пробили девять раз.

Сын ушел в свою комнату готовить уроки, а Матвеев, оставшись в одиночестве, натянул на плечи махровый плед и через минуту уже крепко спал».

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев