№ 07'04

Роберт БАИМОВ

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Из классической поэзии Востока

Рудаки

(родился в 50—60 годах IX века — умер в 941 году)

Пять столетий (III—VII вв.) процветала Иранская сасанидская держава, государственной идеологией которой было зороастрийское учение — зороастризм. Однако в начале VII века формируется новая религиозная система — ислам. Под его знаменем началось стремительное завоевание арабами соседних территорий, в том числе и ираноязычных племен. В покоренных странах Арабский халифат принуждал население принять новое вероисповедание, запрещал и преследовал местные обычаи, культуру. Официальным языком, языком культуры и литературы стал арабский язык. В течение почти двух веков насаждалась здесь чужеземная культура, чужой язык, хотя в недрах иранского общества не угасало стремление к объединению разрозненных иранских племен в единое централизованное государство, к созданию культуры и литературы на родном языке.

И вот непрерывная героическая борьба народа против завоевателей приносит свои плоды: в IX веке создается Иранское государство династии саманидов. Официальным (государственным) языком становится обычный иранский разговорный язык того времени, называемый дари или дарие-фарси. Именно на этом языке с IX века начинает формироваться и новая иранская литература. Родоначальником ее единодушно признается Абу Абдаллах Джафар Рудаки.

Абу Абдаллах (по некоторым источникам — Абуль Хасан, т.е. отец Хасана) Рудаки родился в селении Рудак на территории нынешнего Таджикистана. В области литературы и искусства проявил одаренность еще в детстве. Мальчиком писал стихи, сам же слагал музыку и сам же был исполнителем. Очень рано получил популярность и признание. Жил и творил в период становления нового независимого иранского государства.

Если в период господства Арабского халифата языком культуры и литературы был арабский язык, то Рудаки писал на родном языке, на языке масс. Возможно и поэтому стихи его быстро находили своего читателя, распространялись на базарах, в людных местах, заучивались наизусть. Его поэтическая слава дошла и до дворца правителей, и он был приглашен в придворный диван (собрание), где вскоре стал «царем поэтов». А «царь поэтов» при дворах крупных правителей выполнял тогда и роль учителя (остаза), и цензора.

Об этом периоде своей жизни Рудаки впоследствии в широко известной касыде «О старости» с грустью напишет:

Увидав, как чарует стихами врагов и друзей,

Ты молвил бы: «Тысячепесенный к нам прилетел соловей!»

Певцом Хорасана был он, и это время прошло...

Песней весь мир покорил он, и это время прошло...

Да, я был велик и счастлив, имел все блага земли, —

Недаром Саманиды меня высоко вознесли.

По-видимому, именно в эти годы и была создана его знаменитая касыда «О вине». Она написана в манере дворцовой поэзии и сопровождается словами: «Из послания, приложенного к дарственному кувшину с вином». В этой касыде Рудаки описывает весь процесс приготовления вина: начиная от сбора урожая винограда до полной готовности, то есть до того момента, когда «как солнце яркое, струи вина блеснут».

Поэт говорит об этом не как мастер-винодел, а как художник — иносказательно, метафорично, сравнивая процесс созревания вина со становлением человека от ребенка до зрелости.

«Сначала мать вина приносим в жертву мы, — пишет поэт, очеловечивая этот процесс, — потом само дитя ввергаем в мрак тюрьмы. Немыслимо дитя у матери отнять, покуда не убьешь и не растопчешь мать».

Но, как и с людьми, ошибок не должно быть и в приготовлении хорошего вина:

Но мудрость нам велит (ее закон блюди!)

Дитя не отнимать до срока от груди.

Семь месяцев ему питаться молоком

Со дня, как расцвели цветы весны кругом.

Когда же осени обильной минут дни,

Сажай дитя в тюрьму, а мать его казни.

(Здесь и далее переводы С. Липкина)

И вот после этого «дитя» «семь дней, смятенное, безмолвствует», а «потом опомнится — припомнит боль обид, из глубины души застонет, закипит и шумно прянет вверх, подняв протяжный вой, и снова вниз и вверх — о стены головой». А вот и «пена, наконец, как бешеный верблюд, взъярилась, вздыбилась и облила сосуд».

И вот настает заветный срок: «Кипенья больше нет, — недвижность и покой! Но укрощенное ты бережно закрой».

Рудаки и далее иносказательно дает свои рекомендации, как ухаживать, как сохранить, как улучшать качество подготовленного вина, говорит о сроках выполнения того или иного указания рецепта. И, если выполнить все эти условия, вино будет таким, что «и трус, его вкусив, внезапно станет смел, румяным станет тот, кто бледен был как мел». Вот тогда и можно будет созывать пир.

Произведение написано по законам панегирического жанра — касыды, по форме месневи, то есть по схеме, когда рифмуются парные строки:

Преобрази твой дом в сияющий Эдем,

Такое зрелище не видано никем.

Парча и золото, ковры, сплетенья трав,

Обилье многих яств — на всякий вкус и нрав.

Ковры цветные здесь, там чанг, а там барбут,

Там ноги стройные влюбленный взор влекут.

Сквозным мотивом через все произведение проходит мотив восхваления — панегирики. Утверждают, что и сама касыда написана к случаю награждения лучшего хозяина-земледельца по итогам урожая. Был такой обычай — в ходе конкурса выделить лучшего феодала, вырастившего в этом году самый богатый урожай, и наградить. Это событие, как видно и из касыды, проходило торжественно, под руководством самого правителя. Участвовали здесь многие представители земель, в том числе даже дехкане. Рудаки рисует наглядную, зрелищную картину: «Эмиры — первый ряд, и Балъами средь них; Азады — ряд второй, средь них — дехкан Салих». (Балъами — визирь династии Саманидов, азады — родовая аристократия.)

Это, как мы понимаем, участники торжественного собрания, конкурса.

А на троне, выше всех, сидит, возглавив пир,

Сам Хорасана царь, эмиров всех эмир.

И тюрок тысячи вокруг царя стоят,

Как полная луна, сверкает их наряд.

Рудаки представляет и других участников и организаторов торжественного пира:

И кравчий за столом красив, приветлив, юн.

Отец его — хакан и мать его — хатун (госпожа).

По-видимому, на этот раз победителем конкурса за лучшее земледелие вышел представитель Сеистана, о чем говорят, например, такие строки:

Кипучий сок разлит, и царь внезапно встал

И, тюрком поданный, смеясь, берет фиал.

И возглашает царь с улыбкой на устах:

«Тебе во здравье пьем, о Сеистана шах!»

Наиболее ярко панегирика, присущая жанру касыды, выражается в следующих бейтах, посвященных вышеупомянутому царю:

Абу Джафар Ахмад ибн Мухаммаду!

Со славою живи, благословен иранскою державой!

Ты — справедливый царь, ты — солнце наших лет.

Ты правосудие даешь нам и совет!

Тому царю никто не ровен, скажем прямо,

Он тень Всевышнего, он господом избран,

Ему покорным быть нам повелел Коран...

В конце касыды высказан и намек на вознаграждение:

К великому царю поэт приходит нищий —

Уходит с золотом, с большим запасом пищи...

Впоследствии появились и другие виды касыд: траурная (марсия), сатирическая (хаджвия). Траурную касыду можно встретить уже и в творчестве Рудаки. Они написаны по поводу, как подсказывают и их названия: «На смерть Шахида Балхи», «На смерть Муроди».

Другим более объемным и своеобразным произведением Рудаки считается касыда «О старости». Иногда жанр этого произведения определяется по тональности как элегия. И действительно, касыда «О старости» написана в ином стилевом ключе, чем касыда «О вине». Она отличается философским восприятием жизни и во многом автобиографична. Начинается она с изображения безжалостной и безобразной старости:

Во рту — ни единого зуба. Давно искрошились они...

Выпали, искрошились, зияет провалом рот...

Но не всегда же так было! И Рудаки в лирическом отступлении рисует свои молодые годы:

Но зубы-то светочи были в мои золотые дни.

Как серебро, как жемчуг, они сверкали тогда,

Как перлы дождя, как светлая утренняя звезда.

Автобиографичность касыды очевидна и из таких строф:

Он радостен был и весел в те золотые года,

Хоть в золоте нехватка была у него иногда.

Он, не считая, сыпал дирхемы, когда завлекал

Тюрчанок с гранатовой грудью, с губами как пламенный лал.

А сколько прекрасных гурий желали его и тайком

Прокрадывались ночью в его роскошный дом!

Искристые вина. Красавицы, исполненные огня, —

То было для многих дорого, но дешево для меня.

Я жил, не зная печали, все блага изведать спеша,

Для радости живой цветущей моя раскрывалась душа.

Почему же так, в чем причина таких крутых перемен, что он стал немощным и все покинули его? «Иль в этом гнев Сатурна и времени мстительный счет?» — вопрошает поэт и сам же себе отвечает: «Нет, то не ярость Сатурна, не месть затянувшихся лет. Так что же? Слушайте правду: то вечных богов завет». Далее идет «расшифровка» этого «завета богов». Она показывает понимание Абу Абдаллахом Рудаки движения материи, диалектики природы:

Наш мир вращается вечно, природа его такова:

Таков закон вселенной: круговорот естества.

...Становится новое старым, потом промчатся года —

И старое сменится новью, так было, так будет всегда.

Песками лежит пустыня, где прежде цвели сады,

Но сменят сады пустыню, алкающую воды.

Так же и человеческая жизнь, она необратима и неповторима:

Но годы весны сменились годами суровой зимы.

Дай посох! Настало время для посоха и сумы.

(Перевод В. Левика)

Все проходит, мир непрочен, похож на ветер и облако. Сегодня облако есть, но подует ветер и его не станет. Поэтому надо воспользоваться сегодняшними благами, когда это возможно, завтра этого может не быть. Нужно жить земным и сегодняшним:

Будь весел и люби красавицу свою.

Подобен этот мир бегущему ручью.

О прошлом позабудь, грядущим утешайся,

Живи и радуйся живому бытию.

В этом смысле Рудаки уже в IX веке предопределяет творчество таких великих поэтов последующих столетий, как Омар Хайям (XI—XII вв.) и Хафиз (XIV).

Как утверждают, Рудаки оставил большое поэтическое наследие — около миллиона трехсот тысяч поэтических строк, хотя до нас дошла всего только часть из них. Он творил в период раннего средневековья, стихи его не скованы еще той условностью формы, усложненностью метафор, выспренностью и вычурностью дворцовой панегирики, которыми так характерны поэтические поиски более позднего средневековья. Поэзия Рудаки почти свободна и от мистических, религиозных мотивов; поэт воспевает жизнь такой, какая она есть, земную человеческую любовь, красоту отношений, прелестей природы.

Конечно, лирика Рудаки многогранна и многопланова, но можно выделить и основные ее направления. Прежде всего это, пожалуй, тема вина и любви. Вино для Рудаки — средство познания человека, радостей жизни.

«Много ценных достоинств напитку дано, — говорит поэт. — Благородство твое обнаружит оно...» «Если выпьешь — строптивых коней укротишь, все твердыни возьмешь, как мечтал ты давно!» «От вина станет щедрым презренный скупец: будет черствое сердце вином зажжено».

С темой вина тесно связана и тема любви, женщины.

Конечно, тема любви у Рудаки так же многогранна и многолика. При этом большое место занимают традиционные мотивы — воспевание любви, женщины, восхищение ее красотой:

Девичья красота и музыка с вином

Низвергнут ангела, смутив его грехом.

(«Девичья красота»)

Я всегда хочу дышать амброю твоих кудрей.

Нежных губ твоих жасмин дай поцеловать скорей.

(«Я всегда хочу дышать»)

Мы будем пить вино и целовать подруг,

Для наслаждения мы изберем цветник.

(«Мои стихи читай, ты их достиг»)

Кто дерзнет тебя спросить: «Что поцелуй твой стоит?

Ста жизней мало за него, так как быть с одной?»

(«Нет тебя со мной...»)

Эти четыре отрывка из газелей Рудаки на тему любви, и хотя все они воспевают любовь, женщину, нетрудно заметить разные оттенки одной и той же проблемы.

Названия и первые строки следующих поэтических произведений могут указать и на другие оттенки: «О сахарны ее уста», «Вослед красавице жестокой», «Прелесть смоляных вьющихся кудрей», «Поцелуй любви желанной», «Два-три лобзания твои», «О лик твой — море красоты…».

Или вот такое предупреждение, призыв к благоразумию в любви:

Ты любишь стан подруги круглобедрой,

Пьянящие глаза шалуньи смуглой,

Ячменным хлебом ты пренебрегаешь,

Ты тянешься к лепешке пышной круглой.

(«Ты любишь стан подруги круглобедрой»)

Немало газелей и фрагментов лирических произведений Рудаки несут мотивы верности и неверности в любви: «Что я твоей не верю дружбе, не верю и любви...», «Не любишь, а моей любви ты ждешь. Ты ищешь правды, а сама ты — ложь». Или вот такие строки:

О горе мне! Судьбины я не знавал страшней:

Быть мужем злой супруги, меняющей мужей...

(«О горе!»)

За право на нее смотреть я отдал сердце по дешевке.

Не дорог был и поцелуй: я жизнь мою вручил торговке.

(«Рубаи»)

В любовной лирике Рудаки есть и такие печальные мотивы:

Смотрю, опали груди у тебя,

Не вьются кудри… Плачу в тишине:

Я старым был, я был уже седым,

Когда ты молодость вернула мне.

(«Ты на доске, где моют мертвецов»)

Много места в творчестве Рудаки занимает тема борьбы добра и зла. Поэта не может не волновать такой вопрос: «Почему жизнь коршуна длится двести лет, а ласточки — не больше года?» Хотя он часто провозглашает: «Радостно живи с черноокими, радостно», а потом «будь, что будет», — мировосприятие его не так-то просто. Он выступает поборником справедливости, добра, видит и социальное неравенство в обществе, хотя и не знает средств борьбы против него. Видимо, поэтому так часты его стенания: «Ну и коварна же судьба!», «Мы — овцы, мир — загон», «Где честный должен восседать…», «Соблазны тела — деньги».

Сложность восприятия действительности и мировоззрения Рудаки можно видеть, пожалуй, из таких двустиший:

Все то, что мир творит, — подобье сна дурного.

Однако мир не спит, он действует сурово,

Он радуется там, где боль всего живого,

Там, где должно быть зло, свое он видит благо.

Так почему на мир взираешь ты спокойно:

В деяньях мира нет покоя никакого.

Лицо его светло, зато душа порочна,

Хотя он и красив, плоха его основа.

(«Все то, что мир творит…»)

Или:

Пусть даже ты привык лежать на пышном ложе,

Ты все равно в земле найдешь успокоенье.

Ты создан из праха, таков твой удел,

И прах — твоей жизни конечный предел.

Эта тема стыкуется и с темой рока, судьбы: «Мир — змея, а честолюбец — это тот, кто ловит змей, но змея от века губит неудачного ловца» («Все, что видишь»).

Осознав бренность всего сущего и видя свое бессилие перед законами бытия, Рудаки лишь призывает быть добрым, справедливым, чтобы смягчить участь обиженных и оскорбленных:

Пусть одежда будет грязной —

Чистым должен быть ты сам,

Горе вам, сердцам нечистым,

Горе вам, дурным глазам.

В то же время Рудаки осуждает социальную несправедливость и впервые выдвигает мотив: «одни» и «другие», который пройдет стержневым мотивом через творчество всех прогрессивных поэтов средневековья. Рудаки, например, писал:

У этих мясо на столе, из миндаля пирог отменный,

А эти впроголодь живут, добыть им трудно хлеб ячменный.

Считает сытый наглецом голодного, что хлеба просит...

Из эпических произведений поэта в виде отрывков и фрагментов до нас дошла поэма «Калила и Димна». Она относится к дидактической, наставнической, воспитательной литературе. Главным учителем-воспитателем человека, по мнению Рудаки, является сама жизнь, действительность, окружающий мир. Он пишет:

Тех, кто, жизнь прожив, от жизни не научится уму,

Никакой учитель в мире не научит ничему.

Рудаки воспевал труд и труженика («От мира благ не жди. А будь трудолюбив»), призывал к знаниям, к просвещению («С тех пор как существует мирозданье, такого нет, кто б не нуждался в знанье»). Эту мысль Рудаки настойчиво проводит и в ряде бейтов-двустиший:

Какой мы ни возьмем язык и век,

Всегда стремился к знанью человек.

От знанья в сердце вспыхнет яркий свет,

Оно для тела — как броня от бед.

Знание нужно всем. «А мудрые, чтобы каждый услыхал их, хваленья знанью высекли на скалах».

Рудаки воспевает дружбу, единение, радость общения:

Нет в этом мире радости сильней,

Чем лицезренье близких и друзей.

Нет на земле мучительнее муки,

Чем быть с друзьями славными в разлуке.

К добру и миру тянется мудрец,

К войне и распрям тянется глупец.

Абу Абдаллаха Рудаки считают основоположником новой фарсиязычной литературы. Во-первых, потому, что, отказавшись от арабского языка, господствовавшего в течение двух веков (VII—VIII), он не стал возвращаться и к староиранскому, пехлевийскому языку, выполнявшему функции литературного до арабского завоевания. Он творил на современном ему родном разговорном языке, чем приблизил литературу к народу. Поэзия его естественна, искренна, гуманистична. Рудаки воспевал родной край, родную природу, использовал в своих произведениях современный ему национальный жизненный материал. Он пишет о человеке, его времени и о себе. Во многих его произведениях отражаются реальные факты, события, явны и черты автобиографичности.

Во-вторых, Рудаки заново переработал и создал на языке дарие-фарси все известные поэтические жанровые формы восточной (арабо-иранской, в частности) литературы: рубаи, газель, касыда, месневи, китга и т.д. Эти жанровые формы в разных языковых системах существовали и до Рудаки, однако именно он довел их на своем языке и национальном материале до совершенства. Эти жанровые формы впоследствии стали классическими.

Поэтические традиции Рудаки были подхвачены и обогащены его последователями. Причем творчество его стало поэтическим источником и для профессионального (дворцового), и для суфийского, и для вольнолюбивого направления в литературе всего периода иранского средневековья.

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев