|
|
«О прекрасной
доверчивой птице…»
КЛАВА
I
Барышни пили девичий токай,
В небе играли драконы,
Все, что помечено именем sky,
Слушало запах вина,
Клавины сны обрывала тоска,
Клава плевала с балкона,
Может быть, это вчерашний токай,
Может быть, это весна.
В Клавиной той развесенней стране
Лечат холеру микстурой,
Все ничего, но пустая мошна
Точит усталую плоть.
Боже, зачем ты являешь во сне
Странную их субкультуру?
Где веретенце токайского сна
Хочет ее уколоть?
Клавино небо опять моросит,
Глушит шаги Парсифаля,
С неба на жителей этой страны
Пала привычная ночь.
Клава с балкона опять потрусит
В замок святого Грааля,
То ли желая о чем попросить,
То ли желая помочь.
Больше никто не доходит к нему,
Замку без пушек в воротах.
Что же ей бегать от этих ворот?
Что же отсюда спешить?
Клава уже не звонит никому
И не идет на работу.
Может быть, это сомнительный Фрейд,
Может, работа души.
Клава ходила над озером, где
Плакала фея Моргана,
Эту дорогу не видел никто,
Скрытую диким плющом.
Клава с утра устремлялась к воде,
Клава хлебала из крана:
«Ах, либидо ты мое, либидо,
Что тебе надо еще?»
Море зеленое спит у весла,
Бегают синие тени.
Море глядело, как в небе висит
Новая дивная ночь.
Старая Англия снова плыла
В Клавины эти виденья,
То ли желая о чем попросить,
То ли желая помочь.
II
«Научись колдовать, уходи от него в Занзибар», —
Говорит мне, являясь в мою полудрему, безумная Клава с цветком
И идет танцевать, и поет, так мне кошка поет у ночного столба,
И я прячу глаза за дешевым своим табаком.
«У тебя золотые глаза, серебро на руках,
Так запой заклинанье свое, и лягушка печальная тоже споет,
У тебя за спиной он услышит ее, он отпустит стрелу в облака
И пойдет по следам, и в траве он увидит ее.
По высокой багровой траве, в Занзибар, от него,
На своем осторожном коне, с белой кошкой, уснувшей в пути на руках,
У тебя за спиной будет снег, и запахнет любовью твое колдовство,
И останется запах и вкус твоего табака».
БАЛЕРИНА
Дорогая балерина
Не глядела в зябкий зал
На пустые до несносного места.
Для чего ж она парила?
Для кого ж ее глаза
И красиво обведенные уста?
В этом зале только прачки,
Господа на Колыме, —
Это покер без тузов и королей.
Что тут делать в белой пачке?
Что тут бегать в полутьме,
Перед прачками кататься по земле?
Стыли девочки в партере,
И свободные места
Окружали этих девочек прямых,
И свободный офицерик
Без медалей и креста
Кушал яблочко в желаниях хмельных.
Стыли тапочки евреев,
Грели нары господа,
Грели в пальчиках холодные очки —
Офицерик с гонореей
Отсылает в никуда
Театралов за немодные стишки.
Ни окошечка не видно
В этом зале полутемном
С видом на ночь, на машины и Москву,
Чтоб не прыгать балеринам
В белых платьицах казенных
Из окошек прямо попой на траву.
В этом зале только прачки,
Господа на Колыме,
И стояла, ровно голая, при всех,
Балерина в белой пачке,
Белый лучик на тюрьме,
Белый гвоздик, вбитый Богом не совсем.
ДРАКОН
И дорога пуста, и кругом никого,
И глубокое око коня моего
Понимает, что всех или нет, или спят,
И что можно поехать вперед и назад,
И не знает, что в плеске ночного огня
Кто-то видит меня. Кто-то видит меня.
Этой ночью все спят, мой задумчивый конь.
Только златолюбивый пещерный дракон
Не смыкает три века оранжевых глаз,
Перед ним его радость — пурпурный алмаз.
И не спит кто-то кроме его и коня.
Кто-то видит меня. Кто-то видит меня.
Кто рисует дорогу без вех и мостов?
Кто художник моих бестолковых следов?
Кто гадает мне жизнь по упавшей звезде?
Кто ведет меня к чистой ночлежной воде?
Кто бы ни был, он здесь. И любя, и храня,
Кто-то видит меня. Кто-то видит меня.
САПОЖНИК
Может быть, я — твое зеркало, пьяный сапожник?
Что мы с тобой отираем чужие пороги?
Что мы с тобою крадемся дворами попозже?
Что нас с тобой прижимает к домам от дороги?
Родина слушает старые песни о главном,
Что ж, запоем-ка и мы, обратившись на небо,
Вот она, горькая, снег и газетка на лавке.
Помнишь, сапожник, народную песню о снеге:
See the snow come down…
Площадь пестра от опасных ментов и бандитов
И от таких же, как я, дураков неопасных.
В честь октября умирают цветы на гранитах.
Как до утра они пахнут, легко и напрасно!
Может быть, дело в единственном нашем стакане,
Может быть, мы в ацетоновом пьяном блаженстве
Нюхали эти цветы, дураки дураками,
Впрочем, легки, ровно снег, и чисты, как младенцы.
Что нас с тобой обернуло обратно к дороге,
К этим последним цветам и последним прохожим?
Кто после нас отирает чужие пороги?
Может быть, мы — его зеркало, пьяный сапожник?
Что ж мы летим, как снежинки, в стекло лобовое?
Что ж нас не носит земля на себе осторожно?
Нет уже времени, что ж это, право, такое?
Есть еще сердце, допой же мне, пьяный сапожник:
See the snow come down…
О ДРОНТЕ
— Это я. Это Мишка с фамилией Шляк.
Сорок лет мужику, а по-прежнему Мишка.
Это дворик и тишь. Шебуршат в тополях
Три воробушка серых, небесные мышки.
Если кто и глядит с высоты облаков,
С ледяной высоты, высоты бесконечной —
Он увидит, конечно, простых дураков —
Двух нетрезвых таких и таких человечных
Дураков, наблюдающих время свое
(позади — так легко, впереди — так неясно)
В самом центре страны, на ладошке ее —
Чем мы, Миша, живем? Чем мы, Миша, прекрасны?
Что нам дорого, Миша, из наших потерь,
Нам, отпущенным в мир без всего, наудачу?
Мы одни на планете. Чего ж нам теперь? —
Ничего. Ни-че-го.
Так о чем же ты плачешь?
— Да я о дронте.
О прекрасной доверчивой птице,
Выходившей навстречу матросам,
Уходившей от них в никуда.
Я о дронте.
Он приходит ко мне и снится.
А кругом снова вечер и новая осень,
И глуха золотая вода.
Проползая по руслу огромных веков,
Сколько бед это черное небо впитало,
Что так мало оставило нам дураков?
Вот и дронта не стало, и дронта не стало.
Так и нас переловят у самой стены,
Ни взлететь, ни сбежать, ничего нам не светит.
— Ты о чем это, Миш? Ну кому мы нужны?
Мы одни на планете. Одни на планете.
— Да я о дронте.
О прекрасной доверчивой птице,
Выходившей навстречу матросам,
Уходившей от них в никуда.
Я о дронте.
Он приходит ко мне и снится.
А кругом снова вечер и новая осень,
И глуха золотая вода.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
