№ 04'04

Михаил ЧВАНОВ

XPOHOC

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

«ПЕЧАЛЬНИК СЛАВЯНСТВА»*

К 180-летию Ивана Сергеевича Аксакова

При чтении статей И. С. Аксакова, через сто с лишним лет после их написания, постоянно возникает чувство, что они написаны сегодня. В свое время при подготовке первого переиздания в советское время сборника статей И. С. Аксакова в Башкирском книжном издательстве я столкнулся с любопытным фактом. В фонде редких книг республиканской библиотеки, перепечатав на машинке одну из его статей, я дал ее прочитать своей жене, кстати редактору книжного издательства, не сказав, чья статья. Возвращая ее, она сказала: «Все думаю, кто мог бы ее написать. Распутин? Но язык не его».

Надо было видеть ее удивление, даже потрясение, когда она узнала, что статья написана сто с лишним лет назад, в ней даже фигурировали такие термины, как «застой», «перестройка»...

Судьба И. С. Аксакова трагична во всех смыслах. Если старшие славянофилы, в том числе и его брат, Константин Сергеевич, начав борьбу за национальное самосознание, за истинно русские пути, не ставили перед собой целей, кроме теоретических, то Иван Сергеевич, видя невозможность претворения этих идеалов в отдельно взятой стране, даже в такой огромной и сильной, как тогдашняя Россия, пытался соединить перед грядущими бедами, которые он явственно видел, все некогда разбежавшееся, в том числе по каким-то внутренним причинам, славянство. Он, наверное, одним из первых в России пытался раскрыть глаза обществу на уже давно опутавшую Европу и все больше набрасывающую сеть на Россию тайну беззакония.

Поразительно: он взывал — его не слушали, и тем более ему не следовали. Но когда он умер, на какое-то время все вроде бы опомнились, скорее сердцем, чем умом? понимая, кого потеряли. В тогдашней не многомиллионной еще, но не столь еще космополитической Москве «100-тысячная (!!!) масса самой разнообразной публики вышла отдать последний долг признательности и благодарности высокочтимому славному гражданину и учителю. Огромная масса учащейся молодежи дружно, на перерыв, несла на руках высоко над головой белый глазетовый гроб с прахом идеально-честного русского человека в продолжение всей дороги от университетской церкви, по Моховой, Охотным рядом, через Театральную площадь, Китайским проездом, Лубянкой, по Мясницкой, к Красным воротам, на Каланчевскую площадь, к вокзалу Московско-Ярославской железной дороги. Весь этот длинный путь переполнен был сплошными толпами публики, среди которой, как между двух стен, тихо и торжественно проносили драгоценный прах...». Похоронен он был — чуть ли не единственный из мирских — в основанной преподобным Сергием Троице-Сергиевой лавре, и отклики на его смерть составили целую книгу. В послесловии было оговорено, что в нее не вошли отзывы болгар (которые составили отдельную книгу), лужицких сербов и хорватов, «газеты коих в последнее время редакцией «Руси» вовсе не получались».

«Иван будет великий писатель, — сказал С. Т. Аксаков, прочитав одно из детских произведений сына. И в слово «писатель» Сергей Тимофеевич вкладывал не только понятие «литератор», а то единственное на Руси истинное значение: трибун, общественный деятель, болеющий за настоящее и будущее своего народа, иначе говоря, печальник Земли Русской. Епископ Рижский и Митавский Донат перед панихидой по почившему И. С. Аксакову так и скажет: «Скончался печальник Земли Русской об исполнении ее исторических заветов внутри и вне ее пределов... Скончался печальник славянства... в его порывах в восстановлении его славянской личности, в убеждениях, в науке, в общежитии, в языке, в гражданском строе жизни!..».

«Потеря невосполнимая, — писали «Современные известия». — И. С. Аксаков был не только литератор, публицист и общественный деятель, он был — знамя, общественная сила. В этом было его главное значение, и потому-то особенно тяжела его потеря, именно теперь, когда положен на весы вопрос: достойно ли Россия встретит надвигающиеся события, а они касаются тех глубоких ее задач, того коренного призвания, которым и посвящена была вся жизнь покойного».

«Нечего и говорить о значении этой потери... для русского и славянского мира, — отозвалось «Новое время». — Закатилась одна из самых ярких звезд, какие когда-то блестели на небе русского общественного слова... Не русский талантливый писатель только скончался — скончался общественный трибун, обладающий даром зажигать сердца, никогда ни единым словом не изменивший своему призванию. Он нес свое знамя в течение многих лет твердою непоколебимою рукою, ни разу не опуская его, нес как мужественный воин, с верой в то дело, которому служил и которое не оставил и тогда, когда смерть явно подкрадывалась к нему и когда все близкие настаивали на том, что ему необходимо успокоение. Но, как неустанный борец, он успокоился только в неизбежном, конечном жилище человека...».

На смерть И. С. Аксакова откликнулся практически весь славянский мир. После многих веков разобщения он, может, только теперь почувствовал себя вновь наиболее — к сожалению ненадолго — единым славянством. Но неужели для этого обязательно нужна была смерть?!

Сербская газета «Застава» писала: «...Нам тяжело стало, точно мы потеряли свет. Иван Аксаков был великан. Когда он говорил, голос его раздавался по всей Европе... До сих пор не было публициста с большим значением, чем Аксаков. Любовь Аксакова обнимала все славянство одинаково. Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество, но он видел, что славяне всех более угнетены, что они не имеют ни защитника, ни друга в широком мире, и он встал перед Россией и сказал: «Теперь мы должны заступиться за них!..» Перед панихидой в Белграде в соборной церкви (она совершалась с двадцатью священниками) архимандрит Никифор Дучич сказал: «Он принадлежал к тем редким не только между русскими, но и европейцами великим людям, к чьим словам и речам прислушивалась в последнее время вся политическая и образованная Европа. Это была сила нравственная — сила ума, сила философская, сила без власти штыка. Русский народ вправе гордиться этим. И русская молодежь пусть изучает жизнь, светлый характер и великие патриотические дела своего Аксакова...»

И чехи скорбели по нему: «Горько опечалится не только вся громадная Святая Русь — зарыдает весь пробужденный широкий мир от Урала и Кавказа до Шумавы и высот Дормитора...» (газета «Harodni Listy»). И словаки: «Умер великий муж славянский, истинный друг нашего словенского (словацкого) народа» (журнал «Slovenske Pohlady»).

Согласитесь, вышеприведенные выдержки для многих — откровение. Его имя сознательно было исключено из нашей памяти, более того — на нем умышленно было выжжено, как, впрочем, на всех славянофилах, титло, подобно тем, что выжигали на ворах и разбойниках. К этому уже в наше постсоветское время успел приложить руку «великий гуманист» А. Д. Сахаров: «Дух славянофильства на протяжении столетий представлял собой страшное зло». Не забуду, как в Минске, на Празднике славянской письменности и культуры чуть ли не с ненавистью отшатнулась от меня до того любезничавшая со мной и считающая себя весьма просвещенной латышка, когда узнала, что свое выступление я посвящу И. С. Аксакову: «Он же славянофил!»... Она даже не подозревала, — и тем более не подозревают о том нынешние латышские и эстонские лидеры — что И. С. Аксаков приветствовал создание газет и школ на латышском и эстонском языках и за поддержку в своих статьях стремления народов Прибалтики к самостоятельности не раз получал предостережение цензуры и что на его смерть с болью отозвались и латышские газеты: «Во внимание к великому значению И. С. Аксакова вообще и к теплому его заступничеству за латышей в особенности, представители латышской печати послали глубоко огорченной вдове телеграмму... Аксаков был горячим защитником и наших интересов» («Rota»); «он неуклонно защищал интересы небольших славянских племен, а также интересы латышского народа» («Baltigas Wehstuesis»).

Увы, вышеперечисленные отклики одинаково неизвестны как русской молодежи, так и нынешнему поколению сербов, болгар, чехов и тем более — латышей и эстонцев. Огромное значение личности И. С. Аксакова в том, что он не просто выступал в защиту славянских и других малых народов, а сыграл исключительную практическую роль в их судьбе. Вот, например, выдержка из сербской газеты «Браник»: «Ныне всякий добрый серб в Сербии с благодарностью вспоминает русское имя, скидает шапку. Что это так — это великая заслуга Аксакова. В славянских комитетах, которые материально поддерживали славян на Балканах, ему принадлежало решающее слово, он заставил русский народ возгореться гневом на турецкие насилия. Он подвигнул официальную Россию на войну с Турцией, и таким образом возникли свободные государства на Балканах».

Газете «Браник» вторил, говоря уже о белорусском народе, протоиерей И. Котович на панихиде в Виленском Свято-Духовом монастыре: «Не забудет и Западно-Русский край Ивана Сергеевича! Нужно было иметь много мужества и сознания гражданского долга, чтобы так бесстрашно восстать на защиту попранной и униженной русской народности в здешнем крае, как восстал Иван Сергеевич в 1862 и 1863 гг. ... Он прямо ставил вопрос, что здешний народ — господин и хозяин той земли, которую поляки повсюду прославили Польшей и этой ложью заслепили глаза русскому обществу... Оживление в Западной России было весьма велико, взоры мыслящих людей постоянно обращались к Москве, к Аксакову, что думает, что скажет он. Почти все проекты преобразования в крае или проходили через его руки, или не чужды были его указаний или косвенного влияния».

Кое-кто пытался представить И. С. Аксакова врагом Польши, но послушаем, что по этому поводу писала словенская газета «Liubljanski Zvon»: «Полякам он не был враждебен по принципу... Его любовь к славянам была сознательная, живая, твердая. Его не смущала даже явная неблагодарность славянских племен к России, которая так много для них сделала и с такими жертвами. У него эта любовь не ограничивалась, как у некоторых других знаменитых славянофилов, одним православным единством; где только страдало и страдает славянство от несправедливости и себялюбия других народов, оно всегда находило в нем сочувственный отклик...». Его мучила уже тогда явно наметившаяся славянская междоусобица. Он и умер-то раньше времени, съедаемый этой междоусобицей и слепой политикой российского правительства. Или, как писал некто, скрывшийся под инициалами «Н. П.» в «Гражданине»: «К числу причин, сведших его в могилу, мы несомненно уверены, относилось и то глубокое страдание, которое испытывал он при виде направления, принимаемого политикой в Балканском вопросе. Говорят, была болезнь сердца, однако врачебные знаменитости даже за несколько часов до кончины обещали ему еще много лет «покойной жизни», но, когда к физической болезни сердца присоединяются еще нравственные удары, бьющие в то самое место, чем жил и для чего жил человек, сосуд не устоит, и нравственное страдание прекратит физическую жизнь».

На смерть И. С. Аксакова откликнулся не только славянский мир. Немецкая «Allgemaine Zeitung» писала: «К выдающимся людям России, которые были похищены смертью в последнее время, принадлежит, бесспорно, Иван Сергеевич Аксаков. В славянском вопросе Аксаков вовсе не был приверженцем теории внешнего единства славян, которое достигалось бы путем принудительного давления на отдельные племена, теоретически он признавал за каждой народностью право на самостоятельность и стремился главным образом ко взаимному нравственному сближению и солидарности... Он верил в осуществление этого соединения». И еще эта газета отмечала: «Со своими противниками он всегда боролся средствами благородными и чистыми, почему даже его непримиримейшие враги не могли касаться чистоты и честности его характера. Повторим эти слова, как и другие: «Честен, как Аксаков, — это была почти пословица».

Очень трудно коротко рассказать об И. С. Аксакове, так насыщена его биография. Принципиальный государственный чиновник: уже в молодости ходили легенды о его беспримерной честности, его назначение «заставляет трусить каждое присутственное место». Талантливый поэт, хотя сам он невысоко ставил себя как литератора, но кому в России не известны были ставшие хрестоматийными строфы из поэмы «Бродяга», которая, несомненно, была предтечей некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо?». Блестящий публицист, но почти все его статьи, оригиналы которых, к сожалению, не сохранились, были подвергнуты цензурным искажениям, и мы не прочтем их в полном виде. Пытливый ученый-исследователь: за описание украинских ярмарок — а он любил Украину, наверное, не меньше России — ему была присуждена Константиновская медаль Географического общества и Демидовская премия Академии наук. Председатель Общества российской словесности. Бесстрашный издатель, каких было немного на Руси: первый же выпуск его «Московского вестника» обратил на себя внимание не только читателей, но и цензуры. А второй выпуск вообще был запрещен, а сам И. С. Аксаков лишался «на будущее время права быть редактором какого бы то ни было издания». И так будет до самого последнего дня. Не случайно его потом назовут «страстотерпцем цензуры всех эпох и направлений». Возмутитель общественных устоев, к сведению нынешнего опереточного Дворянского собрания — будучи потомком старинного дворянского рода, был автором письма-проекта к государю: «Чтобы дворянству было дозволено торжественно перед лицом всей России совершить великий акт уничтожения себя как сословия...»

Осенью 1854 года началась героическая оборона Севастополя, и И. С. Аксаков записывается в Серпуховскую дружину Московского ополчения. Он не верил в возможность отстоять Севастополь, но сделал этот шаг. Он писал родным: «...Мне было бы совестно не вступить. Все идет глупо, но, тем не менее, люди дерутся и жертвуют». Иван Сергеевич был не просто штабс-капитаном Серпуховской дружины, а квартирмейстером и казначеем ее. После окончания кампании он сдал в казну крупную сумму сэкономленных денег, что вызвало не то чтобы недовольство, но смущение начальства: он ставил, мягко говоря, в неловкое положение интендантскую службу всей армии. Этот факт послужил основанием для назначения его в комиссию князя В. И. Васильчикова по расследованию интендантских злоупотреблений во время войны.

В 1857 году Иван Сергеевич едет за границу. Но заграница его тянула не модными курортами, хотя потребность в том была, — он стремился глубже понять суть происходящих там событий, особенно в славянском мире. Оттуда яснее виделось и происходящее в России. Вернувшись, он начинает издавать газету «Парус». 22 июня 1858 года он пишет М. Ф. Раевскому, на которого в 1856 году, после окончания русско-турецкой войны, русским правительством была возложена забота по устройству церквей и школ в Болгарии, Боснии, Герцеговине, Албании и Черногории (забегая вперед, скажу, что с 1860 года он станет в славянских странах представителем возглавляемого И. С. Аксаковым Московского славянского благотворительного комитета): «После долгих хлопот удалось, наконец, возвратить себе гражданские права в литературе, которых я был лишен покойным Императором. Я получил дозволение и с сентября сего года начинаю издавать от своего имени еженедельную газету... Интересы славянские, само собой разумеется, будут играть в этой газете важную роль... Мне необходима еженедельная корреспонденция из славянских стран, так, чтобы в одном было письмо из Сербии, в другом — из Болгарии, в третьем — из Богемии, в четвертом — из Далмации, в пятом — из Галиции и т.д., только таким образом славянский вопрос приобретет популярность в России. Сделается вопросом, близким нашему купечеству и вообще грамотному простому люду...».

26 августа он снова писал М. Ф. Раевскому: «Пожалуйста, завяжите сношения «Русской беседы» с Венгрией. Кажется, мадьяры начинают сознавать, что их политическое бытие тесно связано с независимостью славянских племен... Старайтесь славян наших из области ученоотвлеченной перевести на живую почву, заставьте их изучать не только памятники древней славянской письменности, а живой народ, его обычаи, предания, верования. Вот что важно...».

Но уже 13 апреля следующего года письмо его к М. Ф. Раевскому полно горечи: «Первые два номера «Паруса» произвели шум и гул страшный. В публике было сочувствие огромное, и нет сомнения, что через год славянский вопрос сделался бы популярным в России... И только тогда сочувствие к славянам было бы действительно и принесло бы плоды... если бы не запретили «Паруса»... Вы не можете себе представить, как вообще Петербургу ненавистна и подозрительна Москва, какое опасение и страх вызывает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшны правительству, как московский славянофил. Никто не подвергается такому гонению... «Парус» запретили, но министерство иностранных дел тотчас же спохватилось, что запрещение «Паруса» в то время, когда его воспретили в Австрии и когда наша политика предписывает нам дорожить сочувствием славян, — весьма несвоевременно, что такой орган славянской мысли, который был бы центральным славянским органом, был бы весьма полезен... Всего проще было бы не запрещать «Паруса», или разрешить его вновь, но государь никак на это не согласился, а велел Ковалевскому предложить кому-либо из московских славянофилов, только не Аксакову, продолжить «Парус» под другим названием...».

Только не Аксакову! Увы. Сколько раз это было в России! Чтобы угодить чужим, оскорбляли своих! Били по своим!

Лишенный возможности говорить с братьями-славянами через газету, И. С. Аксаков решает говорить с ними глаза в глаза. 10 января 1860 года, немного оправившись после смерти отца, он сообщает Раевскому: «Мой план таков: весною, в начале мая, явиться к Вам в Вену и там представить на ваше высочайшее благоусмотрение план моего окружного путешествия по славянам, на что я полагаю посвятить месяца три или четыре...».

И поездку эту он совершил. Полностью осуществить план помешала смерть брата, Константина Сергеевича. Потому Раевскому одна за другой идут посылки: «На днях Вы получите от меня 80 экземпляров стихотворений Хомякова, изданных под моим наблюдением; возьмите экземпляр себе, дайте Кузмани, Криницкому, Ловацкому, пошлите в Прагу, в Белград — обществу, митрополиту, консулу, кн. Михаилу, Груичу, Илличу, проф. Сретковичу, Любиму Ненаджовичу, в Читалиште, в Бану, Матичу, Блайковичу, и 10 экземпляров митрополиту для раздачи кому найдет приличным... в Рагузу Петковичу, графу Поцца, в Загреб — Шпуну Можуравичу, Мирко Боювичу...». Он посылает в славянские страны сборники сказок Афанасьева, сочинения Пушкина и Гоголя, всевозможные словари...

В то же время его гнетет духовное одиночество, слишком мало единомышленников, слишком мало людей в славянском мире, кто его понимает. К тому же: «Безумствуют славяне на западе и на востоке. Безумствуем и мы... Славяне могут нам рассказывать, что у них скверно, и ожидать от нас помощи. Нам же рассказывать, как у нас скверно, не приходится. А кроме скверного нечего и рассказывать!»

Все это подтачивает его здоровье, как и смерть одного за другим родных. 5 августа 1861 года он делится с все тем же М. Ф. Раевским своим горем: «Родные мои сестры не выходят из траурных одежд. Три года сряду смерти: 1859 г. — отец, 1860 г. — брат, 1861 г. — сестра! Маменька очень ослабела... Тяжело, болезнь и кончина сестры помешали мне объявить о моей газете, и хоть я не оставляю такого намерения, но трудно, признаюсь, мне теперь отдаваться газете, когда на руках моих вся семья, и все женщины!»

Но уже через месяц его письма полны заботой о самом главном деле: «Пусть каждый славянин пишет, что имеет сказать в пользу своей народности». Иван Сергеевич помышляет о развитии славянского экономического учения, он сближается с группой промышленников, в которую входили И. Ф. и Н. Ф. Мамонтовы, А. В. Третьяков, В. А. Конорев, К. Т. Солдатенков, И. В. Щукин. Он горячо интересуется самобытными сторонами промышленности и сельского хозяйства в славянских странах.

«Положение...» от 19 февраля 1861 года его глубоко разочаровало. Он видел в его половинчатости плевелы будущих бед России. Он замышляет газету, которая помогла бы читателям ориентироваться в происходящих событиях. Он называет ее «День». Разрешая издание газеты, московский цензурный комитет оговаривал: «Главное управление цензуры разрешило дозволить г. Аксакову издавать означенную газету без политического отдела, чтобы московскому цензурному комитету иметь особенное, в цензурном отношении, наблюдение за этим изданием». В результате этого «особенного» отношения издание газеты то и дело приостанавливалось, в конце концов в 1868 году она вынуждена была прекратить свое существование. Надо сказать, что издание «Дня» с самого начала представляло собой акт отчаяния. И. С. Аксаков издавал «День» на свои небольшие средства, типографии своей не было, выход газеты зависел от многих случайных причин. Была вынуждена прекратить существование, и по тем же причинам, газета «Москва», которую он редактировал в 1867—1868 годах: «...г. Аксаков, как видно из всей его литературной деятельности, отличается деспотическим упорством в своих мнениях и своей нескрываемой ненавистью к администрации, которую он старается унизить в глазах общества всякий раз, как распоряжения ее не согласуются с его личными и односторонними воззрениями».

Особое место в биографии И. С. Аксакова занимает его деятельность как основателя, идейного вождя и руководителя Московского славянского благотворительного комитета, во главе которого он стоял более 30 лет. Под его руководством комитет играл ведущую роль в организации и координации других славянских комитетов страны. И. С. Аксаков чувствует себя счастливым, когда в июне 1867 года ему удается собрать в Москве всеславянский съезд. Во время торжественного приема в честь дорогих гостей он поднял чашу за братство между всеми славянами: «Отныне его братство призвано стать не отвлеченною только, абстрактною, как говорят немцы, идеею, не платоническим только бесплодным чувством, а действительным, деятельным, животворящим фактом. Братство! Братья! Как много сказано этими словами. Невольно повторишь слова Хомякова:

О, вспомнишь ли, что это слово «братья»

Всех слов земных дороже и святей?!

Я прибавлю: оно не только святей, но и сильней. О каком братстве говорим? О братстве полсвета!.. Славянское братство не умещается в рамки географических и политических отношений... Но что такое братство? Братство значит любовь и равенство... В братстве нет ни низших, ни высших; братья — это значит все равны. Кто из них лучше и сильнее, на том лежит и больше ответственности. От того, кто много имеет, больше и требуется. Обязанность сильного — помогать слабому. На России лежит великая обязанность. Россия должна осуществить на земле славянское братство и призвать всех братьев к свободе и жизни. Будем же блюсти это наше братство как наше величайшее богатство, как наше драгоценное сокровище, как завет истории! ... Мы все здесь — рабочие одного общего дела. Дело это — осуществление славянского братства...».

И. С. Аксаков принимает активное участие в оказании помощи Сербии и Черногории в их освободительной борьбе против Турции. Он помогает переправить через границу генерала М. Г. Черняева, который должен был возглавить сербскую армию и отряды русских добровольцев, организует заем сербскому правительству и сбор средств на нужды борющегося сербского народа. За четыре месяца Московскому комитету удалось собрать около 600 тысяч рублей. И. С. Аксаков писал: «Две трети пожертвований внес наш бедный, обремененный нуждою простой народ... Пожертвования по общественной лестнице шли в обратной прогрессии: чем выше, чем богаче, тем относительно слабее и скуднее. Наши денежные знаменитости не участвовали вовсе, а если и участвовали, то в самом ничтожном размере во всероссийской народной складчине».

Главные силы И. С. Аксакова были сосредоточены на вербовке добровольцев. Вот когда пригодились навыки, приобретенные им в бытность квартирмейстером и казначеем Серпуховской дружины. Добровольческое движение начало носить всенародный характер, но С. А. Никитин в книге «Славянские комитеты в России...» был, вероятно, прав, когда писал: «Аксаков и славянские комитеты, посылая добровольцев в Сербию, боролись не столько с турками, сколько с русским правительством... Они хотели этим самым вынудить правительство к объявлению войны...» Что в конце концов и случилось: Россия заступилась за славянские страны.

Во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов И. С. Аксаков проводит огромную работу по помощи болгарским дружинам. Один из современников рассказывал: «Мне случилось быть на одном приеме у И. С. Аксакова. Помню, что голова закружилась от этой массы людей всякого звания, как поток, нахлынувшей в его приемную, и как сердце усиленно билось и умилялось от бесчисленных проявлений народного энтузиазма. Как вчера помню этих старушек и стариков, на вид убогих, приносивших свои лепты для славянских братий, в каком-то почти религиозном настроении, и в этой толпе заметил одну старушку, долго разворачивавшую грязненький платок, чтобы достать из него билет в 10 тысяч рублей».

Пригодились и его связи с купечеством. Оружие, покупаемое в Германии, бесплатно провозилось в Одессу по железной дороге, где его грузили на пароходы. Все больше говорили, что освободительное движение славян получило в лице И. С. Аксакова своего Минина. Болгары называли своих ополченцев «детьми Аксакова», через Аксакова они получили, в частности, 20 тысяч винтовок, 12 крупповских пушек, даже военная форма ополченцев, так называемая «пехотная болгарка», была придумана им.

Зимой 1878 года русская армия, сломив сопротивление турецких войск, стала продвигаться к Константинополю, и 19 февраля в Сан-Стефано был подписан предварительный мирный договор. Согласно ему Болгария превращалась в самостоятельное княжество, Турция признавала независимость Сербии и Черногории. Но под давлением Англии и Австро-Венгрии русское правительство на Берлинском конгрессе согласилось на передачу Южной Болгарии под власть Турции. И. С. Аксаков рассматривал это решение как предательство. 22 июня 1878 года он выступил с необычайно резкой речью на собрании Московского славянского комитета, который к тому времени уже был подчинен контролю министерства внутренних дел, в расчете, что его речь будет опубликована за границей, а в России будет известна «высшим мира сего, а мне только этого и нужно». Речь И. С. Аксакова произвела большое впечатление. Как писал А. Никольский в «Историческом вестнике», «хотя Славянское общество было тотчас закрыто, и сам И. С. Аксаков был выслан из Москвы в деревню, но Берлинский трактат был принят Россией не в той оценке, какую дали ему наши дипломаты, а в той, какую дало ему патриотическое проклятье Аксакова...». Особый резонанс эта речь получила в славянских странах, особенно в Болгарии. Была даже выдвинута идея предложить Аксакову болгарский трон.

Вынужденное молчание И. С. Аксакова дорого обошлось России: как свидетельствовало «Новое время», «после прекрасной речи о Берлинском трактате Аксаков должен был замолчать, а бывшие министры внутренних дел преследовали всякое проявление русской мысли. В эти десять лет молчания в русском обществе народились самые вздорные идеи нигилизма... Деятели в это время были люди, которым русская мысль, русское чувство были непонятны, хотя и носили некоторые славные русские фамилии, но в душе не принадлежали ни к какой национальности. Пошлость и умственная ничтожность этих людей были ясны для Аксакова, он указывал на трагические ее последствия. Предостерегал...».

Увы...

Увы, не в лучшем — в худшем положении мы ныне, сто с лишним лет спустя. Выросли целые поколения русских, оторванные от корней. В 90-е годы во второй раз в XX веке в России победила нерусская власть, обслуживаемая откровенно антирусской русскоязычной интеллигенцией. Но не о ней сейчас речь. Речь о тех, вроде бы русских по крови, интеллигентах, кто духовно облагораживал, обустраивал и сейчас продолжает облагораживать новый режим, — о так называемой интеллигенции, которая сама о себе бессовестно, впрочем, еще в позапрошлом веке, придумала легенду, что она — совесть народа, не спросив народ, считает ли он так... За редким исключением, после некоторой растерянности она тоже бросилась угождать очередной власти, это тем более гнусно, что новая власть, в отличие от прежней, коммунистической, силой не заставляла этого делать, более того, не очень-то нуждалась в этом. И потому цинично-снисходительно принимала эти книксены.

Увы, парадокса тут никакого нет. У «народных» и «заслуженных» это уже в крови. Больно и стыдно было на них смотреть во время ельцинских выборов — как они старались в одном строю с ворами в законе и вне закона, как выпрыгивали из штанов и юбок. И непременно, чтобы их рвение заметили, а потом отблагодарили! Но отблагодарили не прямо, а мягко, интеллигентно. Чтобы в нужный момент можно было встать как бы несколько в оппозицию, мало ли что. Это в какой-то мере было бы простительно, если бы они это делали по политическим или нравственным убеждениям. Но ведь они не хуже других понимали, что толкают народ выбирать в «цари» человека, на котором висит тень беловежского антиславянского, антирусского, антироссийского сговора. К тому же больного, уже давно неспособного управлять страной.

Россия ныне стоит перед страшным, может быть, уже свершившимся выбором. Положение наше куда страшнее, чем большинству из нас представляется. Дело даже не в разрушенной экономике и разложенной армии. Дело гораздо глубже: в самые беспросветные годы гонения, в том числе при большевиках, церковь была более церковью, чем ныне. Не остались ли уже от нее лишь внешние обрядовые одежды? Не потому ли она так поддерживается нынешней мафиозно-финансовой властью в тайне от тысяч рядовых священников и уж тем более прихожан? Не стала ли она уже тоже одной из ячеек вездесущего масонского ордена-спрута?.. Определяя нынешнюю трагедию России, мы, невольно или специально смещая акценты и тем самым уводя от истины, акцентируем на обнищании народа, половина которого в результате новой революции оказалась за чертой бедности. Но как раз в этом смысле Россия знавала времена и пострашнее, но народ не рассматривал их как конечно трагические. Потому как у него была внутренняя идея. Он знал, что это беда временная. Что у него есть будущее, которое прежде всего от него, народа, и зависит. Только надо на время, ради этого будущего, затянуть пояса. Народ русский ныне вымирает не от голода — прямо скажем, голода в стране нет, это не более как треп вчерашних партноменклатурных функционеров, народ вымирает даже не от алкоголизма и наркомании, а от безнадежности, бессмысленности своего существования, что его повели по чужим, не русским путям к не русским конечным целям. Дайте ему надежду, верните ему национальную идею, о которой нынешние правители стесняются даже упоминать или сводят ее к насыщенности рынка памперсами и сникерсами, и он накормит не только себя, но и, как раньше, еще полсвета. В России всегда коренным вопросом был вопрос земли. Сколько веков русский крестьянин мечтал о ней! И вот сейчас, пожалуйста, вроде бы бери ее сколько хочешь. А он не хочет брать. И не только потому, что в результате всех революций и контрреволюций источены его жизненные силы, но и потому, что земля для него не просто предмет купли-продажи, а нечто более святое, а вот это святое у него и отобрали...

Что дальше будет? Что мы заслужили. Поживем — увидим. Гадать не будем. Сейчас речь лишь о том, что так называемая русская интеллигенция, в очередной раз польстившись, как ныне говорят, на халяву, или, точнее сказать, поставив во главу угла совсем не православный, чуждый русской сути принцип — живем-то один раз, — в большинстве своем предала народ, из которого вышла, как оказалось, в прямом смысле этого слова. При всей незначительности влияния ее на судьбы России какую-то, пусть и самую ничтожную роль, народно-дворовая интеллигенция на выборах власти сыграла. Она лишний раз доказала, что она не только не совесть народа, а, за редкими исключениями, лишь грязная пена на перекатах народной судьбы.

Выборы—96 скоро забыли, потому что на смену пришли более суровые и гнусные времена. Были проедены и не очень-то уж стоящие ныне тридцать сребреников, за которые народно-дворовые артисты продались, и вот тогда-то у некоторых из них наступило тяжелое похмелье: кого мы выбрали?! — но было уже поздно. В волчьей схватке за власть о них забыли. И вот некоторые вспомнили о многострадальном русском народе, вот тогда они снова стали липнуть к оппозиции, громко кричать, в надежде, что к ним прислушаются, ведь они совесть народа. А народ уже никого не слушает...

Но я был бы не нрав, если бы закончил свое слово об интеллигенции на этой безнадежной ноте, хотя дело наше более чем безнадежное. Есть сотни и тысячи других, в том числе священников, учителей и артистов, которые не мельтешат на телевидении, не потому, что они бесталанны, а потому, что их туда не пускают по причине, что они не лгут. Что их объединяет с народно-дворовыми артистами? То, что им (и их семьям) тоже хочется есть. И что они живут, в общем-то, по тому же принципу: «Живем-то один раз!!!». Только с обратным смыслом: раз живем один раз, то совесть свою продавать преступно, потому как мы ответственны как перед Богом, так и перед народом…

Большой духовной поддержкой для И. С. Аксакова было письмо Ф. И. Тютчева: «...И вот почему, дорогой Иван Сергеевич, ваш «День», во что бы то ни стало, не должен ни на минуту сходить с нашего горизонта. Значение Ваше не в рати, а в знамени. Знамя это создаст себе рать, лишь бы оно не сходило с поля битвы. Не бросайте и не передавайте его — это мое задушевное убеждение».

Но удары по И. С. Аксакову наносились и слева, и справа, их наносили враги и, что совсем не парадоксально на Руси, свои, которые в чем только его не обвиняли. В том числе в отходе от славянофильских идеалов. Сам И. С. Аксаков понимал, что глубокое изменение первоначальной славянофильской идеи неизбежно. Он превосходно это выразил в предисловии к «Биографии Ф. И. Тютчева»: «Может потеряться из виду преемственная духовная связь между первыми деятелями и новейшими; многое, совершающееся под общим воздействием, но совершающееся в данную известную пору, при известных исторических условиях будет даже уклоняться, по-видимому, от чистоты и строгости некоторых славянофильских идеалов... Некоторые слишком поспешно определенные формулы, в которых представлялось иным славянофилам историческое осуществление их любимых мыслей и надежд, оказались или окажутся ошибочными, и история осуществит, может быть, те же начала, но совсем в иных формах и совсем иными неисповедимыми путями. Но, тем не менее, раз возбужденное народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы...».

1 марта 1881 года был убит царь Александр II.

Потрясенный И. С. Аксаков на экстренном собрании Славянского благотворительного комитета выступил с речью: «...Это суд Божий творится над нами. Это сам Бог, живущий в истории, ниспосылает нам свое страшное откровение, перед Его лицом мы стоим, позванные к ответу... Какой же ответ мы даем, мы дадим?.. Пусть, пусть испытует каждый сам свою совесть: нет ли и его доли участия в той скверне, за которую карает нас Бог и которою запятналась перед всем миром наша земля?

Нечего себя обманывать. Мы подошли к самому краю бездны. Еще шаг в том направлении, в котором с таким преступным легкомыслием мы двигались до сих пор — в кровавый хаос!.. Кто же дерзнул осквернить грехом русскую землю, осрамить, опозорить русский народ, да еще во имя народа, и не только надругаться над ним, но и распоряжаться его историческими судьбами?

Кто же они? Одна ли горсть злодеев — бессмысленных, лютых, одержимых демоном разрушения? Откуда же она завелась на нашей земле? Спросим себя строго по совести, не есть ли она продукт той духовной измены, того отступничества от народности, в котором повинны более или менее мы все — так называемая интеллигенция? Если она не что иное, как логическое, крайнее выражение того самого западничества, которым уже с времен Петра снедаемо как недугом и наше правительство, и наше общество, — которое искажает все отправления нашего государственного организма, ослабляет и уже ослабило живое творчество духовных начал, таящихся в глубине народного духа? Ибо мы не удовольствовались теми сокровищами знания и науки, которыми богата Европа, но и приобщились самому ее духу, воспитанному в ней ее историей, ее религией, — сотворили из нее себе кумира. Поклонились ее богам, устремились к ее идеалам. Мы отвернулись от своей трапезы, пошли на пир чужой, и вот вкушаем и похмелье в чужом пиру! На кого же сетовать?..»

«Великая» русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии только вовне, в том числе в происках жидомасонства. Так легче договориться со своей совестью. И. С. Аксаков же прямо сказал: нельзя путать следствие с первопричиной. А первопричина — это прежде всего отпадение русской интеллигенции от Бога. Он писал: «Но христианин не может просто перестать быть христианином; он то и дело будет бороться со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя; он не перестанет вечно бунтовать против начала, которым проникнуто все существо исторических современных обществ, бунтовать — непременно озлобленно — везде и всюду. Попирать все, что этим началом освящалось в мире. Поэтому окончательный удел всякого христианского, отрекшегося от Бога общества — бунт и революция. Но бунт ничего не созидает, и общество, положившее революционный принцип в основание своего развития, должно неминуемо, от революции к революции, дойти до анархии, до совершенного самоотрицания и самозаклания...».

Он далеко вперед видел. Перечитывая его послание-предупреждение «К сербам», поражаешься: в нем предугадана будущая трагедия конца XX века: «Мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные... Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое прощается им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность перед людьми и перед Богом. С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось и, заслужив Бога наказанье, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились. Всякие внешние и случайные несчастья могут быть легко побеждены. Часто же, испытывая народную силу, они еще укрепляют и воспитывают для будущей славы; но пороки слабости, вкравшиеся в жизнь и душу народа, раздваивают его внутреннюю сущность, подрывают в нем всякое живое начало, делаются для него источником болезней неисцелимых, готовят ему гибель в самые, по-видимому, цветущие его годы благоденствия и преуспеяния. Поэтому да дозволено будет нам, нашим братьям, любящим вас любовью глубокой и искренней и болеющим душевно при всякой мысли о каком-либо зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами... Мы старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые испытания и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу и чтоб наши многочисленные ошибки предостерегли их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своем начале, но гибельных в своих последствиях; ибо опасности для всякого народа зарождаются в нем самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно осознанных или слишком односторонне развитых...

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости...».

Все, что мы ныне имеем со славянами и между славянами, все, что мы ныне имеем с Россией, — печальный результат и того, что век с лишним назад не прислушались к И. С. Аксакову. Он уже тогда явственно видел, какие беды могут встать перед нами, если мы не просто будем врозь, а если нас к тому же разделит гордыня или взаимная подозрительность. Об этом в то время с горечью писал и другой великий славянин, Ф. М. Достоевский: «Но, увы, чуть ли не вся интеллигенция райи (райя — презрительная кличка христианских подданных Оттоманской империи, буквально: стадо. — М. Ч.) хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько и турок: «Хоть и освободит нас Россия от турок, но поглотит нас и, «больной человек», не даст развиться нашим национальностям» — вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды! А сверх того у них и теперь уже сильней разгораются между собой национальные соперничества; начались они, чуть лишь просиял для них первый луч образования». И еще: «Выгода России не в захвате славянских провинций, а в искренней и горячей заботе о них и покровительстве им. В братском единении с ними... Одной материальной выгодой, одним «хлебом» — такой высокий организм, как Россия, не может удовлетвориться. И это не идеал и не фраза: ответ на это — весь русский народ и все движение его в этом году. Движение почти беспримерное в других народах по своему самоотвержению и бескорыстию, по благоговейной религиозной жажде пострадать за правое дело... Славянское дело во что бы то ни стало должно было наконец начаться... Но если уж началось славянское дело, то кто, как не Россия, должна была встать во главе его. В том назначение России... Русские уйдут, но великая идея останется. Великий дух русский оставит следы в их душах — и на русской крови, за них пролитой, вырастет и их доблесть. Ведь убедятся же они когда-нибудь, что помощь русская была бескорыстная и что никто из русских, убитых за них, и не думал их захватывать!»

Боже мой, теперь-то, через сто с лишним лет, неужели братья-славяне не убедились, что помощь русская была бескорыстной?! Но режет кому-то глаза эта великая очевидность: мне показывают одну из российских демократических газет со статьей, цинично доказывающей, что не было никакого освободительного похода на Балканы, была обыкновенная российская экспансия...

...Особенно трудными были последние годы И. С. Аксакова, он видел трагическую невозможность хотя бы частичного воплощения своих идеалов и, как следствие, чувствовал приближение великой беды. В декабре 1885 года нависла угроза закрытия его последней газеты «Русь». 26 января 1886 года он писал одному из своих корреспондентов: «Как трудно живется на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнет, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не даст установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования, фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадежности, беспроглядности давят на нас...».

На следующий день его не стало. Не стало человека, суть которого можно выразить цитатой из сербской газеты «Застава»: «Если бы мы жили при более благоприятных обстоятельствах, Аксаков, без сомнения, простер бы свою любовь на все человечество». Хотя в то же время кто-то из современников говорил, что он чувствует себя русским в трех случаях: когда слушает древние песнопения, когда слышит русскую народную песню и когда читает статьи Ивана Сергеевича Аксакова...

Н. Н. Страхов после смерти И. С. Аксакова писал: «Ни одна из надежд, ни одно из задушевных желаний Аксакова не имеет впереди себя ясного будущего... Славянские дела свидетельствуют, что духовное значение России не развилось. После подвигов, достойных Аннибала или Александра Македонского, мы вдруг с сокрушением видим, что старания иностранцев и их политическое и культурное влияние берет верх над той связью по крови, которая соединяет нас со славянами. Но ведь узел славянского вопроса заключается именно в нашей культуре, и если самобытные духовные и исторические силы наши не развиваются, если наша религиозная, политическая, умственная и художественная жизнь не растет, то мы неизбежно должны отступить для славян на задний план, сколько бы мы крови ни проливали. Какая же для нас надежда в этой борьбе? Становясь грудью за единоверцев, мы должны спрашивать себя: не убывает ли в нас и в них та вера, в которой весь смысл дела и вне которой бесплодны все подвиги?..»

Увы, с еще большей горечью эти слова можно повторить и сегодня, сто с лишним лет спустя.

Н. Н. Страхов далее писал: «Все это, и лучше и яснее всякого, видел и чувствовал Аксаков. Потому больше чем когда-нибудь ему стало тяжело перед смертью. Не могу выразить, как изумили, как больно поразили меня несколько унылых слов, вырвавшихся у него в последних письмах, и тем сильнее поражавших, что выходили из уст такого богатыря. «Чувствуешь, — писал он между прочим, — что настоящий переживаемый нами период — долгий период, и его ничем не сократишь». И вот ему не довелось пережить этот период. Смерть избавила его от этого страдания... Нет, для себя он вовремя умер. Благочестивые люди верят, что смерть всякого человека совершается не без соизволения Божия. И на этот раз мы как будто можем понять смысл этого соизволения. Аксаков довольно потрудился. И верный раб наконец был отпущен от своей работы. Что с нами будет? Конечно то, чего мы заслуживаем».

Словенская газета «Уставност» в одно время с Н. Н. Страховым писала: «Все заслуги и обширную деятельность Аксакова оценят лишь потомки через несколько поколений, оценит история».

Надеюсь, пришло то время. Как и надеюсь, что имя И. С. Аксакова у нас не столько в прошлом, сколько в будущем. Только реально нужно смотреть в это будущее: все сказанное им и Ф. М. Достоевским о великом предназначении России верно только в случае, если она снова будет сиять тем огромным духовным значением, если она снова будет тем «высоким организмом».

Сегодня, как никогда, злободневны слова из чешской газеты «Harodni Listy»: «Да, конечно, в Аксакове народ русский потерял одного из величайших деятелей, а все остальное славянство потеряло защитника и преданнейшего друга. Но потеряли ли мы его целиком и совершенно? Никоим образом. Люди такого духа и значения оставляют по себе для счастья народов светлый путь, ничем не затмеваемый: это лучи светлых идей, которые освещают потомству путь и тогда, когда уже самая звезда потухла».

Какое новое Слово, о котором говорил И. С. Аксаков, нужно современному миру? Кто скажет его? Тем более что одного лишь слова ныне мало. Не одно великое дело в России мы заговорили и тем самым отдали в чужие руки. Давно уже нужно конкретное, практическое дело. И. С. Аксаков доказал, что оно, несмотря ни на что, возможно. Иначе говоря: кто ты, где ты, новый Иван Аксаков?

Путь для него во многом расчистил Святитель Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, который, может, не случайно начал свое служение Богу и русскому народу в аксаковских местах, на стыке Европы и Азии, но, если честно признаться самим себе, его Слово мы тоже не услышали, тем более не последовали ему...

Одна из статей И. С. Аксакова в «Руси», написанная 10 марта 1881 года, после убийства императора Александра II, называлась «Пора домой!»: «Да, в Москву... Пора домой! Пора покончить с петербургским периодом русской истории, со своими кровавыми преданиями переворотов, измен, крамол XVII и XIX веков! Пора наконец средоточию государственной власти переместиться с крайней окраины государства в историческое средоточие русской земли, — то средоточие, которое создало саму власть, дало ей историческое бытие, оправдание и освящение...».

Увы, теперь нужно бежать и из Москвы; уже сданы врагу и московские бастионы, мухами засижено и загажено историческое средоточие русской земли. Где ныне спасение? В народной глубинке? Но есть ли еще она — в том смысле, в каком мы до сих пор ее понимали, как сокровищницу и твердыню народного духа? Впусте стоит коренная сельская Русь. Страшны результаты последней переписи: большинство еще недавно считавшихся живыми сел и деревень пусты или в них осталось по два—три жителя. Ныне «пора домой» — это значит: сжать зубы и заняться собой, отказавшись от каких-либо мессианских иллюзий. Ныне думать о славянах — это, прежде всего, спасать Россию. Слабая Россия никогда не станет центром притяжения. Мы считаем себя русскими, но на самом деле русские ли мы? Русских отличала отвага и бесстрашие смотреть в будущее. Пора вставать с колен, как это ни трудно. Иначе говоря, пора снова становиться русскими. Хотя даже сам призыв подняться с колен ныне может быть расценен как проявление экстремизма. Снова стать русскими — это значит стать православными, и Бог подскажет, как, с одной стороны, перебороть уныние и отчаяние, с другой — избежать очередного подсунутого сатаной искушения построить рай на Земле.

Одному из своих оппонентов И. С. Аксаков 100 с лишним лет назад отвечал: «О, если бы в самом деле все спасение России зависело от какого-нибудь готового проекта, — если бы только преподнесением публике «реальной формы» с кафедры, в речи какого-нибудь оратора, разрешался весь многотрудный и многоскорбный вопрос нашей современной поры!.. Не форма создает содержание, а содержание должно создавать себе форму; форма сама по себе не обладает никакой творческой силой: сила в духе, влагаемом в форму.... Так начните с того, чтобы сперва искренне и вполне усвоить своему сознанию самые эти начала, которые вы же называете «русскими», усвоить до степени самодействующей творческой силы, — проникнуться духом родной земли. «Величайшая из революций», по выражению Вольтера, реально преобразившая весь мир, — христианство, при своем появлении не предложило никаких реальных форм, а призвало мир — гласом вопиющего в пустыне — к покаянию, а затем именно к усвоению душе только начал (любви и веры), по-видимому, самых отвлеченных и бесформенных...

Нам также нужно покаяние, — покаяние, так сказать, умственное; нужно исправление нашего сознания и обновление духа; нам, то есть всей так называемой интеллигенции, более или менее руководящей судьбами нашего отечества. Все бытие наше изолгалось... Наш недуг долгий, давний, хронический. Из хронического он перешел в острый, или, вернее, хронический недуг усложнился еще и острым... Поэтому и нужно прежде всего учинить диагноз, точное и верное определение болезни, причем сам собой определится и способ лечения и решится вопрос: какие именно полезные средства — так называемые героические или медленно действующие, например органические законодательные меры, общественное воспитание и т. д. ... Недуг громаден, но соразмерна ему и громадная крепость организма. Русь сладит с болезнью. Народ сохранил в себе запас силы непотраченной, уберег свои коренные начала, не поддался никаким своим опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием и согласием никакого нарушения своего внутреннего строя, не уложился ни в одну заготовленную форму заграничного идеала, — и этим своим безучастием, бездействием, этою благодетельною неподвижностью, так часто осмеянною и непонятною, спас себя и нас...».

Можем ли мы сегодня утверждать, что соразмерна недугу крепость русского народного организма и что народ сохранил в себе запас силы неистраченной? Что он не поддался никаким опасным искушениям и соблазнам, не освятил добровольным участием в нарушении своего внутреннего строя? Увы... Эти 100 с лишним лет были, может, самыми страшными в судьбе русского народа, а значит, и всего славянства: две мировые войны, три обрушенные на Россию революции, гражданская война, коллективизация, еще одна революция и расколлективизация. И в этих кровавых внутрирусских войнах гибли лучшие из лучших. В течение этих 100 с лишним лет шел жестокий и целенаправленный геноцид русского парода, как, впрочем, параллельно шел геноцид сербов, болгар, окатоличившихся поляков, которые давно перестали быть хозяевами в своей стране, а русский народ, вместо того чтобы противостоять геноциду, как бы даже содействовал ему. А если и противодействовал, то только тем, что по-прежнему «не уложился ни в одну из заготовленных форм заграничного идеала — и этим своим безучастием, бездеятельностью, этою своей благодетельною неподвижностью... спас себя и нас».

Но сколько можно спасаться лишь бездействием и благодетельною неподвижностью? И так ли уж они благодетельны? На самом деле — спас ли он этим себя? Не обманываем ли мы сами себя? Не идеализировали ли братья Аксаковы русского человека? Константин Сергеевич возводил в достоинство, грубо говоря, «негосударственность» русского человека, но достоинство ли это, если на шею нам садятся все, кому только не лень? А мы при этом претендуем на ответственность за все славянство и даже за все человечество.

И можно ли по-прежнему продолжать называть русский народ великим? Ничто так не вредит ныне русскому народу, как ложное представление о самом себе. Горькая правда полезнее сладкой лжи, а правда такова, что великим в последний раз он показал себя в годы Великой Отечественной войны.

Точит душу мысль: может, идея спасительного славянского единства — всего лишь миф, к тому же не совсем безобидный, вопреки исторической действительности и предопределенности созданный славянофилами и наиболее талантливо выраженный братьями К. С. и И. С. Аксаковыми? Может, он был не так опасен, пока витал, скажем, на филологическом уровне, но стал губительным для России, когда нашлись люди, которые попытались внедрить его в жизнь? Словно это было против Божьей воли. Ведь признаемся, наконец, себе, что, загоревшись или заболев идеей славянского единства, Россия в 1914 году, объявив войну в защиту Сербии, обрекла себя на гибель. Может, не случайно Бог еще во мраке веков дал нам разбежаться на западных, восточных и южных славян? Может, мы больше чувствуем свое братство, пока врозь? А стоит нам лишь сделать попытку собраться вместе, как начинаем выяснять между собой отношения.

Может, действительно, идея славянского единства оказалась пагубной для России? Может, феномен И. С. Аксакова сыграл отрицательную роль в ее истории? Вместо того чтобы заняться собой, Россия бросилась спасать других, а в это время ее уже вовсю ел внутренний червь. И что вместо благодарности, кроме подозрительности, получила Россия в результате этой идеи: она была втянута в первую мировую войну, которая тайной беззакония была переведена в гражданскую, в самоуничтожение русского народа. И не бросились спасать ее ни болгары, ни сербы. Братья-чехи, думая исключительно о своей шкуре, потянулись эшелонами на восток, по пути грабя Россию хуже интервентов, и в конце концов сдали большевикам верховного правителя России А. В. Колчака, стоило ему только прояснить свою позицию по поводу будущего России.

В России давно уже правит тайна беззакония. А мы, боюсь, давно уже не народ, а народонаселение. Мы легко согласились, в отличие от татар и башкир, которые сколько могли сопротивлялись, когда из наших паспортов изъяли графу «национальность». Может, наше «непротивление» объясняется тем, что этот акт лишь формально подтвердил давно свершившийся факт? У русского народа, у русского сопротивления (так хочется, чтобы оно было!) нет какой-либо реальной политической силы, сколько-нибудь массовых СМИ. Редкие и малотиражные издания, как «Наш современник», «Москва», «Роман-журнал XXI век» и другие, выживают за счет поистине героических усилий главных редакторов и сотрудников редакций. Увы, это стало не общенациональным, а их личным делом. Я не думаю, что абсолютно все русские — нищие, но кто из русских предпринимателей, не менее других страдающих от власти, помог тому или другому русскому журналу?! Мне становится страшно: вдруг не станет «Нашего современника», а ведь каждый следующий номер может стать последним, и не только по экономическим причинам. Кто встанет на его защиту?.. Русское сопротивление разобщено. В русских организациях практически нет молодежи, а любое движение, в котором нет молодежи, обречено (большевики это, кстати, хорошо понимали). Русское сопротивление неповоротливо, во главе его пытаются встать оставшиеся не у дел старые коммунистические лидеры, чем оказывают неоценимую услугу врагам России, которые постоянно перехватывают инициативу. Они успешно перехватили ее в 91-м, развалив СССР—Россию и захватив власть на дорогой русскому народу идее российскою суверенитета. Они перехватывали русскую идею снова и снова, с помощью спецслужб создавая то движение «русского» генерала Лебедя, то «русского» националиста Жириновского, и огромная часть русского народа, который теперь, может, справедливо называют электоратом, до сих пор верит ему (несомненно, талантливому актеру, куда до него каким-нибудь Петросяну или Шифрину), потому что никто так не «режет в глаза» по телевизору правду-матку. Доходит до того, что вчерашние охранители престола, казаки, кричат «любо» Борису Березовскому. Как говорится, дальше ехать некуда...

Существует огромное количество всевозможных русских славянских, всеславянских партий, съездов, соборов, в каждом из которых по полтора человека и каждый из которых претендует на последнюю истину. Мне чуть ли не каждую неделю звонят из Москвы, предлагают создать региональное отделение Евразийской, Славянской, Русской, Национально-консервативной... и даже партии «Святая Русь».

Конечно, легче вставать с колен вместе, поддерживая друг друга. Но, увы, славянские государства, которые Россия уже после И. С. Аксакова спасла еще раз — от Гитлера, все, кроме многострадальной Белоруссии, — даже Украина — бросились прочь: хоть куда, в НАТО, хоть черту на рога, лишь бы подальше от России. Словно не в позапрошлом веке, а сегодня писал Ф. М. Достоевский: «Не будет у России... таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными!.. Начнут же они по освобождении свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы — ручательство и покровительство их свободе, и хотя в концерте европейских держав будет и Россия, но именно в защиту от России это и сделают».

И. С. Аксаков писал, что прежде всего нужно учинить диагноз. Диагноз страшен. Вопрос лишь в так называемой врачебной этике: надо ли нам, считающим себя патриотами, а значит, врачами Отчизны, скрывать диагноз от больного, убаюкивать народ сказками, что он по-прежнему здоров и велик? Русский народ должен узнать о себе всю правду. А правда такова, что мы ныне стоим у последней черты. И нет сегодня ничего более пагубного, чем все эти кликушеские возгласы-стенания, в том числе и на наших писательских съездах и пленумах, о величии России, о великом русском народе, за которыми нет никакого реального дела, кроме, может, рванья рубах, часто на пьяной груди.

Русский народ должен узнать всю горькую правду о себе, но правда эта не должна его окончательно убить, а должна заставить встать с колен, снова почувствовать себя русским, а значит, ответственным не только за себя, но и за все славянство. В этом наше Божье предназначенье, и только тогда Бог окончательно не отвернется от нас.

Если масонско-оккультная «интеллигенция» убаюкивает народ, чтобы он не утворил чего в отчаянии на краю пропасти, сказками о надвигающейся на Россию спасительной эре Водолея, то в православно-патриотической среде не менее благостно убаюкивают спасительным Покровом Богородицы, распростершимся над Россией. Что касается Покрова Богородицы, это правда. Но не сеют ли в нас эти благостные (по поводу и без повода повторяющиеся) утверждения иждивенческие настроения: раз, мол, Покров Богородицы над нами, то рано или поздно все образуется, надо только потерпеть, «спасительно» побездействовать? Но Покров Богородицы над нами только до тех пор, пока мы хоть в какой-то степени достойны его, то есть до тех пор, пока мы остаемся русскими. Или стремимся снова стать ими.

Мы у крайней черты. Как в 41-м под Москвой. Даже хуже. Потому как теперь нет явной линии фронта, враг не только вокруг, но и в самих нас. Стрелка нашего компаса беспомощно мечется по кругу.

* * *

Тридцать лет назад, движимый каким-то неосознанным чувством, я приехал на пустырь в село Надеждино, где в семье русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова родился великий печальник Земли Русской и всего многострадального славянства Иван Сергеевич Аксаков. Усадьбу сожгли в гражданскую войну: я так и не разобрался — то ли красные, то ли белые, то ли чехи, одно ясно: свои, славяне. Храм во имя великомученика Димитрия Солунского, покровителя всех славян, разрушили в 30-е годы: может, по чужой подсказке, но тоже свои. От окончательного уничтожения его спасло то, что в нем устроили колхозный склад. Через 60 лет после Великой Октябрьской революции в колхозе наконец-то наскребли денег на новый склад, замок с церкви убрали, и несколько дней всей деревней ее растаскивали, кто доску, кто лист железа, потом гадая, куда его пристроить, опять-таки не немцы, не французы, а свои, славяне, внуки крестьян, строивших храм. Я потрясенно узнал, что на следующий после моего приезда день все, что осталось от церкви, должны были взорвать. Я работал тогда в газете, и взрыв удалось предотвратить. Через много лет, анализируя события того времени, я пришел к выводу, что мой приезд в Надеждино за день до взрыва был запланирован не мной, что уже тогда было определено мое послушание, от которого еще многие годы я пытался уйти: то искал себя в горах и в жерлах вулканов, то искал пропавшие полярные экспедиции, то писал, как потом оказалось, мало кому нужные книги...

Что удалось сделать за эти годы? В Уфе вот уже десять лет работает Мемориальный дом-музей С. Т. Аксакова, ставший известным далеко за пределами России общественно-культурным центром. Отреставрирован сад, в котором С. Т. Аксаков родился, теперь он носит его имя. Указами президента Республики Башкортостан учреждены Всероссийская литературная премия им. С. Т. Аксакова и Аксаковская гимназия, которая поддерживает отношения с гимназией «Иван С. Аксаков» в Болгарии, в городе Пазарджик. Уфимским горсоветом учреждены четыре студенческие Аксаковские стипендии. Музеем С. Т. Аксакова в Уфе разработан курс дошкольного воспитания на примере классической литературы, в частности на произведениях С. Т. Аксакова, который можно определить так: «Сережа Багров против Гарри Поттера». В Аксаковском народном доме проходят ежегодные Аксаковские вечера.

А вот в прошлом году, во время XII Международного Аксаковского праздника, совпавшего по времени с десятилетием Аксаковского фонда, который в свое время был создан для спасения и восстановления аксаковских мест, мы на родине И. С. Аксакова открыли Аксаковский историко-культурный центр «Надеждино». Начался праздник колокольным звоном и службой в восстановленном из руин храме во имя покровителя всех славян великомученика Димитрия Солунского. Потом в восстановленном на пожарище усадебном доме был открыт музей семьи Аксаковых. Весь комплекс обнесен общей металлической оградой. Среди дорогих гостей (а откуда они только не приезжали в Надеждино: разумеется, из Болгарии и Сербии, а также из Англии, Австралии, Сирии, Китая) был Валентин Григорьевич Распутин. Мне дорог был его приезд по двум причинам. Мне кажется, он стал для него духовной поддержкой, он увидел, что даже в самое вроде бы беспросветное время можно что-то делать, объединившись под святым именем. Он увидел, что русское дело вместе с русскими делали башкиры, татары, чуваши, православные и мусульмане, и во всех мероприятиях праздника участвовал, не просто как гость, президент Республики Башкортостан М. Г. Рахимов, бичуемый московской демократической прессой за национализм и сепаратизм. Кроме сугубо аксаковских дел фонд проводит целый ряд других программ. Один Бог только знает, каких трудов все это стоит, каждый год я говорю себе: все, больше нет сил... После отъезда гостей я обнаружу в Книге отзывов Мемориального дома-музея С. Т. Аксакова запись, сделанную В. Г. Распутиным, которая в свою очередь станет для меня духовной поддержкой: «Из всех фондов, какие я знаю, ваш весь на виду — делается так много и так открыто, с такой любовью и радением, что берет добрая зависть: можем, умеем, делаем не для себя и своего круга, а для России, для ее будущего. Фонд сейчас в расцвете сил и деятельности, и оставайтесь в этой форме многие и многие годы».

Я писал эту статью, то откладывая, то снова возвращаясь к ней, больше десяти лет. Может, все эти годы я пытался найти ответ: почему же мы все-таки изначально разбежались на южных, западных и восточных славян, но и потом не остановились и до сих пор продолжаем разбегаться? Ответа я не нашел. Начал я писать в переломном как для России, так и для всего славянства 1991 году, в Болгарии. Человек и народ наиболее ярко проявляют свою суть во время смут. Я оказался свидетелем, когда высшей доблестью у болгар считалось описать, а то и по-крупному обгадить мавзолей Димитрова. Я никогда не был сторонником коммунистической идеи, но «подвиги» эти покоробили меня, с такими болгарами мне совсем не хотелось объединяться. Впрочем, подобное можно было увидеть в 1991 и в 1993 годах и в Москве, и видевшие это братья-славяне тоже вряд ли хотели тогда с нами объединяться. Самое горькое поражение как русский и славянин я потерпел в распятой междоусобной войной Югославии: по сути единый славянский народ по чужой подсказке самоуничтожал себя, а мы не смогли, не захотели этому помешать, как и помочь православным сербам. Наоборот, в вроде бы начисто отторгнутой от России католической Польше, раньше других славян бросившейся в НАТО, я видел огромную антинатовскую демонстрацию, о которой, разумеется, не обмолвилась ни одна демократическая газета в России.

В Праге на всеславянском съезде я лишний раз убедился в малой результативности подобных мероприятий. В зале было постоянное движение, участники съезда то и дело выходили, чтобы попить пива, покурить, снова заходили, и единственный, кто внимательно слушал все доклады, был посол США в Чехии, только он относился ко всему всерьез. Значит, нас еще боялись: а вдруг мы действительно хотя бы о чем-то договоримся. Это лишний раз доказывало необходимость нашего объединения.

Незабываемое впечатление оставило русское Ольштынское кладбище в Праге. Слева от белого храма под деревьями лежали воины Белой армии, справа — вынужденная уйти в изгнание русская интеллигенция, в том числе великий евразиец П. Н. Савицкий. Ближе к выходу, на открытом месте — воины Красной Армии, освободившие Прагу 9 мая. Между двумя этими русскими кладбищами стоял черный деревянный крест, обвитый колючей проволокой, под которым в общей могиле лежали погибшие в бою с немцами и расстрелянные СМЕРШем солдаты РОА, по просьбе пражан освободившие Прагу 7 мая и по требованию тех же пражан вынужденные покинуть ее на следующий день, так что Красной Армии пришлось ее брать снова. Даже здесь, на кладбище, русские люди, казалось, не могли найти между собой примирения.

Я заканчиваю эту статью снова в Болгарии, в год 125-летия Шипки и 180-летия со дня рождения И. С. Аксакова. Последний раз я был здесь пять лет назад. Что изменилось в Болгарии за это время? Бросается в глаза запущенность Софии. Зато в прекрасном состоянии автострада, которая ведет в Турцию. Дороги в Болгарии, которые через определенное количество километров расширяются до уровня взлетно-посадочных полос, строятся за счет западных «благотворительных» фондов. Духовное — Русская церковь и храм Александра Невского в Софии, храм-памятник под Шипкой — реставрируют за счет России.

Основная цель нашего приезда — Шипка и город Пазарджик, где находится гимназия «Иван С. Аксаков». С главой администрации Белебеевского района, в котором находится аксаковское Надеждино, Рифом Гильмутдиновичем Газизовым мы приехали пригласить болгар на XIII Международный Аксаковский праздник. Но уже здесь, в Болгарии, нас неожиданно пригласили в город Кырджали, это почти на границе с Грецией. Область Кырджали (население 50 на 50 православные и мусульмане) всего несколько лет назад чуть не полыхнула болгарской Чечней, и руководителям области, города, общественности было принципиально важно познакомиться, а может, и побрататься с регионом России, где православные и мусульмане живут в мире и согласии. Особый интерес к нашему приезду был у предпринимателей: «Все наши экономические завязки теперь на Западе, но душа осталась у вас, в России». Что еще? В Пловдиве реставрируют памятник Алеше, советскому солдату-освободителю, в прошлый раз на постаменте была надпись дегтем: «Оккупант». Сразу по приезде в Пазарджик я зашел в древний, помнящий еще турецкое нашествие храм Рождества Богородицы. Оказалось, что священник узнал меня. Закончив службу, он подошел: «Нужно, чтобы нашу Аксаковскую гимназию освятила Русская православная церковь. По этому поводу мы обращались к нашему, к вашему патриархам, но ответа не получили. Конечно, я могу освятить, но у нас в народе стойкая уверенность, что сделать это должна Русская православная церковь. Помогите нам в этом...».

Официальная власть вроде бы снова повернулась к России. Пять лет назад под всякими предлогами меня избегали официальные лица, чиновники Союза писателей. Ныне охотно шли на встречи главы областей и городов, о простом народе я уж не говорю, он всей душой по-прежнему тянется к России. Но провожали нас в аэропорту мордовороты в зеленых камуфляжах. Мой спутник тронул меня за плечо: «Посмотри, страна бедная, а солдаты откормленные, хорошо экипированные». — «Да это же не болгарская армия, а пиндос...». Один из мордоворотов неожиданно повернулся в мою сторону, набычился. Видимо, он служил в Югославии, этим прозвищем, не знающим перевода, наши десантники, вчерашние мальчишки, презрительно называли американских вояк.

Да, перед тем как поехать в аэропорт, я положил несколько веточек цветницы (назавтра была Пасха Христова) на могилу прапорщика русской армии Николая Полищука-Оболенского, в гражданскую войну вынужденного уйти в изгнание из Владивостока в Японию. Потом он обустраивал границу между Марокко и Алжиром, строил водопровод в Афинах, канализацию в Стамбуле, по пути в Прагу, где мечтал поступить в Русский университет, прокладывал железную дорогу в Пазарджике и осел здесь. Его сын, никогда не видевший России, умер с тоской по ней, его внучка вот уже более десяти лет возглавляет гимназию «Иван С. Аксаков».

Я не знаю, куда в случае последней русской беды нам, русским, уходить. В 20-е годы прошлого века еще можно было уходить в Болгарию, в Югославию, Чехию, даже в Турцию. Теперь нас в мире больше знают по так называемой «русской» мафии. Теперь нам на этой планете больше нет места. Остается либо, «не укладываясь ни в одну из заготовленных форм заграничного идеала», ложиться в родную землю, либо, перекрестившись, со святыми, начать подниматься с колен.

* Печатается в сокращении.

Написать отзыв

Здесь читайте:

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев