   |
| |
№ 05'04 |
4-й Международный фестиваль поэзии |
 |
|
НОВОСТИ ДОМЕНАГОСТЕВАЯ КНИГАXPOHOС
Русское поле:СИБИРСКИЕ ОГНИМОЛОКОРУССКАЯ ЖИЗНЬБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫПОДЪЕМСЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ"ПОДВИГОбщество друзей Гайто ГаздановаЭнциклопедия творчества А.ПлатоноваМемориальная страница Павла ФлоренскогоСтраница Вадима Кожинова
|
4-й Международный фестиваль поэзииПри своем рождении он напоминал смешение сродни вавилонскому. При обилии поэтов «хороших и разных», многие из которых, что называется, «с именами» — Евтушенко, Кушнер, Кублановский — общая картина происходящего отличалась редкой сумбурностью и пестротою. Ему на смену пришло время фестивалей продуманных, камерных — разумеется, с теми же поездками по области, выступлениями, круглыми столами, полезным и одушевляющим общением, но уже каждый раз под «шапкой» некой концепции и не со столь многочисленным и разнородным составом гостей. В 2002 году фестиваль был отдан детской поэзии. При этом вышло так, и к лучшему, что для всех тогдашних участников детская поэзия — дело скорее попутное. Кружков, Яснов, Бородицкая, Иртеньев — эти имена многое скажут любителю современной российской словесности, но о том, что это еще и поэты детские — воображаемый любитель этот вспомнит в самую последнюю очередь. Год назад в Иркутск приехали «дикороссы» — так любят называть себя некоторые авторы пятничной поэтической рубрики газеты «Трибуна» «Приют неизвестных поэтов», ведомой Юрием Беликовым, и одноименной книжки, которая попутно показывала себя на фестивале. Это поэты провинции, Москвой не избалованные. Понятно, что в этот раз с громкими именами было туго, зато фестиваль впервые повернулся лицом к провинции, которой, по сути-то, и служит, и дал ей возможность выговориться. Нынешний фестиваль — уже четвертый. И снова ему, по традиции, назначена особая тема: «Русская поэзия иных берегов». Нетрудно догадаться, что речь идет о поэзии русской эмиграции, принципиально — о возможности или невозможности существования русского поэтического слова в иной языковой среде. Русская литературная эмиграция пережила три волны, третья особенно растянулась по времени. К ней принадлежат и те, кто уехал в шестидесятые годы прошлого века, и «изгнанники» постсоветских девяностых. Разница, однако, имеется — сегодня никто не воспрепятствует эмигранту, одержимому приступом ностальгии, вернуться с чужбины на родину, а затем, по иссякновении оного приступа, снова уехать, и выходит так, что многие поэты живут одновременно на две, а то и три страны, энергично колеся по миру, наблюдая самые разнообразные обычаи и нравы и подпитываясь разночтениями. Равиль Бухараев и Лидия Григорьева прибыли из Лондона, где работают на русской службе радио «Би-би-си». Оба — литераторы титулованные, члены многих международных писательских организаций, обществ и академий. Бухараев в поэзии испробовал все: писал поэмы, романы в стихах, венки сонетов — причем последние, как ни трудно в это поверить, на четырех языках — русском, татарском, венгерском и английском. Григорьевой при не меньшей исповедальности, свойственна большая экспрессия и (может быть, на настоящем этапе) большее внимание к фонетике, звуку... Андрей Грицман, обосновавшийся в Нью-Йорке, к многочисленным своим географическим перемещениям относится как истинный поэт, убедительно обживая для русской поэзии каждый новый пункт назначения своих путешествий. Александр Радашкевич живет на две страны — Францию и Богемию. Поэтическая же его «почва и судьба» — верлибр, где он существует по единолично учрежденным им, невоспроизводимым вне его мира законам, верлибр тонкий, изящный, виртуозно нюансированный... Лариса Щиголь, эмигрировавшая относительно недавно, обитает в Мюнхене, а по месту рождения — иркутянка, так что ее визит на фестиваль еще и позднее возвращение на «малую родину». Владимир Берязев скорее всего представлял на фестивале поэзию азиатских берегов, последний евразиец, тянущий эту традицию в 21-й век, привез на Байкал свою новую книгу «Кочевник», издателем которой является иркутянин Геннадий Сапронов, отсюда же с берегов Ангары и редактор-составитель Анатолий Кобенков, и художник Сергей Григорьев. А предисловие к этой замечательной поэтической книге написал известный всем критик и литературовед Лев Аннинский. В рамках фестивальной программы, на встречах с читателями были представлены новые книги молодых иркутских поэтов Андрея Тимчинова и Андрея Богданова, подготовленные к изданию Иркутским отделением Союза российских писателей. Еще раз хочется упомянуть выдающегося российского поэта Анатолия Ивановича Кобенкова. Его роль в организации и проведении Международных поэтических фестивалей на Байкале заслуживает самого высокого признания. Так же весьма существенной явилась поддержка генерального директора ОАО «Южкузбассуголь» Владимира Георгиевича Лаврика. Последнее, что осталось и необходимо сказать, фестиваль был бы невозможен без поддержки Министерства культуры РФ, комитета по культуре администрации Иркутской области, Ассоциации писателей Сибири и без спонсоров — немногочисленных, но верно из года в год поддерживающих идею и предназначение этого события, по провинциальным меркам неординарного. Виталий Науменко
Равиль БУХАРАЕВ * * * Я и не жил до сих пор толком. Был как новый, а теперь — трачен. Что ж ты вяжешь-то меня долгом? Донимаешь-то своим плачем? Уходил я от тебя сушей, потому что был твоей скукой. Что же нынче-то в тоске сущей допекаешь ты меня мукой? Уходил я от тебя небом, отцепись ты со своей болью! Всё-то манишь ты к себе хлебом, а встречаешь, дай-то Бог, солью. Уходил я от тебя морем, загибался под чужим кровом… Да отстань ты со своим горем! Отвяжись ты со своим зовом! Обделяла ты меня волей, наделяла грудой объедков… Что ж ты мнишь себя моей долей, кровом, родиной, землёй предков? Что ж ты мнишь себя моим домом? Что ж ты мнишь себя моим храмом? Испечется всякий блин комом. Обернётся всякий стыд срамом. Только сам-то что опять вою? Мне ведь идолы — твои боги. Но куда я с этой любовью, кроме как опять тебе в ноги? Через море, небеса, сушу вспять иду, как уходил раньше… Измочалила ты мне душу. Бог с тобою, будем жить дальше.
ТИЛФОРД А.Б. Чем невесть очи вновь соблазнив, расскажи, ни о чём не сказав, об осеннем строении ив, о подводном струении трав… Это — осень, а это — река, Это лебедь на мелкой воде… Это — просто пустая строка. Расскажи, как живётся нигде… И строка, что прозрачно пуста, Вдруг поведает ясную суть: Так отрадно смыкались уста, Что словами нельзя разомкнуть. Лишь молчанье — превыше всего — Чувство с чувством случайно сличит… Расскажи, не сказав ничего. Тем любовь и жива, что молчит.
Лидия ГРИГОРЬЕВА * * * Т. Набатниковой Я есть, меня ничто не уничтожит. Лишь только смерть, быть может… 28.06.81. Москва Неужели мы кончили жить — между словом и делом? Сумасшедшая нежить бежит по полям очумелым. За потерянный рай в шалаше нас призвали к ответу. Неужели мы были уже? Неужели нас нету? Неужели беспутный наш путь был расчислен заране? Эй, откликнись в мирах кто-нибудь — в поле брани! И возник на последней меже, золотой и неявный, чей-то голос, озвучив в душе весь канон покаянный. * * * Памяти Сильвии Платт и Теда Хьюза Если вспомнить, что Сильвия Платт, злую страсть и тоску собрала и соткала, как плат: чистый лен, чистый шёлк, тихий шёпот: ушёл… Если вспомнить о том, что она, пряла нити судьбы, словно Парка, из шёлка и шёпота, горя и льна: так строка и струится, и льётся… тихий стон: не вернётся… Что осталось от них от двоих меж миров, между строк, между книг: сладкий гнев, скорбный глас, страстный пыл… тихий вздох: не забыл…
Андрей ГРИЦМАН СЕВЕРНЫЙ МЕЙН За Бангором длятся перегоны, как радиоволны, за границу. А оттуда пахнет хвойным лесом И эспрессо, и «наполеоном». Пробегают к гибели олени. Голубика виснет, словно Кольский. Все плывет на фоне бледно-синем — ткань мазков глубоких, но не резких. Брошенные лесоразработки, домик Легиона в паутине. Шоферюги пьют, как в Мончегорске, — у костров, и поджигают шины. Тлен. В ничьих садах дичают души, глубина амбаров пахнет гнилью. Сыпятся бобровые плотины, и грохочет лесовоз всё реже.
«Дизель», «субмарины» и «оружье», перекрёсток, лавка и шлагбаум. Дальше от дороги гул всё глуше, тише будет в доме деревянном. Выйдешь: осень с выдохом морозным. Чудится, что Фрост хрустит в лесу, бормочет.
* * * Голландский лёд за низким горизонтом беззвучно светел в отражённом свете, и тяга ветра, длинная, как голень, помножена на повторенье гласных, Но не спасёт ни Вермеер бездонный, ни световые тени Руисдаля. Дым гашиша плывёт по переулкам, и запах ржавчины и маслянистой нефти стоит над гаванью, где турки жарят сало. А за морем, осиротев навеки, зимуют трубы опустевших фабрик, и ветер с гавани несёт газеты мимо домов под черепичной кровлей, внизу, под позвоночником хайвэя, так, словно наводнение покрыло их тёплый ещё скарб на дне канала.
Александр РАДАШКЕВИЧ ОТЪЕЗД АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ ИЗ ПАЛЕРМО Мы слов немногих небренность дарим. Лоснится гавань тоской и славой. Адио, ностра императриче! Адио-дио-о! Иди цветами. — Энрике, видишь? Глядит, Сантино! Ах, эта донна любима в звёздах, плывущих краем, где ты не будешь. Ну, что ты тянешь? Ведь мама плачет. Адио-ио, ностра… Да что ты хочешь? Она сияет, Храни, Мадонна. И дочка рядом… — Мама так любят! И всё теперь моё открыто окно на Монте Пеллегрино… Ах, Карл, скорее лети, любимый, и рядом вечно! Весна какая! Чужие люди, а эта плачет… Что, если видит Из той лазури, нас бисер словно, Адини наша… Мама сияет. Ах, Карл любимый! Адио, ностра императриче! Мы слов немногих небренность дарим. Лоснится гавань тоской и славой. Адио-дио-о! Иди с цветами.
СПОР Императрица Елисавета, которую тошнило От масла постного и яблочного духу (сиречь запретного плода), которая в балах являлась ловким кавалером и блюдо всякое всегда вином токайским запивала (снимая сим же головную боль), которая по праздникам певала сама средь хора певчих и образа пешком носила для хода крестного в своих столицах; покойников которая пужалась, а спать ложилась в пять утра; которая пятнадцать тысяч платьев по шкафам (ещё четыре — в Москве сгорело) оставила, почивши в Бозе, — императрица Елисавета сидела как-то на балконе в послеобеденном веселье (историк не сказал
«навеселе»), когда вдали сподобились процессию приметить, которая нескладно продвигалась от графа Строганова дома. В начале выступал фельдмаршал старый Салтыков, двумя гвардейцами под руки бережно ведомый, за ним — сам Строганов с двумя, а дале адъютанты, кавалеры и с дамами, все со всех сторон военными поддержаны плечами. Императрица Елисавета, немного изумясь, шлёт к ним спросить, куда их так ведут. Ответ: от Строганова к Салтыкову. Де вышел спор — который из двоих мужей венгерское отборнее имеет, да затруднились встать из-за столов. «МОЁ! Сказать, моё всех лучше здесь, и всех вести сюда». В тот вечер у Зелёного моста, задравши голову к царицыну балкону, вся публика столицы проезжала и зрела, не смыкая рта, там графа Салтыкова в объятьях Строганова графа, всех адъютантов и гостей румяных, во сне младенческом вповалку возлежавших. В ту ночь по площадям торговок и старух не собирали сплетни рассказать и пяток вовсе не чесали императрице Елисавете. В опочивальне же бессонный, бессменный обер-истопник Чулков Василий, когда его толкнули проходивши (историки не скажут
«пронося»), не преминул отнять лицо от тюфячка, чтоб «лебедь бе-елая» пропеть всепресветлейшей.
Лариса ЩИГОЛЬ * * * Сколько было там нашего в нашей стране, Мы уже не исчислим, тем более не Сформулируем внятно… Но, видимо, чаша Оказалась — при явленной общности — наша, И каким бы не помнилось горьким питьё, На пространствах истории, мира, Европы Обрываются тропы, срываются стропы — И летят наши души, презрев бытиё, Чтоб разбиться о лучшие камни её.
СКЕРЦО ДЛЯ ТРУБЫ По старой дружбе, службе, ворожбе Один играет соло на трубе, Другой блаженно слушает трубу, А третий в этот миг лежит в гробу. У всех троих завидная судьба: Во-первых, есть солидная труба, Есть слушатель, а значит, и успех, И вечность есть, вмещающая всех.
Владимир БЕРЯЗЕВ * * * Если песок и вода, Значит вернулся туда, Где от воды до воды Тянутся ветра следы... Пасмурна серая гладь, Серая пасмурна высь... И вне возможности лгать, Выше и больше, чем жизнь — Каждая щепоть трухи, Каждый прибрежный откос. ...Не отпускают грехи. И остается вопрос: В чем благодать пустоты И одиночества лик? И от воды до воды — Только любви материк. Провод свистит на ветру. Я никогда не умру... Вздрогнет черемухи гроздь. Я только гость, только гость. * * * Бродить средь скал И облаков, Искать следы Былых веков, Чеканки каменной Зерно, Родов пропавшее Звено. И звон камней, И топот коз… Здесь только кости И навоз. Быть с этим небом Заодно Нам и дано, И не дано.
|
© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004 |
|
|
Оригинальный сайт журналаwww.sibogni.ruWEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
