№ 03'04

Гульсира ГИЗЗАТУЛЛИНА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Жертвоприношение*

Рассказ

I

В измученной душе не оставалось желания жить, но Фарида умом понимала, что не имеет права оставлять детей сиротами. Поэтому решила сходить к гадалке в надежде обрести хоть какую-то уверенность в своем завтра.

Вместе с сестрой Сарией с трудом отыскали двухэтажный деревянный домик, затерявшийся среди высотных зданий в центре города. Народу было много. У всех озабоченные лица. Оно и понятно: к гадалке ходят не от хорошей жизни. Заметив обессиленное, пожелтевшее лицо Фариды, ей предложили зайти без очереди. Какая-то пожилая женщина шепнула Сарие:

- Не лучше ли будет, если ты зайдешь тоже? Гадалка не щадит чувства людей, напрямую говорит и хорошее, и плохое.

И они зашли вместе.

Гадалку они представляли себе безобразной старухой, наподобие Бабы-яги из сказки. Поэтому немного приободрились, когда увидели перед собой стройную женщину с приветливым, открытым лицом. Им даже показалось, что такой милый человек не может предсказать что-либо дурное.

Правда, вновь забеспокоились, когда гадалка сказала:

- Ответы на ваши вопросы я беру не из собственной головы. Обращаюсь к духу кого-либо из ваших умерших родственников. Проще говоря, исполняю роль своеобразного телефона.

И уж вовсе растерялись, услышав:

- Назовите кого-нибудь.

Потревожить внезапно умершую четыре года тому назад мать не хватило духу: слишком свежа была рана. Переглянулись в нерешительности, не зная, к кому из бабушек обратиться. И лишь когда гадалка сказала: «Судьбу не обманешь», Фарида решительно произнесла: «Вызовите бабушку Мадхию. Она была строгой, но очень проницательной».

В широко раскрытых потемневших глазах гадалки зажегся странный огонь.

- Бог определяет каждому свою долю и ношу дает посильную, - говорила она, словно вслушиваясь в себя, напряженно вглядываясь куда-то в пустоту. - Всевышний ставит свои требования и определяет наказание. Грешно пытаться помочь тому, кто подвергается испытанию или наказанию Божьему. Это - пренебрежение Господом, сопротивление его воле. Ты всю жизнь несла двойную ношу, сгибаясь под такой тяжестью, выбиваясь из сил. Теперь падаешь, как надорвавшаяся лошадь...

Жутко было слышать все это. Все же Фарида набралась храбрости и спросила:

- Значит, нельзя помогать даже близким?

- Не творить посильное добро - тоже грех. Но во всем нужно знать меру. На пользу ли твоя доброта, помощь? Она может поддержать хорошего человека, или же развязать руки злодею... Давно пора понять, что сухостой не зацветет, даже если орошать его собственной кровью. А поняв, надо было бежать без оглядки... Вселенная даровала тебе жизнь, ты не должна была жертвовать ею не только ради простого смертного, а даже ради самого Всевышнего!..

Последние слова гадалка произнесла так резко и страшно, что Фарида невольно схватилась за руку сестры. Женщина меж тем прикрыла лицо руками и провела по нему красивыми длинными пальцами, как бы смахнула невидимую паутину, вернулась в прежнее свое состояние.

- Боже, мы не узнали главного - что делать, чтобы Фарида выздоровела?! - едва ли не вскричала Сария.

Но гадалка на это с сожалением сказала:

- Я знаю не больше того, что вы сейчас услышали. Не надо, - отказалась она от протянутых денег, - ведь я не сказала ничего утешительного.

Оказавшись на шумной улице с обычной ее суетой, они долго шли молча. Молчание нарушила Сария: «Наговорила бог весть чего. Бред какой-то. Хорошо, хоть денег не взяла». Фарида кивала, как бы соглашаясь с сестрой. Меж тем странные речи гадалки запали ей в душу. Немного погодя она произнесла задумчиво:

- Бабушка Мадхия всегда была слишком прямой - не скрывала, что думает. - И замолкла так же внезапно, как начала. Она вдруг почувствовала, что сама боится того, что запрятано глубоко в душе, подальше не только от посторонних, но даже от самой себя.

- Придумали же - по гадалкам ходить, - попыталась она перевести все в смех, сжав мягкие, теплые руки сестры своими ссохшимися жесткими пальцами. Сколько они шли, взгляд ее все блуждал по ярким вывескам магазинов, афишам на заборе: она пыталась сосредоточить свое внимание на видимом и осязаемом реальном мире. Она хотела убежать от себя, чтобы не заглядывать в собственную душу.

То ли подействовала долгая прогулка на свежем воздухе, или же устала от новых впечатлений - в этот вечер ее впервые не мучила бессонница. Заснула, едва только коснулась головой подушки. Но провалилась в ту бездну, в которую старалась не заглядывать в течение всего дня. Обида, боль, раскаяние, загнанные в самые глухие уголки души, словно разбуженные возгласом бабушки Мадхии: «Надо было бежать без оглядки!», вырвались наружу и, как прорвавшийся нарыв, захлестнули все ее существо.

Среди ночи Фарида проснулась от собственных стонов в бреду и долго лежала, уперев взгляд в темноту. Может быть, впервые за двадцать лет она решила не играть в прятки с самой собой, а может, просто не осталось сил загнать свои чувства назад в подсознание - но она поддалась течению мыслей, не в силах противостоять воспоминаниям.

...Она вся была как солнышко. Засмеется - и ее округлое милое личико словно светится, а лучистые глаза становятся еще ярче. Где бы она ни появлялась, люди, как подсолнухи к солнцу, поворачивались к ней, и их лица светлели.

Вроде бы и не красавица, а обворожительна. Выросшая в ласке и взаимоуважении, она, казалось, излучала любовь и воспринимала это чувство так же естественно, как воздух, которым дышала.

Ее мать и отец встретились и полюбили друг друга, когда ей было четырнадцать, а ему - шестнадцать лет, и пронесли свое чувство через всю жизнь. «С одного взгляда ты мне показалась хрупкой, как хрустальная ваза. Боялся даже дышать на тебя», - говорил отец матери. А мать, даже став уже бабушкой, прихорашивалась, как девушка перед свиданием, поджидая мужа на обед. Фарида, конечно, знала, что рядом есть и другие семьи, где порой творятся совсем неприглядные дела. Но считала, что с ней такого не может и не должно случиться. А может быть, верила, что ее тепло, нежность и жизнелюбие сумеют растопить и самое холодное сердце. «Сухостой не зацветет, даже если орошать его собственной кровью...» - «Я не знала, что он сухостой, бабушка. Ей-богу, не знала...»

Может быть, и не знала, но ведь чувствовала... Фарида в день свадьбы была словно яблонька в цвету. Улыбкой старалась прогнать из души необъяснимую тревогу и беспричинную грусть. Подумала, что, наверное, таким и бывает прощание с беззаботной юностью. Причин для беспокойства вроде бы нет. Праздник в разгаре, всем весело...

- Ты женился, Махмут, на лучшей девушке, в которую были влюблены все пятнадцать орлов, сидящих за этим столом, - поднял тост один из ее сокурсников. Затем обратился к Фариде: - Долго ты выбирала. Ну что ж, будь счастлива!

Жених потемнел лицом, выскочил вон из комнаты. За столом повисла неловкая тишина. Друзья, отец и мать жениха выбежали за ним. Родственники стали успокаивать Фариду. Она не могла понять, почему этот безобидный тост оскорбил Махмута. Лишь потом с болью подумала: «Видимо, он воспринял слова как намек на его инвалидность: из пятнадцати орлов выбрала однорукого».

Жениха, словно капризного ребенка, с трудом успокоили и уговорили вернуться за стол. Но веселье дальше не клеилось, у всех на душе остался неприятный осадок.

Когда друзья оставили их одних, Махмут пристально посмотрел на взволнованную и смущенную от ожидания нежности первой супружеской ночи невесту и процедил сквозь зубы:

- Мне в лицо посмеялись, намекнув, что я женился на тебе после того, как все пятнадцать обладали тобой.

Лицо Фариды исказила боль, словно ее со всего размаху хлестнули кнутом. А жених с отвращением оттолкнул невесту и отвернулся от нее.

Ну зачем и тогда Фарида осталась с ним? Молвы ли людской испугалась, или же пожалела родителей, потратившихся на свадьбу? Заметила, с какой жалостью и тревогой смотрела на нее мать за свадебным столом, и уже тогда поняла, что совершает большую ошибку. Что же ее остановило? Ведь тогда еще было не поздно. И любви не было.

А тот, кого она с детства любила, был вынужден жениться на другой. Может быть, именно из-за этого она решила, что счастью все равно не бывать, и сумела проглотить обиду от нелюбимого?

Хотя легко сказать, что любви не было. Если уж решилась связать судьбу с ним, значит, было какое-то чувство?..

С детства она не могла пройти мимо брошенного котенка или щенка, подбитой птички. Могла на базаре из жалости к сгорбленным бабкам, предлагающим невостребованный товар, купить у них червивые яблоки или горелые семечки. Не это ли самое чувство было и к Махмуту?

Она никогда не забудет, как в первый раз увидела его: молодого парня без сознания везли на каталке по длинному коридору хирургического отделения больницы. Фариду, находившуюся там на практике, пронзило острое чувство жалости к беспомощному, такому молодому человеку. Дома рассказала об этом матери: «Захотелось прижать его, как ребенка, к груди и защитить от всех бед». Узнав, что это сын знакомых отца и руку он потерял в аварии, стала часто его навещать. Похоже, она приняла за любовь чувство жалости: «Других полюбит кто угодно, а вот этого калеку кроме меня никто не осчастливит». Что ж, может быть, и справедливо обижал ее муж всю жизнь, если она унизила его своей жалостью.

«Идти против воли Аллаха, считать себя милосерднее его - это гордыня, - как будто произнесла бабушка. - Терпимость не всегда ведет к согласию, а скорее углубляет разлад. Никто бы не осудил, если б в первую же ночь скинула с себя паутину, которая только начинала опутывать тебя. И вообще, кому есть дело до тебя? Ведь сегодня никто не поделится с тобой своим счастьем, здоровьем. Да это и невозможно. Люди могут только сделать друг друга несчастными. А стать счастливым или несчастным - человек выбирает сам». «Где же ты была тогда, бабушка, со своими умными советами?» Она была рядом, и Махмут ей не понравился с первого взгляда. Но никто не прислушался к словам ворчливой старушки.

Став для окружающих замужней женщиной в ту скорбную ночь, она запретила себе сомневаться и раскаиваться. И в течение двадцати последующих лет не смела признать свое несчастье не только перед людьми, но и перед собой. Когда становилось невыносимо, лишь стискивала зубы и терпела. Терпела до тех пор, пока боль и обида не превратились в одну большую незаживающую рану.

«Что толку теперь-то каяться?» - хотела отмахнуться Фарида от мыслей. Но не тут-то было: будущего нет, сегодняшнее - одно страдание, а прошлое...

У каждого человека должны быть светлые, согревающие душу воспоминания, чтобы извлечь их из глубин памяти в самую промозглую стужу жизни и согреться, словно от жарко натопленной печи. Фарида тоже пыталась найти покой в воспоминаниях о счастливых днях. Но даже самые яркие, радужные дни ее жизни, самые дорогие, святые чувства отдавали горечью. Стоило только воскресить их, как вместе со светлыми пятнами выступала на поверхность и какая-то грязь.

...Молодость и сила позволили Фариде быстро забыть первую обиду на мужа. К тому же, ее можно было долго помнить, когда бы она была единственной. Но за годы совместной жизни в настоящую болезнь переросла одна черта характера Махмута, которая в пору молодости казалась забавным проявлением большой любви: он ревновал Фариду ко всем подряд.

Как врач она понимала, что причина ревности кроется в неуверенности в себе из-за физического недостатка. Поэтому верила, что сумеет развеять его сомнения своей верностью и чистотой. Выросшая в окружении взаимного доверия и покоя, Фарида тогда не могла представить себе, какой страшной и разрушительной болезни пыталась противостоять. Тогда она восприняла это как неприятный недостаток, с которым надо смириться. Старалась объяснить, доказать свою невинность. Но как можно доказать другому, что у тебя и в мыслях нет ничего дурного, грешного?

«Почему сосед сначала поздоровался с тобой, лишь потом - со мной? Почему этот парень улыбнулся тебе? Между вами что-нибудь было? Отчего в автобусе тот пьяный приставал к тебе? Может, у тебя на лице написано, что ты распутница? А может быть, сама дала повод?» Эти унизительные вопросы, звучавшие с утра до ночи, превратили жизнь Фариды в сплошной кошмар. Как ни старалась уклониться от неуместных подозрений, необоснованных обвинений мужа, сколько ни повторяла, как молитву, слова поэта о том, что «грязь к золоту не пристанет», она стала чувствовать себя мерзкой. Стала ненавидеть не только себя, но и соседа, совершенно незнакомых мужчин, случайно взглянувших на нее, считая их виновниками своих несчастий.

Жизнерадостная общительная девушка, считавшая всех людей равными, через пару лет замужества превратилась в пугливую женщину, боящуюся лишний раз поздороваться, поговорить с другими. Ради покоя в семье она смирилась с тем глупым положением, когда приходилось проходить мимо знакомых, делая вид, что не замечает их. Но было оскорбительно и дико, что постоянно приходится ограничивать себя в общении, ходить с опущенной головой, ощущая груз мнимой вины. Не смогла убедить подозрительного мужа в том, что в жизни кроме интимных отношений между женщиной и мужчиной может существовать и товарищество, духовное единство, взаимоуважение. В конце концов, замкнулась в себе и стала похожа на заброшенный нежилой дом с грязью на окнах.

Жестокий, чудовищный разум Махмута преградил ей все пути. Казалось, если б это было возможно, даже воздух для дыхания он отпускал бы ей в ограниченной мере. Куда бы ни шла Фарида на работу, он вынуждал ее увольняться. В больнице много мужчин. В поликлинике главный врач - мужчина. Перешла в другую, но и тут муж придрался, что ей приходится осматривать раздетых больных мужчин. Только устроилась в детский сад и немного успокоилась, как он заявил, что и там она может «вертеть хвостом» перед папами, пришедшими забирать своих детей. Фарида была готова биться головой об камень, чтобы доказать, что у нее в мыслях только семья: муж и дети. Если б только была от этого польза...

Даже рождение первого ребенка было омрачено темным пятном недоверия. Узнав о том, что она ждет ребенка, Махмут весь вечер ходил из угла в угол и заявил:

- В течение полутора лет после свадьбы ты не беременела, а теперь, когда отец погостил у нас, вдруг понесла.

Фарида, лелеявшая надежду, что после рождения ребенка он успокоится, перестанет терзать и себя, и ее необоснованными подозрениями, от такой нелепости выронила из рук чашку. Муж по-своему понял ее замешательство и стал допрашивать с еще большим пристрастием. Женщина думала, что не вынесет такого глумления. Но пережила. Как утопающий цепляется за соломинку, она искала поддержку в судьбах других людей. Превратилась в жалкое существо, черпающее для себя успокоение в том, что рядом много таких же семей, где нет взаимопонимания и лада.

«Твоя мать прелюбодействует с Богом луны, пока я читаю утреннюю молитву. Ты должен отрубить ей голову и принести ее мне, чтобы залечить мои раны от ее измены». Ей придавала силы эта легенда о ревнивом муже и его покорном сыне, живших более двух тысяч лет назад, свидетельствующая о неизменности человеческой натуры на протяжении веков.

Теперь Фарида на себе испытала казавшуюся на первый взгляд безумием безграничную самоотверженность жен, оправдывающих жестокость мужей: «Бьет - значит, любит». И прибавляла от себя: «Ведь при этом ему больнее, чем мне».

В попытке понять, оправдать мужа она дошла до самообвинения. Задерживаясь в ожидании автобуса или в очередях, она задумывалась: «А ведь и вправду, за это время я могла бы с кем-нибудь встретиться» - и начинала чувствовать себя виноватой. Но в чем ее вина? В том, что родилась, живет и дышит?! Сколько же можно терпеть такие муки!? Как быть, если тот, с кем ты связала судьбу, кому посвятила себя, получает удовольствие от твоих унижений? Где черпать силы, чтобы изобразить подобие любви, когда уста, извергавшие грязные, обидные, ранящие душу слова, тянутся к твоим, а руки, когда-то оттолкнувшие тебя с презрением, блуждают по телу, требуя ласки? На сколько хватит жизненных сил этой женщине, ставшей жертвой душевного урода, который превратил ее из взлелеянного родительской лаской цветка в безвольное существо? Отчего же она не ругалась, не дралась или, наконец, не убежала, как сказала бабушка? Испугалась? Не умела защищаться?

Чтобы победить такого врага, нужно его ненавидеть и использовать его же грязные методы. Она же воспитывалась на примере любви и верности. Странно, но получается, что она стала жертвой собственной любви.

Фарида всегда верила, что причины многих заболеваний кроются в психике человека. И сейчас, взглянув на свою жизнь как бы сторонним взглядом, осознала причину собственной болезни.

Всевышний дал ей жизнь для любви и счастья, а она растратила ее на замазывание трещин, латание дыр и залечивание ран. Чем больше убеждала себя, что можно согреться, прижавшись даже к ледяной глыбе, тем больше замерзала ее душа. А суть ее, загнанная в подсознание, изнемогала от тесноты и духоты и теперь стала затухать. Подсознание сохраняет детскую непосредственность и естественность, поэтому не понимает коварства и противоречий человеческого разума. Оно приняло решение: не стоит так жить, и с настойчивой прямотой стало претворять свое решение. Если душе тесно в этом теле, его надо разрушить, чтобы она вырвалась на свободу. И организм начал саморазрушение.

Вскоре ее было не узнать. Своей безропотной покорностью она вынесла себе смертный приговор. Старший брат с женой посоветовали ей лечь в больницу. Никто не верил в ее выздоровление, но было тягостно видеть, как угасает родной человек, которому надо бы еще жить да жить. Да и надежда, как известно, умирает последней.

Брат нес ее на руках по длинному коридору больницы с коричнево-желтыми, как сама болезнь, стенами. Зрелому мужчине было совсем не тяжело нести исхудавшую, превратившуюся почти в скелет сестру, но это было нестерпимо больно. Они с детства питали друг к другу самые теплые чувства. Старались общаться и после того, как обзавелись семьями. Брат чувствовал, как плохо живется сестре, но Фарида сама не жаловалась, поэтому он никак не мог помочь ей. Пытался сблизиться, найти общий язык с Махмутом. Но его выводила из себя желчная злобность и скандальная мелочность зятя. «Если бы он не был инвалидом и мужем Фариды, так бы и врезал ему!» - думал он часто наедине с ним в бессильной ярости. Однажды даже спросил сестру: «Как ты его терпишь? Любишь?» - «Рядом с ним мне спокойно, - ответила Фарида. - Он никогда не бросит меня, не будет изменять с другими». Не бросит... Как зверь, вцепившийся жертве в горло...

С тех пор как сестра заболела, брат ежедневно забегал к ней хоть на десять-пятнадцать минут, принося с собой дух тепла, света, самой жизни. Взяв худенькие пожелтевшие ее руки в свои сильные ладони, говорил с ней, пытался вдохнуть силу жизни в ее увядающую плоть, согреть ее лучами своей любви. В такие минуты Фариде казалось, что не все еще потеряно, есть за что в жизни зацепиться.

И сейчас, прижавшись к широкой груди брата, она ощутила, чего была лишена всю жизнь. Ведь кроме брата было кому носить ее на руках, кто посчитал бы это за счастье. Самые светлые страницы юности, первую (и последнюю) свою любовь, радость быть любимой она похоронила давно. Похоронила собственными руками, чтобы быть уверенной, что они не всплывут никогда. А вот теперь эти чувства вдруг вспыхнули, как молния, и охватили все ее угасающее естество.

Но в тот же момент зашевелились и грязные щупальца мужа, мертвой хваткой вцепившиеся в ее плоть и душу, контролирующие не только ее действия, но и каждую мысль. Фарида вздрогнула, осознав, что в плену не только ее тело, но и сам дух.

Бессильно лежала она в больничной палате и не могла унять внутреннюю дрожь. Кто сможет точно определить: где в ней она сама, а где Махмут? Она чувствовала, что не успокоится, пока не найдет ответа на этот вопрос. «Чего я боюсь? - увещевала сама себя. - Чего еще можно бояться, когда смерть уже на пороге? Или душа раба и после его смерти остается рабом? Как это возможно, если на этом свете от тебя самой ничего не останется?»

Вдруг Фарида закричала и попыталась вскочить на ноги. Сноха, вышедшая на минуту к медсестрам, вбежала в палату. Фарида с ужасом показывала в угол, где в паутине билась муха.

- Так жалобно жужжит... - сказала она, с мольбой вглядываясь в глаза снохи. Затем с нетерпением подождала, пока та выпутает обессилевшую жертву из пут, освободит от пузатого кровожадного паука. Сноха положила муху на подоконник. С широко открытыми глазами Фарида ждала, что она взлетит. А когда насекомое, только раз пошевелив лапками, застыло без движения, шепнула упавшим голосом:

- А ведь это была я... - И притихла.

После этого случая она потеряла надежду на выздоровление. И только тогда поняла, что рядом с Махмутом счастья не было и не могло быть. Проникнувшись этой мыслью, она вдруг почувствовала облегчение, обрела покой. Освободилась от сковывающего чувства страха, парализующего мысли, душу и тело. Чего и кого еще бояться, когда уже смерть взяла за горло?!

Дома, как и в больнице, сестра и сноха сутками дежурили у ее постели и как-то раз попросили побыть с ней Махмута. Но через несколько минут страдальческий вскрик бедняги вернул их назад.

- Ах, что ты с ней сделал?!

Махмут стоял, прижавшись к стене, с видом затравленного зверя. А Фарида, размахивая слабыми своими ручками, делала отчаянные движения, словно отталкивая его еще дальше. Пришлось дать ей успокоительное. Ввалившиеся от страданий глаза Фариды наполнились слезами, и две жгучие струйки потекли по ее щекам.

- Больше не пускайте его ко мне, - прошептала она с болью в голосе. - Будто душу мне вынимает.

Это было ее первым и последним выражением недовольства.

II

Когда она умирала, сплошной завесой шел мокрый снег. Сильный ветер с остервенением кидал в окно снежные комья. Это было последнее усилие уходящей зимы сохранить свои права. А у хрупкой весны, казалось, нет сил противостоять ей и никогда не будет. Фарида смотрела в окно, и ее изболевшееся тело и истерзанная душа страдали еще больше от этой схватки природы. Ей казалось, что в этом мире не осталось ни тепла, ни надежды. Одно жаль - ребятишек: натерпятся от отца-изверга.

Залифа, жена брата, просидевшая у ее изголовья всю долгую ночь, пытаясь хоть как-то облегчить ее страдания, почувствовала, как прервалось дыхание Фариды и бессмертный дух покинул бренное тело.

Сердце у Залифы разрывалось: Фарида ушла из жизни в муках, так и не узнав, что такое счастье.

Залифа ладонями вытерла слезы, убрала пластинку с мелодиями курая, которую в последние дни любила слушать Фарида.

Когда человек рождается, ему свидетели не нужны. Достаточно кого-то одного, чтобы перерезать пуповину. Кто умеет наслаждаться одиночеством, тот может и по жизни пройти один. Не нужны зрители и у смертного одра. А на похоронах чем больше людей, тем лучше. Вот и этот дом скоро заполнит печаль и скорбь. Содрогнутся перед лицом смерти даже жадные до жизни, кто ощущал себя до этого вечным на Земле.

Мы всю жизнь пытаемся развязать узлы, завязанные любовью и ненавистью, судьбой и роком, а смерть разрубает их одним ударом. Она списывает все долги, разрешает все проблемы - этим смерть потрясает и притягивает живых. Человек, которого мы терзали и обижали, распластавшись, лежит перед нами, наконец избавившись от нас, недосягаемый и непостижимый. Одолев суету бытия, жестокость бренного мира, его душа отлетела в нежные объятия вечности, освободилась от воли других.

Но тех, кто ведет себя словно пришел на Землю навечно, не могут изменить и минуты скорби. Именно из таких была мать Махмута, шумная старуха, влетевшая, фальшиво причитая. Ее властный, резкий и неуместно бодрый голос звучал то там, то здесь, она всем пыталась навязать свои порядки. Для свекрови Фариды, ни разу не переступавшей порог этой квартиры за время болезни снохи, ее смерть была чем-то вроде увлекательного действа. Поэтому ей не хотелось такого быстрого его завершения.

- Зачем так спешите с похоронами? - пристала она к Залифе. - Надо подождать родственников...

Раздраженная поведением бездушной старухи, Залифа призвала все свое терпение, чтобы не сорваться над покойной:

- Кто хотел ее видеть, навестили и попрощались еще при жизни…

Старуха сразу поняла смысл произнесенных вроде бы спокойно слов и не стала спорить, тем не менее не удержалась от ехидства:

- Уж мужа-то, наверное, дождетесь.

Махмут уехал в командировку, оставив умирающую жену, и вот-вот должен был вернуться.

Не нашла она успокоения и среди женщин, сидящих около покойной. Ей было скучно среди ровесниц, шепчущих молитвы, лишь изредка перекидываясь двумя-тремя словами. Поэтому, воспользовавшись моментом, начала говорить про свое: да, болезни не щадят ни молодых, ни старых, вот и я всю зиму маялась суставами, и давление скачет. Ее резкий, громкий голос раздражал слух, а блеск золотых вставных зубов резал глаза. Заметив неловкое переглядывание бабушек, Залифа, сама уже немолодая женщина, была вновь вынуждена вмешаться:

- В восемьдесят лет не пристало жаловаться на здоровье, сваха. Вон какие молодые уходят из жизни. А мы еще, слава Аллаху, на ногах и скрипим потихоньку.

- Ну ладно, - сказала тогда старуха. - Я, пожалуй, пойду. Ты тоже сдала в последнее время, сватьюшка. Потерпи уж еще денек.

Яркое солнце следующего дня объяло золотыми лучами весь мир, словно празднуя победу юной весны над злодейкой-зимой. Жизнеутверждающей песней звучал звон капели и вдохновенное щебетание воробьев.

Есть странное противоречие в жизни. Плохие люди совершают доброе дело, уходя из жизни. Их смерть приносит облегчение окружающим. А кончина хорошего человека превращается в зло, так как его уход повергает всех в горе. Смерть этой замкнутой, тихой женщины не оставила равнодушными ни детей, некогда ею вылеченных, ни их родителей, а также сослуживцев, многих других. Прибывшие по одному, группами, они проходили в мрачную и холодную от горя комнату, в которой меркло даже яркое солнце.

Их встречал муж покойной, худощавый человек небольшого роста с выражением неловкости на лице - от того, что недостаточно сильно скорбел. Его не покидало чувство облегчения, которое он испытал по приезде, узнав, что жена наконец отмучилась. Как воспитанный человек он понимал, что это нехорошо, и старался всеми силами скрыть свои истинные чувства от других. Вместе с тем его раздражало, что приходится лицемерить. Особенно же его беспокоило одно - сумеет ли выжать слезу-другую в нужный момент. Он понимал, что это будет непросто, так как был во власти не только радости избавления, но и чувствовал, как из темных глубин души поднималось что-то приятное, обещающее новую, другую жизнь.

И еще его раздражала дочь - плакала без конца.

- Замолчи, поплачешь, когда другие начнут плакать, - шагнул он к ней.

- Пусть плачет. Смерть матери - это горе, которое не омыть никакими слезами, - вступилась за девочку Залифа, утешая ее.

Их взгляды, полные скрытой ненависти друг к другу, скрестились, словно шпаги в бою. Но оба собрали всю волю в кулак, и гневные слова не сорвались с языка.

- Ты хоть познала, что такое любящая мать, ее нежность, научилась у нее доброте, кое-каким навыкам. А ведь есть злодеи, которые всю жизнь любят только себя, - увещевая девочку, все-таки не удержалась от укола Залифа.

Махмут лишь со скрежетом сжал зубы.

Когда покойную собрали в последний путь, молодой мулла стал отпевать ее. Все присутствующие застыли в оцепенении, завороженные торжественно-печальными звуками молитвы. Невольно поддался их воздействию и Махмут, но ненадолго: окинул объятых волнами чувств людей высокомерным взглядом трезвого превосходства и вновь уткнул глаза в пол, но уже не испытывая, а лишь изображая сдержанную скорбь.

На одну из его ладоней, раскрытых для завершающего жеста в конце молитвы, попал лучик солнца, пробившийся в щелку меж шторок. Он был таким теплым и послушным с виду, что казалось: его можно поймать и спрятать в карман. Усмехнувшись своим мыслям, Махмут сжал ладонь - дремавший лучик выпрыгнул наружу. «Как Фарида!» Махмут с трудом подавил чувство раздражения и нетерпеливо посмотрел в сторону муллы, который продолжал заунывную молитву. Махмуту хотелось поскорей избавиться от свалившихся на него неприятных забот, освободить дом от горя и скорби, а душу - от духа жены, начать свою жизнь сначала.

Только теперь Махмут стал понимать, как же он устал от жены, от себя рядом с ней. Многолетнее чувство ревности, зависти к жене, страха потерять ее и ненависти к ней из-за этого страха превратило его душу в мертвое озеро с пересохшим, растрескавшимся от нещадного зноя дном. В течение двадцати двух лет он пытался сломить волю Фариды, подчинить ее себе, вывести из терпения, выбить из колеи. Со злорадством ждал, когда же она сорвется, начнет неистовствовать, ругаться и кричать. Поэтому старался охаять не только ее, но и всю ее родню, ее любимые книги, цветы и даже ее любимую еду. Стоило ей улыбнуться, как Махмут спешил погасить ее улыбку и находил в этом радость.

Он не только знал, что незаслуженно обвиняет жену, но и сам заранее придумывал, как бы ее оклеветать. Махмут считал женщин изначально грешными и порочными, поэтому ему нравилось унижать и оскорблять весь женский род. Одновременно он сознавал, что нуждается в ласке и нежности Фариды, и это ощущение зависимости от своей жертвы бесило Махмута еще больше. У него волосы вставали дыбом от одной лишь мысли, что жена могла бы ему изменить. Поэтому его коварный ум наглухо закрыл все пути перед Фаридой или, как он сам выражался, создал иммунитет к «инфекции» измены и порока. Ему достаточно было выразить подозрение словами типа: «Что это вы так переглядывались с ним? Есть какие-то общие секреты?», чтобы жена почувствовала неприязнь к тому человеку.

Легко гасил он и желание Фариды общаться с другими людьми. А вину при этом свалил на нее же: «Из-за твоей развратной натуры и друзей домой не пригласишь». Предпринял также меры на случай ее болезней: «Если ты грешна передо мной, всю жизнь будешь болеть, руки-ноги отсохнут, сдохнешь в мучениях!»

Однако легкость господства над беззащитным, нравственно чистым человеком не приносила Махмуту полного удовлетворения. Он понимал, что будь на месте Фариды более смелая, решительная женщина с твердым характером, ему было бы посложней управлять ею. В то же самое время он чувствовал, что не может полностью поработить жену, сколько бы ни угнетал ее, что под ее видимой безропотностью скрывается непокорность и сила. И это задевало его самолюбие.

Как личное оскорбление воспринял он и то, что так много людей пришло проводить Фариду в последний путь. Задыхался от ярости при воспоминании о том, что жена, долгие годы не смевшая поднять на него глаза, в последние дни своей жизни преодолела страх перед ним и выставила его вон из комнаты.

- До кладбища далеко, - сказал, завершив молитву, мулла, - давайте поторопимся.

- Да, поспешим, - подтвердил Махмут. «Луч не зажать в руке. Зато можно затмить солнце, загасить звезду», - поставил он точку в странном споре с женой, продолжавшемся все годы совместной жизни. И повеселел, рассудив, что победителем вышел именно он.

III

Для живых ежегодно приходит весна. В первую годовщину смерти Фариды день был прозрачно-ясным. После поминальной молитвы разговор перешел на житейские темы. Посетовали на трудности времени, неустойчивость политической ситуации.

- Для меня прошлый год все-таки был удачным, - сказал Махмут. - Защитил диссертацию, обновил машину... - Потом взглянул на молодую жену, безмолвно стоящую в дверях кухни, словно в ожидании приказов мужа, и добавил: - Женился...

О том, что в том же году умерла первая его жена, он уже и забыл...

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев