|
|
Скифское золото
старой травы
- По сравненью с нами — рано, а по данным школьной
карты —
- где-то возле Еревана жили древние урарты.
- Жаркий хлеб пекли из проса, пряли шерсть, варили
пиво,
- на соседей глядя косо, деловито и строптиво.
-
- Тяжелели, млели склоны от обилья винограда,
- крепли стены и колонны ослепительного града,
- ткались пологи и шали, длились плавные беседы,
- боги щедро обещали и удачи, и победы.
-
- Лгали боги, злились печки, пели вражеские
стрелы.
- Не осталось ни дощечки — все пропало! Все
сгорело!
- В доме красные обновы, вина красные в подвале,
- в стойлах красные коровы — почернели, отпылали.
-
- И пошли урарты с пылью, с дымом об руку по миру,
- распевая песнь ковылью погорелому кумиру,
- с мудрецами и царями, с невеселой детворою,
- зябнут, жмутся под дверями, плачут в ивах под
горою:
-
- «Теста я не домесила! Не дошила покрывала!
- Я серег не износила и от солнца не устала!»
- Причитают, словно ветры, гонят листья по
дороге...
- Впрочем, может, это венды, скифы или аллоброги.
- Или русские к исходу подступающего века
- на распутье в непогоду. Осень. Ночь. Фонарь.
Аптека...
-
- А покуда ты — живая, можешь ты побыть немного
- и рабынею Мамая, и натурою Ван Гога,
- выйти в красном за калитку к пикту, готу или
хетту,
- взяв прабабкину накидку, зная, что спасенья
нету.
-
- * * *
-
- Выцвели луж голубые камеи,
- Вдоль по обочинам — пыльные рвы,
- А по лугам все лежит и тускнеет
- Скифское золото старой травы.
-
- Снова сквозь ветви березы и ели
- Ветреный полдень разлил стеарин.
- Каждою ночью поет у постели
- Желтая птица весенних равнин.
-
- В крапчатых перьях, некроткого нрава,
- Тонко выводит, склоняясь ко мне,
- Как закипает зеленая лава
- Там, в глубине, у древесных корней.
-
- Скоро! Подступит, прорвется, нахлынет
- Сквозь раскаленные поры земли,
- Мусор и хлам — захлестнет, опрокинет,
- Словно враждебной страны корабли!
-
- Если скажу, что напрасны усилья:
- Время Вселенной подходит к концу, —
- Благословенные пестрые крылья
- Больно ударят меня по лицу.
-
- Если под вопли взбесившейся стаи
- В зимнюю полночь придется уйти,
- Желтая птица меня не оставит,
- Тень ее будет бежать впереди.
-
- * * *
-
- Луча случайного блесна,
- земли застиранная роба,
- квашня последнего сугроба!
- Ах, черт возьми, опять весна!
- Моя любовь к тебе — до гроба,
- и беспросветна, и пресна.
- Она встает едва живой
- осиной ломаной и голой
- над банкой с недопитой колой,
- над прошлогоднею травой,
- не откровеньем, не крамолой.
- Неровной фразой черновой.
- А ты, над пропастью скользя,
- огнем бенгальским догораешь,
- то пьешь, то плачешь, то играешь,
- губя и пешку, и ферзя,
- и умираешь! Умираешь!
- И не любить тебя нельзя.
- Уж я тебя не оброню,
- беды истертая подкова!
- Куда ж девать тебя такого?
- Уж я тебя похороню —
- под перламутром сна и слова,
- вполне сходящим за броню.
- И воробьиное «чивить»,
- и луж сияющие бездны,
- блесна луча! — вы бесполезны!
- Здесь больше нечего ловить,
- здесь больше некого любить
- помимо падшего героя,
- и нет ни князя, ни изгоя
- героя нового слепить!
-
- * * *
-
- В траве дремал кузнечик,
- он робок был и мал.
- Случайный человечек
- кузнечика поймал.
-
- Он пляшет и хохочет,
- наслушавшись вполне,
- как плачет и стрекочет
- кузнечик в западне.
-
- В дому бренчит посуда,
- бычок в хлеву мычит.
- Пляши, пляши, покуда
- кузнечик не молчит!
-
- Служи Добру и Свету,
- на солнышко гляди!
- Иди себе по свету
- с кузнечиком в груди!
-
- * * *
- В конце безлюдного квартала, где слишком редки
фонари,
- Я не прохожий запоздалый, я желтый лис Экзюпери,
- От прочих поздних пешеходов, от их теней
неотличим,
- Я самый дикий, самый гордый. Меня никто не
приручил.
-
- Там за стеклом — накрытый ужин, глава семьи
глядит орлом.
- О, никогда я не был нужен тем, кто собрался за
столом!
- Я был для них одним из сотен, из сотен тысяч
чуждых лиц,
- Был неприметен, был немоден, негоден, как
осенний лист!
-
- Эй вы, творцы банальной были! Слепцы! Скупцы!
Держу пари,
- Вы все давным-давно забыли, о чем писал Экзюпери!
- Главу о Лисе перечтите, хотя бы чуть вникая в
суть,
- И приручите, приручите! Ну, приручите кто-нибудь!
- Я сердце к вашему приходу всю жизнь готовил
наперед,
- Уж я прощу вам хлеб и воду,
- и скудость чувств, и пальцев лед,
- И роль в бездарной оперетте, и расставанье
навсегда!
- Я буду сам за все в ответе, не беспокойтесь,
господа!
-
- ДАНКО
-
- Как хорошо, укрывшись пледом,
- Предаться неге и комфорту,
- И выпить стопку за обедом,
- И целый мир отправить к черту,
-
- И объявить опасным бредом
- Правдоискательские штучки,
- И стать седым солидным дедом,
-
- И вслух читать любимой внучке
- О славной курице Чернушке,
- О царском чаде в бедной зыбке,
- О Горбунке, об Огневушке,
-
- О золотой мудреной рыбке,
- Да обо всем! — от бумеранга,
- От Ганга, сленга и до танго,
- Но никогда о сердце Данко!
-
- Шшиш! Никогда о сердце Данко!
- Она — нормальная гражданка,
- А у него — слетела планка.
- И для чего ей этот Данко?!
-
- Ее судьба — директор банка!
- Меж тем с глухого полустанка
- По лужам, кочкам и кустам
- В рассветный час шагает Данко,
-
- Прижав к груди чего-то там.
- Чудной цветок? Червонный рубль?
- Да приглядитесь, кто неслеп!
- Большой горячий красный уголь?
-
- Большой горячий круглый хлеб?
- И кормит каждую синицу,
- И сыплет в каждую гряду,
- И рвется в каждую темницу,
-
- И чует каждую беду!
- Несет его от дома к дому,
- С этапа гонит на этап,
- Наперекор тому, седому,
-
- Который слаб, который раб.
- Бывало кликнешь: «Где ты, Данко?»
- А он уже под дулом танка!
- И эта вечная болтанка,
-
- Она, конечно, губит Данко!
- К тому ж подонки и поганки,
- Пращи, рогатки и берданки —
- Все норовят пульнуть по Данке,
-
- Что на войне, что на гражданке!
- А он не косит, не матросит,
- Стремясь остаться на плаву,
- И ничего себе не просит,
-
- А просто падает в траву.
- А соплеменники, по Данке
- Не торопясь пускаться в рев,
- Сбирают бренные останки
-
- И втихаря бросают в ров.
- Вот вам людская благодарность!
- Ее давно в помине нет!
- Растратит без толку бездарность
-
- Его души горячий свет...
- А танки... Кто их помнит, танки?!
- Дряхлеет век, наглеют янки...
- Издох автобус на стоянке,
-
- И совершенно не до Данки!
- Но, может, лет через... немало,
- От сирых мест за много миль,
- В краю, куда не проникала
-
- Родимых рвов сухая пыль,
- Влюбленный шут, директор банка,
- Наивен, хоть и просвещен,
- В объятьях милой вспомнит Данко
- И скажет Данке: «Danke schоn!»
-
- * * *
- Мне, с оттянутыми сумками руками,
- Вдруг подбросили Харуки Мураками,
- В меру модного и в меру недурного,
- Что с того, что серо всё и всё не ново.
- Жизнь, как прежде, мясорубка, маслобойка,
- И чего мне не подбрасывали только,
- От лишайных кошенят до хроник Рима.
- Большей частью все пролетывало мимо.
- Что ни день, веду нелепое круженье,
- Погруженная в родное окруженье,
- В предвкушенье с ним мучительной разлуки,
- В оскорбительные запахи и звуки,
- В ожидание небесной пресной манны,
- В простодушные и прочие обманы,
- В непременные одышку и прорушку,
- В превращенье в ритуальную старушку,
- В бесконечное копанье в милом прахе,
- В сновиденья, наваждения и страхи
- (Я так боюсь остаться в старости без помощи,
- ведь я и так уже последняя, вы знаете,
- что будет некому сходить по хлеб, по овощи,
- и за таблетками, и что не станет памяти,
- и что на пятый – не залезть, а спички кончатся,
- и выжать серую простынку не получится,
- что старый кот в сердцах на тапочки помочится,
- и что никто на нашем горе не поучится!!),
- В задушевные беседы с дураками!
- Почитаешь тут Харуки Мураками!
- Вот ползу себе, считаю переулки,
- И на две руки четыре полных сумки,
- И когда их груз оттягивает руки,
- Не добресть до просвященного Харуки.
- Вот и думаешь в бреду сумконесенья,
- Может, в нём одном, в Харуки, и спасенье,
- В глупой рифме, подвернувшейся под руки…
- Как, наверное, икается Харуки…
-
- * * *
- О Христе, Юпитере, о Митре ли
- полно из пустого лить в порожнее.
- Расскажи-ка что-нибудь о Гитлере,
- расскажи-ка что-нибудь хорошее!
- Про любовь, про жизнь его кампфовую,
- что была профукана, прошляплена,
- как носил он троечку кайфовую,
- туфельки и усики под Чаплина!
- Расскажи в примерном умилении,
- как он слезы лил под звуки скрипочки,
- расскажи, как при его явлении
- писались заносчивые цыпочки!
- Говори доходчиво и жалостно,
- без ехидных слов, без жеста грубого.
- В сотый раз прошу тебя, пожалуйста,
- милая, помилуй Шикльгрубера!
- В саркофаге мчится он по космосу,
- в психбольнице делает скворечники,
- задыхаясь, шаркает по хоспису,
- норовит окуклиться в орешнике,
- в преисподней — числится за клоуна,
- верещит: «Весь мир держал в кармане я!
- Тойфель, либер фройнд, вот только кто она,
- извините — я забыл — Германия?!»
- И не ставь, не ставь креста на Гитлере,
- не равняй его с беззубой сучкою!
- Он сравним с одной Лернейской гидрою,
- он еще взмахнет упрямой ручкою!
-
- И чего ты смотришь укоризненно,
- в мистику впадаешь да в схоластику?!
- Митра — что?! Вот Гитлер — это жизненно!
- Видела вчера в подъезде свастику?!
- Я тебе прощу любые дерзости,
- а на людях — брось финты и фортели,
- чтоб фанаты достославной мерзости
- личика родного не попортили.
-
- * * *
-
- Лес придорожный, не ставший краше.
- Здесь мы с тобою бродили раньше,
- здесь, у больницы, в конце недели,
- как две синицы, на пне сидели.
- Все так же дали многоголосны,
- все тем же медом залиты сосны.
- Дымит в их ветках слепящий магний,
- идут их корни до самой магмы.
- Идут подземной дорогой длинной
- в единоборстве с песком и глиной,
- в обнимку с вечною мерзлотою,
- рудой железной и золотою.
- Перебирают ручьи и норы,
- перетирают гробы и горы.
- Рубцы и раны притоки Леты
- им омывают. О, где ты, где ты?
- Но в крепких кронах царит живое.
- И мед все каплет и каплет с хвои
- в полынных листьев худые чаши,
- на пни и камни, на тропки наши.
- Он проникает в земные поры
- и затекает в гробы и норы,
- не прорубая ступеней новых,
- идет дорогой корней сосновых,
-
- по тем же скатам, по тем же метам
- ложась то златом, то самоцветом,
- питая вечную пуповину,
- делаясь ядом наполовину.
- Седые воды ворчат невнятно.
- Плывут по Лете ржаные пятна —
- средь ваших лодок, меж ваших лапок...
- О, мед поэзии, как ты сладок!..
-
- * * *
- Позволь мне любить тебя щедро и слепо,
- хотя бы до завтра, хотя бы сейчас,
- покуда сквозь занавес майского снега
- весеннее солнце касается нас,
- покуда восторжен, отважен и гибок,
- беспечно нагнувшись в проеме окна,
- ты ловишь руками сверкающих рыбок,
- и ветер, и будущих зим семена.
- Постой предо мною, постой предо мною
- во имя прошедших безрадостных лет,
- как яблочко, сказочное, наливное,
- вбирая прозрачною кожицей свет!
- Позволь мне любить тебя больше, чем надо,
- за все безрассудства и действа подряд,
- пока я не знаю, какого ты сада,
- пока я не верю ни в Змия, ни в яд!
- Покуда у тени достаточно сини,
- пока не распознан горчащий дичок,
- покуда не виден еще в сердцевине
- отъевшийся, жадный и злой червячок,
- и в яблочко мчатся полдневные стрелы,
- и миг быстротечен, но день – негасим!
- Пока я не чувствую, что постарела
- на тысячу весен и тысячу зим.
-
- * * *
- О мельницы и штольни, молельни и сады!
- Прядильни, колокольни, больницы и суды!
- Стена ли крепостная, тернистый ли утес...
- Ну, кто из вас не знает чудного вкуса слез?!
- Грабитель и каратель, влюбленный и скопец,
- Воитель и ваятель, безумец и мудрец,
- И лорд, и смерд покорный, и Бог на небесах —
- Ну, кто из вас по горло не хаживал в слезах?!
- Но что такое слезы — вода, одна вода...
- Потери — все курьезы, удары — ерунда.
- Стартуй по эстафете, забыв, как в первый раз,
- Что вся вода на свете исторгнута из глаз.
- Боюсь, в амбарах звездных у Бога самого
- Не сыщется бесслезных молекул аш два о.
- Какой дорожный камень ночами не скулит?
- Какой душевный пламень слезами не залит?
Написать
отзыв |
