|
|
КАРА
Повесть
Альфире Фазулловне Камаловой
I
Не успела училка повернуться к карте, как на первую парту прямо перед ней
шлепнулась записка. Бика тотчас зажала ее в руке.
Весь класс насторожился, и учительница не могла сделать вид, что ничего не
заметила. Подошла к Бике, протянула руку:
— Дай-ка сюда!
Девочка замялась и что-то промямлила.
— Отдай, кому говорю!
Бика разжала ладонь и стушевалась.
Учительница довела урок до конца и, оставшись одна, заглянула в записку.
Кровь ударила ей в виски.
«Бика-Клюка, — говорилось в записке, — болтают, будто вчера, перепив бражки,
ты лишилась девственности. Это правда?»
Географичка выскочила в коридор и натолкнулась на нечто, похожее на призрак.
Ну — призрак, и только! Лицо закрыто шерстяным платком, глаз не видно;
размахивает своей единственной рукой и беспрестанно бормочет: «Где мой Ирик?
Почему все молчат?.. Был на уроке Ирик или нет?»
— Ты кто? — спросила она географичку и застучала посохом, требуя ответа.
— Это я, бабушка... — пролепетала учительница.
— Кто «ты?»
— Гульсима.
— А, это ты, дочка Гульсима, — смягчилась старушка. — Ирик мой не
показывался?
— Нет, — пришла в себя Гульсима Ахтямовна, — сегодня его на уроке не было.
— И дома его нет. Где шляется, чертово отродье?! Придется матери сказать...
Бродячая скотина!
Старушку обступили дети.
— Чего вам? Брысь!
Старушка резко повернулась и засеменила к выходу, бормоча:
— Может, возле магазина где? Или в клубе ошивается?
Географичка зашла в учительскую. Там Газима Ахметовна и Вахит Нурисламович
ссорятся из-за кабинета:
— Это твой личный кабинет? Твоя собственность? — напирает Газима.
Нет, но я — зав. кабинетом! И предназначен он для уроков физики и химии. А у
вас какой предмет?
— Дай мне ключ! — потребовала на это та.
— Не дам!
— Я этого просто так не оставлю... Пойду к директору...
— Идите! Но лучше бы вы проводили уроки в своем кабинете, Газима Ахметовна.
— У нас не кабинет, а сарай...
— Другие же проводят там уроки...
— А я не буду! — и вынеслась из учительской.
Вахит только развел руками, не зная, что еще ей сказать.
Гульсима Ахтямовна слушала эту перепалку не встревая.
Бика учится в классе Вахита. Послушная, тихая девочка, что называется, тише
воды, ниже травы. Географичка теперь в курсе ее тяжелой тайны.
Этот клочок бумаги не давал ей покоя. В душе она всегда была настроена
против Вахита. Да и было за что: крепко досаждал он ей — то и дело отпускал
вслед всякие гадости типа «придура», «у нее того... не все дома»...
Но как теперь ей быть? Кому передать эту бумагу? Директор, конечно, замнет
дело... Тоже и завуч Фасихат... Перед директором она всеми цветами радуги
светится, а за глаза... Но тут будет с ним заодно.
Вернулась Газима Ахметовна. Следом зашла завуч Фасихат, и за ней с кипой
тетрадей — учительница математики Хабира.
— Нет, в школе я не могу проверять тетради, дома спокойно, хорошо... —
Математичка аж задохнулась от тяжести.
— Дома, оно, конечно, хорошо... — поддержала Газима коллегу. С ней она была
дружна. — Пожалуй, и мне придется дома сидеть... Директор сказал: «Пиши
заявление».
— Иди ты! — не поверила Хабира.
— Клянусь Луной и Солнцем. Только что поцапались из-за кабинета. Вахит
держит кабинет на замке, а директор его защищает.
— Знаю, из-за чего. Вчера сын Кисекбашева Хайруллы на уроке истории
амперметр разбил...
— Пусть заплатит! — отреагировала Газима Ахметовна.
— А что с этих Кисекбашевых возьмешь? Голодранцы — они и есть голодранцы:
рот раскроет — легкие видны...
— Нет, девки, я вот о чем подумала... — В голосе Газимы Ахметовны отчетливо
послышались угрожающие нотки. — Эти пришлые чужаки ведь хорошо
сорганизовались. Приблудились к нашему тептярьскому племени и еще нами
командуют! Их всего-то трое...
— Вахит, Шафиков, Гульсима... — подхватив, перечислила Хабира.
— Да-а, — протянула Газима Ахметовна и стала нервно хрустеть пальцами. — А
мы, три славных представительницы Табанкуля, рта раскрыть не можем...
Смиренно склонили свои головушки перед пришельцами. Подружка Фасихат, ты бы,
что ли, взяла вожжи в свои руки...
— А что я?.. — не растерялась Фасихат. — Если передадут, я бы взяла.
— Сельсоветом заправляла, — с жаром продолжила энергичная Хабира. — Тебе ли
не смочь стать директором Табанкульской школы...
— Зав. роно Харис Саяхович отдал предпочтение Шафикову...
— Девушки, а ведь в наших рядах нет должного единства, дружбы. А вон Вахиты
да Шафиковы — единомышленники.
— Газима, — прервала энергичная Хабира подружку, — они хитрее нас. Это на
людях, для видимости, они поносят друг друга... А меж собой заодно! Нам не
следует терять бдительность!
Газима, известная своей жестокостью, перешла почти на шепот:
— Знаете, девки, я мечтаю выгнать их вон из деревни. Настанет день...
— Выгоним! — заверила учительница математики Хабира, но завуч Фасиха
усомнилась:
— Вахит-то ладно, Гульсима из другой деревни на работу приходит, а Шафикова
попробуй спихни? Жена его Сания — здешняя, табанкульская ...
— Все равно выгоним! — отрезала Хабира.
Зазвенел звонок, приглашая на урок вечно озорных учеников и порядком
подуставших учителей. Вот уж не было печали — черти накачали... Три славных
представительницы Табанкуля встрепенулись, будто их поймали с поличным,
обменялись недвусмысленными взглядами.
Все стали расходиться по кабинетам.
Географичка молча сунула злополучную записку в руку Газиме.
II
Директора Табанкульской восьмилетки Шафикова срочно вызвали в роно.
Стоило ему зайти в кабинет, как по спине поползли мурашки, тело передернуло
судорогой. Ермикимов вперил в него свой взгляд и зловеще молчал.
Пронзительные, холодные глаза так и продирали его насквозь, доставали до
сердца.
— Вызывали, Харис Саяхович? — справился наконец с собой Шафиков.
В ответ ни слова.
— Что-нибудь стряслось, Харис Са...
— Он еще спрашивает... — перебил Ермикимов.
— Табанкульская школа вроде бы стоит на месте, не рухнула, не...
— Табанкульская школа сгорела!
— Сгорела?..
— Хуже, Шафиков, хуже! — резко повысил голос зав.роно. — Позор!
— Харис Са...
— Твою школу превратили в гнездо разврата, Шафиков, вот что стряслось! До
тебя не доходит! Поднимайся, пошли в прокуратуру, там тебе хорошо разъяснят.
Следователь уже ждет твоего прихода. Вот вызов... — И они покинули
помещение.
Следователь дал им для ознакомления протокол. Там говорилось:
«В день праздника 1 Мая гражданка Фатихова Сумарья, мать-одиночка, ушла в
соседнюю деревню. Ее дочь, ученица восьмого класса Фатихова Бика в
отсутствие матери устроила в доме вечеринку. Пили брагу. С наступлением
темноты группа подростков изнасиловала дочь хозяйки».
— Ознакомились? И что скажете? — спросил следователь.
А у тех у обоих языки отнялись.
— Что будем предпринимать?
Снова молчанье.
— Ну, хоть слово-то скажите?
В какой стадии решения находится вопрос? — очнулся первым заведующий роно.
— А-а, вы хотите спросить, заведено ли уголовное дело? — Следователь был
молод и пронырлив. — Да, прокурор дал такое указание. От девушки, то есть от
Фатиховой Бики, поступила жалоба, то есть объяснительная... Успели ее и
допросить — дело идет как по маслу. Все запротоколировано...
— Могу я поговорить с прокурором? — поискал соломинку Ермикимов.
— Прокурор в командировке, — был ответ.
Заведующий роно наклонился к Шафикову:
— Оставьте нас, Шафиков.
— Тот торопливо покинул кабинет. Зав сразу же предложил:
— Товарищ следователь, а нельзя ли решить вопрос в интересах обеих сторон?
— Как это? По обоюдному согласию? Чтобы и овцы целы, и волки сыты?
— Фатихова сама организовала вечеринку, сама же и бражку достала...
— Тэ-эк... — Следователь побарабанил пальцами по столу. — Значит,
предлагаете закрыть «дело»?
— Можно понимать и так, предлагаю повременить, подумать.
— Тут уже думать не о чем, товарищ заведующий. Девушка изнасилована. Это
подтверждено медицинской экспертизой.
Ермикимову ничего не оставалось, как ни с чем убраться восвояси.
III
Вернувшись из райцентра, Шафиков прямиком направился к матери-одиночке:
зав. роно велел уговорить ее отозвать заявление из прокуратуры.
Перед магазином дорогу директору перешла призрачного вида старушка. Она
передвигалась не разбирая дороги, отчаянно размахивая своей единственной
рукой. Ее словно качало ветром, бросало из стороны в сторону, но она
каким-то чудом сохраняла равновесие и продолжала свой путь даже не обратив
внимания на приветствие директора. Однорукая старушка показалась ему
привидением — появилась и исчезла.
«Не будет удачи», — суеверно подумал Шафиков.
А вот так же знакомая калитка, сердце билось так часто, как никогда раньше.
Захаживал он сюда и не незваным гостем.
С Сумарьей он познакомился на концерте художественной самодеятельности.
Милая девушка, как оказалось, работает фельдшером, глаза так и горят огнем,
даже лоб чуть ли светится... И голосок мягкий, а сама проворная, бойкая... А
уж плясунья! Отплясывала так отплясывала! Выбивала сумасшедшую дробь.
Шафиков тоже молодец хоть куда — стройный кедр... И плясать он тоже мастак —
любого за пояс заткнет! С танцевальными номерами выступал в институтских
концертах, теперь вот здесь, в Табанкульской школе, на смотре художественной
самодеятельности…
Шафиков сразу заметил эту стройную девушку и несказанно обрадовался, что
распределился после института именно сюда.
Баянист Вахит приехал в Табанкуль раньше его. Это он уговорил Шафикова выйти
на сцену в Табанкуле!.. Он же свел в пару с этой милой красоткой под свой
аккомпонемент. У Шафикова то ли дух захватило, то ли голова закружилась — он
видел перед собой только свою красотку... И женат ведь уже, и ростом ей
заметно уступает... А вон как отплясывает! А она-то, она! Какие дроби
выстукивает! Прямо ливень по крыше...
А когда кружится в вихревом танце, подол юбки приоткрывает ее стройные
ноги... Шафиков — человек впечатлительный, Шафиков закрывает глаза... И ему
кажется, что весь мир кружится вместе с ней: кружатся сосны, голубые небеса,
земля... Вот как пляшет красавица Сумарья.
А взгляд у нее такой ласковый, губы зовущие, притягивающие... Зовут и зовут
к себе, и у него запеклись губы и на глазах вот-вот выступят слезы от
мольбы, от отчаяния.
С той поры Шафиков забыл и еду, и сон, для него существовала только одна
радость, один смысл: Сумарья... Они ездят вместе в составе агитбригады по
окрестным деревням, выступая с концертами и в райцентре.
При появлении ее на сцене Шафиков просто теряет над собой власть. В танце
она соблазнительно приближается к нему, на ножках мягкие сапожки, она
поигрывает бедрами, играет тазом, в глазах — шальные огоньки. В конце
концов, Шафиков не выдерживает и уже не может не быть с ней. После репетиции
он отзывает Сумарью в сторонку и говорит, чтоб она подождала его на улице.
Дескать, что-то важное у него к ней, по делу.
— Суфияр, что? — с ходу спрашивает его она, а сама догадывается.
— Сумарья!.. — только и успевает сказать он.
— Суфияр... — сбивается на слове и она. И уста сливаются с устами, и в
сердцах вспыхивает страсть. Земля уходит из-под ног... Они падают куда-то, в
какую-то пропасть, ощущая в себе небывалую легкость, словно у них появились
крылья... И они парят над бездной, парят...
Он вызвался проводить ее до дома. Но она была еще пуглива, остерегалась злых
языков, убежала от него. Охваченный страстью, он побежал было за ней, но ее
уже поглотила темнота.
Ах, Сумарья! Она была сладостной до безумия. О, эти ягоды губ, эти лебяжьи
запястья... Именно с ней табанкульский учитель впервые в своей жизни ощутил
сладкий вкус истинно зрелого плода. В то время он еще был молодым парнем, и
совсем забыл, что женат... Все его помыслы и мечты были устремлены к ней
одной. Она одна заполнила всю его жизнь, все пространство его души...
А потом их разлучили злые языки, к тому же Шафиков стал директором
Табанкульской школы и боялся потерять это престижное место.
Больше они не встречались. И вот он снова у калитки ее дома.
За кухонным столом сидела Бика. Увидев директора, вскочила со стула:
— Здравствуйте.
— Мать дома? — угрюмо спросил Шафиков.
— Мама! — позвала Бика.
Из жилой половины появилась Сумарья, все такая же стройная, как тростник,
еще вовсе не потерявшая своей привлекательности. При виде ее сердце Шафикова
встрепенулось, как когда-то давно, но лишь на мгновенье.
— А, Суфияр!.. Здравствуй!.. — приветствовала его Сумарья.
— Здравствуй, Сумарья... — холодно отозвался он, застыв на пороге, пусть на
минуту, но вновь залюбовавшись ее красотой.
— Проходи, Суфияр! Не стесняйся, ты же не чужой человек, будь как дома…
«Будь как дома…», — повторил про себя Шафиков. Сумарья между тем подхватила
его под руку и провела в горницу.
Непрошеный гость, неожиданно для самого себя, стал внимательно оглядывать
каждую вещь в доме, словно желая удостовериться, все ли на прежнем месте.
«Похоже, все», — отметил он про себя.
— Какие заметил изменения? — озорно хохотнула на это хозяйка.
— Да кто ж его знает?.. — только и смог ответить посетитель.
— И что тебя привело к нам? — перешла с шутливого тона на серьезный хозяйка.
— Ты, поди, и сама догадываешься...
— Уж догадываюсь, — тяжело вздохнула Сумарья. — Бика, подойди-ка сюда!
Та горько заплакала. Но подошла.
— Бика, доченька, расскажи, что с тобой случилось?
— Нет, мама, не могу… — девочка зарыдала еще пуще, глотая слезы, закрыла
лицо ладонями.
— Бика, я не о том спрашиваю, что с тобой произошло, — вставил слово
директор, — меня интересует твое заявление: сама писала или под чью-то
диктовку?
Бика шумно шмыгнула носом и стала рассказывать. Газима Ахметовна и
географичка, выяснилось, оставили ее после уроков.
— Бика, что с тобой сотворили мальчишки? — подступила к ней Газима.
— Ничего не сотворили!
Газима Ахметовна ткнула ей злополучной запиской чуть ли не в глаза:
— А это что?
Девочка зарыдала, но это не остановило Газиму.
— Ты — распутница, ты приваживаешь к себе мальчишек, устраиваешь вечеринки.
Мало того, еще и брагой споила… За это... за то, что ты совращаешь
несовершеннолетних, мы тебя в тюрьму упечем!
Бика захлебнулась от обиды:
— Это не я, это они... Они меня изнасиловали: Ражапов, Габбасов, Хажиев,
Галимов. Я сопротивлялась… но не смогла с ними справиться… — Девочка
зарыдала взахлеб: — Это они…
— Коли так, излагай в письменном виде все, как было! — сунула ей листок и
ручку Газима. — Напишешь правду — поверят. А значит, не тронут.
И Бика написала под диктовку учительниц заявление об изнасиловании. Ее-то и
прочитал Шафиков у следователя.
«Странная философия!» — заключил про себя Шафиков. Он чувствовал себя крайне
неловко, совершенно не зная, как на все это реагировать. Был в полной
растерянности.
— Бика, — начал он наконец.
— А?.. — робко произнесла девочка.
— Бика, ты сможешь отказаться от этого заявления, которое ты отдала
Газиме-апай?
— Зачем?
— Так лучше будет, — сказал Шафиков, не видя иного способа убедить девчушку.
— Не-е-т… — пролепетала девушка, вздрогнув от испуга. — Если я откажусь,
учительницы посадят меня в тюрьму. Я не виновата!
— Если ты не отзовешь свое заявление, то этих мальчишек в тюрьму посадят…
— Пусть посадят, я не виновата, они сами…
— Не торопись, Бика. Подумай еще разок…
— Если их выгородят, то в тюрьму закроют меня!..
— Да нет же, Бика, милиция тебя не тронет!
— Нет, Шафиков-агай, в таком случае обвинят меня!.. Газима-апай,
Гульсима-апай так и сказали…
— Вот уж, дурочка, неразумное дитя, совсем, похоже, тебе мозги запудрили… —
возмутилась Сумарья. — Разве за организацию вечеринки в тюрьму сажают? В
худшем случае штрафанут, да и то… А ты испугалась.
— Мама, я, правда, боюсь! Они так и сделают! Мальчишки виноваты, не я!..
— У страха глаза велики… Э-э-эх, дочка, — укоризненно произнесла мать.
Было ясно, что девочку не уговорить, и директор больше не стал
задерживаться. Сумарья проводила его до дверей со словами: «Страху нагнали
на ребенка, до смерти напугали».
IV
Шафиков обосновался в Табанкуле, именно там откуда была родом его жена.
Он быстро привязался к этой деревне, частенько называл это местечко
«курортом».
Табанкуль представлялся ему истинным художественным полотном... С северной
стороны деревню защищают горы, поросшие могучим сосновым бором, а с южной
окраины вплотную подступает сверкающее, даже в облачный день озеро. Ни в
сказке рассказать, ни пером описать этот уголок природы: тут тебе и гроздья
спелой брусники, тут тебе и рыба, тут тебе и грибы... Шафиков, надо сказать,
а также был заядлый грибник, любил посидеть на озере с удочкой... Чудные
дни, ночи, лунный небосвод, зеркальная гладь озера.... О, до сих пор сердце
так и замирает от сладких воспоминаний.
Шафиков любил свою работу и как огня, боялся, что его могут турнуть с
директорского кресла. Это означало бы для него гибель, утрату всего, чего он
добивался все эти годы. Должность — вот что было для него самым важным в
жизни. На какие только лишения он не шел ради этой должности! Ночей не спал,
не успевал даже как следует поесть, не знал ни отдыха, ни передышки.
Лизоблюдничал перед зав. роно, заискивал перед ним. Да — да, приходилось и
недоедать, и даже одеваться так, чтобы не перещеголять шефа... Вкалывал до
седьмого пота… Беспрестанно клялся в верности и преданности… И все ради
того, чтобы заполучить вожделенную руководящую должность! Он готов был
исполнить любой приказ Ермикимова. Скажет: голодай — умрет с голода, скажет:
зарежь — зарежет любого, скажет: поджечь — устроит тебе мировой пожар! От
матери родной отречется, принесет в жертву свою любовь. И вот теперь он
должен всеми зубами и ногтями вцепиться в эту должность.
Выйдя от Сумарьи, Шафиков первым делом направился к математичке Хабире.
Математичка Хабира просто обязана помочь! Шафиков — мужик, а Хабира —
женщина. Уж она-то сможет найти подход к девушке. Хабира — коренная,
табанкулькая, она своей цели добьется. Женщина с женщиной всегда
договорится, найдет общий язык… Математичка Хабира — хитрющая баба, она на
стороне директора! Математичка Хабира выручит директора, оттащит от
пропасти!
Славную представительницу Табанкуля он застал в старой фуфайчонке, накинутой
поверх замызганного ситцевого платья.
— Цып-цып-цып… Угощайтесь, мои красавицы! Цып-цып-цып… — кормила она кур.
Куры кудахчут, сбегаются к хозяйке. Она довольна.
Открылась калитка, кто-то вошел во двор.
— А, Суфияр Шафикович, добро пожаловать! Самовар — на столе!
— До чаю ли?
— Ах, ах! И что это вы такое говорите, в кои-то веки, первый раз переступили
порог моего дома… — затараторила и повела его в дом.
Директору хватило беглого взгляда, чтобы оценить обстановку дома. Почти все
пространство занимает большая печь. В печку тычется молоденький теленок. В
центре — стол, на столе — самовар… Ни серванта, ни шифоньера: их заменяет
большой самодельный шкаф. На полу — домотканый коврик. В углу приткнулась к
стене резная деревянная кровать. На ней в беспорядке навалено постельное
барахло.
— Хозяйство, скотина, до всего руки не доходят, — начала оправдываться за
беспорядок хозяйка. — Заботы, забыты… То одно, то другое. Картофель вот
сажали…
— Хабира-апай, с Бикой… с Сумарьей бы поговорить надо…
— Поговорим! — отвечает Хабира, наливая чай в чашки. Но Но Шафикову не до
чая.
— Ермикимов поторапливает, — отодвигает он свою чашку.
— С Сумарьей я сама потолкую! — придвигает вновь Хабира.
— Пусть она отзовет заявление дочери из прокуратуры! — сдается Шафиков и
отхлебывает из чашки.
— Отзовет, отзовет, — довольно улыбается математичка. — Заставим!
— Хабира-апай, уж я вам, как себе, верю.
— Верьте, верьте!
— Я ведь всегда вас поддерживал…
— Да, да, Шафикович… И часы для меня выкроили, и класс за мной закрепили, и
зав. кабинетом сделали. Да, да, вы постоянно проявляете обо мне такую
заботу, которая другим и не снилась, забывать об этом — чисто грех.
— Ребятишкам судьбы поломаем…
— Да, да, — без обиняков согласилась математичка. Хотя сама чуть было не
ляпнула по неосторожности: «Я же в прошлом году преподавала в классе этих
Ражаповых и классным руководителем у них была», да во время прикусила язык:
— Прежде о детях думать надо!
— Если вокруг этого дела большой шум поднимут, никого по головке не
погладят.
— Вот напасть-то на весь Табанкуль!
— Родителям-то горе какое…
— Я это дело улажу, Суфияр Шафикович! — Математичка выглядела самим
воплощением уверенности.
— Договорились!
— Договорились!
Математичка лезла из кожи вон, чтобы выказать свою преданность, как верная
собака, которая, повизгивая, стоит перед хозяином на задних лапах,
заглядывая ему в глаза. Похоже, и директор успокоился, ушел от нее
удовлетворенный.
V
У завуча Фасихат дом высокий, ворота и калитка тоже на зависть. В свое
время, как уже говорилось, она была председателем сельсовета в соседней
деревне. Общественная работа — это ее стихия. Крутится — искры летят!
Сначала работала в комсомоле. Ее заметили, стали выдвигать. За словом в
карман не лезла, бойкая была. С возрастом, однако, поумерилась, ездить на
работу в соседнюю деревню посчитала для себя обременительным и перевелась в
родную школу.
К Фасихат и направил свои стопы Шафиков от Хабиры.
— Разрешите? — (официальное лицо есть официальное) поздоровался по всей
форме директор, степенно переступая через порог. Фасихат-ханум отложила
вышивание, поднялась.
— Конечно, по селу разные слухи ходят, знаю, — начал с места в карьер
директор. Фасихат-ханум сделала удивленное лицо. — Наши же учителя их и
распространяют. Поговаривают даже, мол, «давайте завуча Фасихат директором
сделаем, хватит нами чужаку-пришельцу командовать».
— Суфияр Шафикович…
— Знаю даже, кто таким подстрекательством занимается…
— Суфияр Шафикович…
— Пытаются между нами вбить клин!
— Послушайте, всегда найдутся такие, кто будет вставлять палки в колеса.
Давайте-ка лучше о деле поговорим, а всякую там болтовню я отсекаю сразу.
Мне ваше кресло не нужно, будьте покойны! Если бы хотела, то меня бы давно
назначили в Табанкуль директором школы. Годы уходят… Работайте себе спокойно
и ни о чем не думайте!
— Нас сейчас должны волновать судьбы детей, Фасихат-ханум, — попытался
скрыть радость довольный директор. — Надо бы что-то придумать!
— Давайте подумаем! — с готовностью согласилась завуч с директором.
— Если мы допустим, чтобы четверых учеников посадили в тюрьму, что сельчане
о нас скажут?..
— Такого допустить нельзя! Для табанкульцев это будет как гром среди ясного
неба: ничего подобного здесь никогда не было... Но этого следовало ожидать.
В классе, где учится Бика, классный руководитель — Вахит, настоящий лодырь,
— горячилась все больше и больше Фасихат. — Говорим, внушаем:
восьмиклассники, мол, — акселераты, от рук отбились,за ними, особенно в
праздничные дни, на каникулах, глаз да глаз нужен, а Вахит и ухом не ведет.
У Фатиховых — вечеринка, пьянку устроили, а никто из нас и духом не чует. —
Завуча будто заклинило. Но не надолго: — Вахит — лентяй из лентяев:
выпускной класс, а он родителей посещает? Нет и нет, плевать он хотел на
учеников — работа, класс его не волнуют. Сколько ни говори — ему что в лоб,
что по лбу. Руки — в брюки и ходит, мудрые мысли рассыпает.
— Философ! Людей испытывает! Умнее всех!
— Всем прозвища приклеивает. Фасихат — Номенклатурщица, Гульсум — Придура,
Газима — Понтий Пилат, Хабира — Гермес!
— О каждом свысока судит…
— Как же, в Табанкульской школе ему равных и не сыскать!
— Философ языком треплет, а дело стоит на месте... — подвел итог Шафиков. —
Хабира-апай тоже бдительность потеряла.
— Так это же не ее класс… — с полунамека поняла завуч.
— А в прошлом году классным руководителем у них, в классе Ражапова, кто был?
Она! Четыре года вела!.. С пятого по восьмой!
Директор распалялся все больше. Завуч не перебивала.
— У Бики Фатиховой тоже рыльце в пушку, — гневался Шафиков. — Она сама
вечеринку затеяла, сама же и брагой спаивала!..
— Яблочко от яблоньки недалеко падает, — поддакнула завуч. — Мать-то ее как
мужиков приваживает? А теперь и дочь туда же... — И, помолчав, добавила: —
Можно подумать, у этой Сумар сахаром посыпано — все там кучкуются.
— Если бы Газима Ахметовна с Гульсимой не принудили Бику написать это
заявление, мы сегодня не оказались бы в таком дурацком положении,
Фасихат-апай, — направил разговор в нужное русло Шафиков.
Фасихат придержала язык. Буквально намедни она собственными ушами слышала,
как Газима крыла Вахита и Шафикова обидными словами: « Чужаки, пришлые!»
Теперь у завуча на многое открылись глаза. Но надо ли говорить об этом? И
она, многоопытная женщина, занимавшая в течение ряда лет руководящие посты,
даже привстала:
— Суфияр Шафикович, что же мы можем сегодня предпринять?
У нас остался единственный выход, Фасихат-апай: Фатихова Сумарья должна
отозвать бумагу о дочери!
— Если прокуратура пойдет на это… — добавила Фасиха.
— Да, это тоже проблема. — Шафиков повернулся к окошку. На дворе на редкость
погожий денек. Гусыня протопала с гусятами, а вот Низам-бабай ведет своих
лошадей к озеру на водопой.
— Вопрос серьезный… — продолжал смотреть в окошко директор.
— Еще как серьезный…
— На весь район прогремим, на все лады начнут склонять Табанкульскую школу…
Не полетят ли и наши головушки, а?
— Приму меры. Употреблю знакомства, Суфияр Шафикович.
— Уж не забудьте.
— Обязательно.
Поначалу между Вахитом и Шафиковым установились самые тесные отношения. В
гости друг друга приглашали, семьями общались, целиком сходились в помыслах,
желаньях.
Казалось, между ними и муха не пролетит. Во всяком случае, среди сельчан
устойчиво держалось такое мнение.
Но вот Шафикова повысили в должности, назначив директором, а Вахит-чужак так
и остался простым учителем. Есть разница между руководителем и подчиненным?
Тут и кончилась дружба.
Математичка как-то раз не удержалась и язвительно заметила философу: «Если
ты такой умный, зачем тебе в деревне отираться, поезжай в Москву, двигай в
академики!» В ответ на это философ Вахит даже и не поморщился, поскольку он,
дескать, по-философски смотрит на жизнь и всякую там суету сует. Он выше-де
таких мелочей…
Табанкульский философ ни диссертацию не стал защищать, ни в академики не
подался, а продолжал себе ходить степенно, важно и по-прежнему кормил всех
своими разглагольствованиями. Шафикову в то же самое время приходилось
заботиться о школе и днем, и ночью: подвезли ли уголь, доставили ли кирпич,
цемент? Даже летом не знал он ни сна, ни покоя: шутка ли — вся школа на нем
держится. Чудеса, да и только: один живет по принципу — «жизнь есть суета
сует», а другой забывает даже поесть, лишается сна, жертвует ради школы
всем.
Если пришлый Вахит бьет себя в грудь, утверждая: «Лучше меня никто в
Табанкуле не может решать задачки по физике», то чужак Шафиков кичится
другим: «В Табанкуле меня на моем посту никто не сможет заменить».
Вот и сейчас они врагами застыли друг против друга, чуть ли не уперлись
лбами один в другого. Но ненадолго: жареным запахло из прокуратуры для
обоих.
— А что мы можем против этого предпринять? — спросил после некоторого
раздумья Вахит-философ.
— Ничего не можем, философ. Теперь Газима Ахметовна будет нас поджаривать на
сковородке...
— Понтий Пилат! Истинно!
— Ненасытная ведьма в данный момент довольно потирает руки: «Ага, попались
на крючок, голубчики-пришельцы. Уж достанется этому Вахиту...»
— Суфияр, а тебя ведь погонят с директорства...
— Вахит, а тебя турнут вообще из Табанкуля... И тогда — прощай мечты о
квартире!
Тут табанкульские пришельцы дружно рассмеялись.
— Чего не хватает этой Гульсиме? — задался вопросом директор.
— Придура! — молвил философ.
— Она такая же чужачка, как и мы с тобой!
— Неужели она рассчитывает, что после нас сможет здесь спокойно работать?
Придура! — отозвал ее снова Вахит. — Суфияр, слышь, мы-то ладно, нас,
допустим, освободят от работы, и мы спасены, а что станется с глупыми
недорослями?
— Газима Ахметовна не о них плачется...
— Понтий Пилат!
— Так и норовит на нас отыграться твой Понтий Пилат, философ.
— И что же мне прикажешь делать, шеф?
— Не знаю. Надо быть заодно!
— Мы теперь трясемся на одной телеге и будем ехать, пока колеса не
отвалятся...
— Забудем прежние обиды!
— Забыли, шеф.
— Философ, так договоримся: ты всю вину принимаешь на себя. — Шафиков
заговорил энергично. — Может быть, созовут совет роно... Там ты должен
будешь всю вину взвалить на себя! Ермикимов — наш друг, потом он все равно
встанет на твою защиту. Не исключаю, что тебя временно переведут в другую
школу...
— А квартира, шеф?
— Я уже обговорил это дело с Ермикимовым, через год ты вернешься в Табанкуль,
и тогда, считай, квартира у тебя в кармане!..
Философ замялся.
— Ну что, договорились?
— А если попытаться отозвать заявление Бики...
— Иди, попробуй! — Шафиков ткнул пальцем в сторону дома Сумарьи. — Я уже
пробовал...
— Бика, Фатихова Бика... — пробормотал Философ, словно разговаривая сам с
собой.
— Вполне возможно, что эта твоя Бика и вовсе не была уже девственницей, —
хихикнул Шафиков.
— От развратника развратник рождается, от батыра — батыр... — подхватил
Философ.
— От хана — хан ... — развил директор.
— Но Фатихова — тихая, смирная девочка...
— Вроде тиховата, глядь — уже брюхата. В тихом озере черти водятся!
— Вы слишком категорично судите, товарищ директор.
— Жизнь — штука жестокая, товарищ философ. Круто разворачивает, того гляди,
удилами губу порвет.
— Что будем делать, начальник?
— Ты — философ, пошевели мозгами! Повторяю: на совете роно нам нужно
говорить в один голос. Виновата прежде всего Хабира-ханум, именно она была
классным руководителем у Ражапова. Четыре года подряд! Ермикимов, повторяю,
возьмет нашу сторону. Ты всю вину принимаешь на себя, а потом шеф тебя
выручает! Запомни: Ермикимов на нашей стороне!
VI
Завуч Фасихат после разговора с директором долго не могла прийти в себя.
Душой она, конечно, была с единомышленницами, но разум пересилил ее.
Направляясь к Фатиховым, Фасихат вышла за калитку и отшатнулась в испуге. Не
узнала Гайнур-апай: показалось призрак надвигается. Укутана в черный платок,
ни лица, ни глаз не видно. Бежит, головой вертит. То ли спасается от кого,
то ли сама гонится, озираясь вокруг.
«Кто это?» — не успела подумать Фасихат, как женщина окликнула ее:
— Фасихат? — Она приоткрыла лицо. — Не узнала тебя. Ирика моего не видела?
Опять куда-то запропастился. Вот блудная скотина!
— Придет... — поспешила заверить Фасихат.
— Придет, — передразнила бабка. — Пока не приведу — глаз не покажет. — И
исчезла, как тень промелькнула.
«К добру ли?» — встревожилась посланница…
Фасихат в детстве была соседкой Сумарьи, вместе росли. Тем не менее разговор
не очень-то клеился.
— Ну что, Сумарья, что делать будем? Заварили кашу...
— Уж и не знаю.
— Как услыхала я новость, так и села. На всю деревню позор! Если дело дойдет
до суда, то пацанов в тюрьму упекут. Жалко мальчишек.
Хозяйка молчит, словно воды в рот набрала. Фасихат приводит второй довод:
— Газима давно на директора зуб точит: хочет выбить его из директорского
кресла, ради этого готова поставить на карту судьбы учеников…
— А я-то здесь при чем? — как бы оправдываясь, сказала в ответ Сумарья. —
Думаю, лучше мне не встревать, как бы хуже не было… Из милиции приходили,
допрос учинили ... достали ребенка.
Фасихат поняла ее. Так поступает свекровь: делает вид, что пытается
урезонить сына, хотя слова ее предназначаются для ушей невестки.
Так и не мучай Бику. Ведь бумагу можно взять да отозвать… — сделала
последнюю попытку Фасихат.
— Мы бы и отозвали, да не отдают…
«Завтра же, не откладывая, нужно бежать в прокуратуру!..» — твердо решила
Фасихат.
VII
Математичка Хабира сидела, взявшись за голову. Даже свет погожего
весеннего дня для нее, казалось, померк.
Так, выходит, кто же виноват? Если станут копать глубоко, то не обвинят ли
ее, Хабиру, вкупе с директором и Вахитом? Кто их воспитал? Математичка
Хабира, кто же еще!
Учительница математики Хабира окончила только педучилище, и в годах уже —
ясное дело, не пожалеют, выгонят в первую очередь. Ах вы, ребята, — слепые
котята!..
И Хабира, перемежая пеший шаг с рысцой, поспешила к красавице Сумарье.
Вдруг перед ней явился то ли призрак, то ли мелькнула чья-то тень. Длинной
шалью укутано все лицо.
— Гайнур-апай…
— А-а?
— Куда?..
— Да вот в поисках своего Ирика рыскаю. Чертово отродье…
— А я к Сумарье!..
— А-а… А я своего Ирика ищу.
— Ищи, ищи!
Математичка Хабира засомневалась в положительном исходе своего визита:
примета вроде нехорошая. Робко распахнула дверь.
— Сумар, а где Бика?
— Хворает.
— Ну, тогда с глазу на глаз и потолкуем, — с облегченьем высказалась сия
посланница.
— О чем это «потолкуем»? — выразила неудовольствие красавица.
— Ну-ну, ишь, обидчивая какая…
— Так ведь, Хабира-апай, меня уже замучили этими разговорами…
— Да уж, на каждый роток не накинешь платок, язык — он ведь мелет, что
водяная мельница. Язык-то не в долг взят, вот и мелют…
— У меня уже были Суфияр и Вахит. И Фасихат… Ты, видно, тоже за этим же
пришла…
— А? Я тоже об том же хлопочу! — не растерялась шустрая Хабира. — Я тоже!..
Сумар, ну почему бы, в самом деле, не отозвать эту бумагу? Ну?..
— Хы… Иди, попробуй отбери! После драки кулаками не машут…
— Брось ты, еще, поди, не поздно… — настаивала посланница.
— Поздновато ты на охоту собралась, сваха.
— Ну полно тебе, пословицу приплела, резину тянешь. Хочешь половину
Табанкуля в тюрьму закрыть?
— При чем тут я? Мою дочку опозорили!
— А она сама!.. — Бойкая Хабира успела, однако, прикусить язык, чуть лишнего
не ляпнула. Не подумала, что Бика в соседней половине огнем от стыда горит,
ведь наверняка слышит.
— А ну, повтори, что ты сказала!.. — уловив намек, рассвирепела Сумарья.
— Сумар?! — сделала невинное лицо Хабира. Но не тут-то было:
— Ты… Ты сама так воспитала этих желторотых! Четыре года! Классный
руководитель, тьфу!..
— Сумар!..
— Ты… Ты во всем виновата, проклятая училка! Это ты их учила —
приговаривала: «Повешу вас за яй...», ты их такими воспитала!..
Сумарья как с ума спятила: и понесла, и понесла...
Учительница математики Хабира пришла домой как оплеванная. В этот же день
она узнала, что ее бывших учеников забрали в райцентр и водворили в сизо.
VIII
Хабира, узнав эту новость, сразу бросилась к дому Шафиковых.
— Шафикович, их арестовали!..
Директор, выжидающе уставился на математичку.
— Вся деревня переполошилась… На каждом углу только об этом и говорят… Кто
девочку винит, кто парней… Но большинство разносит в пух и прах ее и Сумарью.
Вот кикимора! Сама потаскуха. И дочь по ее стопам пошла!.. Люди проклинают
обеих, а мальчишек жалеют.
Шафиков продолжал молчать.
— Шафикович, вся деревня вознегодовала, народ бушует!..
— Ни меня, ни вас, наверное, не собираются четвертовать, — подал наконец
голос директор. Был он мрачнее тучи: новость знал.
— Оно, конечно, вроде бы и нет… —попятилась от него шустрая бабенка. — Мы-то
в чем виноваты, какое отношение это имеет к нам?
— «В чем виноваты, какое отношение?..» — взъярился директор. — Да мы и есть
самые прямые виновники этой истории…
— Хе… — только и смогла вымолвить математичка.
— Я еду в район. — И поскакал в прокуратуру в роно.
IX
Призраком явилась к Сумарье бабушка Ирика. Волосы растрепались, шаль
сползла с головы. Бледным-бледна, глаза будто колесики, соскочившие с осей.
— Ты зачем в бумаге на моего внука накатала, за что ему мстишь?
— Гайнур-апай… — попыталась было оправдаться Сумарья, но не тут-то было.
— Я тебе не «апай», зачем поклеп возвела?
— Кто о ком писал? — вставила наконец слово Сумарья. Бабка разошлась во-всю:
— Тебе трех дохлятиков не хватило? Это ты про них написала, потаскуха... —
Глаза вытаращены, на губах пена.
— Погоди, что ты мелешь?
— Ишь ты, делает вид, что не понимает... Вся деревня знает, а она — нет!
Ирика в тюрьму увезли!
— Я ничего не писала!
— Значит, дочка твоя написала, она всех мальчиков развращает.
— Пожалей девочку, не говори так. Болеет она...
— Зачем она моего Ирика туда приписала? Он не такой, он ничего не сделал.
— Я ничего не знаю.
— Чертова баба! — изрыгала проклятья старуха. — Чем он провинился пред
тобой? Он же как ангел, он — ангел божий, — вознесла она руки к небу. — Мой
Ирик ее и пальцем не тронул!.. — И ткнула пальцем в сторону на кровать
девушки: — Говори, Бика, говори, дотронулся до тебя хоть пальцем Ирик?
Ответа не последовало.
— Говори же! — старушка сорвалась с места, но дорогу преградила мать:
— Гайнур-апа...
— Ирик же просто наблюдал, Ирик же просто стоял в стороне, он никакого
участия не принимал... — стенала бабка.
Старушка запричитала, повалилась Бике в ноги. Сумарья подняла ее.
— Ну, скажи, скажи, в чем его вина? — все никак не могла успокоиться
старушка. — Ведь он же мое единственное утешение. Моя единственная опора...
— Эту бумагу, апай, вынудила ее написать Газима... — только и нашла что
сказать Сумарья.
— Газима?.. — переспросила бабка. — Это она вынудила написать? Ах ты, я
тогда к ней, к ней...
И старушка — божий одуванчик выпорхнула в дверь.
Так сказать, с легкой руки бабки Гайнур в дом потянулись остальные:
Габбасовы, Хажиевы, Галимовы.... Посланцы, порученцы, просители шли один за
другим непрерывным потоком, не успевали остыть следы одних, как тут же
являлись следующие. И терзали, терзали сердце Бики.
Х
Директор Табанкульской школы залетел в кабинет зав. роно с таким видом,
будто на нем загорелась одежда.
— Харис Сая...
— Что еще?
— Учеников арестовали, Харис Сая..
— Слышал.
— Что делать будем, Харис Сая...
— Это я у тебя должен спросить, Шафиков: что делать?..
— Не пытались ли вы переговорить с прокурором, Харис Саяхович? —
табанкульский директор уставился на шефа с отчаянием надежды.
— Он не одобрил... День и ночь учеников допрашивают... — Ермикимов скрипнул
зубами. — А ты мне здесь допрос учиняешь...
Зав. роно Харис Саяхович уже не раз и не два имел беседы и со следователем,
и с прокурором. Вопрос поднимался и в роно, в райкоме. Руководитель учителей
района так для себя и не решил окончательно, что делать в его положении и
чью сторону принять. Ни учителей, ни учеников в сложившейся ситуации не
защитишь. Остается только набраться терпенья и, скрепя сердце, дождаться
конца следствия. Да и возможно ли теперь приостановить начатое «Дело» и
повернуть события вспять?
Ермикимов тоже любит свою работу и старается изо всех сил принести больше
пользы школьному делу. Он мог бы, конечно, махнуть на все рукой и уйти в
школу простым учителем — там проще, спокойнее, но такой поступок означал бы
сдачу позиций. Люди же видят, следят — посчитают, что струсил, будут
смеяться над ним. Терпи же, борись, патриарх!
Ермикимов, как и любой руководитель его ранга, опирается на своих
директоров, старается укреплять их власть. Ведь если директор крепкий,
значит, и в школе порядок. Поэтому он всегда защищал и директора
Табанкульской школы. И вот этот директор сидит перед ним с понуро опущенной
головой, нос повесил.
Зав. роно резко поднялся.
— Пошли в прокуратуру!
XI
Вернувшись ни с чем из райцентра, Шафиков снова заявился к Фатиховым.
— Сумарья, отзовите заявление из прокуратуры! Это единственный выход:
отзовите объяснительную из прокуратуры!
— Как? — обожгла та его пылающим взором. — Вон, к дочери своей обращайся! —
кивнула в сторону Бики.
— К дочери?.. — переспросил ошарашено Шафиков и даже отпрянул.
— Да, да, она твоя дочь!.. — холодно сказала Сумарья.
— Дочь? — отказался верить своим ушам Шафиков.
— Да, Бика — твоя дочь! — еще раз повторила Сумарья.
— Как? — все еще не мог оправиться от потрясения Шафиков. — Не может быть!
— Посмотри сам: смуглая, как ты, нос горбинкой, как у тебя. Один к одному!..
В Табанкуле у кого-нибудь еще есть такой нос?
Шафиков потрясенно сел.
— Товарищ директор, — не без издевки сказала некогда обиженная им женщина,
обожгли огнем старые раны, — думаешь, убежал от меня в чиновное кресло и на
этом все кончилось? Э, нет...
— Сумарья?..
— А в то время я была для тебя «Сумарьяночка»...
— Сумарьяночка, неужели правда? — взволнованно шагнул к ней Шафиков.
— Забыл? А я помню, как ты, считай, изнасиловал меня на озере: ты, надо
отдать тебе должное, конечно, переживал, как кошка, которая обожгла свои
лапы, наступив на горячие уголья, умолял меня, просил: «Я тебя очень люблю,
ты мне дороже самой жизни, Сумарьяночка. Не думай обо мне плохо». И я
простила тебя и даже после такого случая не обделяла тебя лаской... Разве
что не осмелилась занять место твоей Сании. Ты ведь готов был на мне
жениться, помнишь, Шафиков?
— Да, был готов, Сумарьяночка ты моя, — обнял он ее за плечи. — До сих пор
страдаю по тебе, изводится мое сердце. Бика — наш ребенок!.. — И слезы
брызнули из глаз. — Что же ты тогда мне не сказала?
— Жену твою пожалела, боялась разрушить семью...
— Сумарья!.. — не находил слов Суфияр.
— Бика — плод нашей любви.
— Да, Сумар, я не отказываюсь от Бики... Она — наше дитя!
И у Сумарьи тоже потекли слезы.
— Если бы не свалившаяся на нас беда, ты бы и не подумал ступить на мой
порог, Суфияр... А сколько бессонных ночей я провела, устремляя к тебе свои
думы...
— Не забыл я, ничего не забыл... — утешал себя и ее Шафиков.
Бика громко всхлипнула.
— Тебе нисколько не жаль Бику? — спросила намыкавшаяся горем женщина.
— Жаль... — отвечал сразу ставший слабым мужчина.
— А что же ты все: «Забери, забери объяснительную!» Эта шпана изнасиловала
твою дочь, а тебе не жалко ее?..
— Сумарья...
— Если хочешь знать, я битых два дня выпрашивала это заявление.
— Во-он что...
— Правда! — сглотнула слезу женщина. — Теперь и тебя погонят с
директорства...
— Да шут с ними, пускай погонят...
— Врешь. — Сумарья мотнула головой. —Я же знаю: отказ от руководящей
должности для тебя — смерти подобен.
— Не говори так, Сумарья! Я не такой.
— Давно ли?..
— Твое известие совсем перевернуло меня. Теперь я стал смотреть на жизнь
вовсе иначе.
— Газима ведь тоже приходила к нам...
— Газима Ахметовна? Она-то здесь что потеряла?
— Умоляла: «Давай заберем заявление, родная моя Сумарья».
— Натворили делов… Прости меня, милая Сумарья... и ты, Бика, тоже прости...
* * *
Две недели спустя состоялось заседание совета роно. Решением совета
директор Табанкульской восьмилетней школы Суфияр Шафикович Шафиков был
освобожден от занимаемой должности, а в отношении классного руководителя
8-го класса, учителя физики Вахита Салиховича Галяуева было вынесено
заключение: «Профессионально не пригоден для работы в школе»...
Таким образом, табанкульские чужаки испили полную чашу кары, внезапно
постигшую их.
...А еще через два с половиной месяца арестованным подросткам из деревни
Табанкуль было на суде предъявлено обвинение в групповом изнасиловании и
вынесен соответствующий приговор…
Узнав приговор суда, бабушка Ирика — старуха Гайнур — сошла с ума, а Бика
наложила на себя руки.
В сентябре жители деревни проводили в последний путь Шафикова, который при
невыясненных обстоятельствах утонул в озере Табанкуль.
Перевод с башкирского Анатолия Майорова.
Публикуется в сокращении.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
