№ 05'04

Рис КРЕЙСИ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

СИБИРСКИЕ ОГНИ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Одноактные пьесы

В то время как последние лет десять-пятнадцать в стране шли перманентные разговоры о кризисе литературы и культуры вообще, о невостребованности серьезной прозы и поэзии, о засилье масскульта и прочих печальных материях, как-то незаметно подкрался драматургический бум. Как-то вдруг оказалось, что пьесы, хорошие и разные, пишут все, кому не лень, и, самое удивительное, эти пьесы российские театры ставят. И как-то вдруг оказалось, что современные драматурги живут не только и не столько в Москве, а на Урале, в Самаре, в Питере и прочих городах и весях. То есть пульс бьется в любой точке, свидетельствуя, что пациент живее всех живых.

Во все времена в литературе и культуре вообще существовало, если можно так сказать, подразделение быстрого реагирования, отвечающее, говоря современным языком за связь с современной жизнью, отвечающее на вызовы времени, вырабатывающее новый язык для описания настоящего. В начале XIX века таким «спецназом» была поэзия, в середине — проза. В XX веке — то проза, то поэзия, то публицистика. В начале нового столетия оказалось, что быстрее всех на вызовы времени реагирует именно драматургия. Десятки молодых амбициозных литераторов стали писать пьесы — и эти пьесы пришлись впору театру, уставшему от бесчисленных вариаций на тему классики. Гришковец, Вырыпаев, Сигарев, Мухина, Угаров, братья Пресняковы и братья Дуренковы — авторы разной степени востребованности и популярности, но эти имена определяют сегодня лицо новой российской драмы. Одна из причин драматургического бума — спрос на новые пьесы и короткий (в отличие от прозы и поэзии) путь текста от рабочего стола до читателя-зрителя. До постановки. И — в идеале — до известности и возможности жить литературным трудом.

Большая часть перечисленных авторов — провинциалы, либо недавние провинциалы, переехавшие в столицу. Пульс, повторю, бьется в любой точке тела. В Новосибирске в том числе. Стоило два года назад Виктории Холодовой объявить драматургический конкурс «Мы выбираем Новосибирск», как драматурги поперли как грибы после дождя. Большая часть из участников пьесы до этого не писали, но спрос, как известно, рождает предложение. В результате нескольких конкурсов (последний из которых был фактически не региональным, всероссийским) выяснилось, что несколько местных авторов вполне выдерживают конкуренцию с учениками Николая Коляды, например.

Борис Гринберг (Рис Крейси) — первый, кого нужно назвать из этого новосибирского драматургического призыва. Дело даже не в реальных достижениях и более или менее условных лаврах (участие в знаменитом семинаре драматургов в подмосковной Любимовке, третье место в конкурсе «Евразия», который проводит Николай Коляда, лауреатство конкурсов местных, постановки по его пьесам в уже вполне знаменитом «Театре. DOC», в Омске, в Новосибирске), а в том профессионализме, точности, индивидуальном почерке и в то же время разнообразии стилей и приемов, которые он демонстрирует. Придя к пьесам из поэзии, Борис Гринберг использует и на новом для себя поле деятельности поэтическую выучку. Прежде всего — лаконичность. Редкая из его пьес (которых у него, наверное, десятка два) превышает объем в десять страниц. Лучше, правда, лаконичность назвать компрессией — в две-три страницы Гринберг способен сжать историю, которую, если пожиже развезти, хватит на полномасштабный опус в пяти действиях с двумя антрактами. Диапазон его — от притчи и сугубого мифологизма до триллера, детектива и анекдота. Разноликость и непохожесть его коротких пьес даже вызывает легкую оторопь — трудно представить, что они написаны одной рукой. Понятно, что, в идеале, эти «малоформатные» пьесы складываются в некий драматургический эпос, мозаику времени и истории, картинку, увиденные фасеточным глазом стрекозы. Можно смотреть на эти пьесы как на пазл — и пытаться их сложить в единственно правильном варианте. Можно — как на калейдоскоп, когда разные ингредиенты (пьесы) дают разный узор.

Мне больше нравятся те пьесы Гринберга, где он вплотную подходит к современности, к сегодняшнему дню: «Зависть», «Сибиряк», «Тариф льготный», «Зебра». Но точность описания, узнаваемость героев и ситуаций, напоминающая о физиологическом очерке, никогда не становятся самоцелью. Главное — всегда небанальный остаток, серьезный смысл, остающийся после препарирования текста. Честно говоря, мне кажется, что многие из этих жестких, концентрированных, как кислота, текстов невозможно поставить. Но и на бумаге они на своем месте. Редкий случай для современной драматургии, да и не только для современной. И не только для драматургии.

Сергей САМОЙЛЕНКО

«Сибиряк»

Одноактная пьеска.

Действующие лица:

Владимир — сорока лет, уверен в себе, элегантен, несмотря на брюшко, «прикинут».

Александр — ровесник Владимира, похож на «геолога» из производственных романов советского времени — борода, тёртые джинсы, самовязаный свитер.

Молодой человек — молодой человек с кейсом, в чёрном костюме и офицерских ботинках. Под пиджаком угадывается пистолет.

Официантка — молоденькая, миловидная. Обычная.

Одно из кафе Новосибирска. Посетителей нет. Освещение спокойное, комфортное. Ненавязчив, но громко играет записанный джаз. Входит молодой человек с кейсом, окидывает кафе быстрым, но цепким взглядом и идёт к одному из столиков, по пути подзывая пальцем официантку. Та подходит, когда он уже садится и то ли игриво, то ли профессионально наклоняется к нему. Он ей что-то шепчет, она смеётся, берёт два стула из четырёх и переставляет за другой столик. Потом подходит к соседнему от «первого» столику и повторяет операцию. В результате у одного из столиков «образуется» аж восемь стульев. Официантка театрально кланяется молодому человеку, он поднимает вверх большой палец правой руки, мимикой выражая одобрение, как самому действию, так и внешности девушки. Официантка снова хихикает и удаляется. Молодой человек ставит кейс на оставшийся свободным стул, тем самым, занимая и его.

Входит Владимир. Александр, вскакивает из-за стола с радостной улыбкой и идёт навстречу разверстым объятиям Владимира со своими не менее разверстыми объятьями. Обнимаются. Музыка стихает.

Владимир — Ну, здравствуй, здравствуй, курилка. Всё такой же.

Александр — Зато ты раздобрел.

Владимир (похлопывая себя по животу) — Дык не на чае, чай! Всё больше на пиве. А оно требует ёмкости.

Александр — Пойдём, я столик занял.

Владимир (с усмешкой, оглядывая практически пустой зал) — Да, это было сложно.

Александр — Пошли, пошли.

Идут к столику и садятся. Одновременно официантка как можно незаметнее для клиентов подходит к входной двери и вешает на неё табличку «спецобслуживание». Затем идёт к столику.

Официантка — Что будем заказывать.

Владимир — Всё будем, красавица. Но для начала скажи-ка нам, как тебя зовут.

Официантка — Для начала, Марина Николаевна. Но можно и просто — Марина.

Владимир — А меня — Владимир Николаевич. Можно просто Владимир Николаевич. А этот скучный субъект — Александр… (Александру) Всё время забываю, как тебя по батюшке?

Александр — Думаю, ты никогда и не знал.

Владимир (смеясь) — Я же говорю: скучный субъект. Так вот, Мариночка. Я давно здесь не был и признаться, не знаю, чем у вас сейчас кормят в таких заведениях. Когда я уезжал и заведений-то таких практически не было. Так что неси всё самое лучшее, самое фирменное, похвастайся в общем. А денег моих не экономь, я сегодня старинного друга угощаю.

Официантка — Нам клиентских денег экономить не положено.

Владимир — Ух ты, какая умница. Так вот, умница, и водовки нам ноль пять, какая получше. (Александру) Тебе как, здоровье-то позволяет?

Александр— Ну, не то что раньше, но пол литра, думаю, осилим. Только «винаповскую» не рекомендую. Совсем испортились. Гонят из китайского спирта, наутро глаза, как у китайца, если вообще разлепишь.

Владимир — Слышала, красавица, «винаповскую» не потребляем. (Александру) Тогда какую?

Александр (официантке) — «Гжелочку», пожалуйста.

Официантка — Если б мужики так же долго водку пили, как о ней разглагольствуют…

Владимир — Женскому полу не понять. Тут, как в любви. Разговор о водке есть необходимая прелюдия к её потреблению.

Официантка — Что-то вы мужики в любви не больно на прелюдию налегаете.

Александр (раздражённо) — Девушка, и если можно побыстрей.

Официантка (обиженно) — Да и пожалуйста! (Уходит)

Владимир (усмехаясь) — Ну вот. Почто девушку заел?!

Александр — Это она после работы девушка, а сейчас — официантка!

Владимир — С каких это пор ты такой принципиальный, а? Помнится, раньше-то ты к девушкам был снисходительнее. Чтобы не сказать…

Александр (перебивая шутливо) — Вот лучше и не говори ничего. Лучше рассказывать начинай.

Владимир — Не говори, а рассказывай… Да, что-что, а логика у тебя не изменилась. А рассказывать… Знаешь, событий вроде много, а рассказать нечего. Всё укладывается в одно слово: нормально. Стареем, что ли? Раньше было с точностью до наоборот: каждое событие — целая жизнь. Поцеловал вот такую (кивает головой в сторону ушедшей официантки) — счастье, двойку схлопотал — трагедия, с другом выпил — история… Помнишь, как в кабинете химии разбил пузырь «Аромат степи», и вместо пьянки получилась генеральная уборка…

Музыка усиливается, заглушая воспоминания. Свет мелькает, как в дискотеке, создавая иллюзию рваного ускоренного времени. Александр и Владимир предстают всё время в разных позах и ракурсах, появляется официантка с подносом и исчезает, снова появляется и снова исчезает… Наконец музыка стихает. Александр сидит, откинувшись, и улыбается. Владимир снял пиджак и галстук, рубашка расстёгнута, локти на столе, курит.

Владимир — А ты Вику-то давно видел?

Александр (слегка напрягаясь) — Недавно.

Владимир — И как она?

Александр — Одним словом. Нормально.

Владимир — Да… Больно подумать, не струсь я тогда… Всё было бы иначе. Всё иначе.

Александр— Зато ты теперь москвич.

Владимир (не понимая, словно просыпаясь) — За что за то?

Александр — Ну за то, что в Москву сбежал.

Владимир — Я не сбежал, я (нарочито с трудом выговаривая) эмигрировал. И тебя звал. А ты не поехал. А поехал бы со мной, всё было бы иначе. Всё иначе.

Александр — И что б я в твоей Москве делал.

Владимир — Деньги. Большие деньги. Да мы б с тобой… Я ж умею их зарабатывать! Всегда умел, а ты тратить умеешь.

Александр — И много ты их заработал?

Владимир — Хватает.

Александр — Кому это, если не секрет, денег хватает?

Владимир (Пытаясь смеяться) — Их всем хватает, кто их хватает. Да что мы всё обо мне ты-то как? Чем живёшь? С чем хлеб жуёшь?

Александр — А я-то что. Живу на подножном корме. Грибочки, ягодки. У нас два года подряд вот такие (показывает) боровики в Каракане. А столько, что пока соберёшь, колени сотрёшь. Ну и рыбалка конечно. Ты в своей Москве нельму ел? А ейную икру? Это, конечно, немного браконьерство, но тебя угощу. Подваливай завтра ко мне вечерком!

Владимир (заметно помрачнев, задумчиво) — Эх, завтра, завтра. К сожалению меня завтра здесь уже не будет. Да мне, по чести, итак уже пора.

Александр — Ты ж только приехал?!

Владимир— Да нет. Я уже три дня здесь. Тебя на десерт оставил, как самое, пардон за слюни, дорогое воспоминание.

Александр — Ну, это не серьёзно.

Владимир — Серьёзно, брат. Ещё как серьёзно. Серьёзнее, чем ты думаешь.

Александр — Что за гундявые интонации, сэр, слышу в вашем тоне?!

Владимир — Устал, наверное. Ты извиняй, мне, в самом деле, пора.

Александр — И куда ты? Поехали ко мне, хоть переночуешь.

Владимир — Да не. Я тут остановился у одной. Обещался прийти. Обидится… (Зовёт) Девушка!!!

Александр— Да не суетись ты, я оплачу!

Владимир — Фигушки. Это мой вечер! Ты со своим подножным кормом…

Подходит официантка с подносом. На подносе счёт. Владимир берёт его и присвистывает…

Владимир — Да, действительно многое изменилось в родном Энске. (Рассчитывается) Молодец, красавица, ты действительно не экономила, вот тебе за это (подаёт ещё купюру) на чай с нельминой икрой, которой мне уж не отведать. Откушай за меня и за моё здоровье.

Официантка — Мерси, конечно, но нам чаевые брать не разрешается.

Владимир— Так это и не чаевые, а рыбные. Бери-бери, такую фигурку необходимо правильно питать, иначе испортится.

Официантка делает реверанс и уходит. Владимир встаёт.

Владимир — Ну вот и всё. Ты идёшь?

Александр — Нет, я, пожалуй, ещё посижу. (Указывая на графин). Должен же кто-то это допить.

Владимир— Вот это правильный подход. За то и люблю. Ну, прощевай что ли?!

Александр(Вставая) — До свиданья.

Они обнимаются, и Владимир идёт к выходу. У двери ненадолго замирает на полушаге, словно хочет развернуться и что-то сказать, но потом опускает ногу, втягивает голову в плечи и уходит. Александр садится. Наполняет рюмку и выпивает не закусывая. К столику подходит молодой человек с кейсом, и садится на стул Владимира.

Александр — Ну что, пробил?!

Молодой человек — Так точно. (Достаёт из кейса бумаги. Читает) Шипилов Владимир Николаевич, год рождения 1960, место рождения город Новоси….

Александр (раздражённо перебивая) — Биографию я сам знаю. Давай московский период и только в общих чертах.

Молодой человек (перекладывает бумаги) — Ну если в общих чертах… Поначалу всё было неплохо. Торговал, чем попало, открыл восемь точек, но в девяносто четвёртом влетел в первый раз. К девяносто восьмому вроде выкрутился, но тут август и он совсем уплыл. Люберецкие врубили счётчик. Тут уж он конкретно встрял. Всё что мог, сплавил по дешёвке, остался без штанов и всё равно должен кругленькую сумму. Если не сказать шарообразную. Думаю, сюда он в бега рванул. На этот ужин (обводит стол поворотом головы) ухлопал, наверное, последние.

Александр (злобно, почти угрожающе) — В бега говоришь. Такие, как он, не бегут. Они либо стреляют, либо сами… (Внезапно успокаиваясь) Впрочем, я тебя, кажется, перебил.

Молодой человек— Ну, так или иначе, сел в «Сибиряк» с одним дипломатиком, и в понедельник был уже здесь.

Александр— И что он делал всё это время?

Молодой человек— Во вторник мотался по кладбищам. Сначала на «Заельцовском» у родителей и деда был, потом поехал на «Клещиху» на могилу некоего (смотрит в листочки)…

Александр— Я знаю, давай дальше.

Молодой человек — В среду болтался вокруг областной больницы, в скверике у НЭТИ просидел аж два часа.

Александр — Не болтался он. Он прощался. И вообще постарайся говорить о нём уважительно.

Молодой человек— Как прикажите.

Александр— Вот так и приказываю. Что ещё.

Молодой человек — Да собственно и всё. Сегодня до этого (снова обводит головой стол) сидел у бабки, никуда не выходил. По полученной от неё информации, что-то пишет всё время, но что она не знает. (Усмехается) Представляете, она его боится!

Александр (как бы про себя) — Я так и думал.

Молодой человек — Что она его испугается?

Александр — Что пишет. Теперь помолчи. (Трёхминутная пауза, во время которой молодой человек сначала считает мух, потом, подумав, наливает себе в рюмку Владимира. Александр, до этого сидевший с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, не открывая глаз, безапелляционно пресекает) Не смей. Тебе ещё машину вести. Я Гришу отпустил, он совсем замаялся.

Молодой человек (с сожалением) — Надо значит надо.

Александр(открывая глаза и выпрямляясь) — В общем, так. Позвонишь Кириллычу, пусть с люберецкими разведёт, а я завтра деньги перекину. Или нет. Я сам позвоню. А ты вот что. (Достаёт из сумки кейс точно такой же, как у молодого человека) Сегодня же подбросишь это Владимиру.

Молодой человек— Ничего себе…

Александр(перебивая) — Вот именно. Запомни это своё изречение и повторяй почаще. Можешь иногда добавлять: Ничего себе — всё ближнему.

Молодой человек — Как же я это сделаю?

Александр— Сделаешь.

Молодой человек — У нас возникнут проблемы. Пятнадцатого за икру платить, а семнадцатого…

Александр— Это у меня проблемы, а у тебя — конкретная задача. Начинай решать прямо сейчас.

Молодой человек(почти возмущённо) — И чего вы его так опекаете?! Он Вам тут очки втирал, жить учил, а Вы и…

Александр(обрывает фразу ударом кулака по столу. Потом абсолютно спокойно) — После этого заедешь в оперный, заберёшь Викторию Павловну и отвезёшь домой. Скажешь, я немного задержусь. Ключи в зажигании.

Молодой человек — А Вы сами-то как же?

Александр — А я пешком. Знаешь, мы раньше пешком ходили, и ведь были счастливы. Может, в этом всё дело?! Не отвечай. Не надо. Иди.

Молодой человек уходит. Александр поднимается, наливает рюмку, смотрит на неё, потом, не выпивая, ставит обратно на стол, берёт сумку и тоже уходит.

ЗАНАВЕС

Зависть

Одноактная пьеска.

Действующие лица:

Нервный — Ещё молодой, во всяком случае, не старый, мужчина, в дряхлой камуфляжной форме и в потёртых, но ещё крепких офицерских ботинках. Когда сидит, постоянно раскачивается взад-вперёд в одном, одному ему слышимом, ритме.

Толстый — Пожилой, обшарпанный бомж преклонного возраста. Из интеллигентов, но очень давно.

Собачка игрушечная — рыжая, потрёпанная с голубым бантом. Очень похожа на дворнягу.

Собачка живая — рыжая, потрёпанная, с голубым бантом дворняга. Очень похожа на игрушечную. Не лает.

Ранняя осень. Вечерний парк. Скамейка. На скамейке, сцепив руки на коленях и раскачиваясь взад-вперёд, сидит Нервный. У его ног — большой жёлтый пакет с пустыми бутылками. Нервный раскрывает его, смотрит внутрь, пересчитывает и снова возвращается в первоначальное положение. И так трижды.

Сзади появляется, трудно дыша, Толстый с большой, тяжёлой холщовой сумкой и самодельной тросточкой. К тросточке привязана игрушечная собачка, болтающаяся на длинной бечёвке. Толстый останавливается. Тяжело кряхтя, опускает сумку на землю. Отирая потный лоб грязным рукавом узкого не по размеру, засаленного пиджака, недовольно смотрит на Нервного. Подтягивает собачку к ноге. Отдышавшись, снова берёт сумку, обходит сзади скамейку и слева (от зрителей) подходит к Нервному. Снова ставит сумку на землю, так, что громко звякают бутылки. Нервный, не глядя на подошедшего, вперивается в сумку.

Толстый — Новенький, да?

Нервный (нервно, словно сплёвывая слова) — Да… Наверное… Не знаю… Может быть…

Толстый (уверенно отвечая на свой же вопрос) — Но-овенький!.. Это — моя скамейка!

Нервный — Да. Да. Конечно. Сейчас. Только отдохну. Я устал. Устал я.

Толстый (благодушно) — Да ладно, чего уж, сиди пока. Значит, новенький. (Садится, подтягивает к себе собачку, отвязывает от тросточки и садит её рядом с сумкой) Сидеть. Охраняй. (Нервному) Вот, на помойке нашёл. Выбросил же кто-то. А мне веселей. А то бывает и поговорить не с кем.

Нервный (глядя на собачку) — Ест много?

Толстый (с недоверием и удивлением глядит на Нервного. Потом, словно поняв, начинает хохотать. Прохохотавшись) — Ну ты шутник! Ну что ж, я шутки люблю. И вот как я тебе на это отвечу. Она не может много есть, потому что ещё маленькая (хлопает Нервного по плечу и снова заливается хохотом, до кашля. Нервный брезгливо передёргивается). Надо же, ха-ха, она ещё маленькая.

Нервный — Как звать? Звать-то как?

Толстый (сразу перестав смеяться и резко грустнея) — Те немногие, кому ещё угодно со мной общаться, зовут меня Толстый, а когда-то, когда у меня ещё было…

Нервный (перебивая) — Собаку. Собаку-то как звать.

Толстый (задумчиво) — Собаку-то?.. Да-а. Вот ведь времена какие, человечье имя никого уже не интересует…

Нервный (не слушая, глядя перед собой) — У собаки должно быть имя. Нельзя без имени собаке. Никак нельзя.

Толстый (обиженно) — Шавка её зовут. Или Дружок. Или ещё как. На хрена ей имя-то. Фу, чёрт, дурацкая твоя манера, всюду «то» пихать. Заразил ведь…

Нервный — Нельзя собаке без имени. Человеку можно, а собаке нельзя.

Толстый— Странный ты какой-то. И чего качаешься всё время?

Нервный— Я нервничаю. Я нервный. Нервный я.

Толстый— А ты не нервничай! Чего нервничать-то. В жизни, брат, ко всему привыкаешь. Главное к самой жизни привыкнуть, хе-хе. Накатишь?!

Нервный (переставая раскачиваться, с заметным интересом) — Есть?

Толстый — Нету! (Смеётся) Чё б я предлагал, если б не было. (Роется в сумке. Достаёт пластиковую бутыль с полупрозрачной жидкостью и протягивает Нервному) Надеюсь, ты ничем не болеешь? А то сам понимаешь…

Нервный — Нет. Здоровый я. Только нервный очень.

Толстый — Вот это — от нервов первейшее средство. (Нервный отхлёбывает и закашливается) И очень крепкое (забирает бутыль и тоже делает солидный глоток. Передёргивается. Занюхивает рукавом, завинчивает пробку и аккуратно ставит бутыль обратно в сумку) Запивать не предлагаю. Нечем. Как и закусывать.

Нервный (откашлявшись) — Что за дерьмо…

Толстый — А-а, понравилось! Настойка чего-то там, на честнейшем техническом спирту. Продирает до каблуков.

Нервный — Да уж…

Толстый — А курить хочешь?

Нервный — У тебя и курить есть?!

Толстый— Как в Греции. (Достаёт из внутреннего кармана дешёвый портсигар, раскрывает и протягивает) Будьте любезны, папиросы, сигареты без фильтра, сигарета с фильтром марки «Ява золотая», и отличный бычок сигарки с мундштуком. Её попрошу не трогать, это на чёрный день, хе-хе.

Нервный— Я папироску.

Толстый— Прекрасно. А я, пожалуй, приму «Приму».

Каждый прикуривает от своих спичек. Курят. Молчат. Нервный снова начинает раскачиваться.

Толстый — Нервничаешь?

Нервный докуривает одной длинной затяжкой, затаптывает бычок, вскакивает и начинает делать «приседания».

Толстый — Ну-ну. (Пауза, во время которой Нервный продолжает разминаться, а Толстый с удивлённой улыбкой его разглядывает) Ботинки у тебя хорошие. (Пауза) Только грязные. (Толстый наклоняется к пакету Нервного, приоткрывает. ) Каков улов?

Нервный бросается на своё место, Толстый испуганно одёргивает руку, Нервный злобно переставляет пакет подальше от Толстого.

Толстый — Какие мы нервные… (Пауза. Нервный снова сцепляет руки на коленях и начинает раскачиваться. Толстый, показывая на пакет) Это дерьмо для пацанов… И долго собирал?

Нервный — С утра.

Толстый — Да, не густо. У меня эта (указывает на свою сумку) уже шестая. За день.

Нервный (замирает, с восхищением и завистью глядит на Толстого) — Шестая?! Как это, шестая?

Толстый — А что такого? Благосостояние растёт, люди пьют, бутылки выбрасывают. Диалектика! А наше дело собирай, да сдавай. Санитары природы.

Нервный — Но ШЕСТАЯ! Это как, шестая?

Толстый — Да очень просто. Ты вот, где брал?

Нервный — Везде… Всюду… Везде…

Толстый — Вот именно! А надо в строго определённых местах! В парках, на пристани, около летних кафушек. В крайнем случае — на остановках. Тут система нужна. Некоторые с пяти утра начинают, а я так предпочитаю вторую половину дня. И насчёт вот этого (тыкает пальцем в сторону пакета) Ты на фига четушек нахапал? И Шампанского? Они ж ни фига не стоят! А место занимают! Надо чебурашки брать, желательно тёмные.

Нервный — А чё, шампанское?

Толстый — Ну сам посуди, принимают его по двадцать копеек, максимум по полтиннику, если найдёшь такую точку, а чебурашка места в два раза меньше занимает, а стоит восемьдесят — рубль. Можно конечно, на «ВИНАП» отвезти, там дороже, но на проезд туда-сюда… Да и время. А оно, как известно, тоже — деньги. Слушай! А давай с тобой кооператив организуем! Места — мои! Ты будешь утром рысачить, а я вечером. А?

Нервный — Нет… Не знаю… Может быть… Не знаю…

Толстый — Ну думай, думай. Знаешь, я в прошлом…

Нервный (раздражённо перебивая) — Нет. Не надо.(Задумчиво) Прошлого нет. Нет прошлого. И будущего нет. И настоящего лучше б не было. Ненастоящее оно. Ненастоящее.

Толстый — Э, да ты, оказывается, философ!

Нервный (не слушая, снова начинает раскачиваться) — Нет. Прошлого нет. Нет прошлого.

Толстый (почти испуганно глядя на Нервного) — Ну-ну. Нет так нет. Чего ж так нервничать-то. Так переживать-то. Привыкать к жизни-то надо… Привыкать надо… К жизни-то… Ничего, привыкнешь… Ничего… (Взгляд Толстого опускается на ноги Нервного) Вот и ботинки у тебя. Очень даже хорошие ботинки. Только грязные очень. А так хорошие ботинки. (Нервный перестаёт качаться, замирает задумавшись, нагибается и начинает расшнуровывать левый ботинок) Жмут, да?

Нервный — Жмут. (Вытаскивает шнурок и с натяжением наматывает на кулак. Шнурок рвётся. Нервный снова нагибается и расшнуровывает второй ботинок)

Толстый (нервно, почти скороговоркой) — Это плохо, когда жмут. Это очень плохо. Когда жмут.

Нервный (Вытаскивает второй шнурок и снова с натяжением наматывая его на кулак, поднимается) — Плохо. (Обходит скамейку).

Толстый (скуля) — Ты куда?!

Нервный — Я сейчас. (Заходит Толстому за спину и накидывает шнурок ему на шею)

Затемнение. Через минуту свет снова зажигается. Толстый сидит на скамейке, откинув голову назад. У его ног виляет хвостом рыжая дворняга с голубым бантом. Нервный берёт сумку Толстого.

Нервный — Тяжёлая. (Собаке) У собаки должно быть имя. Собаке без имени нельзя, так ведь, Дружок? Нельзя собаке без имени. (Взваливает сумку на плечо, кряхтя) Никак нельзя. Пойдём, Дружок, это не наша скамейка. (Берёт тросточку и уходит вглубь сцены. Там он останавливается, что-то обдумывает, возвращается, берёт и свой пакет и уходит).

ЗАНАВЕС

Тариф «Льготный»

Одноактная пьеска.

Действующие лица:

Викентий

Старуха

Кладбище. На «центральной» могилке памятник, скамеечка и столик. На скамеечке курит Викентий. На столике початая бутылка водки, стакан и солёные огурцы на разовой тарелочке. Сзади справа появляется Старуха с охапкой цветов и плетёной корзинкой. Увидев спину Викентия, замирает от неожиданности. Стоит, смотрит. Оглядывается вокруг, что-то обдумывая. Наконец решается, ставит корзинку на землю, аккуратно складывает в неё цветы, подбирает юбку и, нарочито кряхтя, перебирается через оградку «соседней» могилки. Викентий не оглядывается, но напрягается. Тушит сигарету и щедро плещет в стакан водки.

Старуха (подбирая обломанную под бутон гвоздику) — Вот на хрена было ломать-то?!

Викентий выпивает, занюхивает огурцом, кладёт его обратно. Старательно не замечает возникшей «помехи».

Старуха (не дождавшись) — Такой ладный был цветочек. Не меньше пятнашки, а то и весь четвертак. (Ждёт реакции, не дождавшись). Не-е, точно четвертак. (Нюхает бутон). Вот ведь черти.

Викентий (снова закуривает. Не оборачиваясь, раздражённо) — Вот из-за таких вот стервятниц и обламывают.

Старуха (охотно) — Чем же это я стервятница? А? Разве я кому чего плохого сделала?

Викентий (нехотя разворачиваясь) — Ты сюда эти цветы приносила? Не тебе и хапать!

Старуха — Ишь ты, хапать! А на хрена они покойникам-то, цветы эти. Им настоящие надо, живые. Посеял, они и цветут. А ещё лучше деревце, берёзку какую-нибудь. А эти мёртвые живых только радовать могут. Да и то по недоразумению.

Викентий (снова отворачивается) — Вот я и говорю стервятники. Падальщики.

Старуха — Дурак ты, мил человек, прости господи! Да кабы жить на чё было б, разве ж мы по погостам побирались? Ты вон, небось, посидишь себе в охотку, пострадаешь, а потом на машину и привет. На свободу с чистой совестью.

Викентий — Ладно, мать, хорош, отвали. Достала уже.

Старуха — Значит, я права! Новый стало быть русский.

Викентий (Вскакивает в бешенстве) — Слышь, тебе чё, заняться нечем?! Иди вон другие могилы шерсти! Я сюда не базарить пришёл (берёт себя в руки, снова садится). Со всякими…

Старуха — Ишь, какой грозный! А я, между прочим, не всякая. Я, можно сказать, местная! А ты пришёл тут, намусоришь, а мне убирать потом. А мне между прочим за это не плотют!

Викентий (усмехается, тушит сигарету) — Во, блин, же люди! (Лезет в карман, достаёт кошелёк, вытряхивает мелочь) На, вот тебе. Только сгинь. (Протягивает руку с мелочью. Старуха не подходит. Тогда Викентий встаёт идёт к оградке и выкладывает на неё столбик монет. Снова возвращается и садится на место. Только после этого старуха подходит берёт монеты, пересчитывает.)

Старуха — Да, не густо. Богатый нынче пошёл какой-то бедный. (После паузы) Слышь, милок, а может тебе надо чего, а? Так ты не стесняйся.

Викентий — Ага, надо. Одному побыть. И тебя больше не видеть и не слышать.

Старуха — Это можно, конечно. Только я вот думаю, тебе совсем другое надо.

Викентий — Всё! Ещё слово и я рассержусь! А когда я сержусь, я за себя не отвечаю!

Старуха — Да, ладно, я уж вижу! Сиди себе. Я-то просто подумала, вдруг ты с ней поговорить хочешь?

Викентий (напряжённо) — С кем?

Старуха— Да с ней! (Подходит вплотную к оградке, приглядывается) С Алёной, как бишь её, не вижу… Александровной?

Викентий (тихо) — Алексеевной.

Старуха — Стало быть, с Алёной Алексеевной.

Викентий — Бабка, с этим не шутят.

Старуха — Ага. Я и не шучу. Могу устроить, если не жадный. Скажем, десять этих, как их… Десять баксов минута. Устроит?

Викентий — У тебя что, выделенная линия с господом богом?

Старуха — Ну зачем с богом?! Чего его по пустякам беспокоить? А с покойничками поговорить, это мы можем. Даже запросто. Они народ незанятой.

Викентий — Ну допустим, я соглашусь, а где гарантия, что ты мне тут лапши не навешаешь?

Старуха — Гарантия говоришь. Ну что ж, твоя правда. Правда, я со своим ревматизмом от тебя далеко вряд ли убегу… Но всё равно, считай, уговорил. Сделаем тебе льготный тариф — десять секунд бесплатно. В рекламных целях. У тебя телефон есть?

Викентий — Допустим.

Старуха — Ну так давай.

Викентий — Ты что, мать, серьезно, что ли?

Старуха — Нам, тем, кто при исполнении, шутить не положено.

Викентий — Кому это вам?

Старуха — Нам это нам. Так ты будешь говорить, или я пошла?!

Викентий — Буду.

Старуха — Так доставай аппарат.

Викентий — Какой?

Старуха — Телефонный, дубина. Твой остальной аппарат меня б и в девках не заинтересовал бы. Ты не в моём вкусе.

Викентий (достаёт сотовый) — Ну на. (Передаёт телефон Старухе. Потом, вспомнив, протягивает к ней руку). Погоди, там блокировка, давай сниму.

Старуха— Не, ты точно балда! Я что, по-твоему, колдунья, или баба-Яга какая? Телефон, это так, символ. Можно и без телефона, но с ним эффектнее. (Подносит трубку к уху, начинает орать). Алё, коммутатор?! Коммутатор, спрашиваю? Что у вас со связью, на фиг?! (Зажимает микрофон ладонью. Викентию) Давай, готовь свой вопрос, а то сейчас… (Снова орёт в трубку). Да не, не вам! Мне Алёну Алексевну. Алексевну, говорю! С сорок девятого квартала. Да. Это Алёна? Алёна, тут тип один интересуется.… Видишь? Ага … (Снова зажимает микрофон. Викентию). Ну, чего спросить-то?

Викентий — Она что, меня видит, что ли?

Старуха — А то. И видит и слышит, а время кончается.

Викентий — Пусть. Пусть скажет, как меня зовут!

Старуха (Викентию) — А сам чё, не помнишь? (В трубку). Алё, Алёна? Ему интересно как его зовут?! Как? Алё! Алё!!! (Отрывает телефон от уха). Фу, чёрт. Время вышло. Не поняла я…

Викентий (разочарованно машет рукой) — А… Всё ясно. (Тянет руку за телефоном). Давай сюда.

Старуха (словно не замечая) — Толи мент, толи кент, Кентий ли. (Викентию). Иннокентий может?

Викентий (медленно опуская руку, заикаясь) — Ви… Викентий.

Старуха — А… То-то я и не поняла. Что за имя такое, дурацкое.

Викентий (идёт к скамеечке, садится, снова закуривает) — Имя, как имя… В переводе с римского — побеждающий. (Пауза). Или преодолевающий.

Старуха — А-а… Бывает. Вот что, преодолевающий, ты свои сомнения преодолел, или как?

Викентий (сильно затягиваясь) — Так не бывает. Не может этого быть.

Старуха (пряча телефон в карман) — А-а… Не верящий значит. Ну что ж, хозяйское дело. (Разворачивается, как будто бы уходить. Оборачивает голову). Значит, не желаешь с ней разговаривать? Ну-ну.

Викентий — Постой… Я согласен.

Старуха (шустро разворачивается назад и семенит к оградке) — Вот и славненько, что согласен. Раз согласен доставай бабки. Пятьдесят баксов минута, деньги вперёд.

Викентий (вскакивая) — Да ты что, старая! Было ж десять!

Старуха — Не, вы только поглядите на него! Ещё и торгуется! Десять, то был тариф «доверие»! А для сомневающихся никаких скидок не предусмотрено… (Пауза). Ну хорошо тридцать и ни центом меньше! У тебя деньги-то есть хоть?

Викентий (достаёт бумажник, вытаскивает стадолларовую купюру) — На, держи. Три минуты. Сдачу себе оставь.

Старуха (хватает купюру, прячет за пазуху. Под нос ворчливо) — Сдачу. Придумал тоже. Какая сдача на кладбище-то? (Викентию). А насчёт трёх минут уж не обессудь. Тут никакой гарантии. Сам знаешь на космос денег не выделяют, спутники все устаревшие, металлолом считай, так что…

Викентий — Постой, какие спутники? Ты чего плетёшь-то?

Старуха — Не плету, а предупреждаю! Говори быстро и чётко. В любой момент связь может прерваться. Сам понимать должен, тут тонкие материи задействованы, а где тонко, там на фиг!

Викентий (раздражённо) — Ладно, хватит! Не ломай комедию. Связывайся, давай!

Старуха — Ну вот. Деловой разговор. (Достаёт телефон). А ты думай давай, чего говорить будешь. (В трубку). Алё, коммутатор? Это опять я. Дай-ка мне Алёну снова. Да сочтёмся, сочтёмся. Свои люди же… Ну и что, что не люди! Всё равно сочтёмся… Да рассчитаюсь я за март, рассчитаюсь… Завтра же, да… Алё, Алёна?! С тобой щас Викентий говорить будет. (В вопросительном жесте выбрасывает руку). Ну чего ты? Балакай давай!

Викентий (перегибается через ограду, кричит) — Алёна, это я Викентий!

Старуха (отшатываясь) — Ты чего орёшь-то?! Она-то тебя итак слышит, а я оглохнуть могу!

Викентий (всё равно орёт, но уже тише) — Алёна, прости меня, Алёна! Я виноват, слышишь, Алёна!

Старуха — Да слышит она, ты ж так орёшь! (В трубку). Чего, чего сказать? (Викентию). Говорит, что готова простить, но при двух условиях…

Викентий — Согласен! Скажи, я на всё согласен!

Старуха (в трубку) — Слышишь?.. Ага, на всё. (Викентию) Спрашивает, не хочешь ли поинтересоваться, что за условия.

Викентий — Да я на всё готов!

Старуха (в трубку) — Слышала?.. Ага, прям пионер!.. И не говори, мужики они все такие… Пока не знаёт чё, на всё соглашаются, а как до дела…

Викентий — Пусть говорит!

Старуха (в трубку) — Ага! Ну, так он же преодолевающий! (Викентию). Говорит, чтобы, во-первых, бросил пить, особенно за рулём, а во-вторых…

Викентий — Скажи, уже бросил!

Старуха (Викентию) — А во-вторых, чтоб не ходил сюда больше. Ей это больно, говорит!

Викентий — Но, как же…

Старуха (Викентию) — Пусть помнит, говорит, но жить, чтобы продолжал. Женился, чтоб, а дочку, чтоб Алёной назвал. Ей это приятно будет.

Викентий (тихо) — Скажи. Скажи я постараюсь.

Старуха (убрав трубку от уха, резко) — Никаких постараюсь! С ними не торгуются. Смотри, не простит!

Викентий — Хорошо. Я согласен.

Старуха — Ну вот и славненько. (Вспомнив про телефон, снова подносит его к уху). Оне согласные… Ага… (Хихикая в трубку). Конечно, конечно…

Викентий — Скажи, я люблю её! И всегда, скажи…

Старуха (убирая трубку от уха) — Всё. Связь кончилась.

Викентий (истерично) — Ещё давай! Вдвойне плачу!

Старуха (пряча телефон в карман) — Нельзя! Спутник ушёл!

Викентий — Какой, на хрен, спутник?! Я сказать ей должен…

Старуха (резко) — Ты должен слово сдержать! (Миролюбиво). Оставь её… Мёртвый на то и покойник, чтобы в покое находиться. Не тревожь её…

Пауза. Викентий идёт к столику. Дрожащей рукой наливает в стакан водку.

Старуха — Ты ж бросил.

Викентий (замирает, потом оборачивается) — Напоследок-то?! (Старуха укоризненно качает головой. Викентий протягивает ей стакан) Может ты?

Старуха — Ты поставь, а там видно будет.

Викентий ставит стакан на столик, встаёт на колено, берёт горсть земли, подносит к губам. Встаёт и быстро, не оглядываясь, идёт.

Старуха (вслед) — За руль не садись! (Викентий замирает на полушаге). На такси добирайся. Помни, ты обещал!

Викентий уходит. Старуха перебирается через оградку к своей корзине, берёт её и идёт к «той» могилке. Садится на скамеечку, переливает водку в бутылку, завинчивает пробку. Берёт цветы из корзинки и кладёт их к памятнику. Потом собирает огурцы, бутылку и складывает всё это в корзинку. Достаёт из кармана телефон и набирает номер. С того момента, как она начинает говорить, занавес медленно опускается до середины.

Старуха — Вера?.. Да это я, Маша. Откуда, откуда. С кладбища… Да был тут… Да он точно. Всё, спровадила я его. Не-е, больше не появится. Да, гарантирую… Да ладно, чего там, чай мы ж не чужие. У Алички-то? Да всё тут нормально. Чистенько да… Да принесла, принесла, целую охапку. Конечно. Да через часик и приеду… У меня тут и бутылочка… Ага, посидим… (Убирает телефон). Да. Таким вот образом. (Телефон внезапно звонит. Старуха, театрально закатывая глаза к небу и заламывая руки). О, нет! Ну, сколько же можно…

Голос — Уважаемый абонент «старуха». Сообщаем, что ваша задолженность…

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ ПОЛНОСТЬЮ.

Написать отзыв

© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004

Оригинальный сайт журнала

 www.sibogni.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев