|
|
УРАЛЬСКИЙ
ДЕКАМЕРОН
Роман-ремейк
«Вакха в сосудах дары и в корзинах цветы принесите,
Пусть непрестанно звучит Вакха достойный пеан».
Ян Панноний
«Едва ли приходится сомневаться в том, что элегия Яна
Паннония возникла под влиянием горацианских образов, но правы были бы также
оригинальность ее утверждающие. Вернее всего будет, если мы скажем, что
большая традиция латинской поэзии слилась органически с личным вдохновеньем,
«Fons Bandusiae» не является источником подражания, но подателем энергии,
приводящим в движение фантазию. Это наблюдение наводит нас еще раз на мысль
о сложности самого термина «влияние», которым следует пользоваться с должной
осторожностью.
И. Н. Голенищев-Кутузов».
Гораций в эпоху Возрождения
I
Друг мой, все на свете не ново, все повторяется... Что ж, вот и я давно
женат, и женат накрепко! Как выразился иностранный классик, чувственность с
годами гаснет, простатит торжествует, наслаждение, увы, больше не радует,
приключение не привлекает, только воспоминания обретают виртуальную
реальность, источая блеск и ярость. А что еще остается делать,
господа-товарищи, молодость вообще быстро проходит, как хорошая погода, но
еще быстрее растут долги...
Случилось так, что 23-х лет от роду меня призвали на воинскую службу,
совершенно несправедливо, ибо «броня» из Министерства здравоохранения была
уже в пути и опоздала, увы, на двенадцать дней, когда я уже был облачен в п/ш,
увенчан погонами и кокардой, и незаметно отбарабанил положенные мне два года
даже с лихвой, прихватив месяца два, увы, невосстановимой жизни. За это
время я не столько освоил приемы стрельбы и досконально выучил требования
Устава, сколько приобщился к духу офицерской вольницы, помимо бросания
женских ног на погоны выучился играть в преферанс и в очко и, будучи
азартным от природы, спустил подчистую нехитрый родительский скарб. С
увольнением из армии проблемы мои не только не разрешились, а скорее
усугубились; я задолжал крупную сумму денег (аж 50 000 еще не «деревянных»
рублей, что на тот момент равнялось, пожалуй, нынешним 100 000 американских
долларов, которые, впрочем, тогда еще не были разрешены к свободному
обращению, так что вполне можно обойтись без двояковыпуклого сравнения).
Отдать долг заимодавцам не представлялось решительно никакой возможности. Я
решил, было, наложить на себя руки, хотя это помимо сожаления о
неиспробованных удовольствиях являлось тягчайшим грехом даже для такого
легкомысленного христианина, каковым я был тогда в отличие от сегодняшнего
времени, но вовремя одумался, чай, не нехристь какой-то — крещеный и
причащенный дважды предусмотрительной бабкой Василисой, тогда как вторая моя
бабушка, графиня Романова, была уже на другом берегу Стикса, убитая
безвременно озверевшими солдатами в 1918 году. Отец мой, которому она
доверила свою жгучую тайну трех карт (в отличие от пушкинских — шестерка,
король, туз), пропал без вести на фронтах Великой Отечественной, и меня
соответственно воспитывал неблагородный отчим, который даже в подкидного
дурака не умел сыграть как положено, а любимой его карточной забавой была
ветхозаветная «Акулька» (нечто вроде карточной «русской рулетки», когда
вместо крутящегося барабана с одним боевым патроном требовалось выдергивать
друг у друга по карте, сбрасывая парные. Проигрывал тот, у кого на руках
оставалась пиковая дама Акулина, сбрасывать которую не разрешалось.
Проигравшего ославливали хоровым припевом: «Акулина Савишна, не вчерашня,
давешня», нарекали торжественно Акулькой, словом, издевались как хотели).
В детстве мне везло в карты, но как только я вошел в старший подростковый
возраст, как только причастился порочных женских ласк, карта резко не пошла.
Верно подмечено: кому везет в любви — решительно не везет в карты, и
наоборот.
Господи, как же мне везло с женщинами! Они, как почтовые лошади, постоянно
сменяясь, везли меня по столбовой дороге жизни. И я обожал их бездумно, не
считая сие собственной заслугой. Я любил их тонкий изворотливый ум и наивную
восхитительную глупость, обожал их доверчивое сердце и вздорный капризный
нрав. Вообще, любые прихотливые пожелания и капризы находили во мне
ревностного исполнителя. Женщины чувствовали во мне надежного сообщника,
сразу располагались ко мне, понимали с полуслова, с полжеста, точно так
породистая лошадь мгновенно распознает опытного седока, а ученая собака
немедленно подчиняется разумной команде совершенно чужого: «Фу! Тубо!
Пиль!», выполняя ее правильно и безоговорочно. Вот только команда «Фас!»,
произнесенная незнакомцем, может привести ее в ярость, и она того гляди
порвет одежду в клочки и прокусит кисть дерзнувшего распоряжаться ее силой и
страстью без законного на то основания.
Не помню, как прознала про мой астрономический карточный долг моя бедная
матушка, но однажды я проснулся в четыре утра в своей крохотной комнатке
сегодня давно проданного в чужие руки родительского дома от странных
всхлипываний и сморканий и с трудом сообразил, что это плачет мать, сидя на
стуле около моего продавленного еженощным прилежанием дивана.
Друг мой, поверьте мне на слово, что слезы случайных подруг и постоянных
любовниц просто ласковый летний дождичек, эдакая грибная морось, а вот
матушкины слезы — затяжной ливень мрачной осенней грозы. Отдаленные и
приглушенные аккорды рыданий только усиливают душную атмосферу
безвыходности.
Я попытался, было, утешить ее, но она отмахнулась от моих утешений, как от
надоедливого комариного жужжания, и в ответ на последующие мои расспросы
потребовала от меня немедленно побожиться, что я женюсь, и женюсь именно по
ее выбору.
— Хоть на богатой вдове-уродине, хоть на хорошенькой бесприданнице, —
легкомысленно пообещал я, желая унять предрассветный ливень, и как будто
даже преуспел в этом благородном начинании. Жалкое подобие улыбки скромным
лучиком промелькнуло на ее помятом и не тронутом новомодным макияжем
морщинистом лице.
— Помнишь ли ты, Ромка, шаловливую Амалию Потоцкую, с которой самозабвенно
играл в больничном садике, еще до учебы в школе? Ты же потом в шесть лет
очень жениться на ней хотел, настолько тебе нравились ее рыжие кудрявые
волосы, за которые ты бесконечно таскал ее, вызывая одновременно рев и
обожание. Между вами разница три года была, тогда существенная, а сейчас вы
почти ровесники. Но когда ты был уже во втором классе, ее отца,
подполковника войск ПВО, перевели в Рязань командиром отдельного полка, и
твою кудрявую подружку подхватил отчаянный ветер странствий. Отец ее вскоре
умер, оставив дочь сиротой, хотя и богатой наследницей, причем не столько
его скромных армейских капиталов, сколько приданого его жены, а она была ох
непростой женщиной, сгоревшей в одночасье от скоротечной чахотки. Среди
доставшихся Амалии вещей выделялся ларец красного дерева (по размерам вполне
вместительный сундучок), доверху набитый уральскими самоцветами и якутскими
алмазами, до которых была охоча бабка Амалии, между прочим, дочь крупнейшего
сибирского золотопромышленника Рукавишникова. Ее старший брат Иван,
известный писатель, погиб в гражданскую войну, а она прошла сквозь рифы и
отмели ГУЛАГа, выжила на зоне и, освободившись в середине 50-х годов, сумела
отыскать захоронку в полуразрушенной усадьбе и за несколько месяцев до своей
нелепой смерти во время сна от угарного газа (вместе с любимой подругой
лагерных лет, поэтессой Софьей Чеглок, которую лет десять назад издали в
Америке и нарекли «дальневосточной Сафо») передала через надежных людей
многомиллионный клад единственной внучке Амалии.
Странное дело, но в разбойное послевоенное время, и к тому же на диком
Урале, никто не позарился на этот драгоценный ларец, хотя многие варнаки и
зимогоры были наслышаны о подарке почившей безвременно зечки. Если вначале
возможно их охолаживало личное оружие бравого подполковника, на тот момент
еще капитана войск ПВО, то потом его бессменный ординарец, заросший, как
обезьяна, жестким волосом, дагестанец Султан Султанов с неразлучной финкой и
золотозубым блеском клыкастой фиксы отпугивал потенциальных налетчиков.
Султан Султанов женился на соседке по лестничной площадке Амалии, ушел в
отставку и устроился участковым по своему же адресу, чтобы иметь возможность
присматривать за дочерью любимого командира, сдержать данное ему перед
смертью честное кавказское слово не оставлять малютку, которая только-только
получила паспорт, без опеки.
— Дорогой Роман, — произнесла моя несколько успокоившаяся матушка. —
Действительно у тебя нет другого выбора, кроме как жениться на Амалии. Я
списалась с ее тетушкой, которая готова нам споспешествовать, вот только
старший брат Амалии, генеральный директор рязанского нефтеперерабатывающего
завода, Алоизий, имеет другие планы, намереваясь выдать ее за престарелого
аудитора местного банка. Надо срочно ехать в Рязань тебе, Ромка. Амалия
сейчас в отъезде, где-то на Дальнем Востоке, куда она отправилась в
командировку от «Комсомолки», собкором которой является, чтобы написать
очерк о зоне, где была на поселении ее незабвенная бабушка и похоронена
также розовоперстая Софья Чеглок.
Матушка не преминула добавить мне на прощание еще несколько наставлений,
которые я пропустил, как водится, мимо ушей. И в тот же вечер я выехал
проходящим поездом в столицу, чтобы как можно быстрее попасть в
благословенную Рязань, где в ларце красного дерева находится мое будущее
спасение, принявшее на этот раз форму драгоценностей величиной чуть ли не в
страусиное яйцо.
Что ж, мой друг, если я еще не надоел тебе пересказом своих злоключений,
если внимание твое не отвлекает заморский видюшник или аналогичный
аудиоплейер, я готов поделиться с тобой каждой крошкой моего дорожного
сухаря, каждым глотком моего высокоградусного любовного напитка. Я не утаю
от тебя ни одной вспышки сердечного чувства, ни одного примечательного
обстоятельства, как и завещали нам романисты старой школы. Постмодернисты
же, мать их греб, кроме бесконечных тире давно уже не признают никаких
других знаков препинания, переписывая в то же время беззастенчиво очередную
субботнюю колонку происшествий «МК», пытаясь втянуть потенциального читателя
в диалог банальным нагнетанием первобытного ужаса, перечисляя леденящие
кровь подробности, опираясь к тому же на рекламу таиландского мыла и
непальских сувениров, а вот я, грешный, вынужден выставлять напоказ только
истинные происшествия своей жизни, надеясь таким способом свести концы с
концами и заработать на жизнь, которая становится все дороже и дороже.
II
Итак, было десять часов вечера, когда я, купив билет на проходящий поезд,
оказался в купейном вагоне, и проводница равнодушно проводила меня в
отведенное купе, где второе соседнее ложе уже было занято. Кем, впрочем,
непонятно. Укутанная в белую простыню мумия неподвижно лежала, уткнувшись
носом в стенку, выдавая только очертаниями голову, обращенную к окну, и
ноги, развернутые в сторону двери.
Когда я спросил проводницу, не могу ли я занять отдельное купе по соседству,
доплатив за удобства, ведь все двери соседних купе были заперты и явно ни
одного человека больше не находилось в вагоне, то получил бесцеремонный
отказ, сопровождающийся позевыванием и почесыванием. Мне было сообщено, что
вагон идет пустым до Владимира, который забронировал все места, кроме одного
купе. А самой проводнице со мной разговаривать некогда, ибо наш вагон она
курирует по совместительству, находясь на постоянной работе в соседнем
плацкартном вагоне. А двери, соединяющие наш вагон с соседним, она сейчас
перекроет, чтобы не шастали туда-сюда разные лихоимцы, и откроет их вновь
только перед самым Владимиром.
На мой наивный вопрос, кто же расположился, опередив меня, в том же купе,
проводница как-то странно хмыкнула и посмотрела на меня с явным сочувствием:
— Не все ли вам равно. Между прочим, весьма импозантная молодая особа...
— Как то есть, не все ли равно? Нет и еще раз нет, черт побери! Сколько же
ей лет?
— Наверное, лет двадцать, от силы двадцать два...
Я замер и превратился как бы в словоуловитель, но слова падали в мой
слуховой контейнер слишком банальные и несущественные.
— А уж смирнехонька... Только вошла, сразу разделась и заснула. И спит,
между прочим, уже третьи сутки, ибо едет аж из Новосибирска. Сказала только,
что до этого не спала несколько ночей. Выбиралась из дремучей тайги,
спускалась по горным речкам на байдарке, последние версты преодолевала
верхом на лошади и наконец — пешком.
Я испытал двойственное чувство: с одной стороны я сострадал прелестной
незнакомке, с другой — мне совершенно эгоистически захотелось остаться
побыстрее вдвоем в купе, разбудить попутчицу, чтобы услышать рассказ о ее
волнительном путешествии, что называется, из первых рук, вернее — из
прелестных коралловых губ, какие только и бывают у неутомимых путешественниц
по морю житейскому.
Проводница, даже не обратив внимания на смену моего настроения, предупредила
меня, чтобы я не пытался ни в коем случае выбраться из-под замков, а по
возможности лег отдыхать сразу же, не зажигая света, и чтобы я не заводил с
соседкой никаких разговоров, она, оказывается, просила об этом одолжении и
непременном условии.
Что ж, я безоговорочно капитулировал. Зашел в купе и услышал удаляющиеся
шаги проводницы, шарканье ног которой закончилось щелчком захлопнувшегося
замка, похожего почему-то на пистолетный выстрел. Несмотря на обещание, я
попытался зажечь в купе свет, но он был, вероятно, предварительно отключен
или же просто перегорели лампы под самым потолком.
Ощупью я разделся и вознамерился уснуть. Но каково было засыпать, осознавая,
что рядом посапывает доверчивое двадцатилетнее совершенство?! Кровь
пробегала толчками по всему телу, пылкое воображение рисовало уже совсем
безнравственные картины с моим участием, и я повернулся лицом к стене,
пытаясь хоть как-то самоизолироваться.
Видимо, была уже полночь, когда я сквозь полудрему услышал мелодичный голос,
робко окликнувший меня: «Извините!», на что я немедленно развернулся к
источнику сладостных звуков и промычал что-то совершенно невразумительное.
— Извините, — повторила невидимая в темноте собеседница. — Я не успела
предупредить вас, что порой разговариваю во сне и иногда несу полную чушь,
сплошную фантастику. Видите ли, я журналистка, и порой моя фантазия
опережает действительность. Наверное, мне стоило бы сочинять триллеры или
фантастику, как небезызвестная, наверное, вам Хмелевская, которая, кстати,
приходится мне двоюродной тетушкой, я ведь по отцу полуполька. Батюшка мой
был кадровым военным, а по происхождению шляхтичем, причем далеко не
мелкопоместным. И сны, которые я вижу, так порой похожи на сказки.
— Замечательно, — поддержал я разговор. — Обожаю волшебные сказки и цветные
сны, я их коллекционирую. Был такой великолепный писатель Алексей Ремизов,
он обожал записывать свои сны и даже кое-что издавал. Жаль, что полностью
они до сих пор не опубликованы. Но потребовалось бы собрание сочинений в 66
томах, больше, чем у Чейза или Агаты Кристи, против чего выступают
современные масоны. Кстати, вы не будете против, если я запишу ваши сны,
если они покажутся мне подходящими?
Ответа я на этот раз не дождался. Видимо, соседка моя заснула, хотя через
час она опять заговорила вовсю, впрочем, вполголоса, тихо, и я не мог
разобрать смысл многих фраз. Любопытство настолько разожгло меня, что я
сначала сел на свое давно ставшее жестким ложе, потом привстал, постоял
возле соседки и, наконец, присел на самый краешек ее узкого дивана.
Проделав все эти невидимые даже себе манипуляции, я неожиданно ощутил, что
сильно замерз. Не забывай, мой друг, ведь я был раздет основательно,
приготовясь ко сну, и тут совершенно неосознанно я приподнял край одеяла и
скользнул под него, естественно вытянувшись во всю длину эмпээсовского ложа.
Надеюсь, что мои поступки нельзя истолковать дурно. Будучи совершенно
избалован женским вниманием, я никогда не проявлял инициативы первым.
Наоборот, мне приходилось нередко отбиваться от напористых дам, которые то и
дело норовили сбить меня с праведного пути, искушая мою добродетель. Да,
забыл добавить, что кроме тесного общения с противоположным полом и
карточной игры я любил читать книги, даже коллекционировать их,
преимущественно библиографические издания и просто-таки обожал запоминать
наизусть специальные описания инкунабул на латинском языке, к которому питал
особую склонность. «Dum spiro spero» или «Mens sana in corpore sana»,
подобные перлы то и дело соскальзывали с моих обветренных губ и с детских
лет снискали мне уважение окружающих малолетних бандитов, давших мне
уважительное прозвище «профессора». «Профессора кислых щей», — иногда
расширительно добавляли наиболее завистливые и остроумные.
— Господи! Почему вы в моей постели? — раздался вполне осмысленный возглас
соседки, испугавший бы меня куда сильнее, если бы я уже не был предупрежден
ею о разговорах во сне.
— Я слушаю ваши сны.
— Но мы же договорились... И проводница вас предупредила.
— Я пока ничего дурного не совершил.
— Как это? У меня еще никогда не было мужчины, тем более в постели.
— Неужели?
— Вот именно. Я предупредила вас о том, что разговариваю во сне и говорю
много лишнего.
— А я вот виноват — совсем забыл предупредить вас в свою очередь, что я —
давний лунатик, особенно люблю забираться ночью в чужие постели. Того гляди
начну ходить во сне по крышам и по карнизам...
— Какой ужас!
— Ничего ужасного.
— Ах!..
Вот так, мой друг. Красноречие тут мне изменяет, и вместо цветной картины
буйного сладострастия наступает ровная темнота пустого экрана. Или
многоточия. Как и полагается в полноценном ремейке. А если вам, мой друг,
невмоготу, следует разыскать оригинал, и в дальнейшем вы могли бы сверять
мой судорожный рассказ вплоть до запятых и поправлять меня, если я отойду
слишком далеко от первоисточника. Признайтесь, положа руку на сердце, кого
из классиков вам напоминает мое повествование? Боккаччо или Маргариту
Наваррскую? А впрочем, пушкинская «Метель» чем не полноправный пратекст, тем
более что многомудрый Евгений Витковский сразу уловил потаенный смысл и
направление моего нового сюжета, стоило мне только заикнуться по телефону о
своих намерениях продолжить изыскания в области магической прозы в
преддверии своего очередного дня рождения. Кто же лучше самого себя
преподнесет драгоценный подарок? Витковский не только полный тезка моего
неутомимого героя из романа «Шутка Приапа», но и мой свойственник, ведь моя
злокозненная теща, оказывается, его дальняя родственница. Только он — барон,
а я — граф, и никакая графологическая экспертиза не убедит меня в нарушении
логики или этики дворянского мифа.
Только вот проводница, сволочь эдакая, действительно пришла в четыре утра и
напустила полный вагон народу. К тому времени я чрезвычайно утомился от
активного согревания конечностей, перемены поз, к тому же сочетание широкой
стены и узкого ложа весьма мешало свободе моего самовыражения. Если
прибавить к этому ненарушимый, воистину волшебный сон моей спутницы, то
понятно, почему утро застало меня уже на своем диванчике совершенно без сил,
а вот незнакомка успела испариться, словно сама приснилась мне, равно как и
ее любострастные причитания.
III
Я вышел из вагона на платформу Курского вокзала, плюнул духовно на длиннющую
очередь желающих ехать в такси и, не стесненный объемистым багажом, вышел на
Садовое кольцо, где уже через пять минут поймал машину, на заднем сиденье
которой красовалась нелепая фигура в бесформенном одеянии и огромной шляпе,
а на переднем сиденье рядом с водителем расположился огромный букет цветов.
Слава Богу, то ли водитель, то ли странный пассажир сжалились надо мной и
подсадили в машину, как оказалось, по пути в гостиницу «Балчуг». Но, проехав
буквально всего несколько метров, машина остановилась. Мы попали в страшную
пробку. Водитель ушел далеко вперед на разведку, а я сосредоточился на
соседке по такси. Весь салон машины оказался пропитан женскими духами.
Экзотический аромат нервировал, возбуждающе воздействовал на подсознание,
прямо-таки гипнотизировал меня, лишая силы воли и побуждая к малопонятным
активным действиям.
Между тем как я должен был бегом бежать отсюда, должен был сосредоточиться
на предстоящей встрече с рязанской невестой, наследницей золотопромышленных
капиталов, сулящей мне помимо любви и преданности наконец-то избавление от
дамоклова меча несусветного карточного долга. А уж после этого я без труда
смог бы совершить блистательную карьеру удачливого бизнесмена или депутата в
Государственной Думе от ЛТДПР; признаюсь по секрету, что одна из моих
недавних приятельниц была помощником заместителя самого Мымрика; ее
роскошные, хной и басмой выкрашенные, огненные волосы до сих пор полыхали в
моем предрассветном сумеречном сознании. Между тем соседняя закутанная с
головы до ног фигура стала сомнамбулистически придвигаться ко мне и,
наклонясь, шепча что-то маловразумительное, внезапно упала в мои ненароком
раскрытые объятия. Ясное дело, у меня просто не было другого выхода. Запах
экзотических духов пьянил и побуждал, если вы помните, к активному действию.
Воровато озираясь, я уяснил, что стекла машины тонированы, и нас никто за
ними не разглядит. Между тем женщина в шляпе (о, это была-таки женщина!)
впилась в мои губы страстным поцелуем, буквально вобрав в свой разверзшийся
грот-рот мои пол-лица, не исключая носа и подбородка. Словно мощнейший
насос, втягивающий в себя неутомимо все мое существо, включился от слабого
прикосновения, и сладостное чувство растворения в другом существе лишило
меня ясного представления о времени и пространстве.
Наши руки соединились, дыхание слилось...
Когда вернулся водитель, мы уже занимали исходное положение, и прибытие к
месту назначения — гостинице «Балчуг» — через пятнадцать минут не внесло
дополнительных корректив и не привело к сближению. Расстались мы без слов и
взаимных обещаний.
Мою спутницу встретила престарелая мымра, моментально заслонившая собой даже
необъятную шляпу моей спутницы. Нечто подобное по скорости волеизъявления и
взаимопонимания мне доводилось читать в «Исповеди» Руссо, но там его
каретной добычей была перезрелая великовозрастная тетка, снабдившая его,
правда, словно альфонса, половиной своего кошелька; я же по счастливой
случайности обладал райской гурией совершенно бескорыстно и был готов ради
повторения немедленно перейти даже в магометанство, буде это гарантировало
постоянный пропуск в гарем. Гусары, как известно, денег не берут.
IV
Итак, я был на полпути к возможной женитьбе, то есть к утрате свободы, и в
то же время — на полпути к другой свободе, к освобождению от карточного
долга. Судьба забросила меня в гостиницу «Балчуг», что находится почти в
самом центре столицы, чтобы возможно следом выбросить меня на обочину жизни,
что ж, я давно изучил возможные хитросплетения многосторонней жизни
мегаполиса.
Все больше и больше столица напоминала мне Вавилонскую яму. Хорошие дороги и
зеркальные стены новых коттеджей «новых русских» — не в счет.
И все равно хотелось развлечений. Денег на приличный ресторан у меня не
было. Надо было легко выкинуть от 200 до 300 условных единиц, то бишь
американских долларов, а у меня именно столько было на все про все, на
ближайшие две недели жизни, не считая проезда.
Все давние московские друзья незаметно растворились в бурном потоке
нововведений, как сахар в кипятке. Я решил просто посидеть в баре с чашкой
кофе и рюмкой коньяку, поэтому отправился на поиски доступного злачного
места.
На моем этаже работал превосходный буфет, где за столиками расположились
две-три парочки, они благополучно ужинали. Бара я так и не обнаружил, но на
первом этаже я с ходу попал в просторный ресторан. Как раз во время игры
оркестра.
Я оторопело остановился у ближайшей стены — переждать музыку и осмотреться,
как вдруг неожиданно был атакован решительной незнакомкой. Все в ней дышало
неподдельной страстью: смелый открытый костюм, волевой поворот головы,
несколько круглые влажноватые глаза и влажноватые же, блестящие от частого
проведения языком крупные губы и мятущиеся, словно рыбы в аквариуме,
белоснежные руки. Она буквально ринулась в мои объятия, которые я должен был
отворить, дабы не быть снесенным ураганом движений решительной сексапильной
дамы.
— Милый, пригласите же скорей меня на танец! Не стойте как истукан. Видите,
на нас же все смотрят, — произнесла незнакомка, еще плотнее завертываясь в
мои объятия.
Я был вынужден повиноваться, и хотя окружающие парочки танцевали нечто вроде
гимнастических упражнений на значительном расстоянии друг от друга, мы же
тесно слившейся парой проделали несколько неуклюжих па, отчасти напоминающих
танго.
— Ах, хватит, хватит! Ты такой милый! Уведи же меня отсюда немедленно.
Сейчас может появиться мой муж, который все непременно опошлит.
Непостоянство моего духа почему-то особенно раздражает его на людях. А я
порой сама себе дивуюсь: мои правила не сходятся с моим поведением, а мои
взгляды — с моими поступками. Сама удивляюсь: я — разная, я — натруженная и
праздная, я — ветреная и степенная, я — целе- и нецелесообразная, чопорная и
развязная, добрая и злая — одновременно или попеременно, по необъяснимой
прихоти организма. Вы мне сразу пришлись по душе, и я говорю вам об этом
прямо. У меня было много любовников и всего один муж, который вот-вот должен
здесь появиться, но именно с вами я хочу непременно еще раз встретиться и
поговорить по душам. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Я
остановилась в этой же гостинице, на тринадцатом этаже, в тринадцатом
номере; видите, я не боюсь подобных цифр и совпадений. Приходите заполночь,
дверь будет отворена, я буду вас ждать и буду одна. А сейчас прощайте на
время. Мой муж стоит в дверях спиной, сейчас он повернется и увидит нас, а
мне бы не хотелось дразнить его понапрасну. Будьте точны и смелы. Не
разочаровывайте меня. Итак, я вас жду, мой рыцарь. Милый...
Вся эта огромная тирада была произнесена настолько быстро, что я едва уловил
смысл услышанного. Жесты и касания рук энергичной незнакомки дополнили ее
монолог.
Что ж, через пару часов я был на должном этаже у нужного номера. Дверь была
приотворена, я скользнул внутрь номера и сразу же попал в знакомые объятия.
Запах пряных томных духов ударил мне в нос, тугие губы с резиновым
шварканьем прошлись по щеке. Дверь была захлопнута, и мы плавно
переместились в гостиную, где стоял богато сервированный стол и горели
подкрашенные свечи. Я уже предвкушал неторопливую беседу, неспешное
поглощение яств, как в дверь властно постучали.
— Господи, это же снова он! — воскликнула хозяйка и буквально вытолкнула
меня не то на балкон, не то через окно на широкий карниз, идущий
опоясывающей лентой вокруг всего здания снаружи.
Незнакомка сразу же не только захлопнула за мной не то балконную дверь, не
то фрамугу и к тому же немедленно задернула плотными шторами все окна
номера, так что я не мог не только что-либо слышать, но не мог и лицезреть.
Ветер на сумасшедшей высоте сначала миролюбиво ерошил остатки моей когда-то
буйной шевелюры, затем воровски прошелся между пиджаком и рубашкой, наконец
захлопал моими штанинами. Я почувствовал, что не просто озяб, а мгновенно
замерз, главным образом из-за боязни высоты, которой страдал с малолетства.
Не было другого выхода, как двигаться вдоль стены по карнизу, который на
глазах стал сужаться.
V
Я сделал всего несколько шагов и оказался вроде бы у соседнего окна того же
самого номера, откуда был выдворен. Окно немедленно открылось. В нем
появилась совершенно нагая женщина, нетерпеливо вглядывающаяся в заоконье.
Я поспешил внутрь, схватил прелестницу в объятья и устремился с желанной
добычей на ложе любви.
Страстные крики и признания я заглушал неисчислимыми лобзаниями, совершенно
не представляя, что это могли бы быть и не изъявления страсти, а мольбы и
стенания жертвы.
Почему-то сопротивление незнакомки возрастало, в ход пошли ногти, что мне
совершенно не понравилось. Я изловчился сбросить с себя одеяние и наконец
преодолел неуступчивость плутовки, ранее так заманивавшей меня в гости. С
немалым удивлением я обнаружил некоторое физиологическое препятствие там,
где его уж никак не ожидал. Согласно законам природы оно должно было быть
устранено той ордой, которая прокатилась по пастбищам чаровницы.
Наконец страдалица затихла и не стала мешать мне довершить начатое сражение.
После того, как я содрогнулся от нахлынувшего счастья, моя искусительница
вдруг разразилась обильными слезами, что совершенно удивило меня.
— Милая, вы действительно непредсказуемы! Причудливость вашего поведения
воистину поразила меня. Не вы ли сами предложили мне развлечение, которое
сопровождаете непонятным гореванием. Неужели я пришелся вам совсем не по
вкусу, или же вы сменили милость на гнев и сейчас, к тому же, обижаетесь на
меня за своеволие, которое я позволил себе лишь ради вашего же удовольствия?
— Господи, — услышал я в ответ все еще всхлипывающий голос, — неужели вы все
еще не поняли, что перепутали адрес и ошиблись с его обитательницей? Я
пыталась объяснить вам истинное положение вещей, но вы ничего не хотели
слушать и не дали мне возможности исправить ошибку.
— Что вы говорите?
— Да ведь вы вошли совсем в другой номер и к другой женщине...
— Значит, вы этого не хотели?
— Конечно нет.
— И вы не приглашали меня к себе два часа назад в ресторане во время танца?
— Конечно нет. Неужели вы еще этого не поняли?
— И не вы выставили меня на ужасный карниз, с которого я чуть не свалился,
когда пришел ваш муж?
— Я отворила окно пятнадцать минут назад, когда услышала странный шум
снаружи. И у меня нет пока никакого мужа.
— И вы не блондинка с голубыми глазами?
— Конечно нет. Я — шатенка, а глаза у меня зеленые.
— Значит, я совершил насилие?
— Конечно. Но...
— Неужели я первый мужчина, который...
— Почти что так, но все-таки...
— Я уже ничего не понимаю...
— Я тоже...
— Надо было меня остановить.
— Я пыталась.
— Что ж, сделанного не воротишь.
— Это уж точно.
— Простите меня великодушно, если можете.
— Попробую.
— Если я чем-то могу вам помочь, могу как-то загладить свою вину, я готов
сделать это.
— Но это невозможно.
— Я еще навещу вас.
— Не получится. Утром я уезжаю отсюда и выхожу замуж.
— Я обязательно разыщу вас.
— Не надо, не старайтесь. Все равно у вас не получится.
— Что ж, замечательно. Надеюсь, вы скоро позабудете нечаянное приключение и
невольного виновника...
После этих слов я оставил жертву своего случайного любострастия приходить в
себя и спешно удалился в свой номер; бросился там, не раздеваясь, на диван и
заснул, тем не менее безмятежным сном.
VI
Утром я уже вспоминал о ночном приключении как о дурном сне. Поднявшись на
лифте на тринадцатый этаж, я обнаружил и тринадцатый номер и соседний
пустыми; одна горничная сновала туда-сюда со стопкой чистого постельного
белья, готовя комфортные условия следующим постояльцам.
Странная штука жизнь: еще вчера я сокрушался о предстоящей потере свободы, а
уже сегодня иронически представляю себя на месте мужа-рогоносца, который
даже не догадывается о всевозможных проделках женушки. Нет, явно следовало
вознаградить себя за перипетии фортуны. К тому же, пожалуй, не столько я
воспользовался удобным случаем, чтобы сорвать цветы неожиданного
удовольствия, сколько нежданное стечение обстоятельств инфернально
использовало меня в качестве удобного орудия возмездия таким греховным
натурам, как встречавшиеся мне в последнее время чаровницы.
Следовало отныне покорно отдаться течению и безмятежно плыть навстречу
надежной гавани, каковой и является законный брак и где всегда горит
надежный маяк семейного счастья.
В Рязань я приехал опять под вечер. Я уже решил не искать в столь поздний
час дом невесты. Было крайне неудобно заявиться сразу с ночевкой. Поэтому я
нашел гостиницу неподалеку от вокзала и уже не пошел ни в какой ресторан, а
сразу же закрылся в номере, принял ванну и упал в объятия Морфея, решив
впредь настрого воздерживаться от общения с любыми самыми очаровательными
проказницами.
Проспал я не только ночь, но весь последующий день, очнувшись только под
вечер, когда хочешь, не хочешь а пришлось-таки выбираться из постели в
поисках хлеба насущного. Голод не тетка, и идти к невесте голодным еще
невежливее, нежели идти раздетым. Я вообще тонко чувствую приличия и способы
их соблюдения.
Поэтому я пошел в ресторан, заказал самые сытные блюда и позволил себе
выпить больше обычного. Пил я, конечно, водку, запивая ее шампанским-брют и,
надо сказать, сильно захмелел.
Но тут говорю сам себе: все, браток, никаких сегодня баб-с, никаких
шерамуров, поел-попил и баиньки. А уж только с утра — к невесте, только с
утра — трезвый — выбритый — с цветами — к самой лучшей целомудреннейшей
женщине, к драгоценной моей Амалии, которая тоже, наверное, ждет меня не
дождется, как соловей лета. Кстати, графиня Потоцкая, ее бабка с алмазами и
самоцветами, была в свою очередь внучкой замечательнейшего графа Яна
Потоцкого, автора «Рукописи, найденной в Сарагосе», не хухры-мухры.
Я вышел из ресторана и решил перво-наперво подышать свежим воздухом,
пройтись по тенистой аллее, которая прямо-таки манила меня тишиной и
одиночеством. Погода стояла расчудесная. Гуляющая публика выбрала совершенно
точно другое направление, и я незаметно для себя отшагал километра полтора,
никого не встретив. Наконец, решив отдохнуть, я огляделся и обнаружил
садовую скамью невдалеке под развесистой липой. К моему сожалению, на скамье
сидела женщина, вернее молодая прелестная девушка. Наброшенная на плечи шаль
скрывала очертания фигуры, но чистое одухотворенное лицо даже в полутьме
заставило мое закаленное сердце биться сильнее. Присмотревшись, я понял, что
по лицу, что называется в три ручья, катились обильные слезы.
— Простите, ради всего святого, но кто вас обидел? Что случилось? Не могу ли
я вам хоть чем-то помочь? — обратился я, не задумываясь о последствиях.
— Увы, ничем. Спасибо за участие, но мне уже никто не поможет.
— Отчего же? Вы больны неизлечимой болезнью или вас покинул возлюбленный?
— Увы, да. Ночью меня выдают насильно замуж. Впрочем, сама процедура
регистрации брака уже состоялась, только муж ушел сейчас по каким-то очень
важным делам. Брат сказал мне, что брак необходим мне для моего же блага, но
я чувствую, что у меня совсем другой суженый. Только он никак не приедет за
своей нареченной, он тоже занят какими-то очень важными мужскими делами,
говорят, у него много веселых и безотказных подружек, и вообще, в браке его
интересуют только деньги. Я бы с удовольствием отдала бы ему не только
сердце, но и все мое состояние, если бы он хоть капельку меня любил, но он
даже не написал мне ни разу ни одного письма с тех пор, как мы расстались.
— Да зачем вам нужен такой самовлюбленный болван?
— Любовь слепа, а он пленил меня своими душевными достоинствами еще в
детстве. Он был такой сильный и одновременно такой нежный, такой умный и
красивый, каких я больше никогда не встречала. Но я ему не нужна, к тому же
я в последнее время так низко пала, я вела себя отвратительно, и меня ничуть
не извиняет то, что все мои прегрешения произошли против моей воли, против
моего желания. Боюсь, что даже самый добросердечный муж немедленно бросит
меня, как только узнает, с кем имеет дело.
— Господи, да расскажите наконец в чем дело! Насколько тяжек ваш грех? Лицо
ваше пронизано благородством, и я не верю, что честь ваша замарана хотя бы
на йоту.
— И тем не менее это именно так.
Проговорив сие, я присел на скамью возле девушки, хотя и на расстоянии
вытянутой руки, и только хотел рассмотреть собеседницу получше, как вдруг
она побледнела еще больше и, не произнеся больше ни звука, потеряла
сознание.
Я проворно кинулся на помощь. Положил несчастную спиной на скамью, при этом
концы шали разлетелись в стороны. Я расстегнул кнопки блузки. Послушал ухом
сердце. Оно не билось.
Зная из книг и лекций в мединституте правила первой помощи, я стал тут же
мгновенно нажимать на грудную клетку в области сердца. Тут я почувствовал,
что мешает массивный перстень на правой руке, и я снял его и надел на
большой палец правой кисти девушки, сжав потом ее кисть в кулак.
Одновременно я попытался провести искусственное дыхание нос в нос, рот в
рот. Минуты через две-три методика сработала: сердце девушки забилось
сначала тихо, а потом все отчетливее и быстрее, пока не заколотилось как у
испуганного птенца. И хотя девушка еще не пришла в сознание, оснований
беспокоиться за ее здоровье почти не осталось.
Другое дело, что я, порочный, гадкий сластолюбец, обнаружил внезапно, что
держу в правой руке самый восхитительный в мире плод, а мои приемы
искусственного дыхания больше стали напоминать затяжной поцелуй. Нужно ли
продолжать, что потом не менее получаса я пользовался роковым стечением
обстоятельств и не удержался от искушения. Слава Всевышнему, что нервическое
состояние девушки передалось мне, и вместо обычных диких физических
упражнений я достиг разрядки во много раз быстрее, а главное — до прихода
несчастной жертвы моих медицинских познаний в сознание.
Когда девушка наконец пришла в себя, я, наскоро объяснив ей произошедшее
(разумеется, умолчав о том, как я воспользовался ее вынужденной
доверчивостью), сопроводил ее домой, нежно поддерживая под локоть. Дом
оказался неподалеку, хорошо освещенный фонарями. Нас встретила группа
встревоженных людей, среди которых выделялась маленькая сухонькая старушка в
домашнем халате и при старомодных бигудях. Неимоверно выпуклые стекла очков
закрывали чуть ли не пол-лица и делали их обладательницу чем-то похожей на
лемура. «Тетушка», — шепнула мне спутница, но я уже не реагировал на ее
слова и чары. Я наскоро откланялся и был таков.
Странные и таинственные удачи в случайных связях, то и дело происходящие со
мной за последнее время, стали меня беспокоить и успели чуть ли не надоесть.
А может быть, я уже незаметно достиг того печального возрастного рубежа,
когда на многое смотришь по-другому, нежели в восемнадцать—двадцать лет,
когда в женщине ищешь уже не партнера по теннису, не подругу по ненасытным
игрищам и забавам, а просто доброго надежного друга, подносящего по
необходимости лекарственную таблетку и пресловутый стакан воды.
Не забывайте, мой друг, я же приехал в Рязань жениться, а это совсем не то,
что флиртовать направо-налево и бездумно срывать цветы удовольствия. Тем
паче, что размеры приданого Амалии и особенно бриллианты величиной со
страусиное яйцо заставили меня немедленно и решительно вспомнить о цели
путешествия. И тут-то я вспомнил, что оставил свой перстень у девушки на
пальце, и опять повернул назад, к ее дому, чтобы забрать его, пока не
поздно.
VII
Я прошел озабоченно еще несколько шагов, как меня остановил вдрызг пьяный
милиционер с пистолетом в руке, сам вид которого не предвещал ничего
хорошего.
— Куда вы идете и откуда вы идете? — спросил он маловнятно, махнув красной
книжечкой и, поводя оружием, черный зрачок которого буквально заворожил
меня.
— Нелепый вопрос!
— Я знаю, почему спрашиваю.
— А я знаю, почему не отвечаю.
— Вы идете на улицу Есенина?
— Если вам сие известно, то да.
— И это, конечно, касается вашего брака?
— Если и это вам известно, то извольте — да и еще раз да.
— Молчать! Становись лицом к стене, руки — за голову, шаг в сторону —
стреляю без предупреждения.
— Вы что, спятили?
— Молчать! Поговори еще у меня. Лицом к стене и без фокусов.
— Вы со всеми так обращаетесь?
— Я сказал: молчать.
И я испугался. Быть убитым ни за понюшку табака, только потому, что пьяному
менту захотелось покуражиться, а человек с оружием всегда более прав, чем
безоружный, особенно при исполнении служебных якобы обязанностей.
Я повернулся лицом к стене, чувствуя горячее дыхание пьяного зверя затылком.
Вдруг раздался выстрел. «Конец! — подумал я. — Вот и кончилась моя
несуразная жизнь-жестянка».
Странное дело, но во мне после выстрела ничего не изменилось. Ничего не
изменилось и передо мной. Стена смутно желтела и стояла вполне устойчиво.
Сзади тоже не было ни звука.
Я постоял минуту-другую, потом еще пять минут. Ничего. С опаской я
повернулся.
Мент лежал на земле, сжимая пистолет правой кистью. Тело его было
неестественно изогнуто. Я сообразил, что он по пьяни наступил на скользкий
булыжник, поскользнулся и в падении случайно нажал на курок. Пуля попала
прямо в голову.
Я осмотрел неосторожного самоубийцу, стараясь ни до чего не дотрагиваться.
И каково было мое удивление, когда буквально рядом, на расстоянии трех-пяти
метров я увидел другой труп.
Словно Буриданов осел между двумя вязанками сена, я находился между двумя
трупами.
— Господи! Эдак меня еще и в двойном убийстве обвинят, если застанут здесь,
— сказал я самому себе чуть ли не вслух. — Надо убираться отсюда
подобру-поздорову, и как можно быстрее. Пока не прошел патруль или просто не
собрался народ, привлеченный выстрелом.
Около второго трупа лежали весьма приличный плащ черного цвета во всю длину
и такого же цвета шляпа-сомбреро. Я подумал, что стоит замаскироваться на
всякий случай, стоит изменить внешность, и накинул на себя траурное одеяние,
нахлобучил шляпу.
Быстро шагая, почти переходя на бег, я возвращался в гостиницу, радуясь, что
легко отделался, и в таком одеянии меня и запомнят возможные случайные
встречные, чтобы потом — без оного — ни за что не признать, не узнать при
возможном опознании.
И тут какой-то человек перехватил меня на бегу, обнял и чуть не задушил в
своих бурных объятиях.
— А вы — молодец! — обратился он ко мне без предисловия. — Здорово вы
разделались с наглым ментярой! Пусть проспится, и когда придет в себя, то
хотя бы раз подумает, как приставать к честным людям.
— Что вы сказали?
— Я следил за тем, как он поставил вас к стенке, но вы увернулись и ловкой
подножкой опрокинули наглеца. А я уж хотел было прийти к вам на помощь.
— Долго же вы собирались...
— Следовало на всякий случай запастись фактами.
— Какими фактами?
— Фактами ночного разбоя. И больше не беспокойтесь по этому поводу. Вас в
суде поддержат многие пострадавшие от рук ночного ковбоя точно так же ранее,
ведь этот мент уже многих ограбил, но его никак не могли поймать на месте
преступления, не хватало улик.
— Вот как.
— Именно. Но ведь вас ждет, кстати, моя сестра, вы же к ней так торопились?
— К кому, к кому?
— К моей сестре.
— С чего вы это взяли?
— Слушайте, от пережитого у вас, видимо, шок, если все так перепуталось.
Хотя, с другой стороны, у кого в день свадьбы и в первую брачную ночь голова
не идет кругом!
Тут-то до меня дошло, что мой собеседник явно принимает меня за кого-то
другого, возможно именно из-за нелепого плаща и еще более нелепой шляпы,
подобранных мною около второго трупа.
Что ж, мы благополучно подошли к одному из ярко освещенных домов. Мой
спутник ввел меня через галерею в богато убранную комнату и сразу же вышел,
закрыв за собой дверь и оставив меня одного. На прощание он крикнул мне:
— Успехов и доброй ночи, зятек! Новобрачная тебя явно заждалась.
Я огляделся: в правом углу комнаты находилось пышное брачное ложе, на
котором спала или выглядела спящей новобрачная. Что ж, ее муж уже не сможет
довершить ритуал, видно, придется мне, грешному, оказать ему еще одну
услугу, ведь я покарал, сам того не подозревая, его убийцу.
Я подошел к ложу. Невеста была необыкновенно хороша. Ее пышные волосы
волнистыми прядями струились по обе стороны от застывшего лица, которое
казалось хорошо исполненной мраморной копией хорошо знакомого оригинала.
Глаза были закрыты, а прелестные коралловые губы, наоборот, были
полуоткрыты, словно призывая к обмену любезностями. Грудь медленно
вздымалась.
Вообще, что-то хорошо знакомое почудилось мне в выражении лица, в очертаниях
фигуры спящей женщины.
Я хотел лучше рассмотреть новобрачную, но свечи как раз догорели, и полная
темнота в очередной раз окутала меня плотным коконом.
Между тем послышалось легкое шевеление, и нежный мелодичный голос произнес:
— Это ты, милый?
Мне ничего не оставалось делать, как ощупью добраться до ложа и заглушить
следующие вопросы страстными лобзаниями. Новобрачная приняла меня в свои
нежные объятия…
Клянусь, никогда я не был столь счастлив, как в эти часы и мгновения чужой
свадьбы! Никогда я не слышал таких дивных слов, не обнимал столь совершенной
талии, не касался таких ароматных плодов, не вкушал амброзию с медового
языка любимой!
Утро застало меня опустошенным, как кошелек после карточного проигрыша, и
страх разоблачения и неминуемого позора придал мне необходимые для бегства
силы. Я отыскал растворенное окно, к счастью, этаж был второй, и я без
большого риска переломать конечности выпрыгнул из храма любви и дал деру
навстречу собственной гибели, собственной свадьбе.
Через какое-то время я столкнулся с ранним таксистом, сориентировался и
практически через полчаса был в своей гостинице. Двери на мое счастье были
открыты повсюду. Все дежурные спали, и я беспрепятственно пробрался к себе в
номер. И спал без задних ног опять весь последующий день.
VIII
Придя в себя, я сообразил, что незачем мне ехать к невесте, тогда как можно
просто-напросто позвонить ей домой. Рязань давно была телефонизирована, и в
сопроводительной записке, составленной моей заботливой матушкой, я без труда
обнаружил искомый номер, позвонив по которому, попал на тетушку своей
разлюбезной Амалии. Тетушка оказалась на редкость малоразговорчивой. Она
буркнула буквально несколько слов, из которых я понял, что — увы — уже
опоздал, что Амалия на днях сочеталась законным браком с престарелым
аудитором, который, впрочем, тоже хорош гусь и, видимо, запойный пьяница,
одна радость — не буйный, вот и сейчас его не слышно и не видно, сама Амалия
до сих пор отдыхает, отсыпается, приходит в себя после бурной первой брачной
ночи.
Пожелав друг другу наилучшего, мы с тетушкой простились с заметным
облегчением, и я тотчас же съехал из гостиницы, а через пару часов уже снова
трясся в такт мерно постукивающим колесам скорого поезда «Москва —
Владивосток».
Вернувшись в свой родной город, я оставил все прежние привычки, стал
употреблять карты только для раскладывания пасьянсов. За месяц выучил
английский и испанский язык и начал переводить стихи Китса и Гонгоры. Дал
отпуск, если не окончательное увольнение всем своим многочисленным
подружкам, и матушка не могла нарадоваться на перерождение своего блудного
сына.
А еще через два месяца она вошла как-то утром в мою комнату, совершенно
преображенная радостью. В руке она держала письмо, адресованное, конечно же,
ей, но тем не менее посвященное полностью моей скромной персоне. Алоизий,
брат Амалии, сообщал матушке, что он слишком поздно разобрался в подлинных
сердечных чувствах своей сестры, а разобравшись и наведя справки об ее
пассии, то бишь Романе Амнеподистовиче Романове, вашем покорном слуге,
полностью удостоверился в моей благонадежности и порядочности, тем более что
брак его сестры с аудитором расторгся сам собою в силу загадочной гибели
отлучившегося супруга наутро после первой же брачной ночи. Он пал последней
жертвой маньяка-убийцы, который тогда же покончил с собой, не выдержав
угрызений совести после уничтожения такого славного человека, как
престарелый аудитор.
Итак, мне вновь предлагали союз с Амалией, огорошив меня, впрочем, и еще
таким дополнительным сообщением: юная вдова была в положении. Погибший
безвременно аудитор оказался настолько ретив в исполнении супружеского
долга, что Амалия понесла в первые же минуты брачного общения.
Заимодавцы мои словно того и ждали, они снова взяли меня за горло. Я изъявил
согласие на брак; теперь уже невеста вместе с братом Алоизием и
тетушкой-мымрой проделали многотрудный путь через столицу. Они по-свойски
остановились в нашем тогда еще непроданном домике. При первой же встрече
Амалия сочла меня весьма милым, а я в свою очередь ее очень очаровательной.
В духе новомодных традиций был подписан брачный контракт; мои карточные
долги были немедленно заплачены любящей невестой совокупно с взятой клятвой
никогда более не играть не то что в преферанс и в очко, но даже и в
злополучную «Акульку», и я женился совершенно новым человеком.
Первая брачная ночь началась довольно банально. Я щадил свою беременную
супругу и сумел показать себя едва ли на четверть обычных результатов.
Обменявшись любезностями, мы повернулись друг к другу спиной. После
очередных добрых пожеланий на сон грядущий жена моя внезапно поворотилась,
решив очевидно сказать нечто важное:
— Дружочек, — произнесла она почти торжественно, — я забыла предупредить
вас, что имею скверную привычку разговаривать во сне и иногда при этом
слегка фантазировать.
— Ради Бога, дорогуша, — ответствовал я. — Это не самый худший человеческий
недостаток, и я верю, что он когда-нибудь совершенно пройдет, как корь или
грипп. Так я, например, еще недавно страдал лунатизмом, хотя по крышам не
ходил, но по карнизам, увы, шастал, и вот совершенно исцелился, ничего для
этого специально не предпринимая. Когда-нибудь я расскажу вам, дорогая, о
своих злоключениях, связанных в основном с этим расстройством...
— Злоключение... — моя супруга не успела закончить фразу, как мгновенно
заснула, но через время продолжила исповедь, уже очевидно во сне. —
Злоключения преследовали и меня — не раз, не два, а целых пять или шесть раз
на протяжении трех дней я переходила из рук в руки различных мужчин,
совершенно того не желая.
— Господи! Вот незадача. Дернула же меня нелегкая связаться браком с такой
говоруньей, — огрызнулся я. — Неужели вам обязательно ставить меня в
известность обо всех ваших ужимках и прыжках?
— Милый, — повторила Амалия с особым придыханием. — Я хочу наконец снять
камень со своей души, я ведь не шлюха, я была в полном смысле невинной еще
три месяца назад, когда решила съездить на Дальний Восток в командировку от
газеты. Меня не тронули даже пальцем бывшие зэки, обошли стороной таежные
звери, а первый же человек, оказавшийся со мной на обратном пути в купе
скорого поезда воспользовался моей доверчивостью и беззащитным состоянием и
грубо овладел мною, сославшись на свой лунатизм.
— Замечательно! Это мне тоже кое-что напоминает. И знаете, дорогая, я,
пожалуй, прощаю вам этот поведанный грех.
— Второй раз я, опечаленная происшествием в поезде, застряла в уличной
пробке в такси, и опять случайный попутчик воспользовался моей оплошностью.
— Надо же, — улыбнулся я философски в усы. — Я мог бы догадаться, что
существует закон пресловутой парности, в том числе и несчастных случаев.
Затем Амалия надолго замолчала, но теперь уже меня потянуло на откровения.
Мне тоже захотелось поведать супруге о своих всевозможных приключениях,
почерпнутых из моря житейского, но жена спала глубоко и непринужденно.
Однако часа через два она снова заговорила:
— В третий раз меня попросту изнасиловали в моей же постели.
— В вагоне или в такси?
— Не смейся. Мне было так противно.
— Неужели?
— Я сильно плакала.
— Что ж, зато реже бегала по нужде. Прости за грубость, это я так ревную.
— Но я совершенно не виновата. Просто насильник ошибся окном и вместо
разбитной соседки влез ко мне.
— Ну, я прощу тебе и эту вину. Действительно, ты ничуть не виновата.
— А в четвертый раз я, правда, сама оплошала.
— Ох и шустра ты бываешь, малышка.
— Но он был так молод, так мил и так заботлив. Он утешал меня и спас от
верной гибели. Мне стало неожиданно плохо после пережитого накануне, и я
потеряла сознание. Кажется, была даже остановка сердца. Он вернул меня к
жизни, поэтому вынужденная плата за спасение с моей стороны просто ничтожна.
— Но как ты это сумела запомнить? Неужели прямо во сне, бессознательно?
— Именно так.
— Что ж, остается признаться еще в двух прегрешениях. И кто же был пятым?
— Пятый раз почти совсем не считается. Это был мой бедный первый муж. Он
пришел, можно сказать, проститься со мной. Его потом почти сразу убили.
Застрелил мент-маньяк, который потом сам свел счеты с жизнью.
— Но как ты узнала об этом?
— Он был самым милым. Ведь это была поистине моя первая брачная ночь.
— Черт побери!
— Милый, ты ревнуешь меня к покойнику? А ведь он — отец моего будущего
первенца, нашего ребенка, милый.
— Я, я — его настоящий отец, если уж ты хочешь знать.
— Как?
— А вот так. Твой милый супруг был убит не после, а до твоей брачной ночи. Я
заменил его по просьбе твоего брата, который перепутал меня с ним из-за
подобранной мною возле его трупа одежды. Так что это я был твоим лучшим
любовником, Амалия. А кто был, кстати, шестым?
— Ой, я не помню. Наверное, я просто сбилась со счета.
— Давай-ка пересчитаем снова вместе.
И мы словно воистину сошли с ума, снова и снова считали: первый, второй,
третий и так далее. Я уже загибал пальцы, я пытался вспомнить, не позабыл ли
я часом еще какое-нибудь свое неучтенное приключение, и опять ничего не
сходилось.
Что ж, дорогой друг, так и продолжается каждую ночь. Днем мы ведем себя как
обычные нормальные люди. А ночью Амалия опять говорит во сне, а я разгуливаю
вокруг постели и загибаю пальцы, на одном из которых снова красуется
перстень. Кажется, скоро я снова выскочу на карниз, только вот квартира наша
находится на первом этаже и можно, по крайней мере, не беспокоиться за мою
жизнь.
Впрочем, на самом деле это длилось всего полгода, потому что потом родилась
Юлия, и мне стало не до расспросов, а Амалии — не до самоанализа и
самокопания. Наша прелестная дочурка, наше золотце уральское исцелила нас и
от разговоров во сне, и от лунатизма.
Слава Богу, что матушка не слышала наши ночные беседы, иначе бы мы оба (и
Амалия, и я) оказались бы в ее глазах самыми порочными существами на свете,
которым уж точно нельзя доверять сохранность бесценного и наивного
сокровища, которым является наша дочь.
Но пройдет еще немного, всего каких-то пятнадцать—шестнадцать лет, и мы с
ужасом обнаружим, что Юлия, во-первых, разговаривает во сне, а во-вторых,
тоже во сне ходит по ночам. Ничего не проходит бесследно, и гены не вырезать
автогеном.
Что ж, дорогой друг, не стоит расстраиваться по пустякам. Юлия в свою
очередь когда-нибудь выйдет замуж, и тогда ее избранник удостоверится:
«Счастлив тот муж, чья жена разговаривает во сне».
Счастливы и чудаки-коллекционеры чужих чудачеств, они все знают наперед, а
книга вообще хранит целомудрие и верность, пожалуй, куда надежнее самой
целомудренной женщины.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
