   |
| |
№ 02'04 |
Галина СКВОРЦОВА |
 |
|
XPOHOC
Русское поле:СИБИРСКИЕ ОГНИМОЛОКОРУССКАЯ ЖИЗНЬБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫПОДЪЕМСЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ"ПОДВИГОбщество друзей Гайто ГаздановаЭнциклопедия творчества А.ПлатоноваМемориальная страница Павла ФлоренскогоСтраница Вадима Кожинова
|
СЛУЧАЙНАЯ НОЧЬЮрьев не знал, ни кто она, ни даже как ее зовут. Он все порывался спросить, но как-то не пришлось, он поначалу ведь не отметил ее — курносенькая, невзрачная, грубошерстный платок до самых бровей. Жуткий тогда стоял мороз, градусов тридцать. Да и в вагоне было не теплее: проводник, он же истопник, лежал в стельку пьяный в своем служебном купе. Она сидела недвижно, зажавшись в самый угол. Юрьев достал бутылку водки, предложил согреться. Она энергично замотала головой и еще плотнее запахнула свою шубейку. Юрьев налил водку в специальный пластмассовый стаканчик, который всегда брал с собой в дорогу, выпил. Поразмыслив, выпил еще. Третью порцию снова протянул соседке. Она более не отказывалась: взяла одеревеневшими пальцами стаканчик, неумело выпила, закашлялась, на глазах выступили слезы. Юрьев поощряюще кивнул: до конца, до конца... Она послушно допила, вытерла тыльной стороной ладони рот, поставила стаканчик и снова вжалась в угол. Юрьев был военный, в далекий северный город он ездил по делам службы. Командировка прошла успешно, и у него оставалась в запасе неделя, которую он намеревался провести в Питере вместе с женой и семилетней дочерью. С тех пор, как жена, поскитавшись с ним три года по заштатным российским городкам, отказалась покинуть питерскую квартиру, они виделись от случая к случаю. И эта полусемейная-полусвободная жизнь отчуждала их друг от друга, все труднее сближались они с каждой новой встречей, он подозревал жену в неверности да и сам не был святым, но странное дело — чем холоднее становились их отношения, тем с большей силой он держался за них: ему крайне необходимо было ощущение, что где-то у него есть дом, семья. Среднего роста, сухощавый, ладный, он нравился женщинам. Нравились его маленький, всегда плотно сжатый рот, чуть заметная усмешка, выказывающая чувство превосходства, которое он, впрочем, тщательно скрывал, холодноватый взгляд небольших темно-карих глаз, порой становившийся бешеным, опасным. Нравились его жесткие, с курчавинкой, волосы, плотно облеплявшие голову. Что-то восточное, утонченное было в его облике. Юрьев знал, что нравится, пользовался этим, но еще не было случая, чтобы он дал женщине надежду или хотя бы ее видимость, что так важно в любовной связи. Они и рвались быстро. Иногда это было Юрьеву неприятно, особенно если женщина успела понравиться. Был один или два случая, когда он переживал сильно, лицом даже темнел, но себе не изменил и тут. В купе между тем потеплело, видимо, проводник вышел из «пике». Девушка сбросила платок, шубейку. Вдруг бросились в глаза ее блестящие шелковистые волосы, привольно растекшиеся по плечам. Взгляд Юрьева оценивающе скользнул по всей ее полноватой фигуре: породы ей явно не хватало. Сам Юрьев, согласно семейному преданию, принадлежал к древнему роду Нарышкиных. Его дед по матери — Дмитрий — был незаконнорожденным сыном последнего князя Нарышкина и красивой деревенской девки Матрены. Князь по-своему любил Матрену, даже построил ей дом, но сыну своего имени так и не дал, а позже выдал Матрену замуж за крестьянина Ефима, с которым она нажила еще кучу детей. И вот из этой «кучи» выросли нормальные, добропорядочные люди. Дмитрия же, считалось, погубили женщины. Любил он их больше жизни, часто менял, одну из своих жен, бабку Юрьева, тогда юную турчанку, он выкрал где-то на Дону, ее, кажется, сильнее других любил, но и ей изменял. Однажды кто-то из обманутых мужей жестоко отомстил ему: деда нашли в лесу на дороге едва живого — его переехала телега. Умирал он долго, тяжело и все звал какую-то Маню... ...Девушка сидела на диванчике, скрестив руки, лицо ее было по-прежнему тускло и невыразительно. Юрьеву даже стало жаль ее: экая дурнушка. — Я принесу белье, — сказал он. — Уже поздно. Она на мгновение оживилась: — Не стоит, мне в пять выходить... И снова отрешенно уставилась в окно. Едва заметные признаки, быть может, чистая линия губ, трогательная белизна шеи говорили Юрьеву о том, что она вряд ли знала мужчину. Ее будущее отчетливо представлялось ему: у такой простушки выбор небогат — кто позовет, тот и будет первым... Невелика честь... Словно почувствовав, что Юрьев думает о ней, девушка заерзала, зачем-то переложила сумочку, сняла с крючка шубейку. — И вправду спать хочется, — виноватясь и смущаясь, пробормотала она. Юрьев вышел. У проходившего мимо проводника спросил белье. — Сколько? — уточнил тот. — Два комплекта... Когда Юрьев постучал в дверь, ему никто не ответил. Выждав несколько минут, постучал снова, услышал быстрое, сдавленное: — Да, да, да... Девушка лежала на диванчике, укрывшись шубейкой. — Вот белье, — протянул ей комплект Юрьев. Она нехотя приподнялась: — Правда же не стоило, скоро выходить... Все то время, пока девушка стелила постель — а стелила она медленно, с крестьянской основательностью, разглаживая каждую морщинку на простыне, — Юрьев, стоя в дверях купе, старался не смотреть на нее. Ее медлительность и спокойствие действовали на него одурманивающе. Закончив, девушка повернулась к нему: — Давайте постелю и вам. В стекло коридорного окна Юрьеву хорошо было видно, как домовито, даже любовно стелила она ему постель. Он ощутил странное волнение, будто ему вот-вот предстояло разделить ложе со своей молодой невинной супругой. «Нет, это безумие, чистейшее безумие заталкивать в одно купе мужчину и женщину...» — промелькнуло вдруг у него. Он направился в тамбур, выкурил одну за другой две сигареты, заставил себя думать о жене и дочери и, уже успокоившись, вернулся в купе. Девушка лежала тихо, отвернувшись к стене. Юрьев спросил: — Свет выключить? Она не отозвалась. Юрьев включил ночной свет и блаженно вытянулся на чистых простынях. Постель показалась ему особенно удобной и мягкой, словно каждый комочек в казенном матрасе был взбит и разглажен. Он с благодарностью взглянул на соседку. А дальше, дальше он и сам не помнил, как все произошло: вдруг рука его коснулась ее волос. Она не шевельнулась. — Подвинься, — шепнул Юрьев. Помедлив, она повернулась к нему, лицо ее было по-прежнему отрешенным, словно и не с ней все это происходило. Она протянула руку, как слепая при знакомстве, провела пальцами по его лицу, шее, груди и, словно убедившись в чем-то ей необходимом, подвинулась. Юрьев прилег на самый краешек, боясь вспугнуть незнакомку неосторожным движением. Успокаивающе погладил ее волосы, плечи, нежно поцеловал глаза... В какое-то мгновение ему показалось, что она ждет... Не сдержавшись, он яростно впился в ее рот, так что она застонала от боли. Этот ее стон и вкус крови, ее крови, возбудили его настолько, что он с трудом овладел собой... Очнувшись, Юрьев сел на постели, закурил. Девушка лежала неслышно, и глядя на ее недвижное лицо с закрытыми глазами, можно было предположить, что она спит. «Странная, однако, — подумал Юрьев. — Хорошо, что ничего не было. Еще неизвестно, как бы она повела себя «после»... Осложнений Юрьев не хотел. Он возвращался домой, где его ждали жена и дочь, он настроился на эту встречу, она была ему необходима перед возвращением в казармы. И в то же время он хотел, чтобы эта ночь с незнакомкой как можно дольше для него не кончалась. Хотелось ехать и ехать и смотреть на ее отрешенное лицо, гладить эти шелковистые пряди. И снова целовать ее губы, чувствовать их робость, податливость... На очередной маленькой станции с нелепым названием «Деревянное» девушка засобиралась выходить. Юрьев спросил ее имя и адрес. Пряча лицо, она тихо сказала: — Не нужно... Он не настаивал: мало ли что... В Питере Юрьев уже не вспоминал о девушке и не вспомнил бы, если бы жена, сняв несколько длинных светлых волосинок с его рубашки, не заметила полушутя-полусерьезно: «Зря времени не теряешь...» — но, будучи умной женщиной, выяснять отношения не стала: Юрьев не докучал ей, исправно привозил деньги, и это было главное. С тех пор не раз проезжал Юрьев той же самой дорогой, мимо станции, на которой вышла девушка. Однажды, сам не зная зачем, он сделал здесь остановку. В зале ожидания, куда он зашел уточнить расписание поездов, было сумрачно и грязно. Засиженная мухами люстра под самым потолком едва светила. Стены украшали два портрета Ленина, написанные, по всей видимости, местными живописцами. На одном вождь мирового пролетариата с энергично выброшенной вперед рукой возвышался над массой одинаково жизнерадостных лиц. Под портретом крупно, белой краской, было написано: «Мы будем жить при коммунизме». Картина напротив изображала строгого, даже печального Ленина, словно бы сомневающегося в этом предсказании. Чье-то бормотание вдруг донеслось до Юрьева. Присмотревшись, он увидел в углу на цементном полу копошащийся комочек. Судя по жидким косицам в юбке, высоко открывавшей жалко белеющие ноги, это была женщина. Юрьев наклонился — в лицо ему ударил резкий запах перегара и мочи. Прижав к себе сумку, из которой выглядывала обглоданная буханка, женщина что-то лопотала, не открывая глаз. Юрьев постучал в окошко кассы. Выглянуло заспанное, одутловатое женское лицо. — Вам чего? — Да тут человек... — А-а... Это Верка Сенькина. Она больная... — кассирша покрутила пальцем у виска. — Говорят, ее в детстве снасильничали, она и свихнулась. Теперь с кем попадя... — Нельзя ли хоть милицию вызвать, простудится… — Не-е... Милиция не поедет, — засмеялась кассирша. — Ее все знают здесь, да и женского отделения у них нет... В зал вошли двое черноглазых, черноволосых мужчин. Подойдя к окошку, веером рассыпали порнографические фотокарточки, жестами предложили купить. Кассирша взбалмошно замахала руками: — Не надо, не надо... Глухонемые вопросительно посмотрели на Юрьева, тот покачал головой. Увидев женщину на полу, они некоторое время разглядывали ее, как диковинное животное, бессмысленно ухмыляясь и что-то жестами объясняя друг другу, и исчезли так же неожиданно, как и появились. Юрьев вышел на перрон. Мужчины в черных замасленных робах суетились возле тепловоза. Подошел то ли бродяга, то ли нищий, попросил закурить. Получив сигарету, гаденько как-то улыбнулся, отводя глаза. — С ума сойти, с ума сойти, — повторял про себя Юрьев, направляясь в сторону поселка. Ему нестерпимо захотелось выпить. Около закусочной, плотно окружив человека в белых нарукавниках, сгрудилось с полсотни мужиков. Они злобно посмотрели на подошедшего Юрьева. Оказалось, торговали водкой и уже объявили, что на всех не хватит. — Подходи, кто с бутылкой, с бутылкой подходи! — визгливо выкрикивал продавец. — Чего он хочет? — кивнул на продавца Юрьев. — Тару... — односложно ответил мужик с тяжелым мрачным лицом. — Без тары водки не дают... Юрьев ходил по поселку, где чуть ли не в каждом дворе кудахтали куры и погавкивали собаки, разглядывал встречных женщин, что было, в общем-то, бесполезно: он и лица-то ее не помнил — курносенькое какое-то, размытое, как на старых выцветших фотографиях. Он уже подсмеивался над собой и думал, что романист наверняка бы придумал душещипательную историю о необыкновенной возвышенной любви. А ведь ничего подобного не было и в помине. И увидеть ее он не хотел. Он был уверен, что спустя десять лет она превратилась в одну из тех толстых, с большими животами теток, каких он немало повстречал в поселке. Возможно, она и тогда была замужем, сказала же «не нужно», когда он попросил ее адрес. С чего бы, если девица одинока, а он не урод и, кажется, ей понравился, ведь не оттолкнула же... Скорее всего, размышлял Юрьев, то, чего мужчина обычно добивается от женщины, ей было не внове. Внове было то, что происходило между ними. Они будто побывали женихом и невестой, впервые прикасавшимися друг к другу. Она, настороженно напуганная, по всей видимости, вот такими мрачными мужиками с лицами убийц, что стояли в очереди за водкой, поверила ему. Они, правда, почти не говорили в ту ночь, хотя он пробовал было рассказывать про службу, порядки в казарме, но оборвал себя на полуслове, когда понял, что, несмотря на устремленный на него взгляд, она где-то далеко. Он нисколько не обиделся. Что делать, если в этой стране — в последнее время он так и говорил — «в этой стране», испытывая все нарастающую неприязнь к окружающему, к этим заплеванным вокзалам, загаженным сортирам, ко всей этой безобразной жизни, которую он наблюдал из года в год, колеся по роду службы по таким вот поселкам и городкам, — что делать, если в этой стране женщины либо деспоты, как его жена, умные деспоты, — тут же поправился он, — либо княжны-рабыни, которых их мужья Стеньки при первой же возможности выбрасывают за борт. ...Юрьев приезжал в поселок еще и еще и каждый раз не мог объяснить себе — зачем? Ну, положим, найдет он ее. И что? Ему нечего сказать ей. И разве он не понимает, что та ночь не может повториться. Он не хочет увидеть ее, тем более возобновить знакомство. Тогда зачем он здесь? Зачем он приезжает сюда? Зачем необходимо ему побыть в этом поселке хотя бы два-три часа в году? Что за непростительная блажь... А может, он болен? Может, приколдовала она его своими длинными блестящими волосами, каких он не видел с тех пор ни у одной женщины... Однажды Юрьев вдруг понял, что влекло его сюда ни что иное, как ничем необъяснимая потребность в тоске. В той тоске, какой, казалось, были пропитаны и разбитые, в колдобинах, дороги, и одинаковые дощатые, обшарпанные дома, и, словно бы неживые, серые от пыли деревья, и даже огромные лохматые старые псы, бродившие по улицам, уже давно ничего и ни от кого не ожидая. Эта же тоска, знал теперь Юрьев, была и в ней, в ее отрешенном спокойствии, с каким она смотрела и слушала в ту ночь. Тоска, что сильнее любви…
|
© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004 |
|
|
Оригинальный сайт журналаwww.sibogni.ruWEB-редактор Вячеслав Румянцев
|
