№ 03'04

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

XPOHOC

Русское поле:

СИБИРСКИЕ ОГНИ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Духовный подвиг исполина

Гений русский - во всем русский гений…

Да простят меня коллеги, товарищи по перу, напечатавшие за последние лет десять с лишним свои романы, повести, поэмы и книги стихов, но когда меня просят назвать самое вершинное произведение отечественной литературы, созданное в конце XX - начале XXI века, если меня спрашивают, какая из недавно вышедших книг принесла мне наибольшее потрясение и своей художественной силой, и трагедийностью осмысления прошлого и настоящего, и психологической достоверностью, - я сегодня отвечаю сразу и без колебаний: книга «Музыка как судьба» Георгия Васильевича Свиридова.

Предвижу вопросы с оттенком недоумения даже от тех, в чьих глазах Георгий Васильевич Свиридов - один из великих (если не величайший) русских композиторов минувшего столетия: не слишком ли восторженная оценка? ведь это всего лишь книга дневниковых записей, отрывочных мемуарных набросков, черновых фрагментов статей и т.д., - да, книга, могучим интеллектом созданная, но все же - не писателем, ни к одному из жанров изящной словесности не относящаяся; так не слишком ли пристрастен и субъективен автор этих суждений?

…Что ж, я и не скрываю своей пристрастности, своего страстного преклонения перед Г.В. Свиридовым, перед миром его творчества. Не раз уже в своих прежних публикациях и работах, ему посвященных (в том числе и в «Музыке земли метельной», главе из моего «пушкинистского» романа-эссе «У подножия Синичьей горы», напечатанной в «Нашем современнике», № 1, 1998), утверждал: автор «Отчалившей Руси», «Поэмы памяти Есенина» и музыкальных иллюстраций к «Метели» - единственный из всех отечественных композиторов минувшего века, кому удалось создать в музыке целую вселенную Русского Света - мятежную, метельную, горестно-драматическую, и все-таки исполненную солнечной гармонии. Причем гармонии пушкински-целостной при всех ее глубинных контрастах… Да, понимаю, сравнение весьма условное, и все же не могу его не высказать: мелодический космос, сотворенный Свиридовым, есть в немалой мере на новом витке нашей истории аналог того мира Русского Духа, с его взлетами и безднами, что был создан Пушкиным в уже позапрошлом столетии. Но тоже - навсегда, на все грядущие времена - как пророческое напоминание нашей нации о том, что она собой являет, и какою она может стать, и какою стать должна… Вот что такое для меня в главных своих чертах мир свиридовского творчества. (Причем он представлялся мне таким и тогда еще, когда я мало что знал, скажем, о «Песнопениях и молитвах» и ничего не знал о многих шедеврах, оставшихся в архиве Мастера и лишь теперь начинающих свой путь к нам на страницах посмертного Полного собрания его сочинений…)

Так вот: книга «Музыка как судьба» по моему убеждению - литературное обрамление этого мира, а, может быть, его блистательно-органичный венец, содеянный в Слове. Мастер прекрасно понимал, что нотами можно выразить все, но не все можно ими высказать. Так высказать, чтобы не осталось равнодушным и то сердце, до которого не дошел или не полностью дошел смысл музыки. Сказал же он о себе:

«Стучусь в равнодушные сердца, до них хочу достучаться, разбудить их к жизни, сказать о ней свои слова, о том, что жизнь не так плоха, что в ней много скрытого хорошего, благородного, чистого, свежего…»

Вот в этом истово-яром (иначе он и не жил, и не трудился) стремлении достучаться до глохнущих душ людских, Свиридов и вершил словами то, что по его разумению было недосказано нотами. И создавал, говорю, словесный венец своей музыкальной вселенной.

Это ощущение нарождалось у меня еще при чтении фрагментов его дневникового наследия, публиковавшихся под общим условным заглавием «Разные записи» в «Нашем современнике», «Москве» и других изданиях по-настоящему художественной русской периодики. Уже тогда погружение в эти действительно разрозненные записи наблюдений Георгия Васильевича над искусством, над жизнью, над его собственным творческим путем стало мне столь же необходимым, сколь и головокружительно захватывающим занятием. Вот уж поистине, говоря ломоносовской строкой, «открылась бездна, звезд полна», - сразу же возникло чувство соприкосновения с мудростью, но не отстраненно-надмирной, не рассудочно-рациональной, а выстраданной, выношенной в борениях и страстях на донельзя тернистом пути, в горящей душе художника. Можно сказать - в «огнепальной» душе: и впрямь ощущения, охватывающие при чтении свиридовских суждений - сродни тем, что рождаются, когда читаешь «Житие» гениального Аввакума. Те же страстотерпческие, неукротимые воля и размах мысли, та же непреклонная жажда выразить в слове веру свою… Иные строки - что клеймо, вытравленное искусной рукой на челе времени:

«Дьявольское овладело людьми настолько, что сам дьявол удивлен этому и благодарит людей за исповедание веры в него».

И все-таки! несмотря на эту дьявольщину, пропитавшую его время и отравившую множество людей в его стране, и наперекор этой дьявольщине Мастер предает бумаге заповедную глубь своего творческого кредо, чеканно выражает свою неутолимую художническую жажду:

«Воспеть Русь, где Господь дал и велел мне жить, радоваться и мучиться».

(Помнится, еще когда на журнальной странице прочитал эти строки, звучащие выдохом подвижнического сердца, сразу же в памяти волшебным эхом отозвалось одно из самых заветных есенинских признаний: «Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси». И, полагаю, не у одного меня оно отозвалось: тут далеко не случайное совпадение глаголов - поэзия Есенина стала одной из главных вдохновляющих звезд в свиридовском музыкальном космосе, и многократно имя златоглавого рязанского уроженца - едва ли не чаще всех других поэтических имен - звучит на страницах «Музыки как судьбы».)

…Иные же суждения из «Разных записей» ошеломляли предельной точностью своей социально-гражданственной сути - как если бы они принадлежали перу профессионального политолога с подлинно патриотическими убеждениями. Читаешь и ощущаешь, как нелегко жилось последнему классику русской мелодической гармонии с такими «необщепринятыми» в его профессиональной среде - особенно в пору «разгула демократии» - взглядами. И нередко такие, жестко-проницательные определения заставляют глубже, а то и совершенно иными глазами вглядеться в какую-либо болевую ситуацию современности - причем не обязательно ту, о которой пишет автор, увидеть первопричины и корни многих явлений, терзающих мир, страну и тебя самого… Вот «лакмусовая бумага», отличающая подлинное произведение литературы - даже мемуарно-дневникового жанра - от бойкой расхожей беллетристики: слово настоящего русского творца культуры (неважно, на каком ее поле он трудится, словесности или музыки) всегда создает огромный простор для размышлений читателя, нередко выходящих далеко за пределы сказанного… Так и с дневниковыми записями Свиридова. Можно взять любую, наугад, и она тут же вызовет, что называется, шторм ассоциаций. Вот хоть эта:

«Фашизм - это, конечно, никуда негодное явление, справедливо осужденное всем миром… Но, оказывается, бывает такой антифашизм, который ничем не лучше фашизма».

Не исключаю, что кое-кто из не очень «обстрелянных» читателей поначалу может ойкнуть, прочитав это суждение: мол, как же так, антифашизм хуже фашизма? Но чуть позже он непременно вспомнит оскаленные в архигуманистически-параноидальном гневе физиономии кое-кого из отечественных и зарубежных «борцов за права человека» - и вздрогнет. И еще сильней вздрогнет, вспомнив, к примеру, вечно брызжущую слюной патологической ненависти к русским даму, которую даже в «либеральных» столичных тусовках кличут Холерией Новозверской (в миру мадам В. Новодворская), ее вопли наподобие «Русские, ваше место - у параши!», не раз звучавшие в шустеровской одиозной телепередаче с издевательским титулом «Свобода слова»; и задумается читатель над тем, почему ее шустрый ведущий, тоже себя «антифашистом» зовущий, ничего не возразил оголтелой русофобке… ну и, конечно же, окончательно согласится читатель с этим свиридовским суждением, вспомнив еще более шустрого, даже «швидкого» телешоумена, коего величают то «министром культурки», то «реституткой», и который с подведомственного ему «голубого» и все более голубеющего экрана возглашает: «Русский фашизм страшнее фашизма немецкого!» И становится ясно, какими новыми освенцимами и майданеками нам, русским, грозит сей «антифашизм»…

Какими именно, куда загоняют нас глашатаи «общечеловеческих ценностей» - Свиридов уточняет и это в своих горчайших размышлениях над судьбами Отечества, да и когда уточняет! - в 1989 году, когда не только среди интеллигенции, но и в производственно-заводской среде большинство людей (ныне полностью обездоленных, впавших в нищету) были полны «демократических» иллюзий и смотрели на Ельцина чуть ли не как на нового мессию. А вот творец дивных созвучий, вроде бы далекий от тогдашних митингово-съездовских страстей, утверждает:

«Банкир с атомной бомбой купил все и всех. Россия пошла с молотка со всеми своими мессианскими затеями. Это - просто давно завоеванная территория, которую хотят разумно колонизировать. Бывшему русскому народу уготована уже роль рабочего слоя, прислуги, исполнителя полицейских и жандармских функций».

…А случалось нередко и так, что те или иные мысли из «Разных записей», крепко запавшие в сознание, вдруг живо приходили на память как самая достоверная и яркая иллюстрация к происходящему в нашей действительности последних лет… Не так давно в мой родной Псков заявилась группка моложавых и молодящихся представителей так называемого «союза антифашистов» из Москвы (за точность титула этой организации не ручаюсь, но точно известно, что ею руководит отставная кинокритикесса Алла Гербер, лишь немногим уступающая той же Новодворской в «антифашистской» крикливой истеричности). Рекламная кампания этой встречи в местных СМИ проводилась заранее и на широкую ногу, аудитория собралась немалая, преимущественно молодежная. И с самого начала встречи эти столичные посланцы обрушили на нашу несчастную область и ее обитателей целую лавину громогласных обвинений в «рабской психологии и антидемократизме». Дескать, за «права человека» у нас почти никто не борется, даже наоборот: в подтверждение сего был приведен список конфликтов местного населения с лицами «кавказской национальности», а также якобы имевших место «антисемитских выступлений», ну, само собой, и за цыган вступились приезжие. А им вопрос из публики: ведают ли господа антифашисты о русофобском геноциде в Латвии, о притеснениях русских в других краях Балтии? Известна ли им судьба множества русских беженцев, которые вот тут, на Псковщине поселившись, не могут добиться ни гражданства, ни прочих «прав человека»? В ответ псковичи услышали резкую отповедь, смысл коей сводился к тому, что защита прав крупнейшей славянской нации вообще не входит в задачу «антифашистского союза»… Дальше - больше: услыхав от пришедших на встречу, что «оскорбленные и униженные» кавказцы и цыгане являлись наркоторговцами, за что и понесли наказание, впрочем, удивительно легкое, посланцы г-жи Гербер заявили - потребление легких наркотиков является неотъемлемым элементом «демократической молодежной контркультуры» и не должно караться. Так же как (по мнению «антифашистов») и активная пропаганда «нетрадиционной секс-ориентации», и вовлечение юных на сей первертный путь. Вот так!..

Когда же из аудитории раздался возмущенный голос одного местного журналиста: «Господа, да вы хоть немного подумали бы о том, как звучат ваши проповеди в краю, что издревле являлся оплотом православной русской нравственности!» - столичные гости ответили буквально следующее: Православная церковь вообще является главным препятствием на пути России из царства дремучей тьмы в «цивилизованный мир». (Тем они почти буквально повторили растиражированный недавно по всему миру тезис главного «кремленолога» З. Бжезинского: после уничтожения коммунистического режима в России для правящей американской элиты злейшим врагом стало русское Православие.)

…Скажете: автор этих заметок слишком далеко ушел от темы, от мира Георгия Свиридова? Отнюдь нет. Ибо, к чести моих молодых земляков, они дружными рядами начали покидать зал задолго до финала встречи. Но тут-то финал и наступил: ребята сопровождали свой уход весьма раскованными комментариями. Один из их возмущенных возгласов могу привести в смягченном варианте: «Ну, если эти падлы - антифашисты, то на кой хрен мне такой антифашизм!» Сомневаюсь, чтобы сей юный пскович читал свиридовские записи: он, скорее всего, вообще не слышал имени выдающегося художника русской музыки (таковы уж нынешние «плоды просвещения»), однако, видно, сработала «органика» русской натуры, не приемлющая грязной и оскорбительной фальши, - солоновато-озорная реплика паренька по сути совпала с высказыванием на ту же тему, принадлежащим перу Свиридова… Надо думать, и живой классик отечественной музыки, которому в его профессиональной деятельности постоянно приходилось иметь дело со средой, крайне далекой от каких бы то ни было гражданственно-патриотических убеждений, был движим тем же, натурой своей, ее национальной «генетической памятью», когда еще в начале 80-х годов, еще накануне полосы «катастроечных» бедствий записывал в дневниковую тетрадь свои тревожные, горестные и гневные предчувствия грядущих испытаний Отчизны:

«Мазать Россию однообразной черной краской пополам с экскрементами, изображать или объявлять ее народ скопищем дремучих хамов и идиотов, коверкать, опошлять и безобразить ее гениев - на это способны лишь люди, глубоко равнодушные или открыто враждебные к нашей Родине и ее народу. Это апостолы злобы, помогающие нравственно разлагать наш народ с целью превратить его в стадо и сделать послушным орудием в своих руках. Их точка зрения на Россию не нова. Это точка зрения приезжего маркиза де Кюстина, а также современных де Кюстинов, лишенных дворянского титула. Достоевский гениально обобщил подобные взгляды (свойственные и русским) и вывел их носителя в художественном образе одного из своих литературных героев. Это - Смердяков».

А несколькими годами позже, когда смердяковщина стала уже не только захлестывать общественно-культурную жизнь страны, но и властвовать в ней, композитор дает чеканно-емкое определение роли Христианства в России как главному противовесу и противоядию той многообразной нечисти, что словами и действиями множества Смердяковых навалилась на страну (достаточно напомнить хотя бы о высшем идейном вдохновителе «катастройки» А.Н. Яковлеве с его «эпохальным» лозунгом: «Мы кладем конец тысячелетнему рабству России!»):

«Возрождение Христианства в России, а элементы этого возрождения ясно видны так же, как видна и злоба, которую оно вызывает, несомненно приведет и к новому его ощущению, пониманию, к новому чувству этого великого и вечно живого учения. С этим пониманием и чувством будет связано и новое Христианское искусство: и светское, и храмовое».

И в это же время, в дни разгорающейся новой Смуты, размышляя над той гнусной ролью, которую сыграла в ее устроении столичная творческая псевдоэлита, Свиридов с немалым сарказмом пишет в своем дневнике и о высоких партийных чиновниках а-ля Яковлев, чьи двоедушие и глупость сослужили самую верную службу разрушителям как нашей культуры, так и государственности:

«Весь пафос Любимова и др. - «кукиш в кармане» партийному чиновнику. Самое интересное, что этот партийный чиновник был так туп, так глуп, что более всего на свете любил этот дерьмовый театр. (Имеется в виду любимовская «Таганка». - С.З.) Поистине, «русский дурак» - самый монументальный дурак на свете…»

И многие журнальные страницы с публикациями «Разных записей» своим горьким сарказмом, подчас гневной, выстраданной иронией и непримиримо-жесткими интонациями оскорбленного русского сердца заставили во многом по-новому взглянуть на личность и творческий мир Свиридова даже тех, для кого, подобно автору этих заметок, его музыка далеко не одно лишь «сладкозвучие мелодий» содержала, но - дышала грозовой Русской Историей.

И, однако же, дохнули на нас те страницы и первозданностью истинной поэзии, волшебством и очарованием русского слова, его прихотливой и вместе с тем хрустально-чистой, как ключевая водица, метафорикой, многоцветьем образности и символики - всем тем, чем отличается творение вдохновенного мастера трудов литературных, высокого профессионала словесности… Тем более ошеломляли подобные строки, что принадлежали они перу мастера совершенно иного искусства, человека, который (в отличие от немалого числа своих коллег по трудам на нотном стане) никогда не позволял себе «баловаться словцом» в газетно-журнальных рубриках. Но - вот Георгий Васильевич дает свое понимание будущего:

«Будущее - пехтерь с сеном, привязанный перед мордой запряженной лошади. Она бежит, бежит, бедная, надрывается из последних сил, но ей не пожрать (вкусить) своего корма: пехтерь с сеном бежит перед нею и она никогда его не достигнет».

Не в том дело, согласны ли мы с таким толкованием грядущего или нет, - но с другим согласимся непременно: перед нами - блистательное стихотворение в прозе, самыми зримыми образами насыщенное, написанное в том ключе метафорики и лексики, какой может быть ведом лишь человеку, в среде глубинно-самородного русского языка выросшему… Ведь не случайно же настоящей поэтической миниатюрой, где главенствует музыка сыновней любви к отчей земле становится под пером Свиридова даже краткая заметка, предназначенная для публикации в Курске:

«Часто я вспоминаю свою Родину - Курский песенный край. Россия была богата песней, курские края - особенно. До пятидесятых годов (как я знаю) хранились в памяти народных певиц и певцов, передаваемые изустно, из поколения в поколение дивные старинные напевы. Как они прекрасны, как они оригинальны, какая радость - слушать их. Один из музыкальных ладов, на котором построена моя кантата «Курские песни», говорит о глубокой древности своего происхождения. Этому ладу, я думаю, сотни лет. Теперь уже так не поют. Жизнь - неумолима! Радио и особенно телевидение вытесняют эту музыку. Будет жаль, если она совсем исчезнет».

Теперь уже так не поют… Заметим, слово, означающее отчий край, а не всю страну, композитор пишет с большой буквы - Родина, не пресловутая «малая», но именно великая - песнью своей, языком - то есть, и народом своим. Горечь курского уроженца - от того, что вымирает и «вытесняется» не просто старинный распев, но - глубинно-русский люд, способный рождать такое искусство…

…Мудрено ли, что автор этих заметок, подобно, уверен, большинству читателей «Разных записей», буквально «загорелся» надеждой на выход полновесной, фундаментальной книги свиридовского дневниково-мемуарного наследия. Такой книги, в которой лишь слегка приоткрывшийся, но уже ошеломивший нас глубинно-потаенный мир гения распахнулся бы нам во всей полноте.

* * *

И вот теперь перед нами эта книга - «Музыка как судьба».

Иного названия у нее, кажется, и не могло статься. Да, это книга, принадлежащая перу композитора, человека, предельно ясно сознававшего, какому искусству он посвятил свою жизнь, прекрасно понимавшего, что из девяти античных муз именно Полигимния, покровительница торжественно-одической хоровой стихии, и Терпсихора, осеняющая создателей празднично-радостных созвучий, принесли ему славу. Но, читая книгу, убеждаешься, что вселенски-могучего интеллекта ее автора хватило и на служение Клио, покровительнице Истории, и музам эпоса, трагедии и лирики. Да, не менее половины страниц этого весомого (более 700 стр.) тома отданы суждениям о музыке, размышлениям над судьбами ее творцов и тружеников в России и в мире… И - тем не менее: уже в середине 70-х годов Г.В. Свиридов делает дневниковую краткую запись, которая является одной из самых ключевых для понимания как всего его литературного наследия, так и его миросознания в целом. Он пишет:

«Надобно понимать музыку как составную часть общей духовной жизни нации, а не как обособленное ремесло». (Курсив мой. - С.З.)

Музыка и в жизни самого Свиридова не являлась «обособленным ремеслом». Чуть позже в той же самой своей дневниковой тетради он создает, можно сказать без преувеличения, совершенную «формулу вариантов» того, какое место может занимать музыка в жизни отдельного человека. Это тоже лаконичная, в четыре кратких строки, «столбцом», как стихи, сделанная запись. Первые три варианта: «Музыка как забава. Музыка как профессия. Музыка как искусство». Приемлемо, либо заслуживает уважения и даже восхищения, но без всего этого так или иначе можно прожить. А вот последнее, то, без чего даже и дышать невозможно - «Музыка как судьба». Это, как мы можем видеть сегодня, - сущность жизни самого Свиридова.

Но именно потому, что Георгий Васильевич понимал музыку как «составную часть общей духовной жизни нации», он и стал, и был, и остается для нас сегодня далеко не только собственно композитором. Потому-то и книга «Музыка как судьба» есть творение даже не столько гениального художника отечественного музыкального искусства, сколько одного из крупнейших деятелей и творцов русской духовной вселенной XX столетия в целом. Это плод многолетних, трудных и нередко мучительных раздумий страстного мыслителя-гражданина, объемлющего взором сердца время, выпавшее ему на долю, тончайшим слухом сердца слышащего буревую, горевую и созидательную судьбу Отечества - как музыку.

Нельзя назвать эту книгу только дневниковой. В ней мы встретим и мемуарные страницы (особенно красочные и живые, когда автор вспоминает свое курское детство), и заметки о дальних поездках, и наброски выступлений в печати. Черновики писем, краткие, но порою и пространные комментарии к прочитанным книгам, к событиям культуры и общественной жизни. Действительно, вроде бы разрозненные, разные записи…

…А в целом - уникальный свод мыслей, проникающих в самую суть таких понятий, как «русская духовность» или «русский национальный характер» - равно как и в суть тех сатанинских сил, которые в минувшем столетии разрушали и продолжают разрушать само понятие - Россия.

Это - самый блистательный и всеобъемлющий анализ XX века в целом. Его борений, свершений, побед и падений…

Еще раз говорю - это мое субъективное и пристрастное мнение. Но мне трудно назвать какую-либо другую книгу из вышедших у нас в последние годы, которая в такой же мере стала бы своего рода художественно-философским «общим знаменателем» для только что ушедшего века, как том свиридовских дневников.

И, если, читая в периодике публикации «Разных записей», мы могли видеть лишь отдельные грани этого ствольного свода аналитических мыслей и подчас пророческой силы суждений и высказываний, то в книге, выпущенной «Молодой гвардией» (честь и хвала этому маститому издательству, не сдавшемуся на милость «коммерциализации», за сей смелый, рискованный, но продиктованный настоящей заботой о культуре народа шаг), свиридовское литературное наследие предстает нам в той же могучей цельности, и в том же ладе, в гармонии, единящей порою очень разноречивые оттенки авторских взглядов и характеристик - словом, в той же магнитной неразрывности своей многогранной громады, в какой нам является и музыкальная вселенная Мастера.

И мы можем явственно различить несколько фундаментальных начал, на которых зиждется система мировосприятия, заповеданная нам в этой книге, увидеть, если хотите, несколько краеугольных камней - либо опорных столпов, держащих собою здание мыслей, воззрений и чувств Георгия Свиридова. Не случайно два из этих ключевых постулатов вынесены на обложку книги: они вводят читателя в ее мир, служа камертоном в ее метельной, мятежной, пламенной стихии. В гражданственной патриотике крупнейшего художника русской музыки советских лет…

«Водораздел, размежевание художественных течений происходит в наши дни совсем не по линии «манеры» или так называемых «средств выражения». Надо быть очень наивным человеком, чтобы так думать. Размежевание идет по самой главной, основной линии человеческого бытия - по линии духовно-нравственной. Здесь - начало всего - смысла жизни!»

…Не усвоив смысла этого выстраданного свиридовского убеждения, читателю трудно будет понять, либо, по крайней мере, не всегда будет ясно, почему, скажем, композитор множество раз яростно обрушивается в своих записях на так называемую «литературную придворную оппозицию» брежневских лет. Вроде бы лично ему она ничего плохого не сделала, а он нарек Евтушенко «литературным сексотом» и «провокатором», хотя тот был обожаем Шостаковичем - учителем, главным наставником Свиридова в музыкальном искусстве; Вознесенскому же вообще дает клеймо «сознательно грязного» поэта… Не вникнув в суть краеугольных и опорных суждений автора, касающихся именно «духовно-нравственной линии» как главного водораздела меж противоположными станами в культуре и обществе, вряд ли ощутит читатель и всю глубину того неприятия, которое неоднократно звучит в книге по отношению к опере Шостаковича «Катерина Измайлова», поднятой на щит тою же «придворной оппозицией», и глубину той горькой иронии, с которой автор «Отчалившей Руси» уже в конце жизни говорит о своем былом старшем товарище по композиторскому перу (хотя и восторженных строк о нем в книге тоже немало, ибо Георгий Васильевич, как мало кто, умел быть благодарным): «В 60-е годы Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии (Евтушенко и Вознесенский)…»

…Ибо и «Катерина Измайлова», и евтушенковская псевдориторика, и «слюнявые» вирши Вознесенского были для Свиридова не просто «кукишем в кармане», сочинениями с привкусом фальши - он отторгал их как антирусское, антинародное по сути явление культуры, как «анти-культуру» вообще. Вот в чем первопричина множества рассыпанных по этой книге инвектив автора в адрес многих суперзнаменитых современников своих, - то с гневом, то с сарказмом, то с едкой насмешкой звучат они… И ведь не потому же столь яро и даже по-мужски грубовато взрывается он - «Музыка Губайдулиной - какой-то сухой дамский онанизм», и ведь не потому же нескрываемыми нотами презрения пронизана следующая запись - «Еврей Шнитке обратился, кажется, в католика, написал православную службу - покаянную обедню почему-то на армянские слова. Вот поди и разбери на Страшном суде - кто он был такой? Конечно, в наше сложнейшее время трудно определить, кто есть кто, кто какой нации, кто какой веры, кто мужчина, кто женщина, а кто и то и другое», - не потому же, что ему не по нраву пришлись «творческие манеры и художественные приемы» этих музыкальных псевдоавангардистов. Конечно, нет: ведь Свиридов, при всей его приверженности к традициям отечественной и мировой классики, был одним из самых поисковых композиторов своего времени, да и не мог он, юноша бурных 20-х и 30-х годов, не быть им всегда. Нет, причина была в ином. Те, чьи отдельные творения либо творчество в целом он отвергал, воплощали для него чужеродность или откровенную, разрушительную враждебность по отношению к понятиям, святым и кровным для него - Россия, русский народ, Русь - христианская, православная… Поэтому - приведем еще одно из основополагающих суждений автора:

«Русская культура неотделима от чувства совести. Совесть - вот что Россия принесла в мировое сознание. А ныне - есть опасность лишиться этой высокой нравственной категории…»

А ныне… Не устаю, читая книгу «Музыка как судьба», поражаться дару предвидения, которым был наделен ее автор. Ведь подобные прорицания высказывались им в самые еще что ни на есть стабильные (без кавычек) годы, когда ядовито-убийственные испарения ненависти и презрения ко всему отечественному, к русской духовности, к нашему национальному ладу, к Вере - во всех ее ипостасях - еще не выдыхались ежечасно из ТВ- и радиоэфира, еще не отравляли людей ежедневно со страниц «масс-медиа» (нередко и голосами высших руководителей государства), а также школьных и вузовских учебников. Сегодняшняя катастрофа казалась немыслимой. Свиридов же, в середине 70-х размышляя над понятиями «Русская душа» и «Русская вера», утверждает:

«Русская душа всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах). Отсюда - восторг Блока, Есенина, Белого от революции (без желания стать «революционным» поэтом и получить от этого привилегии). Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь - она не устает, не перестает верить до сего дня, несмотря ни на что!

Отними у нее эту веру - Русского человека нет. Будет другой человек и не какой-то «особенный», а «среднеевропеец», но уже совсем раб, совершенно ничтожный, хуже и гаже, чем любой захолустный обыватель Европы. Тысячелетие складывалась эта душа, и сразу истребить ее оказалось трудно. Но дело истребления идет мощными шагами теперь».

Теперь… Напоминаю - сказано в 70-е годы. Когда же прошло лет 15 и наступил разгар этого самого «теперь», когда под ширмой борьбы с «тоталитаризмом» и с «тысячелетним рабством» яковлевско-горбачевская, а затем ельцинская машинерия уничтожения отечественности уже на всю мощь приступила к штамповке и утверждению в качестве движущих фигур общества именно тех людишек, что «хуже и гаже», - тогда Свиридов, ужасающийся тому, что сбываются его худшие предчувствия, пытается возвысить свой голос против неоварварства, пришедшего к власти. Он набрасывает тезисы для своего выступления по ТВ (насколько мне известно, так и не состоявшегося, - куда там! С такими «антидемократическими» высказываниями уже тогда на «голубой экран» не допускали даже известнейших деятелей культуры). И вот что говорит композитор о новом этапе этого самого «теперь»:

«Однако теперь - расцвет, я бы сказал разгул, антихристианских тенденций. На поверхность творческой жизни всплывают совершенно сомнительные фигуры, и те, на ком уже пробы негде ставить, занимают главенствующее положение.

Особо сложное, запутанное положение в русской жизни. В России как раз царят антинациональные, антирусские тенденции или, как их называют, «русофобские». Выразителями национальных настроений России служат люди, наподобие некоей м-м Боннэр…»

(Заметим, что супругу этой самой «мадам», экс-физику А.Д. Сахарову, в книге «Музыка как судьба» тоже посвящен ряд весьма красноречивых строк. Пожалуй, самое мягкое из определений, данных ему Свиридовым - в те самые дни, когда «прорабы перестройки» величали нобелевского лауреата «совестью нации», вот это: «Атомный маньяк, эту свою манию он принес теперь и в политическую деятельность». Нет, все-таки заслуживает цитирования еще одна лаконичная характеристика Сахарова из записных тетрадей композитора: «Теперь этот изверг становится учителем морали нашего несчастного народа…» Кто сочтет это суждение чересчур резким - тот пусть прочтет все другие строки книги, относящиеся к фигуре одного из отцов советской водородной бомбы: обоснований более чем достаточно…)

…Да, повторяю, читателю этого тома свиридовского литературного наследия необходимо прежде всего проникнуться суровой, подчас очень горькой (бывает - по себе знаю - и для самого читателя малоприятной, особенно когда автор касается некоторых свойств собственно русского национального характера) сутью таких, опорно-краеугольных высказываний. Их можно еще уподобить перевалам: с вершины каждого из перевалов взору открываются находящиеся меж собою в единстве и сопряжении дороги и малоприметные тропки, урочища и луга - не узрев, не ощутишь естественность и закономерность этого многообразия, органичную сложность рельефа… Без проникновения в личностно-историческую «генетику» этих нервных центров книги «Музыка как судьба» многое в книге покажется странным, труднообъяснимым и противоречивым. В частности, «двойственным» назовет иной читатель отношение Свиридова к таким именам, как Маяковский и Пастернак. Творения каждого из них вдохновляли композитора на создание великолепнейших образцов эпико-лирического вокала. Но характеристики обоих поэтов в книге «Музыка как судьба», рассыпанные по многим страницам, отличаются подчас еще большей резкостью, нежели гневные строки в адрес того же Сахарова… И мне уже доводилось наблюдать, как некоторые читатели, причем ревностными и давними поклонниками и почитателями свиридовского творчества являющиеся, приходили в недоумение от тех страниц, где автор говорит о своем коллеге-сверстнике, который четыре десятилетия руководил Союзом композиторов СССР. «Как же так? Ведь Тихон Николаевич столько доброго сделал для благоустроения музыкальной жизни страны и ее тружеников, ведь они оба в одной упряжке, можно сказать, работали, да и почти что земляки, один курский, другой елецкий, - а Георгий Васильевич о нем так уничижительно: дескать, он насаждает мертвящий дух делячества…»

Нет здесь никакой двойственности, да и не могло быть у предельно честного художника музыки никаких «двойных стандартов». Как раз в том и дело, что именно эти «стандарты», склонность к бесчестным компромиссам и соглашательству то с именитой бездарью, то с недалекими сановниками, а потом и с властными политическими спекулянтами вплоть до откровенного разномастного криминала - чаще всего ради личного самоутверждения, а то и ради корыстных, шкурных целей - вот что отвращало Георгия Свиридова даже в сверхталантливых деятелях культуры времен его молодости и зрелости. Ибо он видел: такая линия творческого поведения была по сути антирусской, подрывала, размывала и разрушала как глубинные основы народного духа, корневого отечественного искусства, национального самосознания, так и самой государственности… Поэтому характеристики отдельных личностей, яркие, часто ошеломляющие сами по себе - в немалой мере все-таки «производные» в этой книге от главного. От неутолимой боли гениального русского композитора, от его боли за то, что в XX веке множество произведений литературы и искусства в России, активно внедряемых в сознание народа властью, творились и продолжают твориться людьми, чаще всего либо начисто лишенными родства с почвой (во всех смыслах этого слова) Отечества, либо вовсе не любящими, а то и презирающими «эту страну»…

«…Так называемый «культурный» слой населения в РСФСР (особенно в больших городах) не состоит или состоит в малой степени из представителей коренного населения страны. Это общество, глубоко враждебное русской нации, русской культуре, русской истории (и искусству). Этот культурный слой не может двигать далее культуру вперед, так как у него нет контакта с фундаментом жизни, нет контакта с землей, рождающей все, в том числе и культурный фонд. Нет Гения Беспочвенного. Вот причина «войны» против почвенников».

Знаменательнейшая запись! - по ней мы можем зримо увидеть, как в дневнике композитора профессиональное суждение перерастает в заповедь. В заповедь Духа - и заповедь Почвы… Вот где исток резко отрицательных отзывов Свиридова и о ряде крупных, прославленных создателей советской музыки XX столетия, в том числе и тех, у кого он многому научился (Шостакович, Прокофьев), и тех мастеров стиха, отдельные грани творчества которых его вдохновляли (Маяковский, Пастернак). Вот в чем исток его опаляюще-презрительных высказываний по адресу обласканных властью композиторов (Р. Щедрин, А. Петров) и одиозно известных стихотворцев «с кукишем в кармане» (Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина). Отсюда же - красной нитью проходящее по всей книге его крайнее неприятие различных видов «безмелодичного» музыкального постмодернизма (Шёнберг и шёнбергианцы, додекафонисты зарубежные и отечественные). Ибо - беспочвенность!

Но по этой же записи мы можем убедиться, что само понятие «почва» было для автора «Песнопений и молитв» отнюдь не только философско-эстетическим символом. «Фундамент жизни», земля - а потому и чувствуется его безоговорочная самоидентификация среди тех, против кого ведется «война» - да и без всяких кавычек, о чем свидетельствуют многие страницы книги, а на измор, на уничтожение. Вот где исток его самозабвенной любви к поэзии Есенина, Блока и Клюева - при всем том, что он видел и понимал огромную разность меж мирами этих гениев. И когда он в наброске своей статьи о Валерии Гаврилине радуется высочайшему уровню зрелых произведений вологодского уроженца, то подчеркивает именно природность, глубоко земную натуру его редкостного дарования. Слова «почва», «природа», «земная основа», как правило, звучат и в других, нечастых, но душевно-жарких, искренних и точных оценках мастерства, которые Свиридов давал в своих записях ряду своих коллег и исполнителей (Е. Нестеренко, В. Минину, А. Юрлову, В. Чернушенко). Эти понятия для него - синонимы истинной одаренности, той, что и зовется Даром Божиим (в отличие от профессиональной выучки, от способностей, вымуштрованных техникой).

Вот что, в частности, сказано им об авторе «Перезвонов»: «Из своего послевоенного, сиротского детства он принес необычайную чуткость души, ранимость ее, желание растворения своей боли в народном, в мирском, столь характерное (для русской песни) для русского искусства, для русской души, для русского народного сознания…»

Однако те же самые чувства, хотя и другими словами высказанные, автор книги «Музыка как судьба» испытывал и к другому вологодскому уроженцу, тоже сиротским детством наделенному - к Николаю Рубцову. И к их, по счастью, ныне живому и здравствующему земляку В. Белову, и к таким прозаикам и поэтам, как Ф. Абрамов, Е. Носов, В. Солоухин, В. Лихоносов, В. Распутин, Ст. Куняев, В. Костров - словом, к лучшим из авторского актива тогда еще «викуловского» журнала «Наш современник». К таким исследователям литературы, как В. Кожинов и Ю. Селезнев (последний как раз в этом журнале и работал в годы тесного общения композитора с ним). К художнику Ю. Селиверстову… Все они были для Свиридова людьми русской почвы. Русской Веры (вне зависимости от их взаимоотношений с государством и религией). И потому - единоверцами.

«Это совсем не «деревенщики», - пишет он (справедливо отвергая сей расхожий и неточный термин, ставший презрительным ярлыком в среде псевдоинтеллектуальной «элиты»). - Это очень образованные, тонкие, высокоинтеллигентные, талантливые как на подбор - люди. Читал - часто плачу, до того хорошо. Правда, свободная речь, дивный русский язык… Дай Бог, чтобы я не ошибался, так сердцу дорого, что есть подлинная, истинно русская, народная литература в самом настоящем смысле этого слова».

Не просто откровение - выдох сердца, исстрадавшегося среди мира профессиональных имитаторов по настоящему Слову, без коего нет и настоящей музыки. Редкостное для сурового Мастера признание в любви к подлинности, к природности. К почве… Нет, никакой «двойственности» в эстетических критериях и оценках Свиридова не могло быть: его эстетика вырастала из его этики. Из его глубинно-исторического национального мироощущения. Из его осознания того, что его музыка есть продолжение тысячелетней Русской Песни, которая рождается лишь в своей природной стихии, на родной земле и в почве народного духа. Поэтому понятие «почва» для автора «отчалившей Руси» - явление Божественного толка, никаким рациональным толкованиям не подвластное. Такое осознание и подвигало композитора на чеканно-программные строки, являющиеся своего рода кульминационными нотами книги «Музыка как судьба»; он пишет (причем, что примечательно, пишет, размышляя над романом зарубежного автора):

«Не всем дано чувство связи с землей, есть люди, органически лишенные этого. Они воображают, что этого вообще не существует, что земля вся одинакова, вся принадлежит им. Но любить можно лишь землю, с которой связан мистически».

«Мистическое» у Свиридова - вовсе не та пресловутая «мистика», что в обиходном псевдоинтеллигентском жаргоне соотносится чаще всего со всяческой чертовщиной («экстрасенсорика», чумаки-кашпировские и пр.). Потомок двух знатных крестьянских родов Курщины разумел под мистической любовью к земле то, что точнее всего выражено и в тютчевском стихе «…В Россию можно только верить», и в письмах Мусоргского, и в «Дневниках» Достоевского. Не случайно же композитор в своих записях столь часто опирается на цитируемые им строки двух последних: и создатель «Хованщины», и автор «Братьев Карамазовых» были для него каждый эталонами, высшими примерами нравственно-духовного начала в творчестве. Ничего от прагматизма различных западных (протестантско-католических) образцов не может быть в чувстве Отечества, убежден Свиридов. Оно живет только верой, только «силою правды, любви и непосредственности» (Мусоргский). Вот из каких раздумий и чувств родилось одно из лаконичнейших и блистательных определений России в книге «Музыка как судьба»:

«Россия - грандиозная страна, в которой причудливо сплетаются разнообразные веяния и влияния. Она всегда в движении, путь ее необычайно сложен, загадочен, и мы можем лишь предполагать, как сложится ее судьба».

В сущности, доминанта громады записей, содержащихся в книге, доминанта свиридовских размышлений над путями русской музыки и отечественной культуры в целом, над социально-экономическим движением страны, над политическими метаморфозами державы, даже над бытовым повседневьем есть сплошная неразрывная цепь предположений о том, как сложится судьба России. Эти предположения чаще всего не отличаются оптимизмом, чему, как мы видим сегодня, причин было более чем достаточно. Иногда свиридовские взгляды на грядущее (да и на современное ему настоящее тоже) просто донельзя черны и мрачны. Потусторонним холодом веет от некоторых записей последнего периода его жизни, к примеру, от этой: «Россия медленно зрела до рассвета, а погибает стремительно». Или от этой: «Остатки бывшей России будут управляться со стороны - людьми, хорошо нам известными. Русский народ перестает существовать как целое, как нация». Что и говорить, тяжко сегодня многим читателям узнавать, какие горестные думы обуревали их любимого художника музыки, исполненной чистейшего и солнечного Русского Света… Мудрено ли, что Георгий Васильевич делился такими думами лишь со своей записной книжкой - с людьми, с соотечественниками он и в тяжкие свои дни делился Светом и Верой.

Но, думается, нам сегодня, даже и ежась, и вздрагивая от выстраданно-жестких откровений великого человека, современниками которого мы имели честь и радость быть, нельзя отворачиваться от их горчайшей сути. Нам надобно признать, что эта суть - во многом провидческая. Надо принять суровые слова Свиридова как послание нам, нынешним, жителям уже XXI столетия, и сделать все для того, чтобы предупреждение, заложенное в этом послании, не стало жуткой нашей явью. Ибо - во многом уже становится - хотя бы вот это:

«Вы сами будете рабами. Вами будут командовать такие люди, как отец Водородной бомбы… Сахаров. Вас накормят кукурузным хлебом и соевой кашей, бройлерной курицей со свининой, которая взращена на искусственном азоте. Ваши дети будут такими же рабами, как вы сами, они не смогут стать ни профессорами, ни академиками, ни людьми других престижных и высокооплачиваемых профессий».

…Но и впадать нам в грех уныния от таких строгих предупреждений автора книги «Музыка как судьба» тоже не подобает - ведь и сам он не позволял унынию и отчаянию побороть свою творческую волю. Не дай Бог сбыться словам, в которых запечатлены болевые свиридовские предощущения, и которые уже начали сбываться - но поистине слава Богу, что эти слова стали нашим достоянием, пришли к нам на страницах книги. Ведь они - не дежурно-конъюнктурные соображения какого-либо газетного трибуна, или временщика от политики, рядящегося в тогу пророка (причем неважно, от «партии власти» или от «оппозиции» выступающего), какому лишь бы прокукарекать, а там хоть не рассветай. Нет, говорю: это послание нам из лет недавних, но уже ставших Историей, а она, История наша, свидетельствует, что подлинно провидческая истина глаголет лишь устами таких столпов и творцов русской духовной жизни, как Георгий Свиридов… И опора наша сегодня - та же, что была у него, что держала его дух высоким и творческим и не давала впасть в отчаяние: наша почва. Вот запись, вернее всех других подтверждающая это. В ней содержатся не просто слова о «творческих планах», нет, это сама идея творчества, замысел бытия:

«…Ребенок выходит в поле возделать родную землю, чтобы собрать урожай. Так вот я хочу написать чувства этого мальчика, ощущение возвращения к земле, естественной связи с нею, с природой, воскрешение духа, освобождение его от рабства, от страха, от растления».

…Между прочим, строки эти легли на страницу свиридовского дневника, когда композитор находился в больнице. Борьба с недугом, чему, казалось бы, должно сопутствовать угнетенное состояние души и тела, - а Георгий Васильевич жадно читает прозу и стихи (в те же дни из больницы он пишет письмо поэту В. Кострову, восторженно отзываясь о только что прочитанной новой книге его стихов), напряженно размышляет, и, как почти всегда, его отклики на прочитанное перерастают в его записной книжке в раздумья о самом заветном - о путях русской культуры, о судьбе Отечества… Так и родилась под его неутомимым пером эта запись - своего рода личностный манифест возрождения духовной почвы.

Таковы самые общие «штрихи к портрету» книги, в которой собрано литературно-дневниковое и эпистолярно-мемуарное наследие крупнейшего русского композитора советской эпохи. (Скажем точнее - основная его часть: немалый ряд страниц еще ждет своей публикации…) Таковы, на мой взгляд, главные ключи к ее прочтению и пониманию.

И, разумеется, ее читателю, даже очень квалифицированному и сердцем приверженному к миру ее автора (и даже в особенности именно такому читателю), совершенно необходимо вооружиться еще одним из этих ключей - следующим высказыванием, принадлежащим ее составителю:

«Не надо ни одну строчку, ни единую запись воспринимать как «постоянную величину» взглядов и убеждений Свиридова, как раз и навсегда затвержденную им для себя истину в последней инстанции. Отнюдь не так!»

…Исследователь отечественного и мирового музыкального искусства Александр Сергеевич Белоненко произнес эти слова в беседе с автором читаемых вами заметок задолго до выхода книги «Музыка как судьба». Фрагменты разговора (верней, нескольких многочасовых бесед) появлялись в культурно-просветительной прессе, но мне думается, здесь уместно будет привести некоторые из них: горячие, исполненные непосредственных переживаний и тревоги за судьбу грядущего издания, они являются хорошим дополнением к предисловию, которым составитель предварил книгу дневников, мемуаров и писем своего великого родственника. Да, А.С. Белоненко - племянник Г.В. Свиридова, знавший его с самых ранних своих лет. Но об этом - несколько ниже, а сейчас - слова составителя, продолжающие его приведенную выше мысль:

«…Настоящей «константой» в духовном мире Георгия Васильевича была лишь его истовая и неколебимая любовь к Отечеству, лишь его ярая приверженность к созидательным силам русской нации, лишь его сыновняя привязанность к родной земле. Оценки же, которые он давал тем или иным явлениям искусства и жизни в разные времена, порой одним и тем же, как и художникам музыки, творцам словесности, общественно-политическим деятелям, - эти оценки могли даже очень сильно разниться меж собою - именно потому, что их автор менялся, развивался, рос и зрел. Но - естественно, органично менялся, как и его творчество.

…Однажды мой дядя сказал мне: «Моя музыка - это история мятущейся русской души». Кто-то, наверное, удивится: мол, как так, Свиридов, ставший символом верности себе, образцом бескомпромиссности в искусстве - и вдруг мятущаяся душа?! Но ведь иначе быть не могло у большого русского художника в XX (да и в любом) веке… Пережить вместе с народом все, что выпало на долю России в этом столетии, все исторические катаклизмы и сотрясения, не говоря уже о личных потерях (в самом раннем детстве пережил смерть отца, зарубленного деникинцами), - и при этом не стать художником с мятущейся душой - немыслимо. Но «мятущаяся» - значит, идущая через борения, сомнения и тернии к свету, к истине. В конце концов, разве поэзия столь любимых моим дядей Пушкина, Блока и Есенина не была плодом мятущихся русских душ?! Была! - творением горящих душ русских гениев…»

Это - лишь одно из многочисленных суждений А.С. Белоненко, составителя книги «Музыка как судьба» и автора предисловия и огромного свода подробных комментариев к ней о творческом наследии своего выдающегося родственника. И было бы крайне несправедливо не сказать здесь о той роли, которую сыграл музыковед и в деле сохранения этого наследия в целом, в том, чтобы к нам и к потомкам пришли все его страницы, и в издании книги, о которой идет речь.

Ибо эта книга могла и не появиться на свет.

Написать отзыв

© "СИБИРСКИЕ ОГНИ", 2004

Оригинальный сайт журнала

 www.sibogni.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев