|
|
РУССКАЯ
ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕ «КОНЦА ЭПОХИ»
За тысячу лет своего существования русская литература переживала
несколько моментов «конца эпохи». При этом далеко не всегда конец эпохи и
соответствующее начало новой эпохи русской литературы буквально совпадали с
крупными общественно-политическими изменениями в жизни России. Развитие
культуры, как правило, отстает по времени от цивилизационных процессов. И
это — спасительное свойство культуры, ибо только таким образом она способна
сохранить преемственность с культурой прежней эпохи.
Русская литература «ответила» на конец Московской Руси и возникновение
мощной империи Петра I явлением литературного гения Пушкина спустя 100 лет.
Должны были накопиться достаточные основания для появления Пушкина: развитие
светского литературного языка, стихотворческая реформа ученого-писателя
Михаила Ломоносова, интерес к русской истории Татищева и Карамзина и,
наконец, общая европейская просвещенность русской монархии в периоды
правления Екатерины и Александра. С другой стороны, прежде возникновения
Пушкина Россия должна была покорить Наполеона и утвердиться как один из
лидеров европейской политики. Интерес Пушкина к народной культуре был
подготовлен культурными поисками в этом направлении декабристов, впервые
объявивших русский народ, крестьянина, не только рабочей силой и солдатом
империи, но и культурным феноменом, который заслуживает внимания и изучения.
Обратимся от старой истории к более новой. Распространенной ошибкой,
укорененной в сознании русской интеллигенции, является мнение, что революция
1917 года и приход к власти коммунистов были концом эпохи так называемого
Серебряного века русской культуры (ее начало — от 90-х годов XIX века). Это
исключительно ошибочное мнение многим представляется тем более верным, что
революция 1917 года, «красный террор» и сталинская эпоха в буквальном смысле
положили конец культурной деятельности в России практически всех крупных
фигур Серебряного века.
В литературе это выразилось в физическом уничтожении, либо изгнании за
границу (в Китай и Европу) опять-таки практически всех крупных писателей
Серебряного века, включая даже бывшего коммуниста Максима Горького, личного
друга Ленина. В 1921 году Горький уезжает за границу для лечения, но главной
причиной его отъезда и затем почти десятилетнего пребывания вне России было
несогласие с политикой большевиков.
От голода и постоянных нервных потрясений в 1919 году, не дойдя до своего
дома из бани, в Сергиевом Посаде близ Москвы умер писатель и философ Василий
Розанов. От недоедания и страшной депрессии в 1921 году скончался великий
поэт Серебряного века Александр Блок. В том же году был расстрелян поэт и
лидер направления акмеизма Николай Гумилев. Вернувшись в Россию из
эмиграции, покончила с собой Марина Цветаева. Впоследствии были уничтожены
Николай Клюев и Осип Мандельштам. Покончил с собой лучший революционный поэт
Владимир Маяковский. Обстоятельства самоубийства гениального крестьянского
поэта Сергея Есенина до сих пор вызывают сомнения: не было ли это
самоубийство убийством. Через несколько лет в собственной квартире была
зверски убита ножом бывшая жена Есенина актриса театра Мейерхольда Зинаида
Райх. Все крупные прозаики Серебряного века — Бунин, Куприн, Шмелев, Зайцев
и др. — оказались во французской эмиграции. Там же оказались и бывшие лидеры
течения символизма Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский.
Казалось бы, чего еще требуется, чтобы сказать: революция 1917 года положила
конец Серебряному веку? И тем не менее, это убеждение ошибочно. Сегодня лишь
редкий серьезный историк литературы России согласится с этим.
Серебряный век был преддверием революции и началом ее. Именно в это время,
начиная с 90-х годов XIX века, происходит «переоценка ценностей», возникает
«новая мораль», предпринимаются попытки создания новой религиозной веры
(«Бог в себе» Льва Толстого, «третья вера» символистов) и даже новой
«церкви» (так называемое «богостроительство» Максима Горького). Все это
очень сложные вопросы, которые невозможно осветить в одной статье, так что
читателям придется поверить мне на слово, что все эти проблемы уже
достаточно серьезно разработаны российскими и зарубежными филологами и
историками.
Революция 1917 года и советская культура стали практическим воплощением идей
Серебряного века: ницшеанских увлечений, попыток религиозного
реформаторства, но главное — всеобщей интеллигентской веры в то, что
«правда» на стороне будущего, а не прошлого, что старая культура должна
умереть и — более того — задача интеллигенции еще и помочь ей в этом.
«Падающего — подтолкни» — эта формула Фридриха Ницше, основателя новой
европейской философии, а затем идеологии, стала девизом Серебряного века.
Вот вам яркий пример.
В 1905 году вождем и организатором новых направлений в искусстве Сергеем
Дягилевым (1872—1929) была предпринята акция: он собрал по всей России три
тысячи живописных портретов XVIII века, составил подробный каталог и
выставил в Петербурге на общее обозрение в окружении фарфора и мебели из той
же эпохи. Цель акции была не только показать значение ХVIII века для истории
живописи, но подчеркнуть преемственность нового и старого искусства.
Выставка имела огромный успех. Однако в одном из своих публичных выступлений
Дягилев сказал следующее: «...мы живем в страшную пору перелома, мы осуждены
умереть, чтобы дать воскреснуть новой культуре, которая возьмет от нас то,
что останется от нашей усталой мудрости. Мы — свидетели величайшего
исторического момента итогов и концов во имя новой, неведомой культуры,
которая нами возникнет, но и нас же отметет. А потому, без страха и
недоверья, я подымаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же
как и за новые заветы новой эстетики».
Крупнейший знаток культуры и богатый человек (выходец из среды
промышленников из Перми) поднимает бокал за разрушение дворцов «во имя
новой, неведомой культуры», которая его же и «отметет». Что это как не
революция, уже свершившаяся в сознании?
Можно ли после этого списывать вину за революцию и разрушение старой
культуры на одного Ленина, его партию?
Да и почему только разрушение? Разрушая, коммунисты многое создавали, во
всяком случае стремились к созданию новой культуры. Краеугольным камнем и
основанием этой новой культуры было понятие Человека с большой буквы,
воспетого Максимом Горьким. «Человек» — очень комплексное понятие. Это и
пафос массовой культуры, то есть Человек как совокупность миллионов людей,
выполняющих особую культурную миссию. Это и культ отдельной личности,
доведенный до абсолютного предела в эпоху Сталина. Это и бунт
«человеческого» против «Божественного», по выражению философа Бердяева,
своего рода жажда компенсации человеческого достоинства в борьбе с
«обидевшим» Человека Богом. «Мы не рабы!» — один из главных девизов новой
культуры в глубинном смысле означал вызов христианской культуре с ее идеей
смирения и «рабства» перед Богом.
И все это зарождалось не после 1917 года, а в начале Серебряного века.
Настоящий конец самостоятельной культурной эпохи «Серебряный век + Советская
культура» случился в 90 годы ХХ века.
В данном случае это как раз точно совпало с глубокими общественными и
политическими потрясениями: распадом Советского Союза и приходом к власти в
России Бориса Ельцина.
Эпоха правления Ельцина была достаточно короткой, менее 10 лет. Но это были
10 лет, которые не просто потрясли Россию и весь мир в политическом смысле,
но и обозначили собой конец очередного культурного периода.
Как литературный критик и филолог я буду говорить в основном о литературе.
Но те же самые процессы протекают в остальных областях искусства, кино,
театре, живописи и так далее, и это несложно доказать.
Что случилось в русской литературе в 90-е годы ХХ века? Ответ прост:
закончилась эпоха модерна, начавшаяся ровно 100 лет назад, в 90-е годы XIX
века. Эпоха модерна включала в себя Серебряный век и Советскую литературу. И
первый, и второй литературный периоды, при всем своем внешнем несходстве,
имели общую внутреннюю сущность, как бы росли от одного корня. Этот корень —
сильная идеологизированность обеих литератур. Причем и первая, и вторая
литературы выдвигали идеи абсолютные, предполагавшие тотальное изменение
мира. Если Блок мечтал о Человеке-артисте, а Горький — о «коллективном
разуме», то тотальным идеологическим понятием Советской литературы оказался
«строитель коммунизма».
Если литература Серебряного века воспевала духовно сильную личность, то
главным героем Советской литературы стал Сталин, «вождь народов». Наконец,
обе литературы претендовали на мессианскую роль. Вы скажете: но уже Гоголь и
Достоевский претендовали на мессианскую роль. Это опять-таки ошибка. Мы не
учитываем тот факт, что сегодня мы воспринимаем Гоголя и Достоевского через
призму Серебряного века, через философские работы Владимира Соловьева,
Николая Бердяева, через глубокие исследования великого философа и теоретика
литературы Михаила Бахтина, творившего в Советский период.
Ни Гоголь, ни Достоевский не говорили о себе: мы писатели-мессии, мы явились
в этот мир, чтобы изменить его, обратить всех людей в свою веру. Просто
Гоголь от критического взгляда на Россию обратился к православию и
русофильству. Достоевский от революционных идей, пройдя через каторгу, тоже
обратился к православию и глубокому интересу к русскому национальному
характеру. Лев Толстой, в силу избыточности своего гения, не мог быть просто
писателем; он стал творцом своей особой ветви христианства. Но сами они не
считали себя мессиями.
«Мессиями» их сделали критика и философия Серебряного века и, наконец,
особое отношение к ним и советских писателей.
Характерный пример — не так давно скончавшийся советский писатель-классик
Леонид Леонов. Для Леонова Достоевский был литературным богом, хотя публично
он не говорил об этом. Это чувствуется во всех его лучших произведениях, от
раннего романа «Вор» до последнего огромного романа «Пирамида».
Идеологизированность прозы Леонова — это прямое следствие мощного влияния
Достоевского. Но, в отличие от Достоевского, Леонов не был твердо
православным человеком, всю жизнь как бы «дискутировал» вокруг религиозных
проблем, нигде не обозначая прямо свою веру в Бога, зато прямо утверждая
свою веру в коммунизм.
В этом смысле Леонов — наследник Серебряного века с его пафосом религиозных
дискуссий, религиозного реформаторства и т. д.
Наконец, Серебряный век и Советская литература создали особый тип писателя.
Этот Писатель искренне верил в то, что он пишет не просто литературное
произведение, но руководство для жизни. Его произведение не есть только его
личное дело, но дело каждого жителя России и, возможно, всего мира.
Характерный пример — Валентин Распутин. Его произведения обсуждались всей
читавшей Россией и оказывали прямое воздействие на жизнь, на советских
политиков, на отношение интеллигенции к русскому народу, на возвращение
разрушенных традиционных моральных ценностей и так далее. Распутин никогда
не был поклонником Фридриха Ницше. Скорее, Ницше органически противен ему.
Тем не менее, Распутин невольно выполнял ницшеанский завет: «Искусство есть
жизнь, которая сама вторгается в жизнь». То есть искусство (в данном случае
— литература) есть вторая реальность, которая прямо изменяет первую.
Ни Пушкин, ни Гоголь, ни даже Достоевский так не относились к своим
литературным произведениям. Другое дело — исторические работы или
публицистика. Когда Пушкин писал «Историю Пугачева», он, следуя заветам
Карамзина, создавал свой вариант русской истории. Когда Гоголь создавал свое
духовное завещание, «Выбранные места из переписки с друзьями», он делился с
читателем своим духовным опытом, предостерегал его от религиозных ошибок.
Элементы этого были уже в «Мертвых душах». Однако не случайно Гоголь не
справился с этим своим главным литературным произведением, уничтожил второй
том «Мертвых душ» и не написал задуманный третий. Достоевский был страстным
публицистом, не только общественным, но и политическим. Своим «Дневником
писателя» он, конечно, хотел влиять на жизнь. Но когда он писал романы, это
были все-таки романы, а не учебники жизни и не «задания» для нации.
Как и Распутин, Солженицын также является писателем эпохи модерна. Более
того, он — ключевая фигура конца этой эпохи. После Солженицына ни один
русский писатель уже не воздействовал на жизнь таким прямым и необратимым
образом. Солженицын идеологический антипод Максима Горького, но по степени
влияния на жизнь страны они очень близки. Парадоксально — но так.
В ельцинскую эпоху писатель перестал быть учителем жизни. Новые вещи
Распутина уже не читались как прямое предупреждение, не вызывали бурных
общественных дискуссий. Появилась возможность обсуждать жизнь и влиять на
жизнь прямым образом — через ТВ, газеты, политическую активность и так
далее. Образно говоря, Писателя прогнали с трибуны и посадили за письменный
стол. Впрочем, почему «образно говоря»? Когда, вернувшись в Россию из
эмиграции, Солженицын выступал в российском парламенте (Думе), парламентарии
нагло и откровенно зевали, а телекамеры фиксировали это и передавали на
телеэкран. Ключевые публицистические работы Солженицына последних лет — «Как
нам обустроить Россию?», «Россия в обвале», «Двести лет вместе» — вызвали в
основном негативную реакцию новой прессы и опять-таки не стали объектом
общенационального обсуждения. «Культ Солженицына» кончился, несмотря на то,
что все его последние работы отличаются и талантом, и прозорливостью.
Сегодня, в постельцинскую эпоху, литература оказалась в состояния «после
конца эпохи». ХХ век закончился, а XXI век в культурном смысле еще не
начался. Мы живем старыми верованиями, но уже не слишком веря в них. Мы еще
не обрели новые культурные ценности и потому либо повторяем старые (но уже
не так уверенно, как раньше), либо копируем западные общественные и
культурные ценности, а также американские стандарты.
В этом смысле литература в точности повторяет жизнь, а не ведет ее за собой
как прежде.
Политики разбились на партии, и писатели тоже разбились на «партии». Есть
«партия» писателей-народников, которые отрицают общедемократические ценности
и призывают вернуться к национальной самобытности. Есть «партия»
писателей-западников, которым, в лучшем случае, русская самобытность просто
не интересна. В худшем — они откровенно издеваются над ней. Их «свет в окне»
это Европа, Америка, где они постоянно выступают с лекциями, достаточно
критически третируя «русский вопрос». К первой «партии» принадлежат
Распутин, Юрий Бондарев, Александр Проханов, критик Владимир Бондаренко; из
молодых писателей и критиков я бы назвал Александра Сегеня, Юрия Козлова,
Михаила Попова, Алексея Шорохова и др.
Ко второй «партии» принадлежат Андрей Битов, Евгений Евтушенко, Евгений
Попов, Виктор Ерофеев, Василий Аксенов; из критиков — Наталья Иванова,
Сергей Чупринин. Бывший самый знаменитый советский поэт Евтушенко сейчас
практически живет в Америке, в штате Оклахома, где ведет поэтический
мастер-класс в одном из рядовых американских университетов. Василий Аксенов,
в отличие от Солженицына, не вернулся в Россию, а лишь переехал из Америки
во Францию. Из молодых писателей-»западников» я бы назвал Ольгу Славникову,
Дмитрия Липскерова, Людмилу Улицкую, Марину Палей (живет в Европе), Виктора
Пелевина (основную часть времени проводит в Европе и Америке, где его
активно переводят).
Обратите внимание, что среди писателей-»западников» легче назвать женские
имена, чем среди писателей-»патриотов». Я объясняю это тем, что женская
литература определенным образом связана с течением феминизма, рожденного в
Европе.
Из новых критиков-«западников» назову Андрея Немзера, Никиту Елисеева, Марка
Липовецкого — живет в Америке, преподает в университете.
Наконец, есть третья категория писателей и критиков, которые прямо не
присоединяются ни к одной из «партий», либо присоединяются лишь временно и
исключительно из тактических соображений. В строгом смысле назвать их
«независимыми» нельзя, так как сегодня каждый писатель в России независим в
своем выборе, а с другой стороны — зависим от финансовых проблем. Союз
писателей СССР, расколовшись на несколько враждебных Союзов, уже не
поддерживает писателей материально, это тоже существенная черта «конца
эпохи».
Это писатели и критики «неприсоединившиеся». Их много, в среде более или
менее молодых — их большинство. Во-первых, это, разумеется, Солженицын,
который сам себе «партия». (Хотя в последнее время его симпатии больше на
стороне «патриотов».) Во-вторых, это поэты Евгений Рейн (один из учителей
Иосифа Бродского), Юрий Кублановский, Олег Чухонцев. Это прозаики Владимир
Маканин, Анатолий Ким, Юрий Поляков, Светлана Василенко, Борис Екимов, Борис
Евсеев. Из критиков старшего поколения это Ирина Роднянская, Алла Латынина.
Из новых прозаиков назову Олега Павлова, Антона Уткина, Павла Крусанова,
Алексея Варламова. Из новых поэтов — Веру Павлову, Тимура Кибирова и
Александра Еременко, который выразил свое несогласие со временем тем, что
перестал писать стихи. Из новых критиков — Марию Ремизову, Льва Пирогова,
Бориса Кузьминского и вашего покорного слугу.
Последняя, четвертая, категория писателей — это писатели в прямом смысле
«коммерческие». Для них литература это источник достаточно высоких доходов,
позволяющих им жить на уровне «high middle class», выше среднего класса. Это
прежде всего Борис Акунин и Александра Маринина. Любопытно, что среди
«коммерческих» писателей большинство составляют женщины: Дарья Донцова,
Полина Дашкова и другие. Это тоже соответствует нашей новой реальности, где
женщины занимают все более активные места.
«Коммерческая» литература открыто порывает с духовными задачами, не
пытается решать моральные проблемы или ставит их на самом банальном уровне,
вроде: хорошо быть добрым и плохо быть злым, хорошо быть смелым и плохо быть
трусом. Ее задача развлекать читателя, давать ему возможность отдохнуть от
реальности, погрузившись в искусственную жизнь, в которой все проблемы рано
или поздно решаются. В основном «коммерческие» писатели пишут детективы (в
том числе новый жанр — «женский детектив»), любовные сентиментальные романы
и боевики, где главное — «action», стремительное развитие действия.
Литература «после конца эпохи» это перевернутый вариант русской литературы
конца XVIII — XIX века. В то время тоже писалось несметное множество
детективов, любовных романов, эротической (в дозволенных моральных рамках)
литературы. Но не она представляла собой «mainstream», главное литературное
направление. Главными были Карамзин, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев,
Достоевский, Толстой. Литература развивалась в сторону серьезной прозы и
поэзии, а так называемое «чтиво» («pulp fiction») лишь подготавливало
простой читающий народ к восприятию серьезной литературы. Об этом писал
Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо?», задавая вопрос: «Когда мужик
не Блюхера и не «Милорда» глупого, Белинского и Гоголя с базара принесет?»
Блюхер и «Милорд» это «знаки» массового чтива. Гоголь и его критический
интерпретатор Белинский это «mainstream», главное русло, в которое должно
вынести читающего крестьянина.
Сегодня все как раз наоборот. Борис Акунин в большей степени «mainstream»,
нежели Распутин или даже Солженицын. Акунин — герой газет и ТВ, один из
ведущих «newsmaker», поводов для новостей. Каждое его новое произведение или
литературный проект немедленно обсуждается в средствах массовой информации.
Его не любят, но ему завидуют многие писатели.
Наоборот, литература, которая старается выполнять какую-то духовную или хотя
бы только эстетическую миссию, обречена на малотиражность и известность в
узком литературном кругу. Ее знают критики, члены жюри различных
литературных премий, редакторы «толстых» малотиражных журналов, но ее не
знает население России. О Распутине только помнят, причем люди не моложе 40
лет. Молодые читатели знают Пелевина и наиболее «крутых» иностранных
писателей: Зюскинда, Мураками и других. Часть молодых читателей увлекается
своими «маргинальными» кумирами, которые пишут о сексе, наркотиках,
компьютерах и других вещах, реально интересующих молодежь. Самый крутой
современный русский писатель для них — Владимир Сорокин, описывающий,
например, как родители на день рождения дочери... зажарили и съели ее.
Всякий «промежуток» (выражение Юрия Тынянова) не может продолжаться
бесконечно. Но одно для меня является очевидным: русской литературы и
русской критики в прежнем понимании (от конца XVIII до конца ХХ века) уже не
будет. Мы миновали две эпохи: классическую и модернистскую. Сегодня мы
вступаем в третью. Какой будет она?
На мой взгляд, прежде всего она будет строго жанровой. Эксперименты в
области рассказа, повести, романа прекратятся, потому что читателя больше не
интересуют эксперименты. Он не будет покупать «экспериментальной» прозы, как
не будет покупать «экспериментальные» пищевые продукты, опасаясь отравления.
Во-вторых, это будет время расцвета «non-fiction», не придуманной прозы. В
третьих, резко снизится значение писателя как индивидуальности и возрастет
значение читателя как потребителя. Главными творческими вопросами будут не
«как» и «что» написано, а «зачем», «для кого» написано. Культ Писателя
сменится культом Читателя. Это окончательное крушение модерна.
Означает ли это, что русская литература перестанет решать духовные,
моральные, национальные и мировые проблемы? Нет. Но решение их станет более
тонким и сложным делом. Но ведь уже Достоевский решал эти проблемы в жанре
детектива и любовной мелодрамы. Неслучайно таким массовым успехом недавно
пользовался телевизионный сериал по роману Достоевского «Идиот», а режиссер
Владимир Бортко и исполнитель главной роли князя Мышкина артист Евгений
Миронов удостоились премии Александра Солженицына. Не есть ли это факт того,
что последний патриарх русской литературы подает руку новым культурным
веяниям?
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
