«Завьюженной
ночью…»
ПЕСЕНКА
Изнемог от любви мой приятель, —
слишком много любви одному,
вот и долбит она словно дятел
по его молодому уму.
И душа у него нараспашку,
и глаза у него хороши, —
он свою дорогую Наташку
всеми фибрами любит души.
А хорошая баба Наташка
понимает, что это — любовь.
И летает над ним, словно пташка,
и не пьет его жаркую кровь.
А когда и не очень летает,
то глядит ему строго в глаза,
потому как она понимает:
в каждом деле нужны тормоза!
Дорогие, хорошие люди
по планете шагают вдвоем,
и страдают, и искренне любят,
и сияют во мраке огнем.
Не страшна им сумятица злая,
им кипенье крови не унять...
Вот и нам бы с тобой, дорогая,
для кого-нибудь так же сиять!
Вот и нам для кого-нибудь ночью
засветить, моя радость, окно,
чтоб пришли и глядели нам в очи,
чтоб смеялись и пили вино,
чтобы старая наша гитара,
словно песни листая года,
от вселенской тоски и угара
не умолкла бы вдруг навсегда.
Изнемог от любви мой приятель…
Нам любовь — это верность и щит.
Нашей общей судьбы знаменатель,
снова песня негромко звучит.
Хорошо, что и небо так звездно,
хорошо, что нам песня — сестра…
Хорошо, что вздохнуть нам не поздно,
приумолкнув на миг у костра…
ИЗ ДАВНЕГО
Стою я виноватый,
со мною рядом мать,
в саду отец лопатой
не устает стучать.
Когда, в чем провинился —
не помню ничего.
Но вечер длился, длился,
и во дворе тепло.
И шмель гудел лохматый.
Отец вздыхал, молчал,
и все скрипел лопатой,
и черенком стучал.
И рдели георгины
в том давешнем году,
и сыпался суглинок
под яблоней в саду…
И длится, длится, длится
вечернее тепло…
Забытая страница
из детства моего.
* * *
Алкоголи мои, алкоголи,
феврали вы мои, феврали, —
пожелал я отчаянной воли
для испуганной этой земли…
(Из ранних стихов)
Стану травой и окатышем в русле,
стану безликой молвой,
и на пиру чьи-то звонкие гусли
тоже откликнутся мной.
И, растворившись в сознанье народа,
стану народом и я…
Как тебе, милый, такая свобода,
как тебе воля твоя?..
* * *
Все обиды свои подсчитал,
все победы на стенках развесил,
оттого и тужить перестал,
оттого так спокоен и весел.
И взлетел — снова гол как сокол, —
чтоб дышать и дышать синевою,
чтоб, рубцуя душевный раскол,
свет звезды воссиял надо мною.
И куда захочу, полечу
по свободе своей окаянной.
И тебя, ангел мой, излечу
от вселенской тоски безымянной…
* * *
С женою не ругаюсь —
оно себе дороже.
Лежу и улыбаюсь
своей нахальной рожей.
Лежу и ухмыляюсь
о красоте былого,
когда с ней целовались
и было все так ново!
И было все прекрасно,
и все — как свет подарка:
мы целовались страстно,
мы ревновали жарко!..
Лежу себе, скотина,
и кто меня осудит?..
Родная половина
ворчит, корит и любит…
ЛАРИСКА
Жила-была девочка, белая блузка.
Ходила девчонка с тяжелой косой.
Лариска, девчонка из песенки грустной,
цветение яблонь в оврагах весной.
Как долго стояли сады в одеяньях
из белых и розовых нежных цветов!
Был запах дурманом, был вечер сияньем,
и сколько-то сказанных слов…
Встречались случайно и виделись мало.
Она не успела увидеть, понять.
А время летело, а время швыряло,
ведь времени это привычно — швырять.
И только осталось: мотив безыскусный,
хорошего детства щемящий настой,
Лариска — девчонка из песенки грустной,
цветение яблонь в оврагах весной...
ПАМЯТИ ПОЭТА МАРКА КОГАНА
Отлучен от мира людей,
наделенный жаждой творить,
для чего ты жил, иудей?
Чтоб слезу над нами пролить?
Над бессонницей рваных строк
бесконечной порой ночной
все казалось тебе, что Бог
вот он, рядышком, над тобой.
Все-то в строки текли слова,
не вмещаясь в привычность схем…
А потом донесла молва,
что ушел ты от нас совсем.
Что пытался ты нам сказать,
пробиваясь сквозь черствость, сушь,
докричаться и доказать,
достучаться до наших душ?
Что ж со мною который год
вместе с жизнью моей страны
это чувство вины живет,
хоть и нету ее, вины?..
* * *
О чем ты воешь, ветр ночной…
Ф. Тютчев
Когда сквозь ночь
едва проступит свет,
как пониманье в сложной теореме,
вдруг осознаешь,
что боязни — нет,
есть сумерки, бессонница…
и Время,
которое летит по круговой,
как в бесконечной,
блещущей цепочке,
тебя перемещая за собой,
все возвращая к изначальной точке.
И, подводя заслуженный итог
у странного, неясного причала,
там будет голос некий:
«Я — есмь Бог.
Да будет Свет.
Да будет все с начала!..»
РЕДАКТОР
Ю. Андрианову
Все он правит чужие стихи, —
и воздастся ему за грехи!..
Потому что завьюженной ночью
и его ждет словесная рать,
и ему в полутьме и на ощупь
тоже трудные строки слагать.
Он уложит в них сердце и душу,
в них мелькнет прошлых дней кутерьма,
но сомненья и трезвость нарушат
этот праздник души и ума.
И, застыв в слепоте и тревоге
от внезапно нахлынувших дум,
будут дважды безжалостно-строги
к этим строчкам и сердце, и ум.
И совсем измотавшись к рассвету,
ошалев от работы без сна,
он решит, что, пожалуй, и нету
тяжелее его ремесла…
* * *
Вот и все, что хотелось сказать, произнес…
Но останется
этот пустеющий плес,
и щемящая нежность прозрачных осин,
да один
припоздавший курлычущий клин.
Так в холодный сентябрь
улетает тепло,
так хрустит
подмерзающей лужи стекло,
да над звоном
застывшей вокруг тишины
только тихие ясные мысли слышны.
Это вспышка, озноб,
это краткий причал
не услышанных ныне
грядущих начал,
отголосок
никем не написанных книг,
кратких жизней чужих
ускользающий миг…
Вот и все, что хотелось сказать, произнес.
Пусть останется этот
пустеющий плес…
Этот храм в небеса…
Птиц стихающий крик…
Кратких жизней чужих
ускользающий миг…
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
