|
|
Утрачивая,
обретаем
Рассказ
Февральский утренний воздух был зыбким и пронзительным. По парковой
площадке, расположенной на крутом обрыве, гуляли студеные и влажные ветра.
Широкая река внизу крепко спала, надежно спелёнатая толстым бело-голубым
ледяным одеялом. Значит, ветра примчались в город с неведомого далекого
моря. Серебряное солнце надело наряд из перламутрово-серых облаков, и мир
вокруг стал нежно-жемчужным, и тревожным, и самую чуточку нереальным...
Шумели черные лиственницы, их перебивали людские голоса... На площади перед
монументом, установленным в память жертв одной из бесчисленных войн
последнего кровавого века, собирался народ. Ибо это был день памяти.
Борис снял форму год назад. Так что на площадь его привел не долг, как
прежде, а — дела. Весьма важные, разумеется. Здесь он надеялся встретиться с
людьми, необходимыми ему буквально до зарезу. Предстоящая грандиозная пьянка
полковника запаса не привлекала, он никогда не был охоч до подобных
удовольствий. Даже и в былые, гвардейские времена. Опять же — язва. Борис
поморщился, предчувствуя неизбежные пьяные откровения и тупое колотье в
боку, и попытался поймать взгляд высокого столичного гостя, неведомо как
заглянувшего на праздник в провинциальный город. Это был тот самый случай,
который бывает только раз, а у многих вообще не бывает. А вот Борис всегда
знал, как и когда ухватить за хвост изменчивую птицу Счастья. Он кожей
чувствовал: долгожданный момент близок, откладывать разговор нельзя. Потом
все забудется, потонет в звоне стаканов, в ресторанном гуле, в суете и
неразберихе. Именно сейчас, ненавязчиво, под рокот толпы. Он придвинулся,
близко глянул в круглые тигриные глаза, собрался. Гость
рассеянно-благосклонно обозревал темную гомонящую толпу, Бориса, алые цветы
в замерзших руках и деликатно пытался скрыть зевок. Кто-то некстати довольно
сильно толкнул Бориса в плечо, и он на мгновенье отвлекся. Он тут же вновь
сосредоточил внимание на генерал-лейтенанте Овсиевском и был поражен
переменой выражения генеральской физиономии. За тот миг, который упустил
отвлеченный толчком Борис, лицо генерала, умное, пресыщенное, циничное,
утратило всякое выражение, сделалось пустым и даже глуповатым. Не моргая,
забывая, похоже, дышать, генерал Овсиевский напряженно, тяжело смотрел в
одну точку, куда-то за спину Бориса. Экс-полковник обернулся.
По белой широкой аллее в их сторону направлялись двое. Мужчина и женщина,
две четких фигуры в обманчивых серебряных лучах февральского солнца.
Мужчина, высокий и плотный, легко тащил на плече массивную камеру. Его
спутница стремительно двигалась на полшага впереди него, словно не шла, а
летела над землей. Короткий леопардовый полушубок, над белым воротником —
иссиня-черные волосы, а в них искрами — иней. Шапку она, несмотря на все
зимние ветра и холода, храбро игнорировала. При взгляде на нее, впрочем, не
было холодно. Блестели из-под черных ресниц серые, яркие, веселые глаза,
пухлые вишневые губы полуоткрылись, в любой момент готовые смеяться,
длиннющие стройные ноги в черных джинсах двигались свободно и ритмично, как
в танце. «Ах, какая женщина!» — выдохнул кто-то за спиной Бориса. Именно на
нее смотрел пустым и жадным взглядом генерал Овсиевский.
Душу Бориса ожгло — льдистой, мучительно холодной и острой лавой, и
разрезало, и пробралось в самую глубину, и вышвырнуло на поверхность давно и
искренне позабытую боль. Серыми веселыми глазами прекрасной женщины, смело
подходящей к ним, смотрела мимо Бориса его убитая любовь.
...Сначала он был безумно увлечен, затем безумно зол на Нору — ведь она
посмела его оставить. Чувства, вызываемые ею, — всегда превосходной степени,
всегда с приставкой «экстра» — изрядно измотали его, в общем-то,
уравновешенное внутреннее «я». И вот, внутренне бесясь от разлуки, он с
утроенной силой ринулся в дела, проблемы, задачи, спрятался от Норы за
сонмом новых лиц. И... забыл, и зажил спокойно, совершенно искренне считая,
что — счастливо. Нора неожиданно вновь ворвалась в его спокойную,
просчитанную во всех вариантах действительность. Визит был неприятным.
Однозначно. Штормовой ветер потушил теплые светильники, распахнул двери и
окна, и Борису стало холодно, неуютно, дискомфортно. Он больше не хотел жить
большими страстями, сложными чувствами. Он ее испугался. Она была
непредсказуема и тем опасна. Она могла осложнить и даже разрушить его жизнь.
Борис укрылся в себе, спрятался от Норы, свел общение к минимуму. Она все
поняла; она исчезла. Борис забыл второй раз и стал совершенно счастлив. То
есть у него, разумеется, были проблемы, как у всех нормальных людей, но —
отнюдь не угрожающие его душевному комфорту, равновесию, покою. Он вновь
чувствовал себя господином собственной души и частички окружающего мира —
своего маленького королевства. Иногда он вспоминал Нору, обычно, когда видел
ее фамилию в прессе. Он с интересом читал ее материалы. Она была далеко, и
даже больше не была реальностью, так, виртуальный персонаж... Не опасна! Он
чувствовал легкий, приятный, волнующий холодок. Слишком она умна, слишком
сильна, слишком самобытна. Счастливо отделался!
И вот она снова здесь — прощай, покой! — и совсем не замечает его, а он
опять в ее власти... Да не один, в большой компании. И Овсиевский (Борис
вдруг почувствовал острую ненависть к высокомерному столичному гостю), и
генерал-майор Назаров, и щуплый, верткий, заводной полковник Юрковский — все
завороженно смотрели на нее. А она, привычно игнорируя назойливое внимание,
стремительно двигалась, что-то говорила оператору Олегу, и смеялась, и
приветствовала взмахом светлой перчатки многочисленных друзей. Она казалась
такой счастливой! Счастливой и спокойной. Бориса, как всегда, больно
взволновала ее красота и просто ранила независимость от него. Нестерпимо
захотелось подойти, крепко ухватить за леопардовое плечико, поймать в
глубине искристых глаз черную взметнувшуюся боль... Он интуитивно знал:
почувствует ее зависимость — и его собственное страдание исчезнет. На смену
инстинкту преследователя придет инстинкт преследуемого, и он с
удовлетворением отвернется, и поспешно отойдет, и укроется в толпе. Не
подарит более ни единого взгляда, и все пойдет как нужно. А Нора его не
замечала. И тут Борис, к своему ужасу, четко осознал, что всегда помнил о
Норе и всегда в ней нуждался, и что его благополучная, спокойная,
размеренная жизнь — самообман, пресная кашица для беззубых обитателей обочин
жизни. Никогда он не будет счастлив без нее. Вот оно, счастье, рядом!
Подойди, возьми за руку, скажи: «Здравствуй»! Но он не решался. Нора могла
сделать такой шаг, он — нет. Тем временем ее окружили офицеры, что-то
говорили, старались привлечь внимание, заглядывали в глаза. Нора беспечно,
звонко смеялась. Борис стоял за их спинами. Человек-невидимка, ненужный,
нелепый, забытый. А возможность иногда напиться — в сущности, совсем
неплохая штука! Экс-полковник Борис Звягинцев решительно взял под руку
подвернувшегося кстати (как всегда!) Юрковского, что-то веско прошептал тому
в ухо. Юрковский посмотрел удивленно, тем не менее на его выразительном
некрасивом лице сразу появилось выражение полной счастливой готовности. И
они оперативно растворились в толпе...
Конечно, Нора сразу заметила его. Старавшаяся по возможности не лгать и
другим, себе она не лгала никогда. И отправляясь на это праздничное
мероприятие, именно — надеялась увидеть Бориса, и была бы больно
разочарована, не встретив его здесь, а сейчас — счастлива. Счастлива видеть
его лицо, его темные глаза, просто находиться рядом. А «не заметила» —
только потому, что не хотела взволновать его и испугать. Некоторое время
назад она с болью поняла, что Борис попросту боится ее, что она не приносит
ему счастья — и тут же устранилась, отошла, исчезла. Ее собственная боль в
данном случае в расчет не принималась. Нора с улыбкой наступила на свое
сердце, прошлась по нему острым каблучком... Она усадила Бориса в серебряную
лодочку-листок, и оттолкнула от своих берегов, и отпустила, и долго
смотрела, как светлая точка растворяется в безграничном просторе... Отныне
она и ее любовь существовали в разных вселенных, в параллельных мирах.
Разрушить стену между их реальностями под силу было разве что молнии (когда
во время грозы она вспарывает небо), да и то — всего лишь на миг. Но разве
этого мало — целый миг смотреть в любимые глаза? Нора не рассчитывала ни на
какие молнии, счастливые случаи, подарки судьбы, она старалась даже не
вспоминать о Борисе... Время не убивало ее любовь, лишь делало ее сильнее.
Нора рассматривала себя саму как бы со стороны — с иронией, сочувствием,
любопытством. Благодаря силе своего чувства она ни на мгновенье не теряла
Бориса, всегда чувствовала его рядом, да что там рядом — в собственной душе!
Знала, что это ее чувство — односторонне, что Борис давно оторвался от нее,
что ей нет места в его жизни, что его окружают другие люди, и они нужны ему
и значимы для него, а она — давно нет, что она — никто для Бориса, а
возможно, даже — негатив, потому что представляет какую-то мифическую (или
нет?) угрозу его спокойствию, что ему с ней дискомфортно, что она — сильнее
его, а этого мужчины не прощают... И обыкновенный-то он, и нет в нем ничего,
что можно любить так напряженно, так страстно, что все напряжение, вся
страсть — в ней самой, и нет такой силы, чтобы уничтожить эту страсть.
Придется жить с ней. Я люблю тебя, Борис! Прощай!
И вот сегодня с зимнего неба грянула молния, поток времени пошел вспять и
закрутился в водоворот, и параллельные прямые соединились. Нора с улыбкой
шла по белой аллее и видела сквозь полусомкнутые ресницы темный силуэт
Бориса. Со стройных красавиц сосен спускались, танцуя, акселератки-снежинки.
Нора задержала дыхание, попыталась охватить взглядом все — бурлящую толпу,
белые ветки, бессолнечное небо, вобрать в себя, сохранить навсегда миг, в
котором они вместе. Какая чудесная штука — жизнь!
...Генерал-лейтенант Овсиевский, надутый и красный от напряжения, стоял
рядом с Норой, придерживая ее за леопардовый локоток, и что-то говорил ей
надтреснутым, севшим голосом. Нора равнодушно улыбалась, легко держала на
весу диктофон, задавала нужные вопросы, корректировала мысленно туповатые
ответы. «Сейчас он пригласит меня в «Сауле»...
— Вам не холодно, Нора? Может быть, перенесем наш разговор в более
подходящее место? Вы ведь не Снегурочка...
Поднять глаза, пристально посмотреть в лицо, прожечь взглядом до печенок,
равнодушно отвернуться: «У меня здесь еще много дел»... И освободить
локоток, и положить диктофон в сумку, и оглянуться, ища Олега.
— Но потом, потом, Нора...
Нора подарила Овсиевскому улыбку, прелестную и равнодушную, которая ровно
ничего не обещала, но заставила того застыть столбом, развернулась, чтобы
уйти, и оказалась лицом к лицу с Борисом, почти в его объятиях. Все это
время он стоял позади беседующей парочки и слышал их разговор — до
последнего слова. Чародей и провокатор по названию Алкоголь пробудил в нем
решительность. Не допустит он, чтобы Нора отправилась с Овсиевским
«куда-нибудь в теплое местечко»! Ни за что! Только через его труп!
Первые слова, вопреки всем страхам, дались совсем легко.
— Здравствуй, Нора! Как живешь? Вижу, хорошо?
И он взял ее за руку, совсем как мечтал, и повел прочь, в сторону от всяких
Овсиевских. Нора машинально переставляла ноги. На ее лице так и застыла
безразличная улыбка, а душу охватила тишина, какая бывает в середине
торнадо. Чувствовать она не успевала. Больше всего ей хотелось уйти с ним
сейчас в глубину леса, остановиться под деревом, заглянуть в глаза,
близко-близко, погладить по ледяной гладкой щеке и поцеловать. Просто стоять
рядом и гладить по щеке. «Господи, спасибо тебе за эту минуту»!
Что дальше говорить, Борис не знал. Совершенно бессознательно он двигался в
сторону своей машины. Толпа бурлила вокруг, их никто не замечал. У края
тротуара Борис вынужден был остановиться. Нора не могла поцеловать его
здесь. Она осторожно дотронулась до его перчатки, нежно улыбнулась и тихо,
совсем тихо шепнула ему:
— Давай убежим!
— Куда?
«На край света»! — хотелось выкрикнуть Норе, но она чувствовала, что Борис
сейчас шутку не примет, еще и испугается вдобавок.
— Покатаемся по городу. Хочешь?
— Хорошо... — запинаясь, сказал Борис. — Вон моя машина, серебристая, с
номером «375», я буду тебя там ждать. А ты... приходи не сразу... Хорошо?
— Да, да! — засмеялась тихонько Нора. — Я приду не сразу, у меня еще здесь
дела. Подожди немного.
Она отправилась искать Олега, а Борис, воровато осмотревшись, быстро прошел
к своей машине. Он совсем не был уверен, что поступает правильно, но
выбираться сейчас из стремительного потока, в который его швырнул господин
Случай, у Бориса не было сил. Да и желания, если честно сказать. «Остапа
несло», — вспомнил он вдруг одно из любимых выражений Норы. Бориса несло,
как пресловутого Остапа.
...Нора так и не нашла Олега. Честно сказать, она вообще утратила
способность видеть, действовала машинально, как зомби. Она и была зомби,
счастливая зомби. Бессмысленно, как молекула в броуновском движении, побегав
по площади, она повернулась и медленно пошла в сторону серебристой иномарки.
Кто-то звал ее, пытался даже встать на дороге. Не сказав ни слова, не узнав
даже своего лучшего друга Алешеньку Панова, Нора обошла чудика и
прошествовала дальше. Алексей, оцепенев, долго смотрел ей вслед. Ее лицо,
сосредоточенное, замкнутое, закрытое для всего мира, ее невидящие,
обращенные внутрь себя глаза произвели на него глубокое и даже жутковатое
впечатление. «Куда ты, Нора? Вернись! Где ты, Нора?». Ему вдруг стало
невыносимо обидно оттого, что она вот так прошла мимо него, как мимо пустого
места. А ведь были времена... Эх, Нора, Нора!..
...Нора была счастлива. Странная эта штука — счастье. Оно появляется, когда
ты сидишь на заднем сиденье роскошного автомобиля (ну и пошлость! Эх, Нора,
Нора!.. Впрочем, нет ее вины в том, что Борис так обеспечен. Она любила бы
его, даже если б он стал нищим...). Автомобиль бесшумно мчится по
длинному-длинному проспекту. А водитель все время поворачивает в ее сторону
резкий, точеный профиль усталой хищной птицы...
...В новом офисе Бориса Нора оказалась впервые. Что ж, весьма достойное
обрамление для ее сокровища. Ей понравилась широкая парадная лестница, вся в
зелени. И узкие коридоры, и светлая крошечная приемная. Из-за стола
секретаря, мягко улыбаясь, привстала пухленькая рыжеволосая и золотоглазая
малышка. «Где же Вика?» — у Норы, как ни странно, хватило сил даже на
удивление. Его секретаршу Викторию она знала прекрасно.
— Как-то вдруг вышла замуж, — улыбнулся Борис. — Причем за иностранца, живет
сейчас в Стокгольме, и, вероятно, неплохо.
«Вот молодец», — мельком успела подумать Нора.
А потом дверь за ними закрылась, и времени на мысли уже совершенно не
осталось. Нора, наконец, смогла подойти Борису, и близко-близко увидела его
темные глаза, и легко коснулась гладкой холодной щеки, как мечтала...
...Она пришла в себя совершенно неожиданно, вернулась из какого-то другого,
темного мира, в котором ей было так тепло и уютно, что и не передать.
«Хорошо чувствовать себя в собственной шкуре» — только теперь Нора полностью
поняла, вернее, прочувствовала эти слова. Темный мир был ВНУТРИ нее, и в
нем, наконец-то, воцарился мир. Нора лежала, не двигаясь, прислушиваясь к
ровному дыханию Бориса, стараясь сохранить подольше чувство покоя, полной
защищенности и тепла. Потом осторожно, беззвучно поднялась, прошла,
закутанная в сумерки, к окну. В сизом вечернем городе шел невесомый снег,
мир показался ей пустым, непознанным и юным, и ничто в нем не предвещало
новых разлук.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
