|
|
НАВЕКИ В СЕРДЦЕ
Великая Отечественная война была общей бедой и судьбой для страны, но у
каждого она была своя. Моя уместилась в тридцать дней беспрерывных боев под
Сталинградом, когда, неимоверными усилиями сдерживая врага, мы все-таки
отступали, но верили, что ход событий изменится и победа будет за нами.
Тяжелое ранение в августе 1942 года вырвало меня из числа бойцов. Я был
строителем, профсоюзным деятелем, возглавлял Башсельстрой, работал в
Госплане РБ, но чем бы я ни занимался, память о войне жила и будет жить,
пока бьется опаленное боями сердце.
Взяться за перо меня побудил долг перед боевыми товарищами, многие из
которых сложили голову на полях сражений, и перед молодым поколением,
которое должно знать цену великой победы.
Комбат Дюсьметов. Много ли он знал о своих солдатах? Меньше полугода шло
обучение юных добровольцев, не нюхавших пороха.
Вечереет. На небе ни облачка. Это первый сбор у комбата после занятия
боевого рубежа. Обстановка тревожная, за все эти дни впервые услышали
далекий артиллерийский гул. Днем на марше первый раз прозвучала боевая
тревога «Воздух». Это немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189», которого
впоследствии все называли «рама» или «колымага», несколько раз пролетел над
нашей колонной и сбросил две бомбы. Вот и весь наш боевой опыт.
— Ну что же, друзья, — сказал комбат, развертывая карту, — пора ознакомиться
с боевой задачей. Вы должны знать, что наш батальон включен в первый отряд
дивизии и нам предстоит первыми встретить мощный танковый удар немцев.
Рота Волобуева с противотанковыми ружьями занимает участок на юго-западном
склоне балки, выдвинувшись вперед от общей линии обороны. Чуть отступая от
артбатареи, располагается пулеметная рота старшего лейтенанта Закирова,
остальные роты занимают вторую линию.
— Мы рассчитываем на поддержку авиации и артдивизиона полковой артиллерии, —
добавил Дюсьметов. — Прошу проверить еще раз боеприпасы, глубину траншей и
одиночных окопов у истребителей танков.
Еще и еще раз уточнялись координаты, условные сигналы, маршруты эвакуации
раненых.
Неожиданно комиссар батальона спросил:
— Старший лейтенант Волобуев, сколько человек вы выдвигаете в передовой
заслон?
— Взвод выбывшего по ранению младшего лейтенанта Глушко, усиленный тремя
парами бронебойщиков.
— Кого назначили во главе заслона? — спросил комбат.
— Замполитрука Султангалеева.
Знали ли мы, что так мирно сидим в последний раз, что пройдут всего лишь
сутки и многих товарищей никогда уже не будет с нами.
Когда начали расходиться, комбат еще раз строго предупредил, что, возможно,
уже сегодня поздно вечером придется пропустить через наши позиции
отступающие части 63-й армии. Важно, чтобы бойцы не приняли наших за немцев
и не открывали стрельбу.
— Имейте в виду, что на некоторых участках немцы попытаются использовать
выгодную ситуацию и ворваться на плечах отступающих на наши позиции, —
добавил представитель политотдела дивизии.
Первый фронтовой вечер. После ужина все собрались у пункта сбора резерва и
раненых, оставлены только дозоры. Становится темно, впереди огневое зарево
километрах в 25—30. Гул боя прекратился, мы уже были наслышаны, что немцы
ночью не воюют.
Прибыл связной комбата вместе с командиром роты. Проверка наших позиций
нареканий не вызвала, но всегда ворчливый Волобуев и тут заметил недостатки,
показал, как надо делать маскировку бруствера. Связной сообщил, что
отступающие части в основном прошли через позиции соседнего 780-го
стрелкового полка майора Хохлова и перед нашим батальоном советских войск
нет. Теперь мы прямые защитники подступов к Дону, а это значит — и к
Сталинграду.
Итак, скоро бой. После ухода командира роты все умолкли, перебирали в памяти
прошлое, думали о завтрашнем дне.
Несмотря на усталость, никто не спал. Думы, думы...
Я вспомнил лица близких и родных мне людей, мамы и папы, мои родные
Кармаскалы, такие далекие от меня.
…Был конец лета. Радостно и возбужденно вбегаю во двор. Все вроде дома, папа
в саду в облачении пчеловода смотрит на даданы, идет качка меда. У
центробежки старший брат Явдат, ему помогает 10-летннй Айрат, во дворе
бегает самая младшая Лена.
Со стороны огорода появляется мама, заботливая наша мама.
— Что так радостно улыбаешься, собираешься куда-нибудь? — спросила она.
— Да нет, ничего особенного, еду на фронт, — сразу выпалил я.
— Шутишь, ты же еще маленький, — и мама пошла по своим делам.
Услышав этот разговор, подошли отец, Явдат, откуда-то появились сестры
Фагима и Фиоза.
Я объяснил, что это не шутка.
Вчера днем позвонил первый секретарь райкома ВКП(б) Зинатуллин. Когда я
зашел в его кабинет, там уже сидели председатель райисполкома Камалов,
райвоенком капитан Погребняк и некоторые члены бюро райкома.
— Султангалеев-туган, вопрос очень важный, серьезный, поэтому слушай
внимательно. Получена директива — собрать 500 человек добровольцев из числа
комсомольцев. Завтра в клубе надо провести собрание всех комсомольцев
района. Стихийно такие дела не делаются, поэтому тебе, как члену райкома
комсомола, надо возглавить это патриотическое начало. Тебе придется
выступить первым и подать заявление о добровольном вступлении в ряды
Советской Армии. Тебе сколько сейчас? — спросил секретарь райкома.
— На днях исполняется восемнадцать.
— Очень хорошо. Ну, а как ты сам смотришь на это? — спросил Камалов.
— Здесь требуется откровенность, тебе надо все взвесить, — добавил
райвоенком.
— Можете на меня положиться, — горячо и несколько торопясь сказал я, — с
радостью завтра подам заявление и, если доверите, возглавлю этот отряд.
— Ну, вот и хорошо. Договорились.
Секретарь райкома Зинатуллин задумчиво посмотрел на меня и одобрительно
улыбнулся. В то время никто не мог и подумать, что через год он сам окажется
на фронте и героически погибнет.
Районный Дом культуры был переполнен. Впоследствии я много раз вспоминал это
собрание. Более 500 молодых парней, каждому из которых не было еще 18 лет,
восторженно встретили сообщение о создании отряда из кармаскалинских
комсомольцев.
За исключением двух-трех человек, в том числе моего близкого друга
Галиаскара Гафарова, все единодушно подали заявление о вступлении в ряды
Красной Армии добровольно.
Когда около меня собрались все кто был дома, папа спросил:
— А ты хорошо подумал, что это значит? — и с грустью добавил: — можно было и
посоветоваться, прежде чем писать это заявление.
— Этэй, ведь все равно в армию придется идти, — горячо возразил я, — лучше
добровольцем, чем ждать очередного призыва.
Больше всех огорчилась мама, ходила подавленная. Материнское сердце зашлось
в тревоге. Нас у нее шестеро детей. Сейчас уходил один из них, и не
куда-нибудь, а в самое пекло войны.
Много позже мне рассказали, что в дни битвы под Сталинградом принесли домой
письмо. Обыкновенный треугольник с фронта, но почерк чужой. Собрались все,
первой побледнела мама. Подошел отец, прочитал обратный адрес — моей полевой
почты. Все понимали, что это беда, и не осмеливались открыть конверт. После
долгого колебания отец дрожащими пальцами вскрыл конверт и, прочитав первые
слова: «Дорогие родители Наиля…», выронил письмо.
И какова была радость, когда узнали, что командование благодарит родителей
за то, что они вырастили отличного и храброго воина…
Время до весны 1942 года пролетело незаметно. Период формирования и
начального обучения проходил под Уфой. Наш батальон размещался в Миловке, а
штаб дивизии в Деме.
В Миловке (учхоз сельскохозяйственного института), сколачивался коллектив
нашего батальона, здесь без обучения в полковой школе мне присвоили звание
сержанта, назначили командиром отделения, а через 2 месяца утвердили в
должности замполитрука роты.
Оглядываясь назад, невольно удивляешься, неужели я в свои 18 лет мог
руководить большим коллективом людей?
…Усталость и волнения взяли свое. За разговором один за другим ребята
засыпали. Это даже не сон, а скорее тревожная дремота, все были в каком-то
особом напряжении. Так и застыли в разных позах — кто прислонившись к стенке
траншеи, кто полулежа.
Июльское утро наступило быстро и внезапно. Было тихо, но потом послышались
одиночные выстрелы, высоко над нами пролетела большая группа немецких
самолетов. Бомбили населенные пункты в нашем тылу.
Очень быстро позавтракали. Старшина роты с присущей ему улыбкой раздал во
флягах так называемые фронтовые стограммовки. Первые в нашей жизни.
Постепенно взошло солнце. В мирное время сказали бы: как хорошо, будет
чудесный день. Но нас ожидали непривычные, жуткие по последствиям события
первого дня настоящей, большой войны.
Да, много мы уже знали о ней по рассказам, кое-что успели увидеть, ощутить.
А теперь нам предстояло на деле доказать, какие мы патриоты Родины, когда
слова уже ничего не значат.
Все заняли подготовленные позиции. Я с бронебойщиком Прохоровым и его
молодым напарником разместился в крайней правой ячейке, соединенной
переходной траншеей с пунктом управления.
Жаль, мы не имели фотоаппарата, как хотелось бы посмотреть на себя, своих
товарищей в той обстановке. У меня кроме автомата был пистолет «ТТ» и
бинокль, в остальном я, пожалуй, ничем от других не отличался. Только была
еще неимоверно высокая ответственность за судьбу операции.
Наступление немцев началось неожиданно. Когда по фронту нашей обороны
пролетела «рама» и сбросила две бомбы, командир отделения Зайнетдинов зло
бросил:
— Сволочь, сейчас будет корректировать огонь артиллеристов.
— Вряд ли огонь будет направлен против нашего заслона, — ни к кому не
обращаясь, сказал Назимов.
Мы говорили громко, с каким-то неистовым возбуждением.
Шквал артиллерийского огня обрушился по всему фронту, включая и наши
позиции. Трудно выразить словами весь кошмар, в котором мы оказались. С
сухим, свистящим, трескучим звуком летели немецкие снаряды, рвались вокруг,
поднимая пыль и комья земли. Всей силой инстинкта самосохранения мы
прижались к стенкам ячейки, траншеи. Каждый снаряд казался твоим. Это уже
потом, гораздо позже привыкли к этим раздирающим душу звукам. Бывалые
фронтовики просто и доступно объяснили, что «своего» снаряда, «своей» мины
ты не услышишь.
А сейчас... Эти ужасные минуты надо было пережить. Когда немцы перенесли
огонь в глубь нашего тыла, я поднялся, навел бинокль и увидел, что немцы
идут в наступление. Нет, это не похоже на то, как показывают в кинофильмах.
Вернее, показывают максимально приближенно к действительным событиям. Но в
кинозале ты зритель и знаешь, что эти снаряды тебя не заденут.
В бинокль четко просматривалось, как по всему фронту движутся немецкие
танки, за ними пехота. Кто-то насчитал больше 60 танков.
«Ничего себе картина! — думаю, — как же мы выдержим такую армаду?»
В какой-то момент наступила жуткая тишина. Младший лейтенант Глушко первым
не выдержал, вытер потное лицо пилоткой, обреченно крикнул:
— Что ж это делается, почему наши молчат, ведь это верная гибель!
— Молчать! Ведь вы же командир взвода, черт возьми, — не выдержал я, — на
вас смотрят другие.
Я еще тогда не знал, что он окажется трусом и исчезнет бесследно. Однако
размышлять было некогда. Гром артиллерийского залпа заставил еще больше
напрячься. Наконец открыли огонь наши артиллеристы.
Танки противника шли по всему фронту, и расстояние до нашей траншеи уже было
менее километра. Слышны залпы танков, автоматные очереди, пьяные голоса
наступающих немцев.
Меня стали спрашивать, почему не открываем огонь, хотя все знали, что наши
противотанковые ружья должны открыть огонь, когда до цели будет менее 600
метров.
Кто-то радостно крикнул:
— Смотрите, горят танки!
Одновременно загорелись два немецких танка. Открыли огонь и мы. Но танки
по-прежнему шли. Отчетливо были видны черные кресты.
Загорелись еще несколько танков, расстояние сократилось до 300 метров, мы
уже невооруженным глазом видим немцев.
Вот они, самоуверенные, покорившие всю Европу палачи народов, изверги,
топчущие человеческую честь...
Но почему молчат пулеметчики Закирова, ведь по плану они должны открыть
губительный для немцев огонь.
А стальные чудовища все ближе и ближе. За танками во весь рост идут немцы,
рукава гимнастерок закатаны, стреляют на ходу из автоматов, сквозь треск и
грохот слышен пьяный ор.
Наши противотанковые ружья беспрерывно в работе, стволы накалены. Даже в
азарте боя ни на минуту не покидает беспокойство за исход боя. Усилился
огонь по танкам, остановлены еще несколько машин. И в это время заработали
наши пулеметы, открыли огонь минометчики. Наконец-то.
Такого я не мог представить: в первый миг немцы приостановились, залегли, а
затем побежали назад.
Через некоторое время повернули и танки. Наступило непривычное затишье. Пора
было осмотреть позиции. Первая ячейка — убит Фомин, тяжело ранен напарник.
Фомин лежал лицом вниз, осколком снаряда ему срезало половину шеи. До слез
жалко парня. Он рассказывал, что воспитывался в детдоме, а родом из Гжатска.
В итоге первого немецкого наступления в нашей группе убито 6 человек, 7
ранено. Глядя на погибших товарищей, впервые почувствовал глубину
человеческого горя. Завтра пойдут сообщения по инстанции, которые завершатся
страшными похоронками.
Пришел связной командира роты. Сообщения неутешительные: ранен командир роты
Волобуев, командование принял лейтенант Гребенщиков. Наши потери
значительные, но и немцы потеряли очень много, подбито более 10 танков.
Связной передал приказ комбата Дюсьметова держаться во что бы то ни стало:
от нашей группы зависит очень много, без приказа ни шагу назад, немцы
попытаются прорваться именно на этом участке.
Собрал командный состав группы. Прочитав приказ комбата, поделился
соображениями насчет дальнейшей обороны.
В это время горизонт вновь заполнился наступающими немцами. Время было около
11 часов утра. До 6 часов вечера нами было отбито 6 массированных атак.
Почему-то большинство атак, захлебнувшись на нашем участке, откатывались на
правый от нас фланг.
Мы еще не знали тогда всю трагичность ситуации, сложившейся на фронте 64-й
армии генерала Шумилина. Наш правый сосед, 229-я стрелковая дивизия, не
выдержав танкового удара, отступила, оголив большой участок фронта. Танковая
колонна немцев зашла в тыл нашей 214-й дивизии и стремилась выйти к Дону
выше станицы Нижне-Чирская.
Части нашей дивизии оказались под угрозой полного окружения. Чтобы избежать
этого, командование приняло единственно правильное решение: не стягивая
войска со всего 25-километрового фронта, на виду у противника вести полковые
колонны к Дону. Немцы, ничего не подозревая, приняли их за своих. Таким
путем удалось сохранить дивизию и после тяжелой переправы сохранить
боеспособность и вести оборонительные бои.
Но в тот день вечером мы не знали, что судьба дивизии была вручена нашей
небольшой группе, оставленной скорее для придания вида обороны, чем для
прикрытия общего отступления.
…Время самых коротких ночей. Сквозь полудрему трудно было сразу придти в
себя и сообразить, где ты, что с тобой. А прошло-то всего часов 5 после
ухода связных, когда наступила непривычная тишина.
Было, видимо, не больше половины четвертого. Восход солнца еще не
определился, только чуточку посветлело позади наших позиций.
Кругом тишина. Где наши? Почему никаких сообщений от комбата? Быстро прошел
вдоль вчерашней линии одиночных окопов. Большинство моих товарищей спят
мертвым сном. Кое-как разбудил бойцов, собрались в тесный круг.
Недоуменные, ожидающие взгляды направлены в мою сторону. Мысленно пересчитал
оставшихся. Нет младшего сержанта Зайнетдинова, не видно Низамова, нет
нескольких солдат. Вдруг громкий окрик часового:
— Стой, кто идет? Стрелять буду!
— Свои, дурень-башка, — басовитым голосом ответил кто-то из идущих в нашу
сторону.
Подходит моряк, звания не разобрал, в форменной бескозырке, с ним боец без
знаков различия.
— Ваш документ, товарищ моряк, — сказал я, подавая ему свою армейскую книжку
и подтягивая на всякий случай правую руку к кобуре. Все мои ребята стояли
настороженно, ибо много нам говорили о коварстве врага, засылке шпионов в
наш тыл и боевые порядки.
Забегая вперед, расскажу об одном случае. На берегу Дона в совершенно
безобидной ситуации подходит к нашему блиндажу полковник в сопровождении
бойца с автоматом.
— Скажите, далеко отсюда штаб 788-го полка? — спрашивает меня и сам же
продолжает, — я из политотдела 64-й армии, провожу инспекционный осмотр
позиций.
Я ему рассказал, как найти штаб полка. Поинтересовался он, чем мы тут
занимаемся, сделал несколько замечаний. Было у меня подозрение, но
небольшое, особенно когда он сказал:
— Надо быть начеку, ведь на той стороне Дона отборная немецкая дивизия.
Посмотрел в нашу сторону. Это был взгляд чужого человека, а не нашего
политработника.
Через несколько часов, когда я шел из штаба батальона, мимо проехал
«виллис», в котором сидел «полковник» в окружении двух офицеров особого
отдела.
Комиссар батальона сказал:
— Опять застукали немецкого лазутчика. Говорят, поработал и в нашем
батальоне, вот будет опять взбучка.
Меня как кипятком обдало.
Но это было позднее. А сейчас перед нами стояли добродушные ребята.
— Плохи ваши дела. Ваша дивизия еще с вечера ушла к Дону. Наша морская
пехота прикрывала ваш левый фланг, — проговорил моряк. — Но отступить
пришлось всем. Лишь бы успели переправиться через Дон, ведь немцы буквально
висят на плечах наших частей.
— А вы куда, товарищи? Откуда идете? Как же быть нам? — невольно вырвалось у
меня.
Моряк и его товарищ присели к нам, закурили.
— Мы возвращаемся с задания, к сожалению не выполнив его. Я думаю, всем нам
надо двигаться к Дону, и чем быстрее, тем лучше, — и потом добавил: —
Видимо, вы больше никаких приказов не получите. Некому их доставить.
— У нас и не было приказа, до какого времени здесь оставаться, — неуверенно
сказал я.
Моряк быстро встал.
— Вот что, ребята. Мы идем в направлении вон этой возвышенности, там должна
быть наша морская бригада, а вы возьмите чуть правее и все время держитесь
вон того большого зарева.
Не видел я больше этого моряка. Спасибо ему большое за совет. Он правильно
указал нам направление движения к нашей дивизии.
Мы бежали не меньше 15 километров с очень короткими передышками.
Через час с небольшим ситуация резко изменилась. Рассвело, нарастал гул
артиллерии, появились немецкие самолеты, послышались пулеметные очереди,
беспорядочные одиночные выстрелы. Вышли на какую-то дорогу. Чувствовалась
близость реки, где-то совсем рядом должны быть наши.
На дороге и ее обочинах все чаще стали попадаться разбитые повозки, лошади
со вздутыми животами, лежало несколько перевернутых противотанковых пушек.
Мы вышли к реке. По высокому берегу Дона, насколько охватывал взгляд,
двигались войска. Влево, километрах в пяти, виднелась станица Нижне-Чирская
и мост.
Найти своих не удалось. У пробежавшего офицера также ничего не узнали.
Бомбежка усилилась. «Мессершмитты» кружились над нами совершенно
безнаказанно. Мы вышли к самому берегу. Кто-то что-то кричал, давались
какие-то команды, но их никто не слушал.
— Воздух, ложись! — властно скомандовали недалеко от нас. Легли. «Юнкерсы»
развернулись к мосту. Одна бомба, вторая, третья падают в воду у самого
моста. Движение по нему не прекращается.
— Вот гады, взорвут ведь, — проговорил лежащий около меня боец.
— Да, тогда считай пропали, я плавать не умею, — сказал с грустью
присоединившийся к нам в последний момент немолодой украинец.
— Дела наши неважные, но паниковать не будем, — сказал я без энтузиазма.
В это время шестерка «юнкерсов» пошла на третий заход. Бомбы падают пачками,
стоит сплошной гул, лежим, не поднимая головы.
— Взорвали, сволочи, — истошно закричал кто-то, и мы увидели, как мост
взлетел сразу в двух местах. Рухнула наша последняя надежда.
Побежали вниз. От высокого берега Дона до воды не менее 500 метров. Река
буквально кишела людьми. Шла переправа на подручных средствах. Немецкие
самолеты расстреливали переправляющихся.
Неожиданно наткнулся на командира нашего полка подполковника Горбачева. Он
стоял без пилотки и давал какие-то указания. Увидев меня, спросил, из какого
я батальона, и сказал:
— За поворотом скопилось много пулеметов и ПТР, там должен быть комбат
Дюсьметов. Собирайте самых сильных бойцов, разбирайте вон те сараи,
сооружайте плоты, переправляйте технику, — и быстро пошел в другую сторону.
Собрав человек 25, я побежал в указанном направлении. Это оказались
бревенчатые овчарни. Начали быстро их разбирать и хорошие, целые бревна
таскать к берегу. Расстояние до воды примерно 300 метров. Нет веревок.
Кто-то предложил использовать обмотки. Дело пошло.
Когда соорудили три плота, около нас остановился член Военного Совета 64-й
армии дивизионный комиссар Абрамов. Посоветовал плоты пускать с промежутками
и переправляться быстрее, так как немцы вот-вот прорвут наше прикрытие на
высоком берегу и тогда будут простреливать реку из пулеметов. Обращаясь ко
мне, сказал:
— Вы политработник, сделайте все, чтобы меньше было паники. Наши потери
большие, но ваша дивизия основные силы сумела переправить на ту сторону.
Эти слова подействовали обнадеживающе. На наших глазах гибли десятки, сотни
людей. Поминутно поглядывали на высокий берег, откуда в любую секунду могли
появиться немцы.
Отправили четвертый плот с десятью ПТР и несколькими пулеметами. Около меня
скопилось больше десяти человек, не умеющих плавать. Они растеряны, двое
плачут.
— Ну, ребята, идите ко мне, я тоже не умею плавать. Сейчас мы доделаем пятый
плот, складывайте ботинки, все тяжелое погрузите на плот, документы
заверните надежно и вложите в пилотку, наденьте ее крепко, чтоб в воде не
потерять.
Мои слова словно окрылили всех. Быстро закончили сооружение плота и
столкнули его в воду.
— Ваша задача — крепко держаться за края плота и не паниковать. Если схватит
судорога, карабкайтесь на плот, —так мы простились с берегом.
Почему я покривил душой перед товарищами в последний момент, сказав, что не
умею плавать, объяснить не могу. Плавать я научился еще в раннем детстве.
Плавал неплохо, но тонул неоднократно. В нашей деревне было озеро Зубай-куль.
После полноводной весны оно становилось глубоким. Мы, ребятишки 7—8 лет
первыми начинали купаться. Однажды пошли с двоюродным братом Мидхатом. До
сих пор помню, как я шел в глубину и почему-то не было силы остановиться или
вернуться назад. Когда над головой сомкнулась вода, меня, нахлебавшегося
воды, испуганного, за волосы выволок Мидхат.
Вторично я тонул поздней осенью. Наше самое глубокое озеро Ак-куль покрылось
тонким льдом, а детишки уже катались на деревянных коньках. Я шел домой,
выполняя какое-то поручение родителей. Все обходили озеро, а я решил идти
напрямик. В середине лед начал трескаться, и я оказался в воде. Спасла меня
соседка. Рискуя собой, она протянула мне коромысло и вытащила.
…Столкнули плот. Мгновенно оказались в воде. Прохладная, зловещая вода... Мы
быстро почувствовали глубину, все 12 человек крепко держались за бревна,
равномерно расположившись вокруг плота.
Течение быстро понесло нас. Кроме меня, еще двое умели плавать, и мы всеми
силами толкали плот поперек течения. А вокруг рвались мины, снаряды, над
рекой кружились немецкие самолеты.
Первые 100—150 метров проплыли относительно благополучно, близких взрывов не
было. Попутчики мои, особенно не умеющие плавать, чувствовали себя, скажем
прямо, плохо. Глаза расширены, тяжело дышат.
А вскоре случилось непоправимое. Когда мы преодолели треть реки, рядом с
нашим плотом взорвался снаряд. Я с головой ушел в воду. Не знаю, насколько
глубоко меня втянуло, но выныривал я долго и, когда открыл глаза, на
расстоянии вытянутой руки увидел концы бревен. Судорожно схватился за плот,
совсем рядом, хлопая руками по воде, кричали, просили о помощи товарищи, но
нас уже несло дальше.
Стоял сплошной гул. Откуда-то открыли пулеметный огонь. Очевидно, немцы
вышли к высокому берегу, значит, совершилась еще одна беда — прикрывавшие
нас группы сброшены к Дону. Теперь нет защиты, мы как на ладони, живая
мишень для немцев. Успели ли основные силы переправиться? Что нас ждет на
том берегу? Не плывем ли мы в руки противника, который мог где-то в другом
месте переправиться раньше нас? Эти мысли не покидали ни на одну секунду.
А кругом все горело. Удивительно, кругом вода, ты сам в воде, а все в огне,
все горит. Война со всех сторон, смотришь вверх — самолеты, на берег, от
которого бежишь, — там немцы, безнаказанно стреляющие в нас. Одной рукой
пощупал пилотку, туго натянутую на голову. Там все документы, партбилет
кандидата в члены ВКП(б), комсомольский билет, армейская книжка, письма.
Больше половины реки осталось позади, когда от оглушительного удара на
какое-то мгновение я потерял сознание и ушел под воду. Много позже, пытаясь
вспомнить подробности этого момента, я пришел к выводу, что мина или снаряд
угодили в наш плот. Когда с огромным трудом выбрался из глубины, его уже не
было. Где-то кричали, тонули, плыли наши бойцы.
Кое-как удалось принять горизонтальное положение, чуть полежать на спине,
тихо плыть вперед. Скорее почувствовал, чем увидел приближение плывущих. Их
было трое, у всех дико расширены глаза. Я знал, как опасен утопающий своей
мертвой хваткой и стал изо всех сил отплывать. Вижу, один достал руками
другого и в следующий миг оба ушли под воду. Третий догонял меня. Чувствуя
его тяжелое дыхание, я успел погрузиться и пошел в глубину. Сколько это
продолжалось, трудно сказать, но когда мне удалось всплыть, то увидел вокруг
себя только водную гладь. И снова взрывы, вой падающих бомб.
До берега было, наверное, метров 100. С большим трудом поднял голову и
увидел, что, перерезая течение, меня догоняла большая лодка, четко
вырисовывался ствол пушки, видимо сорокопятки. Несколько человек дружно
гребли.
Спасение? Но вокруг начали падать мины, двое, перевалившись через борт, ушли
под воду. Следующая мина угодила в лодку, и ничего кроме щепок не осталось.
Что же делать? Сдаться и так нелепо погибнуть? Не знаю, какие мысли были в
тот момент решающими, но я четко помню какой-то внезапный перелом в себе.
Вижу, берег не так уж и далек. Откуда-то взялись силы.
Почувствовав под ногами дно, с трудом выбрался на берег и свалился почти без
памяти. Сколько лежал, не помню, на лицо падали лучи жаркого солнца, где-то
стреляли из пулеметов, слышался далекий гул моторов, глухие взрывы снарядов.
Поднявшись, увидел низкий берег, кустарник, много убитых, почему-то нет
людей, нет движения.
…Комбат Дюсьметов часто говаривал: «Никогда не кланяйся каждой пуле, каждой
мине». Сам он был беспредельно храбрым, носился на своем гнедом коне в гуще
взрывов и оставался невредимым. И все же случайности бывало немало.
Вчера похоронили рядового Уланова, он тоже родом из Башкирии. Помню его еще
с Миловки. Лет 30-ти или 32-х, сутулый, одежда на нем висела мешком, всегда
веселый и беззаботный. Немецкий самолет налетел внезапно, сбросил две бомбы.
Одна упала где-то у соседей, а другая прямо рядом с нами. Командир роты, я и
два бойца стояли у землянки, успели упасть на землю одновременно со свистом
бомбы. Все обошлось, никто из нас не получил даже царапинку. А вот Уланова
убило прямым попаданием осколка в висок.
Как-то в третьем взводе проводил политзанятие. Всех волновал вопрос открытия
второго фронта. Нам казалось, что союзники вот-вот включатся в войну, нам
было невдомек, что такой день наступит лишь через полтора года.
На обратном пути остановился у группы бойцов из этого же взвода. Сидели
вокруг разостланной плащ-палатки человек 8. Только что принесли сухари,
мешок с ними был в середине, и командир отделения раскладывал их на восемь
кучек. Закончив со всей аккуратностью эту привычную солдатскую работу, еще
раз окинул взглядом все кучки, переложил небольшие куски из одной в другую.
Выбрал кого-то из бойцов, повернул спиной ко всем остальным и приступил к
самой важной процедуре. «Кому?» — спрашивал младший сержант, положив руку на
кучку сухарей. «Сидорову», — отвечал тот, и сухари быстро забирал названный
боец.
— Сержант, приближается время обстрела, немцы еще ни разу не ошибались в
этом деле, так что быстрее заканчивайте и расходитесь. — Сказав так, я
повернулся и пошел в сторону ротного блиндажа. Сделал не более чем 5—6
шагов. Внезапный визг летящей мины, я повернулся в сторону сидящих бойцов и
тут же упал от боли в груди. Шоковое состояние прошло быстро. На месте тех,
кто получал сухари, — небольшая воронка. Вот какая глупая смерть…
Расстегнув гимнастерку, обнаружил в области сердца липкую жижу. Рука в
крови. Нащупал небольшую застрявшую железяку и легко вытащил ее. И этот
осколок, чуть больше ногтя мизинца, свалил человека! Вечером, когда показал
его начальнику медсанбата, она сказала:
— Если бы не ваш карман, набитый документами, осколок насквозь пробил бы
сердце. Такие раны смертельны.
— Ничего, доктор, мне суждено жить. В воде не утонул, пуля не берет, боится
меня и осколок, — пошутил я.
— Сохраните его, замполитрук, — добавила наша симпатичная военврач, —
когда-нибудь покажете детям.
Осколок я действительно привез домой, но он затерялся где-то, а пробитый им
комсомольский билет хранится и сейчас как память о войне, которая всегда
живет во мне.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
