|
|
НЕВЫДУМАННЫЕ
ИСТОРИИ
Рассказы
СОТОВЫЙ МЕД
— Привал! — едва успел скомандовать Ахат, как ребята тут же повалились в
изнеможении на траву. Даже рюкзаки скидывать не стали.
— Не больше пяти минут! — предупредил командир.
Туристы и в самом деле устали. Шутка ли, четыре километра отмахали. И, можно
сказать, по бездорожью. А что поделаешь, такая уж у них доля — приходится
самим тропинки прокладывать. В общем, трудностей хватает, особенно когда
участвуешь в туристском слете республиканского масштаба.
— Осталось последнее препятствие. — Ахат отложил в сторону компас и извлек
из планшета карту. — Через полтора километра — река, там есть брод. Но наш
маршрут пролегает чуть ниже. Берега там крутые, с одной стороны до другой
должен быть протянут стальной трос.
— Уж как-нибудь переберемся, — уверенно произнес Иршат и лукаво улыбнулся.
Ростом он невелик, коренаст, широкоплеч. Вот уже три года, как парень
посещает секцию борьбы. Поэтому любые туристские маршруты ему нипочем.
— Ты-то уж точно переправишься, — откликнулась Танзиля, роясь в своем
рюкзаке. — А как нам с Флюрой быть?
Иршат смерил ее недоуменным взглядом.
— У вас же все получалось во время тренировок.
— Так то ж тренировки.
— Ну, а здесь, по-твоему, что? — поднялся на ноги Иршат. — Тоже ничего
особенного, — сказал он и вдруг буркнул: — Вы еще долго собираетесь
прохлаждаться? А честь команды для вас — ничто?!
— Да не горячись ты так, Иршат, — вмешался Ахат, убирая карту. — Танзиля
тебя просто дразнит. Вот посмотришь, они еще нас с тобой переплюнут.
Иршат промолчал. А Ахат продолжал:
— Пока у нас все идет нормально. Если и дальше так будет, первое место нам
обеспечено. Только бы из-за реки не возникло задержек. Верно я говорю, Флюра,
а?
— За нас не беспокойся! — отрезала та и отвернулась. Ахат взглянул на часы.
— Подъем!
После передышки у всех будто второе дыхание открылось. И туристы бодро
двинулись дальше. Впереди шагает Ахат. Он то и дело поглядывает на компас.
Ребятам приходится петлять, обходя то тут, то там необъятные стволы могучих
деревьев. Местами они вынуждены продираться сквозь валежник, царапая руки о
сухие ветки и сучья. А тут еще какая-то вьющаяся трава к ногам пристает.
Безветренно, душно в лесу. Парит так, что одежда взмокла от пота.
— Ага, мы идем в нужном направлении! — радостно воскликнул какое-то время
спустя Ахат. — Вот, поглядите-ка сюда, на этом дубе — красная ленточка.
Впереди должны быть еще две такие метки. Так что смотрите в оба! Чтобы с
пути не сбиться. Эй, девчонки, не отставать!
Пока шли, он время от времени выкрикивал команды. И вот его группа уже
миновала последний помеченный тополь. Ленточка здесь голубого цвета. Значит,
через сто метров будет река. Ахат прибавил шаг.
Берега и впрямь оказались крутыми. Конец троса на этой стороне реки обмотан
вокруг ствола черемухи. Уровень другого конца, прикрепленного к невысокой
ветле, — чуть ниже. Если двигаться вперехват, со скрещенными над тросом
ногами, то можно будет прокатиться на тот берег где-то за тридцать-сорок
секунд.
Итак, команда остановилась возле черемухи.
— Ну, кто первый? Давайте быстрее... — сказал Ахат, обводя пытливым взглядом
товарищей. И, не дожидаясь ответа, обратился к Иршату: — Нам дорога каждая
минута. Так что полный вперед...
Парень как будто только этого и ждал. Даже не закрепив конец обхватывающего
пояс страховочного ремня, он ловко уцепился за трос и скрестил ноги. Ахат
это видел, но ничего не сказал. С Иршатом уж точно ничего не случится. Он же
спортсмен, да еще какой! Вон ведь как сиганул, даже глазом никто не успел
моргнуть. И вот он уже на месте. Слышно, как щебенка под ногами скрипит.
— Есть! — помахал рукой Иршат.
Командир подал знак Камилю:
— Теперь ты!
Тот первым делом прицепил крюк от своей страховки и только потом взялся за
трос. Он тоже благополучно перебрался через речку. После этого настал черед
Танзили и Флюры. Ахат переправился последним.
Он тут же схватился за карту.
— Сейчас нам придется идти берегом к верховью до самого брода. А как брод
перейдем, прямиком — к лагерю. Останется два последних километра и все.
Тронулись!
Брод оказался довольно широким. Туристы, не мешкая, ринулись вперед. Когда
до берега оставались уже считанные шаги, раздался вдруг удивленный девичий
возглас.
— Смотрите, смотрите! — крикнула Танзиля. Все разом повернулись в
указываемую ею сторону.
И видят они: стоит в воде, чуть поодаль, груженная дровами телега без
заднего колеса. Однако хозяина при ней нет, да и лошади не видно. Должно
быть, ее распрягли и на берег вывели. Да уж наверняка. Вон и бабай какой-то
к телеге подходит. С острой, как клин, бородкой, в белой рубахе, в тюбетейке
и закатанными до колена штанами. Он поднял с повозки толстое полено, взвалил
его одним концом на спину и потащился обратно к берегу. Другая половина
полена волочилась по воде.
«Похоже, собирается вначале все дрова перетаскать, а потом уже колесо
приладить», — догадался Ахат.
— Ну, чего застряли! — поторопил всех Иршат, взглянув на часы. — Зачем время
попусту тратить. Мы должны прийти первыми, ребята!..
— Ты чего? — чуть не испепелила его взглядом Танзиля. — Разве не видишь,
бабай в беду попал?
— Да вижу я... А ты чего надумала — идти на подмогу, что ли?! Бабаю-то не к
спеху, а вот нам...
— Так-то оно, конечно, так, — вмешалась тут Флюра. — Но ведь нельзя же
пожилого человека бросать на произвол судьбы!..
— И что же нам теперь делать? — спросил Камиль, опуская рюкзак на землю.
Мнения туристов разделились. Возникла перепалка. Но Ахат быстро положил ей
конец.
— Надо помочь! — решительно сказал он. И после этого уже никто не возражал.
Хватаясь за прибрежные ивы, ребята стали пробираться к деду. Иршат нехотя
поплелся за товарищами.
Старик встретил их с изумлением и радостью. Привязанная им лошадь мирно и
беззаботно пощипывала рядом траву.
— Здравствуйте, бабай! — приблизившись, приветствовал его Ахат. — У вас,
что, колесо отлетело?
— А вы кто будете, ребятки? — ответил тот на вопрос вопросом.
— Туристы.
— А-а-а, вон оно что... — протянул дед. Приложив к глазам козырьком ладонь,
он каждого внимательно оглядел, после чего добавил: — Да вот чека у оси
стерлась. Колесо и отвалилось... И ведь надо же, где приспичило, будь она
неладна.
— Да не переживайте вы так, — сказав это, Ахат сбросил в траву планшет,
потом кивнул своим товарищам, мол, айда, и двинулся к реке. — Сейчас мы ее
вытащим... — приговаривал он, закатывая штанину.
Остальные последовали за ним.
Колесо лежало в воде. Ахат потрогал его ногой, после чего заключил:
— Поднять телегу и нацепить на ось колесо не так-то просто. Придется вначале
дрова перетаскать. — Он оглянулся на старика, застывшего на берегу, и
крикнул: — Бабай, а ты пока что чекой займись.
Тот подобрал подходящую ивовую ветку и принялся ее обстругивать. А туристы
тем временем, беря с воза по два-три полешка, начали подтаскивать дрова к
берегу. Когда чека была готова, в повозке уже мало что оставалось. И тогда
Ахат скомандовал:
— Все! Сейчас мы с арбой и так справимся.
— Только смотрите, поясницу не надорвите, ребятки! — предупредил подоспевший
с чекой бабай.
— Туристы — народ не хилый, дедушка, — отозвался Ахат, нагибаясь за колесом.
— Идем-ка, Иршат, пособи!..
Дружно взявшись, друзья приподняли телегу. Не успели они опомниться, как
колесо уже очутилось на своем месте. Сияющий от радости бабай приладил чеку.
— Вот спасибо... А с остальным я уж как-нибудь сам управлюсь... — произнес
он дрожащим голосом.
Но на этот раз раззадорился Камиль:
— Ну уж нет, олатай, вы ведь устали. А для нас это — пустяк... Эй, пацаны,
давайте-ка вытащим телегу!
— Постойте-ка, постойте, раз уж такое дело... — не договорив, бабай
заковылял к берегу. Он отвязал лошадь, и вскоре общими усилиями ее впрягли в
телегу.
— Но, коняшка! — тряхнул старик вожжами, и телега медленно тронулась с
места.
Когда вышли на берег, Иршат насупился.
— Сколько времени зря угробили... — процедил он сквозь зубы, хватаясь за
свой рюкзак.
Судя по всему, дед это слышал и, когда туристы вызвались было помочь ему
сложить в телегу дрова, он стал наотрез отказываться.
— Вы и так мне здорово помогли, ребятушки. Спасибо вам! А дровишки я уж
как-нибудь сам уложу... Еще весь день впереди.
И только после этого Ахат с чистой совестью схватил свои вещи и, перекинув
через плечо планшет, сказал:
— Ну что ж, тогда мы пойдем. Мы действительно очень спешим... Ты уж,
пожалуйста, не обижайся на нас, бабай.
— Да уж какие там обиды, — всплеснул руками тот. — Вы меня так выручили.
Тысячу раз спасибо. Если бы все так... А то вон сколько ребят тут до вас
прошло. Хоть бы кто оглянулся.
— Вы на них не сердитесь. У нас ведь соревнование... — вставила свое слово
Танзиля.
Старик о чем-то задумался, оглаживая острую бородку.
— Соревнование, говорите?.. Слыхал я, будто возле Ташасты, соседнего аула,
палатки разбили и будто бы детвора там какие-то игры затеяла. Вы, часом, не
оттуда?
— Оттуда, — ответил Ахат, знаком приказывая остальным трогаться. Ребята
бросились бежать, а через некоторое время до бабая донеслось: — Будьте
здоровы!
Дед долго махал им вслед, словно родных людей провожал.
— Будьте и вы живы-здоровы, деточки! Пускай и вам на пути встречаются только
добрые люди...
Как Ахат и предполагал, команда его опоздала и оказалась лишь на четвертом
месте. После переправы у них еще оставался шанс претендовать на третье
место, если бы они бежали чуточку быстрее. Но ребята решили, что уже поздно,
и не очень-то спешили. Хорошо еще, что никто никого ни в чем не винил.
Правда, не скрывавший своей досады Иршат попробовал было поворчать, но
Танзиля его тут же оборвала, сказав: «Да уймись ты, в конце-то концов.
Подумаешь, старому человеку помог! Много ли от тебя убыло?!.»
Торжественную линейку для объявления результатов назначили на вечер. Пока
подводились итоги, туристы успели искупаться, посмотрели концерт. Так день и
прошел.
И вот по всему палаточному городку разнеслась долгожданная команда:
— Становись!
Пока туристы строились, зеленая площадка гудела. Но вскоре воцарилась
тишина.
Первым взял слово главный судья. Подводя итог, он сказал о большом значении
проведенного соревнования, отметил хорошую подготовку большинства команд, а
потом, чтобы не расстраивать тех, кому достались последние места, пожелал им
впредь подготовиться лучше и проявить себя в следующих соревнованиях.
Призерам вручили Почетные грамоты, дипломы и подарки. Ребята из команды
Ахата от души аплодировали победителям, однако им с трудом удавалось
скрывать чувство разочарования. Особенно был мрачен Иршат.
— Нечего расстраиваться, — бодрился Ахат. — Это же не последнее
соревнование...
И тут Флюра толкнула его в бок:
— Ахат, погляди. Кто это там рядом с судьей стоит? Не наш ли бабай?
— Да, он самый! — взволнованно воскликнул тот. Его товарищи тоже напряглись.
Не только они, но и другие туристы обратили внимание на бородатого старика,
о чем-то шептавшегося с судьей. Развернув принесенный с собой сверток, бабай
достал из него какую-то посудину, которую немедленно водрузил на стол рядом
с призами. Судья взял в руку микрофон. Но прежде чем заговорить, он обвел
внимательным взглядом ряды участников, выискивая кого-то. Бабай опередил
его, махнув в сторону ахатовской команды, и тогда тот, кивнув головой,
громко сказал в микрофон:
— Внимание! Шестая команда, десять шагов вперед!
Несмотря на растерянность, Ахат тут же повиновался, выведя свою группу на
середину площадки.
Весело переглянувшись с бабаем, судья обратился к участникам слета:
— Ребята, все вы отлично знаете, что туристы должны быть не только
здоровыми, сильными, смелыми, но и дружными, готовыми в нужную минуту прийти
к любому на помощь. Только вот некоторые из вас, по-видимому, об этом
забыли. И очень жаль, что упрек мой относится именно к тем командам, которые
заняли призовые места. — Он выдержал небольшую паузу и затем продолжил: — А
вот шестая команда, которая в точности выполнила все задания, но по времени
взяла лишь четвертое место, могла бы послужить для всех остальных
замечательным примером. Во время следования по маршруту ребята выручили из
беды пожилого человека. И вот этот самый дедушка стоит сейчас рядом со мной.
В благодарность за оказанную помощь он принес сотовый мед. И я с огромным
удовольствием вручаю членам шестой команды специальный приз — главный приз
сегодняшнего соревнования!
Раздались дружные, оглушительные аплодисменты.
НЕВЫДУМАННАЯ ИСТОРИЯ
После того как председательствующий на съезде объявил перерыв, мы с Асхатом
Габбасовичем вышли в фойе. Не желая мешаться с толпой, отошли в сторонку и
встали возле окна.
На улице валил снег. Белые пушистые хлопья падали на землю, на скамейки, на
деревья и кустарники. Идущих по тротуару людей тоже с ног до головы облепило
снегом.
Только было Асхат Габбасович завел речь о том, какая теплая выдалась нынче
зима, как к нам подошел молодой композитор Идрис Гиззатов.
Не так давно Идрис написал музыку к новому балету. И несколько человек из
числа выступавших с одобрением отозвались об этой работе. Не оттого ли у
молодого композитора так счастливо горели глаза? По всему было видно, что
ему не терпится услышать мнение о своем балете из уст самого Асхата
Габбасовича.
— Вы согласны с выступавшими, с их оценкой моего произведения? — с такими
словами обратился к нему Гиззатов. — Я лично считаю, что мне нужно еще
поработать над второй частью увертюры. И потом...
— Да ладно уж, кустым, — перебил его Асхат Габбасович. — Давай забудем на
время перерыва о делах. Рассказал бы лучше что-нибудь интересное. У тебя это
получается ничуть не хуже, чем у писателей...
Несмотря на свой возраст, Идрис не растерялся. Недолго думая, он выдал
несколько баек из жизни великих композиторов.
— Как-то раз кто-то сказал Римскому-Корсакову: «У одного из ваших учеников
музыка уж очень похожа на вашу», на что тот ответил: «Не беда, когда о
музыке говорят, что она на что-то похожа! А вот если скажут, что музыка ни
на что не похожа, — это уже плохо».
Мы посмеялись.
После того как Идрис рассказал еще парочку таких случаев, я тоже решил
показать свою начитанность.
— Известный артист Давриент играл главную роль в пьесе Шекспира «Ричард III»,
поставленной в Берлине. Как только он произнес фразу «Коня! Коня!», с
верхнего яруса раздался голос: «А осел сгодится?» Артист тут же нашелся:
«Сгодится, спускайтесь сюда».
Идрис и Асхат Габбасович чуть не подавились со смеху. Я и сам был доволен
тем, что мне удалось поднять настроение прославленному композитору.
Попробуй-ка рассмешить такого человека — автора трех опер, четырех балетов и
целой сотни популярных песен! Съезд длится третий день, и едва ли не каждый
выступающий считает своим долгом похвалить его творчество. А он стоит с нами
и хохочет, точно мальчишка.
— Вот уж ответил, так ответил, — сказал он, немного успокоившись. — Тот
умник, наверное, чуть с яруса не свалился, а? Хе-хе. А ведь в свое время,
ребятки, меня самого с такой высоты сбросили.
— Что за история? — спросил Идрис.
— Может, и нам расскажете? — не скрывая своего любопытства, попросил я.
Асхат Габбасович взглянул на часы.
— Ага, время еще есть. Ну, тогда ладно, слушайте, — не спеша начал он. —
Была у меня давняя мечта стать певцом. Сколько себя помню, куда бы я ни
ходил, с кем бы ни общался — в горах ли, на сенокосе, когда стадо пас или
работал в лесу на заготовке дров, — все время пел. Пел полной грудью. Песни
затрагивали и заставляли трепетать самые тонкие струны моей души. Они будили
в моем сердце самые сокровенные мечты и уносили в волшебный мир музыки. И я
плавно, как птица, парил, предаваясь сладостным чувствам. Я и сам, бывало,
удивлялся тому, какую власть имела надо мной песня, и верил, что она станет
мне вечной спутницей. Окончив семилетку, я устроился на ферму, а спустя
некоторое время решил податься в город, чтобы учиться на певца.
— Вот это и есть то самое училище, где певцов готовят, — показали мне на
большое желтое здание.
Однако, как выяснилось, я опоздал. И мне велели приехать в начале зимы,
чтобы сдавать экзамены с другой группой, забрали у меня документы, а самого
отправили домой.
Пока я работал на ферме, подоспел срок. И вот, значит, облачился я в новый,
сшитый в том же году тулуп и с огромным чемоданом отправился в путь. Когда я
явился в училище, меня послали в один класс. Там, на двери, был прикреплен
листок с надписью «Приемный экзамен».
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я с очкастым дяденькой. Он сидел за
столом возле какого-то предмета, похожего на шкаф (тогда я еще не знал, что
это пианино). Потом я спросил у него: — Можно сдать экзамен по пению?
Пожилой мужчина в очках поинтересовался, из какого я района, из какого аула
приехал, попросил назвать фамилию, имя, отчество, после чего подозвал меня к
себе.
— А теперь спой мне какую-нибудь песню. Лучше повеселее, — сказал он, когда
я подошел к нему поближе. Дяденька отодвинул в сторонку мои документы,
которые перед этим достал из выдвижного ящика, подошел к пианино и сел за
него, повернувшись ко мне спиной.
Я снял тулуп, положил его на стул и приготовился исполнить легкую, по моим
понятиям, песенку о сирени. Сначала я робел, но, едва начав петь,
почувствовал уверенность. Спел один куплет и остановился. Жду его реакции.
— В общем-то неплохо, — сказал тот, не оборачиваясь. — Но если тон повыше
возьмешь, получится еще лучше. Ну-ка, спой-ка так, как я тебе объяснил! —
После этого мужчина снова забренчал на пианино. Я просто опешил, не зная,
как себя вести. «Чего он от меня хочет? Не то уж велит тун взять, то есть,
шубу», — подумал я, забрал тулуп, поднял его повыше и начал петь.
Когда я пропел с полкуплета, экзаменатор-агай потребовал, чтобы я поднял еще
выше, и стал бить по одной и той же клавише. Куда же еще выше? И тут взгляд
мой упал на стул. «Может, туда забраться? И впрямь, буду как на сцене», —
подумал я и, взобравшись на стул, принялся петь.
— Ну ведь я же тебе сказал, бери выше! — разозлился экзаменатор и стал
барабанить по клавишам. Я удивился и со стула перебрался на свободный стол.
А тулуп из рук не выпускаю. Снова начал петь.
Но у пианиста, видать, лопнуло терпение.
— Ты, что, глухой?! — заорал он, резко повернулся в мою сторону и, увидев,
что я стою на столе с шубой в руках, побледнел. — Это еще что такое? Слезай
немедленно! — заорал он, готовый растерзать меня на части. Я спрыгнул вниз и
выбежал из комнаты. На улице перевел дух и отправился прямехонько на вокзал.
Завершив свой рассказ, Асхат Габбасович спросил:
— Ну что, интересно?
Мы с Идрисом дружно рассмеялись. Но веселились недолго. Решили, что это
выдумка. Не поверили в то, что такой знаменитый композитор мог перепутать
слова «тон» и «тун».
Значит, не верите... — засмеялся Асхат Габбасович, а потом с серьезным видом
сказал: — Да, то, о чем я вам сейчас рассказал, кажется неправдоподобным,
чем-то вроде небылицы. И тем не менее, дорогие мои, такое со мной
приключилось на самом деле.
Вообще-то, нам известно, что у вас хороший голос, приходилось слышать, как
вы поете, — откликнулся Идрис. — Просто я прежде не знал, что вы когда-то
собирались на певца учиться. А как же вы композитором стали? Ведь, если я не
ошибаюсь, в вашей биографии...
Он запнулся, услышав звонок, возвестивший о том, что перерыв закончился.
— Моя композиторская карьера тоже имела очень интересное начало. Но об этом
я расскажу вам позже, — сказал Асхат Габбасович, трогаясь с места. — А пока
пойдемте-ка в зал. Сейчас мне должны дать слово...
И мы, двое молодых композиторов, засеменили за ним.
ПОПУТЧИКИ
Миновав очередной поворот, автобус проехал еще немного и, постепенно сбавляя
скорость, остановился.
— У кого был билет до Куктау? Выходи! — Услыхав бодрый голос водителя, я
мгновенно очнулся и вскочил на ноги. Схватил сумку и направился к двери.
Автобус тронулся, а я зашагал в обратную сторону. Возле развилки, откуда
начинается дорога до нашего аула, водитель не стал останавливаться. Он
высадил меня чуть дальше. И чтобы дойти до развилки, мне пришлось
возвращаться назад. Зимой на этой дороге вообще ни одной машины не увидишь.
По ней можно только пешком ходить да на санях ездить. А до шоссе машины
добираются в окружную, через деревню Янгель.
Сняв пиджак, я понес его в руке. Топать мне еще километров восемь. Да по
такой жаре. Солнце — высоко. Самое пекло. Я расстегнул ворот рубашки.
Редкие кустарники остались уже позади. И теперь извилистая дорога терялась в
ржаном поле. Шаг у меня широкий. Впереди раскинулись бескрайние нивы, в
лазурном небе над головой пламенеет жаркое солнце. Хоть бы одно облачко.
Лишь изредка налетит случайный ветерок, навевая спасительную прохладу. Но
как бы ни было душно, настроение мое не меняется. Где-то в вышине поют
птицы, вокруг жужжат пчелы. Природа — она и есть природа. От общения с ней,
наверное, любой почувствует себя счастливым!
Одолев больше километра, я заметил, как впереди кто-то движется. Над высокой
рожью мелькала лишь голова, казавшаяся издалека катившимся клубком. Хорошо
было бы к кому-нибудь присоединиться. Что ни говори, вдвоем как-то легче
длинную дорогу коротать.
Я решил догнать путника и ускорил шаг. Оказалось, что это моя односельчанка
Зубайда-абей. Почувствовав, что сзади кто-то идет, старушка решила
посторониться. Потом она медленно повернула голову и оглянулась назад.
— Здравствуй, инэй!* — сказал я.
— Ай, никак ты, Загит?
Приложив ко лбу руку, бабушка внимательно на меня взглянула. Ее морщинистое
лицо озарила улыбка. Словно собираясь распрямить свою согнутую длинную
фигуру, она задрала голову. Старушка подобрала под платок выбившиеся пряди
седых волос, после чего достала из кармана вышитый платок и отёрла
взопревший лоб.
— Откуда идешь, улым?** — поинтересовалась она, перекладывая в другую руку
небольшой узелок.
— Из Уфы, конечно, инэй. Откуда же еще. Хочу отдохнуть. А то ведь каникулы
проходят. Сначала в Москву съездили. Потом в лагере были...
— Вон как, — откликнулась бабушка.
Мы тронулись. Зубайда-абей то и дело перекладывала узелок из одной руки в
другую. Видимо, плохо держат.
— Дай-ка мне свой узелок, инэй. Без него тебе легче будет идти.
Та не стала противиться и протянула мне свою ношу. Какое-то время мы шли не
разговаривая.
— Как твое здоровье, инэй? — спросил я, первым нарушив молчание.
— Аллага шюкюр, улым, аллага шюкюр. Как бы там ни было, пока ни от кого не
завишу. Хоть потихонечку, но передвигаюсь.
— Не скромничай, инэй. Ты у нас не хуже молодых. Не побоялась ведь такой
длинный путь совершить.
— Куда ж деваться, сынок, коли приспичило. В райцентре у меня двоюродная
сестричка живет. Давно она меня к себе зазывает. Говорит, приготовила для
меня снадобья. Тело у меня ломит. Вот я и надумала вчера к ней пойти.
Заодно, мол, проведаю. А сестрица мне гостинец еще всучила.
—————
* Обращение к пожилой женщине.
** Сынок.
Так и идем мы с ней среди ржи. Колосья уже начали желтеть. Мне почему-то
кажется, что они предчувствуют свой скорый конец. Склоняя при каждом
дуновении ветерка головки, они как будто перешептываются.
— Инэй, а Фатих-агай тебе пишет? — обратился я к своей спутнице.
— Фатих — младший сын Зубайды-абей, единственный из всех ее детей, кто
выжил. Он окончил техникум и теперь работает в городе в каком-то управлении.
Как я слышал, несмотря на возраст, он поступил в институт, на вечернее
отделение.
— Писать-то пишет. Только вот последнее его письмо мне не понравилось.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Да все город свой нахваливает. Пишет, что обещают повысить, как только
учебу закончит. Тогда, мол, я тебя к себе заберу. Думает, верно, что я
соглашусь бросить эту землю, которая всю жизнь кормила меня своим хлебом! —
проворчала старушка, подтягивая на ходу концы своего платка. — Отец покойный
да мать здесь до конца своих дней прожили. Двое деток здесь похоронены. И
мужа своего я отсюда на войну провожала. Вот только не суждено было ему
вернуться. Нет уж, сынок, чтобы я да на старости лет изменила родной
сторонушке! Чтобы взяла такой грех на душу. И потом, не хочу я в чужой земле
лежать. Пусть меня здесь похоронят.
Дорожка привела нас к речке, свернула влево и повела вдоль крутого яра. А
старушка все не унималась: «Надумаешь обосноваться в городе, я не буду
против, а я там жить не смогу». Так и попросила ему написать. И тут же ответ
получила, мол, «если не хочешь, сделаю так: после учебы поработаю еще
немножко, а потом придется мне домой возвращаться». Так и написал. Не пойму
я, чего это все на городе помешались».
Снова идем и молчим. И вот уже берега не такие крутые. Из воды торчат
камыши. Тальники все чаще попадаются. Впереди — трое мальчишек, семи-восьми
лет, с удочками. Один из них уже нанизал на кукан голавля и плотву, а теперь
силится нацепить туда же сквозь жабры окуня. Остальные двое не сводят глаз с
поплавков. Напротив, возле камышей, мелькнула щука. От всплеска по
поверхности воды разошлись круги.
Противоположный берег утопает в плакучих ивах, в зарослях смородины и
ежевики. Я с наслаждением втягиваю в себя запах, идущий от реки.
Оказавшись возле родничка, мы решили передохнуть. Это место наши люди
прозвали «Аркылы шишмэ»*. Я достал из своей сумки белый батон, разделил его
на две равные части и хотел было протянуть половину бабушке, но тут же
спохватился: она ведь не ребенок, вроде бы как-то не совсем удобно
предлагать пожилому человеку черствый хлеб. И все же я решился.
—————
* Преграждающий путь родник.
— Давай-ка мы с тобой, инэй, городского хлебушка отведаем. Окунем его в
родниковую водичку да подкрепимся.
Та не стала сопротивляться и тут же развязала свой узелок: достала оттуда
штук пять или шесть конфеток в фантиках и положила их передо мной.
— Гостинец от моей сестры, — промолвила она тихо. Мы окунули хлеб в воду и
начали есть, закусывая конфетами.
— Ух ты, как вкусно, инэй. Не то уж с голодухи так кажется, — сказал я.
— Голод тут ни при чем, — ответила та, пережевывая кусочек передними зубами.
— Хлеб он завсегда вкусный бывает.
— Что верно, то верно, инэй. А вот сладостей много не съешь, от них очень
скоро воротить начинает, — заметил я и тут же осекся. Как-то по-детски все
это прозвучало.
— Эй, улым, зато хлеб никогда не приедается! — воскликнула она, вытягивая
ноги. Расправив полы длинного платья, старушка поправила платок и подоткнула
под него волосы. — Так и быть, расскажу кое-что. Пока ела этот калач, не
знаю чего в голову лезло... Значит так. Было это в войну. Таким же
солнечным, жарким днем. Возвращаемся мы, несколько баб, с прополки. Устали
до смерти. Аж руки трясутся. В глазах то и дело темнеет. И все такие
голодные. А есть нечего. Чем мы в то время питались, известно: лепешки из
горькой, точно полынь, лебеды да отвар балтыргана*. Хорошо еще, если так.
И вот, значит, идем мы, а сами время от времени на Сахипъямал косимся. В
свое время вышла она замуж за одного из нашенских джигитов и перебралась к
нам из соседнего аула. В руках у Сахибы — завернутая в платок ржаная
лепешка. И вот так проходила она где-то с неделю. Каждый день вместе с нами
на работу идет и возвращается, а узелок из рук не выпускает. Боится, что ли,
что украдут. То и дело по сторонам озирается, прямо на ходу пощупает через
платок худущими пальцами свою черствую лепешку и еще сильнее к груди
прижимает. А сама за нами тащится. Смотрим мы на ее изможденное лицо — на
нем ни кровинки, глаза потухшие, и аж в пот бросает, плакать хочется. Как
только Гитлер на нас войной пошел, не только мужа, всех ее троих сыновей на
фронт забрали. А через год с лишним одна за другой похоронки пришли, все
четверо погибли в Сталинградском сражении. В те самые дни у Сахипъямал-енгэ**
полголовы поседело. Осталась она вдвоем с пятнадцатилетней дочкой по имени
Галима. Единственная в семье девочка, она выросла в ласке, была изнеженная
и, когда стали голодать, очень быстро сдала и слегла. И тогда
Сахипъямал-енгэ прошлась по домам, собрала миску ржаной муки и испекла из
нее лепешку. Но у Галимы уже сил нет кушать, кусок в горло не лезет.
Сахипъямал решила дождаться, когда дочь ее поправится, и надумала сберечь
хлеб до ее выздоровления. С тех пор и стала носить лепешку с собой повсюду.
Непонятно, почему она ее дома не оставляла. Боялась, видно, что две
соседские девчонки, которые за ее дочерью присматривали, съедят. На беду, не
было в ауле доктора. Сахипъямал-енгэ, бедняжка, по-своему пыталась лечить
свою дочку, просила старушек заговорить ее и в шкуру заворачивала. А Галиме
все хуже и хуже. Сахипъямал и сама начала с голоду пухнуть. Перебивалась чем
попало, но к лепешке не притрагивалась.
————
* Борщевик.
** Жена брата, другого родственника или близкого знакомого.
...Зубайда-абей приложила руку ко лбу и задрала голову. Время перевалило
за полдень. Отодвинув от себя сумку, я устроился поудобнее. А старушка все
продолжала:
— Ну так вот, вернулись мы, значит, с прополки. Не отнимая от груди лепешки,
юркнула Сахипъямал-енгэ в свой дом. И после этого живой мы ее уже больше не
видели...
— Как так? — удивился я.
— К ее приходу Галима умерла. Как раз в то время, когда соседские девчонки
ушли к себе. Убитая горем Сахипъямал-енгэ положила лепешку у изголовья своей
любимой девочки и всю ночь просидела возле нее, не вставая. К утру и сама
концы отдала. А хлеб так нетронутым и остался...
Старушка умолкла. У меня же на глаза навернулись слезы. Пряча лицо, я
отвернулся. Рыболовы-мальчишки уже сматывали удочки, собираясь уходить.
Вскоре и мы зашевелились, привели все в порядок и пошли дальше. Хоть бы
какая машина попалась. А впрочем, до деревни уже, можно сказать, рукой
подать. Километра два, не больше. И тут Зубайда-абей заговорила снова.
— Загит-улым, ты тоже надумал в городе остаться? — спросила она, чуть
замедлив шаг.
— Да вроде так, инэй, — ответил я. — После интерната хочу на геолога
выучиться, в институт решил поступить.
— Вот и ладно. Ты ведь сызмальства этим интересовался, каждый камешек
подбирал. — Пытаясь выпрямиться, старушка вскинула голову. — Хорошо, когда
любишь свое ремесло. Вот и я, сколько бы Фатих ни зазывал меня к себе, не
могу оторваться от этой земли. Вся жизнь моя здесь прошла. Оглянись-ка по
сторонам — какие луга, берега... А горы?!. Вряд ли найдется здесь место, где
бы не ступала моя нога! Эх, время... Давно ли я бегала босиком по этим самым
местам со своими подружками? Изведала тут и счастье, и горе. Нет-нет да и
Сахипъямал вспомню. Да разве прежнюю нашу жизнь с теперешней сравнишь... —
Зубайда-абей приумолкла и снова заговорила: — Да, деточка, как подумаю про
нынешнее изобилие, так про Сахипъямал-енгэ и вспомню, а сердце как защемит.
Не дай вам бог испытать такое.
— Не тужи, инэй, больше такое уж не повторится. Страна у нас теперь богатая,
государство о нашем будущем заботится.
— Про то, что страна богатая, ты верно сказал. Есть у меня к такому случаю
один анекдот. — Зубайда-абей метнула в мою сторону взгляд, словно желая
убедиться, слушаю ли я. — Один богатый старик позвал к себе перед смертью
своего сына: «Оставляю тебе, сынок, много-много хлеба. Но только есть его ты
должен с медом. И учти, люди не должны видеть, когда ты на работу уходишь и
когда домой возвращаешься», — сказал он ему и умер. Послушался его сын: хлеб
ел с медом и никуда не выходил. Вскоре от отцовского богатства ничего не
осталось. Пришлось юноше просить у людей милостыню. Как-то раз живший по
соседству старик расспросил его, что да как, внимательно выслушал, подумал
немного и говорит: «Да ты не понял, что тебе отец завещал. А ведь он хотел,
чтобы ты уходил на работу как можно раньше, еще до того, как другие
проснутся, а домой возвращался позже всех. Все дело, мол, в том, как
работать. А работать надо так, чтобы у тебя не переводились ни хлеб, ни
мед». И только после этого парень все понял, начал трудиться, и с тех самых
пор жизнь у него пошла на лад. Хоть это и анекдот, но очень поучительный.
Богатство, конечно, у нас есть, но его надо беречь и все время заботиться о
том, чтобы оно прирастало. А переживаю я вот из-за чего: уж слишком много у
нас людей, которые не знают цену хлебу, особенно среди молодежи твоего
возраста...
— А что молодые? Молодые, инэй, нынче сознательные. Все грамотные.
— Хуже всего, когда именно грамотные хлеб не ценят. Хотя, в школе-то вам,
небось, внушают...
Не договорив, Зубайда-абей вгляделась вдаль. За деревьями уже маячили дома
аула Куктау.
— Вот и добрались, — сказал я, переводя дух.
— Быстро дошли, однако. Как хорошо, что ты мне повстречался, Загит-улым.
Когда рядом кто-то есть, и дорога вроде не в тягость, уже не такой длинной
кажется. Вот и старое вспомнили. Только, думаю, немножко обидела я вас,
молодых.
— Да нет, ничего обидного я не услышал.
— Не удивляйся, улым. К старости болтливым становишься. А все с хлебушка
началось, которым ты меня угостил. Вкусный был калач. Да, нет ничего главнее
хлеба. Поэтому никогда его не выбрасывай да ногами не топчи...
И вот мы уже на нашей улице, проходим мимо самой крайней избы
Имамутдина-агая. За ним стоит мой дом. А Зубайда-абей живет в другом конце
аула, почти у самой окраины.
— Инэй, приходи к нам сегодня вечерком чаю попить, — сказал я, подойдя к
воротам.
— Спасибо, сынок, приду. — Зубайда-абей остановилась и протянула мне
свободную руку. — Если сегодня не получится, завтра загляну. Передавай
привет матери. И желаю тебе как следует отдохнуть. Еще увидимся. Ну, давай,
улым, пока.
Сказав это, старушка переложила узелок в правую руку и пошла. Еще больше
согнувшись от усталости, она старалась высоко держать голову.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
