|
|
Апокалипсис
местного значения
(Окончание. Начало см.
здесь)
ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ
(Утро)
Часовая стрелка остановилась на цифре «девять», когда Романов позвонил в
дверь Никиты Рюмина. Судя по глазам-щелочкам, спрятанным в глубине набухших
век, Никита еще спал. Его мятое лицо, несмотря на улыбку, должную, казалось
бы, выражать приятное удивление и радость по поводу неожиданного прихода
друга, если и выражало удивление, то, как с огорчением заметил Василий,
обратное тому, какое изначально задумывалось.
— Ты это откуда в такую рань? — зевнул Рюмин.
— Из леса.
Никита приоткрыл щелочки чуть шире и отошел в сторону, тем самым предлагая
Романову войти в дом.
Не успел Василий открыть рот, как Рюмин поднес указательный палец к губам
(это означало, что Наталья, жена Никиты, либо еще спит, либо уже не спит, но
со вчерашнего вечера гостей не жалует) и повел Романова сразу на кухню.
Потирая руки, подошел к холодильнику, достал оттуда бутылку пива и протянул
Василию.
— Будешь? — спросил его.
— Пиво?! В такую рань?
— Могу предложить чай в пакетиках.
Чай в пакетиках Романову пить не хотелось.
— А водка есть? — спросил он.
— Закончилась.
— Тогда давай пива.
Никита достал из холодильника еще одну бутылку, поставил ее вместе со
стаканом на стол и потребовал, чтобы Василий, перед тем как поведать о своих
ночных приключениях, рассказал все, что знает об убийстве Черноусова.
— А чего рассказывать? — Кроме того, что Черноусов, один из восьмерых,
присутствующих на собеседовании в экспедиторской фирме — штабе чапаевской
криминальной группировки, был застрелен Салагой — членом этой группировки,
Василию сказать было нечего. — Давай я лучше начну с самого начала, —
предложил он. — Заодно, может, и сам что-нибудь пойму из своего рассказа.
Никита согласно кивнул. Пока Романов собирался с мыслями, он открыл бутылку
и, наклонив ее так, чтобы пиво стекало по стенке стакана, до краев наполнил
его. Поставил стакан перед Романовым и стал наливать себе.
— Все началось двадцать первого октября, — сказал Василий. — В этот день я
отправился на собеседование в экспедиторскую фирму...
— Это я уже слышал! — перебил его Рюмин.
— Да... И всего нас пришло восемь человек. Мы заполнили анкеты, где, кроме
всего прочего, указали домашний адрес, отдали их в отдел кадров и прошли
собеседование. А сразу после этого убили первого из безработных, если мне не
изменяет память, Филатова. Потом Матренина, Миллера, Егорову... Ну и так
далее.
— Ты как фамилию Черноусова узнал? — повторил свой вопрос Никита.
— Очень просто. Он был одним из восьмерых, пришедших вместе со мной на
собеседование.
— Оп-па! — Рюмин поставил стакан с пивом на стол и мысленно повторил все,
что сказал Василий.
— Ты хочешь сказать, что Черноусов, Филатов, Миллер, короче, все шестеро
устраивались вместе с тобой на одну и ту же работу? — воскликнул он.
— Именно!
— К чапаевцам?
— Нет. В экспедиторскую фирму.
— Какая разница! — Рюмин пренебрежительно махнул рукой и, закинув руки за
голову, внезапно захохотал. — Нет, ну надо же! Чапаевцы! Чтоб им пусто было!
А у нас все как сговорились: маньяк, маньяк! Всех психов в округе буквально
под микроскопом разложили. А тут вон оно что!.. А за что они их?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? — изумился Никита. — Ты же был там?
— Был.
— И что?
— Ничего.
— Что значит «ничего»? Ничего быть не может! Дураку понятно, что если
шестеро убитых находились в одно время в одном месте, причину убийств надо
искать в событиях этого времени!
— Я понимаю.
— Уверяю тебя, — приложив руки к груди, воскликнул Рюмин, — никто просто так
убивать такую толпу не станет! Для этого нужны серьезные причины, связанные
с серьезными деньгами... Так что давай вспоминай! — потребовал он. — Что там
у вас происходило? Кто о чем говорил? Кто что делал?
Романов снова отрицательно покачал головой.
— Единственное, что я знаю, это то, что всех их убил чапаевец по кличке
Салага... Такой молодой, кудрявый.
— А это откуда тебе известно?
— Я был у них.
— Это я уже слышал! Я спрашиваю: как ты узнал, что киллер — Салага?
— Я был у них еще один раз. Вчера.
— Зачем это? — нахмурился Никита.
— Меня заставили. Меня вообще-то должны были убить сразу, возле дома, но
Салага, про которого я тебе только что рассказал, решил выяснить: зачем
Рябушкин заслал им в компьютер «трояна», — и ради этого выкрал меня.
Рюмин зажмурил глаза, отчего они снова превратились в еле заметные щелочки,
и затряс головой.
— Ничего не понимаю! При чем здесь Рябушкин? Что за троян? Это компьютерный
вирус, что ли?.. Вот что, давай-ка обо всем еще раз, подробнее! И потом...
что значит «выкрали»?
— Объясняю! Саша Рябушкин — мой давний приятель. Когда мы двадцать пятого
услышали от тебя по телевизору, что четверо из тех, кто вместе со мной
устраивались на работу в экспедиторскую фирму, убиты, то решили — вернее,
это Рябушкин решил — залезть в компьютер чапаевцев, а мы тогда еще не знали,
что это чапаевцы, и посмотреть, что там. Для этого он заслал туда «трояна».
Что такое «троян», я не знаю, не спрашивай, но только, по словам Паши
Большого, по нему они вычислили Рябушкина. И убили его.
— А тебя кто выкрал?
— Я же говорю: Салага! Рябушкин, как я понял из разговоров, не выдержал
издевательств чапаевцев и умер, успев лишь признаться в том, что залез в их
компьютер ради того, чтобы помочь мне. Поэтому чапаевцы и выкрали меня. А
потом я убежал от них... Теперь понятно?
Рюмин кивнул. Несмотря на то, что он пытался выглядеть встревоженным, как
полагается выглядеть человеку, чей друг попал в беду, его губы, казалось,
готовы были вот-вот сложиться в саркастическую усмешку.
— Ты хочешь сказать, что директора школы Александра Рябушкина убили за то,
что он, как какой-то прыщавый хакер, залез в чужой компьютер?
— Ты мне не веришь?
— Я тебе верю. Но буду верить больше, если ты мне честно обо всем
расскажешь!
— Ну что за жизнь такая? — всплеснул руками Романов. — Все от меня требуют
честных ответов, будто я хронический лгун!.. Ладно, спрашивай!
— Что случилось во время собеседования?
— Понятия не имею! Я, между прочим, не хуже тебя понимаю, что мы, по всей
видимости, стали свидетелями какого-то тайного преступления! Но поверь, я не
один раз перебрал в своей памяти все, что там творилось до и после
собеседований, и, увы, ничего, что могло бы послужить причиной массовых
убийств, не нашел!
— Для чего чапаевцы делились с тобой информацией? Чего они хотели от тебя?
— Они не делились! Они разговаривали между собой! К ним еще какой-то Дмитрий
Сергеевич приезжал. Знаешь такого? Невысокий, невзрачный.
Немного подумав, Рюмин отрицательно покачал головой.
— Они отчитывались перед ним, — продолжал Романов. — В частности, доложили,
что на тридцать первое самсоновские и белогорские забили друг другу стрелку.
Они, кстати, сами и инициировали ее.
— Каким образом?
— Некто Моргунов, который держит ларьки, пожаловался белогорским, что на
него наехали самсоновские, самсоновским на белогорских, и тем и другим
сказал, что те и другие зовут тех и других на стрелку. — Романов замолчал и,
разведя руками, добавил: — Я понимаю, что все это похоже на чушь, но,
извини, Никита, не знаю, как выразиться иначе.
Плотно сжатые губы Рюмина раздвинулись и сложились в долго сдерживаемую
усмешку. Никита поднес к ним стакан с пивом и, пока пил, не отрывал от
Романова глаз. В его взгляде читалось уважение, которое испытывает
находящийся в глубоком похмелье человек, общаясь с тем, кто по утрам
способен поднять настроение хорошим разговором.
— Может, за водкой сгоняешь? — предложил он. — Пока Наташка не встала.
Деньги у меня есть.
«За водкой? — Правое полушарие головного мозга Романова, заинтересовавшись
поступившим предложением, на секунду задумалось. — А почему бы, собственно
говоря, и нет?» — спросило оно.
«Какая еще водка! — воскликнуло левое полушарие. — Он же не верит ни единому
моему слову! Он же думает, что я к нему за халявной выпивкой пришел! Меня
чуть бандиты не убили, а ему водку подавай! Не пойду!»
«Не горячись! — правое заступилось за Рюмина. — Подумай: человек с бодуна —
какой с ним разговор! Пусть сначала выпьет, мозги прочистит, тогда и
поговорим!»
«Ему все равно, что со мной! Его интересует только информация! И я его
интересую только как носитель информации... Сказано не пойду, значит, не
пойду!»
Пока левое полушарие головного мозга Романова возмущалось поведением Рюмина,
ругало его словами, среди которых: «Я ему не дискета!» и «Никитка мне — не
дисковод» были едва ли не самыми мягкими, Романов сходил в магазин и принес
бутылку «Пшеничной».
Распив ее в три приема, Никита и Василий почувствовали себя значительно
лучше. Закурив, Никита широким жестом откинул со лба прядь волос и, пустив в
потолок длинную струю дыма, ткнул сигаретой в сторону Романова.
— А знаешь, — сказал он, — я тебе верю! И понимаю тебя. Я только не понимаю,
где ты привираешь и зачем! Все понимаю, а это нет!
Романов равнодушно пожал плечами.
— Я тоже не все понимаю. Но я не вру. Никогда!
— Давно?
— После того как «Идиота» прочитал.
— Опять врешь!
— Хочешь, поклянусь?
Рюмин поперхнулся табачным дымом. Бросив сигарету в пепельницу, опустил
голову до колен и зашелся в надрывном кашле.
— Не надо! — выдохнул он и снова закашлялся. — Ты уже однажды поклялся...
Так верю.
— Не надо так не надо.
Обидевшись на Никиту за то, что тот смеется над ним именно в тот момент,
когда ему как никогда нужны помощь и добрый совет, Василий высказал все, что
думает о нем.
С ехидной усмешкой Рюмин затянулся сигаретой и, запустив под потолок кольцо
дыма, поинтересовался, зачем же тогда Василий пришел в такую рань к нему, а
не к кому-нибудь еще.
— Затем, — ответил Романов, — что, во-первых, мне хотелось тебя проведать,
во-вторых, я думал у тебя привести себя в порядок, принять душ, а в-третьих,
спросить: может быть, ты знаешь, что такое ВЗД?
— Как ты сказал? — Рюмин встрепенулся. — ВЗД? Зачем тебе это?
«Кажется, почуял жареное, журналюга!» — с раздражением подумал Романов.
Вместо ответа вынул карту из кармана и бросил ее на стол.
Рюмин схватил ее, развернул и, сразу заинтересовался значками, выполненными
в виде окружностей и примыкающих к ним острых углов, рядом с которыми были
начертаны дроби, в знаменателях которых стояло: «ВЗД-144», а в числителе —
различные цифры от 0,4 до 8. Никита задумался.
— Откуда она у тебя? — спросил он Романова.
— Я же говорю: Рябушкин скачал ее из компьютера чапаевцев.
— А что это за дроби, знаешь?
— А что такое ВЗД?
— Взрыватель замедленного действия. С этой штукой я столкнулся, когда делал
репортаж о хищении оружия со складов воинской части. А вот что в дробях, не
пойму... Так ты знаешь, что это?
Романов отрицательно покачал головой. Он еще раз внимательно посмотрел на
значки и внезапно подумал о том, что никогда, начиная с той самой минуты,
когда впервые услышал про чапаевцев, не верил в то, что на карте обозначены
объекты их экспедиторской деятельности. А особенно после того, как погиб
Рябушкин.
«Потому что невозможно даже представить, — говорил он себе, — чтобы человек,
которого ты знал, с которым дружил много лет, погиб только потому, что его в
чем-то заподозрили бандиты! Должно же существовать что-то, что-то совсем
простое и важное, что могло бы примирить меня с его смертью!»
Решив, что это «что-то» — карта, с помощью которой удастся остановить
чапаевцев и предотвратить будущие преступления (а иначе гибель Рябушкина
представлялась ему совсем уж бессмысленной), Романов обратился к Рюмину:
— Значки, я так понимаю, обозначают бомбы?
— Скорее, мины, — поправил тот.
— А ВЗД — тип взрывателей к ним?
— Да. Что-то вроде часового механизма.
— Понятно. — Романов согласно кивнул и, наклонив голову, внимательно
вгляделся в план города. — А что находится на пересечении улиц
Интернациональной и Чкалова? — спросил он.
— Я и сам об этом думаю... Может, парикмахерская?
— Нет, парикмахерская на другой стороне, через перекресток. Я там как-то
стригся. А здесь вроде какое-то охранное агентство было.
— Точно! — воскликнул Рюмин. — Агентство «Легион». Белогорские. Как я сразу
не вспомнил!
— Что значит «белогорские»?
— А это значит, — пояснил Никита, — что у каждой уважающей себя бригады есть
блат-хата. У чапаевцев это экспедиторская фирма «Трансавтосервис», у
самсоновских — казино «Золотая рулетка», а у белогорских — охранное
агентство «Легион».
— А зачем их хотят взорвать?
— Зачем-то, видимо, понадобилось... Смотри! — Рюмин ткнул мизинцем в еще
одно место на карте. — Они даже пионерский лагерь с сектантами заминировали.
И еще карьер... Не иначе, решили песок в Африку экспедировать. Шутка.
Романов поднял голову и перевел взгляд на Рюмина.
— Слушай! — сказал он. — Так сегодня же в карьере должна состояться стрелка
между самсоновскими и белогорскими! Надеюсь, взрыватель поставлен не на
двенадцать часов? Вот это был бы номер!
— С ума сойти!
— Не то слово! — Василий встал из-за стола и с задумчивым видом прошелся по
кухне. — Итак, давай-ка, Никита, быстренько вспомним все, что нам известно?
— Подожди! Тут вот еще какие-то цифры.
Рюмин подвинул Василию карту и показал надпись, начертанную в нижнем правом
углу: «25.10/12.00».
— Что это, как ты думаешь? — спросил он. — Дата?
— Наверно, — неуверенным голосом произнес Василий. — Ладно, — хлопнул
ладонью по столу. — Чего гадать без толку! Давай вспоминать то, что нам
точно известно. Первое...
— Чапаевцы заминировали город! Хотя я в это, Вася, честно говоря, не верю, —
сказал Рюмин.
— Почему?
— Потому, что на это у них нет ни сил, ни денег.
— А что, для этого надо много сил?
— Ну, по крайней мере, без денег это точно не провернешь. Найти взрывчатку,
купить ее, перевезти, хранить какое-то время. Да мало ли еще что!
— А как ты тогда объяснишь тот факт, что карта минирования города была
изъята из компьютера, принадлежащего чапаевцам?
— Никак. Хотя, если бы мы знали, что за цифры в дробях, объяснение, может
быть, и нашлось бы.
— Тогда давай попробуем расшифровать их! — предложил Романов. Он поднес
указательный палец к уголку губ, сделал два шага по кухне, уперся лбом в
навесной шкаф и повернул обратно.
— Знаешь, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что в случае, когда речь
идет о предметах с часовыми механизмами или — как в нашем варианте — о
взрывателях замедленного действия, в своих рассуждениях необходимо прежде
всего учитывать время.
— Попробуй.
— Итак... Если я все правильно понял, то взрыватели с часовыми механизмами
используют тогда, когда хотят произвести взрывы в строго назначенный час.
Причем не просто в назначенный час, а, что, на мой взгляд, не менее важно,
через определенное количество времени... И хотя час взрыва мы пока не знаем,
мы знаем другое время: двадцать пятое октября, двенадцать дня.
— Дата составления карты! — вставил Рюмин.
— Или дата закладки мин... Если моя догадка верна и эта дата действительно
обозначает время минирования, сразу возникает вопрос: почему на плане
указано время, когда мины были заложены, и нет времени, когда они взорвутся?
Не может же минирование города быть самоцелью, правильно? Я думаю, не
может...
Ходя по кухне из угла в угол, Романов разговаривал так, как будто сам не
знал, что произнесет в следующую секунду. Внимательно вслушиваясь в свои
слова, он отмерял расстояние от стола до навесного шкафа и, казалось,
единственно на основании услышанного от себя делал дальнейшие выводы.
— А раз города минируют для того, чтобы взрывать их, — продолжал он свою
мысль, — на карте, составленной специально для этого случая, время взрыва
должно где-то быть... Но поскольку, как мы видим, никаких других цифр здесь
нет, остается предположить, что это время на самом деле, как ты и говорил,
зашифровано в дробях... Больше, по крайней мере, негде.
— Негде, — согласился Рюмин.
— И если мы вспомним, что имеем дело с часовым механизмом, — продолжал он
тоном, какой обычно бывает у людей, когда они почувствовали, что
приближаются к ответу на давно мучивший их вопрос, — то, возможно, что
число, стоящее в знаменателе дроби, есть не что иное, как количество часов.
— Каких?
Романов подошел к столу, взял лежащую рядом с Рюминым карту и склонился над
ней.
— Так, что у нас в знаменателе? — прошептал он, водя пальцем по плану. — Сто
сорок четыре... Ага! Если сто сорок четыре разделить на двадцать четыре...
это будет... это будет...
— Шесть.
— Целое число. Очень хорошо! А теперь прибавляем... Когда были заложены
мины, двадцать пятого? Значит, шесть прибавляем к двадцати пяти... что у нас
в итоге получается? — Романов задумался, а потом медленно-медленно поднял на
Рюмина испуганные глаза и прошептал: — Там же Лариса... Сколько времени?!
— Понятия не имею! — пожал плечами Рюмин.
Романов посмотрел на свои часы, показывающие без пятнадцати одиннадцать, и
облегченно выдохнул:
— Успею! Где моя куртка?
— Что случилось?
— Куртка, спрашиваю, где?
— В прихожей! — Увидев, что Романов уходит, Никита быстро встал из-за стола
и направился вслед за ним. — Объясни, что произошло?
Включив в прихожей свет, Романов надел куртку и принялся торопливо
застегивать молнию. Застежка как назло выскальзывала и никак не хотела
вставать на место. Не попав в очередной раз в паз, Романов выругался и,
повернувшись к Рюмину, сказал о том, что знает, что находится в дробях.
— В числителе — это, видимо, количество взрывчатки или масса заряда, а в
знаменателе — количество часов со времени установки взрывателя!
— И что?
— А то, что если ко времени закладки мин — двенадцати часам двадцать пятого
октября прибавить цифру из знаменателя, а это сто сорок четыре часа, или
шесть суток, то получится, что взрывы произойдут тридцать первого октября в
двенадцать ноль-ноль!
Рюмин подал Василию ложечку для обуви и растерянно посмотрел по сторонам.
Все, что сказал Романов, показалось ему настолько невероятным и страшным,
что думать об этом просто не хотелось.
— Слушай, я чего-то не соображу... Что делать-то?
— Звони срочно в милицию! Перечисли им места, обозначенные на карте
значками, а я помчался в лагерь!
— Правильно! — согласился Никита. — Только надо не в милицию, а в ФСБ!
С этими словами он выбежал из прихожей в зал, где стоял телефон, и перед
тем, как набрать номер, на секунду задумался.
Потом решительно взял трубку и позвонил.
— Алло! Танечка! — прокричал он. — Слышишь меня? Это я!.. Срочно поднимай
съемочную группу!.. Да, да, как можно быстрее!.. Собирайтесь и заезжайте за
мной! Что? Почему не на работе? Потому что всю ночь готовил новый репортаж!
А ты что думала?.. Ну, все! Кладу трубку!.. Давай! Целую!
— Кого это ты там опять целуешь?
В дверях спальни, почесывая бок, стояла Наталья, жена Рюмина. Невысокая,
худая, с невыспавшимся лицом и растрепанными волосами, она задала вопрос, и
теперь, недобро разглядывая пьяного мужа, видимо, решала, что делать с ним.
Судя по ее виду, решение, к которому она склонялась, не сулило Никите ничего
хорошего.
— Наташенька! Встала! — опухшее лицо Рюмина расплылось в радостной улыбке. —
А нас тут взорвать хотят! — сообщил он.
— Давно пора! — ответила Наташенька. — Может, пить меньше будете.
— Ты не поняла! Ровно в двенадцать в городе начнут взрываться мины. Если,
конечно, мы с Васей не предотвратим это безобразие... Правда, Вась?
Увидев Наталью, Романов, уже собиравшийся уходить, вынужден был остановиться
и поздороваться с ней.
— Правда, — подтвердил он.
— Вася никогда не врет! — заявил жене Рюмин. — Он у нас как князь Мышкин!
— А ты?
— А чего я? — Никита сделал вид, что не понял вопроса. — Я ничего. За мной
сейчас приедут с работы, и я помчусь в заминированный карьер делать
репортаж! Судьба такая!
— Какой еще карьер? — нахмурилась Наталья.
Желая получить подтверждение словам мужа от человека, который никогда не
лжет, она перевела вопросительный взгляд на Романова. В этот момент она
напоминала Василию жреца-авгура, пытающегося по поведению залетевшей в храм
птички определить степень искренности интересующего его объекта.
— Правда! — махнул ладонью, как крылышком, Романов. — Заминировали лагерь. И
карьер тоже.
Не зная, что сказать, а сказать что-нибудь обидное очень хотелось, Наталья
поправила воротник халата и в ответ на слова о заминированном лагере заявила
о том, что, по большому счету, ничего удивительного в этом нет.
Как она и надеялась, Никита заинтересовался ее словами.
— Почему? — спросил он.
— Потому что отец Павел — не такой болтун, как ты! — с мстительным
наслаждением произнесла она заранее заготовленную фразу. — И он, в отличие
от тебя, слов на ветер бросать не будет! Сказал: тридцать первого в
двенадцать дня — конец пьянкам... то есть, конец света, значит, будет вам
конец света! А иначе зачем, спрашивается, ему тогда было говорить!
Романов и Рюмин удивленно переглянулись. Мысль о том, что время
предполагаемых взрывов минута в минуту совпадает с предсказанным отцом
Павлом апокалипсисом, показалась им весьма интересной, а совпадение —
довольно странным.
— Ладно! — Не желая до поры до времени забивать этим голову, Романов
протянул ладонь Никите. — Я побежал. Еще увидимся!
Напомнив Рюмину о том, чтобы тот позвонил в ФСБ, он помахал Наталье рукой и
вышел из квартиры.
* * *
Дождь затихал. С каждой минутой он становился все тише, по лужам, покрывшим
асфальтовую площадку ртутными пятнами воды, все реже пробегали круги, и хотя
солнце по-прежнему было скрыто плотной пеленой туч, стало теплее. И влажнее.
Едва дождь утих, как воздух наполнился миллионами микроскопических капель
влаги. Подобно мошкаре, они облепили лица стоявших на площадке перед летней
эстрадой людей, садились им на ресницы, мешая молиться и смотреть на сцену,
где рядом с одетым в белую рясу отцом Павлом читала псалтырь немолодая
женщина в светлом платке. Прочитав: «Да радуется поле и все, что на нем, и
да ликуют все дерева дубравные пред лицем Господа; ибо идет, ибо идет судить
землю. Он будет судить вселенную по правде, и народы — по истине Своей», она
трижды перекрестилась и, закрыв книгу, спустилась со сцены.
Отец Павел с задумчивым видом посмотрел ей в спину, перевел взгляд на
молящихся людей и негромко воззвал:
— Братья мои! Сестры! Вот и настал час, о котором говорил святой Иоанн
Богослов: «Пришел день гнева Его, и кто может устоять?» И кто может,
спрашиваю я, отменить предначертанное Господом? Кто? Скажите, зачем людям
разум, если они ни во что не веруют? Что проку в печальном опыте их, если
опыт показывает: люди слабы и неразумны? А чего стоят слова их, если всякий
имеющий уши слышит в них один страх перед неизбежным судом, где им воздастся
по заслугам их? Позабыли они, грешные, что живем для Господа мы и умираем
для Господа! Что в его власти явить нас из праха на свет и обратить когда
надо обратно в прах, и что любой, который ставил себя выше Бога, упадет
низко! Говорю вам: пока жив сатана — зло неизбежно, страдания неотвратимы,
но горе тому, от кого исходили они!.. А впрочем, какое в этот час нам дело
до них, неразумных? Пусть неправедный творил неправду, лживый сеял вокруг
семена лжи, а нечестивый приносил муки праведникам — этим они приготовили
себе смолу для геенны огненной! Нам же, верю я, уготована жизнь вечная!
Святой Иерусалим ждет нас! Светило его подобно драгоценному камню, стены его
из ясписа, а улицы — из чистого золота! Ворота его не запираются ни днем, ни
ночью, потому что не бывает там ночи, зато есть чистая река жизни, светлая,
как кристалл, берущая начало от престола Бога, и есть дерево, листья
которого исцеляют народы! И узрим тогда мы, братья и сестры, лицо его, и имя
его будет на челах наших!..
Пока отец Павел читал проповедь, Романов заглянул в пустую комнату, где днем
ранее встречался с Ларисой Георгиевной, и помчался в сторону летней эстрады.
Увидел стоящую на площадке толпу празднично одетых мужчин и женщин,
приблизился к ней и, привстав на цыпочки, принялся высматривать лицо
любимой.
Ларисы Георгиевны не было и здесь.
Романов глянул на часы, показывающие без десяти минут двенадцать, и побежал
искать дальше. Затем остановился на полдороге, обернулся, посмотрел на людей
— молящихся, улыбающихся, плачущих и одновременно внимающих отцу Павлу, и
понял: если он, не предупредив их о надвигающейся опасности, уйдет, то
никогда не простит себе этого.
Романов вернулся к эстраде. Стараясь перекричать отца Павла, принялся громко
уговаривать людей разойтись. Предупреждал, что в лагере заложена мина,
которая вот-вот взорвется у них под ногами. Потом ругался, скандалил... На
него смотрели, качали головами, но стоило ему предложить кому-либо покинуть
лагерь, как тот, к кому он обращался, опускал глаза или вовсе отходил в
сторону. Тогда Василий стал силой выталкивать людей из толпы. Он хватал их
за руки, за плечи, кричал, что ровно в двенадцать, буквально через считанные
минуты, а может быть, уже и секунды, все здесь взорвется, превратится в ад,
и просил, чуть ли не на коленях умолял людей спасти себя.
Единственное, чего он добился, — это сострадания. Немолодая женщина,
читавшая псалтырь, подошла к нему, погладила по щеке и попросила потерпеть.
— Немного нам осталось, — сказала она. — Уповай на Господа нашего и моли
его, чтобы он не обделил тебя и всех нас милостью своей.
А секундой позже откуда-то со стороны города раздалось эхо далекого взрыва.
Романов вздрогнул. Ему показалось, будто из-за расположенных рядом садов
повеяло дымом пожара, а под ногами затряслась земля.
«Только показалось!» — с облегчением вздохнул он и посмотрел на часы.
Было ровно двенадцать.
— Слышите? — подняв указательный палец над головой, воскликнул отец Павел. —
Он уже идет к нам! Он приближается! Слава Господу нашему Иисусу Христу!
Люди, радуйтесь! Все, кто жил, жив и жив будет — радуйтесь! Нищие духом, ибо
царство Божие ждет вас! Плачущие, потому что скоро вы утешите скорбь свою!
Кроткие — потому что вам надлежит наследовать землю! Радуйтесь, алчущие и
жаждущие правды — ибо вы утолите мучившую вас жажду! И вы, чистые сердцем —
вы скоро воочию узрите Бога! Миротворцы, тоже радуйтесь — вы будете наречены
сынами Божьими! А вы, изгнанные за правду, простите гонителей своих и
возрадуйтесь от всего сердца — ибо царство небесное теперь навеки ваше!
Вой многочисленных сирен прервал речь отца Павла. На площадку, со стороны
входа в лагерь, одна за другой въехали машины ДПС, милиции, кареты «Скорой
помощи». Из микроавтобуса выскочил кинолог с собакой, из «Икаруса» — бойцы
ОМОН. Пока омоновцы расчищали площадку перед летней эстрадой от народа, двое
мужчин в строгих костюмах поднялись на сцену и, взяв отца Павла за руки,
вежливо препроводили к стоящей в стороне «Волге».
Романов, памятуя о том, что его ищет милиция, спрятался в кустах. Дождался,
когда обнаружат взрывчатку (а обнаружили ее, как он и предполагал, под
сценой летнего театра), и, стараясь остаться незамеченным, тихо покинул
лагерь.
ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ
(Вечер)
«Боже, что за музыка! Что это? Сон ли, впал ли я в волшебное забвение,
или я как облако, перед тем как раствориться в истоме, парю над землею? Кто
скажет мне, что со мной? Как я оказался в спальне, постель которой пропитана
Ее вздохами, а воздух настоян волшебными звуками виолончели? Или это душа
моя поет так?.. Боже, какая прекрасная музыка!»
Он коснулся Ее кожи, провел пальцами от ключицы до живота, дотронулся до еще
незнакомой родинки на спине, поднялся выше и, наткнувшись на цепочку возле
шеи, прижал Ее к себе.
Музыка продолжала звучать. Звук виолончели качался, подобно утлому кораблику
в неспокойном море: то медленно взлетал к небу, то опускался до басов и,
почти умолкнув, снова поднимался на высокой волне вверх. И не было ни
тревоги, ни отчаяния, ни страха утонуть — только грусть и тихая радость от
скорого свидания с берегом слышались в нем.
Словно пойманный зайчонок, сжавшийся от страха в комок, Она подрагивала в
Его руках. Но вот осмелела, подняла глаза и, не отводя от него пристального
взгляда, прикоснулась губами к Его груди.
Тотчас к звуку виолончели добавился звук скрипки. Тоненький, диссонирующий с
основной мелодией, он чайкой помчался вслед за утлым корабликом. Догнал его,
слился с ним в едином звучании и тут же отстал. Музыка тем временем
становилась напряженнее, расстояние между чайкой и гонимым волной корабликом
с каждым тактом увеличивалось, диссонанс между виолончелью и скрипкой
становился заметнее, как вдруг...
Откинув подушку в сторону, Она повернулась на спину и притянула Его к себе.
...Вся спальня от пола до потолка наполнилась хоровым пением. Под звуки
труб, в которых слышалась решимость сломить сопротивление противника, армия
басов бросилась в атаку на альты и сопрано. Раздался шум падающих тел, стон
раненых, в воздухе запахло гарью и потом. Предчувствуя скорый конец,
негромко, будто боясь спугнуть удачу, зазвучали флейты. Минутой позже
вступили валторны, фанфары, а когда ударили барабаны, альты и сопрано
дрогнули. Их голоса, звонкие в начале боя, задрожали и растворились в
восторженном гимне будущих победителей. Однако на этом сражение еще не
закончилось. Темп с каждой секундой становился все более быстрым, отчего
хор, не успевая произносить слова целиком, проглатывал окончания, бой литавр
— все более громким, как вдруг...
Она вскрикнула и впилась ногтями Ему в спину.
...Хор выдохнул последнюю ноту, и песня оборвалась.
Секундой позже где-то в соседнем доме маленький мальчик перестал кричать во
сне и, уткнувшись в одеяло, сладко засопел, на другом конце планеты воюющие
армии объявили временное перемирие, а шумные дворники, закончив мести Землю,
закурили тоненькие сигаретки. Во всем мире стало тихо-тихо... тихо-тихо...
тихо-тихо...
Тишина, подгоняемая Их дыханием, медленно перекатывалась от кровати к
зеркалу, от зеркала к двери, от двери к окну, и там, где она только что
была, начинала звучать новая музыка.
«Душа моя — беспризорное облачко, запутавшееся в лабиринте городских улиц!
Где мне найти столько слез, чтобы отмыть тебя от накопившейся грязи, столько
веры, чтобы поверить в выпавшее счастье, и сил, чтобы суметь удержать его?»
— Где? — прошептал Романов.
Услышав вопрос, Лариса Георгиевна повернула к нему лицо.
— Что именно? — спросила она.
— Где вы? Я вас не чувствую!
— Я здесь, — Лариса Георгиевна протянула ему руку.
Романов взял ее ладонь и прижал к щеке.
— Хорошо, — пробормотал он. — Скажите что-нибудь!
— Что?
— Не знаю. Что хотите.
— Давайте перейдем на «ты»!
— Зачем?
— Что значит «зачем»? — Лариса Георгиевна подняла голову. — Может быть, для
вас занятие сексом не повод для более близкого знакомства, но лично мне,
поверьте, кажется несколько неестественным выкать мужчине, к которому только
что прикасалась.
Не отрывая головы от подушки, Романов замотал головой из стороны в сторону.
— Не надо на «ты»! — попросил он. — Обращаясь к вам на «вы», я чувствую себя
так, будто по-прежнему продолжаю ухаживать за вами, прохожу заново путь от
обожателя до счастливого фаворита!.. Пожалуйста, давайте, если можно,
оставим все как есть?
Лариса Георгиевна вспомнила, что имеет дело с поэтом, и согласилась. Общение
на «вы» представлялось ей в данной ситуации не совсем уместным, а точнее —
совсем неуместным, однако, учитывая желание Василия продолжать ухаживать и
дальше, вполне допустимым.
Почувствовав запах, доносящийся из коридора, она приподнялась над постелью и
принюхалась.
— Гарью пахнет... Тьфу ты! У меня же кофе на плите стоит! — Она вскочила с
кровати и, накинув халат, побежала на кухню.
Музыка умолкла.
«Как это было прекрасно!» — вслушиваясь в тишину, с сожалением вздохнул
Романов.
Он повернулся на бок и обвел взглядом спальню. Вначале она ему не
понравилась. Предметы, находившиеся в ней, — телевизор на тонкой подставке,
трюмо, в котором трижды отражался платяной шкаф, стул с высокой спинкой,
кривая сабля над кроватью, китайская ваза в углу — выглядели так, как будто
их приобретением занимались разные люди, по-разному представлявшие себе то,
каким должен быть будуар молодой женщины. Однако, приглядевшись
внимательнее, Василий заметил, что вместе с занимающей большую часть
пространства кроватью, застланной ярким шелковым бельем, по поверхности
которого летали красные журавли, все эти предметы смотрелись как единый
ансамбль, созданный весьма умелым и смелым дизайнером.
Отдав должное вкусу Ларисы Георгиевны, Романов зевнул. Не зная, чем занять
себя в ее отсутствие, приподнялся и стал внимательно разглядывать висевшую
над изголовьем саблю. Взял в руки, погладил рукоять, украшенную тонким
серебром с асимметричным крупным орнаментом в виде какого-то цветка, вынул
клинок из кожаных ножен и, заметив выгравированную надпись на клинке, прочел
вслух:
— Олегу Протопопову от однополчан. Таджикистан. Октябрь. Одна тысяча
девятьсот девяносто седьмой год.
Романову эта фамилия была знакома. По словам Рюмина, Олег Протопопов являлся
одной из многочисленных жертв чапаевцев.
Василий повесил саблю обратно на стену и с неудовольствием подумал о том,
что, в сущности, ничего не знает о Ларисе Георгиевне. Ни кто она такая, ни
чем занимается, ни с кем... На этом месте Романов прервал свои размышления.
О том, что она не свободна, думать просто не хотелось.
Он взял с тумбочки пульт дистанционного управления, повертел его в руках и,
включив телевизор, снова залез под одеяло.
На экране появилось лицо молодой энергичной женщины — диктора программы
новостей.
Позавидовав уверенности, с какой она на всю область ругает одних людей и
хвалит других, словно ей было известно нечто такое, чего не положено знать
остальным, Романов вместе с тем отметил, что будь черты лица чуть мягче, а
выражение глаз чуть добрее, доверия к ее словам было бы чуть больше.
Прочитав сообщение о приезде в город комиссии МВД России, диктор положила
перед собой листок и, подняв глаза, произнесла:
«Тем временем взрыв на Воскресенском рынке, совершенный, как полагают в
милиции, членами секты «Церковь Иоанна Богослова», унес еще одну жизнь. Час
назад в ожоговом центре скончалась...»
Увидев входящую с подносом Ларису Георгиевну, Романов убавил звук.
Лариса Георгиевна поставила поднос с кофейником и двумя маленькими чашками
на тумбочку, поправила простыню и, спросив, о чем говорят в новостях,
залезла с ногами на одеяло.
— Уже второй человек погиб после сегодняшнего взрыва, — сказал Романов.
— Я слышала. — Она передала ему чашечку. — Жалко.
— Да, жалко... А можно вопрос?
— Конечно.
— Скажите, вы замужем?
Лариса Георгиевна удивленно подняла на него глаза.
— Почему вы спрашиваете?
— Да так, — пожал плечами Романов. — Должен же я знать, с чьей женой сплю?
— С чего это вы взяли, что должны? — удивилась она. — Вовсе не обязательно!
А впрочем, если вы такой щепетильный, могу вас успокоить: я не замужем.
У Романова отлегло от сердца. Он поднес чашку ко рту и сделал большой
глоток.
«И чего я разволновался, — подумал он. — Ясно же, что она не из тех, кто во
время командировок мужа отправляется на поиски холостых поэтов... Как,
впрочем, и не из тех, кому стихи перед сном способны заменить секс».
— Был у меня муж, — сказала Лариса Георгиевна. — Только он погиб.
— Ваш муж — Протопопов? Тот, которого убили чапаевцы?
Лариса Георгиевна нахмурилась.
— Чапаевцы? Не знаю, — она покачала головой. — Поверьте, я бы многое отдала
за то, чтобы узнать об этом. Я даже ради этого хотела устроиться к ним на
работу... под чужой фамилией, разумеется.
— Ну и как, узнали? Это они?
Лариса Георгиевна отрицательно покачала головой.
— Не знаю... вернее, не узнала... Ладно, чего об этом говорить! — Она
махнула рукой. — Давайте сменим тему! Расскажите лучше: откуда вы узнали про
чапаевцев и что вообще вы знаете о них? Насколько я помню, еще несколько
дней назад вы даже понятия не имели о том, кто это?
Романов передал Ларисе Георгиевне пустую чашку и буднично, так, словно речь
шла о каком-то далеком ему человеке, подробно рассказал обо всем, что с ним
случилось за последние четыре дня. Потом попросил налить еще кофе,
повернулся лицом к телевизору и, неожиданно для себя, увидел на экране
Дмитрия Сергеевича — человека, с которым встречался два дня назад в кабинете
директора экспедиторской фирмы.
Извинившись, он схватил пульт и прибавил звук.
Голос диктора сообщил:
«...Сегодня журналисты впервые имели возможность побеседовать с Дмитрием
Нутрихиным. Напомним, что Дмитрий Сергеевич Нутрихин — финансовый директор
ООО «Русский лес» — двадцатого октября был похищен неизвестными
преступниками с целью выкупа. Подробности освобождения Нутрихина не
разглашаются. До сих пор неизвестно: было ли освобождение финансового
директора результатом операции спецслужб, или же за него был заплачен выкуп,
размеры которого также держатся в секрете. А теперь о спорте...»
— Вот так так... — Романов выключил телевизор и задумчиво наморщил лоб. —
Ничего не понимаю! — воскликнул он. — Кутерьма какая-то в голове, каша!
— Чего вы не понимаете? — спросила Лариса Георгиевна.
— Ничего!
— Ничего?
— Абсолютно! Начать с того, что мины, по моим расчетам, должны были
взорваться тридцать первого октября в двенадцать часов дня, в ту минуту,
когда, по словам отца Павла, должен был произойти апокалипсис. Однако по
неизвестной мне причине взрыватели, как я выяснил, были поставлены на час
позже. Чья-то ошибка? Возможно. Но тогда как объяснить тот факт, что взрыв
на Воскресенском рынке произошел точно в расчетное время?
Лариса Георгиевна пожала плечами.
— А как объяснить тот факт, что Воскресенский рынок вообще не был указан на
карте? — продолжал задавать вопросы Романов. — Вернее, не сам рынок, а
значок на нем, обозначающий заряд... Да и с картой тоже не все ясно. В
милиции уверены, что взрывы организовал отец Павел. Это понятно. Будь я на
их месте — тоже, наверное, думал бы так. Однако мне, в отличие от них,
совершенно точно известно, что не сектанты, а чапаевцы за шесть дней до
взрыва обладали минной картой города! Это как объяснить? Предположить, что
сектанты заодно с чапаевцами? Не знаю... Для этого у них должны быть хоть
какие-то общие интересы. А какие интересы могут быть у тех, кто надеялся на
взрывной волне попасть в рай, и у тех, кого эта волна принесла бы прямиком в
ад? Тем более что ни у тех, ни у других денег для того, чтобы организовать
взрывы, нет... А с чапаевцами, доложу я вам, вообще полнейшая неразбериха
получается! То они вроде собираются взорвать город, то ни с того ни с сего
начинают убивать всех, кто был у них на собеседовании, в то время как
кто-то, о чем только что сообщили, крадет их главаря — Дмитрия Нутрихина!
Спрашивается: зачем убивали? Кто выкрал? Почему время взрывов, указанное на
карте, не соответствовало времени на взрывателях, за исключением
одного-единственного, который был установлен на Воскресенском рынке? И
почему именно этот взрыватель не был указан на карте? Нет ответов! Ребус!
Кроссворд!
Внезапно заметив, что его бедро во время длинного монолога оголилось,
Романов замолчал и, смущенно потупив глаза, натянул на себя край одеяла.
Лариса Георгиевна рассмеялась.
— Ладно, забудьте об этом. Все в свое время выяснится. А не выяснится, так
разрешится как-нибудь.
— Вы так думаете?
— Убеждена в этом! В связи с этим вношу предложение! Давайте наслаждаться
жизнью и не думать ни о чем плохом!
— Ну что ж, давайте попробуем, — вздохнул Романов.
Он поцеловал прильнувшую к нему Ларису Георгиевну. Воздух в ту же секунду
дрогнул, и вся спальня, от пола до потолка, вновь наполнилась волшебной
музыкой. Звук виолончели, подобно утлому кораблику, покачнулся в неспокойном
море, потом медленно взлетел к небу, опустился до басов и, почти умолкнув,
снова поднялся на высокой волне вверх.
Лариса Георгиевна отстранилась от Романова и пристально посмотрела на него.
— У меня такое ощущение, — после небольшой паузы сказала она, — что вы
постоянно о чем-то думаете, даже когда обнимаете меня. Скажите: кроме того,
что вас разыскивает милиция и бандиты, какие-нибудь серьезные проблемы у вас
еще есть?
— Вы считаете, этого мало?
— Нет, но, может быть, вас волнуют еще творческие проблемы, финансовые,
интимные? Предупреждаю: я все про вас хочу знать!
Романов подумал и отрицательно покачал головой.
— Нет у меня никаких проблем.
— А чем вы занимаетесь еще, кроме того что пишете стихи?
Не успел Романов решить, как тактичнее ответить на этот вопрос, как правое
полушарие головного мозга ляпнуло:
— Ничем. Водку пью!
Лариса Георгиевна вскочила на колени и всплеснула руками.
— Правда? Ах, какая прелесть! А вы что, пьете ее профессионально или только
время от времени?
— Время от времени профессионально.
— Здорово! А меня научите? А то мой муж с друзьями пили только текилу и
виски!.. Хотя нет! Вру! Однажды, когда муж служил в армии, подорвался один
из его минеров, и Олег от расстройства так напился местной водки, что я даже
сейчас об этом вспоминаю с содроганием! А мне плохо от нее не будет?
Романов задумчиво покачал головой.
— Смотря сколько выпить.
— А сколько надо выпить, чтобы потом не было плохо, но при этом чувствовать
себя пьяной?.. Хотя нет, подождите, не отвечайте! Я сейчас принесу водки, у
меня, кажется, где-то есть, и вы обо всем подробно расскажете! Хорошо?
Лариса Георгиевна вскочила с кровати, взяла поднос с грязной посудой и
убежала на кухню.
Полежав без движения несколько минут, Романов привстал, снял со стены саблю,
вынул ее из ножен, еще раз прочитал надпись на клинке и повесил обратно.
Ему стало грустно.
Правое полушарие головного мозга подождало, когда левое докопается до причин
резкой смены настроения, и высказалось по интересующей теме:
«Вот так у нас всегда! Минер подорвался на мине, а командир Протопопов, ее
муж, напился!»
«А может, он потому и напился, что был виноват в гибели подчиненного?» —
выдвинуло предположение левое полушарие.
«Я и говорю! Не разобрался командир в карте минных полей, и все: хана
минеру!»
«Хотя вроде бы чего там разбираться! Ребенку покажи — и тот поймет. Я же вот
разобрался».
«Да, — согласилось правое полушарие. — Разобрался... В том-то все и дело».
В спальню вошла Лариса Георгиевна. Поставила на тумбочку поднос с уже
открытой бутылкой водки, двумя стаканами и тарелкой мелко нарезанного
лимона. Поправила постель и залезла с ногами на одеяло.
— Я готова! — сказала она.
Облизав губы, Романов посмотрел на бутылку и внезапно, впервые за последние
дни, а может быть, даже недели и месяцы, почувствовал отвращение к
спиртному.
— Василий, я жду!
— Да, да, я сейчас!
Проглотив комок в горле, отчего во рту растеклась волна горечи, Романов
робко заметил, что вообще-то женщинам водку пить не рекомендуется.
— А я хочу!
«Она, видите ли, хочет. А я вот не хочу! И как нам теперь быть?»
— Тогда давайте пить, — согласился Романов.
— Как?
— Как? Да как угодно. Можете пить из граненого стакана, можете из
алюминиевой кружки или просто из рюмки. Но если вы нормальный человек,
советую пить из горлышка.
«Может, тогда передумает», — подумал Романов.
— Откуда? — ахнула Лариса Георгиевна. — Прямо из горлышка?
— Да. Если хотите выпить, сделайте так. Возьмите бутылку за середину,
поднимите ее до уровня глаз, посмотрите на свет, почувствуйте сладкую боль
от предвкушения события, которого в вашей жизни еще не было, и выдержите
паузу. Переведите дыхание, мысленно приготовьтесь к следующему шагу, а потом
медленно откиньте голову назад и небольшими глотками, омывая водкой рот,
выпейте, сколько сможете! И ни в коем случае сразу не закусывайте!.. Замрите
на секунду, втяните носом воздух, почувствуйте вкус напитка и только после
этого побалуйте себя кружочком солененького огурчика.
Лариса Георгиевна посмотрела на блюдце и робко спросила:
— А лимончиком можно?
— Лимончиком? — Романов презрительно скривил губы. — Ну, если водка паленая,
то, полагаю, можно и лимончиком.
Что такое «паленая водка», Лариса Георгиевна не знала, но поняла: из-за
отсутствия необходимого инвентаря урок не сорвется.
— Хорошо! Я готова!
— Тогда начинайте!
Громко выдохнув, она взяла бутылку двумя руками за середину, подняла ее и,
прищурив один глаз, посмотрела на свет.
Пожаловалась:
— Ничего не видно.
— Не отвлекайтесь!
Лариса Георгиевна согласно кивнула и зажмурила глаза. Секунд через десять
открыла их, что-то прошептала и, еще раз громко выдохнув, решительно
поднесла горлышко к губам.
Словно трубач, из последних сил вытягивающий верхнюю ноту, она двумя руками
поднимала бутылку — выше и выше, и одновременно с этим, скосив на Романова
умоляющие глаза, ждала команды остановиться.
Сначала Романов решил, что из вредности не даст такой команды. Однако скоро
сжалился. Забрал у Ларисы Георгиевны на четверть опорожненную бутылку и
протянул ей кусочек лимона.
Лариса Георгиевна отрицательно помахала ладошкой, после чего глубоко втянула
носом воздух и, задержав дыхание, выдохнула: «Думала, умру!» Рассмеялась и,
обхватив Василия за шею, поцеловала в ухо.
Музыка продолжала звучать. К звуку виолончели добавился звук скрипки.
Тоненький, диссонирующий с основной мелодией, он чайкой помчался вслед за
утлым корабликом. Догнал его, слился с ним в едином звучании и принялся
качаться на волнах неспокойного моря.
«Душа моя — беспризорное облачко, запутавшееся в лабиринте городских улиц!
Где мне найти столько слез, чтобы отмыть тебя от накопившейся грязи, столько
веры, чтобы поверить в выпавшее счастье, и сил, чтобы суметь добровольно
отказаться от него? Где?»
Романов посмотрел на быстро хмелевшую Ларису Георгиевну и в эту минуту
отчетливо понял: как бы ему в дальнейшем ни везло, какие бы женщины его ни
любили, но такой, как эта, у него уже никогда не будет.
Дождавшись, когда Лариса Георгиевна уйдет принимать душ, он оделся, позвонил
домой Никите Рюмину, сообщил, что у него есть тема для репортажа, и
попросился переночевать. Подошел к двери в ванную комнату, незаметно
приоткрыл ее, полюбовался тем, как Лариса Георгиевна, тихонько напевая
песенку, плещется под струями воды, и, не попрощавшись, тихо покинул
квартиру.
Подобно тому, как кобра, устав кружиться под дудку факира, ложится на дно
корзины, музыка свернулась в клубок и умолкла.
НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ СПУСТЯ
Романов начал пить сразу после того, как Никита и Наталья Рюмины ушли на
работу. Сидя перед зеркалом, каждые десять-пятнадцать минут он наливал в
рюмку водку, произносил здравицы в свою честь, после чего чокался со своим
отражением и, выпив, читал ему одну нескончаемую нотацию.
— Тебе, дураку, — тыкал он в зеркало указательным пальцем, — уже сорок два
года, а жить ты не научился. Хотя вроде все делал правильно, по книжкам.
Чужого не брал, дерьмо не трогал, с сильными старался дружбы не водить... И
чего ты, спрашивается, добился? У тебя день рождения, ты сидишь в чужой
квартире, и во всем мире нет ни одной живой души, которая могла бы со
словами благодарности единственно за то, что ты есть, поднести рюмку водки и
поздравить!
Романов внимательно посмотрел на свое отражение, словно хотел дать ему
возможность оправдаться за свои ошибки, и продолжил:
— А может, книжки, которые ты читал, написаны не про таких, как ты? Или,
может, читал ты не то, что надо? А может, ты наивно полагал, что правильные
книги учат тому, как быть счастливым? Как бы не так! Они учат другому! Они
учат порядочности, доброте, совестливости — и еще тому, что порядочный,
добрый, совестливый человек счастливым в принципе быть не может! Ты, Вася,
просто невнимательно читал классиков, скажу я тебе.
Словно признавая свою вину, отражение в зеркале опустило голову.
Махнув на него рукой, как доктор машет на безнадежного больного,
отказывающегося принимать предписанные ему лекарства, Романов посмотрел на
часы. Решив, что пора перебираться поближе к телевизору, где с минуты на
минуту должна была начаться передача «Криминальный репортаж», он прошел в
зал, сел на диван и, закинув ногу на ногу, взял в руки пульт дистанционного
управления.
На экране, сразу после рекламы, появилась фигура Никиты Рюмина. С папкой в
руке, под громкие рукоплескания сидящей в студии публики, Никита вышел в
центр освещенного круга и, улыбнувшись одними губами, отвесил легкий поклон.
Дождавшись, когда аплодисменты смолкнут, поздоровался и сказал:
«Сегодня у нас не совсем обычная передача. Во-первых, мы в прямом эфире, что
происходит впервые, а во-вторых, недавние события на Воскресенском рынке,
где после взрыва бомбы погибли люди, а также не до конца выясненные
обстоятельства убийства шести безработных заставили нас обратить внимание на
явление, никем до сих пор еще не отмеченное. А именно... В нашей сегодняшней
передаче мы с помощью гостей, так или иначе имеющих отношение к
рассматриваемой проблеме, попробуем выяснить: есть ли что общее у терроризма
и организованной преступности, и если есть, найти точки их соприкосновения.
Об этом мы будем говорить... — Рюмин повернулся к камерам боком и, вытянув
руку, показал на три стоящих рядом пустых стула, — с заместителем начальника
криминальной милиции ГУВД полковником Власовым Петром Трофимовичем!»
Под аплодисменты зрителей, собравшихся в студии, откуда-то из темноты вышел
высокий немолодой офицер в милицейской форме. Сев на стул, он кивнул Рюмину
и положил руки на колени.
«Добрый вечер, Петр Трофимович!» — поздоровался Рюмин.
«Добрый вечер».
«Скажите, Петр Трофимович! Когда мы готовили эту передачу, то ждали у себя в
гостях — вы уж, пожалуйста, не обижайтесь — не вас, а Егора Михайловича
Серебрякова. Чем вызвана эта замена?»
Полковник заворочался на стуле.
«Видите ли, Никита Иванович, — сказал он. — Дело в том, что у нас, как вы,
должно быть, знаете, уже несколько недель, со времени взрыва на
Воскресенском рынке, работает комиссия МВД России. И вот сегодня, буквально
за несколько часов до передачи, стало известно, что по итогам работы
комиссии было принято решение освободить генерал-майора Серебрякова Егора
Михайловича от занимаемой должности первого заместителя начальника УВД
области... Вот, собственно говоря, эта информация и является ответом на ваш
вопрос».
«Понятно. А почему его освободили, можете сказать?»
«Нет! Я не уполномочен комментировать решение комиссии».
Полковник сказал это так, будто с первых слов хотел дать понять Рюмину: как
бы ни складывался их разговор, какие бы провокационные вопросы тот ни
задавал ему, он будет стараться говорить вежливо и корректно, но при этом
только то, что сочтет нужным.
«Зато мы имеем на это право! Но воспользуемся им чуть позже... А теперь, —
Рюмин вытянул руку в сторону, откуда только что вышел полковник Власов, и
громко произнес: — Разрешите представить второго гостя нашей передачи, а
вернее, гостью, председателя фонда социальной защиты жертв насилия Ларису
Протопопову! Встречайте!»
Под еще более громкие аплодисменты Лариса Георгиевна вышла из темноты и села
на стул. Ее лицо, строгое и холодное, как показалось Романову, в этот момент
было обращено к нему. «Вы бросили меня! — говорило оно. — Предали! Но я
как-нибудь переживу это, а вот вы будете жалеть обо мне всю свою жизнь!»
— Я уже жалею, — не отводя от нее глаз, пробормотал Романов.
Рюмин тем временем посмотрел свои записи в папке и обратился к зрителям.
«Лариса Протопопова — супруга Олега Протопопова, предыдущего председателя
фонда социальной защиты жертв насилия, не так давно погибшего от пули
киллера... Как вы считаете, Лариса, убийства безработных были совершены
наемным убийцей или же это все-таки дело рук маньяка?»
Лариса Георгиевна пожала плечами.
«Кто бы он ни был, здоровым этого человека назвать трудно», — ответила она.
«Полностью с вами согласен! А сейчас... — Рюмин повернулся к тому месту,
откуда выходили приглашенные на передачу люди, — я хочу пригласить в студию
еще одного гостя — Дмитрия Нутрихина! Встречайте!»
Дмитрий Сергеевич под аплодисменты зрителей сел между генералом и Ларисой
Георгиевной.
«Это правда, что вы объявили о своем желании баллотироваться на пост мэра?»
— спросил его Рюмин.
«Правда».
Рюмин что-то пометил в своей папке и, подняв голову, обратился к зрителям.
«Тем, кто, возможно, забыл, напомню: около месяца назад финансовый директор
ООО «Русский лес» Дмитрий Нутрихин был похищен неизвестными преступниками и
выпущен только после того, как руководство предприятия выплатило похитителям
требуемый выкуп, хотя долгое время и скрывало от общественности этот факт...
Скажите, Дмитрий, в каких условиях вы находились во время вынужденного
заключения? Как с вами обращались?»
Нутрихин задумался. Чуть сощурив глаза, он несколько секунд смотрел на
Рюмина и в это время, казалось, еще и еще раз прокручивал в своей памяти
трагические минуты тех дней.
«Что вам сказать, — медленно произнес он. — Я сидел в темном чулане, и
поэтому, сами понимаете, говорить о каких-то условиях, я имею в виду
комфорт, не приходится. А что касается обращения, то, знаете, похитители со
мной практически не общались, и потому жаловаться мне, по большому счету, не
на кого».
«И сколько дней вы провели в чулане?»
«Пять. С двадцатого по двадцать пятое».
«Спасибо. А теперь вопрос вам, Петр Трофимович. — Рюмин повернулся лицом к
полковнику. — Вы знаете, кто такие чапаевцы? Что вам известно о них?»
«Под чапаевцами вы подразумеваете организованную преступную группировку,
действующую в чапаевском районе города?» — уточнил полковник.
«Да, естественно».
«Ну что ж... На мой взгляд, мы достаточно хорошо осведомлены как о ее
деятельности, так и о круге лиц, входящих в нее».
«Это все?»
«Могу еще добавить, что некоторые из этих лиц находятся у нас на оперативном
учете».
«А лидер чапаевцев — Павел Евстафьев, по кличке Паша Большой, находится у
вас на учете?»
«Мне известна эта фамилия», — ушел от прямого ответа Власов.
«Понятно!.. А вам, Лариса, известно, кто такие чапаевцы?» — обратился Рюмин
к Протопоповой.
«Да, — ответила та. — Это бандиты, которые, по слухам, убили моего мужа».
«А вам, Дмитрий?»
Нутрихин отрицательно покачал головой.
«А с кем-либо из чапаевской группировки вы не были знакомы раньше?»
«Откуда?» — удивился вопросу Нутрихин.
«А из экспедиторской фирмы «Трансавтосервис»?
«Нет».
«Вы уверены?»
«Абсолютно!»
«Ну хорошо».
Оставив Нутрихина в покое, Рюмин подошел к полковнику Власову. Спросил его,
как идет расследование взрыва на Воскресенском рынке и есть ли какие-нибудь
известия о том, кем и для чего были заминированы некоторые другие объекты
города.
«Кстати! — повернувшись лицом к камерам, заметил Никита. — Кто не знает,
хочу сообщить о том, что это мы предупредили власти о заложенных взрывных
устройствах, что позволило своевременно обезвредить их!.. Итак, Петр
Трофимович, вам слово!»
Полковник укоризненно посмотрел на Рюмина, как смотрят отцы на не желающих
взрослеть сыновей, и, вздохнув, рассказал о том, что расследование по факту
взрыва на Воскресенском рынке фактически подошло к концу. Организатор взрыва
арестован, исполнители — уточняются. Затем, еще раз поблагодарив Рюмина за
то, что тот вовремя сообщил об опасности, заметил, что нежелание выдавать
источники информации является, по его мнению, недоброжелательным актом по
отношению к правоохранительным органам, что, в свою очередь, может
затруднить дальнейшие взаимоотношения сотрудников милиции и прокуратуры с
отдельными несознательными журналистами.
Оставив без внимания последнее замечание Власова, Никита полистал бумаги,
собранные в папке, и как ни в чем не бывало обратился к нему с новым
вопросом.
«Я так понимаю: главным подозреваемым по факту взрыва на Воскресенском рынке
является глава «Церкви Иоанна Богослова» отец Павел. Ему же инкриминируется
попытка взорвать здание на перекрестке улиц Чкалова и Интернациональной,
казино «Золотая рулетка», пионерский лагерь «Орленок» и, как это ни странно,
заброшенный карьер... А карьер-то зачем ему было взрывать?»
«О причинах, движущих им, говорить пока рано, — ответил Власов. — Могу лишь
сообщить, что тридцать первого октября в двенадцать ноль-ноль, то есть в то
время, когда должны были одновременно сработать все четыре взрывателя
замедленного действия, заложенные в разных частях города, в карьере
состоялась так называемая «стрелка» двух преступных группировок города».
«Хорошо, — согласился Рюмин. — Пусть сектанты по каким-то неизвестным нам
причинам захотели одним взрывом уничтожить две бригады боевиков. Но тогда
зачем им взрывать себя?»
Полковник убрал руки с колен и, собираясь с мыслями, заворочался на стуле.
«Вы, Никита Иванович, своим вопросом затронули очень серьезную тему, —
сказал он. — Действительно, с точки зрения простого обывателя, к коим я
причисляю и себя, трудно понять и, главное, принять причины, по которым люди
торопятся умереть. Для этого надо влезть в их, так сказать, шкуру,
почувствовать, что движет ими!»
«Вы хотите сказать, что вам удалось влезть в шкуру сектантов?»
«Мне кажется, да».
«И ради чего они хотят умереть?»
«Ради жизни!»
«Ради чего?»
«Ради жизни! — повторил Власов. — Не надо забывать, что наши сектанты —
глубоко верующие люди. Однако они верят не только во Христа и в откровение
Иоанна Богослова, но и в пророчество отца Павла о скором конце света. Тот,
кто в это не верит, туда не пойдет и долго там не задержится. Там собрались
исключительно несчастные люди. Их не надо убеждать в том, что жизнь — ад, о
чем на каждом углу кричит отец Павел, — это они знали и до него. Но до него
они не знали другого: кроме ада существует близкий рай! И райская жизнь
существует тоже. И чтобы достичь ее, надо умереть!.. Но поскольку умереть
они сами не могли (все-таки они христиане и, значит, принципиальные
противники самоубийства), то апокалипсис оставался их единственной
возможностью, не нарушая религиозных законов, попасть в рай».
«Но апокалипсис не случился», — подыграл полковнику Рюмин.
«Да! И не мог случиться, ибо, как сказал мне один эксперт, о дне том
неизвестно никому! — Власов вытер испарину со лба и недобро посмотрел в
сторону ламп освещения. — Вот вы мне задали вопрос: зачем сектанты решили
себя взорвать? А это не они решили! Это отец Павел решил. Ведь вы же
понимаете, чем меньше времени оставалось до тридцать первого октября, тем
острее перед ним вставал вопрос: «А что потом?» Что станет, когда адепты
«Церкви Иоанна Богослова» окончательно поймут, что апокалипсиса не будет и
обещанного им рая тоже не будет? Что отец Павел скажет людям, поверившим в
него, отказавшимся ради него от родных, друзей, родителей, детей? Как он
посмотрит им в глаза?»
«Поэтому он решил не обманывать их ожиданий, — перебил его Рюмин, — и
отправить туда, куда они больше всего хотели попасть! Правильно?»
Власов укоризненно посмотрел на Никиту и сухо сказал:
«По-видимому, отец Павел предпочел преступление позору».
«И решил всех взорвать!» — закончил мысль Рюмин. — Понятно. А как вы тогда
объясните тот факт, что пришествие апокалипсиса отец Павел начал встречать
за час до объявленного им самим же срока и за час до предполагаемых взрывов?
Полковник в очередной раз заерзал на стуле.
«У нас есть несколько версий этого, — сказал он. — Но, пока они не нашли
окончательного подтверждения, я не считаю нужным обнародовать их в прямом
эфире».
«Вы мне потом расскажете их. Хорошо? — улыбнулся ему Рюмин. — А я вам за это
через несколько минут выскажу свою версию».
Никита повернулся к Протопоповой.
«Я знаю, что какое-то время после убийства супруга вы находились в лагере
сектантов. Скажите, что привело вас туда?»
«Убийство супруга, — не моргнув глазом, солгала Лариса Георгиевна. — Мне
требовалась моральная поддержка, и я нашла ее у отца Павла».
«Значит, вы, как минимум, знакомы с ним. Как вы считаете, деньги у него
были?
«Вряд ли. Ему иногда даже есть не на что было. Что принесут, то и поест».
«А это правда, что отец Павел запретил своей пастве переходить на зимнее
время?»
«Да. А почему вы спрашиваете об этом?»
«Тогда назовите нам точное время предсказанного отцом Павлом конца света?»
«Не буду оригинальной, если скажу: тридцать первое октября, двенадцать часов
дня!»
«Двенадцать часов дня по местному времени или по тому, какое было в секте?»
Лариса Георгиевна, до этого отвечавшая на все вопросы без заминки, впервые
задумалась. Медленно, готовая в любую секунду поправить себя, если вдруг
решит, что ошибается в расчетах, тихо произнесла:
«Кажется, в секте»
«Значит, по-местному, в одиннадцать?
«Значит, так».
«Спасибо!»
Рюмин вышел в самый центр освещенного круга и, глядя прямо в камеру, сказал:
«Итак! Мы выяснили, что денег на то, чтобы организовать взрывы, у отца
Павла, похоже, не было. И никто за забором пионерского лагеря «Орленок» не
знал о том, что начало апокалипсиса в ночь с двадцать седьмого на двадцать
восьмое октября было автоматически сдвинуто на час... Скажите! — Рюмин
повернулся к полковнику Власову. — Есть какие-либо подвижки в деле об
убийствах безработных?»
«Есть, — ответил тот. — За время расследования нами были дополнительно
раскрыты несколько преступлений. Что же касается непосредственно этого дела,
то здесь говорить об успехах я бы пока поостерегся... Работаем!»
«Понятно. Мы, в свою очередь, тоже работаем и тоже кое-что раскрыли... Так,
например, нам удалось выяснить, что люди, застреленные неизвестным киллером
в период с двадцать второго по двадцать девятое октября этого года,
устраивались на работу в одну и ту же организацию — в экспедиторскую фирму «Трансавтосервис»,
принадлежавшую, как вам должно быть известно, чапаевской преступной
группировке. Причем не просто в одну и ту же организацию, но и, что самое
интересное, в один и тот же день — двадцать первого октября этого года. Вот
объявление о приеме на работу с указанием даты и времени начала
собеседования».
Рюмин вынул из папки газету и передал ее Власову. Потом подошел к Нутрихину
и спросил, где тот находился с двадцатого по двадцать пятое октября.
«Я уже подробно рассказывал об этом!» — ответил Нутрихин.
«И с Пашей Большим, если мне не изменяет память, вы говорили, тоже не
знакомы?»
«Да, не знаком!.. А в чем дело?»
«Сейчас увидите».
Чтобы не загораживать собой висевший сзади него экран, Рюмин отошел в
сторону и, сложив руки за спиной, попросил режиссера передачи дать первый
сюжет.
Трехминутный сюжет, снятый скрытой камерой, был посвящен встрече Дмитрия
Нутрихина с Пашей Большим в кафе «Бригантина», состоявшейся, судя по титрам,
второго ноября в тринадцать тридцать. Нутрихин, сразу после того, как
Большой, не снимая куртки, скромно уселся на стул, наклонился над столом и
принялся что-то торопливо выговаривать ему. Паша молча кивал, потом, когда
Дмитрий Сергеевич умолк, встал, попрощался и с озабоченным видом вышел из
кафе. Нутрихин проводил его долгим взглядом, бросил чайную ложечку на блюдце
и, откинувшись на спинку стула, глубоко задумался.
Как только экран в студии погас, Рюмин повернулся лицом к Протопоповой.
«Вы знаете этих людей?» — спросил ее.
Лариса Георгиевна отрицательно покачала головой.
«Нет, — сказала она. — Но, если я правильно поняла, один из них господин
Нутрихин, а второй, я так подозреваю, Паша Большой, о котором вы только что
спрашивали».
«Приятно иметь дело с умными женщинами!.. А вы? — Рюмин обратился с вопросом
к полковнику Власову.
Власов повернулся всем телом к Нутрихину и, не отрывая от него удивленного
взгляда, ответил:
«Конечно. Это Павел Петрович Евстафьев, тысяча девятьсот шестьдесят шестого
года рождения. Не судим».
«Еще не судим», — поправил его Никита.
«А вот этого я пока сказать не могу». — Положив руки на колени, Власов
принял первоначальную позу.
Увидев нацеленные на себя телекамеры, Нутрихин поморщился. Назвав показанный
сюжет грубой фальшивкой, он скрестил руки на груди и заявил, что всегда
считал телевидение, как и Голливуд, фабрикой грез. Но, как оказалось, зря...
«Потому что это не фабрика грез, — сказал он, тыча пальцем в сторону Рюмина,
— а лаборатория по искусственному взращиванию недозрелых телекиллеров!»
Добавив, что знает, кому понадобилось компрометировать его в преддверии
выборов мэра, Нутрихин погрозил телезрителям пальцем и пообещал в самое
ближайшее время, после согласования с выдвинувшими его людьми, огласить
имена заказчиков этой позорной акции, а также назвать причины, по которым
его хотят убрать с политической арены города.
Рюмин, не перебивая, выслушал Нутрихина и, как только тот закончил говорить,
продолжил свое выступление.
«Надо сказать, что мы, журналисты, люди не только хорошо информированные, но
и весьма любопытные. Поэтому, как только мы узнали о том, что у финансиста
Дмитрия Нутрихина и главаря чапаевской преступной группировки Паши Большого
появился какой-то общий интерес, захотели выяснить: первое, не связан ли
этот интерес с собеседованием, состоявшимся днем двадцать первого октября в
приемной отдела кадров экспедиторской фирмы «Трансавтосервис». И второе: что
там произошло, если сразу после него шесть кандидатов на работу из восьми
были убиты... Кто-нибудь может ответить на эти вопросы? Вы, например? —
Рюмин обратился к Власову.
«Пока не могу».
«А вы?» — обратился к Протопоповой.
«Я тоже».
«Вы?» — спросил Нутрихина.
Дмитрий Сергеевич не счел нужным отвечать на обращенный к нему вопрос.
«А мы можем! — заявил Никита. — И готовы ответить. Внимание! То, что я
сейчас скажу, поможет раскрыть не только шесть убийств безработных, ошибочно
приписываемых мифическому маньяку, но и тайну не состоявшихся в городе
взрывов. Итак, слушайте! Я, журналист Никита Рюмин, заявляю: Филатов,
Матренин, Миллер, Егорова, Черноусов, Сысоева были застрелены потому, что во
время собеседования в фирме «Трансавтосервис» случайно увидели там Дмитрия
Сергеевича Нутрихина! Того самого Дмитрия Сергеевича Нутрихина, который в
это время, как он сам только что сказал нам, был в плену у вымогателей!
«За это не убивают!» — выкрикнул кто-то из зрителей, сидящих в студии.
«У нас за все убивают! — бросил в ответ Рюмин. — А особенно за большие
деньги — в данном случае за выкуп, который Дмитрий Сергеевич Нутрихин должен
был получить и получил за свое мнимое похищение! Поэтому я утверждаю, что
шестеро безработных были убиты чапаевцами за то, что могли в любую секунду
узнать в человеке, свободно разгуливавшем по зданию экспедиторской фирмы,
похищенного финансового директора ООО «Русский лес», фотографию которого не
раз показывали по телевидению!»
«Это клевета!» — вскочив со стула, закричал Нутрихин.
«Это можно было бы назвать клеветой, — возразил Рюмин, — если бы вы убили
всех! Но, как я уже говорил, на собеседование в экспедиторскую фирму пришло
восемь человек. От восьми отнимаем шесть и получаем остаток в виде двух
живых свидетелей. И не просто живых, а находящихся в здравом уме и, что
особенно важно для суда, в твердой памяти. Чтобы не быть голословным, я
готов обнародовать их имена. Это...»
Наступил самый ответственный момент. Разрабатывая вместе с Никитой
построение передачи, Романов боялся того, что Лариса Георгиевна откажется
подтвердить появление Нутрихина в приемной отдела кадров. Поэтому он
посоветовал Рюмину не спрашивать ее, видела ли она Нутрихина, а сообщить об
этом как о свершившемся факте.
«Это Василий Романов и присутствующая здесь Лариса Протопопова! Лариса под
чужой фамилией пришла в экспедиторскую фирму «Трансавтосервис» для того,
чтобы самой выяснить правдивость слухов, называющих чапаевцев убийцами ее
мужа».
Не давая Ларисе Георгиевне опомниться, Рюмин быстро перешел к другой теме.
«В процессе работы над разгадкой тайны убийства шестерых безработных нам
удалось попутно раскрыть еще одно преступление — убийство директора школы
Александра Рябушкина... В связи с этим у меня вопрос к вам, Петр Трофимович.
Насколько мне известно, главным подозреваемым в этом деле является Василий
Романов. Это так?
«Да».
«Тогда ознакомьтесь, пожалуйста! — Рюмин вынул из папки справку и, перед тем
как передать ее полковнику, сообщил, что это выписка из книги учета
доставленных в медвытрезвитель Ленинского РОВД. — В ней говорится о том, что
двадцать восьмого октября, в день убийства Александра Рябушкина, Василий
Романов находился в этом заведении по делам, сами догадываетесь каким».
«А все-таки Никитка негодяй», — подумал Романов.
«Настоящими же убийцами Александра Рябушкина являются все те же чапаевцы...
Я не стану подробно останавливаться на этом деле, только сообщу, что главной
причиной убийства Рябушкина была карта, которую тот с риском для жизни
выкрал у бандитов. Вот она!»
Фигура Рюмина на экране телевизора исчезла, а вместо нее появилась карта
города.
«На ней, — продолжал без остановки говорить Рюмин, — пиктограммами показаны
места закладки зарядов и взрывателей замедленного действия. Давайте
посмотрим, что это за места. Обращает на себя внимание пионерский лагерь
«Орленок»... Понятно, что главной и единственной причиной, побудившей
террористов взорвать лагерь, является желание свалить вину за взрывы на отца
Павла. Поэтому обсуждать этот объект мы не будем. А обсуждать мы будем три
других объекта, так как именно здесь находится ответ на вопрос о том, кто
заминировал город и для чего чапаевцам срочно понадобились деньги. Итак,
пиктограммами указаны: здание на перекрестке улиц Чкалова и
Интернациональной, заброшенный карьер и казино «Золотая рулетка»... На
первый взгляд ничего общего между зданием на перекрестке Чкалова —
Интернациональная и карьером нет. И между карьером и казино «Золотая
рулетка» тоже нет. Но это, уверяю вас, только на первый взгляд. Если
вспомнить, что казино «Золотая рулетка» принадлежит самсоновской
группировке, а на первом этаже дома по Интернациональной находится охранное
агентство «Легион», принадлежащее белогорской бригаде, то вырисовывается
очень занятная картина. Кто-то, я пока не говорю — чапаевцы, просто кто-то,
заминировал здания, где часто собирается руководство двух крупных
группировок города, а также карьер, где тридцать первого октября ровно в
двенадцать часов дня состоялась, как нам только что сказал уважаемый Петр
Трофимович, стрелка боевиков двух конкурирующих бригад. Сразу возникает
вопрос, который обычно задает один мой знакомый, когда хочет в кого-то
ткнуть пальцем: сui bono? Кому на пользу уничтожение двух самых крупных
организованных преступных группировок города? Может быть, милиции? Давайте
подумаем. Если число бандитов в городе сократится десятка на два, на три, то
преступления, я думаю, сократятся тоже раза эдак в два, в... — Рюмин бросил
взгляд на Власова и тут же осекся. — Шутка! — улыбнулся ему. — Это шутка! —
громко объявил он, обращаясь к телезрителям. — Ну а если говорить серьезно,
то единственное, что приходит на ум, — конкуренты. Но кто именно? Давайте
посмотрим еще один сюжет».
Рюмин отошел в сторону и повернулся лицом к экрану.
На экране появилась фигура сидящего в глубоком кресле невысокого молодого
мужчины.
«Здравствуйте! Меня зовут Виктор Моргунов, — представился он. — Меня в
городе многие знают. Вот... Так получилось, что, когда вы будете смотреть
это интервью со мной, ну или не интервью — репортаж, не знаю, как правильно,
я буду далеко отсюда. Поэтому, сами понимаете, прийти на передачу лично не
могу... Я вот о чем хочу рассказать. Я — бизнесмен. Несколько дней назад моя
крыша, ну, в смысле чапаевцы, приказали, чтобы я пошел к Марату, то есть к
белогорским, и сказал им, чтобы те крышевали меня. Ну а мне какая в принципе
разница, кто меня будет доить? Чапаевцы ли, белогорские ли, или еще кто,
правильно? В общем, пошел я к ним, поговорил, пообещал платить. А на другой
день чапаевцы пришли снова и сказали, что моей крышей будут теперь не
белогорские, а самсоновские, и что с Маратом все вопросы по этому делу они
перетрут сами. Я, конечно, удивился (а кто б на моем месте не удивился?), а
потом подумал: ну, перетрут они и перетрут, мне-то чего в их дела соваться,
правильно? Пришел я к Хоме, познакомился с ним, сказал, что хочу к нему под
крылышко... Вот. А потом в мой офис пришел Салага, самый отмороженный из
чапаевцев. И так, знаете, как барин холопу, говорит мне: давай отправляйся к
белогорским и скажи им, что, дескать, на тебя наехали самсоновские и забили
крыше стрелку в карьере тридцать первого в двенадцать дня. Я сначала ни в
какую: чего, дескать, буду врать, в жизни не врал, но тут Салага… — При
слове «Салага» Моргунов взмахнул рукой, будто шашкой рубанул по шее врага. —
Ну, в общем, куда деваться бедному крестьянину? Пошел я к Марату и сказал
все, как было велено. А где-то на следующий день Салага снова нарисовался у
меня в офисе. Иди, говорит мне, теперь к самсоновским и скажи им то же
самое, что вчера говорил белогорским... Я пошел. А что делать? — Моргунов
огорченно развел руками, потом посмотрел куда-то в сторону и тяжело
вздохнул. — Вот такие дела... Я, конечно, понимаю: нехорошо получилось. Надо
было тогда предупредить пацанов, чтоб не ходили на стрелку. Но только кто ж
тогда знал, что чапаевцы пойдут на такую подлянку, правильно? В связи с этим
я, так сказать, извиняюсь и хочу, чтобы это мое заявление было признанием
ошибки, что ли. Ну, в общем, не обижайтесь, пацаны, сами понимаете, в жизни
всякое бывает. Пока!»
Экран в студии погас. Рюмин, точно так же, как и Моргунов несколько секунд
назад, посмотрел куда-то в сторону, потом тяжело вздохнул и объявил
рекламную паузу.
Еще раз подивившись виртуозности, с какой Моргунов смешал в одну кучу правду
и ложь, Романов убавил звук телевизора и закрыл глаза. Сколько сил они с
Никитой потратили на то, чтобы уговорить его выступить! Как убеждали!
Гарантировали полную безопасность, стыдили, напоминали о том, что это они
предупредили о готовящемся на него покушении. И только когда Рюмин, вспылив,
пообещал пойти рассказать самсоновским и белогорским, как Моргунов получил
деньги за то, что заманил братву в заминированный карьер, тот согласился.
Правда, при этом оговорил условие: не показывать его выступление до тех пор,
пока он не выедет за границу.
Романов открыл глаза. Увидев на экране телевизора Никиту, прибавил звук и
приготовился слушать дальше.
«...Теперь, после заявления Виктора Моргунова, хорошо известного в нашем
городе коммерсанта, мы можем полностью воссоздать картину преступлений, как
совершенных, так и готовящихся к совершению. Итак! — Рюмин наклонил голову и
задумчиво прошелся по границе освещенного круга. — Я расскажу вам одну
сказку... Жила-была обыкновенная русская банда. И настолько она была
маленькой и глупой, что ее, бедную, даже бандой никто не хотел называть.
Милиция ею почти не интересовалась, уважением у коллег по работе она не
пользовалась, народу в ней было мало — ну, словом, не банда, а
бандочка-Дюймовочка какая-то... И решила однажды наша бандочка стать большой
и сильной. Да вот беда! Денег на то, чтобы стать таковой, у нее не было! Те
копейки, которые она обдирала с мелких торговцев чапаевского района (тут
следует заметить, что основную массу торговцев этого района обдирали другие,
большие и сильные банды), хватало только на то, чтобы посидеть семь раз в
неделю в каком-нибудь скромном казино да пару раз в году съездить на воды.
Грустно... Может, этим бы и закончилась наша невеселая сказка, да
приглянулась тут наша Дюймовочка большой жабе! И решила жаба жениться на
ней! А чтобы глупая Дюймовочка не ломалась, пообещал ей Дмитрий Нутрихин...
прошу прощения, жаба, золотые горы: власть в городе и много-много разных
казино. А в доказательство своих честных намерений предложила провести
хитрую комбинацию. «Укради меня, — сказала она Дюймовочке. — А за это мы с
тобой получим кучу денег. На эти деньги мы с тобой купим автоматы,
пистолеты, патроны, тротил, сержантов, которые все это вынесут с военных
складов, гаишников, которые не будут досматривать машину с оружием и
тротилом, охранников, которые пронесут тротил в здания, которые сами же
охраняют, а также минеров, которые заминируют то, что охраняют охранники». С
радостью ли, со слезами ли — не знаю, врать не буду, но Дюймовочка
согласилась! Приютила у себя дома, в офисе экспедиторской фирмы, Дмитрия
Нутрихина... прошу прощения, жабу, и в нетерпении стала ждать, когда над ней
прольется обещанный золотой дождь... И все бы хорошо, да вот беда! Увидели
случайные люди в офисе экспедиторской фирмы жениха, якобы похищенного кем-то
накануне. «А вдруг эти люди сегодня посмотрят телевизор, — подумала жаба, —
узнают меня и сообщат об этом куда не надо!» Испугалась жаба. И сказала она
Дюймовочке: «Банда ты или бригада экспедиторов? Если ты банда, возьми тогда
«Беретту», которую я тебе подарила при знакомстве, пойди по адресам,
указанным в анкетах, и убей всех, кто видел меня. А иначе не будет у нас с
тобой ни автоматов, ни тротила. И судьбы общей счастливой у нас с тобой тоже
не будет!» С радостью ли, со слезами ли — сказать не могу, не знаю, но
бандочка-Дюймовочка согласилась! Пошла, куда ей было велено, и поубивала
всех, кого нашла. Вот... Ну а потом, как полагается в сказке про жениха и
невесту, была свадьба, и был выкуп, золотым дождем пролившийся над
молодоженами. Дюймовочка тут же прикупила себе к свадьбе тротила для
фейерверков, новое оружие, нарядных гаишников. Заманила большие и сильные
банды в одно место, заложила туда тротил, чтоб не были они большими и
сильными, и чтобы вообще не были, и стала ждать, когда начнется объявленный
отцом Павлом апокалипсис. Заодно, кстати, она и под отца Павла тротил тоже
подложила, чтоб, значит, все выглядело так, как он обещал... И все бы
хорошо! Да вот беда! Вздумалось стране в ночь с двадцать седьмого на
двадцать восьмое октября перейти на зимнее время. А отцу Павлу не
вздумалось! Зачем, решил он, куда-то переходить, коли помирать скоро! В
общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но только
начался апокалипсис на час раньше, чем предполагала Дюймовочка...»
В этот момент в студии что-то произошло. Повернув голову, Рюмин умолк.
Извинившись, он быстрым шагом вышел за границу освещенного круга, взял
протянутый кем-то сложенный вдвое листок бумаги и, вернувшись на свет,
прочел его.
«Прошу минуточку внимания! Срочное сообщение! — произнес он. — Как мне
только что сообщили из города мои помощники, Павел Евстафьев, по кличке Паша
Большой, пять минут назад вышел из офиса экспедиторской фирмы, взял такси и
сейчас направляется в сторону аэропорта! Дальше! Владимир Вениаминов, по
кличке Салага, — штатный киллер чапаевцев — примерно в это же время вышел из
дома с рюкзаком и сейчас едет в трамвае по направлению к железнодорожному
вокзалу. И еще... — подняв листок к глазам, Рюмин сузил зрачки. — Юрий
Арбузов, по кличке Дыня, а также Михаил Безрукавников сели в машину «Жигули»
девятой модели, номер Р триста пятьдесят два СМ! Куда они собираются ехать,
пока неясно!»
Рюмин опустил листок и, еле сдерживая торжествующую улыбку, поднял голову.
То, о чем он мечтал столько лет, наконец-то сбылось: завтра те, кто сегодня
смотрит телевизор, целый день будут говорить о том, как он на глазах всего
города, не выходя из студии, раскрыл убийства, раскрыть которые уже никто не
надеялся.
О Романове в этот момент он даже не вспомнил.
— Ну и ладно, — не обиделся Романов.
Зато Рюмин вспомнил о полковнике Власове. Остановил на нем взгляд и подумал
о том, что совершенно недопустимо, когда приглашенный в студию гость в
прямом эфире ни за что ни про что отчитывает автора передачи, как какого-то
проштрафившегося майора у себя в кабинете.
Никита выпрямился, поправил пиджак и как можно официальнее произнес:
«Сообщив о местонахождении лидеров банды чапаевцев, принимавших участие в
убийствах людей, мы, создатели этой передачи, надеемся, что наша посильная
помощь в борьбе с преступностью поможет восстановить добрые отношения
сотрудников милиции и прокуратуры с отдельными журналистами».
Рюмин был удовлетворен. Полковник Власов был вынужден подняться со своего
места и от лица руководства милиции поблагодарить передачу «Криминальный
репортаж» и лично его, Никиту Ивановича, за содействие.
«Мы тщательно проверим все факты, — пообещал Власов, — и если подтвердится
причастность названных вами лиц к взрыву на Воскресенском рынке, а также к
убийствам семи горожан, включая директора школы Александра Рябушкина,
привлечем их к уголовной ответственности согласно действующему
законодательству. А теперь я должен извиниться... Мне, к сожалению, пора».
Уход заместителя начальника криминальной милиции не входил в план Рюмина. Не
давая тому перешагнуть границу освещенного круга, за которой, он знал,
Власов из человека, вежливо отвечающего на вопросы, мгновенно превратится в
человека, невежливо задающего их, попросил:
«Одну минутку, Петр Трофимович!»
Полковник вынужден был остановиться.
«Простите, но мне показалось, будто вы решили, что это чапаевцы взорвали
Воскресенский рынок!»
Власов поправил воротник.
«Простите?»
«Вы никогда не задавались вопросом, — спросил его Рюмин, — почему взрыватели
были поставлены на разное время? Почему одни были поставлены на двенадцать
часов, а другие, вернее другой, — тот, который привел в действие заряд на
Воскресенском рынке, на час раньше?»
«Нет, не задавался, — ответил Власов. — Поскольку не вижу в этом никакого
противоречия. Для террористов главное не время, когда прогремит взрыв, а
общественный резонанс от него».
«Возможно! — согласился Рюмин. — Однако, как мы с вами только что выяснили,
чапаевцы установили взрыватели на двенадцать часов, поскольку не знали, что
отец Павел запретил своей пастве переходить на зимнее время... Что же
получается? Когда они минировали рынок — знали, что апокалипсис местного
значения переносится на одиннадцать часов, а когда минировали все остальное
— нет. Так, что ли? И потом... Нисколько не идеализируя чапаевцев, я все же
не думаю, что они способны без особой надобности убивать людей таким
дорогостоящим способом».
Поняв, что разговор затягивается, полковник обернулся, посмотрел, где стул,
и обнаружив его рядом с собой, сел.
«Вы сами себе противоречите, — сказал он. — Насколько я помню, версия о том,
что чапаевцы подготовили и совершили преступления таким образом, чтобы у
всех сложилось впечатление причастности к ним сектантов, исходила от вас.
Тем не менее я согласен предположить, что бандиты, учитывая прилюдно
высказанную отцом Павлом угрозу разрушить находящийся рядом с церковью
Воскресенский рынок, действительно могли взорвать его. Более того, чтобы
быть до конца последовательными, они должны были поступить именно так».
«Я вас понял, — кивнул Рюмин. — Однако вы мне так и не ответили на вопрос:
почему взрыватели были поставлены на разное время?»
«Я вам все сказал».
«Тогда придется сказать мне!»
С задумчивым видом Рюмин прошелся перед полковником, остановился и
внимательно посмотрел на него.
«Взрыватели замедленного действия были установлены на разное время по той
причине, — произнес он тоном учительницы младших классов, — что
устанавливали их разные лица или, правильнее сказать, разные группы лиц,
преследующие разные цели... С одной группой, чапаевцами, мы уже
познакомились, здесь все понятно: они готовили взрывы для того, чтобы
устранить конкурентов. Поговорим о другой... Как вы думаете, Петр
Трофимович, кому понадобилось взрывать Воскресенский рынок? И почему,
взорвав его, эта группа не объявила о себе, как обычно в таких случаях
поступают террористы, а попыталась спрятаться за спинами чапаевцев, подобно
тому, как чапаевцы в свое время сами спрятались за спинами сектантов?»
Петр Трофимович молчал.
«Ответы на эти вполне риторические вопросы, — продолжал Рюмин, — я нашел в
интернет-статье под названием «Скрытый терроризм». Позвольте привести
несколько цитат из нее».
— Это я нашел ответы, — обиделся Романов.
Никита вынул из папки отпечатанный лист и поднес его к глазам.
«Скрытый терроризм обладает огромным потенциалом ввиду его мощного
воздействия, простоты использования, гибкости... Цель — стимуляция
медленного распространения хаоса, направленного на разрушение социальной
сплоченности, моральных устоев, усиление классовой борьбы, расового
разделения, а также недоверия граждан определенной страны к их собственному
правительству... Возникновение паники, паранойи и отчаяния, порождающее
чувство индивидуальной изоляции... Это — явная психологическая война,
проявление борьбы за владение путями транспортировки наркотиков...»
Рюмин положил листок обратно в папку и снова обратился к Власову.
«Помните, в начале передачи я вас спрашивал, за что сняли Серебрякова? Вы
мне не ответили. И правильно сделали, потому что официальная версия, какой
бы она ни была, я уверен, не имеет ничего общего с истинной причиной его
отставки. Мое мнение и мнение людей, знавших ситуацию в регионе, таково:
Егора Михайловича убрали потому, что слишком много врагов нажил он, работая
на посту первого заместителя начальника УВД области. Все мы прекрасно
помним, как травили его в последнее время, сколько раз обвиняли в
несуществующих преступлениях, какое количество анонимных жалоб и подметных
писем приходило на него даже в нашу редакцию... Я далек от утверждения того,
что взрыв на Воскресенском рынке был направлен лично против Серебрякова. Но
вместе с тем очевидно, что попытка определенной группы лиц вызвать в городе
хаос, панику, недоверие граждан к собственному правительству напрямую
связана с отставкой энергичного и честного мента».
Рюмин замолчал и, переводя дыхание, вопросительно посмотрел на молчавшего
Власова.
«Вы не хотите узнать, кого я подразумеваю под определенной группой лиц?» —
спросил его.
«Очевидно тех, кто, как написано в статье, борется за владение путями
транспортировки наркотиков».
«Да, но кого именно?»
Полковник Власов молча пожал плечами.
Не дождавшись от него ответа, Рюмин снова отправился в задумчивое
путешествие по границе освещенного круга.
«Чтобы ответить на этот вопрос, — сказал он, — надо сначала ответить на три
других. Первый, традиционный: сui bono? Второй: как этой группе лиц удалось
проникнуть в планы чапаевцев взорвать конкурентов, поскольку ясно, что люди,
устроившие взрыв на рынке, сработали, простите за жаргон, конкретно «под
чапаевцев»? И третий: как они узнали правильное время предсказанного отцом
Павлом апокалипсиса, если никто за забором пионерского лагеря «Орленок»
этого не знал? Ответив на эти вопросы, мы найдем то лицо, или попросту
человека, который будет олицетворять искомую нами вторую группу...
Кто-нибудь знает, о ком я говорю?.. Вы, Дмитрий?»
Нутрихин не счел нужным отвечать на вопрос Рюмина.
«Вы, Петр Трофимович?»
Полковник Власов отрицательно покачал головой.
«Вы, Лариса?»
«Нет».
«Нет?»
«Нет!»
«А я думал, вы знаете, кого я имею в виду. Ведь это вы отвечаете всем
требованиям, предъявляемым человеку, которого мы ищем».
Лицо Протопоповой, строгое и холодное, стало еще более надменным.
«Что за чушь! — сказала она. — Как вы смеете!»
«Да посудите сами, — развел руками Рюмин. — Ваш муж, Олег Протопопов, был
крупным наркоторговцем...»
«Я подам на вас в суд за клевету!»
«Не надо! Я ведь говорю только то, что слышал! А еще я слышал о том, что
после смерти вашего мужа ничего в его бизнесе не изменилось. Как будто его и
не убивали вовсе. И имени того, кто поднял упавшее знамя, никто до сих пор
не знает! Это как?.. Ну да ладно! — махнул Никита рукой. — Действительно,
мало ли что болтают досужие сплетники. Но вот то, что апокалипсис начнется
не в двенадцать часов, как об этом раструбил по всему городу отец Павел, а в
одиннадцать, вы, госпожа Протопопова, знали точно! Пожалуйста, не
отрицайте».
«Пожалуйста, не буду».
«Ну вот! — обрадовался Рюмин. — На два вопроса мы с вами уже ответили. Сui
bono — кому на пользу. И как интересующая нас вторая группа лиц узнала о
переносе конца света. Осталось только выяснить, как вы узнали о готовящихся
чапаевцами взрывах.
«Да, действительно, — усмехнулась Протопопова. — Хотелось бы
поинтересоваться».
«А я знаю как! — воскликнул Рюмин. — Это вам Василий помог».
Это был удар ниже пояса. И если сидящий перед телевизором Романов был готов
к нему, то Протопопова его не ожидала. Она несколько секунд неотрывно
смотрела на Никиту, затем повернула лицо к телекамере и...
«Как же так! — будто спрашивала она Василия. — Как вы могли так поступить со
мной!»
«А кто это?»
«Как кто? — удивился Рюмин. — Ваш друг, поэт Василий Романов!»
«Ах, Романов! — рассмеялась Протопопова. — Милый, добрый Романов! Он жив
еще? А я думала, спился. Увидите, передавайте привет... Так чем, вы
говорите, он помог мне?»
Рюмин сбился с мысли. Не зная, что сказать, открыл папку и стал перебирать
листы сценария. Поняв, что пауза недопустимо затягивается, захлопнул ее и,
обращаясь к зрителям, принялся рассказывать историю взрыва на Воскресенском
рынке так, как представлял ее Романов, а значит, и он сам.
«Несколько месяцев назад чапаевцы, не сумев подмять под себя наркоторговца
Олега Протопопова, убили его. Неизвестно, участвовала ли его жена Лариса в
делах мужа раньше, но после его смерти, как мне кажется, именно она
возглавила семейный бизнес. Тем более что характера и решительности ей было
не занимать... Согласитесь, — обратился он к Власову, — не всякая жена
станет сама искать убийц мужа, а уж тем более не всякая решится отправиться
ради этого к тем, кого подозревает в убийстве».
Власов согласно кивнул.
«Я думаю, — продолжал Рюмин, — наркобизнес приносил Протопоповым хороший
доход, вернее, я даже уверен, что хороший. Но я так же уверен в том, что
доход мог быть куда большим, если б не активная деятельность Егора
Михайловича Серебрякова. Если посчитать общую стоимость задержанных при нем
наркотиков, любому, даже никогда не интересовавшемуся последними ценами на
героин, станет ясно: спокойной жизни Егору Михайловичу отныне не видать. Он
ее и не видел... Возможно, что его, о чем я еще не знаю, в свое время хотели
подкупить, наверно, о чем я могу только догадываться, запугать и уж
абсолютно точно — скомпрометировать. Как я уже говорил, доносов и различных
обвинений он пережил за время работы заместителем начальника главного
управления немало. Но пережил. Чем, я так думаю, сильно огорчил Протопопову.
Иначе как объяснить тот факт, что она, случайно увидев показанную Василием
Романовым карту, на которой пиктограммами — особыми значками — были указаны
места закладки тротила, вместо того, чтобы сообщить об этом куда надо,
скрыла это. И не просто скрыла, а решила к четырем взрывным устройствам
добавить пятое. Ее, видимо, не удовлетворил масштаб и общественная
значимость заминированных объектов. И то! Взрывами карьера, где должны были
собраться бандиты, о чем Протопопова, кстати, тогда не знала, пионерского
лагеря с жаждущими погибнуть сектантами и двух притонов нашего человека не
проймешь, и власть, мешающую торговать наркотиками, этим не свалишь! Наш
человек за эти взрывы еще спасибо властям скажет...»
«Ни одной карты за последние три года я в руках не держала!» — перебила
Никиту Протопопова.
«А Романов, выходит, лжет, утверждая, что давал ее вам?»
«Естественно! Ведь он же профессиональный пьяница. Вы разве не знали? Он все
пропил: память, совесть, честь! Как таким людям можно верить? Я не знаю».
«Ну хорошо», — согласился Рюмин. — Не будем спорить, а лучше доверимся
специалистам».
С этими словами он вынул из папки справку и вместе с картой передал
полковнику Власову.
«Вчера Лариса была у нас в редакции и пила сок, — сообщил он. — Вот
заключение дактилоскопической экспертизы. Отпечатки пальцев на ее стакане
идентичны отпечаткам пальцев на карте».
Внимательно выслушав Рюмина, полковник взял заключение, прочитал то, что
было написано, расправил на коленях карту и внимательно изучил ее.
«Одно только «но», — сказал он, поднимая голову. — Человек, не знающий, как
обозначается взрыватель замедленного действия, вряд ли догадается о том, что
это».
«Совершенно верно, — согласился Рюмин. — Но Протопопова, как нам удалось
узнать, жила в Таджикистане, где служил ее муж — майор инженерных войск,
минер! Так что она вполне могла это знать... Да что там могла! — воскликнул
он. — Я уверен: знала...»
Дальше Романову было неинтересно. Держась за разболевшийся бок, он встал с
дивана, поправил смявшиеся брюки и выключил телевизор. Не зная, что делать
дальше, прошел на кухню, сел за стол напротив зеркала и налил в рюмку водку.
— Да, — вздохнул он после долгого молчания. — Прямо скажем, не повезло...
Если бы она тогда догадалась сделать поправку на разницу во времени между
местным и тем, по которому жили сектанты, то ты бы, Вася, сегодня не знал,
что такое одиночество!
Разочарованно махнув рукой, Романов включил стоявший на подоконнике
магнитофон с записью песен Владимира Колесникова и обратился к отражению с
вопросом:
— Ну, как ты думаешь, брат, ее посадят?
Отражение подумало и отрицательно покачало головой.
— Думаю, выкрутится... Ну и ладно!
Романов поднял рюмку. Под голос певца: «Закушу вино баночкой сардин. Нет
греха за мной, что я пью один...» выпил, занюхал корочкой хлеба, потом
подвинул зеркало поближе и принялся внимательно разглядывать новые морщины.
«Подмигну ему, — продолжал петь Колесников, — он в ответ мигнет. Я себе
налью, он себе нальет. Хлещем с ним вдвоем без зазрения — у двоих у нас день
рождения...»
Дослушав песню, Романов отмотал кассету назад.
«Подмигну ему, он в ответ мигнет. Я себе налью, он себе нальет...»
— А может, брат, тебе стоило промолчать? — подмигнул он своему отражению. —
А? И продолжать делать вид, будто ты ни о чем не догадываешься, ничего не
видишь, ничего не слышишь? А случайно споткнувшись на темной лестничной
площадке о тело умершего мальчика-наркомана, утешать себя тем, что зло в
принципе неискоренимо и пороки людские тоже неискоренимы?
«Перед зеркалом с отражением разговариваю я с выражением...»
— Что делать, брат? Как жить? Как убедить себя в том, что мир в ту самую
минуту, когда ты захлопнул за собой ее дверь, изменился к лучшему и, значит,
жертва, принесенная тобой, не пропала даром?
«Выпьем рюмочку, песенку споем. Нам не скучно с ним, мы сидим вдвоем.
"Что-то пьется хорошо — не икается!" Жизнь бежит, спешит, кувыркается».
— Да, да, жизнь бежит, спешит, кувыркается, — повторил Романов слова песни.
— Бежит, спешит. Все правильно. Так и должно быть. Все правильно... Только
почему все так плохо, брат?
Протянув руку к бутылке, отражение Василия Романова налило себе полную
рюмку, подняло ее до уровня глаз, посмотрело на свет и, почувствовав сладкую
боль от предвкушения, выпило.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
