|
|
Лариса Чернова
Палата № 5
Рассказы
Что? Что такое? Боже мой, ну какая из этих перечниц опять не закрыла
дверь? Неужели так трудно закрыть за собой дверь?! Видят же, все еще в
постели! Почему я (господи!) в полседьмого утра должна просыпаться от того,
что в коридоре от боли матерятся мужики и на весь коридор кричат медсестры:
«Курносов! Неси мочу! Мочу неси, говорю! Иванова! Кровь сдавать! Светка,
тебе Рустик звонил?»
… Где мои костыли, пойду сама закрою дверь, сделаю это громко и резко, со
злостью, чтоб они все увидели, что надо уважать чужой сон. «Ларисонька,
дочка…» Тамбовский волк тебе дочка. «Проснулась? А я вот с пяти утра уже
гимнастику делаю». Я заметила. По скрипу досок на кровати. «Расчесываюсь
теперь. Знаете, расческа у меня какая хорошая — дочка подарила. Она,
посмотрите, Лариса, с редкими зубчиками, волос-то не стало совсем, щеткой не
могу чесать. А раньше у меня, знаете, какие косы были! У — у — у …
Заплетешь, накрутишь вокруг головы и никакой шапки не надо. Не закрывайте,
Лариса, дверь-то, санитарки ведь сейчас придут и Юленька уколы делать».
«Теть Оль, я спать хочу, рано еще. А санитарки придут, пусть закроют за
собой». Хорошо, что муж принес плед, приятно опять нырнуть в теплую
постельку. «А дочка-то моя, Светочка, очень хорошая, дарит мне сорочки (себе
купит, а потом мне дарит), приезжает ко мне, сама-то она из Нефтекамска,
расческу вот подарила…» «Девочки, кому вынести горшок?» — слышу санитарку.
Хорошо, что я попала в травматологическое отделение и ХОЖУ. Кто когда-нибудь
лежал и ходит в туалет в судно («горшок» — это уже оскорбление), меня
понимает. Ходить на костылях здесь — привилегия. Накрываюсь пледом с
головой. «Чернова, укол!» Одна рука выскальзывает из-под пледа и обнажает
нужную медсестре «часть» тела.
Жалкие попытки поспать хотя бы до завтрака не увенчались успехом и сегодня.
Кажется, я начинаю понимать, для чего в больнице придумали тихий час.
* * *
Лежу я в травматологическом отделении, в пятой палате. Здесь у меня три
радости: великолепный врач, не очень серьезная травма и муж, который скучает
и приезжает два раза в день. К моему великому несчастью, в палате со мной
три бабульки, которые рано ложатся спать и также рано просыпаются. Они любят
учить меня, как мне нужно жить с мужем и когда рожать детей, что мне кушать,
как разговаривать по телефону, много не читать, свет вечером не включать,
окно не открывать, окно не закрывать, маму уважать. Да, самое главное:
отдать этот плед обратно мужу и пусть он принесет какое-нибудь плохое одеяло
— нечего хорошее в больницу таскать. Ликбез по полной программе. На второй
день я готова была выть и бежать из этой палаты.
Бабуля номер один. Тетя Нина. Громогласная, злая и мстительная. Она
грозилась доползти (тетя Нина «не ходячая» — ее сбила машина) и выключить
свет сама, если его тут же не выключат. С одними санитарками она ругается,
других — угощает соком, третьих никак не запомнит по имени. С нами она
этакая грозная тетка, которая превращается в капризного ребеночка со
страдальческим выражением лица и слезами на глазах («Плохо мне…») при
появлении на пороге палаты ее дочерей. Да, к тому же, тетя Нина жуткая
матершинница. Причем категорически этого не признает, ссылаясь на то, что не
знает ни одного матерного слова. Бабуля номер два. Тетя Дуся. Добрая, с
чувством юмора, открытая и чувствительная. К ней толпой бегают внуки, дети,
сестры и братья. Операцию ей так и не сделали — поднялось давление, а это
опасно для жизни. Тетя Дуся из всех «моих бабушек» самая мудрая. Умный
отличается от мудрого тем, что всегда найдет выход из сложившейся трудной
ситуации, а мудрый в трудную ситуацию просто не попадет. Так вот тетя Нина —
она умная, она выкрутится из любой ситуации (попросит прощения со слезами на
глазах, накричит и обвинит, притворится миленькой бабулечкой и т. д.), а
тетя Дуся не вмешается в склоки и пререкания, она промолчит, много улыбается
и шутит, всегда пытается разрядить обстановку.
И, наконец, фрукт номер три. Тетя Оля. Или радиоприемник, настроенный на
радиостанцию «У меня все хорошо: дочь хорошая, квартира хорошая, волосы
хорошие (были), сорочки хорошие, расческа хорошая…». Радиостанция иногда
заедает и выдает одну и ту же информацию по восемь раз, но это ничего, ведь
ее давно никто не слушает, потому что все уже могут сами рассказать о
хорошей жизни тети Оли.
Когда я слушаю (или делаю вид, что слушаю) тетю Олю, я пытаюсь найти
объяснение такому ее поведению: может быть, женщина, прожившая много лет,
хочет показать себе и людям, что прожила эту жизнь не зря, что все у нее в
жизни получилось, что она довольна своей жизнью. Тетя Нина и тетя Дуся
недолюбливают ее, не слушают, может, завидуют даже. На рассказы тети Оли о
дочери шипят: «своя рубаха ближе к телу». В принципе, я была с ними
согласна. Кто же в больнице станет рассказывать о своих конфликтах или
недомолвках с родными? Лучше уж похвалить своих, да к тому же не такие уж
твои родственники и монстры. Жизнь есть жизнь, и выяснять отношения
приходится всем, только с разной частотой.
Тетя Оля шесть лет назад похоронила мужа. Она рассказывала, что жила с ним
душа в душу, даже в старости они сидели на лавочке и ворковали как молодые,
а она была счастлива уже оттого, что он держал ее руку в своей. «Сдохшая
корова всегда с молоком была» — парировали бабульки. — Все с мужиками хорошо
жили». Может быть, и хорошо, только я никогда не слышала ни от тети Дуси, ни
от тети Нины теплых слов и воспоминаний о мужьях. Хотя не все ведь любят
рассказывать о себе.
Как-то к тете Оле пришла женщина, уставшая и деловитая, она принялась
расспрашивать ее о здоровье.
— Принесла? — прервала ее тетя Оля.
— Конечно, принесла.
«Сноха моя это была, девочки. Хорошая женщина, как сестра ко мне относится.
Печеньки вот мне принесла. Я вам дам сейчас. Всем дам. Кушайте печеньки».
И тетя Оля, которой очень тяжело ходить (кроме как в туалет она вообще
никуда не ходила) стала медленно подходить к каждой из нас и давать по две «печеньки».
«Да не надо, теть Оль. Спасибо, я не хочу», — отнекивалась я от протянутых
дешевеньких «печенек». Не ем я это мучное сомнительного качества. Две мои «печеньки»
пролежали на тумбочке до вечера, а перед сном я аккуратно положила их в
пакетик для мусора.
* * *
— Лариса, а как сказать «реяльно» по-простому? — начала разговор тетя Оля
утром следующего дня.
— РеАльно, наверное?
— Ну да, «реяльно». Это Путин так говорит. Я всегда его слушаю. Сейчас
уже все грамотно говорят. И я учусь потихоньку. Так как?
— Реально — это значит «по-настоящему, в действительности, подлинно».
— Да, нужно грамотно говорить, культурно. Я вот у врача спросила, на
перевязку позвать его или нет. А он мне: «Не надо меня звать, меня
пригласят». Стыд какой!.. Вот ведь как теперь: уже не зовут, а приглашают.
Как бы мне, Лариса, выучить-то все эти новые, культурные слова?
Я смотрела на тетю Олю и думала, неужели она и правда считает, что врач
поправил ее, ведь он имел в виду, что ей не нужно беспокоиться о том, чтобы
он был на перевязке — его пригласят, для этого здесь есть медперсонал.
— Оль, тебе сколько годов-то? — поднялась тетя Нина.
— А сколько дадите?
— Тьфу на тебя, бабка! Молодуха ты, че-ль?! «Скока дадите?» Тьфу!
— Зачем вы, Нина, злитесь? Просто хочу знать, на сколько я выгляжу. Мне ведь
никто моих годов не дает — лет пять да скинут. Не то чтобы хвастаюсь, но я
ведь даже платки не ношу — беретки только у меня, гимнастику делаю.
Повороты, знаете, как хорошо действуют? Вот так в одну сторону, потом в
другую. Вы, ежели хотите, тоже делайте, я вас научу повороты-то делать.
Енергично надо, резко, тогда польза будет.
— Тьфу!
Тетя Дуся промолчала.
Да, женщина она всегда и в любом возрасте женщина. Если честно, мне было
приятно смотреть на тетю Олю и эти ее повороты (я ведь тоже для чего-то
торчу в тренажерном зале, бегаю раз в неделю в баню, бассейн и на массаж
четвертый год подряд). Я представляла, как тетя Оля проходит мимо соседских
бабушек у своего подъезда в берете, кокетливо одетом чуть набок, и они с
презрением (читай: с завистью) смотрят ей вслед.
— Бабка, у тя одна дочь, чё ли? — виновато начала разговор тетя Нина,
поостыв.
Вопрос в точку. В те годы не рожали по одному ребенку. И странно, к тете Оле
еще никто, кроме «уставшей женщины» не приходил.
— Да нет, девочки. Еще дочь у меня есть. Здесь, в Стерлитамаке, живет.
Ничего себе! Тетя Оля про нее даже ни разу и не сказала! Да к тому же мама в
больнице, а она ни разу не пришла. И живет в Стерлитамаке.
— Внуки, чать, есть?
— Есть, а как же? Как без внуков-то? Вот Саша у меня милиционер, в институте
отучился. Только девушку себе нашел больно плохую: черная вся какая-то,
волосы черные, одевается в черное. К чему ему такая? Сейчас девушки как
одеваются — чистенько, ярко, аккуратненько, — в троллейбусе аж залюбуешься!
Мы ему сказали, чтоб ее ноги у нас… А он… Так ведь все родственники от него
отвернутся! Сейчас не понимает, а потом поздно будет… Родит она, и будет он
всю жизнь платить алименты… Не понимает… Оказалось, что не все так уж хорошо
в жизни этой женщины, и я не удержалась от нескромного вопроса.
— А дочка почему в больницу не приходит, теть Оль?
— Болеет она. Нервы у нее.
— Так у тя две дочки, чё ль?
— Сын у меня еще…был. Похоронила я его. Второго августа вот год был. Не могу
я о нем говорить… Заплачу еще…
Господи, второго августа! Да ведь второго августа тетя Оля раздавала нам
свои «печеньки»! И я даже не прикоснулась к ним и сгребла их в мусор! Ком
подкатил у меня к горлу, захотелось отвернуться и ни на кого не смотреть.
Ведь можно же было догадаться! Ведь к ней приходила сноха! Сноха может быть,
только если есть сын!
* * *
Так вот как они и живут, наши бабушки. Они живут одни, потому что смерть
забрала мужей и даже сыновей. Каждый день эти мамы ждут в гости своих детей
(«Может, дочка из Нефтекамска сегодня приедет. Да нет, она работает. А
может, и приедет…»). Они лежат в больницах и рассказывают, что все у них
хорошо. Они оправдывают своих внуков и детей, которые не приходят к ним по
целым неделям. Они боятся, что мы не захотим даже поговорить с ними, они
учат современный, «наш» язык, чтобы быть нам интересными, чтобы не отставать
от стремительности лет. Вот так и бегут они вслед за уходящим
поездом-жизнью, на ходу пытаясь одеваться не по-старушечьи, говорить
по-современному, угождать детям похвалой и кричат на бегу: «У меня все
хорошо!» А поздними вечерами, когда уже ушли все посетители, медсестры
сделали уколы, когда выключен свет и слышится чье-то посапывание, в углу, на
кровати тихо плачет старушка, к которой никто сегодня не пришел…
В ту ночь плакала и я, осознав свою занятость только собой и своей жизнью.
Тогда я поняла, как одинок по сути своей каждый человек и как мало на самом
деле нужно для счастья человека — другой человек, который любит тебя,
смотрит на тебя, слушает тебя и улыбается тебе. Вот и все счастье.
Где-то в мире есть доктор, который помогает людям выйти из сильнейшей
депрессии (такой, когда человеку ничего и никто уже не нужен, когда он
потерял смысл жизни, самого себя и веру). Так вот, этот доктор выводит
человека из депрессии всего за одну ночь очень необычным способом: он кладет
его живого в гроб и закапывает в землю на ночь. Человек всю ночь лежит в
этом гробу. Эта самая длинная ночь в жизни человека, он несколько раз
всерьез думает, что про него забыли и не выкопают, он колотит в крышку
гроба, кричит, плачет и хочет назад. Ему страшно в этом тесном ящике, в
котором нельзя даже повернуться на бок, у него затекла спина, ноги, руки, он
потерял счет времени, ему кажется, что он лежит здесь целую вечность и скоро
к нему начнут заползать змеи и черви. И вот тогда, в ту самую минуту человек
понимает: «Да что же это я делаю-то?! Да как же я живу? Жизнь-то проходит,
да на что я ее трачу?!» И человеку больше всего на свете хочется видеть и
слышать своих вечно поучающих родителей. И человеку больше всего на свете
хочется обнять свою вечно недовольную жену. Человеку больше всего на свете
хочется почувствовать рядом другого человека. Когда утром этого человека
выкапывают, он просто убегает домой. По дороге он видит, какое чудесное
небо, как светло от солнца и как хорошо ходить, а не лежать. И никогда,
никогда в жизни у него не будет больше депрессии, потому что он понял, что
на самом деле он счастлив, просто раньше он не замечал этого.
Палата № 5 в моей жизни оказалась тем самым тесным ящичком, в котором
понимаешь смысл жизни и начинаешь жить по-новому. Невероятно счастливо.
Отцы…
Я остановилась и вдруг поняла, что неправда, что «все мужики одинаковые»,
что Ленка говорит это все просто от обиды и еще потому, что других, лучше
она просто еще не встречала. Я поняла, что отцы бывают разные. И дело не в
том, кто он в жизни, а в том, чтобы он состоялся как отец, чтобы стал тем,
кого называют не «отец», а «папа». Дело в том, чтобы его не боялись, а
уважали, чтобы его не презирали, а любили. Знаешь что, Ленка, отцы бывают
разные! Есть такие, которые живут-живут, все у них хорошо, они гуляют с
тобой, катают тебя на качелях и на санках, отводят тебя на танцы, по дороге
домой покупают твоей маме «кефирчик». Но однажды, после ваших бессонных
ночей, после слез и истерик мамы, раздается телефонный звонок и голос в
трубке просит приехать на опознание. И жизнь твоя круто меняется, и ты не
понимаешь, что теперь делать и как жить. Такие отцы уходят, и уходят
навсегда, не оставляя детям даже надежду на встречу. И дети никогда никого
больше не назовут папой, потому что дети не предают.
Есть, Ленка, другие отцы, которые уходят из твоей семьи в другую семью. И
вычеркивают тебя из жизни. Не звонят, не приходят, не поздравляют с днем
рождения, хотя ты ждешь, каждый день рождения ты ждешь. Ты вроде бы и
простила его, ты вроде бы и забудешь все, если только он вспомнит про тебя и
позвонит хотя бы раз в год, на день рождения. Ты можешь встретить его,
Ленка, случайно где-нибудь на остановке, переброситься ничего не значащими
словами («Как дела?» «Нормально»), а потом смотреть ему вслед и глотать свои
слезы. Такие отцы, Ленка, просто трусы, тебе бы надо презирать его,
взрослого мужчину, за низкую трусость, а не любить. Но ведь дети не предают.
А есть такие отцы, которых дети вообще не знают и не узнают никогда. Они
тоже все разные: или летчик, или моряк, или «козел, про которого больше не
спрашивай». Но самое главное, что и таких отцов дети ждут, они рассказывают
своим друзьям, что вот приедет папа — и начнется жи-изнь...
Некоторые отцы живут со своими детьми как с чужими, они практически не
разговаривают, точнее, разговаривают, когда ругают ребенка за неважно что.
Для этих отцов все не так: «Хватит пельмени есть — мало осталось», а через
три дня, когда уже ни за какие коврижки ребенок не будет есть твои пельмени:
«Что пельмени-то не ешь?» Никогда, никогда в жизни они не похвалят своего
ребенка, никогда не скажут ему, что он что-то правильно сделал — их дети
всегда самые худшие и неправильные. Ленка, ты представь, выросшие дети таким
отцам еще и одеяла покупают! Есть отцы, которые пьют, есть отцы, которые
бьют, есть отцы, которые не любят, есть отцы, которые ненавидят, есть отцы,
которых и отцами-то не назовешь… Но есть, Ленка, такие отцы, которые
приходят вечером домой и катают тебя на плечах. Лен, он вечером не прогоняет
тебя («Иди поиграй»), потому что хочет смотреть телевизор, а кувыркается с
тобой на паласе и учит ходить на руках. Для него ничего не стоит прокатиться
с тобой с горки и взять тебя в настоящий поход. Он обнимает тебя и говорит,
что все у тебя получится. Перед сном он или читает с тобой, или поет:
Сяду я верхом на коня:
Ты неси по полю меня.
По бескрайнему полю моему.
По бескрайнему полю моему…
Детский голосок подпевает: «По бескхайнему полю моему». И знаешь, папу
волнует это «бескхайнее» — он играет с тобой во льва.
— Ну? Р-р-р-р-р!
— Х-х-х-х-х!
— Р-р-р-р-р-р-р!
— Х-х-х...
И самое главное, он всегда выполняет свои обещания. И ты можешь быть
уверена: если папа сказал, значит, так и есть. Рядом с ним и ты становишься
лучше: ты стараешься учиться, ты всегда держишь слово, ты хочешь быть
похожим на своего папу. Потому что дети не предают. Вот так, Ленка, не все
они одинаковые. Поэтому и люди не все счастливы – люди ведь это выросшие
дети. Я не знаю, откуда берутся разные отцы и почему один злой, а другой
добрый, третий изверг, а четвертый слабак. А может быть, все зависит от
детей? Может быть, и вправду существует карма, и мы с тобой за прошлые грехи
не заслужили хороших отцов? Хотя знаешь, все это, наверное, выдумки: зачем
Богу наказывать меня в этой жизни за то, чего я даже не помню? Наказал бы
там, сразу и дело с концом. Хотя Сережка говорит, что Бог вообще не
наказывает — это люди сами себя наказывают. Так что, Ленка, ты сама себя
наказываешь, когда говоришь, что «все они одинаковые», так ты замыкаешься в
этом и начинаешь все больше в это верить, искать и находить(!) этому
подтверждение…
И пока мы тут идем с тобой, чей-то уставший папа открывает дверь и входит в
квартиру. Ребенок выбегает к нему:
— Р-р-р-р-р! Р-р-р!
— Ура! — подхватывает его на руки папа. — Теперь ты настоящий лев!
…Вот видишь, некоторые отцы тоже не предают. Потому что отцы бывают разные.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
