|
|
Надежда Горлова
КНИГИ — НЕ ТО, ЧЕМ ОНИ КАЖУТСЯ
В последний вагон литературы
Оксана Робски. Про любоff/ on. – М.: ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС», 2005.
Главное, за что хвалила Оксану Робски критика: она-де «научила говорить»
Рублёвское шоссе, ввела в литературный оборот новых русских персонажей,
показав, что и они «любить умеют», а не только на анекдоты годятся. Но
вообще-то богатые, которые или принцы, или плачут, испокон века населяют
дамские романы - от трагических мелодрам до иронических детективов. Их
наличие - характернейшая черта жанра, героиня которого – либо Золушка, либо
Белоснежка (принцесса, но со своими проблемами). Первые два романа Робски
были про Белоснежек, третий - о Золушке. «Про любоff/ on» - почти женский
роман. Правда, в отличие от других современных образцов жанра, написанный
недурно, - не с фабричного конвейера сошёл, а выпечен дома, с душой. С
применением образного мышления, оглядкой на стиль. Даже с формальным
экспериментом (история показана глазами не только женщины, но и мужчины,
разница восприятий передана прекрасно, обычно же мужская психология –
зияющий провал женских романов). В каждом вагоне метро – по две-три девушки,
читающих «Про любоff». И это не вызывает протеста. Все-все-все мегатиражные
дамы должны равняться на качественный уровень романов Робски, видеть в них
«литературный минимум», который им пока не сдать. Робски - это не то, что
читать нужно. Робски - это то, что читать можно.
И снова «но». Эпилог «Про любоff/ on» перебрасывает мостик от жанровой
литературы к серьёзной. Жанровое, развлекательное произведение ставит
предписанные жанром вопросы (если детектив, то «кто убил и как главный герой
это понял», если дамский роман, то «как и с кем главная героиня найдёт
счастье», и т.д.) и исправно отвечает на них. Серьёзная литература ставит
вопросы посложнее и с ответами не спешит. В «Про любоff/ on» всё идёт
сначала к тому, что героиня найдёт счастье с принцем, потом к тому, что
принц-то – подонок, и такого нам даром не надо, и вроде как счастье ждёт в
Лондоне, с новым знакомым… И вдруг, на последней странице возникает
маленькая этическая заминочка, которая меняет дело. Не совсем ясно,
позвонила ли героиня, - милая, добрая, скромная, интеллигентная
преподавательница своему циничному возлюбленному, когда узнала, что его
машина заминирована? Правда, она думала, что он хотел её убить. Так если не
позвонила, – правильно ли она поступила? Месть местью, а случайные прохожие?
А «не убий» и «прощайте врагов ваших»? А «соучастие посредством
невмешательства?» Образ милой, доброй, скромной сразу несколько изменяется…
Итак, последняя страница всё-таки причисляет третью книжку Робски к
серьёзной литературе.
Умный циник не получился
Сергей Минаев. «Духless». – М.: Эксмо, 2006.
Первыми своими книгами Робски обозначила моду на литературный гламур (то
есть, на буржуазность – пристрастие к дорогому, престижному и блестящему). И
вот эта мода, выразившаяся в литературе чем-то вроде «капиталистического
реализма», проходит, её сменяет мода на антигламур. Новое движение
возглавляют всё те же модники. Одним из первых написал книжку об идеологии
антигламура гламурный журналист и бизнесмен Сергей Минаев. Как всё модное, «Духless»
возымел мгновенный успех, и скоро будет забыт. Литературных достоинств –
изысков стиля, глубины сюжета – в книге не наблюдается. Она написана так,
как написал бы любой журналист-очеркист средней руки. О собственно
литературных потугах говорит только выпендрёж, натужный и редко удачный:
пространные англоязычные эпиграфы, англоязычные заголовки частей книги,
частые упоминания иностранных брендов, не говоря уж о полуанглийском
названии, мат, сленг, компактный словарный запас, частично заимствованный
из-за океана, почему-то «the telki», «иметь секс», а не хотя бы «заниматься
сексом»… Образность тоже в основном заимствованная: офис похож на башни из
книг Толкиена, персонажи кривятся, как будто «откусили от зелёного лайма»…
Повествование ведётся от лица наркомана и алкоголика, чудом удерживающегося
на посту коммерческого директора. Герою надоели его работа и досуг,
одинаково бездарные, а счастье, хотя и недолгое, ему приносит выгодное
коммерческое партнёрство. Антигламурным этот «производственный роман» делают
два пункта. Во-первых, о работе в офисе написано с позиций критики. Довольно
скучно бичуются бюрократия, очковтирательство, подсиживание, лицемерие,
воровство и прочие беды, которые высмеивал ещё советский «Крокодил», причём
изложено это кондовым языком специальной брошюры для внутреннего офисного
использования: «Для меня слово «экспат» является определением иностранного
социума, состоящего из всяких менеджеров гостиничного бизнеса, директоров
ресторанов, разного рода консультантов по ассортименту, маркетинговых
специалистов, креативщиков и сейлс/ оперейшн директоров». Это ли
художественная проза? Во-вторых, немного более энергично, но не менее
тривиально клеймится бездуховный гламурный отдых. Много занудных
философствований о том, что в жизни время от времени «надо что-то менять».
Но симптоматична неудача автора в попытке изобразить главного героя.
Автор тщился сделать его умным циником, может, в духе Поланика или Берроуза,
или Буковски. Но циник не вышел, вышло убожество. О плохом, но популярном
кафе сказано следующее: «Видимо, тусовка ловит от нахождения в нём особый,
сродни мазохистскому, кайф, если терпит все эти ужасы, сравнимые,
безусловно, только с присутствием в нацистском концлагере». Или, о грубых
секретаршах: «Воистину, не много у нас найдётся Матросовых, способных
собственной грудью броситься (как будто можно «броситься чужой грудью» -
Н.Г.) на амбразуру секретариата с гранатой в руках». Великого русского
поэта, припомнив одну его строку, герой называет «Сашкой Блоком». И так
далее. Подобные фразы характеризуют его как человека жалкого, на протяжении
всей книги почему-то упорно пеняющего на зеркало. И, хотя в этом и состоит
идеология антигламура, неужели автор настолько «не видит» собственного
героя? Неужели – такова среда, что не с кем сравнить? Поверить трудно.
Обыкновенный уникальный
Милорад Павич. Уникальный роман: Роман-дельта / Пер. с серб. Л.
Савельевой. – СПб.: Азбука-классика 2006.
В «Уникальном романе» нет ничего уникального. «Нормальный» роман Павича с
избыточной образностью, как поразительной («Она из тех, кто сердцем способен
раскалить печь»; Борзая «кладёт морду на её ладонь, и дама, глядя в её
глаза, как в зеркало, подправляет помадой губы»; «Представьте себе красивую
женщину, Удвойте её красоту, Утройте её. Потом возведите в квадрат. И
забудьте её. Это Лемпицка»), так и софистической, скроенной по старому
павичевскому лекалу («Желток – это сон, а белок – явь»; «В одном глазу она
носила день, в другом – ночь, левую сторону видела как правую, а правую как
правую и всегда принимала во внимание соотношения: сколько на Земле воды по
сравнению с сушей (3:1), сколько воды в ней самой по сравнению со всем её
прекрасным телом (1:3) и сколько есть Неба по сравнению с сушей звёзд – и
здесь всегда имея в виду то же самое соотношение 3:1. Короче говоря, она
выглядела как некто, у кого давно перестали расти ногти»). И с невнятной
структурой, которая обозначена, но до конца не воплощена. В этот раз
заявлено, что у детективного романа «сто разных окончаний», выбирай любую
развязку или впиши свою на специально оставленных для этого в книге чистых
страницах. Сто развязок – большая натяжка, ибо сто главок из дневника
следователя никак нельзя назвать эпилогами, разве что эпизодами. Развязка
всё-таки одна – гибель следователя, так и не распутавшего своё последнее
дело, а кто убил его, внимательный читатель легко догадается. Детективный
сюжет – не бог весть какой, читателю известно, кто убийца, но следователь
этого не знает. Приём, придуманный не Павичем, и использованный уже,
например, в «Преступлении и наказании» Достоевского. Впрочем, это не так
важно – и «роман-кроссворд» Павича – никакой не кроссворд, а «роман-пособие
по гаданию на Таро» – никакое не пособие. Идея «нелинейного романа» -
популистская придумка, главное в романах Павича не это, а странная красота
алогичной фантазии, которая подобна туману, и никак не укладывается в
рассудочные схемы.
Но внимание роман привлёк тем, что имеет непосредственное отношение к
русской культуре.
Героем одного из снов в романе Павича оказывается Пушкин. Он «низкорослый,
очень лохматый и худой человек», владеет вуду и занимается чёрной магией.
Конечно, присниться может всё, что угодно, сюжеты снов не обсуждаются, но…
Как вспоминала Зинаида Шаховская, когда Ремизов в очередной раз рассказал
свой сон о Ходасевиче, тот возмутился и строго-настрого наказал: «И помните,
чтобы я не появлялся в смешном виде в ваших снах!» После чего Ходасевич
Ремизову больше не снился. Вот и хотелось бы, чтобы писателям и их героям
такие люди, как Александр Сергеевич, «в смешном виде» не снились. Ведь сон –
отражение сознания сновидца. Павич – европеец до мозга костей, и лёгкое его
отношение к русскому гению как к постмодернистской игрушке показательно.
Право, уж лучше отрицание.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
