|
|
Рустам Нуриев
Соло на контрабасе
Эссе
Я до сих пор нахожусь там, где и сам я не знаю где. «Ветер,
туман и снег» как всегда равносторонне в силу того, что их трое. Я пытаюсь
менять язык этих снов, переходящих в явь. Вот и уехал куда-то приятель
Бакланов, куда-то на юга. Вот и я никуда не уехал, а остался где-то здесь.
Вот и бабий сентябрь ушел, полуприкрыв за собой дверь. Вот и подходят из
далекого далёка шуршания скрипок, позволяющих вынуть из ушей вату и поверить
в то, что музыка есть и ее не может не быть. Хотелось бы знать, когда я могу
быть или был настоящим или буду, или я просто бывший пионер и прочие
названия. И если вчерашний вечер опрокинул меня навзничь, значит я сам
виноват, нечего было подмигивать Кашиной Л.
Пожалуй, я не против того, чтобы послушать бетховенскую симфонию № 5, или
бетховенская симфония не против того, чтобы с врачебным стетоскопом
послушать мое дыхание, или врач-терапевт Глюконатов не против того, чтобы я
стоял минут пятьдесят в очереди за вином, или солнце стремится закатиться,
пока Джон Сильвер не спел свою песенку про сундук мертвеца, но как бы там ни
было, ностальгии мешают ложками в стаканах кофе, а я еду в автобусе № 33 и
читаю книгу о пользе голодания под присмотром специалиста, ну хотя бы и
Глюконатова. Интересно, нужно ли все это мне в качестве живительной
ежедневности, перемешанной с рекламными слоганами чужой телевизионности
ухудшающихся сериалов? Пожалуй, я хочу поговорить о музыке музык с птицами
перелетными, с кузнечиками зеленых полей, с Музой Ахмадуллиной, с Миляушой
Габбасовной.
Итак, музыка как субстанция дана мне сквозь меня текущая через уши, через
затылок, и через пальцы, играющие на контрабасе. И поток композиторских
имен-заглавий едва держится на нотных тетрадях, только чтобы не упасть,
только чтобы не попасть в память игрока на струнном инструменте,
контрабасасом названным. Волшебная дирижерская палочка единственным взмахом
включает птицу-механизм-оркестр. И эта огромная машина поднимается в небо,
забирая с собой слушателей-пассажиров. Иногда на демонстрацию полета
самолета или братьев Райт, или «Ту-16» приезжает на финском «камазе-Айокки»
телевидение, что живет на вершине холма. Оно записывает на две-три
видеокамеры все это действо-полет. И одним из гребцов на галере-птице
оказываюсь я. Возможно, я — наблюдатель.
Слияние тембров и смена громкого на тихое звучание, нечаянные хлопки между
частями произведения, ненарошное чье-нибудь «апчхи» и коллективное внимание
— это смешение-замешательство и есть концерт симфонического оркестра.
Прежде чем быть поданной слушателю как блюдо, эта смесь варится с
понедельника до субботы включительно. На магическую кастрюлю приклеивают
афишу, и раскаты литавр и грозная туба готовы к... шелесту приятной осенней
погоды. А в следующую неделю появляется очередной дирижер из очередного
города нашей северно-срединной страны — понедельник начинается заново, а
потом вторник, а потом среда — вот и становится оркестр управляем новой
личностью, новым командиром.
Столичные знаменитости тоже приезжают — виолончелисты, скрипачи, пианисты,
трубачи.
Тогда концерт как результат репетиций солиста и оркестрантов превращается в
диалог одиночки на виолончели, что осмеливается возражать оркестру, окияну,
и тот готов проглотить его валторнами и тромбонами (и все же солист
уговаривает оркестр виртуозными пассажами и доводит его до торжественного
финала). А генерал-пианист на огромном рояле-катере скользит по разливанному
оркестровому-звуковому морю и боится, как ему кажется, проглотить всю
морскую воду, и от этого порой ни жарко, ни холодно. А оркестр прячет свою
силу, но потом подхватывает бедного генерала на струнные плечи,
мягко-бережно приглушает его солирующей трубой (на которой играет Марат
Муратов), выбрасывает пианиста на берег. А потом аплодисменты.
В другую же субботу бабаджаняновская эстрадная труба, на которой играет
Марат Муратов поет капризную мелодию, и оркестру никуда не деться, он
поддакивает и подвывает ему, то как зверь, то как дитя заплачет, потому что
Восток — дело тонкое, и мотивы его тонки.
В следующую после следующей субботы приезжает мировая соло-скрипка — семь
международных премий, активная концертная деятельность, и этот невеликий по
своим размерами аппарат лечит тебя и меня. Оркестр не возражает, потому что
силен, потому, что Амазонка длинна, потому, что все это не мистификация, а
коллективная договоренность о том, что слушатель должен быть слушателем и
все тут. А дальнейшая необходимость слушания музыки и вчера, и завтра
рекламирует оркестровую состоятельность с помощью новых видеоклипов,
смотрящих на город Эн. И космонавты на орбите слушают свое радио и слышат
космическую прекрасную маниакальность композитора С. Они понимают, что
космос не только на высоте 300 км от Земли, но и в наших сердцах. И когда я
стою на асфальте, но без лыж, как это общепринято, и вижу в облаках самолет,
то ясно, что это альтовое соло из середины симфонии духа. Ну, конечно, я
слишком тут о феноменологии, все вышесказанное не мистификация, все это
ноуменология быта. И пятилинейная бумага для нот, все та же стенография, что
и эта кириллица. И дирижер держит в руках руль. Только бы не ружье, только
бы не сыграть неправильные ноты.
А потом наступила осень — это начало нового сезона, а весной оркестр поедет
на гастроли в другой город, в город Октябрьский. Нотный материал будет
звучать и там. Телевидение зажигает из разных внешне прохожих, а оркестр
собирает их в единую музыку. И тех, что играют, и тех, что слушают.
А потом я вышел на остановку и сел ждать 269-й, и когда он вот здесь и я не
стал садиться, он исчез за горизонтом, обиделся, наверное. Вот тут-то меня и
настиг симфонизм «Мышей, что хоронят кота», настигла также и механистичность
«Болерыравеля», и мы втроем пришли к себе домой. Через пятнадцать минут я
оказался на сцене…
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
