|
|
Рустем Вахитов
ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ
КАК ЗЕРКАЛО ЛИБЕРАЛЬНОЙ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
1.
«Ура! Поехали! — Молодежь поднялась и, приплясывая, прихлопывая и напевая
модную в этом туристическом сезоне песенку «Город Запорожье», удалилась …
Город Запорожье!
Санитэйшен фри!
Вижу ваши рожи
Братцы, же ву при!
Русско-англо-французский хит замер в глубинах «Каховки».
Это не отрывок из безграмотной статьи музыкального обозревателя
современной «бульварной» газеты о модной тусовке в клубе под названием «Каховка».
Нет, это отрывок из нашумевшей в свое время повести
Василия Аксенова «Остров
Крым», написанной в 1978—79 годах и в СССР распространяемой в самиздате, а
опубликованной тогда лишь на Западе. Прошло около двадцати лет, и
аксеновская фантазия, кажется, воплотилась в жизнь. Утонченный
рафинированный скандальный модернизм диссидентствующего писателя превратился
не просто в грубую реальность — в безвкусицу и пошлость бульварных газет и
телеконцертов. Только пророчество все же получилось странное, как говорится,
«с точностью до наоборот». Не СССР поглотил маленькую либеральную Россию,
зацепившуюся за несуществующий остров в Черном море, как это случилось в
конце концов у Аксенова, а наоборот, аксеновский Крым стал заправлять на
пространствах бывшей сверхдержавы. Но этот отход жизни от фантазии Аксенова
не умаляет актуальности его повести и по сей день. Ее персонажи легко
узнаваемы, хотя давно уже нет ЦК КПСС и КГБ, ее идеи волнуют умы и
соответствуют мировосприятию определенного круга людей — пусть небольшого,
но зато сконцентрировавшего в своих руках идеологическую, экономическую и
политическую власть после 1991-го.
Поэтому не лишним будет еще раз вспомнить «Остров Крым» В. Аксенова…
2.
Сюжет повести общеизвестен: Крым у Аксенова является не полуостровом, а
островом. В 1921 году Красная Армия не смогла форсировать залив, разделяющий
Крым и материк, и таким образом Россия как бы распалась на две неравные
части — коммунистический Советский Союз и белогвардейский, не признанный
большинством государств мира Крым. В 40-х годах либералы Белого движения
добились от барона Врангеля конституции, и с тех пор Крым превращается в
демократическую республику, в беспрецедентный пример процветающей русской
либеральной демократии. В парламенте Крыма заседает дюжина партий — от
черносотенного Союза за Возрождение Родины и Престола и националистической
«Волчьей сотни» до кадетов и трудовиков, коммунистов и даже крымских
националистов, которые утверждают, что в Крыму в результате смешения
британцев, русских, татар, греков, турков, болгар уже возникла своя особая
нация, отличная и от советских, и от эмигрантских русских — «яки» (помесь
англо-американского «о кей» и татарского «якши», и то, и другое,
естественно, означает «хорошо»). Зарубежные инвестиции, таланты и трудолюбие
русских капиталистов, доходы от туристского бизнеса превратили Крым в
сказочный оазис, страну богачей, остров развлечений и ничегонеделанья,
остров О̀ Кей, как называют его по всему миру. Симферополь (в просторечье —
Симфи) — один из самых причудливых, авангардных городов мира. Население
Крыма — космополитическая тусовка, где можно встретить всех — от отдыхающего
советского партбосса до американских вершителей сексуальной революции и где
по-английски и на «яки» — искусственном языке крымских националистов —
говорят уже чаще, чем на русском. Супермаркеты ломятся от продуктов — что
резко контрастирует с полупустыми магазинами на материке, в советской части
России, телевидение — скандальное, наглое, захватывающее,
сверхпрофессиональное, нравы — настолько свободные, что Амстердам, как
говорится, отдыхает, городовые — на манер американских шерифов — с иголочки
одетые, жующие чуингам и, если надо, одним ударом сворачивающие скулу…
Главный герой повести — Андрей Лучников — редактор симферопольской газеты
«Русский курьер», политик-эксцентрик и стареющий прожигатель жизни и денег,
крайний либерал в жизни и в идеологии. При всем при том он — патриот России,
каковой персонаж редкость для диссидента Аксенова: обычно он живописует
богемных бездельников из космополитической тусовки. Впрочем, за исключением
своего патриотизма Андрей Лучников ничем от оных не отличается. Конечно, они
тут также представлены — диссидент-кинорежиссер Гангут, полушлюха-полумуза и
агент КГБ поневоле, спорткомментаторша и герл-френд Лучникова Таня Лунина,
«прогрессивный партбюрократ» Марлен Кузенков, клоун-дипломат непризнанного
Крыма Петя Сабашников, крымский плейбой и по совместительству политик
формально несуществующего государства Фредди Бутурлин и многие-многие, мало
чем отличающиеся от Эндрю Луча, пришедшего к патриотизму в зрелом возрасте,
а до этого бывшего джазменом, сердцеедом, всеевропейским бродягой, которому
все равно было как получать адреналин — в ресторанных драках с американскими
летчиками или в баррикадных боях с советскими войсками в Будапеште в
1956-ом. Впрочем, патриотизм Лучникова — это не патриотизм окопавшихся в
Крыму остатков «белых», и не патриотизм московского элитарного «Русского
клуба» — и те, и другие выведены у Аксенова крайне карикатурно, как
зажравшиеся полумафиози и сексуальные извращенцы. Это патриотизм
космополитического либерала, пытающегося по-честному полюбить свой народ.
Лучников — создатель Идеи Общей Судьбы, идеи воссоединения Крыма с Советской
Россией, дабы дать ей новые жизненные силы, которые помогли бы выйти СССР —
России из «коммунистического тупика».
Повесть заканчивается трагически: вместо ожидаемого Лучниковым
«сосуществования двух систем» — социализма в СССР и капитализма в Крыму,
благотворного влияния демократической «второй России» на свою северную
старшую сестру, все старания сторонников Общей Судьбы приводят к тому, что
Крым захватывают советские войска и с особой грубостью и жестокостью
уничтожают крымскую демократию. Свершается то, о чем предупреждали Лучникова
его московские друзья — диссиденты и его приятели с Запада, ненавидящие «Совдепию»
и влюбленные в «другую Россию», западнический и либеральный, жиреющий и
бесящийся с жиру мир Крыма. Не только сам Лучников, его идея, патриотическая
идея вообще, по Аксенову, терпит фиаско.
3.
На первый взгляд фантастическая аксеновская Республика Крым (или
«Крым-Россия», как она именовалась официально) есть, действительно, перенос
на территорию России-СССР мирка русского зарубежья. В повести Аксенова
старательно выписаны все детали жития первой, белогвардейской эмиграции и их
отпрысков: в этом Крыму есть площадь барона Врангеля, действуют, как уже
говорилось, дореволюционные партии, влившиеся в Белое движение, старожилы
острова — ветераны гражданской войны со стороны белых до сих пор именуют
себя временными эвакуантами, а свое фантасмагорическое государство — Базой
Временной Эвакуации Вооруженных Сил Юга России, крымская валюта —
ассигнации, выпускаемые банком Вооруженных Сил Юга России, наконец, среди
граждан Крыма постоянно упоминаются выходцы из аристократических родов,
которые после революции оказались в эмиграции — Несельроде, Беклемишевы,
Оболенские. Конечно, присутствуют и веяния новых времен — бары и казино,
ультрасовременные небоскребы самых парадоксальных форм, агрессивное
телевидение, сексуальная революция среди молодежи. Потомки белогвардейцев
называют себя Эндрю и Фредди, пьют виски и таскаются за американками,
увлекаются джазом и панк-роком… Казалось бы, перед нами картина растворения
русской послеоктябрьской эмиграции в окружающей ее среде западной культуры.
Причем так понимает все и сам Аксенов. В повести он открыто пишет об этом.
Андрей Лучников рассуждает на парижских улицах между посещением «приема
диссидента из СССР» и покушением на него — редактора просоветского
«Курьера», со стороны «волчесотенцев» о том, что суть Идеи Общей Судьбы —
поворот интеллигенции, бросившей свой народ к этому самому народу,
«страдающему от коммунистической тирании». Естественно, под интеллигенцией
Аксенов имеет в виду дореволюционную, имперскую интеллигенцию, которая якобы
чудом сохранилась на острове Крым, под защитой французских истребителей,
британских подводных лодок и нот протеста всесильных правительства и
Конгресса США. Несмотря на трагическую концовку повести, в ней есть элемент
надежды — опальный кинорежиссер Гангут как-то оговаривается, что все
московское либеральное подполье смотрело на Крым как на модель будущей
России. Как известно, остров Крым писался еще до перестройки и либерального
переворота, но тем не менее он прекрасно вписывается в идеологию новой
постсоветской власти. Согласно ей Советский Союз был неудачным и безумным
экспериментом, уведшим Россию со «столбового пути» цивилизации. Нынешняя РФ
— это возрождение старой капиталистической дореволюционной России —
процветающей и высококультурной европейской державы, которая была якобы
страной сказочного богатства и широких демократических свобод и которую «мы
потеряли»… Естественно, о мерзостях и язвах жизни дореволюционной России
скромно умалчивается, а современное бедственное положение народа и
государства рассматриваются как издержки «переходного этапа»…
Но всегда ли писатель правильно понимает свое произведение? Увы, сплошь и
рядом мы видим, что «перо» умнее человека, и сам писатель склонен трактовать
свое произведение, исходя из своих личных стереотипов, симпатий и антипатий,
а на самом деле оно имеет иные, более глубокие и многомерные смыслы, кстати,
вполне понятные читательским массам, на уровне интуиции… Думается, так же
дело обстоит и с «Островом Крым».
4.
По тексту повести разбросаны всевозможные намеки, «проговорки», указания на
то, что все гораздо сложнее и что перед нами — не чистая фантастика в жанре
альтернативной истории, и что по большому счету русская белогвардейская
эмиграция и имперская интеллигенция, пусть и сильно «оевропеившаяся», тут ни
при чем.
Так, СССР в повести неоднократно называется «проклятой исторической
Родиной». В устах белоэмигранта, каковым должен быть аксеновский крымчанин,
это совершенно немыслимо, большинство эмигрантов (за редкими исключениями
вроде «инфант террибле» русского зарубежья евразийцев) считали СССР не
Россией, а неким искусственным образованием, построенном большевиками на
руинах России — «Совдепией». Да и те немногие бывшие белые, которые с этим
были не согласны, также не считали и не могли считать СССР своей
«исторической Родиной», ведь такой была для них Российская империя…То же
можно сказать и об их детях и внуках.
Далее, в повести есть эпизод, где дед главного героя — бывший участник
Ледового похода Белой Армии, а ныне богатый, уважаемый крымский врэвакуант,
думец-кадет Арсений Николаевич Лучников восхищается комсомольской песней
Гражданской войны «Каховка» (и даже называет в честь ее свое поместье). Он
объясняет это тем, что сам воевал в Каховке, и у их медсестры — княгини
Волконской тоже были голубые глаза, как и у сестрички из советской песни.
Это тоже довольно искусственно. Всякий, кто хоть немного знаком с историей
Белого движения, знает, что «белые» пели совсем другие песни, наполненные
совсем другими настроениями и пафосом. Неофициальным гимном белых армий был
романс «Белой акации гроздья душистые» (который не нужно путать с песней на
другие слова и с другой музыкой, написанной специально для кинофильма «Дни
Турбиных» в 70-е годы, — по иронии истории, эту песню, как и многие другие
псевдобелогвардейские «новоделы» вроде популярного «Поручика Голицина»
сейчас большинство принимает за подлинные песни Белого движения). Романс
«Белой акации гроздья душистые» с его тоской по невозвратной юности и
«аполитичной» несчастной любовью был в белых армиях гораздо популярнее
бравурных маршей о готовности «пролить за Россию кровь молодую» (в стане
«красных» была противоположная ситуация). Да и в этих маршах вроде песни
дроздовцев никакой положительной цели не ставилось, кроме разгрома
большевиков и спасения совершенно абстрактной «России», которую каждый
«белый» мог трактовать как ему угодно — не секрет, что для монархиста
Шульгина «освобожденная Россия» означало одно, для эсера Чернова — другое,
для кадета Милюкова — третье. В общем-то «белые» были настолько
разношерстной компанией, что их ничто не объединяло, кроме ненависти к
большевикам, а этого для победы чудовищно мало, и на уровне интуиции они
сами это прекрасно понимали.
Много уже написано о том, что «белые» были охвачены «волей к смерти», они
понимали свою миссию совершенно в духе интеллигентского романтизма: «умереть
за Родину». Но чтобы избежать кривотолков приведем в качестве примера
мироощущения «белых» первоисточник — стихи Марины Цветаевой из сборника
«Лебединый стан», написанные в 18-ом году, когда «белое» дело только
зачиналось, когда только бы и верить в победу:
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает...
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
Так что «белогвардеец Арсений Лучников, наслаждающийся у Аксенова
бодро-лирической большевистской песней о Каховке, выглядит как-то
ненатурально…
Кроме того, удивительна для белоэмигранта Андрея Лучникова симпатия к
Ленину, Троцкому, Бухарину, Тухачевскому и всем прочим «жертвам сталинизма».
Очень неубедительно выглядит Эндрю Лучников, сын участника Ледового похода,
выросший на белогвардейской романтике, восхваляющий в своей газете, пусть и
с оговорками, Ленина и Троцкого с Бухариным и Тухачевским и в то же время
смешивающий с грязью Сталина. Для «белого» все они — «одного поля ягоды» и
разницы принципиальной между Троцким, Бухариным и Сталиным нет. Тот же
Троцкий для «белого» не «талантливый публицист» и «оригинальный мыслитель»,
а палач русского народа, создатель концлагерей и трудовых армий,
фанатик-космополит, не скрывавший того, что Россия для него — полигон для
разжигания мировой революции. Тухачевский для «белого» — не «выдающийся
полководец и новатор военной науки», а кровавый душитель крестьянского
восстания, который хладнокровно и цинично приказывал применять против
собственного населения — крестьян, вооруженных топорами и обрезами боевые
отравляющие газы. «Белые» в большинстве своем нисколько не сочувствовали
«опальным оппозиционерам», когда пришел «роковой» 37-ой и коммунисты стали
убивать коммунистов. Напротив, для «белых» это выглядело как справедливое
возмездие, павшее на головы вчерашних кровавых комиссаров-русофобов
Гражданской войны, а Сталин для них даже приобретал некий позитивный ореол,
ведь Сталин воплощал собой, хотел он того или нет, Бич Божий. У «белых» были
другие «роковые даты» и другие мученики — убитая царская семья, погибшие
«добровольцы» гражданской, «вычищенные» Советской властью «бывшие»:
аристократы, чиновники, купцы, священники. Все эти даты — до 37-го, а 37-ой
является «роковым» для самих большевиков, не вписавшихся в сталинский
национал-большевистский проект и, конечно, их детей. Но Лучников вроде к ним
не принадлежит…
Да и друзья Лучникова — этого типичного крымчанина, который, хоть и
придерживается левых взглядов, всем остальным — от походов по барам до
увлечения йогой, ничем не отличается от других крымских космополитов, прямо
называют его «своим» в СССР. «Ты будто бы один из них, некий либеральный
советчик», — говорит ему в самом начале повести Фредди Бутурлин. Это
действительно так, Лучников чувствует себя как рыба в воде в московской
либеральной тусовке, у него там друзья, любовница, высокие покровители из
партноменклатуры, тоскующие по западному стилю жизни. И этих его друзей и
покровителей — опального кинорежиссера Виталия Гангута, партийного
начальника и тайного либерала Марлена Кузенкова легко можно представить
живущими в Симфи, якобы в логове «белогвардейской буржуазной республики»,
кутящими в ресторанах, сидящими на скамье Крымской Временной Думы,
схватывающимися в полемике в газетах… Более того, Крым Аксенова вообще
является зеркальным отображением Москвы. В Крыму есть свои либералы — это
сам Лучников, его отец-кадет, свои правые мастодонты — врэвакуантское
правительство, состоящее из членов Союза за Возрождение Родины и Престола,
черносотенная организация «Волчья сотня», представленная в повести слюнявым
придурком Игнатьевым-Игнатьевым, к тому же испытывающим гомосексуальную
неразделенную любовь к Лучникову. В Москве монархистам из Крымского
правительства, «Волчьей сотне» и Игнатьеву-Игнатьеву соответствуют
старики-сталинисты из партноменклатуры и сросшиеся с ними
русофилы-антисемиты, идеологом которых изображен у Аксенова некий Олег
Степанов — знаток русских дворянских родов, юдофоб и националист и в то же
время сторонник коммунизма как истинно русского, общинного мировоззрения и …
онанист и пьяница (вообще Аксенов охотно наделяет своих политических
оппонентов — патриотов сексуальными аномалиями, все же либералы-западники у
него, напротив, сугубо нормальные гетеросексуальные, удачливые плейбои; в
жизни, как обратит внимание читатель, все зеркально наоборот — за
гомосексуализм и прочие «сексуальные свободы» ратуют именно либералы).
Наконец, сам стиль речи, лексика, разговоры крымчан резко отделяют их от
субкультуры «русского зарубежья». Русские эмигранты, даже во втором и в
третьем поколении, не говорят на такой смеси мата, советских канцеляризмов и
жаргона на американ-инглиш.
5.
Ясно, что мифический остров Крым Аксенова не имеет ни малейшего отношения к
«белым» и их потомкам. Зато он в точности воспроизводит повадки, стиль
жизни, речь элитарной столичной либеральной диссидентской тусовки, к которой
принадлежал и сам Аксенов. Они — выходцы из партийной и советской
номенклатуры, поэтому их «историческая Родина», действительно, ненавидимый
ими СССР, а вовсе не Имперская Россия. Их отцы и деды, действительно, лихие
рубаки Гражданской войны, только не со стороны «белых», а со стороны
«красных», те самые комиссары, интернационал-большевики, которые горели
мечтой о мировой революции и ради нее кровью умыли Россию, а затем сами
попали под каток репрессий сталинской национал-большевистской органической
контрреволюции. Вспомним, что и мать Аксенова — большевичка Гинзбург, да и
родители, и деды, и бабки других наших либералов из той же когорты, взять
хоть Гайдара. Поэтому легко можно представить нашего шестидесятника,
наблюдающего за тем, как его отец наслаждается песней про Каховку и про
лихую винтовку, тогда как престарелый белоэмигрант за таким занятием
выглядит крайне странно. Нелюбовь к Сталину и скрытая симпатия к Бухарину,
Зиновьеву, Каменеву, Тухачевскому тоже естественна для детей и внуков
репрессированных бухаринцев и троцкистов, но никак не для белогвардейцев.
И речь героев Аксенова — это речь московского застойного
интеллигента-западника, перемежающего рассуждения о Сартре англицизмами и
матюками, а не рафинированного интеллигента или аристократа из «русского
зарубежья». Это речь Ерофеева, Пелевина, Пригова, Рубинштейна, всех тех, кто
вышел из диссидентских кухонь и ныне стал заслуженным мастером культуры
ельцинско «крымской России».
Итак, на самом деле остров Крым — это никакое не белогвардейское логово, а
элитарная столичная диссидентская западническая тусовка, к которой
принадлежал в годы написания этой повести и сам Аксенов. Это и естественно,
писатель обычно пишет о том, что он знает изнутри, пусть даже облекая
знакомые темы и персонажи в фантастическую ауру. Нашпигованность острова
Крым агентами американской и советской разведки, постоянный страх островитян
перед ударом северного «коммунистического гиганта» — все это только
добавляет сходства с диссидентской либеральной тусовкой: ведь и в ней
полным-полно было и кэгэбэшников, и цэрэушников, замаскированных под
«внутренних диссидентов» и богатых и щедрых иностранцев, и все эти
постоянные полубезумные карнавальные пьянки со стихами и битьем морд,
русскими разговорами и беспорядочным сексом, весь этот стиль жизни
неофициального застойного интеллигента — это тоже атмосфера «Острова О Кей».
Наконец, яки-национализм, смесь осколков русской, татарской, английской и
других культур — это, конечно, особая субкультура либеральной тусовки, где
переплелись элементы культур русской, еврейской и англо-американской,
образовав эклектичный коктейль, в сущности имеющий мало отношения к
традиционным, настоящим русской, еврейской и американской культурам (кстати,
и сам Аксенов с его лексикой, которой при перепечатке «узка» кириллица,
также пишет на своеобразном «яки» — русско-американском языке).
Как уже говорилось, осознание того, что «остров Крым», как бы это сказать,
повесть с двойным дном и что белогвардейцы тут ни при чем, в общем-то
присутствует. Так, Ксения Зорина пишет в «Русском журнале»: Сейчас произошло
именно то, что описано у Аксенова: Россия превратилась в остров Крым. Все
это не о несуществующем острове, а о сегодняшней Москве, о двойственности
жизни в «постперестроечную» эпоху». Понятно, имеется в виду, что победили не
потомки «белых», а диссиденты и, шире говоря, интеллигенты-либералы,
нашедшие общий язык с антисталинистской партноменклатурой, Гангуты и
Кузенковы.
Остается лишь развить эту мысль и в свете этого рассмотреть основную идею
повести, вокруг которой крутится весь сюжет, детище ее главного героя Андрея
Лучникова — Идею Общей Судьбы.
6.
Андрей Лучников среди них — самый народолюбивый. Он идеалист, готовый
ввергнуть любимый им бесшабашный и прекрасный остров О̉ кей в пасть
ощерившемуся ядерными ракетами имперскому гиганту ради «возрождения русского
народа», он сам готов пойти в Сибирь и принять смерть, если потребуется… Он
ненавидит старых врэвакуантов с их «белым» патриотизмом и снобистским
презрением к народу, оставшемуся на том берегу залива. «…Шесть десятилетий
вы на своей Базе Временной Эвакуации наслаждаетесь комфортом, свободой и
спокойствием, в то время, когда наш народ кровью истекал под сталинскими
ублюдками, … прозябает в бесправии, темноте духовной, скудости и лжи…» —
восклицает он в самом начале повести. В конце повести, на рауте, посвященном
его победе в традиционных крымских автогонках «Антик-ралли», Лучников так
формулирует перед журналистами Идею Общей Судьбы: «… мы призываем … в
конечном историческом смысле к воссоединению с Россией, то есть к
дерзновенной и благородной попытке разделить судьбу двухсот пятидесяти
миллионов наших братьев, которые десятилетие за десятилетием сквозь мрак
бесконечных страданий и проблески волшебного торжества осуществляют
неповторимую нравственную и мистическую миссию России..» (курсив наш — Р.В.)
. При этом характерно, какая судьба — уж простите за каламбур — ждет по мере
развертывания повествования идею общей судьбы…
А ждет ее крах, сопровождающийся крахом в личной жизни ее создателя и
пропагандиста — Андрея Лучникова. Впрочем, Лучников, кажется, с самого
начала не очень-то уверен в ней. Достаточно потрясения в личной жизни —
предательства московской любимой — и Лучников не стесняется в выражениях по
поводу всех советских людей, всей Большой России: «Вот моя Родина и мое
счастье — остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда не сольемся с вами,
законопослушные, многомиллионные, северная унылая русская сволочь. Мы не
русские по идеологии, мы не коммунисты по национальности (очень интересно,
что коммунизм здесь связывается с национальностью, и именно русской, Аксенов
понимает укорененность общинных идеалов в национальном характере русских, он
только не приемлет этого и за это еще больше презирает русский народ —
Р.В.), мы — яки-островитяне, у нас своя судьба, наша судьба — карнавал
свободы…». В конце же повести, оглушенный и подавленный аннексией острова
советскими войсками, ранением отца, гибелью журналистов под прикладами
советских автоматчиков, танками на улицах мирного Симфи, готовящегося
встречать «русское войско» цветами и флагами, Андрей вообще разочаровывается
во всякой политике: «вдруг в этот момент вся история, философия и политика
сгорели словно куча старых газет, и он ощутил себя лишь мешком протоплазмы,
жалкой живой сферой, вместилищем чего-то дрожащего, жаждущего защиты».
Эксцентрик, джазмен и богемный прожигатель жизни Эндрю Луч честно пытался
стать народолюбцем-патриотом, русским человеком Андреем Николаевичем
Лучниковым, но в конце концов не вышло, он вернулся к себе, к своей
самозамкнутой монаде личности вполне в либеральном духе, он так и остался
яки-островитянином, участником нескончаемого постмодернистского карнавала. И
в конце, перед самым арестом Лучникова, его духовник отец Леонид читает
место из Евангелия о соблазнителях и их горькой доле, и понимаешь, что сама
идея общей судьбы — крымчан и русских, либеральной интеллигенции и русского
народа — есть для Аксенова соблазн, смертельно опасный для интеллигенции.
Почему же такая «замечательная» либеральная интеллигенция не может быть со
своим народом, разделять его тяготы, тащить его в «передовое»
демократическое общество? Почему вечно пьяный, почти бессмысленный, если не
считать экзальтированного самовыражения карнавал она предпочитает серьезной,
исторически благородной работе по воспитанию своего народа? Аксенов дает в
повести совершенно определенный ответ на этот вопрос: перевоспитание
русского народа в либеральном духе, дабы он также вошел в семью «исторически
избранных», «цивилизованных», где уже давно находятся европейцы,
бесперспективно и прямо невозможно. По Аксенову, русский народ обладает
неполноценным национальным характером, который виной всем вывертам его
истории, ее отличиям от истории «цивилизованного» Запада. Мы должны
подчеркнуть: согласно Аксенову, дело не в коммунистическом тоталитаризме,
который «отбросил» русских от «западной цивилизации», нет, дело в
пресловутой русской ментальности. Мы уже приводили цитату, где герой
Аксенова Лучников называет русских — «коммунистами по национальности»,
естественно, в устах диссидента — это оскорбление, он ведь признает
полноценными только «либералов по национальности». Приведем и другую цитату,
еще более выразительную. В самом начале повести Лучников рассуждает:
«значит, нечто общее есть в Москве и в Симферополе? Общее нежелание замечать
существующие, но неприятные факты, цепляние за устаревшие формы: все эти
одряхлевшие «всероссийские» учреждения в Крыму … и московское непризнание
русских на Острове…». Лучников делает из этого характерный вывод: «но раз и
у нас тут существует такая тенденция, значит, может быть, и не в
тоталитаризме тут отгадка, а может быть, просто в некоторых чертах
национального характера-с?». Дальше идет неповторимое аксеновское ерничество,
граничащее с оскорблениями, про гадости, вытекающие из особенностей
национального характера … Любопытна, между прочим, выборочность обвинений
Аксенова. Евреи, воссоздав собственное государство, сделали в нем
официальным языком уже тысячелетия мертвый библейский язык иврит, это
выглядит так же, как если бы Сталин сделал государственным языком в России
церковнославянский — и ничего, Аксенова не удивляет консерватизм евреев и
привычка сохранять устаревшие формы. Англичане давно уже, по сути, разрушили
институт монархии, в стране в действительности веками правят буржуа, королю
или королеве остается вполне бутафорская роль, даже вопрос, сколько денег
должен расходовать королевский двор, решает парламент. Недавно одного из
членов королевской семьи, по сообщениям газет, оштрафовали за то, что он
вздумал охотиться в Королевском парке! Казалось бы, это просто издевка над
настоящей монархией, лучше уж откровенная демократическая республика, чем
этот гнусный спектакль, но нет, англичане цепляются за анахронизм монархии …
и Аксенова это вовсе не удивляет и не вызывает у него желания порассуждать о
национальной неполноценности англичан. В США давно уже установилась
двухпартийная система, никакая другая организация, помимо республиканцев или
демократов, заведомо не имеет шансов пройти в Конгресс, причем эти две
партии даже не имеют своих политических программ, а лишь предвыборные
обещания, их лидеры, придя к власти, ведут примерно одинаковую политику.
Ситуация мало чем отличается от «выборов без выбора» в Верховный Совет СССР…
Тем не менее у Аксенова неполноценные именно русские, но никак не
американцы.
Как говорится, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку… Никакой логики в
рассуждениях Аксенова, конечно, нет. Просто Аксенов животно ненавидит
русских и, замечая в их поведении даже малейшие несообразности, не желая ни
в чем разобраться, сразу же клеймит их как «исторических уродов», а то же
самое у евреев, англичан, американцев он либо не замечает, либо оправдывает.
А ведь так рассуждает наиболее русофильски настроенный аксеновский герой.
Все же другие, вроде кинорежиссера Гангута, без мата говорить о национальных
особенностях русских не могут. И одна из основных идей повести,
пронизывающая всю ее и являющаяся опорой для ее трагической развязки, — это
идея о некоем врожденном мазохизме русских, об их стремлении сделать себе
хуже, уничтожить себя… В этом обвиняют русских, не особо стесняясь в
выражениях, и режиссер Гангут, и татарин Мустафа — друг сына Лучникова, и
его герл-френд и осведомительница КГБ Таня Лунина, и многие другие…
Авторский текст последних глав просто вопиет: идея Общей Судьбы, которая
охватила Крым благодаря умелой пропаганде сторонников Лучникова, была
популярна лишь в силу подспудного маниакального желания даже «лучших,
либеральных русских» погибнуть ради великой идеи и сгубить все хорошее, что
у них было. В этом смысле символично самоубийство либерального
партфункционера Кузенкова перед самым захватом острова советскими войсками,
он бросается в море с полубезумным бредом об основополагающей идее, которая
манит и зовет умереть…
7.
Конечно, как уже говорилось, любое произведение литературы, особенно если
оно написано на общественно-политические темы, отражает имеющиеся в
определенном сегменте общества тенденции, их борьбу, предлагает определенное
разрешение этой борьбы. «Остров Крым» писался в конце 70-х годов и именно
для либеральной интеллигенции российских мегаполисов, в основном двух столиц
— Москвы и Ленинграда, и, как мы выяснили про нее, что самой интеллигенцией
на уровне интуиции прекрасно понималось… А это было время, когда
интеллигенция внутри страны постепенно стала разочаровываться в
социалистическом идеале, пусть даже в «демократическом» «цивилизованном»
варианте, который предлагала, например, теория конвергенции раннего Сахарова
и переходит на позиции откровенного антикоммунизма и антисоветизма.
Современный историк диссидентского движения в СССР Л.М. Алексеева отмечает,
что в течение 10—15 лет после ХХ съезда оппозиционная интеллигенция пыталась
вписаться в рамки Системы, а потом превращается в непримиримого врага
советского строя. (Л.М. Алексеева «История инакомыслия в СССР») Диссидент В.
Буковский также отмечал, что еще в 60-е годы, когда действовал
полуофициальный советский Гайд-парк — площадь Маяковского, где собирались
фрондирующие литераторы, среди тамошней молодежи много было неомарксистов и
сторонников социализма с человеческим лицом (сам Буковский с гордостью
сообщает, что он уже тогда был либералом-западником и антикоммунистом) (В.
Буковский «Гайд-парк по-советски»).
Конец 70-х годов — время написания Аксеновым «Острова Крым» — это время
образования в СССР подпольных Хельсинских групп, которые открыто выдвигают к
СССР те же претензии, что и либерально-демократические режимы Запада:
нарушения прав и свобод человека в их либеральном прочтении. Очевидно, что
большинство диссидентсвующей интеллигенции уже не ведет речь о
реформировании СССР, о придании социализму человеческого лица…
И в это время и возникает вопрос: как относиться к народу, к стране, которая
была и остается Россией, хоть и несколько десятков лет носила другое
название — СССР? До этого он не ставился по вполне понятным причинам: пока
диссиденты хоть немного были «левыми», заявления о том, что главное — благо
народа, были для них самоочевидными. Еще Сахаров воспринимал себя как борца
за «народное дело» против «антинародной» коммунистической власти. Теперь же,
когда диссиденты стали либералами, народолюбие для них перестало быть
обязательным (в конце концов и генерал Пиночет был либералом, и именно ради
либеральных экономических реформ он проехался по чилийскому народу катком
военно-полицейских репрессий). А на этот судьбоносный вопрос, возможно, было
два ответа. Первый: российская либеральная интеллигенция имеет с народом
общую судьбу, она будет бороться с ненавидимым ею коммунистическим строем за
народ, а после победы будет проводить либеральные реформы в интересах народа
и в «щадящем режиме». Второй: российская либеральная интеллигенция не имеет
с народом общей судьбы. Русский народ обладает неполноценной ментальностью,
коммунизм — это не роковая случайность в его истории, а вполне закономерное
явление. Поэтому никаких попыток щадить народ, учитывать его интересы,
защищать его быть не должно. Народолюбие погубит интеллигенцию. Если
советскому режиму предстоит рухнуть, то реформы должны проводиться самым
беспощадным способом, если они ударят по русскому народу, тем лучше, его
судьба — сгинуть в истории, либеральная интеллигенция постепенно вырастит из
его остатков новый народ, «россиян-яки», говорящих на смеси русского и
американ-инглиш и впитавших «демократические ценности» с молоком матери.
Как уже говорилось, в повести Аксенова предпочтение отдается второму ответу.
Рассуждения героев Аксенова, особенно сына Андрея Лучникова — Антона перед
самым падением Крыма, расшифровываются очень легко: никакой жалости к «этому
народу», фатально неполноценному и тоталитарному в основах своей культуры,
никаких компромиссов с советским государством, с этой действительно «истинно
народной», то есть как раз подходящей для «этого народа» тоталитарной
властью, главное — сохранить свой «остров О̉ Кей», мирок либеральной
интеллигенции, который есть проект будущей «демократической России», нужно
еще два-три поколения, чтобы появился и окреп не русский, а «российский
народ», «яки-новые русские», которые будут лишены комплексов и
неполноценности русских и которые и станут полноценными гражданами «новой
нетоталитарной России».
Ответ Аксенова был услышан и принят; видимо, подспудно в сознании
либеральной интеллигенции уже шла борьба, которая все больше склонялась в
сторону такого ответа, Аксенов лишь придал ему удачную
литературно-художественную форму. И с этого момента характер и стиль будущих
реформ в России, начавшихся — к удивлению будущих реформаторов — очень скоро
после опубликования «Острова Крым», а именно: их беспрецедентная жестокость
и равнодушие по отношению к простому народу были предрешены…
Здесь читайте:
Аксенов Василий Павлович
(р. 1932), прозаик.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
