|
|
ВОЕННОЕ
ЛИХОЛЕТЬЕ
Записки прокурора
Война застала чишминцев как-то неожиданно. 22 июня 1941 года — день
воскресный. Лена пошла на базар, купила продукты, приготовила завтрак. В это
время раздался телефонный звонок. Председатель райсовета Байков говорит:
«Иван Васильевич! Война. Гитлер, несмотря на договор о ненападении, уже
воюет с Россией. Секретаря райкома Закирова вызвали в обком партии и
направили на фронт. Надо срочно приступить к выполнению мобилизационного
плана, к подготовке людей и транспорта. Военкомат в ближайшие дни отправит
их».
В понедельник утром у военкомата — толпа мужиков разного возраста; с сумками
на плечах ждут отправки на фронт. Рядом с ними — плачут жены с детьми.
Провожать пришли матери, девушки. Из Чишмов мобилизованных поездом
отправляют в уфимский призывной пункт. Там военные решают: кого, куда, в
какую часть. Коммунисты и комсомольцы написали в райком партии заявления об
отправке на фронт. Я такое заявление тоже написал. Военкомат зачислил меня в
роту лыжных десантников. В республиканском пункте нас, лыжников, поставили в
строй и стали проверять по списку. Называя каждого по фамилии, дошли и до
меня. Я ответил: «Есть!». Высокий офицер дал мне команду: «Четыре шага
вперед». Команду эту выполнил. А офицер говорит: «Зайдите к начальнику
сборного республиканского пункта. Второй этаж, комната 4». Явился к
начальнику, назвал свою фамилию. Он меня спросил: «Это вы прокурор
Чишминского района?». Я ответил: «Да, я прокурор». Начальник говорит: «Идите
срочно к прокурору республики товарищу Иванову». Прибыл к Иванову. Он меня
спрашивает: «Кто вам разрешил оставить службу прокурора?». Я ответил:
«Война». Иванов говорит: «Все оперативные работники прокуратуры на военном
положении. Поезжайте в Чишмы и исполняйте то, что на вас возложено по
службе».
Прибыл в свою прокуратуру. Управляющий делами Антон Антонович ознакомил меня
с приказом прокурора республики. Рабочий день для оперативных работников
установлен с 9 часов утра до 12 часов ночи без выходных. Выдал мне бронь за
подписью республиканского военкома и прокурора республики Иванова. Без их
согласия меня никто не имеет права отправить в армию, и я не имею права
оставить свою службу.
Война прибавила работы сотрудникам прокуратуры. По уголовным делам объем ее
увеличился в десять раз, по надзору за местной районной властью по
соблюдению законности — в 15 раз, за всеми следственными учреждениями
(милиция, районное НКВД) — в 8 раз, поступлению в прокуратуру жалоб от
населения и организаций — в 6 раз. В пятнадцатичасовой рабочий день мы не
укладывались. На работу приходили не к 9, а к 7—8 часам.
В военные годы не только армия, но и весь советский народ воевал на фронте и
в тылу с жестоким противником. Крупные и малые города, рабочие поселки,
колхозы, совхозы, артели и мелкие предприятия — все работали на войну для
победы.
29 июня 1941 года ЦК партии в обращении к народу раскрыл опасность, нависшую
над Отечеством и судьбой Советского Союза. Понять эту опасность и отрешиться
от благодушия, беспечности, от настроения мирного времени предстояло всем и
каждому в отдельности.
Генеральным прокурором Союза ССР секретным приказом за № 103 О/В всем
гражданским прокурорам союзных республик, краев, автономных республик,
областей, городов и районов приказано вести строгий надзор за всеми органами
власти на местах при выполнении военных заказов для фронта. Нарушителей,
невзирая на лица и их должности, арестовывать и судить военным судом. Война
потребовала жесткой исполнительной дисциплины. В Чишминском районе с
дисциплиной было не все в порядке.
Председатели колхозов Худяков, Рябко и Деньгуб не сдали вовремя в
райвоенкомат новые автомашины-полуторки. Телефонов в колхозах нет. В
прокуратуре только одна лошадь. Позвонил директору МТС Загидуллину, попросил
у него легковую машину съездить в Черниговку. Загидуллин, который в машине
мне никогда не отказывал, ответил, что главный механик на ней выехал в
тракторную бригаду и вернется только вечером.
Выехал в Черниговку на лошади. Лошадка хорошая, бежит быстро, светит так
ярко солнце, что слепит глаза. В лесу березы стройные, белые, макушки в
зеленой листве. Дема бежит и волнами играет, воздух чистый, дышится легко.
Как хорошо на такой природе человеку жить. Невольно возникает мысль: «И
зачем людям нужна война? Разве не хватит всем места на земле? Люди страдают,
от ран умирают, гибнет преждевременно молодежь. В войне немцы истребляют
народ России, разрушают города и села. Советские солдаты убивают немцев как
захватчиков, злых и коварных врагов. Ради чего? Простым немцам и русским
война не нужна. Кроме горя, она ничего не приносит. Все государства уже
несколько веков призывают друг друга к мирной жизни, а войны разгораются все
сильнее и масштабнее, ведутся с применением все более изощренного оружия. Не
придем ли мы, люди, к крушению собственной цивилизации, к тому, что
называется светопреставлением?».
В таком раздумье я не заметил, как доехал до Черниговки. Зашел в правление
колхоза. Председателя на месте нет. Женщина-бухгалтер на счетах щелкает. Она
меня знает хорошо по делу Бориса Пешко. Поздоровался, спросил, где
начальник. «Только что на мотоцикле выехал на полевой ток», — ответила она.
Я попросил ее сесть со мной в тарантас и поехать разыскивать председателя.
Добрались до колхозного тока. Там же женщины на ручной веялке очищают от
сора пшеницу. Тетя Настя — жена Бориса Пешко, подбежала ко мне: «Иван
Васильевич, как я рада, что приехали к нам. Борис дома сбрую колхозную
налаживает. Я сейчас побегу домой и сготовлю обед». Ко мне подошел и
председатель Деньгуб. Спрашиваю, отправил ли он новую машину в райвоенкомат.
Деньгуб ответил, что немного задержались, вывозили на машине зерно
государству. Я предупредил: «Если через два часа машину не отправите в
военкомат, придется вас арестовать, а через двое суток судить. Война не ждет
и требует от всех точного исполнения указов».
Во дворе Борис Пешко распряг лошадь, завел ее в холодок под навес сарая, в
колоду насыпал овса. Зашли с хозяином в дом. В горнице накрыт стол:
сковорода с яичницей, в глиняной тарелке — копченое свиное сало. Хлеб
пшеничный крупного помола. Стоит кувшин с какой-то жидкостью. Борис налил из
него в три стакана. Я спросил его, что это такое. «Медовая брага. Очень
полезна для здоровья и усталость снимает», — ответил он. Чувствую, брага
хорошая, но пить мне нельзя. Надо срочно съездить в Игнатовку к председателю
Худякову. Борис с женой брагу отпили, тетя Настя повеселела, щеки у нее
разрумянились.
Поскольку лошадь моя еще не отдохнула, оставил ее у Бориса и с бригадиром
Андреем Громовым выехал на мотоцикле с коляской в Игнатовку. Добрались туда
довольно быстро. Худяков оказался в правлении колхоза, решал с
женщинами-бригадирами текущие дела.
— Зачем пожаловал к нам, товарищ прокурор? — задал он сразу вопрос, увидев
меня.
— Полуторку военкомату сдал? — спросил я.
— Сдал сегодня в полной готовности. Немножко опоздали, машину налаживали.
— Вам такое опоздание непростительно, сами были на финском фронте, знаете,
что такое война.
Худяков показал мне накладную о сдаче машины военкомату, а я попросил его на
легковой машине подвезти меня в Кохновку.
Прибыл туда поздно вечером, но было еще светло. Правление колхоза было
закрыто на маленький висячий замок. Из оврага вышла высокая женщина с
ведрами на коромысле, а за ней мальчик идет, прутиком ее подгоняет, кричит:
«Но!» Оказалось, жена председателя, она узнала меня. Я в Кохновке несколько
раз бывал. Послала мальчика за отцом, а меня пригласила в хату. Дом большой,
пятистенный, а полов ни в сенях, ни в доме нет: полы из глины и покрыты
самотканными дорожками. Окна небольшие. В доме прохладно. Вскоре появился на
дрожках председатель Рябко. На мой вопрос сообщил: «С машиной новой
измучились. У нее мотор барахлит. Прибыл из МТС механик. Мотор разобрал,
установил брак, говорит, что эту деталь можно в мастерской МТС выточить».
Пошли с председателем в гараж. Механик показал мне деталь величиной меньше
пальца, пояснил, в чем ее брак. Я попросил механика составить акт о
невозможности с таким бракованным мотором сдавать машину в военкомат. Стало
темнеть. В окнах замигал свет от керосиновых ламп. Домой вернулся во втором
часу ночи.
Утром написал прокурору республики Амерханову письмо с просьбой прислать в
Чишминскую прокуратуру второго помощника согласно штатному расписанию.
Прокурор мою просьбу удовлетворил. В ноябре появился молодой солдат в шинели
и старых кирзовых сапогах. В руке — клюшка, а на улице сыро, холодно, дождь
со снегом и ветер пронзительный. Солдат зашел ко мне в кабинет и по-военному
отрапортовал: «Товарищ прокурор, прибыл в ваше распоряжение». Я невольно
улыбнулся, попросил его сесть на старый деревянный диван. Другой мебели в
кабинете не было.
Солдат положил на стол приказ прокурора республики. Никаких документов у
него больше не было. Фамилия его Шваб Иосиф Аблеевич. В 1941 году из
Минского института с пятого курса его мобилизовали на фронт. Месяц воевал.
Три месяца лечился в госпитале Уфы на улице Красина. В армию по ранению не
пригоден. Прошел месячную практику в следственном отделе у Валеева и вот
прибыл ко мне.
В Чишмах в здании четырехэтажной средней школе разместили военный госпиталь.
Пошли со Швабом к начальнику госпиталя. Он нас принял, внимательно выслушал
и предоставил Швабу койку в двухместной палате на первом этаже, выдал теплую
одежду: шапку-ушанку, ботинки с теплыми онучами. Шваб готов был от радости
плясать, да больная нога этому мешала.
На следующий день утром Шваб явился на службу. Я поручил ему изучить в суде
уголовное дело о хищении лошади из колхоза Кара-Якупово и участвовать в суде
при рассмотрении дела. Шваб с заданием справился. Вора признали виновным,
суд вынес приговор: направить в трудовой штрафной лагерь сроком на два года.
После этого Шваб занимался судебными делами в трех судебных участках: в
Чишмах, Шингак-Куле и в Ново-Мусино. Он оказался юристом грамотным и хорошо
помогал мне в работе.
У Дикова Василия было трое детей. Но тем не менее он часто пил и устраивал
дома скандал. По просьбе его жены Лиды пригласил его повесткой под расписку
к 9 часам в прокуратуру. Официально допрашивать не стал. Говорю ему: «Дружба
дружбой, а разгульный образ жизни пора кончать. Я на тебя, Василий, управу
найду. Из тюрьмы попадешь на фронт в штрафной батальон. Мне известны и твои
мелкие служебные ухищрения». После такого предупреждения Василий прекратил
пьяные гулянки.
23 июня 1942 года приказом прокурора Башкирской республики я был отозван из
Чишмов на службу в Уфу прокурором отдела, контролирующего органы милиции
республики. Это была самая трудная и опасная для жизни работа в прокурорской
службе. До получения квартиры жил в Уфе один, без семьи, более двух месяцев.
Беспрерывно находился в командировках в городах и районах. Супруга с сыном
оставалась в Чишмах, работала в аптеке, а за сыном смотрели Матис — мальчик
лет восьми и супруга Дикова Василия. Моей жене из Чишмов уезжать не
хотелось. Жалко было оставлять жэктовскую квартиру с огородом и погребом.
Сыну два года. Жена беспокоится: сможет ли найти в Уфе работу по
специальности. Мне говорит: «Нельзя ли остаться на работе прокурором
Чишминского района». Я ее успокаиваю, говорю, что в Уфе получим квартиру и
сына в детсад определим, а работа от тебя никуда не убежит. Приказ прокурора
республики я обязан выполнять.
Однако вместо обещанного отдельного жилья мне предоставили комнату в
пятиквартирном доме по улице Ново-Мостовой. На всех жильцов имелась одна
кухня. В Уфе тогда дома отапливались дровами. Выделенная комната была
проходной: через нее жильцы проходили в свои комнаты. В одной из них жила
артистка балета Тамара Худайбердина со своей матерью Марьям Абдуловной. Мне
же комнату предоставили в порядке уплотнения жильцов по закону военного
времени.
6 июня 1943 года меня и прокурора следственного отдела прокуратуры
республики Валеева вызвали на бюро обкома партии по вопросу о кадрах. Бюро
решило направить нас в Москву на приемные испытания в высшую школу
Министерства иностранных дел. Испытания должны были проводиться с 12 июня по
27 июля. Обком партии выдал нам командировочные удостоверения, а прокуратура
республики — деньги на выезд в Москву.
Экзамены по политическим дисциплинам мы сдали на «хорошо» и «отлично», а по
русскому языку — получили «двойки». В высшую школу нас не приняли. В
Министерстве иностранных дел нам предложили написать заявления о приеме в
школу по оперативной работе за пределами Советского Союза. Мы обсудили это
предложение и отказались: поскольку учиться там нужно было три года. И мы
вернулись в Уфу.
В это время капитан роты, родом из поселка Иглино, Вандер — латыш по
национальности, в составе роты латышей с оружием и двумя пулеметами
дезертировал с фронта в Башкирию. Обосновались в лесных районах, занимались
грабежом и разбоем. Нападали на сотрудников милиции и убивали их. Забирали
оружие убитых и скрывались в лесах Бурзяна, Белорецка и Белокатая. В
колхозах угоняли скот, и лошадей, совершали бандитские налеты на милицию,
суды и райкомы партии.
Прокурор республики Амерханов пригласил меня к себе в кабинет и ознакомил с
приказом от 10 декабря 1943 года о назначении меня прокурором Белорецкого
района. Предложил срочно выехать и принять дела у прокурора Болотина. Пришел
домой и сообщил супруге о новом назначении. Ночью поездом выехал из Уфы до
станции Вязовая, а от нее до Запрудовки.
На третьи сутки прибыл в Белорецк. Прокурор Болотин дела к сдаче уже
приготовил. Я прочитал и подписал акт. Явился к начальнику милиции района и
города Белорецка Карташеву. У него по секретным документам ознакомился с
членами банды латышей, родители которых проживают в Иглино. По документам
Карташева, банда расстреляла двадцать восемь сотрудников милиции Белорецкого,
Бурзянского и Белокатайского районов. Погибло двенадцать солдат, которые
участвовали в боях с Вандером. Одновременно были уничтожены и двадцать
восемь бандитов. На день моего приезда в банде насчитывалось около
восьмидесяти человек.
Карташев сообщил мне, что ждет солдат-лыжников из воинской части. Они
прибыли в Белорецк на пятые сутки моей службы. Командиром — молодой офицер в
звании майора. В его подчинении 120 человек с учетом офицеров и снайперов. Я
разделил отряд на три группы. Одну отправил в Бурзян, вторую — в Белокатай,
а сам с Карташевым выехал поездом по узкоколейке в Инзер. Согласно разведке,
Вандер со своими бандитами находился в ущелье Инзера. Скрытно вышли на них,
вступили в бой. Снайперы меткими выстрелами часть бандитов уничтожили.
Большая группа врассыпную разбежалась по ущелью в разные стороны. Их
продолжали отстреливать снайперы. Оставшихся бандитов окружили. Предложили
им сдаться. Вандер бросил автомат в снег, поднял руки вверх. Его примеру
последовали и остальные. Привезли в Белорецкую тюрьму двенадцать бандитов во
главе с Вандером. Я утвердил постановление об их аресте. По селектору
сообщил прокурору республики Амерханову.
В Белорецк из Уфы самолетом прибыл военный прокурор со следователем. Меня к
нему пригласили, ознакомили с постановлением прокурора республики Амерханова
о передаче дела по обвинению Вандера и его группы военному прокурору. Конвой
работников милиции доставил всех в уфимскую тюрьму. Расследование дела
проходило долго. Судили Вандера и его подельников в Уфе военным трибуналом.
Обвинителем выступал заместитель прокурора республики по специальным делам
Айнштейн. Суд вынес приговор: высшая мера наказания. Приговор был приведен в
исполнение в уфимской тюрьме.
Председатель Белорецкого райисполкома Шихов представил мне трехкомнатную
квартиру с большими сенями и надворной постройкой в доме бывшего купца.
Квартира хорошая. В кухне — русская печь с печурками для сушки зимней
одежды. Провели линию и повесили на стену телефон. Прокурор республики
Амерханов по телефону поздравил меня с присвоением воинского звания капитана
юстиции. Вскоре предложили прибыть в прокуратуру республики, получить
военную зимнюю и летнюю одежду и вывезти семью из Уфы в Белорецк.
На металлургическом комбинате Белорецка был свой самолет. Им распоряжался
заместитель директора Устюжанин и сам директор Марков, с которым у меня
сложились добрые деловые отношения. Я как прокурор курировал узкоколейку,
которая связывает рабочие поселки, обеспечивает поставку на комбинат сырья —
руды, леса, огнеупорного кирпича — и вывоз с завода продукции до станции
Запрудовка. Позвонил Маркову и сообщил, что мне необходимо срочно явиться к
прокурору республики. Марков ответил, что его также срочно вызывают в обком
партии. Приехал на машине за мной в прокуратуру. Прибыли в аэропорт и
вылетели в Уфу.
Маркова в Уфе на аэродроме ждала обкомовская машина. Она подвезла Маркова к
обкому, меня — к республиканской прокуратуре. Амерханов вызвал
хозяйственника Королева и поручил ему выдать мне прокурорскую форму, а после
этого прийти решать возникшие вопросы. Одели меня в белую с галстуком
рубашку, костюм с погонами и четырьмя звездочками, лакированные парадные
туфли и фуражку с кокардой. Зимнюю одежду выдали в большой коробке. Быстро
решили все вопросы, и на машине в прокурорской форме я явился к супруге.
Сложили свои вещи в чемодан и втроем поехали в уфимский аэропорт. Марков
ждал меня в буфете.
Прилетели в Белорецк. Меня с семьей подвезли на машине до дома. Акимовна нас
встретила. В квартире тепло. Снял служебный мундир. Супруга с Акимовной в
русской печке сварили картошку. Акимовна на нас троих получила в ОРСе
продукты: американские мясные консервы и два килограмма американского шпика.
Сели за стол и справили новоселье. Я устал, расстелил свою старую одежду в
спальне на полу и крепко уснул. Проснулся утром в восемь часов. Сын по
комнатам бегает, а супруга порядок наводит. Довольна новой квартирой.
В Белорецком районе шесть судебных участков. Из них — только один в городе.
Остальные в рабочих поселках: Тирляне, Тукане, Верхнем Авзяне, Инзере и в
Зигазах. Расположены они на расстоянии 30—120 км от Белорецка. Справляться с
двумя помощниками со всеми делами было очень трудно. Много времени уходило
на поездки. Написал об этом прокурору республики Амерханову.
Прокурор Белорецкого района, 1943 г.
В январе 1944 года прибыл ко мне на должность заместителя Андреев Андрей
Андреевич с женой и сыном школьного возраста. До войны он работал
заместителем прокурора города Ленинграда. Во время войны эвакуирован в город
Уфу, служил в прокуратуре республики заместителем прокурора по уголовным
делам. Мы хорошо знали друг друга. В Уфе он жил в доме специалистов в
четырехкомнатной квартире, занимал самую маленькую комнату с одним окном.
Спали с супругой на полу, а сын на столе. Всю надзорную работу прокуратуры
Андреев взял на себя и умело помогал мне в делах.
В Белорецке и в районе все было подчинено нуждам войны. Продукция
поставлялась только фронту: снаряды, огнестрельные орудия, стальные канаты,
гвозди и колючая проволока. В сельской местности артели шили для фронта
шапки-ушанки, овчинные полушубки. Артель Суворова в Верхнем Авзяне
поставляла фронту валенки, кирзовые сапоги, ремни, ботинки с теплыми
обмотками и рукавицы. Узян фронту поставлял лес, шерсть, топленое масло.
Тирлян — листовое железо, гвозди и конопляное масло. Тукан обеспечивал
заводы рудой. Во всех селах для металлургических заводов Магнитогорска и
Белорецка артели выжигали древесный уголь. Поселок Кузелга поставлял фронту
строго секретную продукцию. Это был поселок закрытого типа. Там же находился
крупный леспромхоз, который отправлял древесину для производства лыж фронту.
Ломовская артель поставляла фронту металлическую сетку, а также продукты в
военные госпитали Белорецка и Серменева.
9 мая 1945 года Москва сообщила по радио о победе Советского Союза в войне с
фашистской Германией. В Белорецке эту победу встретили с большой радостью и
отметили массовым гуляньем. Рабочие заводов, мужчины и женщины, старики и
старухи, молодые ребята и девушки ходили по улицам, плясали от радости, пели
песни и плакали от пережитого горя.
День Победы мы торжественно отметили со своими сотрудниками и их женами.
Женщины приготовили закуску, водку и вино, накрыли длинный стол праздничными
скатертями, принесенными из дома. Мой помощник Зайнетдинов с гармонью и
молодой женой прибыл в прокуратуру уже в веселом настроении. За стол сели
все сотрудники, в том числе и технички, рассыльные, уборщица Акимовна и
конюх Тихонов Антон Михайлович. Я поздравил коллектив с Днем Победы, и все
выпили по рюмке водки. Выпили даже женщины, в том числе и моя супруга,
которая до этого никогда водку не пробовала.
В разгар нашего праздника приехал на легковой машине Устюжанин — заместитель
директора белорецкого металлургического комбината. Оказывается, во дворце
завода собрались все руководители города и района. Директор завода Марков
предложил Устюжанину привезти меня с супругой. А я уже хорошо выпил. Женщины
меня окружили и во дворец не пустили. Я и сам не хотел покидать коллектив в
такой торжественный момент.
Часы пробили 12 ночи, а мы продолжали гулять. Уборщица Акимовна зарыдала:
муж с фронта не пришел, сын неизвестно где служит, писем давно не получала.
Михайлович слезы рукой вытирает: ему тоже ничего не известно о своем сыне.
Следователь Зайтова заплакала: муж с фронта не вернулся. Моя супруга
расплакалась: мать с Тамарой в станице жили под оккупацией немцев. Фуат
Гилязов встал и призвал прекратить плач: «Не сразу, но после победы отпустят
солдат и офицеров». А Зайнетдинов, не обращая внимания на окружающих, стал
играть и петь на своем родном языке. Песни поет, мы слушаем. Разошлись по
домам уже совсем поздно.
Утром я проснулся и не пойму, почему долго спал. День выходной. После
завтрака пошли с женой и детьми на свой огород за речкой Мотой. Я копал
землю, супруга сажала зелень, лук, тыкву и огурцы. Чеснок и морковь сажали
под зиму осенью. День теплый. Солнце ярко светит, а сын с сестричкой,
которой исполнилось 8 месяцев, играет на расстеленной простыне.
Война закончилась победой, оплаченной неимоверным напряжением народа,
огромными жертвами и тяжелым трудом. Не только на заводах и в колхозах, но и
везде советские и партийные организации ковали победу над сильным и коварным
врагом. Люди голодали, недосыпали ночами. Война отняла у них все личное. Я,
прокурор, часто после своей работы ночами дежурил на Белорецком
металлургическом комбинате. А после дежурства шел на службу. Самоотверженно
трудились все — и дети, и взрослые.
Без трудового фронта невозможно было достичь победы и заставить врага
сдаться. Армия Гитлера в начале войны имела большое преимущество в живой
силе и технике. На стороне Германии против Советского Союза участвовали
Финляндия, Венгрия, Румыния, Италия. Война проходила на земле Советского
Союза вблизи Москвы, Волги и Ленинграда. Советские республики: Украина,
Белоруссия, Молдавия и весь Крым были захвачены противником. Советский народ
на фронте и в тылу сплотился и превратил страну в крепость. Измотали силы
противника и очистили землю от фашистской нечисти. Советский народ показал
всему миру, что он, сплоченный в единый кулак, является могучей силой.
После окончания войны получил приказ о предоставлении мне отпуска на
сорок суток за то, что работал без выходных по двенадцать часов все военные
годы. Жена попросила меня поехать с ней и детьми в Скуриху Сталинградской
области. А мне нужно было съездить в Вольск, узнать, как живет мать с
внуком. Супруга настаивала на своем: лет двенадцать не видела свою мать.
Ничего не известно про сестру Тамару: прибыла ли она с трудового фронта из
Сталинграда. Из глаз слезы закапали. А я их переносить не могу. Говорю ей:
«Собирайся, поедем в Скуриху. Дорога дальняя, с детьми в пути могут
возникнуть трудности». По всей Сталинградской области прошли ожесточенные
бои, там все разбито и разрушено.
В воскресенье с супругой и детьми на лошади приехали в свой огород. А там
уже сосед Левченко с женой и дочкой работают. День теплый, солнце ярко
светит. На ноги лошади надел путы и пустил ее на лужок. Я поделился с
Левченко радостью, что получил отпуск и днями с семьей поеду в
Сталинградскую область. Вот только жалко тратить время на дорогу до Уфы
поездами с пересадками. Левченко признался, что ему надо срочно выехать в
Уфу за запасными частями и предложил мне поехать с ним завтра утром на его
грузовой машине-полуторке.
Прибыли вечером на вокзал Уфы. Кассы закрыты. Билеты не продаются. Я в
прокурорской летней форме: костюме с погонами и белом картузе с кокардой.
Впервые в дорогу взял служебный пистолет марки «ТТ». Зашел к дежурному по
станции. Доложил о себе, объяснил, что с семьей прибыл из Белорецка в Уфу и
срочно должен выехать в Куйбышев. Дежурный ответил: ни одного билета до
Куйбышева в кассах нет. Все распроданы. Поезд из Челябинска на Москву через
пятнадцать минут прибудет. Предложил мне билеты на какой-то местный поезд до
Куйбышева, но он из Кропачева будет только завтра вечером. Я посоветовался с
Сергеем Левченко. Он порекомендовал мне сесть в общий вагон без билетов.
С вещами и детьми остановились возле путей. Идет челябинский поезд. Мы все,
и Левченко в том числе, бежим к общему вагону, а там толпа народа, многие
тоже с детьми, лезут в двери, толкая друг друга. Мы оказались замыкающими.
Наши вещи в руках Левченко. Проводница без билетов никого не пропускает.
Тогда Левченко ее оттолкнул, и мы с трудом влезли в вагон. Все полки заняты,
сесть негде. Народ стоит прижавшись друг к другу. Дочка ревет. Супруга с
сыном в поту, уставшие от тяжелой белорецкой дороги, стоят. Все голодны.
Есть невозможно, нельзя даже поднять руки. Счастливчики на полках сидят, а
большинство, как и мы, стоит. Я прислонился к стене у двери вагона. Рядом
сын и супруга с ревущей дочкой.
Зашел в купе к проводнице, извинился, что без билетов влез в вагон. Пояснил,
куда с семьей еду. Спросил, не сможет ли достать билеты в плацкартный вагон
до Куйбышева. Она ответила, что супругу с детьми может до Куйбышева довезти
в своем служебном купе. В купе этом две полки внизу и наверху. Я отдал ей
деньги и супругу с детьми и вещами устроил на нижней полке. В этом купе мы
поели, попили чай. Проводнице за ее помощь отдал банку американской тушенки.
Супруга с детьми всю ночь спала, а я стоял, прислонившись к двери вагона,
дремал. Утром прибыли в Куйбышев.
С железнодорожного вокзала до Волги доехали на лошади. На пристани много
солдат и офицеров. Около касс толпа народа. Занял очередь за женщиной с
двумя сыновьями-школьниками. За мною встали солдаты. Наблюдающий за очередью
мне написал на руке номер. Вскоре открыли кассу. Когда дошла очередь до
меня, все каюты оказались распроданными. Взял два билета без места. Толпа
пассажиров побежала на пристань, и мы тоже за ними бежим. Все торопятся
занять на палубе получше места. Прибежали к пароходу. Матрос билеты
проверил, и мы вошли на палубу, уставшие и взмокшие от этой гонки. Вынул из
мешка покрывало, расстелил на палубе около котлов, и все сели отдохнуть.
Пароход тронулся, и мы стали в два часа дня завтракать. Дети голодные, с
утра ничего не ели. После завтрака я почувствовал усталость. Лег с сыном на
покрывало. Супруга около нас уложила дочку, и мы уснули. Пароход по течению
Волги идет быстро. Утром прибыли в Широкий Буерак.
До Вольска осталось пятьдесят верст. Пароход крутит рядом с нами большие
колеса, а я лежу и дремлю. Не то во сне, не то наяву в голове возникают
мысли о своей жизни. Открывается мне огромный мир в мечтах и думах. Эти
мечты и думы роятся в моем сознании и близки мне. Вспомнил про Озерскую
церковь, в которой с дедушкой Хрулевым молился богу. Помню, как колокольный
звон тревожил мне душу и мысли. Вспомнил о детских сиротских годах, и они
потянули меня к мыслям о студенческой голодной жизни...
Перед глазами — сцена встречи в Вольске с девушкой Леной, ставшей моей
женой. Её красивое лицо и глаза словно говорили мне: «Я знаю, что нравлюсь
тебе, мне это приятно; мне больше чем приятно, потому, что ты тоже нравишься
мне». Вспомнил, как Лена провожала меня из Вольска в Саратов, как будто мы
давно были знакомы, а в действительности встречались случайно только два
раза. О чувствах друг к другу никакого разговора не было. До Лены я
неоднократно влюблялся, но душа моя к ним не тянулась с такой силой. При
встрече с Леной душа мне подсказала: «Прежде, чем жениться, проверь себя,
готов ли ты сам к такому шагу в жизни. Нет ли в тебе эгоизма,
бессердечности, готов ли ты сам для семейной жизни?».
Любовь — это интимное и святое чувство. Сможешь ли ты сберечь тайны любви,
защитить честь и достоинство девушки? Обеспечишь ли семью материально? Ведь
жена длительное время не сможет работать, будет поглощена заботами о твоих
детях? Прежде, чем создать семью, сам подготовь себя к совместной жизни на
долгие годы до ухода в небытие.
Наши чувства так сильно притягивали друг к другу, что мы решили не
расставаться, и вот теперь, со своими детьми плывем на пароходе к ее старой
бабушке Алимпиаде Поповой, к ее матери Анне Николаевне и сестре Тамаре. Я
лежал, вспоминал, и от дум своих крепко уснул. Супруга потом меня разбудила,
говорит: «Приплыли к Вольску. Виден клуб водников, где встречались с тобой.
Узнай, долго ли пароход будет стоять на пристани. Может быть, успеем сходить
к клубу и поблагодарим бога за свою судьбу».
Спросил у матроса, долго ли пароход будет стоять у пристани. Он, взглянув на
ручные часы, ответил, что до отхода остался один час и сорок восемь минут.
Сложили вещи у соседки по палубе, я взял дочку на руки и быстро вчетвером
дошли до клуба водников. Моя супруга отошла в сторону, а я стою и думаю, в
чем заключается смысл жизни. Посмотрел на нее, а она тихо плачет. Я
испугался, спросил: «Что с тобой?» Она ответила: «Сама не знаю, но, думаю,
слезы льются от счастья за свою судьбу. В этом клубе я встретилась с тобой.
Моя судьба соединилась с твоей».
Я не могу смотреть, когда плачут даже дети. А когда это делают взрослые, на
душе совсем тяжко становится. В своей жизни видел, как дедушка Хрулев в
нетрезвом состоянии плакал под свою любимую песню:
Эх, приятель, и ты,
Наверное, горе видел,
Коли плачешь от песни веселой.
Вот послушай-ка,
Что расскажу и узнаешь
О жизни тяжелой.
Только эти слова я запомнил в детстве. Песня длинная и грустная. Она
тревожила мою душу. Видел горькие слезы своей матери, Татьяны Ивановны, и
слезы, когда радостно улыбались ее глаза. Много страдала и моя сестра —
Матрена Васильевна. У нее от слез и горя часто глаза опухали и краснели.
Конечно, были редкие дни, когда от душевного счастья она весело плясала и
вытирала платочком слезы радости. Но таких моментов было немного...
С мыслями о былом вернулись мы на пароход и поплыли по раздольной
матушке-Волге в Сталинград. Этот город назван в честь Сталина, но за какие
заслуги, мне лично не известно. Не знаю, за какие добрые для России дела
переименовали Петроград в Ленинград. Знаю хорошо, что мои друзья — студенты
института — в 1937 году были арестованы и в Саратовской тюрьме расстреляны.
Погибли в тюрьмах и лучшие профессора юридического института. Сейчас не
пойму, почему эти факты возникали в моем сознании. Всю жизнь беспокоят меня
тягостные вопросы и мысли. А какой из всего этого прок? В свое время писал
дневники, фиксировал детали исторического времени. Сейчас они помогают мне
писать эти воспоминания. А прокурорские дневники супруга давно сожгла в
печке, боясь, как бы меня вместе с ней не арестовали.
Зачем об этом думаю и мучаю себя? Пишу, потому что я — простой человек,
вышедший из крестьянской среды, потерял своих близких и родных: Ивличевых,
Мавриных, Хрулевых, которые попали под сталинские репрессии. Моя супруга всю
жизнь испытывала страх от этой атмосферы жизни... Время заставляет
задуматься о прошедшем, а я по своему характеру не могу быть равнодушным к
несправедливости.
Плывем на пароходе в Сталинград, а рядом вижу пассажиров, которые смотрят на
все недоверчиво, исподлобья. Они привыкли ждать опасности, переносить
невзгоды. Жизнь в России становится все беспокойнее и тревожнее. Чиновники и
начальники множатся, получают все новые льготы, а жизнь простого народа
становится все труднее и беззащитнее. Я живу во времени, в котором
веселость, шутки, смех, улыбки постепенно угасают, заменяются мрачными
думами о жизни, о том, как человеку выжить в России.
Свои сомнения и вопросы я записал в дорожный дневник и лег спать около
больших пароходных колес у палубы. Не знаю, во сне или от кого-то услышал
слова: «Жизнь припрет, и хороший человек может быть плохим». Встал, вижу:
пароход ночью пришел в Сталинград. Моя супруга с детьми спит на палубе около
вещей. Жену разбудил, а детей никак не могу. Как сына ни кручу с боку на бок
— глаза не открывает, спит крепко. Мать его разбудила. Взяла сонную дочку на
руки, а сын уцепился за ее подол. Я на плечи повесил мешок, чемодан с
вещами. Вместе с большой толпой пришли на вокзал. Город разрушен, разбит, в
том числе и железнодорожный вокзал. Вместо прежнего вокзала — большой и
длинный сарай из теса. По стенам и по полу ползают клопы. Народ в сарай не
заходит, устраивается около старого разбитого здания. Разыскали билетную
кассу. На окне ее висит объявление: «Пассажирского поезда не будет, билеты
не продаются».
Вокруг бывшего вокзала много солдат и офицеров. Военные ждут своего поезда.
А поезда с вокзала идут во все концы Сталинградской области. Узнал, что в
сторону станицы Скурихи пойдет грузовой поезд, который стоит на каких-то
путях. Я разыскал его, а в вагонах на кирпичах уже сидят люди. Бегом
бросился обратно за супругой и детьми. Все вещи взвалил на себя, Лена с
ребенком на руках, сын рядом бежит. Подошли к поезду. Вначале вещи бросили в
товарный вагон, а затем и сами с помощью безбилетных пассажиров забрались в
него. Супруга расстелила дорожное покрывало на полу около кирпичей и с
детьми легла спать. Поезд тронулся и стал набирать скорость.
В дороге из вагона видим разбитые станицы, виноградные поля, бахчи с
арбузами, дынями, тыквами, сады с грушами, яблоками и вишней. День жаркий.
От движения поезда нас освежает прохладным ветерком. Прибыли на какую-то
разбитую станцию. Женщина-попутчица сказала, что мы приехали. Выбрались из
вагона, мы остались, а поезд покатился дальше. На станции жара, нет никаких
строений, где можно расположиться. На разбитом вокзале из трубы тонкой
струйкой течет холодная вода. Около стены на разные палки накинули белую
простынь, и супруга с детьми от жары спряталась под эту крышу. Женщина
говорит: «Вам надо на попутной машине ехать в сторону Скурихи, а мне в
обратную сторону». Увидели машину с пиломатериалами. Шофер детей попутчицы
посадил в кабину, мать — в кузов и они укатили. Мы на разбитой станции
остались одни. Сын около ручейка играет, весь мокрый, а супруга из кружки
холодным полотенцем охлаждает дочку.
Вскоре возле станции остановилась большая машина, в кузове которой лежали
мешки, а на прицепе — строганые доски. Шофер — пожилой мужчина в военных
брюках и майке — подставил под ручеек ведро, поздоровался с нами. Спросил
меня: «Куда едете?» Я ответил: «Ждем машину в Скуриху». Он поинтересовался:
«А к кому едете?» Я ответил: «К бабушке Поповой». Шофер тогда и говорит: «Вы
— попутчики, я еду через Скуриху в дальнюю станицу. Мотор остынет, и могу
подвезти к дому Поповых». Шофер зашел за разбитый вокзал, разделся, облился
из ведра водой, потом сел на кирпичи и стал есть.
После обеда помог нам забраться на мешки в кузов, сказал: «В кабине жарко, а
в кузове ехать хорошо, свежий ветер обдувает». От станции до Скурихи
тридцать верст. Быстро прибыли к дому Поповых. Даю шоферу две десятки, а он
их не берет, говорит: «Вам в Скурихе они пригодятся». Наш разговор услышала
бабушка Алимпиада, выбежала из дома, обняла свою внучку Лену. Обе от радости
заплакали. В это время и дочь моя разревелась. Бабушка и говорит: «Слава
тебе, Господи, слышу голос своей правнучки».
Дом Поповых пятистенный, на кирпичном фундаменте, покрыт листовым железом.
Вокруг — сад и огород. На земле лежат крупные груши, а в огороде — красные
помидоры. За садом небольшой двор и мазанка из глины. В доме ставни окон от
жары закрыты. В зале на стенах висят портреты и фотографии казаков в рамках
под стеклом. В красном углу зала — иконы на полках и лампада на цепочке. В
комнатах сундуки, деревянные кровати, столики, а на полках книги. Елена
Павловна открыла ставни одного из двух окон зала, а другое широкое окно в
сад летом бабушка не открывает.
Накрыли скатертью стол. Я привез в Скуриху бутылку вина и бутылку водки,
американские мясные консервы и копченый шпик. Алимпиада поставила в плошках
нарезанные дыни, помидоры, зеленый лук и огурцы. Сели за стол, и в это время
вошла бабушка Анна Николаевна. Лена вскочила, целует мать и свою сестру
Тамару. Родственники стали рассказывать, как жили в годы войны. В станице
стояли немецкие войска. При уходе они сожгли много домов. В самой станице
шли настоящие бои, до сих пор стоят подбитые немецкие и наши танки.
Рядом с домом бабушки — речка. В ней мы купались и ловили с Тамарой бреднем
рыбу. Ежедневно ели уху или жарили рыбу на сковороде с американским шпиком.
Все ходили, как и местные жители, босиком за исключением дочки, которой было
еще всего десять месяцев. Сына я часто видел около разбитых танков, он
собирал какие-то камешки и складывал их в банку. В Скурихе прожили
двенадцать суток, а затем заторопились домой. С нами в Белорецк поехала и
Тамара по той же дороге, по которой мы добирались с такими трудностями в
Скуриху.
В моем распоряжении оставалось еще двенадцать суток отпускного времени. На
второй день после возвращения из Скурихи вылетел на самолете в Куйбышев, а
затем на пароходе поплыл в Вольск к своей матери Хрулевой Татьяне.
Квартира матери находилась в полуподвале старого небольшого дома с двумя
маленькими окнами, ушедшими наполовину в землю. Дверь закрыта на большой
амбарный замок. Он мне знаком. В Озерках дедушка закрывал им свой амбар. Сел
на скамейку под яблоней и стал читать вольскую газету, купленную на
пристани. Услыхал скрип старых полусгнивших ворот. В них въехала
двухколесная тележка с какими-то обрезками досок и короткими чурбаками.
Тележку везли моя мать и сестра. За ними босиком в коротких штанишках шел
мой племянник Витя. Мать от пота мокрая. Лицо измученное, старое. Когда-то
голубые глаза выцвели и глубоко ввалились. Увидела меня, тележку из рук
выронила, подбежала, обняла. В слезах говорит: «Слава Богу, сын жив. Какими
судьбами оказался в Вольске?» Ответил: «За вами приехал. Нечего тут себя
мучить. Собирайтесь и поедем со мной в Белорецк». Посмотрел на их двор, а
там лежат в кучах такие же обломки досок и чурбаков. Мать пояснила:
«Заготавливаем на зиму дрова от разбитых в войну деревянных домов». Зашли в
ее квартиру. Она наподобие норы: сени большие, а сама комната маленькая.
Потолок низкий. Небольшая русская печь. За печкой нары из трех досок с
постелью матери. А у сестры с сыном постель возле стенки на сундуке.
Привез в Вольск американские банки с говядиной. А у матери каша неизвестно
из чего, какая-то желто-зеленая. Она эту кашу сварила из лопухов и крапивы.
В Вольске жизнь тяжелая. Все военные годы мать с внуком голодали и сейчас
продолжают жить впроголодь. Сестра только что вернулась из трудовой армии.
После обеда пошел с племянником Витей купаться на Волгу.
Вечером стали решать вопрос: поедут они со мной в Белорецк или нет. Мать на
постоянный выезд из Вольска не соглашается, говорит: «Муж Моти прислал отцу
Пангаеву письмо, что он жив и ждет, когда его со службы отпустят домой. До
приезда зятя никуда не поеду». Я мать и сестру убеждаю, что в Белорецке они
голодать не будут, а если зять со службы придет, он их найдет. Работы в
Белорецке много на заводах и на стройках.
Решили, что мать со мною в Белорецк поедет одна. Ей надо убедиться лично,
что там будет лучше. Сходили с Мотей к Пангаевым, ознакомились с письмом ее
мужа. Письмо душевное, доброе, пишет, что вскоре приедет в Вольск к своей
семье. Сват Пангаев работал на мясокомбинате и кое-что из продуктов там
доставал: хвосты, свиные головы. Жить можно. Беспокоятся с женой о судьбе
своих детей Сергее и Василии. С фронта они письма домой не присылали, и
родители не знают, живы ли они. Сообщений об их смерти тоже не получали.
Елена Павловна мать мою радостно встретила. Истопила соседскую баню, помогла
вымыться, приготовила праздничный обед. То, что мать волновало и тревожило в
связи с переездом на новое местожительство, вскоре благополучно развеялось.
Ее позиция изменилась. В Белорецке в большом доме с крестом на крыше была
церковь. Мать в эту церковь сходила, послушала проповедь священника, которая
ей очень понравилась. Елена Павловна моей матери предоставила комнату с
чистой постелью и бельем. Такой постели у матери никогда не было. За обедом
она сказала, что допустила глупость, не поехав сразу с дочерью и внуком в
Белорецк.
В воскресенье после завтрака, часов в 12 дня, на двух лошадях, запряженных в
телеги, с другом Сергеем Левченко, с семьями поехали в лес за грибами и
ягодами. С нами в телеге — мать и сын Виктор, Надя осталась дома с Тамарой.
Лошади то поднимаются в гору, то бегут рысью вниз по гладкой земляной
дороге. Нам навстречу идут и едут белоречане с грибами в корзинках и ягодами
в ведрах. Многие везут и несут красную калину, связанную в пучки.
Заполнили корзины белыми грибами. Набрали шиповника, лесной черной
смородины. Все дары леса сложили на поляне возле телег. Сергей Левченко на
лугу расстелил брезент. Привезенную еду и термосы со сладким горячим чаем
поставили на брезент и сели обедать. Левченко поставил в бутылках водку и
красное вино. Выпили, закусили американскими консервами, сдобными пирожками,
ватрушками и черной смородиной. Приехали домой поздно вечером. По улицам
пастухи гнали коров, овец и коз. Мать была в восторге от белорецкой жизни,
корила себя, что прибыла сюда без семьи.
В понедельник мать попросила меня отправить ее в Вольск за дочерью и внуком.
Во вторник вечером я по делам службы в вагоне с заместителем директора
металлургического комбината Устюжаниным поехал в Запрудовку и взял с собой
мать. Довез ее до станции Вязовая, договорился с ней, что как только в
Вольске сядет с семьей на пароход, сообщит мне телеграммой. Я прилечу
самолетом в Куйбышев и там на пристани их встречу. Купил ей билет до
Куйбышева, разместил в плацкартном вагоне. Из вагона вышел, и поезд
тронулся. В Запрудовке закончил свои прокурорские дела и вместе с
Устюжаниным вернулся в Белорецк.
Кончилось военное лихолетье, началась новая мирная жизнь.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
